Читать книгу SPA-чистилище - Анна и Сергей Литвиновы - Страница 4

Вновь прибывшие еще не успели перетащить из машины в дом все пожитки, как на участке появилась худенькая немолодая женщина, похожая на обезьянку. Она была одета по-дачному. Женщина бросилась в объятия Лены. Стас лишь сухо кивнул ей и отвернулся. Самым гостеприимным из всей семьи неожиданно оказался Иван. Он даже соизволил вытащить из ушей наушники и радушно приветствовал соседку:

– Здравствуйте, тетя Люба!

Но сама Люба, мимоходом поприветствовав Ваню и Стаса, более всего внимания уделила Елене. Она обнимала ее и нетерпеливо приговаривала:

– Ну, как мама? Что с ней?

– Все так же. Ничего нового.

– Господи! Бедная Алла!

Ходасевич заметил, что на глазах соседки выступили слезы.

Полковник не вмешивался в дачную суету первых минут прибытия. Стоял спокойно у машины и наслаждался первой загородной сигаретой. Исподволь обозревал окрестности.

Участок пропавшей Аллы Михайловны казался даже больше, чем заявленные ее дщерью двадцать пять соток. Может, оттого, что имел правильную, почти квадратную форму. А может, потому, что на нем не нашлось места огородным культурам – практически вся земля была засеяна тщательно подстриженной травой. Имелись лишь две-три свежеперекопанные под зиму грядки и пара клумб. На них желтым и белым горели хризантемы и гортензии. Кроме того, вокруг дома – на крыльце и перилах, на пеньках и дровяных чурбачках стояли ящики и кадки – очевидно, вывезенные с городской квартиры. В них алели бегонии и герани, синели кусты гелиотропа.

Дом окружали настоящие лесные деревья: несколько великанских сосен, пара огромных сумрачных елей. Рос здесь и молодой, весь зеленый, дубок и две-три березы с желтыми прядями в своих пышных гривах. Раскинул ветви строй из трех яблонь – упавшими плодами была усеяна вся трава.

На фоне гигантских сосен и елей дом Аллы Михайловны смотрелся совсем маленьким. Построен он был, очевидно, в пятидесятые – если не тридцатые – годы, по моде тогдашней дачной архитектуры. С трех сторон его обрамляла гигантская застекленная терраса. Из черепичной крыши торчала высокая блестящая труба. Когда-то дом был крашен синей краской, которая уже изрядно выцвела, а кое-где даже облупилась. Впрочем, обширное крыльцо было подновлено и заново окрашено. При всем настороженном отношении полковника к любым проявлениям загородной жизни ему неожиданно здесь понравилось. Даже сквозь затяжки вонючим «Опалом» чувствовалось, сколь свеж и чист, не в пример московскому, местный воздух.

Соседка, явившаяся к Лене узнать о судьбе Аллы Михайловны, за разговором не забывала бросать на Ходасевича взгляды, исполненные жгучего любопытства. И Елена сочла нужным представить его – так, как они заранее, еще в машине, договорились:

– Это друг нашей семьи, Валерий Петрович. Он частный сыщик и будет заниматься делом мамы. Валерий Петрович поживет в нашем доме несколько дней – столько, сколько понадобится.

Соседка – лицо в сеточке мелких и крупных морщин, в красных пятнышках и мешочках – одарила полковника откровенно восхищенным взглядом.

– Вот как? Вы сыщик? Очень интересно.

Она протянула ему сухую руку.

– Меня зовут Люба. Люба Перевозчикова. Я художница и соседка этой замечательной семьи.

Ходасевичу ничего не оставалось делать, как пожать жилистую женскую кисть с сильными пальцами.

– Добро пожаловать в Листвянку, – добавила художница, продолжая жадно рассматривать лицо полковника. – Мой участок здесь рядом.

Люба махнула в сторону невысокого штакетника, в котором имелась калитка.

