Читать книгу Изъян - Анна Инк - Страница 3

«Мизандрия = Вырождение» – читаю на куске бумаги.

Разгибаюсь. Давлю каблуком агитационную листовку. Да их здесь тысячи. Уродливые изломы старого ясеня как рогатки, из которых фальшивый ветер стреляет написанными от руки словами.

До встречи час. Я покидаю парк Целомудрия. Директивы. Поток людей, всунутый меж металлических отбойников, винт-подъём, секунды, выход. Я на центральной площади, над которой нависает самое высокое здание в нашем анклаве – стеклянный «Витрум» в 250 этажей. Его строгие контуры настолько перенасыщены диодными лампочками стального цвета, что вокруг здания образуется ореол: сам воздух вдоль стен (стерильный, как в барокамере) становится плотным от этого света, и масштабы небоскрёба кажутся фантастически громадными.

Вдоль фонтана ряд особей второго пола. Они замерли, как чёрные истуканы. В их руках эргосумы с широкими экранами. Они держат их кривыми пальцами на уровне грудной клетки. В каждом экране фотография. И подписи.

Диана 8дробь62 – пропала без вести

Илга 6дробь65 – пропала без вести

Саша 8дробь82 – пропала без вести

Лит 2дробь59 – пропала без вести

Тита3дробь98 – пропала без вести

Зоповцы охраняют живые стенды. Их идейка. Нагоняют панику.

Зал Центра Культуры уже полон. Полина машет мне рукой. У нас неудачное место: крайний ряд слева от подиума. Но Полина счастлива, ведь на этот показ может попасть не любая – вокруг главного дизайнера Элеоноры сейчас настоящий ажиотаж. А я бы опоздала, если бы встреча состоялась вовремя.

35 дней в Городе. Дома сейчас вечер, всё в золоте от солнца. Прячу циферблат часов, натягивая до пальцев рукава водолазки. Напротив меня надпись «150 лет эмансипации». Она сочится холодным неоном.

– Почему именно к Элеоноре столько внимания? – я в ожидании смотрю на Полину. – Что такого особенного она сделала?

– Как же? – моя инсоба отвечает мне удивлённым взглядом. – Она очень разносторонняя личность! Она работала на телевидении, в театре, занималась фотографией. Сейчас вот дизайнером стала. Тем более она не так давно начала делать карьеру – она ведь работала в инкубаторах. Бывшая суррогатная мать. Кто бы мог подумать, что женщина способна так резко изменить к лучшему свою жизнь?

– Да, но что в этом особенного? Многим суррогаткам удаётся достичь успехов и в других сферах.

– Ну, удаётся то удаётся, только вот за четыре года пройти пять карьерных лестниц – это, согласись, фантастика.

– Пять?!

Полина кивает с такой гордой улыбкой, будто речь идёт о ней самой:

– И во всех профессиях достигла пика, ни откуда не ушла просто так. – И продолжает взахлёб: – Элеонора к своим сорока трём годам выносила и воспитала больше десятка детей. Суррогатное материнство было её единственной профессией, что, сама понимаешь, не престижно. Но вдруг она уходит из инкубаторского дела, и пожалуйста, – Полина показывает то ли на электронные плакаты с эскизами нарядов, придуманных Элеонорой, то ли на переполненный зал, – самореализация и популярность.

– Значит, дело не в качестве её работы, а в том, что за минимальный срок она из неудачницы превратилась в успешную горожанку. И всем кажется, что если подражать её характеру, можно будет многого добиться.

– Если бы она некачественно выполняла свою работу, она бы не достигала пиков карьерных лестниц, тем более в такие короткие сроки, – возражает Полина. – Нет, правда. Она целеустремлённая, она быстро адаптируется… а если слухи подтвердятся, она станет одной из тех немногих цэрпер, которым удалось перейти в новый статус.

– Это куда? – хмыкаю я.

– Говорят, она собирается приобрести недвижимость загородом, – шепчет Полина.

В прорехе между полами занавеса на несколько секунд появляется одна из моделей показа, и снова исчезает за мягкой чёрной тканью. От её движения по шёлку пробегает дрожь.

