Читать книгу Мне должно это нравиться - Анна Инк - Страница 5

Белая пелена сменяет каменные башни. Лес обступает разом. Влажный снег утяжеляет ветви, превращает тропу в туннель. Я сбавляю темп. Бег здесь как сквернословие. Кощунственно лишь глянуть.

Смотреть широко открытыми глазами.

Она ждёт меня в центре заледеневшего озера. Одинокая фигура в серой одежде. Только глаза цветные. Её тёплые карие глаза. Встречают меня с надеждой. Которую я снова разрушу до предпоследнего камня.

– Ничего, – я пускаю взгляд в норку между толстыми шерстяными нитями её шарфа. Ласкаю глазами кончик ключицы под краем маленького золотого крестика. Только я знаю, какая сладкая на вкус её белая кожа там.

И тот.

Эта мысль приводит меня в бешенство. Пальцы разом сжимаются, до хруста, до рези в ладонях.

– Я ничего не нашёл, Мари. Прости, хорошая…

– Пусть так, – её голос звучит глухо сквозь плотную хирургическую маску. – Я всё равно тебе благодарна…

– Дай мне ещё немного времени, – голос-предатель срывается на хрип.

– Костя, ты сделал всё, что мог, – её приветливость не милосердие – жалость.

– Я так виноват перед тобой.

Делаю к ней шаг. Но она отступает на все два. Я бы всё отдал, чтобы прижать её к себе. Вдохнуть её запах. Чтобы чувствовать, как она плавится в моих руках. Целовать её щёки и губы, которые я не видел уже полтора года, и которые она никогда мне больше не покажет.

– Позволь обнять тебя. Пожалуйста.

– Нет.

– Хотя бы взять тебя за руку.

– Раны… Раны опять загнивают. Я не хочу, чтобы этот запах стал последним напоминанием обо мне. Не так. Не так мы должны были расстаться.

Она подносит руки в перчатках ко рту, греет их собственным дыханием, сочащимся сквозь белое сито хирургической маски. Я слышу треск. Будто под ней проваливается лёд.

Взглядом вниз. Она задирает юбку до самых трусиков. Её колени гнутся в обратную сторону. Надламываются. И она обрушивает себя вниз. Взглядом по излому её тела, от обрубков колен к голым бёдрам. Чёрная нить вшита в рану, извивается в распухшей красноте, перечёркнута сгустками склизко-белого гноя.

Приступ тошноты. Глаза застилает пелена. Я на колени.

Она ползёт. Приближается ко мне, волоча обрубки.

Ощущаю её запах. Новый. Омерзительный запах её гноящейся плоти.

Рука на моём плече:

– Ты даже сейчас дрожишь. Ты никогда не боялся холода. Тебя трясёт не от холода. Ведь так? Ведь так? – слышит, как я сглатываю. И голос её становится нежным: – Единственное, что приносит мне облегчение: знать – ты не видел, что он сделал со мной.

– Костик, милый, вставай, – наигранно писклявый голос. Я вздрагиваю. Распахиваю глаза. Шея трещит, когда склоняю голову набок. Елисей щекочет меня за ухом как кота и лыбится. – Вставай, соня, – его низкий голос окончательно сошёл на визг.

– Мы приехали? – сбрасываю его руку. Машина припаркована под яркой вывеской золотого цвета. – Я долго спал?

– Ты отрубился в середине разговора.

– Извини. – Выдыхаю. – Мне снилась Маша.

– Сочувствую, – поджимает губы, смотрит сквозь лобовое.

Откашливаюсь:

– О чём мы говорили? До того, как я уснул.

– Видимо, тебе это не так уж интересно.

– Ковальски. Ты говорил про их встречу с отцом. Он покупает клинику.

Елисей ржёт. По щекам пошли глубокие складки, веснушки растянулись.

– Ковалевский. И не выдавай желаемое за действительное. Ковалевский хочет её купить, но твой отец отшивает его уже в третий раз. Хотя цена предлагается интересная, даже для вашей состоятельной семьи.

– Нет никакой семьи. И я ясно дал понять, что возвращаться не собираюсь.

Елисей долго выдыхает:

– Не понимаю, ведь это твоё детище.

– Я потерял к этому интерес. Окончательно. И к клинике, и к медицине вообще.

– Когда ты поймёшь, что очень ошибся, будет уже поздно.

– Я долго думал…

– Долго? Да ты бухал каждый день, на протяжении целого года! Долго он думал.