– Милости прошу ко мне в гости. В любое время. И обязательно, непременно приходите сегодня. Все вместе. Я буду рада вас видеть. Ты не забыла? – обратилась она к Елене.

– Несмотря ни на что, нет. Подарок тебе давно куплен.

– А вы, Валерий Петрович, – повернулась Любочка к Ходасевичу, – приходите без всякого подарка. Почту за честь видеть вас у себя. У меня сегодня день рождения, – пояснила она и добавила кокетливо: – Только, ради бога, не спрашивайте, сколько мне лет!.. Я по старой традиции приглашаю в этот день всех-всех своих дачных соседей. – И сказала после паузы с долей интимности: – А вы ведь теперь тоже мой сосед.

Затем художница громко обратилась ко всем прибывшим:

– В три часа я всех вас жду. И тебя, Стас. И тебя, Ванечка. Ну, я побегу. Еще дел невпроворот.

– Я зайду к тебе пораньше – помочь, – проговорила вслед соседке Лена.

– О, замечательно, давай, – бросила через плечо Любочка.

***

Жилище Аллы Михайловны оказалось небольшим, но весьма уютным. Добрую половину дома занимала застекленная веранда. Осеннее солнце заливало ее желтым светом. На веранде имелись старинный буфет и радиола шестидесятых годов прошлого века. Огромный дубовый стол был придвинут вплотную к громоздкому дивану. Веранда не отапливалась, но сентябрьское солнце успело прогреть помещение.

В отапливаемой части дома имелись две крошечные комнаты. В дальней – очевидно, принадлежащей Алле Михайловне, – пахло сердечными лекарствами и старостью. Небольшой иконостас, полный новодельных икон; вдовья кровать, телевизор, книжные полки с дешевыми романами…

Во второй комнате размещалась двуспальная кровать, шифоньер и еще один телевизор, побольше. Здесь, похоже, проживали Стас и Елена, когда наведывались к матери.

– Выбирайте, какая из комнат вам больше по душе. Мы-то со Стасом сегодня вечером уедем – у нас дела в городе. А Ванечка заночует на веранде и уедет завтра на электричке. Еду я вам оставлю в холодильнике – а может, кое-что успею приготовить. Я накупила всего вдоволь. Пойдемте, Валерий Петрович, я покажу вам, как обращаться с котлом, с водой и другой нашей техникой.

Они осмотрели котельную, совмещенный санузел с душевой кабиной. Малюсенькая кухня была оснащена по-городскому: электроплитой, микроволновкой и посудомоечной машиной.

Елена демонстрировала Ходасевичу покои с плохо скрываемой гордостью:

– Ванную и котельную к этому дому мы сами пристроили, вдвоем со Стасом. Когда поселок газифицировался – еще в советские времена. Как мы материалы тогда доставали – это отдельная песня. Но зато когда мама на пенсию ушла – смогла поселиться здесь со всеми удобствами… Ну, устраивайтесь, а я побежала к Любочке помочь на стол накрыть. Приходите к трем, вместе со всеми. И не вздумайте манкировать – обидите и меня, и Любу.

– Здесь где-нибудь магазин есть?

– А что вы хотите купить?

– Неудобно являться в гости с пустыми руками.

– Да что вы, Валерий Петрович! Я приготовила Любе подарок – как бы от всех от нас.

– И все-таки?

– Но вы имейте в виду: Любочка сейчас совсем не пьет. Поэтому – никаких бутылок. У нее и день рожденья будет безалкогольным.

– Я учту.

– Все магазины, а также почта и аптека, у нас в Листвянке расположены на станции. А дойти туда просто: наша улочка тупиковая. Если пойдете из калитки направо – через два дома уткнетесь в забор. Поэтому отправляйтесь налево – и через два дома выйдете на центральную улицу, асфальтированную, она называется Советская. Мы по ней ехали. По ней шагайте направо. И никуда не сворачивайте. Минут через пятнадцать упретесь в станцию. Там центр здешней цивилизации.

