Читать книгу Сон в зимнем саду (сборник) - Анна Горностаева - Страница 4

Год 2006.

24 января 2006 года в 15 часов 10 минут Николай Петрович Соболев вышел из здания Московского городского суда и полной грудью вдохнул морозный воздух. Он замер и постоял немного, глядя на белесое, в рваных облаках, небо, потом осторожно выдохнул. На душе у него впервые за несколько лет было легко и весело. Можно сказать, что он был счастлив. Николай Петрович улыбнулся, встряхнул головой и, еле сдерживаясь от переполняющих его эмоций, чтобы не запрыгать вниз по ступенькам, направился к кованым воротам с изображением весов – символа правосудия. Радость его заключалась не столько в собственной победе, выстраданной и заслуженной, а в том факте, что это самое правосудие свершилось, а значит, есть на небе бог, а на земле справедливость. И хотя Николай Петрович религиозностью никогда не отличался и о высшем разуме рассуждал исключительно с философской точки зрения, сейчас он готов был уверовать и возблагодарить всевышнего, настолько разумным и логичным представилось ему вдруг мироздание, как будто бы все разом встало на свои места. Действительно, какое же облегчение, что наконец-то закончился этот кошмар, это недоразумение, невесть откуда свалившееся и около трех лет продолжавшееся! Теперь-то все будет по-другому, по-правильному, как и должно быть у такого человека, как он – честного и законопослушного гражданина. Настолько крепка была в тот день вера в справедливость и завтрашний день, что профессор университета Соболев пренебрег трамваем и отправился к станции метро «Преображенская площадь» пешком и даже бодрым шагом, несмотря на минувший 60-летний рубеж, хроническую усталость и варикозное расширение вен.

А началось все весной 2003 года, когда Николай Петрович вернулся в пригретую солнышком слякотную Москву из длительной командировки с полным багажом ценнейшего материала для новой книги. Грандиозный труд по истории национал-социализма уже созрел и начинал обретать форму. Гостеприимная и признавшая свою вину за две развязанные мировые войны Германия распахивала перед профессором двери архивов и библиотек, довольствуясь взамен лекциями для студентов-историков и публикациями, которыми Николай Петрович был весьма плодовит. Полтора года упорного труда, встречи и интервью со свидетелями давних событий, а также с теми, кто помнил хоть что-нибудь, интересующее профессора, – все это дало свои результаты: глядя из окон своей Берлинской квартиры на Александр-Платц, раньше носившей название «Площадь Адольфа Гитлера», Соболев видел шпиль Московского университета и собственный успех, а также несомненный вклад в науку. Тщеславие? Возможно. Но не только это чувство двигало Николаем Петровичем, окунувшимся с головой в работу в предпенсионном возрасте и забывшем обо всем на свете, кроме Германии 30-х годов 20-го столетия. Лично для профессора Соболева в жизни существовало событие более трагическое, чем приход к власти национал-социалистов, ибо история каждого конкретного индивида для него, этого индивида, намного важнее, чем история мировая.

Смерть единс т венного сына, неожи данна я и нелепа я, во цвете лет, разметала и растоптала всю стабильность, которая когда-либо существовала в жизни и лишила смысла любую деятельность, кроме работы. На самом деле, Николаю Петровичу жутко повезло – он умел забывать себя в своих книгах и статьях. Глотая архивную пыль, ссутулившись за столом, он уже сам себе не принадлежал. Это его и спасало. Родной университет – все таки 35 лет жизни отдано! – расстарался на внеочередную командировку, благо гранты Германия раздавала охотно, особенно людям заслуженным. Так и отправился Николай Петрович через полгода после похорон в чистенький и благополучный Берлин, где и грязи-то никогда не бывает, а мостовые всегда ухожены и вымыты с шампунем (а может, это только так говорят – Николай Петрович процесс мытья улиц лично не наблюдал).

В Москве, конечно, чистоты такой не увидишь, а смена времен года – настоящее бедствие. Профессор прибыл на родину как раз в такой момент, когда снежный покров уже начал отступать, образуя грязные прогалины, сплошь в прошлогоднем мусоре и собачьих экскрементах, но недостаточно растаял для того, чтобы обнажить землю для новой весенней зелени. Тем не менее, солнце все чаще прорывалось сквозь грязные облака и уже активно заявляло о себе, что вселяло оптимизм и уверенность в завтрашнем дне. И Николай Петрович был рад возвращению. Ему был приятен знакомый запах московских улиц и голые ветви деревьев, а при виде родного подъезда у него защемило сердце. Боль утраты не ушла, но притупилась, и к своей квартире он подходил совсем без страха, а с легкой грустью. Затаив дыхание, Николай Петрович нажал кнопку звонка. Вот тут-то все и началось.

