Читать книгу Женщина-ветер - Анна Данилова - Страница 2

Она не любила свое скромное немецкое имя Берта, как не любила клетчатые платья, белые носки и туфли, вышитые крестом салфетки, вафли, белый шоколад, молоко, степной ковыль (еще ребенком ей внушили, что он, поставленный в банку с водой, ночью душит спящих), лыжи, снег, мороз, выстуженные трамваи, Генделя, этюды Гедике и звучание виолончели. А потому мы в детстве еще договорились, что ее будут звать Беатрисс, а меня, ее лучшую подругу, не Изабелла (как записано в моих метриках), а просто Белка – ореховая душа, с роскошным рыжим хвостом и темными умными глазами. Беатрисс любила все, что хоть каким-то образом подходило к ее новому, бархатистому и офранцуженному имени, – черные прозрачные чулки, короткую стрижку, дорогие сигареты. Я в силу своей природной уступчивости всегда и во всем потакала ей, выгораживала ее, защищала, как могла, и была к ней искренне привязана. Она казалась мне более уязвимой и слабой, чем я, не совсем подготовленной к той жизни, в которой мы плавали как маленькие, пока еще почти незаметные для окружающих бледно-золотые рыбки, а потому я считала своим долгом заботиться о ней и вести ее через расчерченные мелом школьные годы буквально за руку. Берта была талантливой симулянткой, любила разыгрывать из себя больную, особенно часто у нее болело горло. Вместо того чтобы скучать на уроках, она, лежа в постели и утопая в мягких подушках, читала Флобера и Мопассана, Вальтера Скотта и Бальзака, а в паузах между приятным чтением ела подогретый бабушкой-динозавром (ей уже стукнуло сто лет, когда-то давно она была неплохой драматической актрисой и играла в севастопольском театре; теперь же она, высокая, бледная и костлявая, была похожа на смерть, разве что без косы) суп да просматривала домашние задания.

С моим приходом Берта оживлялась, вставала с постели, носилась по квартире и старалась сделать для меня что-нибудь приятное. То угощала меня шоколадными конфетами или куском торта, то дарила какой-нибудь пустяк вроде старой брошки, то давала венгерскую жевательную резинку (крупные, с карамельным вкусом, сладкие разноцветные шарики)… Моя Беатрисс, моя верная подружка, с которой мы ночами, выбравшись из своих городских квартир (петли входных дверей предусмотрительно смазывали машинным маслом!), одетые в черные штапельные балахоны, срезали розы на парковых клумбах… Какие же невинные развлечения! Школьные годы растянулись на полжизни. Мы едва с ней дождались выпускного, шили, глупые, смешные бальные платья, приталенные, длинные, открытые, ждали, что вот теперь-то наши ленивые и слепые одноклассники заметят нас, вчерашних серых мышек, и пригласят на танец, но не пригласили, мы с моей нежной Беатрисс так и простояли торжественно-девственные, нетронутые, как вазы со свежесрезанными розами, никому не нужные и готовые вот-вот разрыдаться, в то время как наши продвинутые, в коротких платьях и размалеванные под хохлому девицы, хлебнув водочки, в пустых классах ночной гулкой школы постанывали в объятьях наших уже зрячих одноклассников…

Изумрудные глаза Беатрисс, ее черные кудри и белую матовую кожу заметили в университете, куда мы с ней поступили, правда, на разные факультеты. У моей подружки появились любовники, разного возраста и положения – и молочной спелости студенты, и присыпанные пылью и перхотью невзрачные профессора. Словно исполняя только ей известный долг перед мужской половиной человечества, она плавно переходила из рук в руки с удивлявшей меня покорностью, нисколько не заботясь о своей репутации и о своем будущем. Она не боялась ни болезней, ни сплетен, не брезговала ни одним положившим на нее глаз самцом. Ей нравилось, что ее желают, и отдавалась мужчинам так, как если бы это входило в правила поведения студенток университета. У меня тоже была своя личная жизнь, но по сравнению с Беатрисс – вялая и носящая скорее гигиенический характер, нежели связанная как-то с наслаждением или любовью. Моя внешность являла собой полную противоположность внешности подруги. Светлые, отливающие золотом волосы, розовые щеки, карие глаза, узкие бедра и маленькая грудь. У Беатрисс же была рано сформировавшаяся фигура настоящей женщины с красивой налитой грудью, приподнятым округлым задком и призывной походкой профессиональной шлюхи.

