Читать книгу Шепот застывшей воды - Анна Чудинова - Страница 4

Рита вздрогнула. Еще не здесь, но уже и не там. Сон догорал, как угли. Виделось, что она стояла босиком на холодной серой земле своего прошлого и смотрела, как плавились части ее старой детской комнаты. Мебель, игрушки, остовы цветов в горшках на раме окна – все это, как подожженная с уголка фотография, съедало самое себя, капало горячими каплями на пол, осыпалось черными лохмотьями. Ускользающая зыбкость сна. Все больше здесь, все меньше там.

Она почувствовала свое тело в постели. Мягкой, чуть сырой от пота, но теплой. Отодвинула замерзшую ступню от огненно-рыжей струйки, тающей в реальности, но все еще ползущей к ней по потрескавшемуся паркету детской, и наконец открыла глаза. Стася лежала под боком. Рита уткнулась в ее кудрявую макушку, втянула запах топленого молока. Приподнялась на локте. На тахте у противоположной стены спала мама. Во сне ее лицо было совсем неживым, каменным, не выражающим никаких эмоций. Оно было страшно похоже на ее собственное лицо. Рита осмотрелась. А как она вообще оказалась в комнате дочери? Наверное, вчера заснула, пока читала ей сказку. Тогда почему за ней не пришел Кирилл? Вспомнились картинки из вчерашнего вечера. Она, Стася, мама идут после детского сада по парку. Мягкий сентябрь целует щеки, гладит и шебуршит волосы, но ей все равно холодно. Она улыбается, пинает с дочкой копны лежалых иголок лиственниц, бегает за удаляющимся хохочущим подолом сиреневого пальтишка, но внутри разрастается глянцевая корка льда. Мама улыбается, но смотрит на нее обеспокоенно.

Рита глянула на экран телефона. До будильника оставалось полчаса. Лучше встать сейчас, чем маяться бесконечным потоком мыслей. Подоткнула одеяло под спину дочери и спустила и без того замерзшие ноги на холодный пол.

В их с Кириллом комнату уже пробрались первые лучи зари. Холодно-сизые облака расчерчивали малиновые и нежно-розовые штрихи. Окна верхних этажей дома напротив заливались румянцем, дышали новизной. Где-то за деревьями внизу пикала сдающая назад машина. Рита перевела взгляд на диван. Кирилл спал сладко, по-детски. Отбросил одеяло, свернулся кольцом вокруг подушки, будто хотел от нее отгородиться, занимать в этом доме как можно меньше места. В своих снах честный, искренний, уязвимый. Почему люди перестают быть такими, какие они есть на самом деле, как только просыпаются? Как только он откроет глаза, они нальются равнодушием, безразличием, уверенностью, что вязнуть в болоте каждодневного прожигания жизни гораздо эффективнее, чем многократно разбиваться на мелкие кусочки и собираться заново.

Рита натянула в полумраке штаны, свитер, взяла с полки свою медицинскую карту и вышла из комнаты. В коридоре, когда она уже оделась, услышала, как наверху собираются соседи. Гулкий топот из одной комнаты в другую. Оттуда-туда, туда-оттуда, топ-туп-топ-туп. Так и она мечется, мечется, то могу, то не могу, уйду – не уйду, у-у-у. Рита приложила ладонь к шее. Сдавила. Неприятно, закашлялась, подкатили слезы. Зачем собирать волю в кулак, чтобы сказать: «Эй, а как ты там? Давай поговорим!» Проще спрятаться в домик, закрыться в коробочку, упасть на дно колодца и пережидать там бурю. Почему никто не говорит, что пережить обрушившуюся на тебя стихию – еще не значит, что все позади. Разрушения не уходят навсегда, они просто отступают, чтобы зайти с другой стороны.

Рита звякнула связкой ключей, брякнула двумя поворотами заедающего замка и шмыгнула в стылое тихое утро.