– Благодарю вас.

– Что ж, идите, если вы не устали с дороги. Только на цветы для Любочки не тратьтесь: она терпеть не может, когда ей срезанные цветы дарят. «Зачем, – говорит, – деньги переводить. У меня их на участке полно».

***

Полковник вышел за калитку, закурил по-новой и задумался.

«Итак, вечером в среду Алла Михайловна куда-то отправилась. Отсутствовать она собиралась явно недолго, потому что ничего не сказала вездесущей соседке и оставила ключи от своей избушки у порога под половичком. Если, конечно, Любочка – а она, кажется, большая хитрованка, эта пятидесятилетняя кокетливая Любочка! – не врет… Допустим, что она не врет… Куда Алла Михайловна могла собраться на ночь глядя? На станцию – в магазин или в аптеку? Хватилась, что нет хлеба или кончились лекарства? Самое простое объяснение часто бывает самым верным… А по пути она что-то увидела. Или ей кто-то встретился… И эта встреча оказалась для нее роковой…»

Ходасевич затворил калитку. Налево, в перспективе улочки, виднелась пересекавшая ее асфальтовая дорога. Время от времени по ней проезжала легковушка или грузовик, проносился велосипедист. То была пресловутая Советская – главная улица поселка. Она казалась оживленной в отличие от того тупичка, куда выходила калитка Аллы Михайловны.

Если с пенсионеркой случилось неладное, велика вероятность, что на нее напали не на людной трассе, а именно здесь, в тупике. Тут ни души, а в пору, как она вышла из дома, уже и смеркалось к тому же.

От долининской калитки Ходасевич повернул не налево, в сторону бойкой (по дачным меркам) Советской, а направо, в сторону тупика. Шел он медленно, внимательно глядя под ноги и по сторонам. Улочку никогда не мостили, и под ногами расстилались вперемешку разбитый щебень, трава, лужи. Она оказалась столь узкой, что на ней едва ли могли разъехаться две автомашины.

Через пятнадцать шагов кончился синий, линялый, слегка завалившийся забор, ограждавший участок Аллы Михайловны. Следом начинался деревянный забор коричневого цвета. Он оказался раза в полтора выше, и был стройным, новеньким. Большие аккуратные буквы на нем гласили: «Ул. Чапаева, д.6». Кусты вдоль коричневого забора не росли, трава была аккуратно пострижена. А вплотную к забору стоял ни много ни мало джип «Рейнджровер».

Из-за забора донеслась гортанная речь. Полковник прислушался. Кажется, говорили по-таджикски. Этот язык Ходасевич в отличие от большинства европейских знал весьма приблизительно. Ухо выхватило пару знакомых слов. «Мальчик…» Потом еще одно: «не вернулся». Ответом на них была тирада, в которой полковник не понял ни слова. Он еще немного послушал, но это ровным счетом ничего не дало, а вскоре таджикский разговор стих. Донеслось гудение бетономешалки и скрежет и шлепки лопат.

Коричневый забор, за которым хозяйничали восточные люди, тянулся долго, шагов семьдесят, и сменялся оградой серого цвета. На сером висела аккуратная чеканка: «Улица Чапаева, дом 7—8». В отличие от предыдущего хозяина здешний жилец отнюдь не заботился о примыкавшей к его участку территории. Она вся заросла кустарником и березовым подростом. За забором тоже виднелись беспорядочно стоящие, словно в лесу, деревья. Где-то в глубине участка сквозь них проглядывал силуэт старого дома. Надо поговорить со здешним жильцом, сделал себе зарубку на память Ходасевич.

Участок «7—8» являлся тупиковым. Серый забор совершал излом, преграждал улицу, тянулся поперек нее, а затем поворачивал опять под прямым углом обратно и подковой продолжался по противоположной стороне. Неизвестно, какую в точности площадь занимал данный блатной участок, но очевидно было, что хозяева землю свою не ценят: насколько мог видеть полковник из-за серого забора, вся территория заросла лесом.