Год 2006.

Через две недели после вынесенного решения, отстояв полуторачасовую очередь в канцелярию по гражданским делам, Николай Петрович получил исполнительный лист, в котором были напечатаны милые его сердцу слова: «Вселить… не чинить препятствий в проживании». Едва дождавшись приемных часов судебных приставов, Николай Петрович взобрался на пятый этаж и занял новую очередь – в еще одну канцелярию. Здесь народу было больше, а коридоры уже, так что два человека могли разойтись в них только боком. Сидячих мест предусмотрено не было. Прислонившись к стене, Николай Петрович от нечего делать принялся рассматривать присутствующих и с удивлением пришел к выводу, что нигде еще он не видел такого скопления лиц с одинаково озабоченно-напряженным выражением. Что уж говорить о загранице; даже имея теперь солидный опыт хождения по судебным инстанциям – не самое веселое занятие, между прочим – никогда прежде не окружало профессора столько тоски и безысходности, вперемешку с остатками надежды. И чувствовалось в атмосфере такая нищета, и убогость, и отчаяние, что захотелось профессору немедленно уйти, сбежать куда-нибудь, где можно смотреть на красивых и успешных людей, чувствовать их спокойствие и уверенность.

Он, конечно, никуда не ушел. Дождался своей очереди и получил ответ, что недели через три судебный пристав по делу №…. от такого-то числа будет назначен и сможет его принять. Немного озадаченный тем, что сроки исполнения решения суда растягиваются, Николай Петрович отправился домой, а вернее, по месту своего временного проживания. Но и по истечении указанного срока Соболев не получил никакого вразумительного ответа относительно исполнения решения. Добившись аудиенции у начальника службы судебных приставов – опять очередь, опять напряженные лица в коридоре! – профессор удовлетворился обещанием, что в течение месяца пристав-исполнитель будет назначен, и ретировался.

Начальник не обманул, и менее, чем через тридцать дней стало известно, что делом о вселении гражданина Соболева занимается пристав Круглов Д.А., принимающий посетителей по понедельникам с 14 до 18 и по четвергам с 9 до 13 в кабинете № 65, по коридору направо. В четверг Николай Петрович специально приехал за двадцать минут до приема, чтобы быть в первых рядах просителей. Отстояв очередь перед зданием суда (раньше 9.00 двери не открывали, и все приходящие автоматически выстраивались в длинную шеренгу), Николай Петрович предъявил в окошко паспорт и заверил охранника, что не имеет колющих и режущих предметов, а также газового баллончика. Поднявшись с одышкой в службу приставов, Соболев к своему изумлению обнаружил невесть откуда взявшуюся толпу граждан, окружающих дверь под табличкой 65, с лицами, полными угрюмой решительности. Произведя несложные подсчеты, доступные даже гуманитарию, – а именно умножив количество людей на четверть часа и сравнив результат с интервалом времени, отведенным для приема, Николай Петрович понял, что сегодня он никак не успеет решить свое дело. Впрочем, не успел никто из пришедших: Денис Александрович Круглов заявился только около одиннадцати часов, опрометью пронесся по коридору, бросил на ходу: «Сегодня никого не принимаю» и исчез где-то в бесконечных коридорах.

Познакомиться с этим представителем власти Николаю Петровичу удалось лишь с третьей попытки – он наконец-то пробился в небольшой кабинет, заваленный папками, и, стараясь не обращать внимания на еще двух приставов, громко разбиравшихся со своими посетителями, принялся излагать суть дела. Денис Александрович, круглый и рыхлый под стать своей фамилии, потел и скучал. Потом его отвлек телефонный звонок. Потом он вышел на минутку и вернулся через полчаса. После его возвращения в кабинет дело пошло быстрее: он вручил Николаю Петровичу ручку и листок бумаги и велел написать необходимые данные по делу: имена и фамилии всех, прописанных в квартире, и контактные телефоны. Затем предложил Николаю Петровичу зайти через недельку-другую. Робкие попытки профессора объяснить, что «зайти» означает полтора часа дороги в один конец, ожидание своей очереди в коридоре и очень малую вероятность вписаться в приемные часы, были резко пресечены просьбой «не отвлекать и не мешать работать». Николай Петрович попробовал возмутиться, но с опозданием, уже оказавшись в коридоре. На его «Безобразие!» очередь сочувственно покивала головами и отвернулась. Потоптавшись немного у двери и осознав свою полнейшую беспомощность, Соболев медленно поплелся восвояси, недоумевая: куда же девалась та грандиозная победа, которая согревала душу? Как получилось, что опять покачнулась вера в справедливость и логичность бытия? И уже в метро, где-то на подъезде к кольцевой линии, пришла в голову доктору исторических наук простая и все объясняющая мысль: ничего он о жизни не знает. Он, шестидесятилетний, сединами убеленный, с громадным, как казалось, жизненным опытом, не имеет ни малейшего представления о реальной действительности и тыкается, как слепой котенок, в разные стороны, а со стороны выглядит глупо и жалко. Мысль была обидная, но, похоже, правильная.

