Читать книгу Счастье в мгновении. Часть 3 - Анна Д. Фурсова - Страница 1

С душевным потрясением и ноющим от усталости сердцем, я судорожно хватаюсь за ладони брата и, тряся, перекладывая на них невыразимое волнение, в глубоких мозговых извилинах предчувствую недоброе событие.

– Питер, что, что с Даниэлем? Что тебе сказала Анхелика? – Скользящая по лицу Питера тревога и зловещее завывание ветра вкупе наводят на меня ужасные мысли, чернотой очерчивая их углы.

Подавив охватившую мятежность, он, после недолгой минуты обдумывания, уверяет меня спокойным голосом, дабы не приводить в состояние излишнего беспокойства:

– Милана, во-первых, не паникуй, – он кладет свои руки на мои плечи, – во-вторых, точных новостей нет – известно лишь то, что он оставил перед уходом записку, взял с собой какие-то вещи и паек с едой. Это всё, что я понял из слов его матушки, с трудом переведенных ею на английский.

– Но, но, но… – Единственное, что выходит из меня. Я отхожу на шаг назад и молитвенно поднимаю глаза к небу, умоляя черные небеса прогнать из моей жизни непрерывную цепь адских явлений, облекаемых на неминуемую гибель.

– А в записке, в записке, что?.. – волнуюсь я, каким-то чувством виня себя – не ушел ли он по моей вине?

– Я так и не понял. – Питер схватывает мои запястья и прижимает трясущиеся, как земля по вине извергающегося вулкана, ладошки к своей груди.

– Мы во всем разберёмся. И… – с напряжением начинает он и замолкает. – Нет без «и»! – Что-то интуитивно мне подсказывает, что он не всё передал. А вдруг, он совсем не разобрал ее слов? Английскому языку Анхелику обучал Даниэль и то по моим словарям, которые я давала ему. Съезжу к ним сама домой, как прибуду в Мадрид.

– Анхелика только это сказала тебе? Или что-то еще? – говорю и следом глубоко вздыхаю. Этот долгий день, как океан, шатающий меня по волнам от одного берега – невыразимой радости к другому – гнетущим чувствам.

В знак утверждения Питер мотает головой и, глядя в мои глаза, вслух выражается:

– Сеньорита крайне переживает. А ко всему к этому Мэри или Мэдисон, как там её, заболела. У неё озноб, кашель, горло… – Я непроизвольно создаю губами букву «о». Бедняга. Как же она умудрилась простыть, всё время сидя дома?

Как будто ожидая последующего моего вопроса, он считывает мысли, спокойно отвечая:

– Игралась, сидя под включенным кондиционером.

– О боже, – печалюсь я, – что же творится у них… Им нужна моя помощь, Питер! – переживающе выражаюсь я.

– Мы навестим их завтра, договорились? – Он ведет себя со мной, как мама, успокаивающая ребенка. – Могу лишь я один, чтобы не возникло проблем… Ты понимаешь. Но в обмен ты перестанешь всё воспринимать так близко к сердцу?! – и спрашивает, и утверждает брат.

Но я застлана путающимися предположениями, что продолжаю и продолжаю:

– Как бы им помочь, как бы узнать, куда ушел Даниэль и зачем он ушел, что заставило его уйти? А если из-за меня? Да я не прощу, не прощу… – Я делаю несколько вдохов и выдохов. Внутренний компас подсказывает неладное.

Питер живо выразительно восклицает, выбрасывая меня на поверхность из этого океана:

– Милана, я никогда не понимал: откуда в тебе столько переживаний, пессимистичных мыслей?

Я пожимаю плечами, задумываясь над этим вопросом. Питер прав. При каждой ситуации, в которой что-то развивается по незапланированному сценарию, я впадаю в отчаянность и, не удерживая себя во всепоглощающих эмоциях, паникую до потери пульса. До чего же эмоциональной является моя натура! Стоит только произойти какому-то негативному событию в жизни, как мое тело подчиняется мозгу. И с возрастом эта проблема только возрастает. Раньше я бы винила в этом внешние обстоятельства, а сейчас, благодаря моему накопившемуся, хоть еще и маленькому жизненному опыту, я осознаю, что в этом состоит моя ошибка. Сказать, что это легко побороть – нетрудно, но в реальности для меня взять себя в руки и перестать себя накручивать – предстаёт сложностью. На то она и жизнь, чтобы все время бороться со своими страхами и нерешимостью, переживаниями и страданиями, строя каменный прочный мост под названием «Гармония и любовь».