– В качестве моделей она взяла девочек из коллектора, – шепчет Полина мне на ухо и с восхищением смотрит куда-то вдаль. – Какая же она молодец!

– Действительно, молодец – очень прагматично поступила, – продолжаю я спокойно, – взяла не стажёрок из театра, за которых надо платить, а использовала в качестве бесплатной рабочей силы маргиналок.

– Не называй их так! – обижается Полина. – Они не виноваты, что от них отказались матери. У вЫселов нет никакого понятия об ответственности. А многие девочки из найдёнышей становятся настоящими, достойными цэрперами.

«Най-дёёё-ныши…» – ехидно передразнивает мой внутренний голос. – «Как ласково она про отродье вЫселов говорит. И с какой гордостью говорит о цэрперах. Столько бесконтрольных эмоций за три секунды! Они вообще не стараются!»

Нельзя всех по Полине равнять. В Городе большинство женщин очень сдержанны. В этом зале таких процентов девяносто: сидят с каменными лицами, ряд за рядом, словно ледяные статуи – и попробуй спровоцировать их хотя бы на мизерный эмоциональный выброс.

«И согласись, что мы можем ими гордиться! Я смотрю на них, эмансипированных, рациональных, целеустремлённых, и я в восхищении!» – мой внутренний голос одаривает цэрперок снисходительными аплодисментами.

Действительно, женщины быстро адаптировались к новым условиям и научились зарабатывать немалый капитал на умении подвергать свои эмоции контролю. Я с пренебрежением смотрю на браслет «Пандора», который обязана носить каждая цэрперка, и я – пока я здесь. Этот браслет для них – всё. Его нельзя снимать никогда, потому что в любую минуту ты можешь совершить эмоциональный выброс, который пополнит капитал. Мы такие браслеты не носим, для нас существует другой подсчёт, и другие украшения. Я вспоминаю наши браслеты, изящные, с небольшим количеством драгоценных камней, и я вспоминаю дом.

– Ты чего улыбаешься? – Полина ещё больше обижается.

– Нет, просто ты действительно веришь, что эти несчастные девочки смогут сегодня проявить себя. А ты посмотри на плакаты. Судя по эскизам, не будет видно не мимики, ни жестов в этом… этом… что это, я не знаю.

– Утюг, Кира. Раньше женщины с его помощью избавлялись от складок на одежде. Они гладили для себя, для своих детей, и даже… – Полина наклоняется ко мне и заговорщически шепчет: -…и даже для своих мужчин.

– Я знаю, что такое утюг. И ещё, в отличие от тебя, знаю, что Элеонора – меркантильная эгоистка.

– Нет, ты серьёзно? – Полина втягивает голову в плечи. – Молодые девочки, не имеющие, как и мужчины, права выбора, могут почувствовать себя частью исторического события. Может у них в жизни больше и не произойдёт ничего интересного. Я считаю, что с её стороны это было… великодушно.

– Какой нам толк от великодушия? Нам нужна энергия, – бормочу я.

Полина поджимает губы:

– Для найдёнышей участвовать в таком мероприятии – шанс получить новые эмоции, это всё равно энергия для Города. Так что выгода есть – если рассматривать это с твоей суперрациональной точки зрения. Не понимаю, почему такой негатив к Элеоноре?

– Почему я считаю её лицемеркой? Она хочет побольше заработать, потому что собралась переходить к этапу «Родительство». А прикрывает всё это…

– Ты серьёзно? Элеонора? Человек, который только-только вырвался из инкубаторского болота, будет заводить собственных детей? Она не станет спускать все свои накопления на продолжение рода. К тому же ей всего сорок восемь… или у тебя есть достоверная информация?

Я наклоняюсь к её уху, утыкаюсь носом в гладкие волосы, пахнущие медью:

– Тогда зачем ей прицениваться к экземплярам во всем известном бутике?

– Ого-го…

Враньё, которое легко изобличить. Но пока она будет переваривать информацию, наш диалог замолкнет.

