Читать книгу Бегом на шпильках - Анна Макстед - Страница 12

Что меня всегда поражало, так это сколько в мире людей, которые делают ставки и выигрывают, рискуют и побеждают, в то время как я, – человек, который с момента своего рождения только и делал, что неукоснительно придерживался правил, – попадаю в беду, как только делаю шаг в сторону. Как же мне быть? Последние шестнадцать лет Бабс тащила меня через все, – неважно, через что. Когда нас бросил отец, – и пусть даже я не очень-то расстраивалась по этому поводу, – Бабс целый год делила со мной школьную парту (Франни тогда тщетно пыталась раздуть семейную ссору между своими родителями). С Бабс мне ни разу не пришлось следить за собой. Она вселяла в меня уверенность. И вот теперь, когда ее увели, я разваливаюсь на куски.

Нет, это не так. Я не разваливаюсь на куски, у меня все хорошо. И чтобы это доказать, схожу-ка я в спортзал. Или, может, лучше в бассейн? Не плавала уже тыщу лет, а ведь я обожаю плавать. Рядом с Хендоном есть бассейн, не хуже олимпийского, и, когда я жила в родительском доме, то каждое воскресенье проплывала по сотне раз туда и сюда, после чего пешком возвращалась домой и валилась спать. Я очень выносливая девушка. “ Ты же с самого начала знала, что это будет спортзал”, – думаю я, входя в тесный холл. Даже если это означало, что придется тащиться в город. Не могу устоять перед искушением бегущей дорожкой. Бабс же, наоборот, предпочитает бегать вдоль обочин: бегущая дорожка дает ей ощущение “быстрого движения в никуда”. А мне нравится.

– Знакомые все лица, – слышится сиплый голос.

Жму на красную кнопку “СТОП”, и, повернувшись, вижу перед собой богиню в черно-белой лайкре.

– Привет, Алекс!

И все – иначе я тут же брошусь обниматься. Я без ума от приветливых, дружелюбных людей – ну, вы сами знаете, тех, что благодарно поднимают руку, когда вы останавливаете свой автомобиль перед “зеброй”, давая им возможность перейти улицу; тех, что ловят ваш взгляд и понимающе улыбаются, когда какой-нибудь религиозный фанатик заводит свои нудные проповеди в вагоне метро; тех, что обязательно скажут: “Вы уронили пятерку, девушка”, когда вы ее действительно уронили, – в общем, тех, что на фоне всеобщей враждебности дарят случайные мгновения счастья просто так, ничего не требуя взамен. Тех, кого, к сожалению, не так много.

– Ты прямо слиплась с этой машиной, – говорит она. – Думаю, моя миссия на сегодня – затащить тебя на наши занятия по пилатесу.

– О! Спасибо. Я польщена. – Только через мой труп. Неаэробика. Фу! Черта с два ей удастся завлечь меня на своего пилатеса. Бессмысленная потеря моего драгоценного эндорфинного времени!

Четыре минуты спустя я уже лежу на голубеньком половичке, знакомясь со своими поясничными мышцами. Не уверена, что мне это нравится. В плане потоотделения – почти совсем ничего, и к тому же в зале сплошь жирные тетки, одна из которых все время пердит как тромбон, пытаясь дотянуться до пальцев ног. Едва не прокусываю губу, стараясь сдержать смех. Хотя упражнения с виду кажутся легкими, но не тут-то было. Даже простая команда, вроде: “Теперь садимся на седалищную кость, спину держим прямо, ноги вытянуты перед собой. Держим голову. Выше! Еще выше! Еще прямее! Работаем мышцами спины и живота”, на поверку оказывается мучительнейшей из пыток. Растяжка – это сплошь страдание и скучища, и я прихожу к выводу, что поступаю очень благоразумно, лишь делая вид, что работаю. Следующий маневр требует сесть на пол, упершись кончиками пальцев в согнутые колени, – “пальцы ног не должны касаться пола!”, – втянуть живот и, сгруппировавшись, перекатиться на спину, наподобие мячика, после чего – вернуться в сидячее положение, используя “трансверсус абдоминис”, что, как я полагаю, является не чем иным, как пижонским термином для мышц живота. Мне удается – опять же хитростью.

Алекс недовольно качает головой и ухмыляется.

– Ты используешь ноги для толчка, Натали. Забудь про ноги. Представь, что их у тебя нет!

Ненавижу, когда у меня не получается быть идеальной ученицей с самого начала. А тут еще эти нудные напоминания о том, что дышать надо “правильно”. Знаете, я всю свою жизнь дышала так, как мне удобно, и почему-то до сих пор не задохнулась. Чего еще вам от меня надо, а? В какой-то момент вдруг ловлю себя на том, что чувствую какое-то опасное спокойствие, из-за чего начинаю переживать, что работаю недостаточно упорно. Добавляю темпа в упражнение на низ спины, и Алекс тут же приказывает: не увлекаться! Цитирую: “Не надо убивать себя – это только кажется, что пилатес не требует особых усилий. На самом деле это не так, – на самом деле все очень серьезно: по чуть-чуть, но как можно дольше”.