– Хороший вопрос, Питер.

Успокаивающим голосом заявляет брат, прикасаясь пальцем к кончику моего носа:

– Никуда он не денется, наш мОлодец, – выделяет он с юмором последнее слово. – Может, человек хотел побыть один в конце концов и ушел в поход, чтобы увлечь себя философскими мыслями о жизни или вовсе он с головой в работе сейчас, а мы подняли бум… Всё образуется, – улыбается он, – я полностью в этом уверен! Такие обстоятельства не должны заставлять тебя падать! И ты же не одна! Посмотри, какая у нас мощная команда из четырех умных мозгов, один из которых стратег-бизнесмен! – восклицает он, что приносит мне нужную дозу утешения. Питер умеет уничтожать ипохондрию.

– Да… – улыбаюсь я доброй улыбкой. И так каждый раз после разговора со своим братом. – Спасибо тебе! Ты знаешь, как поддержать. Я почти успокоилась. И ты сделал всё, чтобы унять мое растревоженное сердце.

Он понимает меня. Что может быть ценнее в слушателе?

Мы без слов обмениваемся тёплыми взглядами.

Взираю на него – можно счесть, что он плавает в воспоминаниях, которые оказывают на него влияние в виде странной, неподходящей к месту, улыбке на лице. Что же заставляет его улыбаться?

Я не удерживаюсь:

– А какой ключ у этой улыбки?

Он оставляет мой вопрос без ответа, делая гримасу, подразумевающую: «Ты знаешь, о чем я подумал». Предположу, что подумал он ни как иначе, как о нашем детстве и в нем проблеснуло какое-то воспоминание, где он успокаивал меня и кормил сладостями.

– My sister, идём в машину?.. – Юморист снова в деле. – Боюсь, что нас успели потерять как Анхелика внука, – оглядываясь на машину, сообщает Питер.

– Да, my brother! – несомненно соглашаюсь я, соображая, что в словах Питера, правда. Ритчелл и Джексон наверняка забили тревогу.

Быстрым шагом мы с Питером направляемся к автомобилю, а я продолжаю думать о Даниэле. Мне не даёт покоя тот момент, когда Джексон, в Италии не дал мне в руки звонящий мой телефон, чтобы поговорить с Даниэлем, и я услышала от пропащего всего лишь одну фразу и то обрывисто: «Случилось…» Но что случилось, у кого случилось, где он сейчас, остаётся непонятным. Однако я не хочу заходить за границы тревожного состояния, загонять себя в угол дурных размышлений и буду верить в лучшее.

Питер открывает мне дверцу, и я наблюдаю – улыбающуюся Ритчелл, распускающую лучи солнца, и счастье, написанное на лице Джексона.

Я усаживаюсь, нечаянно хлопнув за собой дверь.

Секунду и подруга смеётся заразительным смехом, который подхватывает Джексон. Усмехаясь, он шуточно толкает в плечо Питера, садящегося за руль:

– О-О-О… – тянет подруга, – вернулись…

Я молчу, слегка улыбаясь, не совсем соображая такой живой реакции этих обоих на наше возращение.

– Я не понял, Питер. Могу полюбопытствовать? Ты просил одну, – смеётся Джексон, заражая Ритчелл, – одну минутку обсудить с моей девушкой, волнующие тебя, какие-то там вопросы. Но ваша минутка, даже нет, – Джексон, подбирая нужное слово, бросает короткие взгляды на всё, что лежит в области его зрительного фокуса, – «минутища» по каким таким часам была отсчитана? Это ж надо так… – смешным голосом выражается он. – У вас там что, состоялся разговор века?!