Хмурое небо надувало щеки. Казалось, еще чуть-чуть, и оно разразится чем-то холодным, мокрым, навевающим тоску. Рита закуталась в шарф. Помятые сном прохожие выходили то из одного, то из другого подъезда. Кто-то, наоборот, с блаженной отрешенностью возвращался домой. Пик-пик-пик, тревожный металлический скрип парадной двери и физически врезающийся в тебя удар. Драмс. Белое посыпалось с неба. Рита подняла голову, не сбавляя шаг. Серые шерстяные тучи плевались снегом. Мелким и белым. Как звучит снег? Это только кажется, что его не слышно, что он летит беззвучно. Снег падает на лицо, на землю, на машины и дома с бесконечным «а-а-а-а-ах». Легким, почти неслышным. Так звучит душа, уходящая навсегда из живого тела; тело, освобождающееся от тисков боли; аромат, изливающийся из сломанного цветка. Так звучит еле заметная улыбка, которую уже разлюбили.

Высокие сосны, за шершавыми стволами которых виднелась поликлиника, качались на ветру, расчесывали небо темно-зелеными иглами, сыпали белоснежностью. В трехэтажное старое здание, с облупившейся на стенах розовой краской, спешили страждущие. У входа на скамейке сидел дед в больничной пижаме и резиновых тапках на босую ногу. Курил свою утреннюю сигарету, сдабривал улицу булькающим хриплым кашлем, трепал за ухом черно-белую дворнягу, а та виляла ему в ответ завернутым в бублик хвостом.

Внутри уже было полно народу. Рита разделась в гардеробе, притулилась на двадцати сантиметрах больничной лавки, возле грузной дамы с вязаными розами на груди и кусачим взглядом поверх медицинской маски. На другом конце лавки сидел сухонький старичок с телефоном в руках. Он увлеченно играл в ту же игру, в которую любил играть Кирилл. Время от времени он отрывал от экрана грустные, запрятанные под обвисшими веками глаза и замирал. Поймав Риту за слежкой, он оскорбительно вперился в нее и вопросительно вскинул голову, мол, чего тебе? Рита промолчала, дед фыркнул и отвернул от нее телефон. Толпа больных прибывала. Несла на своих волнах охи-ахи-вздохи, а иногда взрывы перебранок на повышенных тонах. Бедная ручка кабинета под номером шесть терпела натиск молодых, старых и других, не поддающихся идентификации рук. Все хотели попасть к терапевту. Прием по нечетным дням с утра до обеда, по четным – с обеда до вечера. Рита посмотрела чуть выше, на табличке значилось имя врача:

САЛОВ ГЛЕБ ЛУКИЧ

Что это еще за имя? Сало, хлеб и лук… Какая-то еда, а не имя. М-да, кажется, сегодня ее не ждет в этом чистилище ничего хорошего. Лучше бы…

Рита не успела додумать колкую мысль, как по очереди прокатился легкий гул, словно волна, выплеснувшая на пляж всю свою силу и растворившаяся в песке.

– Ну наконец-то! – запричитали бабушки-завсегдатайки. – Уже пять минут девятого.

– Какая наглость!

– Ага, смотрите-ка! Совсем совесть потерял! Плевать на пациентов.

– Да сдались мы ему… Этим Саловым все с рук сходит.

– Круговая порука!

– Вот именно.

Рита вытянула шею, посмотрела, кто же там идет. По коридору устало шел высокий бугай. Про таких говорят «кровь с молоком». Волосы его смолились чернотой и курчавились, гладко выбритые щеки синели в тусклом свете люминесцентных ламп, под глазами – следы бессонных ночей. Кажется, кто-то всю ночь не спал и наполнен отнюдь не молоком, а чем-то покрепче.

Белый халат доктора поражал безупречной накрахмаленной выправкой и абсолютно ровным рядом наглухо застегнутых крупных пуговиц. Никакого натяжения и рассеянной неопрятности. Рабочая форма сидела на нем без изъяна, будто ее выдала не кастелянша больницы, а отшил частный мастер в итальянском ателье. В строгом вырезе халата при этом торчал мягкий ворот тонкого свитера. Ноги в выглаженных брюках ступали твердо и уверенно. Все в очереди разом замолчали, только широченные желтые кроксы в крупную дырку поскрипывали по полу при каждом шаге Салова. Скри-скря-скри-скря. Рита хотела было уже закатить глаза, как ее снесло терпкой волной «Олдспайса». Доктор шарил по карманам в поисках ключа, перекладывал из одной руки в другую свои папки и кашемировое пальто цвета аравийской пустыни. Снова толпа зашелестела, закрякала, загудела.