Я не верю ей, но, когда занятие заканчивается, чувствую себя изнуренной. Должно быть, от скуки.

– Это было здорово! – говорю я Алекс. – Мне понравилось!

– Слава богу, – а то я переживала, что совершила смертный грех: стащила тебя с беговой дорожки. Мне правда очень приятно. Послушай, – она смотрит на часы, – у тебя найдется время для чашечки кофе?

Наблюдаю, как Алекс пьет горячий шоколад, заедая пирожным с карамелью и изюмом. Улыбаясь, она говорит:

– На Новый год дала себе зарок включать шоколад в каждое блюдо. А ты?

– О господи. У меня этих зароков не меньше миллиона! Больше заниматься спортом, меньше есть всякой дряни, пить больше воды, тратить меньше денег, быть аккуратнее, – мм, уверена, там была еще целая куча всего, но я уже все позабыла. Кажется, они у меня где-то даже записаны.

Алекс улыбается.

– Моя сестра Луиза точно такая же, как ты, Натали. Дала себе обещание отказаться от чипсов, клетчатки, алкоголя, сигарет и заниматься спортом по четыре раза в день. Четвертого января она позвонила мне и сказала, что нарушила все пять обязательств в один день. Сказать по правде, Натали, я была искренне удивлена, что она продержалась так долго.

Я хихикаю, но про себя думаю, что вряд ли найдешь двух таких не похожих друг на друга людей, как мы с ее Луизой. Говорю:

– Полагаю, все дело в самоконтроле.

Вместо того чтобы вставить свое мнение, Алекс ждет продолжения. Я вдруг начинаю чувствовать себя как-то неловко и выдавливаю:

– Мне правда понравилось. Просто досадно, что я не смогла правильно выполнить ту штуку с “перекати-полем”.

Алекс взрывается смехом и легонько стискивает мне руку.

– Натали. Не надо быть такой строгой! Ты справилась просто блестяще. Ради бога, это же твое первое занятие. К тому же у нас нет такого понятия: “правильное выполнение упражнений”. Главное – делать все так, чтобы твоему телу было хорошо. Именно поэтому мне пилатесовский метод нравится больше других. Надеюсь, ты придешь еще не раз. Думаю, мне удастся тебя убедить! Еще несколько занятий – и тебя палкой будет не выгнать.

“Очень сомневаюсь”, – размышляю я, запихивая сухой и девственно чистый тренировочный костюм в стиральную машину у себя дома. Хотя Алекс – просто душка. Мне кажется, что мы знакомы гораздо дольше, чем на самом деле. Вот она-то бы точно посочувствовала, если б я рассказала ей, что меня отстранили от работы. Вот черт! Я же совсем забыла. Плюхаюсь на стул в кухне и убиваю время, дергая себя за волосы и наблюдая, как они падают на стол. В десять минут шестого раздается телефонный звонок.

– Как ты, дорогуша, я звонила тебе утром на работу, но у Мэттью создалось неверное впечатление, будто ты заболела и осталась у меня, и я так разволновалась, что тут же тебе перезвонила, но твой мобильник был отключен, и я весь день места себе не находила, какие планы на вечер? – Не дожидаясь ответа, мама добавляет: – Я приготовлю тебе ужин, может, заедешь где-нибудь в половине седьмого, раз уж ты все равно не на работе?

После встречи с Алекс я и в самом деле почувствовала себя относительно уравновешенной. Но теперь все куда-то улетучилось. По пути в Хендон меня ослепил солнечный зайчик, и я подпрыгнула от неожиданности, решив, что это вспышка полицейской камеры, и я попалась на превышении скорости.

– Немедленно возьми себя в руки, Натали! – рычу я. Потом заставляю себя подпевать “Пет Шоп Бойз” и пытаюсь убедить себя, что мое увольнение – пока лишь угроза, а не свершившийся факт.

Однако стоит мне поделиться этой мыслью с мамой, она немедленно принимается возражать.

– Ох, Натали! – пускает она слезы, пользуясь костяшками пальцев вместо платка и уставившись на меня так, будто клеймо “Голодающая и бездомная” уже проступило на моем челе. – Как же ты теперь? Тебе же не найти другую работу!

С этими ободряющими словами мама водружает передо мной тарелку с картофельным пюре и печенкой, размером с парусную шлюпку. Перед собой же ставит: бокал белого вина, пакетик с соленым арахисом и обезжиренный шоколадный мусс. (Ужин явно не из рецептов “Весонаблюдателей”, но мама воображает себя экспертом по калориям, ошибочно полагая, что может обмануть систему.) Вдыхаю воздух через рот, чтобы избежать запаха печенки. “ Ты что, мама, забыла, что это Тони у нас любитель печенки, а не я?” – беззвучно ору я про себя. Что же до меня, то меня тошнит от одной мысли о том, чтобы съесть куриную печенку. Да, собственно, любую печенку, не обязательно куриную, – я непривередлива.