Джексона разносит не на шутку. Редко я слышу такой смех. Одаренным несметным количеством шуток у нас является его брат, а не он. Или они поменялись местами? Если сравнивать нашу первую случайную встречу с ним на благотворительном вечере и состояние его духа в настоящую секунду – выглядит впечатляюще. Словно совершенно иной человек. Счастливый?

Питер спокоен, улыбчив, но его тяга к сарказму для противостояния насмешкам Джексона совсем не проявляется.

– Никак нет, – отвечает в здравом смысле старший Моррис, оставляя своё внимание другим мыслям, и поворачивает ключ в замке зажигания.

Я обвожу его взглядом и он, увидев меня в зеркале заднего обзора, замечает мое донесение ему глазами – не говорить в эти минуты о Даниэле. «Не желаю испортить ту блаженную радость, которую испытывает Ритчелл».

Поскольку решено было сделать этот вечер праздничным в честь помолвки моей подруги и Питера, то и какие бы предположения ни приходили бы мне на ум о местоположении Даниэля, я блокирую их и доверяюсь мысли, что он совсем скоро вернется и ему действительно захотелось побыть наедине с собой.

– Правда, подруга, о чем дискутировали? – пододвигаясь ко мне ближе, спрашивает Ритчелл, не отводя своего взгляда от кольца на пальце и переставляя руку в разное положение, оценивая сверкание драгоценного камня.

Я смотрю на Питера, задумчиво глядевшего в пространство, отвечая с деланой беспечностью:

– О тебе, о ком же ещё… – и натягиваю улыбку, чтобы она не подумала о чем-то другом. Я приобнимаю счастливицу, прижимая ее щеку к своей, и еще раз проговариваю, как неистово счастлива за нее.

Ритчелл, ослепленная бурным потоком радости, загорается светом, словно неоновая подвеска.

– Даже так? Обо мне? – хихикает она, завязывая волосы в короткий хвостик.

Питер не набирает скорость и едет медленно, словно какие-то мысли не дают ему покоя, но он всеми силами старается не показывать этого и не позволяет себе утонуть в них.

– Милая моя, я говорил сестренке, что в день бракосочетания ты будешь у меня самой красивой!.. – с чувством выпаливает Питер, поддерживая тайну нашего истинного с ним разговора, влюблённым взглядом пронизывая любимую в отражении зеркала. – Джексон, напомни-ка путь к твоему дому, – и сменяет тему, поправляя ворот рубашки.

Взаимоотношения двух братьев не перестают меня бесконечно радовать, помня, что было несколько лет назад… их постоянные, ежечасные ссоры в отсутствии причины.

– Ты не удосужился запомнить дорогу к великому?.. – подтрунивает Джексон. Его игривое и веселое настроение переносится на каждого из нас, но я все равно не отпускаю из головы тянущую душу мысль. – Вот так ты проявляешь глубочайшее уважение! – шутит Джексон и включает на телефоне навигатор.

– Джексон, – смеется под нос Питер, – я там был один раз. О-д-и-н, – по слогам произносит он, постепенно возвращаясь в свой постоянный образ. – Думаешь, что я обладаю феноменальной памятью и помню всё до точности?.. Путь в твои хоромы лежит через леса, горы и луга, как в той сказке: «В тридевятом царстве в некотором государстве жил был король…»

Сидящий рядом строит смешную гримасу, не унимаясь подкалывать брата:

– Минуточку, прозвучала ошибка в титуле. У меня более высокий ранг. Я император.

Мы хохочем с Ритчелл над этой словесной дуэлью.

– И где же тогда ваши регалии, император?!

Замкнувшись в молчании, через несколько секунд Джексон все же отвечает:

– Основные ношу при себе. Государственный меч – мой брат, скипетр и держава – Ритчелл, государственный щит – моя любимая.

Приятная волна разливается по телу.

На всех троих – улыбка. Джексону не характерны такие выражения. О чувствах при всех он редко, когда говорит, а то и вовсе скорее промолчит. Сегодня же какой-то особенный день.

– А корона? – спрашивает подруга и достает из сумки воду. – Самое-то главное.

– Дорогая, – подхватывает второй шут, – корона-то это он сам.

Проходит двадцать минут.