– Слушай, я всё решил. Мне плевать, что будет с клиникой. Пусть её купит Ковальски, разрушит землетрясение, явится сатана, и сожжёт дотла. Что угодно. Пле-вать.

– Я провожу в твоей клинике дни и ночи напролёт, – он успешно сдерживает приступ раздражения, а обиду мастерски скрывает. – Я искал тебя в самых богомерзких заведениях города, чтобы ты подписывал бумажки. Сам читал каждый документ. Договаривался с поставщиками оборудования. Проводил собеседования со специалистами. Отмазывал тебе перед прессой. Разбирался с налоговой. Улаживал конфликты с клиентами. Чтобы, когда ты очухаешься и соизволишь вернуться к делу, тебе было куда возвращаться.

– В этом-то и загвоздка. Ты там по факту – никто, – Елисей сглатывает. – Я – хозяин. И мой отец. И нам обоим насрать на эту клинику.

– А как же Мила? И другие девушки с несчастной судьбой и больными родителями/детьми? Как будешь спасать их жизни? Мои связи быстро растеряются, если я не буду в деле. Свои ты уже растерял. Остался только я, и Каринэ. Больше никто в тебя не верит.

– Мила – единичный случай. Больше никого не будет. Я больше ни о чём тебя не попрошу. Только об одном: забей на клинику. Пусть отец делает что хочет. Просто не езди туда. Всё сдуется за месяц. И он сам с удовольствием продаст её за бесценок. Ковальски будет рад до жопы.

– Ковалевский. И он очень зол. Я бы на твоём месте отнёсся к этому серьёзно.

– А что может произойти? Он попытается прихлопнуть моего отца? Да пожалуйста! Мне – плевать.

– Возможно, ему и не придётся этого делать. Скоро всё решится само собой.

Я поворачиваю к нему голову. Спесь слетела за секунды. Блефует?

– Я считаю, что ты должен знать. Твой отец проходил обследование. И всё очень плохо.

– Что у него?

– Он харкает кровью, как ты и пожелал ему некоторое время назад.

Немеющие пальцы нащупывают пачку сигарет в кармане.

– Да я ведьма, – делаю затяжку.

– У тебя просто защитная реакция. Шок.

– Значит, ты об этом хотел серьёзно поговорить?

– Можешь предложить тему серьёзнее?

– Сколько ему осталось?

– Мало, очень мало, Кость. До весны он не дотянет.

– И ты, как ангел милосердия, решил нас примирить перед его кончиной, – приоткрываю дверь и стряхиваю пепел в серый снег. – Может, ещё и мать мою найдёшь, чтобы она простилась, как подобает, с бывшим любимым муженьком?

– Ты хочешь её увидеть?

– За последние двадцать лет я увидел её всего раз, и ты помнишь, чем это закончилось. Проживу ещё двадцать, а там, глядишь, и она сдохнет. Надо только придумать, каким способом. Интересно, а моя ведьминская магия действует, только когда я выдаю пожелание лично в лицо объекту?

– Пойдем, – он вылезает из машины. – Давай, Кость. Выметайся из моей тачки.

Ноги плохо слушаются. Мне что, в действительности его жалко? Я уже очень давно желал ему смерти. Мучительной и медленной. И, кажется, так оно и происходит. Где же оно – ощущение триумфа? А нет. Только опустошение. Потому что я всегда хотел задавить его собственными руками.

Елисей смотрит в землю, поддевает грязный сугроб мыском ботинка.

– Кажется, ты переживаешь за него больше, чем я, – констатирую факт.

– Я не раз говорил тебе, что ты сам виноват.

– В чём?

– В том, что я общаюсь с ним больше, чем его собственный сын.

– Я не ревную, если ты к этому, – бью пальцем по сигарете, и тлеющий табак вываливается из неё шматком. – Лучше бы он усыновил тебя, вместо того, чтобы производить меня на свет.

Елисей ничего не говорит. Он недвижим. Только всегда светлый серый взгляд наливается свинцом. Здесь я был не прав.

– Извини, я погорячился, – хлопаю его по плечу. – Давай сменим тему.

– Сколько можно тянуть? Ты деградируешь. Возьми себя в руки. Я не хочу, чтобы после его смерти ты снова впал в депрессию, ушёл в запой, или ещё чего похуже. Ты только оправился после… на этот раз всё можно исправить. Потому что заранее известно, что будет. Я хочу, чтобы ты вернулся в профессию. Продолжил своё дело. А я, как и сейчас, буду помогать тебе чем смогу.

