Читать книгу Счастье в мгновении. Часть 3 - Анна Д. Фурсова - Страница 4

Взор падает на появившуюся тень Беллы, вздумавшей нанести неожиданный визит, что вызывает неизъяснимый трепет в моей груди. Трепет увеличивается в разы, когда моё око устремляется левее, на черный знакомый силуэт и провоцирует возникновение смешанного чувства страха и беспомощности. Безмятежный, исполненный высокомерия, Брендон Гонсалес. Человек пятидесяти семи лет, крупного телосложения, смуглый от ежемесячных отдыхов под палящим солнцем, высокого роста под два метра. С обличием начальственного вида он относит себя к чему-то единичному в обществе, не считаясь при этом с другими. Ему характерна претенциозность. Черты Гонсалеса точно барского типа: короткая стрижка на редких коричневых волосах с проблесками седины, темно-серые густые брови, часто сгибаемые им в единую линию, отчего над переносицей прорезалась глубокая морщина от его постоянного ворчания, большой нос с глубоко вырезанными ноздрями. Тонкие губы в порыве смеха создают складки вокруг его носа и дают дорогу извилистым морщинкам в области глаз. Серые глаза в точности, как у Беллы, в случае его недовольств, метают молнии высокого разряда. Вот так можно обрисовать его портрет.

Не беря во внимание его внешность, нельзя не выделить, что как руководитель, построивший империю, он гениален, филигранен, умен, начитан. Трудно себе вообразить, что мистер Гонсалес свободно владеет пятью языками: испанским, итальянским, английским, французским, китайским. Я не раз обращался к нему за помощью, не раз работал с ним за одним столом и смею уверить каждого, что он – мощь и сила. Окутавшее его всевластие способствует ему подчинять себе всех. Существа, непривыкшие находиться в общении «по вертикали», которое переходит границы (видел собственными глазами, как он выгоняет каждого второго сотрудника, если тот посмел не предоставить ответное задание в нужный срок с задержкой в час), быстро удаляются с его Царствия. Перед ним все почтительно встают. Его разум обладает безукоризненной предпринимательской жилкой, позволяющей ему успешно заключать мировые сделки и обустраивать своё «бизнес-гнездо», которое насчитывает свыше тысячи филиалов и представительств по всему миру.

Мысль о том, что я легкомысленно, нерассудительно принял решение стать частью его компании, раздавливает меня пополам. Обдумывая это ранее, я и не смог предположить, что все может так измениться. Я так был увлечён работой, был уверен, что новая сфера окрутит меня с головой, сделает замкнутым, неприступным, и я не буду думать о ней. Но… безликая сила позволила нам встретиться и перевернуть весь мой мир, поставив перед серьёзным выбором, о котором Милана и не подозревает.

Что же привело их сюда в такой поздний час?

– Вечер добрый! – молвит Брендон в своем властном стиле, что меня сковывает растерянность. Его многозначительный прищур ложится на всё, что находится в радиусе километра. Привыкший жить так, что ему все дозволено, он частенько позволяет себе перейти черту. – Мы своим присутствием лишний раз не стесним ваш «сердешно-интимный» климат?! – утверждено спрашивает он с какой-то лживой вкрадчивой вежливостью и через плечо бросает дочери: – Проходи вперед, цветочек мой. А я и не нашел бы вас, если бы не Белла. Не предполагал, что в этом «поместье» так много комнат и закоулков. – Нотку, провоцирующую спор, я оставляю без внимания. Та, что-то промямлив, остается у входа и кому-то отвечает на звонок, не подавая никакого привета мне и моим гостям. – Прячетесь от кого-то?!

Питер принимается сосредоточенно жевать отбивную, потакая зову взвинченных нервов. В мое горло впиваются чьи-то лапы, и я пытаюсь развязать язык, но не удается. Ритчелл и Милана под пристальным взглядом серых глаз синхронно ставят бокалы на стол, соблюдая осторожность.

– Джексон, по какой такой причине ты оставляешь мои звонки в стороне? Где ты был всё это время? – «Я временно заблокировал его номер, чтобы он не беспокоил меня и дал мне отдохнуть». – Я смотрю, ты развлекаешься с друзьями? – оценивающим взглядом пробегает по Милане, Ритчелл и Питеру, отчего внутри все съёживается. Они взглядом отбрасывают ему приветствие, на которое он и не обращает ни малейшего знака внимания и перебирает затаенные мыслишки в сознании: – Ты подготовил документацию, о которой мы договаривались? – напористо доносит он, смело включая свет, что глаза всех, привыкших к полумраку, щурятся, и проходит к нам, в центр, держа себя как в своем доме. Ритчелл тушит свечи и к ней подсаживается Питер, прекративший трапезу, показывающий ей что-то глазами на Беллу, непонятно чему и кому улыбающуюся, таращуюся в телефон, продолжая стоять у двери.

Я лихорадочно подыскиваю ответы на его вопросы, внутренним монологом рассуждая, что их сюда привело. Взбодрившись от мысли, что молчанием я создам некое подозрение, я делаю выразительную искусственную гримасу, что я рад его видеть и в испуге резко приподнимаюсь с дивана и пожимаю ему руку.

– Добрый. Вернее – встречаю приезд брата с невестой, – сдерживая легкое внутреннее покалывание, поправляю его я.

Откинувшись на спинку пустующего кресла, рядом с сидящей на краю дивана Миланой, он закидывает ногу на ногу и не отводит от нее глаз, беспардонно глядя на нее сверху донизу.

Дабы усыпить его догадки о нашем с ней полете и переместить их в другое русло, я говорю первое, что образуется в моей голове:

– Я не предполагал, что вы заглянете ко мне после поездки. Как поживает миссис Гонсалес? – Ответ на вопрос о документации оставляю на потом.

Мать Беллы, равно как и супруга Брендона, Лилия Гонсалес. Так же, как и Брендон, она длинного роста, нормального телосложения, имеет короткую стильную стрижку, слегка взбалмошную, на светлых волосах. Белла весьма похожа с ней (за исключением, что красится в темный цвет и отпускает длинные волосы): прямой маленький нос, заметные щечки, серые глаза, низкий лоб и пухлые губы. Я наслышан, что она бережет свою фигуру, следуя разнообразным диетам, которые ей назначают известные диетологи. И с недавних пор она стала вегетарианкой. С этой дерзновенной, вспыльчивой, как мне показалось, велемощной женщиной, у которой я при первой встречи явно вызвал не самые приятные чувства, мы общались несколько раз, когда Белла знакомила меня с отцом и матерью в ресторане в Нью-Йорке. После того случая я активно контактирую по делам бизнеса с Брендоном. Лилия на десять лет младше Брендона, но по складу ума они не отстают друг от друга. Она беспросветно оказывает медицинские услуги в собственной частной клинике, работая врачом-офтальмологом высшего профиля, что на другие дела у нее не остается времени. Посмотрев на нее, самостоятельную бизнес-леди, со стороны, приходишь к мысли, что она не нуждается ни в Брендоне, ни в дочери. И Брендон отчасти играет и роль мамочки для дочери.