Валерий Петрович развернулся спиной к тупику, лицом к видневшейся вдали оживленной улице Советской. Посмотрел на следующий участок, по правую руку от него. Там продолжалось лесное буйство. Но если предыдущее владение, гигантское тупиковое «7—8», имело, несмотря на заросли за забором, все-таки отчасти обустроенный вид, то следующее (очевидно, с адресом «Чапаева, 5») оказалось полностью заброшенным. Гнилой забор покосился. Одна из его секций валялась на земле. Прямо за нею на участке высилась импровизированная свалка. В огромной куче валялись пластиковые пакеты с мусором, пустые бутылки, старые оконные рамы и даже скелет «Запорожца». Среди деревьев виднелся нежилой дом – окна частью выбиты, кое-где заткнуты фанерками или старыми подушками.

Однако из трубы – вероятно, от буржуйки – тем не менее курился дымок. Вполне вероятно, брошенное жилище облюбовали бомжи.

Следующий участок по нечетной стороне – если следовать по направлению к оживленной дороге – носил номер три. Он находился через улочку от владений пропавшей Аллы Михайловны – ровно напротив. Его ограждал самый внушительный в переулке забор – бетонный, вышиной около четырех метров. Верх забора был украшен железными пиками, выгнутыми наружу. Ограда тянулась по фасаду, а также со стороны соседского, заброшенного участка. Что происходило за нею, какие строения и сооружения скрывали негостеприимные стены, разглядеть не было никакой возможности. Вдобавок передняя часть забора выступала вперед от установленной линии домов едва ли не на два метра, превращая в этом месте и без того неширокий переулок Чапаева в узкую тропинку.

Калитки в бетонном заборе не было – лишь въезд в гараж, огражденный автоматическими стальными воротами. Над въездом угнездилась малоприметная видеокамера наружного наблюдения. Ходасевич подумал, что было бы любопытно посмотреть, что она записала во второй половине дня в минувшую среду.

И, наконец, завершал – или, точнее, начинал переулок (по нечетной стороне) дом под номером один. Он оказался в тупике самым соразмерным: не большим и не маленьким, не чрезмерно аккуратным и не заброшенным.

Забор возвышался ровно настолько, чтобы скрыть от любопытствующих происходящее на участке и оградить его от нашествия воров-дилетантов – однако не был столь вызывающе высоким, как у соседа. В глубине участка, под сенью двух огромных сосен, виднелась аккуратная крыша из красной металлочерепицы. За забором слышался лай собаки, детский смех и журчание воды из шланга. Владение, судя по внешнему виду и звукам, доносившимся из-за ограды, являлось олицетворением безмятежного дачного счастья. Несмотря на всю условность такой оценки, если бы полковник мог выбирать, где ему здесь поселиться, он выбрал бы именно этот дом.

А напротив него, по четной стороне, располагался участок, с хозяйкой которого Ходасевич уже был знаком. В этом владении, крайнем в переулке Чапаева, на границе с центральной улицей, проживала художница Любочка. Как там, бишь, ее фамилия? Да, Перевозчикова… Ее жилье производило столь же двойственное впечатление, что и она сама. С одной стороны, несомненный ум и даже некий аристократизм – а с другой – небрежность и запущенность. Любочкин дом ограждал забор из сверкающего на солнце гофрированного железа – а сразу за ним высилась деревянная, даже не крашенная, глухая стена без единого окна. Меж брусьев, из коих был сложен дом, торчали пуки пакли. Косая железная крыша, покрывавшая дом, когда-то была крашена в щегольской алый цвет – но со временем краска потускнела, а кое-где осыпалась.