Наконец ключ юркнул в старую замочную скважину. Салов широко распахнул дверь, тонкий голосок деда с телефоном воззвал к широкой белой спине:

– Дохтур, а заходить-то мона?

– Да подождите вы! – рявкнул категоричным басом Салов и скрылся со звонким хлопком в кабинете.

Рита отвечала на стандартные вопросы доктора, а тот с осязаемым безразличием вбивал полученную информацию в компьютер. Рита оглядела небольшой кабинет: пять дипломов на стене, неролексы, выглядывающие из рукава, маленький кусочек метеорита на подставке монитора и подарочное издание Атласа анатомии Грея в шкафу. И это все, чем этот сноб может похвастаться? Хотя нет! Не все. Еще довольно ухоженный замиокулькас на подоконнике и добротно сделанный, реалистичный макет головы человека на столе. Отчаянный бедняга, начисто лишенный кожи, смотрел на своего хозяина ошарашенными глазными яблоками, а вместо улыбки скалил ровные белые зубы, демонстрируя кроваво-красное натяжение лицевых мышц. Вот бы ее ученики выдавали ей такой же идеальный оскал на занятиях.

Так, а тут еще что? Под календарем с изображением Люка Скайуокера на стене висела пришпоренная канцелярской булавкой дама-цыганка. Надо же! Много лет у них с мамой в серванте стояла такая же репродукция. Пышная прическа, пухлые губы, точеный крупный нос, но главное – глаза. Открытые, добрые, баюкающие осязаемой теплотой. Этот взгляд был совсем не похож на взгляд хитрых вокзальных побирушек, обвешанных золотом и детьми. Дама смотрела из-под красивых черных дуг бровей и будто говорила: не грусти детка, все у тебя будет хорошо. Ведь будет?

Рита была настолько увлечена рассматриванием картинки, что не заметила, как открыла рот.

– И как давно у вас это? – Салов на всякий случай посмотрел за спину, туда, куда был обращен взор зависшей Риты.

– Что? – Рита пыталась вернуться в нить диалога.

Салов внимательно на нее смотрел. В какой-то момент Рите показалось, что уголки его губ дернулись, но нет, они оставались неподвижными. Лицо Салова было отстраненным и непроницаемым, словно все его существо излучало отвращение и брезгливость.

– Как давно у вас онемение в конечностях? – спокойно переспросил он.

– Э-э-э… не знаю.

– А кто знает?

– Я хотела сказать, что не помню точно. Это началось не явно, не в какой-то конкретный день. Просто мне стало казаться…

– Так есть онемение или кажется?

Если бы Рите сказали сейчас, что перед ней сидит оболочка с искусственным интеллектом, она бы не удивилась. Кусок метеорита, только больших размеров.

– Не кажется. Онемение есть. И я все время чувствую холод внутри. Особенно когда больно… Ну, то есть когда испытываю стресс.

– Это все?

– Ну да… Наверное…

Салов смотрел на нее без слов и молчал. Через какое-то время он отвернулся к монитору, поводил мышкой по коврику, пару раз покликал кнопками клавиатуры.

– Флюорография.

– А, – отмахнулась Рита. – Нет, мне бы только направление на анализы.

Салов впился в нее испепеляющим взглядом:

– Девушка, флюорография свежая есть?

– А! Нет, свежей нет.

– Ну вот когда будет, тогда и приходите.

– Но, Глеб Лукич… мне бы только анализы сдать…

– Кирсанова, – Салов скосил глаза на медицинскую карту, – Маргарита Павловна. В базе снимок от прошлого года. Нужна свежая картина, ясно?

– Ясно, – капитулировала Рита, но тут же решила зайти на второй круг увещеваний: – А без этого никак?

– Никак! Вдруг у вас туберкулез уже… – Салов махнул ей в сторону двери, подпер голову кулаком, снова залип в мониторе компьютера.

Рита поднялась со стула, стянула со стола свою карту, двинула оторопело к двери. Какой еще туберкулез? Что за бред! У порога она все же обернулась:

– Ну, может… как-то можно…

– Нельзя! – рявкнул доктор. – Как будет снимок, приходите на повторный прием. Если поторопитесь с ФОГ, успеете взять талон ко мне на следующую неделю.