– Уставшая после поездки, она поехала домой, а мы заехали сюда, так как знали, что ты наверняка будешь здесь. Да и Белла успела соскучиться. – Белла вторит на фоне, маша ручками, расплываясь в широкой улыбке, обнажавшей зубы: – Да.

Искоса я вижу, как на лице Миланы пробегает тень, ярко описывающая, что творится в ее душе. Скромно опущенные ее ресницы вмиг засветились грустью.

– Брата? У тебя есть брат? – Окидывает снова Питера, живо повернувшегося к нему лицом, услышав «брата».

Питер ограничивается двумя предложениями, сказав, что мы с ним не полноценно родные братья, и он сам меня просил держать в тайне о нашем родстве.

– Вот как, – с подстебом молвит Царь. – Оказывается, я еще столько всего не знаю о своем будущем зяте. Что же еще ты от нас утаиваешь, дорогой наш Моррис? Фамилия-то хоть настоящая?

Ритчелл начинает кашлять, толкая за ногу Милану, ошарашенную от его выражения. Мы все сейчас идем словно по минному полю.

– Пап, я же рассказывала про Питера! Они так похожи, ты взгляни на них, – внезапно пискляво вставляет Белла, завертев хвостом в белой короткой джинсовой юбчонке, и пулей направляется ко мне. – Здравствуй, любимый, – чмокает меня в щеку, садясь чуть ли не на мои ноги и проводя красными коготками по моей шее, оставляя едва заметные линии. Выдавив «привет», я вольно отмахиваюсь от ее прикосновений, чувствуя усилившееся отвращение, удвоенное терпкостью аромата лилии от ее кожи. В сердце вползает тревога. Воображение порождает ужасающие картины о том, что чувствует в эту минуту моя любимая. Белла обхватывает пальцами мои вспотевшие руки, подобно когтям хищной птицы, и делает с ними всё, что пожелает: то прижмет к себе, то положит на свои щеки, то погладит. На ней, в ее-то годы, еще висит налёт наивности. Неужели ей непонятно, что меня воротит от нее?

Когда желаешь только ту, которую любишь, на других и смотреть не хочется. И познав истинную любовь, желание дотрагиваться до не приносящего удовольствия и счастья существа отпадает, уничтожается.

Белла Гонсалес всегда была для меня коллегой-другом, которой я полностью доверял, поручал ей то, что необходимо выполнить, и эта девушка великолепно справлялась. Белла проводила со мной время в офисе, чуть ли не круглыми сутками, оказывая помощь. Она хорошо знала нашу работу и была для меня ассистенткой. Каждый член моей команды привык видеть ее со мной, поэтому я и безоговорочно водил ее на разные мероприятия. Нас часто видели вместе, писали об этом и меня это устраивало. С ней я ещё больше поглощался в рутинную деятельность, бездну забытья. По правде сказать, мне было безразлично. Равным счетом из нашего общения ничего бы не получилось серьезного. Я не могу утверждать, что она мне не нравилась. Нравилась. Но только как человек и профессионал в своем архитектурном и юридическом деле. Я никогда не смотрел на нее как на женщину, в которую способен влюбиться, уж тем более полюбить.

Я замечал, как она намеренно выставляет напоказ свое натренированное тело, чтобы другие женщины восторгались и завидовали ей, а мужчины теряли головы. До отношений со мной девушка была увлечена в совокупности тремя крутыми, такими же избалованными, как и она, сыновьями директоров популярных фирм. Но что-то по итогу не складывалось и до свадьбы дело так и не доходило. Повстречавшись однажды на одном из приемов, который проводил мой отец, мы стали поддерживать связь по работе, а затем как-то незаметно стали чаще выходить вдвоем в свет. Таков обычай светской жизни – для престижа и успеха в заключении сделок нужно ходить под руку с известной женщиной. Как бы добавил мой отец: «Еще с какой женщиной. Гордись этим, сын! Ты ходишь с «мечтой» других мужчин. Богатству семьи Гонсалесов нет предела». Эта женщина никогда мне не отказывала во встречах, снабжала домашним уютом и едой тогда, когда я не успевал ходить в кулинарные места, чтобы перекусить и снова углубляться в дела.

Кроме объятий и поцелуев, дружбы наших отцов нас ничего не связывает. С ней в постели я бы не испытал ничего глубокого, возвышенного, лишь безумное покорство похоти. Иногда, когда я позволял ей касаться меня, то, очевидно, желал провалиться в беспамятство, но и это было ненадолго и через короткое время я уходил, оставляя её одну… Все мы любим по-настоящему всего один раз в жизни, а после ищем похожих…

Возможно, я забыл, что значит любить до момента, когда мой ясный взор упал на яркое красное светило средь толпы, которое смотрело на меня так, что я впервые потерял дар речи, неделю заучивая речь.

После последнего поцелуя, насыщенного для нее страстью, для меня – побегом от жизни, случившегося два месяца назад, когда я, пребывая в болезненной тревоге от мучительных терзающих мыслей о своей несчастной любви, узнав, что у той, которая украла мое сердце, всё серьезно с тем мужчиной, перебрал шотландского виски, и Белла внушила себе, что мы без ума друг от друга и обязаны в скором времени закрепить нашу дружбу браком.

Пора поставить конец её мечтаниям.

Как говорил Жан де Лабрюйер: «Тосковать о том, кого любишь, много легче, нежели жить с тем, кого ненавидишь»7.

Я едва сдерживаю нервозность. Брендон с лицемерной улыбочкой разузнает у Питера и Ритчелл об их помолвке, задерживаясь на биографических фактах родителей Ритчелл, которых он знает, и взяв их ответы себе на руку, с помышляющим выражением лица обводит меня.

Видя, что я отвергаю Беллу, и чтобы слегка отвлечь ее, тот обращается к ней:

– Радость моя, еще успеете поласкаться друг с другом. Завари мне кофе, пожалуйста. Крепкий, с тремя кубиками сахара и сливками – по моему стандарту, – безупречно-вежливым тоном он просит дочь. – Ты, несомненно, уже освоилась на кухне и знаешь, где что лежит.

Меня чуть ли рвет от слов «поласкаться друг с другом». Освоилась? Он перед всеми представляет Беллу как мою будущую жену, словно у нас завтра свадьба. И зачем он отправил ее на кухню – чтобы она не слышала чего-то?

– Нужно обсудить парочку вопросов, – он скрещивает перед собой руки и метит взглядом Милану, затаив в душе чувство гнева. – Но перед этим я хотел бы познакомиться с ещё одним человеком, скромно ведущим себя и даже не смотрящим на меня, которого, замечу, мне не представили. – У меня предательски подпрыгивает сердце. На его мрачном лице изображается что-то тошнотворное. Его надменность приводит меня в оцепенении. Где его сдержанная обходительность, проявляемая им на собраниях?