По главной улице медленно проехал джип. Его бритый водитель внимательно осмотрел полковника, стоящего на углу Советской и переулка Чапаева. Навстречу джипу пронесся велосипедист – седой мужчина в фирменном спортивном костюме. Следом пролетела «шестерка» с шашечками на крыше и длинной антенной.

Улица Советская была полна жизни.

А вместе с тем в переулке Чапаева во все то время, покуда там бродил Валерий Петрович, не появился ни один человек, не проехала ни одна машина. Никто туда не свернул. Переулок казался мертвым царством. И если что-то случилось здесь… Да, если что-то случилось здесь, вряд ли кто-то со стороны мог видеть это «что-то». Тупик готов был ревностно хранить свои секреты.

Между тем по Советской, притормаживая на «лежачих полицейских», проехала «Тойота Королла». Прошла – видимо, возвращаясь со станции – немолодая женщина с сумкой и тележкой на колесиках. Проехал кавказец на старом велосипеде.

Если Алла Михайловна тогда, в среду, благополучно добралась до Советской, вряд ли она могла исчезнуть с главной улицы поселка незамеченной. Если она, конечно, отправилась затем не на станцию, а в какой-то другой медвежий угол. И если она благополучно вышла из переулка имени Чапаева.

Полковник всегда верил в свою интуицию – правда, никогда рабски не следовал за ней. Отдавал предпочтение логике и фактам. Однако сейчас его интуиция прямо-таки вопила: «Разгадка исчезновения Аллы Михайловны кроется здесь, в переулке!»

Ходасевич достал из кармана блокнот и набросал для памяти схему переулка.

Затем полковник спрятал блокнот с карандашом в карман и отправился по Советской направо – в сторону станции.

Издалека донесся тонкий свисток электрички.

В переулке Чапаева по-прежнему не было ни души.

***

В продуктовом магазине на станции Ходасевич приобрел двухсотграммовую железную банку чая – лучшего из имевшихся. Он знал не понаслышке, сколь пристрастны люди, завязавшие со спиртным, к будоражащим напиткам безалкогольного происхождения. К чаю он присовокупил узбекскую дыню, похожую на постаревший, морщинистый регбийный мяч. Дыню ему продал из своего решетчатого загончика седой кавказец.

Помимо бакалейной и бахчевой торговли возле платформы Листвянка процветало прочее торжище.

На железных рядах базарчика продавали овощи-фрукты, на треть дороже московских. Здесь же можно было отовариться сигаретами, обувкой, полотенцами, постельным бельем.

В киоске, нанизанные на вертел, вертелись поджаренные куры.

Бабушки, выстроившиеся вдоль продуктового магазина, торговали саженцами, свежесобранными опятами и квашеной капустой. В центре площади два маршрутных такси поджидали, пока дополна наполнятся пассажирами.

Полковник подумал, что, пожалуй, трудновато исчезнуть бесследно в столь шумном и людном месте. Равно как и с улицы Советской, где постоянно снуют пешеходы, велосипедисты и автомобили. Ему отчего-то вспомнился шифровальщик нашего посольства в Варшаве, сгинувший из-под постоянного наблюдения в многолюдном кинотеатре. Правда, тот сам ужасно хотел исчезнуть – чтобы вынырнуть потом в объятиях ЦРУ. Но, может, Алла Михайловна тоже сама желала исчезнуть? Стоп-стоп. Для того чтобы сделать подобный вывод, у Ходасевича пока явно не хватало данных.

Покуда ему лучше умерить дедукцию вместе с индукцией и выключить до поры соображалку. Пока что у него – время накопления информации. А то и просто время бездумного наслаждения солнечным днем позднего бабьего лета.

И он сказал себе: «Ты просто возвращаешься на дачу, небрежно помахивая пакетом с узбекской дыней, а светило нежно припекает лысеющий и седеющий твой затылок…»

И постарался забыть обо всем.

***

Любочка накрыла в саду.