– Я подумаю над твоим предложением, – формально, холодно. – Идём внутрь?

– Поздно. Он приехал.

Я слежу за взглядом Елисея. Машина моего отца подъезжает к кафе, и паркуется недалеко от нас.

Вылезает. Собственной персоной.

– Встреча подстроена тобой.

– Вы должны поговорить, – теперь Елисей хлопает меня по плечу и уходит.

По дороге к машине пересекается с моим отцом, они обмениваются рукопожатием, и расходятся в разные стороны.

Недалеко от входа в кафе отец останавливается. Смотрит на меня. Ждёт. Улыбается искусственно. Якобы дружелюбно. Кажется, хотел развести руки, чтобы пригласить в объятия. Но приступ стирает и маску, и показушные намерения. Он заходится от кашля. Я сглатываю. Закуриваю новую сигарету.

– Хочешь повести? – отец убирает платок в карман распахнутой дублёнки и вытаскивает ключи от машины, держит брелок двумя пальцами, на вытянутой руке.

– Ты же говорил, что больше не подпустишь меня к своему имуществу.

– Всё сердишься? Я тогда просто вспылил. Сегодня поведёшь ты, Костя, – отец делает несколько шагов навстречу, вкладывает в мою ладонь ключи, сжимает мои пальцы. Достаёт из кармана железную флягу. Крышка клацает, отваливаясь на корпус, и в морозном воздухе теперь пахнет виски. – Ты же не позволишь своему отцу пьяным поехать за рулём. В прошлый раз это очень плохо закончилось.

Сука, давит на больное. Его самодовольная рожа напрашивается на кулак. Оставить вмятину в его обрюзгшей красной щеке. Пнуть разок в живот, когда он повалится на снег. Это принесло бы мне столько удовольствия.

– Ты уже знаешь? Елисей сказал тебе?

– Надеялся, что я посочувствую?

– Ты такой же жестокий, как твоя мать.

– Как вы оба вместе взятые. Плоть от плоти, – давлю сигарету пяткой. Расплющивается, намокает в снегу. – Чего ты ждёшь? Что я научусь на ваших ошибках? Мне должно нравиться самоутверждаться за счёт того, что я поступаю человечнее, чем мои родители?

– Тебе должно нравиться жить, – с видом философа отводит глаза в сторону, делает глоток из фляги. – А ты сам всё портишь. Несмотря на созданные условия.

Я усмехаюсь. Сжимаю ключи. Иду к машине. Пальцы после его прикосновений как в грязи. Хочется вымыться. Вываляться в снегу.

Отодвигаю кресло назад. Кнопки выворачивают зеркала так, чтобы я видел всё.

– Соскучился по роскоши? – он сыто улыбается, рассматривая меня за рулём.

– Мне никогда не нравилась эта машина.

– Она и не твоя. Твоя ждёт тебя в гараже. А ты всё не приходишь. Автомобиль – он же как животное. Верный пёс. Конь, – делает очередной глоток.

– Убери. В салоне будет вонять.

– Признают только своего хозяина… Ты в курсе, что Машин отец разыскивает тебя?

Мы отъезжаем от кафе. Только бы дороги были посвободнее. Побыстрее расправиться с этим.

– Он презирает тебя. Хотя даже не знает, насколько прав в своём презрении, – снова запивает слова глотком виски. – Только догадывается. Так вот пусть эти догадки останутся при нём.

– Я остановлю в «Северном». Припаркуюсь у магазина, недалеко от своей квартиры. А ты поедешь на такси.

– Нет. Ты отвезёшь меня домой, и останешься дома.

– Это уже не мой дом.

– Где же твой? На квартире одной из своих девиц?

– Нет. У меня нет дома вообще. Ещё не заработал.

– И не заработаешь никогда. Ты всё профукал. Образование, профессию. Зачем? Я же всё для тебя сделал.

– Перестань, а.

Он замолкает. И даже убирает флягу. Дышит тяжело. Упёрся локтем в дверь машины. Его губы выдают эмоцию отчётливо: он разочарован.

Елисей прав. Нужно разобраться сейчас, пока мой отец жив.

Придавливаю педаль газа, и мы едем к окраине города.

– Я привезу тебя домой, и мы поговорим. Нужно решить вопрос с клиникой. Ты должен принять, что я не вернусь туда. Сам поступай с ней как хочешь. Мне всё равно.