«Надо было сразу же прогнать его с Беллой в самую первую минуту прихода».

Так как они здесь и уже поздно что-то предпринимать, я лихорадочно ищу путь к спасению и перехватываю его план насолить Милане:

– Как негалантно с моей стороны не предложить вам чего-то покрепче. Может, бренди? Как вы любите с долькой лимона я сделаю и…

Но он не слышит меня и прожигая мигающими глазищами мою напуганную, с еще большим нажимом повторяет слова:

– Представьтесь, пожалуйста, юница, края ночной сорочки которой совсем скоро разорвутся, если продолжить их вытягивать! – Словосочетанием «ночной сорочки» он умышленно задевает Милану, и она позволяет себе поверить в его прямое оскорбление и обсматривает себя, внутренне желая опровергнуть его, но скромность её манер не позволяет это сделать. Привычка Миланы неизменна еще со школы – перебирать, расставлять, сминать всё, то попадается ей в руки или одежду на себе при чрезвычайном волнении.

– А нам таких скабрезных сцен видеть не следует – мы не сторонники такого искусства! – Он позволяет себе не останавливаться на одном унижающем предложении. На щеках Миланы выступают два багровых пятна.

Что? Что он позволил сказать ей?

Ее глаза напрочь потускнели.

Я в гневе от его беспардонности.

Мы с Питером обмениваемся насупленными взглядами, и он буквально открывает рот, чтобы оспорить, но его за предплечье хватает Ритчелл с протестом в глазах: «Молчи».

– Я Милана… – тонко с душевной чистотой отзывается моя любимая и замолкает, робко приподняв на него взгляд, который он желал увидеть. Я улавливаю боязливые нотки в её голосе. Скромность и мягкость характера не дают ей противостоять его насмешкам.

– Фьючерс, – продолжает за нее Брендон с нескрываемой ухмылкой. – Фотомодель, я не ошибаюсь?

Переглядываясь с Питером и Ритчелл, я ощущаю, как воздух над нами становится гуще. Мы с Миланой становимся пешками в шахматной партии. Меня передергивает, словно от гальванического тока. Я не так хорошо его знаю, чтобы предугадать его помыслы.

– Да, – оторопев, молвит она стесняющимся голоском и расширяет губы в легкой принужденной улыбке.

Белла приносит кофе и подает отцу:

– Папочка, как ты и просил!

Невозмутимо он подносит чашку ко рту и, не сделав ни глотка, отставляет, пребывая в своих мыслях, позволяя ей ответить чуть негодующим тоном, с каким общается со всеми подчиненными:

– Долго ты делала. Кофе успел остыть. А я люблю кипяток. Переделать!

– Но… он горячий и… – Она что-то буркает и, как малыш, обижается на родителя, который грубо с ней обошелся, но слушается его и возвращается на кухню.

Брендон продолжает ступать по черной дорожке к своей цели, не надевая маски на хитрый пронизывающий взгляд:

– Я осведомлён о Ваших функциональных модельных занятиях. Поверьте мне на слово, я близко знаком с этапами, к каким готовят моделей к дефиле… И некоторые из них вызывают не самые приятные чувства… Какой-то оттенок испорченности вплетают в каждую из вас, что… что я удивлен как долго вы задержались в «Планете стиля». – Выражение его глаз жёсткое, дерзкое, злобное.

Милана лишь подергивает плечами на его вопросы-утверждения.

Я перетягиваю канат на себя:

– Э, Брендон, поговорим в другое время? Я все же предпочел провести остаток ночи с друзьями, – стараюсь сказать уверенно и отстранить тему, которую он завел.

Машинально потянувшись за яблоком, Милана, ставшая мишенью, непроизвольно крутит в руках зеленый фрукт, то вздыхая, то выдыхая, надеясь на то, что Брендон сделает стратегическое отступление и больше ничего у нее не спросит.

– А Вы где-то работаете помимо мОдельного? – Он с иным подтекстом подчеркивает крайнее слово и кладет руку поверх кресла.

Она, смотря в пол, отвечает:

– Нет-нет, но я учусь на психолога и совсем скоро буду практиковаться в этой стезе.

Белла возвращается и, поставив чашку на край стола, усаживается рядом со мной. В ее лице на миг блеснуло нескрываемое злорадство.

Гонсалес же о чем-то помышляет и краем большого пальца теребит волоски на подбородке.

– Милана, скажите мне на милость, где Вы познакомились с мистером Моррисом и с каких пор Ваши с ним партнерские отношения перешли на уровень загадочной тесной дружбы? Если я правильно расслышал, Джексон представил Вас всех как «друзей»?

Едва сдерживаемым усилием я не распыляю на него проклятья за его циничность. Ходя вокруг да около, он укрывал лестными и бессмысленными издевками самый главный вопрос, для которого тянул время.

Милана слегка подпрыгивает от вопроса, которого опасалась услышать, будто ее подбрасывает пружиной. Наершившийся, я мысленно блуждаю по запрещенной территории – высказаться как есть, ни черта не скрыть от него свои истинные чувства и послать его с дочерью за пределы планеты.

Милана боязливыми глазами взирает на меня, прося о помощи, и я неожиданно для себя говорю:

– На вечере.

Белла насуплено со жгучей ревностью осматривает Милану, что, скрестившись с ней взглядами, у Миланы падает с рук бедное яблоко и катится к ногам Беллы, которая игнорирует это случайное действие и, смотря пристально на свою соперницу, прикладывает щеку на мое плечо, занимая удобное положение.

Неприязнь к ней с ее стороны началась после той прессы, на которой нас поместили с Миланой. С той минуты столько успело измениться, что… нужно набраться смелости и как можно скорее сказать Белле о своих намерениях и порвать с ней то, что даже не было начато или было, но только в ее фантазиях.

Брендон мгновенно осекает меня:

– Я поддерживаю контакт с Фьючерс!

Я молча поднимаю ладони вверх.

Сижу точно на раскаленных углях. Как укротить исполнителя никчемной пьесы?

Милана добавляет вслед к моим словам:

– Б-благотворительном. На вечере благотворительном. – Волнуется и повторяет слова. Как бы ее подрагивающий голос не был двояко воспринят Брендоном.

– А глаголов подбросить Вы не желаете? Вас в мОдельном не учат грамматике?

– Брендон! – срывается угрожающий тон с моих уст. – Вы…

– Мы знакомимся друг с другом. И я просил не перебивать нас. Так-так-так, вы встретились с мистером Джексоном на благотворительном вечере…

– В защиту тигров, – добавляет кусочек в паузу.