– Угу…

Делать было нечего, битва была проиграна. Рита поплелась на выход.

– Э-э-э… как вас там… Кирсанова! – оживился Салов, когда она уже схватилась за ручку двери.

Рита натянулась струной в надежде, что он передумал и, возможно, все же выпишет ей направление на анализы хотя бы на завтра.

– Что?

– Следующего зовите! А то они там будут весь день торчать. И так с вами много просидели.

И вот тут-то кончики его улыбки впервые дернулись вверх, а глаза демонически блеснули. Риту затрясло и одновременно затошнило. День был безнадежно испорчен.

Вдохнуть и не дышать! Как это верно. Рита шла с флюорографии через редкие сосенки больничного двора. Синицы при виде ее тревожно вспорхнули с кривой узловатой ветки, улетели, вернулись, запрыгали туда-сюда, тию-тию-тию. Откуда-то несло жареными котлетами с томатной подливой. Рита выхватила взглядом растрескавшуюся патину коры, ровные срубы сучков, выброшенные на корни древних деревьев синие трупы бахил. Посмотрела на улицу, мелькавшую между стройными стволами, а перед глазами отчего-то встала ее сирая кухонька. Почерневший от пригоревшей еды противень в мойке, стол с пятнами от чая, вечно мигающие лампочки под потолком и Кирилл. Сытый, довольный, никуда не спешащий. Ему всегда и при любых условиях было хорошо. Удобно. Все как-нибудь и кем-нибудь вымоется, уберется, разрулится. Вдохнуть и не дышать! Сколько лет назад она вдохнула эту сладкую семейную жизнь и перестала дышать. Совсем. Ведь всегда можно перетерпеть. Зачем что-то обсуждать, решать, менять, если можно потерпеть? Ведь сама выбрала, сама захотела, а теперь разонравилось? Выдумала несуществующие проблемы. Все терпели, и ты терпи. Глупая квелая рыба, выброшенная на пустынный берег. Стоило ли выходить замуж тогда? На что она польстилась? На когда-то проявленную инициативу начать и в итоге не закончить ремонт? Купленный сюрпризом ковер в комнату? Оплаченную пополам путевку на море? Насколько же глубока была в ней дыра, что она принимала любое распускание павлиньего хвоста за любовь и заботу?

– Ритос, а ты тут чего? – Она обернулась почти у самого выхода из двора больницы. Тимур сверкнул лучезарной мелкозубой улыбкой. Еще бы зализал свои темные патлы назад и был бы настоящим красавчиком. Рита буквально ощущала, как тело Тимура фонит молодостью и здоровьем. Не хватает только золотистого кокона энергетической ауры. Нет. Из них двоих ей никогда не выбрать, кого любить больше, Альку или Тимура.

– То же самое хотела спросить у тебя! – ответила она. – Зачем ты сюда приволокся? Ты вообще кашляешь когда-нибудь? Никогда тебя не видела больным.

– И не дай бог тебе застать меня с температурой! Я становлюсь просто невыносимым. Готов всех убивать!

Рита цыкнула:

– М-да… я бы тоже кое-кого убила.

– Да ладно! Ну, говори, кто тебя обидел, сестренка? – Тимур привлек Риту к себе, похлопал ее по спине, но Рита с улыбкой отпихнула его.

– Наш врач, представляешь! Бесит меня, урод. Мне всего-то нужно было анализы сдать, а он… Заставил флюорографию проходить… и фамилия у него дурацкая… Салов.

– Знаю гада, – кивнул Тимур. – Вечно свое корыто ставит у нашего гаража, закрывает мне проезд, старикан.

Рита нахмурилась в недоумении. Вроде не такой уж он и старый.

– Проще в платную клинику сходить, чем к такому… Дешевле будет.

Тимур кивнул.

– Да забей на него. Лучше скажи, как ты, Ритос? Ваще не слышно, не видно тебя стало.

Она не знала, что сказать. Что ее жизнь – это сплошной ад, но в целом все как у всех и может считаться нормальным? Кажется, она смотрит на Тимура с открытым ртом, надо переходить в наступление. Нападение – лучшая защита.

– Это я-то спряталась? Тебя вообще никогда нет. Где ты пропадаешь в последнее время? Когда мы собирались втроем? Ты, Алька, я, а? Когда?