На пластиковом столе теснились простые русские закуски: винегрет, оливье, холодец, горы пирожков. Вокруг, прямо на траве, размещались разнокалиберные стулья – от пластмассовых до гнутых венских. И только полное отсутствие выпивки отличало Любочкин день рожденья от традиционного празднества. Вместо водки и вина трапезу украшали кисель в кастрюле, минералка и самодельные соки в трехлитровых банках.

Ходасевич и его наниматели явились все вместе, словно образцовая семья. Чай и дыня, презентованные полковником, были приняты хозяйкой весьма благосклонно.

– О, Валерий Петрович! – протянула Любочка. – А вы точно знаете, что нужно измученной женской душе!

Было очевидно, что художница не прочь для начала хотя бы пококетничать с новым мужчиной. А дальше – как бог даст…

Елена от имени семьи преподнесла соседке набор разнокалиберных антипригарных сковородок.

– Чудесно! – саркастически осклабилась хозяйка. – То есть ты хочешь сказать, что ни на что больше, кроме как ведение домашнего хозяйства, я уже не гожусь!

– Люба, Люба! – тихо, по-домашнему, урезонил ее стоявший рядом Стас.

Ходасевичу отчего-то показалось, что между Стасом и Любой существуют (или были некогда) особые отношения. Интересно, прав ли он? И если да, знает ли о том Елена?

В ответ на замечание Стаса художница словно стряхнула с себя морок и рассыпалась перед Леной:

– Ах, извини, я с этими пирогами так устала, поэтому сама не знаю, что несу. Конечно, чудесный подарок. Очень мне пригодится. Спасибо.

И она запечатлела на щеке Елены поцелуй.

Кроме хозяйки, в саду уже находился один гость. То был довольно молодой, лет тридцати семи, мужчина. Его лицо, некогда точеное, словно у римского императора, уже расплылось. Солидное брюшко нависало над ремнем. Голова наполовину поседела.

Лена представила ему полковника:

– Это – Валерий Петрович, друг нашей семьи.

Судя по острому взгляду, которым его одарил гость, Ходасевич понял, что тот уже в курсе, кто он такой и чем занимается в Листвянке. Что ж, тем лучше. Статус частного сыщика позволяет задавать много вопросов, в том числе и нескромных.

– Елистратов. Василий, – гость жестко, словно клешнями, сжал лапу полковнику.

– А по батюшке как вас величать? – кротко переспросил Ходасевич.

Сосед отвечал со смехом:

– О, для вас я просто Василий!

– И все-таки?

Знать полное имя контрагента никогда не помешает. Легче наводить справки.

– У меня, как и у вас, отца звали Петром, – церемонно поклонился гость. И вполголоса обратился к Стасу: – Всем хорош стол у нашей соседушки, да вот беда: расслабиться тут нечем. Пьянству – бой! Пришлось по такому случаю у себя дома разгоняться.

– А я сегодня в Москву возвращаюсь, поэтому ни-ни. Гаишники, говорят, совсем озверели. До тысячи долларов за запах берут.

Увидев, что между Стасом и Василием завязался мужской разговор, Лена взяла полковника под руку и увлекла в сторону.

От порыва ветра зашумела ветвями береза над головой. Рой золотых листьев сорвался с нее и медленно осел в траве.

На участке Любочки, как и у Аллы Михайловны, возвышались лесные деревья, не имелось никакого огорода, а газон был аккуратно пострижен.

Елена тихо пояснила Ходасевичу:

– Василий – наш сосед справа. – Она, кажется, на сегодняшний вечер выбрала полковника на роль своего конфидента. – Любочка, как видите, живет от нас с одной стороны, а этот – с другой. Ему участок от отца достался – лет десять назад. Васька тогда был гол как сокол. Кассетами на рынке торговал. Все в кроссовочках ходил, на электричке ездил. А потом вдруг приподнялся. Со старой женой развелся, молодую себе взял. Начал новый дом строить. Чурок-строителей в старый дом поселил, теперь на выходные приезжает проверять, что они тут натворили. Ездит на «Рейнджровере» и все таджиков своих материт, аж звон стоит.