– Я позволил тебе самому выбрать дело по душе. Я не трахал тебе мозг тем, что ты должен продолжить семейную династию. Неинтересна политика – принял. Хотел спасать жизни – давай, пожалуйста. Лучший университет, курсы, связи. Самое обидное в том, что у тебя хорошо получалось, Костя. От начала и до конца. Оценки. Рекомендации. Интернатура. Проведённые операции ещё там. Ты действительно мог бы стать одним из лучших. Самым лучшим. Ни одна твоя операция не закончилась крахом. Ты об этом когда-нибудь задумывался? Ты людям жизни спасал. И вдруг решил забить. Пусть дохнут, да? Думаешь, мне на зло? Да ты не мне подгадил. Ты себя наебал.

– Я знаю, что ты давал взятки. Ты всех покупал. Всё, что говорили – враньё. Меня продвигали за твои деньги.

– Чушь!

– Брось. Я выучил тебя наизусть за эти двадцать девять лет. Ты не можешь оставить что-то без контроля. Ты должен контролировать всё. Даже с кем я трахаюсь.

– Ну что ж, как-то ты выбрал сам. И где она? Где твоя маленькая Машенька?

– Хватит.

– А я тебе скажу. Вот там, – он тыкает коротким пальцем в потолок салона, – высоко в Раю. Счастлива до усрачки, что сдохла. После того, как он её во все дыры выебал.

Бью по тормозам.

Кровь хлещет из его носа. Эта картинка перед глазами как навязчивое насекомое.

Я ударил собственного отца. Я ударил человека, который болен. Ударил человека, который скоро умрёт.

Пальцы отпускают голову. Вдоль машины туда-сюда. Нужно вернуться в салон. Посмотреть, как он там.

Извиниться.

После того, что он сказал? Ну уж нет. Он заслужил. Он не смел так говорить.

Просто развернусь и уйду, вот что. Пойду пешком. За минут сорок доберусь до квартиры, если быстрым шагом. А если бегом…

Слева от меня машина на дороге. Стоит метрах в тридцати. Как только я поворачиваю голову, свет фар гаснет. Но машина никуда не едет.

Елисей был прав? И за моим отцом кто-то следит?

Делаю шаг в сторону неизвестного автомобиля. Маленький. Красного цвета, или малинового. Вряд ли этот Ковалевский послал бы киллера на такой тачке.

Ковалевский послал киллера. Самому-то не смешно? Елисей, конечно, пересмотрел криминальных детективов. Скорее за рулём девушка, и она просто заблудилась. А тут ещё я резко дал по тормозам, и выскочил из машины как ошпаренный. Испугалась, вот и стоит поодаль.

Порыв ветра сносит с леса снег. Лицо обдаёт ледяным вихрем. С дерева слетает тяжёлая ветка, и обрушивается на капот красного/малинового автомобиля. Машина, по-прежнему без включённых фар, начинает движение назад.

Я возвращаюсь к отцу.

Его голова запрокинута. Он держит платок у носа.

– Наклонись вперёд, что ты делаешь? – я упираю ладонь в его лопатки. – Опусти подбородок. Ниже, прижми к грудной клетке.

Тяжело выдыхаю. Если у него начнётся приступ кашля, он прямо здесь и задохнётся. Не надо было мне ехать. Тогда ничего бы этого не произошло.

Я мягко жму газ, и уже через десять минут мы въезжаем в посёлок. Как только арка ворот остаётся позади, салон заливает светом. По сравнению с неосвещённой дорогой вдоль леса всегда кажется, что ты попадаешь в другой мир.

Некоторые дома уже украшены гирляндами. В прошлом году не было ни одной. Хотя нет. В позапрошлом. В том ноябре я был невменяем.

– Где пульт? – я роюсь в бардачке.

– В отсеке подлокотника.

Коричневые дверцы собираются гармошкой под потолком двухуровнего гаража. Отец всё-таки достроил второй этаж. Он всегда мечтал сделать там бильярдную. Так было модно в девяностые. Как будто дома места мало.

Я долго смотрю на лысеющий затылок. Чувство жалости стягивает изнутри.

– Ты как? Дай посмотрю, – он бьёт меня по протянутой руке.

Выходит из машины. И прежде, чем захлопнуть дверь, бросает:

– Я завтра же займусь переоформлением клиники на тебя. Хочешь, чтобы твоё детище погибло – убей его сам.