«Даже если ты скажешь ей правду, эта тупица ничего не поймёт» – мой внутренний голос хмыкает.

Я снова замираю на неоновой цифре, намекающей, что прошёл век и ещё полвека с тех пор, как опубликовали книгу «Загадка женственности». Говорят, что именно эта книга породила новую волну феминизма в Америке, когда в далёкие 50-е гг. ХХ века женщина оказалась на грани самовольного уничтожения себя как личности: при наличии образования она посвящала всю свою жизнь семье и домашнему быту. Тогда общим для всего мира оставалось одно: женщина всегда зависела от мужчины. Неважно, могла ли она обеспечить финансово себя, своих детей, того же мужчину – женщина всегда была неполноценна без второго пола. Вне зависимости от того, насколько этот второй пол был пригоден. И дело не в объективных фактах – это было культурной нормой. А теперь мужчина – всего лишь рудимент. Превосходство особи второго пола над женщиной в нашем Городе изничтожено. И пусть наш Город – единственный в мире, в котором это стало возможным в такой степени, но это лишь пока. Естественный процесс эволюции рано или поздно наведёт порядок на всей планете.

Подиум медленным темпом, в такт мелодичной музыке, набирает яркость освещения. Все места в зале заняты. Здесь нет ни одной особи второго пола; странно, что никто из элиты не взял в качестве сопровождения своего аполло. Зато женщины здесь любого сорта: тринадцатилетние стажёрки, только-только осваивающие свою первую профессию, сорокалетние офисные работники, у которых за спиной уже по одной-две карьерных лестницы, шестидесятилетние, приступившие к стадии «Родительство», есть даже парочка восьмидесятилетних, которые выиграли какие-то места в конкурсе самых красивых садов и под охраной ЗОПа были вывезены с экоферм обратно в Город на мероприятие. Индивидуальность всех этих женщин выражается в количестве и содержании их карьерных лестниц, которые подвергнутся обсуждению на фуршете после показа, степень личностного развития будет проявляться через реакцию на то, что подготовила для зрителей Элеонора, а уровень капитала продемонстрирован через вот эти аксессуары, производством которых занимается спонсор показа.

– Спонсор показа – «Глоссата», – экран за подиумом вспыхнул бликом солнечного света, который даже в исполнении мастеров компьютерной анимации вызывает бурное восхищение горожан. Я до сих пор не привыкну, что большинство женщин, в обществе которых я вынуждена находиться в течение последнего месяца, никогда не видели солнца. Голос с экрана продолжает: – Наша команда работает по четыре квартала в сутки, чтобы обеспечить каждую женщину неповторимым, единственным в своём роде дринкстиком! – Девушка замирает над гигантской прозрачной бутылью с длинным, изогнутым спиралью горлышком. На дне расцветает молочный цветок лотоса, и девушка подносит к своим губам инкрустированную разноцветными камнями трубочку для питья. – Дринкстики Глоссата – заветная сладость из любого сосуда! – Трубочка превращается в тонкий, искрящийся хоботок, и ловко проскальзывает в горлышко бутыли, и достигает сердцевины цветка. Победная улыбка девушки на экране символизирует, что нектар добрался до её языка.

По подиуму идёт Элеонора. На ней классический костюм цэрперы. Чёрная водолазка из вискозы, с высоким горлом и открытыми руками – видны плечи, полные руки; запястья в браслетах, среди которых обязательный «Пандора», а на левой руке ещё и тяжёлые часы. На Элеоноре тонкие кожаные штаны, тоже чёрные. Сумка через плечо, удобные ботинки на небольшом каблуке. Её волосы свободно ложатся на плечи. Подходит к краю подиума. Ей хлопают громко. Она заразительно вздыхает полной грудью. Расплывается в улыбке. Несмотря на чёрные одежды она вся блестит: жемчужные зубы, сияющие глаза, украшения на руках, и серебряный ремень на бёдрах с кодовым замком. Такой ремень используют почти все цэрперы до сих пор. У каждой женщины свой индивидуальный номер, который знает только она. Это символ новой эпохи в жизни женщины – когда она, отказавшись от сексуальных контактов, вынуждена была любыми способами отгораживаться от вредной привычки. Первые такие ремни появились в 30-е гг. XXI века. Исследования тех лет показали, что для 73% женщин необходимость назвать код своего пояса мужчине, с которым она собиралась вступить в половой контакт, создавали временной вакуум, который позволял ей одуматься и не совершать коитус.