Гонсалес допивает первую чашечку кофе и, ставя ее на стол, планирует задать еще вопрос, возведя странный жест рукой, но примыкает Питер и с актерскими ухищрениями сообщает очень-очень быстро:

– Сестренка забыла упомянуть, что мы там все были. Я их, собственно, и познакомил. За вечер общения мы так сплотились всеми и уже несколько недель проводим время всеми вместе.

У меня чуть ли не выскакивает наружу печенка. Я смотрю на него расширенными зрачками и до него не сразу доходит, что он навесил еще одну беду на нас.

Брендон делает изогнутые брови:

– Сестрёнка?

Подключается еще один герой – Ритчелл, которая с наигранным смешком нейтрализует это выброшенное на воздух слово новой ложью:

– Он так называет и меня. А я ему еще говорю, какая я тебе сестренка – без часа как жена.

«Вот это нас всех занесло».

Белла, закрыв глаза, засыпает у меня на плече. Прикрыв ладонью ее ухо, как бы поглаживая ее, она слава Богу не углубляется в наш разговор.

«Она знает, что Питер – мой брат и брат Миланы, я ей говорил об этом».

– А-а, а то я уже начал приходить к странным мыслям, – двусмысленно произносит он.

Пора вводить кульминацию, иначе мы все потонем:

– Брендон, Белла устала, поезжайте домой. А завтра мы с вами…

– Никаких «завтра». Непременно! – Он стоически тверд. Его тон не предполагает дальнейших дискуссий. – И ты прав, разговорился я что-то. Приехал не за этим.

Частенько этот человек вызывает к себе презрение и отвращение. Он же ненавидит законы государства, но сам преклоняется перед каждым государственным служащим, если на то требуют дела в бизнесе.

– Я думаю, нам пора уже, – влезает растерянно Питер, почесывая затылок. – Перенесем наши посиделки.

Белла открывает глаза и что-то бурчит про себя.

– Да, Джексон, встретимся в другой раз, – покладисто поддакивает уже безрадостная Ритчелл, выпрямляя спину, – и успеем отметить повод…

Я снова все испортил. Обозрев коротким взглядом Милану, я замечаю, что она ждёт моих возражений, но… мне действительно нужно все обходительно прояснить Брендону, что я изменил мнение о том, чтобы стать главой его корпорации.

– Вот и здорово. Сразу видно, что умные головы у ребятишек – быстро схватывают, – с язвительным смешком вставляет Брендон, относясь к Питеру и Ритчелл, как к дошколятам. Сонная Белла, положив ногу на ногу, приняв позу отца, обнажает свои белые зубы, словно в злорадной улыбке. Она сияет, что ее отец вмиг подорвал общение с Миланой? Впервые вижу довольно-таки странное ее поведение. Что за хитрый взгляд? Само ее поведение с самого прихода сюда весьма непонятное мне.

Питер, Ритчелл и Милана торопливо поднимаются и выходят.

– Минутку подождите, я провожу их и вернусь, – слегка брюзгливо выражаюсь я, следуя к своим родным на улицу.

– Ждём, – слышится от Брендона.

Размашистыми шагами я приближаюсь к выходу, чувствуя себя паршиво. Испортил важный вечер. Подорвал поездку.

– Стойте, подождите, – кричу я и бегу к ним. – Виноват. Не ожидал, что так выйдет. Я не знал, что они нагрянут к нам. Простите, – тараторю я срывающимся голосом. – Питер, Ритчелл, спасибо… что… подыграли..

Питер разворачивается вполоборота. Он настолько потрясен, что утратил свое врожденное чувство юмора.

– Брат, сейчас самое время покончить со всем дерьмом, в которое ты влип, – гудит он. – Мне этот тип не понравился с первого слова, которое он вякнул. А насчет лжи… Видимо, она заразна, что мы с моей дорогой повисли у нее на крючке.

– Джексон, кроме как пожелать удачи, ничего не могу сказать, – с грустинкой добавляет Ритчелл, от ночной прохлады прижимаясь к Питеру.

– Да, – вздыхаю я, осознавая всю правду в их словах. – И…

– Не волнуйся по поводу нас, еще посидим у тебя, – уверяет подруга, улыбаясь.

– Оставите меня с Миланой наедине? – Смотрю на нее, стоящую с угрюмым видом и взирающую на озеро.

Согласившись, они идут к машине, и я выкрикиваю Питеру:

– Брат, ты же знаешь, о чем я тебя попрошу?!

Он твердо без настроения отвечает:

– Я не оставлю их обоих. – И чуть громче поднимает голос, отдаляясь шаг за шагом: – Милана, мы тебя ждем в машине.

Лунный луч касается ее опечаленного лица.

– Любимая, я знаю, я всё знаю, что ты чувствуешь сейчас… – с глубиной отчаяния бормочу я, глядя в ее погрустневшие глаза. Я кладу ее прохладные ручки в свои. – Я разберусь во всём.

– Джексон, – от ее взгляда я точно расплачусь, – я переживаю за тебя. Так голова разламывается от боли… от страха… Скверное предчувствие овладевает мной. Я…

– Малышка, – останавливаю печальные думы большим пальцем, коснувшись губами её губ, – я всё улажу. Я поговорю с ними и всё, всё скажу о нас с тобой… – И ко всему к этому добавлю мягкий отказ о принадлежности к его компании. – Совсем скоро мы будем вместе и объявим об этом официально, но, а пока, нужно набраться терпения и подождать… И я непременно вышлю сообщением рекомендации своего доктора от головной боли! Не пей пока никаких лекарств. Опиши, где болит и есть ли тошнота? – обеспокоенно допрашиваю я, указывая на части ее лица, спрашивая, где болит.

– Джексон! Я немаленькая. Разволновалась, и она заболела. Все пройдет.

– Нет. Я вышлю, и ты им последуешь! Я попрошу Ритчелл, чтобы она сделала тебе массаж шеи и…

Она глубоко вздыхает, прерывая меня насыщенной грустью во вздохе, и с ноткой негодования произносит:

– Ты слышал его тон? Слышал, как он указывает тебе? А как указывал нам?! А как мне сказал?!

– Когда я рядом с тобой, мне ничего не страшно.

– Я переживаю, я так переживаю… – Щенячья нежность сильно трогает меня.

Я улыбаюсь каждый раз, когда чувствую ее заботу, согревающую мое сердце, которое отогревается от этих слов и рождает радость.

– Запомни, чтобы ни случилось. Toda mi alma en tus ojos8, – говорю и быстро целую ее в мягкую щечку.

Ее глаза тотчас засветились тем самым бриллиантовым блеском.

– Уроки испанского языка тебе идут на пользу, – уже с улыбкой сообщает моя любовь. С особенной улыбкой.

– Я прилежный ученик, – шуточно выдаю я, ободряя ее, но мысль о предстоящем сокрушительном разговоре нагнетает меня. – Учу в день по двадцать слов и выполняю задания.