– Что-то как-то у всех все пошло под откос…

– О чем ты?

Тимур выдержал паузу, просверлил в ее глазах зрачками дыру и тут же соскочил с темы:

– Ладно, давай, рад был увидеться…

– Так, стой-стой, ты не сказал, зачем сюда приходил, а? – Рита схватила чуть было не сбежавшего Тимура за рукав. – Опять за свое?

Рита была в курсе всех проблем Тимура, Алька ничего от нее не скрывала. И как ее брат попал в свору Попа, и как профукал практически все унаследованные после смерти их родителей деньги, и как в один момент понял, что вот-вот провалится в пропасть.

– Ты же больше не с ними?

– Да-да, Рит, ты не волнуйся, я завязал. Честно.

– А что тут между деревьями копошишься, прячешь что-то опять, кладмен хренов?

– Да ничего я тут не прячу. Че как мать себя ведешь?

Рита сконфузилась, ослабила хватку. На модную прическу ее друга упала хвоинка.

– Я приходил узнать у доктора…

Тимур не успел договорить, как веселое треньканье айфоновского рингтона заполнило пустынный двор больницы.

– Что узнать? – Рита хотела дернуть Тимура сильнее за куртку, но тот уже вырвался из захвата. Приложил указательный палец ко рту, мол, тихо, ответил на вызов и, махнув ей на прощание, пошел в противоположную сторону.

– Да, привет, не гони, щас буду, – глухо донеслись до нее слова удаляющего Тимура, обращенные к невидимому телефонному собеседнику.

Рита проводила Тимура взглядом до угла больницы. Когда он скрылся за розовой обшарпанной стеной, она чуть ли не бегом рванула домой.

В прихожей было темно. Рита стянула сапоги, забросила на полку шарф, пристроила на крючок пальто. Выглянула из-за стены. Из кухни раздавался голос:

«Хороших женщин лучше, как щенков, разбирать сразу от титьки матери. А приводить взрослую суку в дом, не зная ее характера, – чревато».

Кирилл смотрел очередной ролик про отношения.

– А, это ты? – Голос Кирилла неожиданно зазвучал приподнято, с какой-то загадкой.

– Может, хватит, а?

– О чем ты?

Рита прошла к мойке, оперлась на столешницу. От грязной посуды несло тухлятиной. К глазам подступили слезы, но не выкатились, застыли солеными линзами.

– Опять нет работы?

– С чего ты взяла?

Рита обернулась, посмотрела поверх головы Кирилла: сзади него на стене висели их выгоревшие на солнце фотографии.

– Что? Я уже говорил тебе! Я работаю. Делаю все возможное, чтобы принести домой деньги.

– Но их не хватает.

– А это что? – Кирилл отдернул штору: на подоконнике стояла в крошечном горшке чахлая метелка гиацинта. Такие неделями стоят в супермаркетах. – Я дарю тебе цветы, приношу продукты, что тебе еще надо?

Рита не могла вымолвить ни слова. Все они, словно в сломанных песочных часах, застряли в пережатой глотке.

– Ну вот же! – Кирилл схватил горшок с гиацинтом, выставил практически перед ее носом. – Вот, нашей вечно недовольной маме цветочек купил. Чтобы она не злилась и не ругалась, чтобы была счастлива!

– Спасибо.

Взгляд Кирилла тут же потемнел. А сам он словно окаменел, превратился в высокую холодную статую с чуть подрагивающими ресницами.

– Никакой, на хрен, благодарности! – швырнул он горшком в стену. Черная земля взметнулась окопным взрывом и тут же полетела вниз: на стол, на табуретки, на пол. Ошметки, крупные и мелкие, полностью разрушенной основы. Но вот вопрос: основы чего?

– Только и делаешь что ноешь! – Кирилл примял ногой толстый стебель светло-зеленого цвета. Гиацинт хрустнул. – Ноешь! Ноешь! Ноешь!

Рита все смотрела и смотрела, как тапок из овечьей шерсти давит и давит красивую жизнь. Слушала, как рвутся сочные растительные волокна, как звучит последний вздох нежности. Кухня внезапно заполнилась свежим травяным ароматом, чуть острым, с металлической нотой. Это была нота необратимости.