Элеонора говорит:

– В последние пять лет ситуация в нашем обществе неспокойная. Мы начали осознавать, что вырваться из замкнутого круга на практике гораздо труднее, чем гласит идеология. В чём наш смысл жизни? Освоение бесчисленных профессий, обустройство жилища, которое будет покинуто по завершении очередной карьерной лестницы, и угасающая с каждым днём надежда, что мы сможем достичь чего-то большего… надо только ещё немного постараться. Мы все знаем, каких усилий стоило женщине изничтожить стереотипы, притеснявшие её столетиями. Женщина заняла достойное место в обществе. Женщина позволила себе осознать, что она – базовый пол, и с точки зрения природы она не просто не хуже мужчины, она гораздо адаптивнее его… Однако… мы… нуждаемся во втором поле. Мы обязаны заботиться о мужчинах, пристальнее осуществлять отбор, быть избирательными, повторяю – избирательными, но не идеалистами. И что происходит сейчас? Мы продолжаем игнорировать генетический материал, который хранится в Банке, и копим Средства на донора. Мы отодвигаем этап обзаведения потомством далеко за границы пятидесяти лет. И большинство цэрпер не доживают до того возраста, когда их ребёнок вступает на свою первую должность. И тогда долгожданная дочь переходит на попечение государства – наравне с детьми, брошенными вЫселами, и наравне с особями второго пола. И вы знаете, что случается с такими детьми… Мы должны воздействовать на тех, кто делает законы. Должны решить вопрос соответствия свода ОП реальности. Я считаю, что необходимо допускать биологических отцов к ответственности за ребёнка, – в зале раздаются возмущённые «ха» и испуганные «ах». Элеонора повышает голос: – Ведь наши доноры гораздо моложе нас, и могут выделять Средства для ребёнка в том случае, если биологическая мать уходит на пенсию или умирает, – Элеонора замолкает и внимательно разглядывает зал. Теперь она не встречает никакой реакции. – Но… мы не должны впадать в крайности. Давайте попробуем задуматься об этом… И в подтверждение своих убеждений, своей приверженности обществу свободных женщин, я представляю вам свой показ, на который меня вдохновил образ жизни женщин в пригородной Америке 50-х гг. ХХ века, описанный в известной книге «Загадка женственности». Смотрите, что были женщины тогда. Смотрите и помните.

Допустить мужчину к ответственности за ребёнка – да она совсем рехнулась!

На подиум выходит девушка в наряде бытового прибора. Её туловище представляет собой прямоугольник из серой парусины. На месте сосков и лобка чёрные круглые рычаги, над пупком продолговатая серебристая ручка от духового шкафа, за прозрачной тканью которого истекает блёстками чучело общипанной курицы. Волосы модели вздыблены, покрыты серой краской, у основания шеи пухлое кольцо из шифона терракотового цвета. Модель держит эмалированные крышки от кастрюль в обеих руках, и по ходу движения изображает, будто поочерёдно бьёт себя ими по голове. Она спускается в зал, проходит мимо рядов, зрители провожают её до самого выхода, выворачивая шеи.

Теперь по подиуму идёт девушка, завёрнутая в гобеленовое покрывало. Она еле переставляет ноги, обёрнутые тяжёлыми цепями, и волочит за собой колёса, на которых выведено яркой краской «швейная машинка „Зингер“». Шея модели обмотана разноцветными нитками разной длины, которые вздрагивают, как только она делает очередной тяжёлый шаг. Её пальцы на руках растопырены, длинные красные ногти на них пронизаны иголками. Она поворачивается спиной. Я вижу, что волосы модели собраны в хвост у шеи, и перетянуты штопанным носком. На её ягодицах, обтянутых жёсткой тканью, красуется аляпистая заплатка.