– Любимый, обещаешь, что будешь осмотрительным и крайне осторожным в общении с ним?

– Обещаю, – нежным шепотом заявляю я. – У меня обратная просьба, даже не просьба, а приказ! – С дерзкой невозмутимостью утверждено инструктирую: – Обещаешь, что переночуешь в гостинице с Питером и Ритчелл, чтобы я не волновался? И примешь меры по устранению головной боли?!

Она знает, что меня невозможно разубедить:

– Обещаю.

– Завтра мы встретимся. Я буду в офисе с самого утра, зайдешь ко мне? Место ты знаешь. Я познакомлю тебя со своей командой. Затем мы вместе поедем на первый сбор группы детей.

Она, как птичка, кивает головкой и сжимает мою руку, не желая отпускать от себя.

– Te quiero9, – любовно говорит она.

– Yo también te quiero, mucho10. И раз уж мы Роза и Джек, – улыбаюсь я, – то я должен сказать кое-что. – Я придаю голосу нежное выражение с романтическим отблеском: – Если ты прыгнешь, то и я прыгну11.

Заглянув друг другу в глаза, как только мы это можем делать, мы беззвучно прощаемся (зачем говорить, если разговаривают сердца?), и Милана неохотно ступает по тропе к машине. Сквозь эту ослепленную блеском оболочку светится ангел. Раз за разом она оборачивается и машет мне ручонкой.

Я провожаю ее долгим взглядом и, полный до краев, сталкивающимися друг с другом, мыслями, возвращаюсь в дом. На обратной стороне медали – страх.

Белла лепечет о чем-то с отцом, разгораясь от какого-то ликования. На коленях у Брендона лежат бумаги и блокноты.

– Дорогой, мы тебя заждались, – улыбается она во весь рот и затем зевает, широко раскрывая рот.

Прикрыв дверь, навесив на себя храбрость, с деланной отважностью прохожу к ним. Брендон неприлично чмокает, вкушая восточную сладость, которую я покупал для Миланы.

– Я тоже хотел с вами поговорить, – усаживаясь на диван, выкидываю я, слегка волнуясь.

– Начнем, пожалуй, мы, – безапелляционно твердит Брендон, немедля убрав мягкое выражение лица, которое висело на нем в момент общения с дочерью.

Я молча соглашаюсь. Белла снова прилегает головой ко мне на плечо.

– Джексон, почему вы до сих пор не обменялись кольцами?! – Я удивленно смотрю на него и направляю корпус вперед, отбросив Беллу.

– В чем дело? Что за недоумение в твоих глазах? – Взяв со стола кубик сыра и оливку, он кладет их в рот и, прожевывая, извещает: – Мы обговорили с дочерью все детали вашей помолвки и решили, что лучше всего ее организовать в Бостоне, в штате Массачусетс, поближе к главному моему бизнес-отделению, который скоро станет по праву твоим. Этот город создан для таких интеллектуалов, как ты. Моя супруга не против, но с условием, что вы будете недалеко жить от нас. Белла подыскивает пентхаус с высочайшим уровнем всех удобств. – Я сглатываю горечь, смотря ошарашенным взглядом на Царя. – Закрытая церемония в узком семейном кругу будет лучшим вариантом, исходя из сложившихся обстоятельств, но об этом позже… – Он помечает что-то в своем кожаном коричневом ежедневнике, считывая: – Все расходы я беру на себя, об этом даже можешь не заикаться.

Помолвка? В Бостоне? Я не ослышался?

– Я чего-то не понимаю… Что вы этим хотите этим сказать? – Мое внутреннее спокойствие рушится.

– Моя любовь, чего тут непонятного? Папа согласился нам помочь! – с великой радостью щебечет Белла, смахивая волосы назад.

– Помочь с чем? – с коротким недоуменным смешком выбрасываю я. Неровное дыхание приподнимает мою грудь.

– Со свадьбой, глупенький. Мы это обсуждали уже с тобой и тогда еще успели поругаться. – Меня охватывает волна ужаса. Если мне не сшибает память, мы не разговаривали с ней об этом ни разу.

– Что? – брякаю я. – Что за вздор? Такого же не был…

– Джексон, давай опустим все обиды друг на друга. Мы давно вместе и нам пора соединиться брачными узами. Наши друзья уже пустили слух в СМИ – через несколько недель мы обязаны сделать его реальным.

– О чем ты, подожди?! К-какими узами? – несвязно выдаю я, округлив глаза.

– Белла, ты можешь оставить нас наедине? Я хочу поговорить с твоим будущим мужем.

Он смеется надо мной? «Нашли мужа».

– Конечно, папочка, – словно невинное ни в чем дитя она пускается прочь с льющейся через край радостью.

Чувствую, как тяжело бьется сердце.

– Джексон, хочу прояснить некоторые вещи! А я имею право получить правдивые объяснения.

– Да, я вас слуша…

Он наставляет свои слова против моих:

– Где ты прохлаждался все эти дни?

– Работал над проектом, – отвечаю я, стараясь говорить более прочно. «Насилую свою совесть».

Брендон встает, наливает себе в стакан виски с колой и, осушив за считанные секунды рюмку, наполняет другую, и расхаживает у меня за спиной взад-вперед. Виски стояли в шкафу на кухне, он и там рыскал, пока меня не было?

– Насколько мне известно, твоя задача руководить и обучать несносных детей и их неопытного учителя, выставляющего себя как модель, организованности, умению работать в команде, но… – Минует полминуты. – Крайне непедагогично столь долгое время находиться наедине с ней, не считаешь? Далеко не в силу острой необходимости ты поехал с мОделью в Милан. Ты преподал ей несколько личных уроков? Тебе не кажется это несколько странным – иметь союз с таким индивидуумом? По теме-то ты хоть преподавал или отошел от программы конкурса? А не плотскими ли узами вы объединялись? А ты не думал, что о вас снова напишут в прессе?

Я напряженно-внимательно в голове переповторяю его слова, догадываясь, что ему стало обо всем известно, но тем не менее обороняюсь, прикидываясь пустоголовым:

– Не припомню такого обстоятельства. Не понимаю, что вы имеете ввиду.

Он обмазывает мою фальшь гортанным смешком.

– Сдается мне, что ты лжешь в открытую! Где ты и с кем ты был, отвечай! – Возникает ощущение наивысшей его власти надо мной. Какая может случиться беда, если я отступлю от его указаний и скажу, что думаю? Мало ли, кого он видел, и кто ему сказал, что я был с ней?! Буду стоять на своем.

– Я был в Италии один, – вру я более гладко и наливаю себе в стакан морс. – Мне стоило отдохнуть несколько дней одному и поработать в тишине.

Не скрывая скепсиса, он с комбинацией всевластности и надменности цедит:

– Ты рассчитываешь на то, что я тебе поверю? Ты наивнее, чем я думал, сэр Моррис. – Он вальяжно садится на место и запрокидывает голову наверх, поддерживая ее ладонью.