– Каким же бизнесом Василий занимается? – полюбопытствовал полковник.

– Разное болтают. А толком никто ничего не знает. Кто говорит, что ему к трубе удалось припасть. Кто – будто он обналичкой ведает. А другие утверждают, что он с наркомафией связался…

– Вот как? – поднял бровь Ходасевич.

– Да врут, наверное… Главное, денег у Васьки теперь, как у дурака махорки. Куда девать, не знает. Даже к матери моей несколько раз подъезжал: продайте, мол, мне свой участок. «Я, – говорит, – вам в полтора раза больше заплачу, чем риелтор его оценит. Скажут двести тысяч – я вам триста дам».

– А что ваша мама?

– Она, конечно, ни в какую. Для нее эта дача была как жизнь, как глоток свежего воздуха! Она бы ее ни за какие деньги не продала.

– А вы?

Елена словно споткнулась.

– Что – я?

– Вы – продадите?

– На что вы намекаете?

– Ни на что не намекаю. Я прямо говорю: наследница вашей мамы – вы. И если ее нет в живых, вам, Лена, придется участком распоряжаться.

Елена осклабилась.

– А вы, товарищ полковник, все мотив ищете!..

Валерий Петрович промолчал.

– Думаете, Вася мог на мою мать руку поднять? Чтобы потом у меня ее участок сторговать?

Ходасевич пожал плечами:

– В жизни все бывает, дорогая Елена.

Они обошли по периметру участок художницы и возвратились к накрытому в саду столу.

Там уже нарисовались новые гости.

Первым оказался старичок-бодрячок: мохнатые седые брови и венчик седых волос, обрамлявших крупную загорелую лысину. В дачных условиях, конечно, все гости были одеты далеко не в смокинги, однако прикид лысого старичка затмевал всех: линялые штаны – очевидно, купленные лет тридцать назад в магазине «Рабочая одежда», байковая ковбойка времен дружбы с председателем Мао, а поверх нее выцветшая брезентовая штормовка.

Елена успела вполголоса пояснить полковнику:

– Это Ковригин, пианист. Живет на двух участках – семь-восемь. У него там чуть ли не гектар неухоженный, весь лесом зарос. Он на своем участке грибы собирает. Скряга жуткий…

И с радостной улыбкой обратилась к старичку, протягивая к нему обе руки:

– Анатолий Васильевич! Сколько лет, сколько зим! Как вы поживаете?

Глазки старичка залучились. Он схватил протянутые к нему ручки и покрыл их поцелуями.

– Леночка! Счастье мое! Как я рад тебя видеть! У меня и для тебя подарочек приготовлен!

Ковригин слазил за пазуху своей брезентухи и вытащил оттуда CD-диск. С обложки торжественно сиял он сам – лысой физиономией, белой манишкой и черным смокингом. Поперек обложки уже красовалась сделанная красными чернилами дарственная надпись.

– Это моя последняя запись, – лопаясь от гордости, провозгласил музыкант.

– Спасибо, дорогой Анатолий Васильевич!.. А это, познакомьтесь, Валерий Петрович, полковник. Он друг нашей семьи и немного поживет в нашем доме.

Пианист настороженно протянул Ходасевичу ладошку.

– Валерий Петрович частный сыщик, – пояснила Елена, – и попытается отыскать мою маму.

В глазах Ковригина – Ходасевич готов был поклясться – промелькнул оттенок страха и даже паники. Однако музыкант тут же постарался скрыть свои чувства за неискренней улыбкой.

– Очень, очень приятно! Милости прошу ко мне в гости, в любое время дня и, как говорится, ночи.

– Анатолий Васильевич, – почтительно пояснила Лена полковнику, – заслуженный артист России, заслуженный деятель искусств, лауреат многочисленных всесоюзных, всероссийских и международных конкурсов.