Прежде, чем девушка успевает исчезнуть за краем занавеса, появляется следующая модель. Когда две девушки поравнялись, они быстро соприкоснулись ладонями, будто передавая друг другу эстафету. У новой модели образ пылесоса. Кусок блестящей жёлтой ткани на её туловище задрапирован в форме груши. Аналогично с одной из её предшественниц на грудях и лобке имитация рычажков и кнопок. Рот модели широко распахнут, и её губы обхватывают чёрное круглое кольцо, от которого начинает свой ход шланг из чёрной гофрированной кожи: он обхватывает её за шею, кривой линией бежит по позвоночнику, путаясь в длинных блекло-коричневых волосах, проскальзывает между её ног и уходит туда, где пупок.

Я перевожу взгляд в зрительный зал. На лицах аудитории ужас и возмущение. Аффективность превалирует над рациональностью. Если бы Элеонора была из элиты, она за это представление получила бы увесистый объём Средств. А ведь провокация-то примитивнейшая.

В моей сумке подпрыгивает эргосум. Белый экран выдаёт напоминание: «Пора идти!».

– Мне нужно отлучиться, – я тронула Полину за плечо. Поймала её отрешённый, полный слёз взгляд. Мне даже немного жалко её. Она сейчас тратит впустую столько эмоций, которые могли бы стать психарами, принести ей капитал, а Городу – энергию.

Выхожу на улицу с непроизвольной мыслью, что сейчас смогу сделать глубокий вдох. Воздух в Городе – самое отвратное для меня. Купол герметично закупоривает всю эту локацию. Ни одна единица энергии, выработанная горожанами, не должна миновать интерференционные фильтры над моей головой. Я понимаю, что если бы не это изобретение, у нас не было бы ни электричества, ни независимости от других государств, ни работы. Но солнечный свет и чистый кислород большинство цэрпер никогда не пробовали, и не успеют. И здесь, в центре Города, где самая высокая точка купола, работа кондиционеров, трубы которых тянутся под землёй от далёкой природы, почти бестолкова.

Снова идти по директивам. Мне не пришлось бы бегать туда-сюда, если бы Киль так бесстыже не опоздала на встречу.

Когда я впервые оказалась в Городе, я не знала, как пользоваться директивами. Только помнила о разных жутких историях, что если попасть во встречное движение – можно вообще погибнуть. Мой внутренний голос ругал меня, что я не поехала на электромобиле. А я хотела добраться пешком. Я хотела запомнить этот раз в Городе – не потому, что он был первым, а потому что в тот день я должна была купить себе аполло. И я стояла на краю Города. И как назло было пустынно. Только позади, у дороги, ведущей к стене купола, группа особей второго пола отмывали, ползая на четвереньках, бетонные отливы. Я несколько раз обернулась на них. Мужчина не смеет помогать женщине. Но один из них поднялся с колен и пошёл в мою сторону. Белый халат с капюшоном. Огромные пластиковые очки, перечёркивающие ободом брови. Звонкий голос, приглушённый маской. Он сказал:

– Восемь линий директив: четыре в одном направлении, и четыре в обратном. Вперёд всегда правая сторона от Вас. Директива 1, неоновая – пешеходная дорога для цэрпер, директива 0, красная – для особей второго пола, директива 3, зелёная – велосипедная зона, директива 2, золотая – проезжая часть для электромобилей.

У парка тротуар, и он полупуст. Непрерывный вечер раскрашивает бутафорские деревья тусклым бронзовым цветом. Наблюдаю за красной директивой. Доноров в ней различить легко. В первую очередь по осанке – расправленные плечи, задранный подбородок, быстрый, уверенный шаг. Цэрперы второго пола так сутулятся, что занимают своей неуклюжей позой больше места, чем хотели бы. И их семенящий шаг, согнутые коленки, прижатые к туловищу локти – всё это мешает им двигаться быстрее. Маленькие мальчики выглядят совсем иначе. Пока воспитание их не переламывает, они активные, дерзкие, самонадеянные. Но они очень быстро взрослеют. Даже слишком. Они уже в три года понимают, какими должны казаться, чтобы получить лучшую жизнь.