Я стараюсь отвечать предельно спокойно, изворачиваясь от допроса, как только могу:

– Брендон, я не должен отчитываться ни перед кем за каждый мой шаг!

– Должен, еще как должен! – настойчиво восклицает он и издает случайный свист языком. – У того, кто подписал со мной контракт, должна быть безупречная репутация в обществе. Ты не забыл?! Как я могу доверять тебе, когда то и дело получаю портящие мое мнение о тебе вести?!

– Естественно, но мое право на личную жизнь никто не отменял! – Я соединяю пальцы рук. – И если я хочу куда-то съездить, то я…

Еще не закончив предложение, он завершает его за меня:

– Обязан первым делом доложить об этом мне!

Я уже жалею, что связался с ним.

После затянувшегося молчания, набравшись смелости, я приближаюсь к той самой теме, и волочу языком:

– Понимаете, Брендон, я убежден, что всё, что говорила вам ваша дочь, – ложь. Мы не обговаривали с ней о помолвке, да и я не собирался… – мысли разносятся в разные стороны, что их невообразимо трудно соединить в предложение. – Поймите меня правильно, но этого не будет…

С мрачной усмешкой подает:

– Не будь мальчишкой, Джексон. Тебе уже не пятнадцать лет. И хватит скромничать! – Его тон таков, будто он говорит о чем-то примитивном, банальном.

– Нет-нет, вы ошибаетесь, глубоко ошибаетесь. – Я смотрю на свои соединенные руки с округлившимися от страха глазами и с испугом ощущаю трепет сердечного мускула. – Белла для меня…

– Будущая супруга, – убежденно вставляет он, который раз, не давая мне договорить.

Я вскакиваю, словно обожжённый чем-то горячим, вытягиваюсь в полный рост и в затуманенности рассудка стремлюсь ко второму окну, чтобы раскрыть его.

– Мистер Гонсалес, я с уважением отношусь к вашей семье, но я не буду мужем вашей дочери. Да это же чушь, кто выдумал это? Да, мы немало времени провели вместе, но наши отношения, не более чем отношения двух хороших друзей… – Я усмехаюсь, нервно ломая себе руки и прислоняюсь к камину.

– Поздно ты спохватился, юноша! – Гордый тон придает ему величие. Он нервно раздувает свои широкие ноздри и приглаживает свои волосы. – Ты подписал, созданный лично мною, редкостный контракт о том, что заменишь меня в компании после ухода, так?

Я киваю, признавая самому себе, что не защищен от любых стрел, которые выпускает из своего лука в меня Гонсалес.

– В пункте сорок втором этого контракта указаны твои обязательства. – И наполняет свою рюмку.

Минуту я словно руками держусь за пустоту, дабы не упасть, стою с непритворным и суровым хладнокровием, перебирая в памяти тот день. С каждой секундой обдумывания меня накрывает таинственная глыба, наваливая сильное душевное потрясение. Черт возьми. Я же не дочитал бумаги, которые подписывал. А что я подписал?! В ту минуту, когда я решился на сотрудничество с Гонсалесом, сказав «да», я в состоянии полной растерянности и погружения в себя не знал, что это повлечет за собой.

– О каком пункте вы ведете речь? – говорю, а сам дрожу едва заметной мелкой дрожью. Деланое спокойствие во мне угасает и появляется глубокая сосредоточенность.

Поставив с треском на стол выпитую до последней капли рюмку, покопавшись в бумагах, он протягивает мне папку на нужной странице перед этим смочив пальцем слюну, чтобы свободно листать слипшиеся страницы. Я считываю про себя строчку внизу документа, написанную вдвое мелким шрифтом, чем основной текст: «Становясь директором корпорации «Нефть-лидер» лицо одновременно обязуется заботиться о мисс Гонсалес, обеспечивать её всем тем, что будет ей необходимо. Через три недели после занятия главного поста директор обязан публично объявить о помолвке с Беллой Гонсалес. Нарушение данного условия повлечет за собой расторжение договора с серьезными санкциями».

Текст этой строчки пламенеет перед глазами. Я получаю удар в солнечное сплетение и не осмеливаюсь даже вздохнуть полной грудью. Будто ни с того ни с сего обрушился мир. Я лишаюсь дара мысли, превратившись в соляной столб. Надо мной закрыли крышку гроба, забили гвоздями и положили в землю. Его голова оказалась полна таких замыслов?! Против воли он связал меня со своей дочерью, купил, как раба, чтобы я пожизненно был привязан к ней. Вот такая цена его контракта?! Он гнусное, подлое существо, животное, у которого нет чувств! Он разбил мою жизнь! Меня осыпали столько месяцев пылью, а я и не замечал этого. До этой минуты я словно спал. Проклюнувшись в самое сердце, страх возрождает проснувшийся мой характер, наперекор которому я не буду идти и запущу в Брендона до самого его сердца меч своего гнева. Яростно передернув плечами от нашептывающей мысли, что меня завели на затерянный путь, я вскидываю на него грозные глаза, жадно втягивая в легкие воздух. «И решение, которое ранее мне казалось безошибочным, стало пагубным», – производит ошарашенное сознание.

Я ломаю голову, как это могло произойти именно со мной.

Горький, едкий, ужасающий смех вырывается из уст Брендона, пронизывающий мое тело и душу.

– Усёк, юноша? – Он пускает мне в лицо замечание, испуская дикий вопль восторга, проявляющийся в виде странной улыбки на его лице.

Меня захватили врасплох. Я устремляю бешеный взгляд поверх его головы, кипя от безудержной злобы. Я думал, что со мной уже случились те несчастья, которые были опущены мне, но, кажется, всё только начинается.

Так вот, в чем уникальность этого контракта, на который не решалось большинство известных мне бизнесменов. И я, как скажет Питер, засел в самое дерьмо. Нет. Иисусе. Как я мог не обговорить этот договор с юристами? Как я мог допустить такую оплошность? Черт меня бы побрал. Я близок к тому, чтобы соскользнуть в пропасть. Как найти просвет?

– Брендон, да как вы смеете?! Вы мерзкий, жалкий ублюдок! – Я ругаюсь бескровными губами. Пот градом катится со лба. В душе бушует страшная буря. – Не усек и не собираюсь! Как вам в голову пришло так обойтись со мной? – В первый раз отказываю ему, вопросительно вскинув бровь, и невольно поднимаю руку для удара.

Со скрипом ножек резко отодвигаемого кресла он выхватывает мою ладонь, которая застывает на полувзмахе, и вплотную прижимает меня к камину, устремляя помутневший змеиный взгляд. Я не в силах выразить всевозрастающую ненависть к нему.

– Ты не посмеешь, сопляк, выпускать свои руки! Обратного пути нет! – язвительно указывает он ором, выбрасывая противный плевок слюны мне в лицо, растекающийся по носу.