Мы с Ритчелл смотрим фотографии, сделанные в Италии, я рассказываю ей о наших приключениях с Джексоном, братья обсуждают между собой, как сократить путь, так как пробка вследствие аварии грузовика с легковым авто, загородившим всю дорогу, не рассасывается.

Внезапно Питер с чувством восклицает:

– Посмотрите: на горизонте повисла кровавая луна!

Я тут же раскрываю окошко:

– Какая таинственность! Какой-то страх она нагоняет!

Питер ловит на лету мои слова и дает им продолжение страшным глухим низким голосом:

– Ужас, струящийся по кровяным путям, пробирается до мозга, разрисовывая образы демонов…

Ритчелл мгновенно отзывается:

– Пиииитер! Прекрати! И правда, ужасом повеяло.

Я смеюсь и говорю:

– Не могу насмотреться на этот демонский окрас… Она манит, манит в чудовищную неизвестность…

Ритчелл закрывает мне ладонью глаза, на что я сопротивляюсь:

– Милана, хватит! Не смотри больше! Мне страшно!

Мисс Джеймс с детства боится луну. И в дни полнолуния плотно закрывает все шторы, чтобы ни один крохотный лучик света не пробрался в ее комнату.

Мы с Питером не прекращаем придумывать сравнения колесницы ночи, предстающей в таком окрасе, с проявлением духа дьявола.

– Джексон, ну скажи им!

Моррис младший нахмуривает брови, делая серьезное лицо:

– Император приказывает: закрыть все окна и включить музыку! Снизить страх у невесты! – И дополняет: – Ритчелл, в каком обществе мы оказались с тобой. Писатели – они ж особые субъекты общества, обращающие внимание на такие мелочи, незначительные вещи и детали, природные явления, которые обычные смертные никогда не замечают или не придают им веского значения.

– А ты не замахивайся-то на писателей. Не только писатели немного тронутые умом и бывают недалёкие, в мире такими странными могут быть и поглощенные работой роботы-бизнесмены, которых волнует только количество сделок и высокая планка результатов за месяц, – тонко и метко стреляет Питер. – К тому же среди нас моя сестра по перу. Поосторожнее, – дополняет, акцентируя внимание на мне.

Джексону не нравится прямой намек на его скверный характер и привычку работать сутками, и, что меня шокирует, он оставляет слова без комментариев и нажимает на магнитолу, в которую вставлена флеш-карта Питера. Начинает играть песня «Moon River» Barbra Streisand. И автоматически мы вчетвером оглашаем первые ноты песни:

– Moon river, wider than a mile…1 – После короткой паузы, продолжаем также: – I'm crossing you in style someday…2

Смехом заполняется всё пространство машины.

Из всех голосов лишь голос Джексона, богатый обертонами, бархатистыми, вибрирующими звучаниями, которые обладают непреодолимой силой внушения, пленительно с плавностью и четкостью звуков раздается, западая глубоко в грудь, и мелкой дрожью касается кожи.

– О-о-о, – с иронией выдает Джексон, – какая старина на твоей флешке! Тысяча девятьсот шестьдесят первый год.

– И что? – фыркает он. – Я парень консервативных взглядов. И мне нравится всё старое.

– Как и я, – подхватываю я мысль брата. С подросткового возраста тяга к старинному, веющему дыханием чего-то древнего, диковинного, антикварного, будь то это одежда, литература, музыка, искусство стала заметно увеличиваться и во мне.

– Ну и старики, а мы с Ритчелл идём вслед за временем, а не остаёмся в прошлом, – оживленно молвит Джексон и с видом историка изрекает в форме короткой лекции: – Песня была написана для фильма «Завтрак у Тиффани». Романтическая комедия, где в главной женской роли Одри Хепберн. Столько о нём слышал положительной критики, но ни разу не смотрел. – Питер и Ритчелл кивают словам Джексона, что не видели экранизацию.

– А давайте его посмотрим, как приедем? – в припадке радостного безумия окликается Ритчелл, пылающая душа которой во всем, что с ней ни происходит, видит только одно: любовь, странствуя вслед за нотами, на совершенно другой планете и не имея контроля над своими словами.