– Пожалуйста, простите, – молодой человек, повернулся ко мне лицом и замер. Я не сразу поняла, что он задел меня, когда проходил мимо.

– Иди. Я ничего не почувствовала.

И он быстро удаляется от меня вдоль ограждения парка.

Убрать бы все места, где женщина и особь второго пола могут соприкоснуться.

Я достаю эргосум. Он автоматически определяет моё местоположение, и я отправляю «анонимку» в ЗОП: координаты 55.7463/37.5462, время 21.31, нарушение Статьи 1 ОП (категория «прикосновение»), мужчиной в возрасте от 22 до 25, рост 185—190, тёмные волосы.

Почему они настолько омерзительны? Как будто воспитание не просто лишает их мотивации достижения, а ко всему прочему выдёргивает из их дефективного тела позвоночник, и втискивает на его место аморфное нечто. Воспитание мужчины-цэрпера – это лоботомия характера. И как после этого можно говорить, что стоит подпускать этих ничтожеств к детям? Ведь большинство цэрперок вынуждены обращаться за некачественным генетическим материалом. Если бы я была цэрперкой, я предпочла бы остаться бездетной, чем покупать ген. мат. в Банке – лучше никогда не пережить этап «Родительство», чем получить из лона суррогатной матери дочь, похожую на одно из этих скрюченных существ в директиве 0.

У главного входа в парк стоит несколько сотрудников ЗОПа. Ворота почему-то закрыты.

– Санитарный день, – выдаёт один из охранников, приглаживая огромной ладонью свою профессиональную причёску «Платформа». Мужчина красивый, темноглазый, светло-русые волосы, треугольники верхней губы чётко очерчены – очень похож на меня. Мог бы стать хорошим донором. Жаль, что все зоповцы стерильны.

– Ага, – протягиваю я, засмотревшись на широкие плечи зоповца. – Подождите. Как закрыт? Я была внутри меньше часа назад.

– Непредвиденные обстоятельства.

«Из-за листовок», – подсказывает мой внутренний голос. – «Пока они их все соберут…»

– До какого времени будет закрыт парк?

– До второго квартала суток завтрашнего дня.

Я разворачиваюсь и иду вдоль ограждения. И где мне теперь искать Киль? В сообщении было сказано, что если встреча не состоится до 21.45, переносим всё на другой раз. Но на моём браслете почти не осталось Средств.

«Мерзкие особи второго пола!» – ворчит мой внутренний голос. – «Если бы в парке установили камеры, никто не осмелился бы устроить там этот бардак!»

Этого они и добиваются. Зоповцы. Всё взять под свой контроль. Особи второго пола не могли добыть ручку и бумагу, они и пользоваться-то ими не умеют. Это дело рук ребят из ЗОПа. Они сделали листовки у вЫселов, и сами же их разбросали. Могли бы не устраивать спектакль, действовать открыто. То, что я сегодня видела на площади – гораздо хуже, но там свою причастность они не скрывали.

Нужно всё-таки попробовать добраться до памятника.

«Сейчас?!»

А когда ещё? Вдруг Киль там? Вот будет позор, если она смогла туда попасть, а я – нет, и из-за меня встреча сорвалась.

Я ещё раз оглядываюсь по сторонам. Здесь только тротуар разделяет парк и стадион «Спарта». Нет директив, и пустынно. Диагонали, создающие причудливый узор забора, служат мне ступенями. Немного усилий, и я на запретной сегодня территории.

В парке работает аварийное освещение. Оно ложится мутным красным отблеском на выпуклые конусы пластмассовых кустов. Очень тихо. Я включаю эргосум на режим паралича. Прохожу мимо искусственных елей, и следую к памятнику. Я уже вижу его впереди, потому что аллея идеально прямая. Дорожная поверхность гладкая, не скользкая. Когда парк работал, на дороге голограмма изображала накрываемую волнами густую изумрудную траву. Можно сказать, что это место даже красочнее, чем частные сады загорода.