И вдруг в один прекрасный день ей словно все это надоело, и она снова вернулась ко мне, к нашим невинным прогулкам по парку, упоительным беседам в кондитерских, бессонным ночевкам друг у дружки и даже совместным посещениям читального зала университетской библиотеки. Она будто наелась мужчин, и теперь ее даже поташнивало при упоминании о каком-нибудь из ее любовников. Оказалось, что моя подружка забеременела. Это было для нее настоящим откровением. Она, как ребенок, словно и не знала, что все эти свидания с мужчинами (на кафедре ли после занятий, в съемных квартирах, гостиницах, у подруг и друзей) могут иметь такие тяжелые и удивительные для нее последствия. Я лично через мамину знакомую нашла ей хорошего доктора, дала ей денег и проводила на аборт. Потом ее (онемевшую, заплаканную, будто проснувшуюся не от наркоза, а от самой себя) на такси привезла к себе домой и ухаживала за ней, как за тяжелобольной. Тогда же Беатрисс, склонная к истерии, розовая от температуры и волнения, поклялась мне измениться, начать другую жизнь, выйти замуж за хорошего парня и зажить счастливой семейной жизнью. Если бы кто слышал ее, подумал бы, что она разучивает отрывок из какой-то бездарной советской пьесы, причем читает этот отрывок, издеваясь над авторским текстом и про себя хохоча над своей же героиней, – настолько это было пошло и смешно. Конечно, я ей не поверила, да и какая разница, думала я, будет и дальше она ходить по рукам или действительно выйдет замуж за нормального парня – главное, что она пережила аборт, не покончила с собой (о чем она как-то вскользь проговорилась), не раскисла, а готова была жить дальше. Понятное дело, что, оправившись после операции, она вернулась к прежнему образу жизни, вот только в сумочке ее теперь помимо пудры, помады, духов и носового платка лежала коробочка с противозачаточными таблетками.

Лето мы проводили на море, ездили дикарями в Сочи, снимали в пригороде домик и откровенно валяли дурака. Купались, объедались персиками, жарились на солнце и отчаянно флиртовали с такими же скучающими парнями, как и мы. Пили с ними вино в маленьких закусочных, играли в карты и нарды, целовались, лежа на песке, до одури, до утра, до первых бледных лучей солнца… Еще там, на море, я стала замечать одну странную особенность Беатрисс: ей нравились мои сандалии, мои шляпы, солнечные очки, сумки, мои рыжие волосы, рыжие глаза и мои – самые разные – мужчины. Ей всегда казалось, что то, что принадлежит мне, ведь могло бы принадлежать и ей, да только вот она что-то как будто замешкалась и выбрала не ту вещь, не того мужчину, а потому откровенно завидовала моему выбору и быстро остывала к своему. Она страдала, и я не знала, чем могу ей помочь. Отдать ей свою шляпу? Свой крем для загара? Своего августовского любовника? Ну не смешно ли?! Смешно не смешно, но именно так и заканчивались ее многочисленные немые просьбы…

Интересный случай произошел с нами в одном маленьком волжском городке, куда нас пригласила ее однокурсница. Пригласила, да и бросила. Сначала мы шестнадцать часов маялись в душном поезде до областного центра, потом мчались в жарком огромном «Икарусе», она нас встретила, накормила обедом, привела на местный, изумительной красоты и чистоты пляж и бросила. Просто ушла, прихватив с собой подстилку, словно что-то вспомнив или, наоборот, забыв… Очень странная особа. Мы долго лежали еще на песке, играя в карты и поглядывая по сторонам, но никого интересного (это был обычный небольшой городской пляж с визжащими и плещущимися в воде детьми, играющей в волейбол загорелой молодежью и поджаривающимися на солнце скучающими одинокими дамами), за исключением человека-орангутанга (молодого высокого армянина, заросшего густой черной шерстью), не приметили. Утомившись и проголодавшись, мы решили сначала вздремнуть, а уж потом тащиться на автовокзал со слабой надеждой сесть в какой-нибудь проходящий автобус, который довез бы нас до областного центра, где мы надеялись снять номер в гостинице. Мы были очень молоды и не особенно-то переживали по поводу нашей временной неустроенности. Уж в крайнем случае заявились бы к нашей странной приятельнице и завалились бы спать у нее.

И вдруг перед нами выросли две мужские фигуры. Удивлению нашему не было предела, когда выяснилось, что они тоже из Москвы. Один из них Захар, начинающий хирург (в этом городке у него живет и работает отец, также хирург), а другой Марк, адвокат. Они были в отпуске и намеревались провести эту ночь в районной больнице, подежурить вместо отца Захара. Они пригласили нас с собой, и мы восприняли это как подарок судьбы. Что может быть интереснее, чем провести ночь в хирургическом отделении почти деревенской больницы, да еще и с двумя москвичами! Для начала мы поужинали в кафе блинами с мясом и компотом, после чего, уставшие от безделья, жары и свежего воздуха, намаявшиеся в чужом городе, благополучно добрались до расположенной на самой окраине города больницы. Белые одноэтажные корпуса были огорожены ярко-зеленым, свежевыкрашенным металлическим заборчиком. Вокруг этого маленького клинического городка расположилось несколько двухэтажных новых коттеджей, а за ними – лес и Волга с орущими гортанным фарфоровым тремоло лягушками…