– Да вы что! – я настолько удивляюсь, что чуть пододвигаюсь вперед и громче с энтузиазмом договариваю: – А я смотрела тысячу раз! И помню-помню, что… – звонко начинаю, крепко держа при себе знания истории моды, что меня разрывает на части этим поделиться, и я немного заикаюсь, говоря слишком-слишком быстро: – …что з-знаменитое маленькое черное платье, в котором удосужилось играть главной героине, было создано самим Юбером де Живанши, – поднимаю голос, – французским модельером, основателем модного дома «Givenchy». Вы что! Вы что! Не знали?!

Питер и Джексон единовременно поворачивают на меня головы, полные изумления.

Питер, тронувшись с места, невольно подмечает:

– Я поражен, детка!

– Да-да, Питер, моя детка, – выделяет другой двусмысленным голосом, – полна сведениями о моде гораздо больше тебя?! – Джексон посылает в его сторону сумрачную мину с окраской легкого раздражения. Питер усмехается, оставляя без ответа колкую фразу с особыми интонациями, и круто заворачивает направо.

Узрев эту нить неприязни, не до последней капли испарившуюся между братьями, и почувствовав неловкость от «детки», которую не оценила и Ритчелл, сделав неслышный недовольный выдох и бросив взгляд в окно, я бросаю, на ходу придумав:

– А что, если мы организуем романтический вечер, посмотрим фильм, включим романсы прошлых столетий, устроим танцы?

Ритчелл моментально подхватывает идею:

– И при свечах!

Питер с Джексоном переглядываются друг с другом, уже улыбаясь, чуть странной, но легкой, непринужденной, понимающей улыбкой.

Вслушиваясь в слова песни, я устремляю взор в прошлые глубины времени.

Лунного света целый километр

Переплыву тебя однажды.

Мечтам разбитым бальзам разлитый

Плеск твоих вод может всё исцелить.

Измученные от бедствия прошлых лет, отступившие от трагического столкновения, мы вчетвером смогли вступить на путь, где каждый обрел свое счастье. «Но нам с Джексоном еще стоит побороться за него». В эту музыкальную от разговоров паузу, проникнутой нежностью, в наших душах воцаряется обретенное вожделенное спокойствие, вдохновенное затишье. Луна бежит за нами, заливая сердца бесконечным светом и блаженной лирой. Бесконечность не кажется пустотой, когда нам есть, с кем разделить её. И, ощущая истинное значение жизни, мы все стремимся к звезде…

Питер находит взгляд Ритчелл, я – Джексона и под ностальгические композиции прошлых лет мы доезжаем до места.

И вот мы снова в Мадриде, в городе, в котором мне предстоит разобраться с тремя персонами – мамой, Даниэлем, Беллой, и доходчиво им объяснить, что мы с Джексоном вместе и так будет до конца – ибо каждое биение моего сердца наполнено им.

* * *

Джексон

С шутовским поклоном и на редкость прекрасно сложенным настроением, с устаканивающимся незыблемым ощущением, что все внутри разложено по полочкам, я провожаю гостей в свои обители – коттедж, построенный в захолустье, до которого добираться как до другой страны. Настолько я желал уединения (на подсознательном уровне), что непреднамеренно позволил себе совершить покупку дома в самом отдаленном месте от людей. А где-то там в глубине-глубине своего сердца я уповал над тем, что в этом единственном уголке, где нечасто проезжают машины, мы вдвоем с Миланой будем проводить часы, чтобы восполнить все упущенные годы, проведенные порознь друг от друга. И когда всё так завертелось, закружилось в перевороте то одного, то другого события, этот дом уже не стал тем местом, каким я его себе представлял – никому не знакомым, кроме нас двоих.

Встречи, конференции, нескончаемая работа, личная жизнь, условно называемая лишь таковой, репортеры, поджидающие тебя то с одного угла, то с другого, куда бы ты ни ступил и где бы ты не появился… – порой я прихожу к мысли, что им нужен я, не как человек, а как видимый ими образ генерального директора, который под их упорством с оказанием психологического давления, скажет то, что принесет им славу, а мне – позор. Эти годы, что я полностью провел в работе, я частенько забывал, что я живу и что у меня есть обычные физиологические потребности – в заботе, в домашнем тепле, в поддержке.