«Уж чем твой-то точно!» – хрюкает мой внутренний голос.

Ничего-ничего. Скоро Себастьян станет моим аполло, и тогда мой сад будет самым лучшим в сообществе.

Надо мной возвышается фигура женщины, исполненная в разноцветном стекле. Её лицо кажется мне невыразительным. Женщина 20-х гг. ХХI века не могла выглядеть так, как любая среднестатистическая цэрпера. Основательницы нового общества принадлежали старой формации, их жизнь была перенасыщена от свободы эмоций, и это отражалось на лице. Памятник посвящён Кристине, которая была одной из первых членов политической партии ЦЭРПЕРА и отвечала за пропаганду целомудрия. В её жизни было много мужчин, которые её разочаровали, и много ошибок, в которых она открыто признавалась. Сдержанные и холодные горожанки моего века очень похожи друг на друга – необходимость постоянного самоконтроля лишает их индивидуальности. Нет никаких сомнений, что автор скульптуры старался максимально приблизить облик Кристины к тому образу, который распространён среди цэрпер. Они должны думать, что их корни уходят гораздо глубже, чем есть в действительности.

Я в отчаянии огибаю памятник несколько раз – здесь никого нет. Моя рискованная вылазка была напрасной. На часах 21.41. Для порядка подожду ещё четыре минуты.

Сажусь на скамейку. Над моей головой нависают блистающие сталью иголки кустов боярышника. Среди них гроздья ягод – они кажутся такими мягкими, что я не выдерживаю и прикасаюсь к одной из них. На ощупь похоже на резину. Мерзость! Но цвет яркий, даже в таком мраке видно, что они насыщенного оранжевого цвета. Я пытаюсь вспомнить, какими должны быть сейчас ягоды на кустах боярышника в моём саду. Я вряд ли увижу их в этому году, они опадут до моего возвращения. Сейчас конец августа. А вернусь я, скорее всего, не раньше ноября. Сад уже будет стоять голым. Хотя… учитывая экологические катаклизмы, которые происходят у нас после строительства купола, я ничего не могу предсказать про природу. Говорят, что самые необычные природные явления происходят в окрестностях Гиблого места: всего пара километров от купола на севере нашего анклава. Но ехать придётся мимо поселения Ы. Вот бы взглянуть на них…

– На кой тебе вЫселы?

Причём тут вЫселы? Я не про вЫселов, я про окрестности Гиблого места.

«Это не я…» – шепчет мой внутренний голос.

– Тихо… – шипит мужской голос.

– Срезай через пятый сектор, я по аллее!

Я бегу. Я даже не успела понять, что произошло, но я побежала.

«Зачем, дура?! Они всё равно тебя поймают!»

Это ЗОП?

Я поскальзываюсь на искусственном склоне и съезжаю в овраг. Вскакиваю и ползу вверх. Кажется, я выбрала самую крутую часть склона.

Что же мне делать?

Я беру правее. Совсем рядом с моим ухом пролетает что-то тяжёлое.

Это была рука? Нож?

«Ветка. Ты пролетела мимо ветки. И ударилась об неё щекой. Остановись!»

Ничего не чувствую…

– Вижу объект! – голос за моей спиной, шагах в десяти.

Если второй побежал по аллее, куда мне? Ещё вправо.

– В седьмом секторе преследуем объект! – голос другого мужчины, и я бегу прямо на него.

Налево.

«Остановись, это бессмысленно!»

Я вижу просвет за высокими треугольниками искусственных ёлок. Ограждение парка, а за ним проспект, залитый городским освещением.

У меня получилось!

Между двумя ёлками низкая арка, и я влетаю в неё. Из-под земли вырастает препятствие. Я почти успела остановиться. Впечатываюсь ладонями в холодную ткань.

Второе препятствие появляется сбоку. Его широкая фигура окончательно загораживает арку между деревьями. Я больше не вижу просветов в ограждении парка. Я в темноте. Меня поймали.