– Мам, – говорю я успокаивающе, – меня еще никто никуда не выгоняет. Может, все и обойдется.

Мама закусывает губу, словно не может понять, чем же она так провинилась, что Господь послал ей такую тупую дочь. Потом выпаливает:

– Может. Но никогда не обходится!

– А вдруг на этот раз обойдется? – говорю я почти неслышно, поскольку не доверяю своему голосу.

Мама швыряет на стол салфетку.

– Я знала, что этот твой Крис Пудель до добра не доведет! Но уже слишком поздно: Сол ни за что не примет тебя обратно!

Думаю о Соле. Хочется пронзительно завизжать: “Да у него сиськи больше моих! А язык вообще как у муравьеда!”

Поскольку вслух я ничего не отвечаю, мама резко меняет позу под названием “бедная я, бедная”, и в ее взгляде появляется осуждение.

– Я ничего не понимаю, Натали, – говорит она. – Ты ведь даже не объяснила, что же такого ты там натворила. Должно быть, действительно что-то ужасное, раз Мэттью так с тобой поступил!

Я не вполне уверена, что она имеет в виду: то ли что мое преступление и в самом деле настолько тяжелое; то ли жалеет бедняжку Мэтта из-за душевных страданий, которые ему пришлось пережить, сдавая меня “Балетной полиции”. Мну в руках салфетку до тех пор, пока та не становится невидимой человеческому глазу. И мямлю в ответ:

– Я сделала несколько глупых ошибок.

– Каких ошибок? Должно быть, в высшей степени глупых, раз случилось такое!

Рассказываю о Мел и статье в “Сан”.

Она хватает воздух ртом:

– Надеюсь, не та Мел, что с нашим Тони?

– Та самая. Что с нашим Тони.

Шейла Миллер хватает салфетку со стола и швыряет ее, уже во второй раз, прямо на шоколадный мусс, – признак того, как сильно она расстроена. Мама всегда считала ужасно дурной манерой оставлять что-либо в тарелке, а нарушителей правила неизменно упрекала: “Вас ваша мама вообще чему-нибудь в детстве учила?!”

Когда она снова заговаривает, ее голос превращается в тихий хрип. (Я называю такой голос “онкологическим”.)

– Натали, как ты могла? Какое безрассудство, какое невиданное безрассудство. Не могу поверить, что ты можешь быть такой безрассудной. Какой стыд для Мел! И для…

Когда мама произносит “Тони” в миллиардный, по самым скромным оценкам, раз за последние шесть минут, я чувствую, как жгуче острая слеза прорезает мне грудь: так явственно, словно от тела отламывается кусок. И прежде чем я понимаю, что происходит, печенка с луком плюс картофельное пюре уже стекают по стене, а я ору так громко, что соседям совершенно незачем пользоваться стаканом для подслушивания.

– Ну, почему, почему всегда Тони? Меня сейчас стошнит! Тони – то! Тони – это! Такой, блин, весь распрекрасный, а я – всего лишь жалкая, презренная неудачница… – злюсь на себя за то, что, даже теряя самообладание, пользуюсь словами типа “презренная”, – Так вот, мамуля, послушай теперь ты меня! Не такой уж он расчудесно-распрекрасный, этот твой Тони. Почему бы тебе ни спросить кое о чем у своего сокровища? Пусть-ка он расскажет о своей кровной, блин, дочери, существование, блин, которой он держит в тайне целых, блин, одиннадцать лет; вот-вот, пусть расскажет. Такой, блин, весь безупречный, подцепляет такую же безупречную, блин, женщину, а?! Сочную, сладкую такую девочку, в своей гребаной Австралии. Что может быть удобнее, а? Раз в год она посылает ему фото и не требует с него денег. А он зарывает в землю ошибки юности и живет своей безупречной жизнью сраного гедониста, ездит на авто, весь такой преуспевающий, такой…

– Натали, – прерывает меня мама очень тихим голосом.

Мои челюсти защелкиваются, словно пара кастаньет; реальность происходящего бьет с силой несущегося на полной скорости многотонного грузовика. Я в ужасе не могу отвести от мамы глаз. По комплекции маму можно сравнить с большим бочонком, но в этот момент она выглядит крошечным лилипутом в стране великанов: маленьким таким чурбанчиком перед мешаниной из пюре и лука, сползающей по стене.

– Положа руку на сердце, – продолжает она, все тем же ничего не выражающим тоном, – за всю свою жизнь мне ни разу не было за тебя стыдно. Но сегодня, сейчас, как это ни прискорбно, мне впервые стало стыдно за свою дочь.