Учеба, основанная на самостоятельном обучении, – заслуга отца, который имеет в своем кругу соответствующие связи и не по моей воли и не по моему желанию на договорных условиях сделал так, чтобы я получил диплом, при этом редко появляясь в университете.

Занеся с Питером все чемоданы, в том числе несколько больших пакетов «майка» с едой, купленных нами по пути, я предупреждаю дам, разбирающих сумки на кухне, где расцветает завал немытой посуды, кучи разбросанных вещей:

– В какой-то мере я не был подготовлен к торжеству. И прошу не учитывать собравшуюся пыль и бардак.

Ритчелл – еще тот перфекционист, для нее все должно быть прибрано, убрано, без единой пылинки. «Питер как-то рассказывал, как она относится к порядку в доме. Сдвинет он на сантиметр штору, чтобы открыть окно – она негодует и ворчит». Милана, кажется, на один процент проще реагирует на беспорядок.

Чувствую, Питер не смолчит.

– Джексон, бардак – это не самое подходящее слово к… – саркастично выражается он, с кривой физиономией лицезря на меня, потом на свою невесту.

Милана мотает головой и смеется:

– Джексон, зародил ты логовище для тараканов. Вот кто-кто, а они-то будут рады такому привалу.

Ритчелл подает:

– С языка сняла.

Я выкидываю лишнее, на ходу убираю пустые израсходованные упаковки от готовой еды из ресторанов, которую я заказывал себе.

Ритчелл негодующе вздыхает.

– Ну извините, девочки! – Прошу я прощения.

– Он, если бы и знал, не прибрался, – хохочет сатира и ищет бутылку с газированной водой, рыская по пакетам.

– Конечно! – говорю я. – Вызвал бы специалиста из клининговой компании.

– Джексон, – Милана, как и Питер, гогочут надо мной безостановочно, – я в шоке от тебя! Ну я все ожидала, но устроить такую помойку…

– Да-да поругай его, а то совсем от рук отбился. – Питер открывает бутылку и от того, что ее ни раз трясло в машине, она брызгает ему в лицо и проливается на пол.

– Пи-и-ите-е-ер! Вот вечно у тебя всё через не то место, – язвит Ритчелл. – Протирай теперь!

– Все в порядке, ничего страшного не случилось, – махнув рукой, я припоминаю, что за холодильником валялась половая тряпка. Вытаскиваю ее и укладываю на образовавшуюся лужицу, которая мгновенно впитывается в лоскуток.

– Вы как хотите – а я в таком разгроме не желаю праздновать! – У Ритчелл странно-переменчивое настроение, которое все уже успели подметить. – Есть какая-то другая комната, в которой бы мы могли посидеть? Но перед этим, я еще сама в ней протру все поверхности влажным полотенцем и проветрю окно!

– Подруга, чего ты такая сегодня?! Всеми сейчас приберемся быстренько, – Милана снижает порывы ее разнообразных эмоций.

Питер делает шаг к невесте и притягивает ее к себе за талию:

– Любимая моя злюка! Не проголодалась ли ты, может от этого готова в нас всех попускать пульки гнева?

– Ничего я не злая! Только о еде и думаешь! – проявляет характер Ритчелл. – И ты воняешь, как протухшее яйцо! Еще и мокрый! Иди в ванну и переоденься!

Я разражаюсь смехом, как будущей миссис Моррис удалось умерить Питера, не перестающего теперь обнюхивать себя. Питер уточняет у меня, где ванна и просит что-нибудь предложить ему из моей одежды.

– Понял. Ну а где брать её, я думаю, не стоит задавать вопроса. Через стену местная распродажа, так что…

– Если для вашего размерчика что-то налезет, – посмеиваюсь я, выпровожая его из кухни.

– Джексон, Милана, давайте по меню обсудим, чтобы мы начали готовить… – вставляет Ритчелл, взмахивая волосы назад усталым движением. – Ростбиф из говядины, запеченный картофель, пицца с грушей и горгонзолой, что мы еще хот…

Питер с другой комнаты сбивает Ритчелл:

– Жульен с грибами и курицей в горшочках и салат с тунцом.