Со сверлящей болью и со сверхчеловеческими усилиями вести себя спокойнее, чтобы обговорить об этом другим языком, я вытираю лицо и отодвигаюсь от него со словами:

– Я готов принять санкции за свою глубочайшую ошибку и расторгнуть договор. Мне очень жаль.

Он тыкает в меня пальцем:

– Ты не знаешь, о каких санкциях идет речь! – После секундного шипения добавляет: – Если бы моя дочь не любила бы такого безмозглого негодяя, я бы сделал из тебя половую тряпку и хорошенько протер бы ей пол! Ты подписал листы, ты оформлен, готовься к помолвке! – Убежденный, гордый голос придает могущество этому манипулятору.

Я взрываюсь, не в силах остановиться:

– ТАКОГО НЕ БУДЕТ! Я не буду вашим правопреемником и не буду жениться на Белле! Это же галиматья указывать в юридическом документе такие условия! Я вам что, сударь из десятого королевства, чтобы женить меня таким путем? Вы бессердечны!

Он сгребает ворот моей рубашки и гремит:

– Паршивец! За что только моя дочь тебя полюбила! Как ты позволяешь так обращаться со мной?! Ты женишься на ней и будешь на руках её носить, заруби себе это на носу! – кровавая улыбка ложится на мои губы.

Я с резкостью отмахиваюсь от него, разгораясь в гневе, подавая в громком тоне, не выдерживая:

– Ищите другого придурка на эту должность! И я не буду для нее ни мужем, ни братом, ни другом! Я не люблю ее!

– А кого ты любишь?! – со скрежетом и глубоким презрением спрашивает «хозяин» моей жизни.

В молчании проходит тревожная минута.

Мы оба взираем в окно, во тьму.

– Я имел неосторожность, сынок, – делает напряженную паузу, смягчаясь в голосе, но со злобой в сердце, – подслушать, как ты пел для той девушки. Мы не сразу вошли в эту комнату. – Сердце усиливает бешеный бег. Я утыкаюсь взглядом в пол. Едкое, холодное презрение Брендона пронизывает мое тело и душу. – Помимо этого я знаю, с кем ты находился прошедшие два с половиной дня. – Через три секунды грубо заявляет, угрожая: – Если ты еще раз позволишь себе изменить моей дочери с этой распутницей моделью, то я позволю себе применить к тебе то, что нужно было с самого начала!

Не ожидая этого от себя, я толкаю Брендона в сторону с воплями:

– Если вы еще раз позволите пригрозить мне и сказать гадости про эту девушку, я подам на вас в полицию!

– Отпусти от меня свои дряблые руки, мерзопакостный подросток! – смеется он противным смехом, отчеканивая каждое слово. – ТЕБЕ НЕ ПОЗВОЛИТЕЛЬНО УПОТРЕБЛЯТЬ ТАКИЕ ВЫРАЖЕНИЯ! – смахивает ладонями с себя отпечатки от моих касаний. – Я никому не позволю диктовать мне! Сделаешь, как велено! Видите ли, влюбился он и заступается за «левую» девчонку, – насмешливо-дерзким тоном гремит он и выдавливает на губах кривую усмешку, подчеркивающую его коварный задуманный, тщательно вынашиваемый, план. – Я знаю этих развратниц. Белла мне рассказала, что из себя представляет эта куртизанка. Будет нужно, и с ней разберемся, чтобы не вмешивалась в твою жизнь и жизнь моей дочери! – Он делает грозный удар, попавший прямо в сердце, сделавшее кульбит. – Ты звучишь довольно-таки жалко, думая, что полиция все разрешит. В каждой стране у меня есть знакомые, и они скорее привлекут к ответственности тебя, чем позволят сказать в мою высочайшую честь одно лишь грубое слово. Любое твое слово или действие против меня пойдет не лучшим образом в твою сторону, прими к сведению!

– А вот это не сметь! – ору я изо всех сил задыхающимся голосом. – Только попробуйте приблизиться к ней на шаг!

Мы стоим друг напротив друга возле камина, в котором поблескивают огоньки пламени.

– Странная особа вскружила ему голову, вы посмотрите! Прекрати, ради Бога! Сынок, ты отказываешься от многого: от богатства, от самого высокого положения в обществе, от той жизни, о которой все только мечтают. Я хотел подарить тебе то, что недоступно для других. Ты будешь купаться в море изысканных вещей, позволять себе всё, что только возможно и быть окруженным любовью, которую тебе дарит моя дочь!

Я слушаю его и не могу поверить своим ушам. В одно мгновение я стал погибшим.

«Путь тяжких страданий только начинается».

– Мне ничего не нужно из этого! – произношу самым суровым тоном, засунув руки в карманы брюк.

– Джексон, будь разумнее, – хлопает меня по плечу, – на тебя нагрянула великая честь стать мировой известностью, а ты все можешь потерять из-за какой-то несносной девчонки, затмившей тебе голову. И не только потерять, но и лишиться своего призвания!

Кровь стучит в висках. Я трясущимися руками хватаюсь за подлокотник кресла.

Опьяненный юным сердцем с самого детства, я протестую:

– Я люблю её и не позволю, чтобы о ней так говорили! – Я хватаюсь за тонкий прутик в надежде, что он поймет меня.

Стрелки часов показывают половину первого.

Слишком расслабившись от спиртного, Брендон разражается смехом, наливая себе еще одну чарку спиртного. «Никогда он не позволял себе столько пить при его-то больном сердце, которое пережило три инфаркта».

– Любовь – это для слабаков, дружок. Не будь подкаблучником! Учись у меня. За свою жизнь я понял, что любовь губит нас и не дает движения вверх. Если бы я позволил себе открыть сердце, то не добился бы высочайших успехов. – Ему неизвестно, что такое любовь, раз он позволяет себе говорить такое.

Я беззвучно смотрю безучастным взглядом. Кто бы знал, что происходит сейчас в моей душе. И какая дьявольская сила развела руки и сплела очередные адские интриги?

– В ближайшее время я приобрету билеты, и мы всеми поедем в Бостон. Подготовим тебя как жениха и как будущего директора самой прибыльной в мире фирмы. Собирайся! И не вздумай упорствовать!

– У меня защита проекта, – злостно напоминаю я через черный дым чувств.

– Защитишь и поедем. И… забудем про наш разговор. Больше не встречайся с этой девушкой по другим причинам, кроме работы, и скажи ей, что скоро женишься, чтобы не приставала к тебе. – Этими словами я принимаю второй кровавый удар в грудь. – Если будут какие-то проблемы, то передай мне, я лично ей укажу. Белле ни слова об этом. Ей незачем лишний раз переживать. Я буду хранить молчание о том, что ты позволил себе изменить моей дочери! Но и ты сдержи свое слово, под которым поставил подпись! – Сказав, выливает в себя содержимое стопки и заедает кусочком лимона. – На сегодня, пож-ж-жалуй, хват-т-тит… Разговор окончен-н-н, – пьяным голосом и, начав икать, заключает Гонсалес. – Завтра, в семь вечера, заедешь к нам, подпишешь бумаги и привезешь договор, который я просил тебя составить.