– Почту за честь знакомство с вами, – коротко поклонился Ходасевич.

Хозяйка, художница Люба, подвела к ним еще двоих гостей. Ими оказалась парочка. Холеная дамочка лет тридцати держала под руку сорокалетнего мужчину. Мужчина, сухощавый и в очочках, был похож на осетра. Женщина с ухоженным лицом и в черных очках сверкала бриллиантовыми серьгами.

– Это мои соседи напротив, – пояснила Любочка.

– Проживающие по адресу: Чапаева, один? – любезно поинтересовался Ходасевич.

Любочка воскликнула со смехом:

– О, да вы, Валерий Петрович, здесь уже все знаете! Что значит – частный детектив! Может, вы уже в курсе, как ребят зовут?

– Никак нет.

– Тогда представляю вам – Андрей Ильич Марушкин и Оля… Оля… Извини, ни отчества твоего, ни фамилии я не знаю…

– Это совершенно неважно, – царственно пожала плечами соседка, обращаясь к полковнику. – Зовите меня просто Оля.

Валерий Петрович вспомнил детский смех, раздававшийся часом ранее из-за забора дома номер один, и решил схулиганить. Отчего-то ему показалось, что его выходка должна произвести впечатление и на Любочку, и на важную Олю.

– А с кем вы оставили вашего ребенка? – осведомился у парочки полковник.

Марушкин и Оля переглянулись и дружно нахмурились.

– Ребенка? – ледяным тоном вопросила Ольга. – Моего ребенка? Она сейчас спит. Дети должны спать днем, знаете ли.

Неловкий момент прервала Любочка. Она захлопала в ладоши и закричала:

– А теперь – к столу! Всех прошу к столу!

Гости, обитатели улицы Чапаева, воодушевленно потянулись к стоящему на траве столу. На него уже успело нападать с березы несколько огненно-рыжих листочков.

***

Разошлись довольно рано. Сидеть на улице оказалось довольно холодно – особенно после того, как зашло солнце. К тому же отсутствие спиртных напитков отнюдь не способствовало сугреву, расслаблению и сплочению общества. Последовало несколько довольно формальных тостов, превозносивших талант и добропорядочность именинницы. Гости отдали должное яствам, ею приготовленным – оказавшимся, без дураков, очень вкусными. И уже около шести все засобирались по домам.

Лена помогла хозяйке прибрать со стола и вымыть посуду – а в семь она, вместе с мужем, уже погрузилась в «Мицубиси» и отбыла в город. Иван, оставшийся на даче, тут же куда-то умотал. Он клятвенно пообещал и маме, и полковнику, что явится не позже одиннадцати.

Валерий Петрович уселся на веранде нового обиталища и открыл блокнот. Он прекрасно осознавал, что со двора виден весь как на ладони, но намеренно не ушел внутрь дома. Почему-то он был уверен, что нынешний вечер еще далеко не закончен.

Схему улицы Чапаева, сделанную днем, теперь появилась возможность значительно пополнить.

В соседях у исчезнувшей Аллы Михайловны были внезапно разбогатевший бизнюк Василий Елистратов – именно ему строили новый дом таджики, а также пианист, лауреат и скряга Анатолий Ковригин. О проживающих напротив художницы, в доме номер один, Марушкине и его сожительнице Ольге Лена ничего полковнику не успела рассказать. Кроме того, осталось неизвестным, кто проживал за колоссальным бетонным забором в доме пять – на дне рождения Любочки он не появился и разговора о нем не заходило. А также кто жил в доме номер три.

Ходасевич выписал в блокнот в столбик:

Любовь Перевозчикова

Василий Елистратов

Анатолий Ковригин

Андрей Марушкин

Едва Ходасевич покончил со списком, в дверь веранды постучали. Полковник захлопнул блокнот и поплелся открывать.