Ритчелл делает смешное выражение лица – шуточно-недовольно растягивает губы.

– Ты договоришься и будешь мне есть только овощной салатик!

– Уяснил, брат?! – резвлюсь я. – Свои гастрономические ожидания оставь лишь в мечтах.

Он уходит в ванную, и я вскрикиваю ему, чтобы он не до утра там пробыл, чтобы я тоже успел ополоснуться и переодеться.

Ритчелл занимается разделкой говядины, Милана нарезает грибы, я укладываю в холодильник напитки.

Милана спрашивает у меня:

– Джексон, когда я была здесь впервые, видела одну дверь, ведущую в отдельную комнату. Она для кого-то предназначена или нет?.. – Ее голос выдает какую-то мысль, прячущуюся за этим вопросом. – Может, мы там усядемся, а то к утру не разберем склад твоих вещей.

Помню, собирался я на празднование дня рождения Миланы (и своего) на яхту и искал подходящие регалии, чтобы замаскироваться и пришлось перекапать немало вещей, как своих, так и вещей моих коллег, которые привезли особые национальные реквизиты из Мексики из недавней поездки-командировки. В этом-то и причина беспорядка.

– Комната-то есть, но…

– Но?.. – продолжает Милана и, нарезая сыр «Пармезан», кладет мне кусочек в рот, на что я, улыбнувшись, жую и думаю, как мне поступить.

При покупке дома, моим главным условием было – местечко, которое описывает Милану: уютное, оригинальное, милое, спокойное, теплое, светящееся в огоньках, предназначенное для нее. Оборудовав для нее комнатку, я ждал подходящего момента, чтобы показать её ей, но он все никак не наступал. А сейчас – не тот ли самый момент?

Сохраняя шутливый тон, я отвечаю:

– Зал специализовался для иных нужд на одного пребывателя.

– Какого же? – Милана сразу меняет тон. «Вторая начала устраивать сцены ревности».

С подобием ребяческого задора придумываю ответ:

– Одной привередливой, оригинальной во вкусах, особы. Не каждому придется по душе такое пространство с некоторыми особенностями. – Милана ищет, где лежат керамические горшочки для запекания и я, следя за ней, за ее ускоренными движениями, отчасти в которых проявляется гнев, подсказываю: – Самый крайний шкафчик наверху.

– Сама бы нашла, – буркает себе под нос. И пытается дотянутся до него. Я подхожу сзади ее спины, намеренно быстро целуя ее в шею, и вынимаю нужные кухонные принадлежности.

У Ритчелл появляется широкая заразительная улыбка. Одна поняла, а вторая?

– Джексон, так та особа не обидится, если мы сегодня устроим в этой комнате пир?

Милана с усердием и с чувством кладет в горшочки грибы, вымещая на них все чувства, что я еле подавляю смешок, когда говорю:

– Надо бы позвонить ей и уточнить. Она может закатить такой скандал, что потом еще думай, чем ее задобрить.

– Так звони, чего же ты стоишь?! – Хлопнув духовкой, моя любовь дуется, что кажется надо бы раскрыть уже тайну этой комнаты, а то с такими поворотами мы с Питером вдвоем будем отмечать его решительный шаг на супружество.

– Идем Ритчелл, тебе покажу первой. Ты же у нас ревизор. Не забудь прихватить перчатку, чтобы оценить слой пыли, – с саркастическим оттенком произношу я.

– Как скажешь, – смеется Ритчелл.

Мы шагаем и до нас доносятся вздохи Миланы, сопровождаемые язвительными заявлениями, о том, какой я негодяй:

– Ну и идите! Оценивайте! А я и не сяду там, раз оно предназначено для какой-то «бабы».

Ритчелл действительно идет с тряпкой и шепчет мне:

– Для Миланы?

Я отвечаю:

– Ну естественно.

Включаю свет и пропускаю вперед инспектора, который через минуту с удивлением молвит:

– Ог-о-о-о! Милаа-а-а-на!