Год 2003.

В тот злополучный день возвращения на родину дверь Николаю Петровичу открыла не молодая невестка и безутешная вдова Наташа, как можно было бы ожидать, а незнакомая тетка, в цветастом халате, тапочках на босу ногу и в бигуди. Пока профессор обретал дар речи, прокручивая в голове возможные варианты (Наташина подруга? Родственница бывшей жены? Ошибся квартирой? Сплю и вижу дурной сон?), мощная дама оперлась внушительным торсом о дверной проем, окинула Соболева подозрительным взглядом и вызывающе процедила:

– Ну? Че надо?

– Я… я здесь живу, – промямлил Николай Петрович, – чем явно не впечатлил обладательницу форм сногсшибательного размера, ибо та вознамерилась захлопнуть дверь, даже не попрощавшись с незваным гостем. Но и профессор был непрост. Чтобы его не пускали в родную квартиру? И кто – совершенно чужая, неопрятная женщина, непонятно откуда свалившаяся? Негодование придало сил, и Соболев успел подставить ногу в проем, чтобы не дать двери закрыться. Нога пострадала, а женщина принялась истошно орать, так, что бигуди тряслись:

– Ничего не знаю! Не имеете права! Я за полгода вперед заплатила! Деньги взяли и теперь ходите! Я милицию вызову! Я мужу скажу!

За теткиной спиной послышалась возня и детские вопли. Изловчившись, она толкнула Николая Петровича в грудь, причем так, что его отбросило к противоположной стене, и дверь захлопнулась с грохотом, заглушившим возмущенные крики мадам и визг детей.

И тут Николай Петрович понял, что совершил большую тактическую ошибку, не известив невестку о точной дате своего прибытия. Но тогда, в Германии, он и представить себе не мог, какие перемены ожидают его по приезде домой. Прояснять ситуацию пришлось у соседки Анны Федоровны, старушки из квартиры напротив, которая, с трудом признав в Николае Петровиче хозяина квартиры № 17 (долго же вы тут не появлялись, а изменились-то как, и постарели, да, годы идут) с готовностью рассказала, что «молодые с ребятенком съехали пару месяцев тому, а вместо них теперь эта крашеная паскуда, а ребята ее – хулюганы, как есть хулюганы, а мужик сильно пьющий, назюзюкается и на лестнице валяется. А мне как через него переступать, у меня ноги больные, и сердце прихватывает, аж вот здеся в ребра отдает, вот посмотри-ка…» Анна Федоровна еще многое могла бы рассказать и даже пригласила бывшего соседа на чай, но Николай Петрович вежливо поблагодарил и поспешил удалиться.

Ушел он, впрочем, недалеко, так как идти ему было некуда. Сел во дворе на скамейку, багаж свой – единственный чемодан с бесценным для исторической науки материалом и выходным, на дешевой берлинской распродаже купленным костюмом – поставил рядом. Задумался. Что-то он сделал не так, в чем-то ошибся, упустил и не заметил.

Хотя вроде бы все было правильно. По крайней мере, поначалу складовалось удачно. Была семья – жена и сын, любимая работа, вот эта двухкомнатная квартира на Рязанском проспекте, так удачно выменянная в начале 90-х; было счастье и благополучие, вплоть до того момента, когда мальчику не исполнилось восемнадцать; а через неделю после его дня рождения супруга заявила, что давно уже безумно любит другого и ждала только совершеннолетия сына, чтобы окончательно все решить. Две недели спустя она навсегда отбыла в Канаду вместе с любимым, в надежде на новую, несомненно лучшую, жизнь. Николай Петрович только диву давался, как он умудрился оставаться в неведении все это время, когда у него под носом столь тщательно планировалось это грандиозное предприятие. Хотя, какое там – под носом! Дома он бывал редко, все лекции, семинары, ученые советы, заседания… Выходит, сам виноват. Сын – к тому моменту уже студент МГУ – отреагировал спокойно: «Ну мать дает!» Так они остались вдвоем.