– Снова будете шантажировать меня своим лживым языком? Снова подложите свинью? Укажите срок создания внуков для вас? – Я сгораю от гнева и от мыслей, наполняющих мою голову.

– Остепенись, юный мой! – издевательски хохочет Брендон, еле стоя на ногах. – А это неплохая идея. – Он шагает, но его мозг не дает ему сдвинуться к двери. – Тебя ожидает только счастливая жизнь, – по-доброму выдает он, что хочется вырвать от его лживой доброты.

На кой мне жизнь, если в ней не будет любимой.

– Нам пора. Моей дочери, как и мне, по-по-пора уже отдыхать. Свидимся з-завтра. И т-такси… выз-з-з-зови нам…

В течении пяти минут приезжает Тайлер, я бужу Беллу, которая уже успела заснуть в моей комнате, и провожаю их, усаживая в машину. Перед тем, как захлопывается дверь машины, я показываю личному водителю на телефон, чтобы тот позвонил мне, как будет один.

Машина скрывается из глаз.

Я глубоко выдыхаю. Остался я один, выбитый из колеи любовными приключениями и вследствие этого отданный на растерзание мучительным мыслям. Это событие, разыгравшееся у меня на глазах, наводит на меня жуть. Обрушивается тайный, сокрушающий удар.

Куда идти? Куда свернуть? Как перевернуть время и окунуться в прошлое, чтобы исправить все ошибки? Мое стабильное прошлое перевернулось в повергнутое в хаос настоящее. Я что, обречен служить ему? Нет! Но как отступить теперь? И хочется осыпать его проклятиями, да мало проку. Ответственность лежит только на мне. Я сам себе вынес смертный приговор, не подлежащий обжалованию. Какие бы предположения о дальнейших действиях не приходят мне на ум – все подвергают меня пытке. Кто-то желает донести до меня, что я еще не познал всю глубину несчастья.

Созвонившись с Тайлером, описав все то, что произошло, он ровным голосом сообщает, что ранним утром свяжется с адвокатами, чтобы обдумать ситуацию со всех сторон и разорвать этот проклятый контракт, который меня угораздило подписать. «Я уверен, адвокаты найдут законы, чтобы не допустить этого брака…» – старается он уверить меня. Спокойствие Тайлера равняется моему спокойствию.

Если обо всем узнает моя малышка, то… Меня кидает в дрожь. Я обязан сдержать молчание и сам разгребать тучи, повисшие на мне. А случись что-то с ней из-за меня – никогда не прекращу себя терзать.

Чтобы охладить пыл я удаляюсь в полночную свежесть и спускаюсь на порог, до сих пор ощущая, как на горле бешено пульсирует жилка. Уголки губ невольно опускаются, как и плечи. Я опьянел от губительных суждений «всемогущего».

Ночь. Все дышит холодом. Природа уходит в сон, исполненный покоя. Объятые чёрным устрашающим покрывалом кусты, из которых словно сочатся тайные переговорные голоса, нагоняют неизъяснимый страх и придают безмолвное жуткое оживление. Уснувшая растительность придает торжественности ночи, будто один спектакль – дневной слагается перед вторым – ночным. Ветер, издающий последний глубокий вздох, стихает и прощальным нежнейшим жестом окутывает тело, с теплотой касаясь губ.

Моя жизнь стала такой беспорядочной. Хотелось бы оказаться в спасительной глубине, отгородиться от реального мира и вдыхать тишину в блаженном успокоении. В сердце звучит грустная мелодия. Передо мной разверзается пропасть, ниспосланная ответом небес на все оплошности, которые я совершал.

Сорвав стебелек с близ цветущего растения и как в детстве зацепив его между зубами, я окунаюсь в мрачное раздумье, мысли повергают меня в болезненную тревогу. Я молю небо о спокойствии, но, кажется, оно послушно только бесконечности.

Глубина человеческой души – таинственное, величественное зрелище, скрывающее истинные похождения человека. Под видимой миру оболочкой её можно изменить, перекрасить, трансформировать. За два года я не так хорошо узнал эту девушку и ее родителей и вижу, что в них таится неизвестность мотивов. И как бы проникнуть в невидимую глазом их сущность? Вдруг там заложена целая цепь умыслов против меня? Как жаль, что такого рода бесконечность, погребенную во тьму, нельзя предугадать. Что управляет ими в момент совершения таких поступков?

Я столько лет пытался увернуться от темноты, но она все равно меня находит. Вселенная изобилует меня резким изменением жизненных картин.

Темная небесная высь с мерцающими бесчисленными звездами озаряет меня, подавленного отчаянием, магическим светом. Приподняв голову к небу, в созерцании пепельного света звезд, прибитых к небесам алмазными гвоздями, которыми восхищается моя любимая, я утрачиваю связь с мрачной действительностью и пределы мира становятся неразличимыми. Я как будто сливаюсь с полуночным миром. Неописуемый блеск озаряет все в округе, запечатлевая поцелуй любви. Звезды будят логовище мыслей. С ними мы не одиноки. Миллиарды светлячков взирают на нас, взбудораживая горнило грез. Об этом слагал еще дедушка Миланы, великий человек – Льюис М. И в эту секунду я прозрел для таких выражений. Теперь мне ясны проникновенные мысли, сообщаемые им мне.

Кто задался целью так поступить со мной и Миланой?

Я чувствую сильного противника, и уже скоро буду сражаться со злом, находясь на поле битвы страстей. Вопреки всякой осторожности, обещанной любимой, я не буду сдаваться, покорно склонять колени, как солдат под натиском врага, перед роковыми условиями дьявольского контракта, написанного темными гидрами, иначе заживо отдам себя на погребение в развалину.

Затаиваю в душе лишь два стремления: огородить любимую от этих жутких несчастий и быть с нею рядом. «Ее сердце принадлежит моему, а вместе они справятся со всеми жизненными невзгодами». Бережно проводя кончиками пальцев по подвеске, лежащей в нагрудном кармане рубашки, размышляя и размышляя, я чувствую сильнейшую усталость и через немного ухожу в дом, но заранее составляю мнение, что мучительные раздумья будут продолжаться всю ночь… Этот вечер оставил после себя отметину в груди, схожую с тем, как если бы кто-то вырыл яму и ушел, а тот, кого закапают в ней, еще не дожил до этого часа.

«Люблю я и делаю любимую моею, мною самим, раскрывая ее и себя. Нашел я ее и узнал. Но во мне и она меня искала, нашла и сделала своим и собою. И не бывает, не может быть истинной любви без ответа, она всегда – любовь двоих» 12.