Читать книгу Мастер охоты на единорога - Анна Малышева - Страница 2

Когда поезд отошел от перрона Витебского вокзала, Александра вытащила из кармана джинсов часы с оторванным ремешком и нетерпеливо взглянула на них. Тот же самый жест она неоднократно повторяла на перроне, сверяя время на своих часах с циферблатом вокзальных часов, и Павел, провожавший ее, улыбался:

– Не терпится? Вы будете на месте в час дня примерно.

– Да мне не терпится, очень не терпится, – отвечала она, давно перестав скрывать свое волнение. – Представьте, я считаю минуты…

И вновь на его губах появилась улыбка, но такая бледная, что женщина была не уверена, что уловила ее.

Теперь, сидя в купе поезда, который уже набрал скорость, она вновь повторяла про себя несложные указания, которыми снабдил ее в дорогу Павел, как только она согласилась заняться его делом.

«Действительно, все просто! – говорила она себе, следя за мелькающими в окне пригородными платформами. Закат не торопился, хотя время близилось к одиннадцати вечера. Белые ночи давно закончились, но здесь, на севере, все еще было светло допоздна. – Если не вдумываться, что я иду практически на преступление, то все действительно проще простого…»

Умывшись, она вернулась в купе и легла, не раздеваясь, поверх одеяла, закрыв глаза. От нетерпения ее слегка лихорадило. Александра так волновалась, что едва поздоровалась с соседями по купе, а если бы ее попросили описать их лица, она не смогла бы этого сделать, хотя обычно память художника ее не подводила. Перед нею сейчас проходили совсем другие лица, появлявшиеся из темноты и снова в ней исчезающие.

…Она видела лицо Павла, удивительную бледность средневекового узника, заключенного на дне каменного «мешка». Затем вдруг появлялось лицо преподавателя в Академии художеств, где она училась когда-то, лицо, которое она старалась вычеркнуть из памяти, но иной раз видела так ясно, словно они встречались вчера. Неудачный первый роман, который закончился беременностью и едва не завершился самоубийством. От самоубийства ее тогда удержала подруга, она же уговорила избавиться от ребенка. Расплата была жестокой – врачи единогласно твердили Александре, что у нее никогда не будет детей. Потом она видела лицо первого мужа, скульптора, с которым она тоже познакомилась в Академии, в Питере. Скоропалительный студенческий брак, возвращение в Москву, к родителям Александры, и очень быстро рухнувшие отношения. И тогда появлялось лицо второго мужа, Ивана, человека странной, исковерканной судьбы, талантливого и погибшего от собственной слабости художника, чье имя еще помнили коллекционеры, но давно забыли друзья…

Александра резко отвернулась к стене, словно пронзенная молниеносной судорогой. «Почему я их всех вдруг вспомнила? – почти в гневе на саму себя думала она. – Ведь это сплошь неудачи… Провалы… Правда, с Иваном нас разлучила лишь смерть, но только потому, что я жалела его, не могла бросить, видела, что он скоро сведет себя в гроб пьянством, и потому оставалась рядом, чтобы он хоть не умер в канаве, как бездомная собака… Какая там любовь! Не было любви. Наверное, никогда не было!»

И снова она увидела лицо Павла в тот миг, когда они прощались на перроне, это странное лицо со средневековой картины. Его водянисто блестящие, выпуклые глаза хранили загадочное выражение, на губах блуждала неявная улыбка. «Зачем я о нем думаю?»

Она резко села, прижав ладони к лицу, вдруг запылавшему, словно его коснулось пламя. «Только не это… – Александра зажмурилась и сжала губы, словно давя между ними слово, которое готово было сорваться. – Только не это. Я больше не хочу ни от кого зависеть!»

Одиночество давно не пугало ее. Александра знала среди своих знакомых ровесниц, женщин, которым перевалило за сорок, тех, кто панически боялся остаться без пары. Дело было даже не в том, что на этих женщин давило мнение родственников и друзей. Приятельницы признавались ей, что вечерами, почему-то особенно вечерами, их охватывает самая настоящая паника, если они остаются в доме одни. Александра с сожалением думала о близкой подруге, заключившей, видимо, в разгаре такой паники, случайный и ненужный брак. То, что образовалось в результате, никак нельзя было назвать семьей, и теперь подруга готовилась к разводу.

«Я завидую тебе, Сашка! – сказала ей подруга во время последней встречи. Они случайно увиделись на выставке. – Вот ты вроде бы живешь среди нас и в то же время паришь в облаках. Тебя как будто никакие наши дрязги не касаются. Может быть, ты и права… Я заметила, что к тебе и мужчины-то подходить боятся!» Александра тогда отшутилась, сказав, что предпочла бы не наводить на мужчин такого почтительного страха, но у нее остался горький осадок от разговора. Художнице было неприятно узнать, что ее поведение может действовать на кого-то, как ушат ледяной воды. Она ни с кем не кокетничала, и если человек вызывал у нее симпатию, относилась к нему дружески, и только. «А люди думают, что я строю из себя недотрогу!»

Она никогда не стремилась к исключительности, не считала, что одиночество – это ее призвание, как другая ее подруга, очень религиозная, не ушедшая в монастырь по причинам, которые внятно никому не могла объяснить. Александра считала, что причина ее нерешительности как раз в том, что, сделав этот шаг, женщина перестала бы быть исключением из общих правил и стала «как все» в той среде, в которую попала бы. А как раз этого та и не хотела. Александра внутренне ежилась, понимая, что тоже кажется окружающим белой вороной. «И возможно, многие считают, что я просто ломака, которая остается одна и не заводит романов, чтобы казаться интересной и исключительной!»

И все же она сама понимала, что в ее отношении к мужчинам есть что-то странное. Александра смотрела на них, словно сквозь стекло, и даже если человек был ей симпатичен, продолжала ощущать эту преграду. «Вот, этот Павел…» Ее мысли вновь вернулись к питерскому коллекционеру. Она лежала, отвернувшись к стене, слушая, как устраиваются на ночь соседи, тихие, немногословные минчане, с которыми художница перекинулась всего несколькими фразами. «Да, Павел. Ведь он мне очень интересен, он прекрасный собеседник, у нас много общих тем. Он явно авантюрист, а ведь и мне не чужда эта черта! Если бы не она, я не попадала бы в такие передряги, из которых приходилось выпутываться, порой со страшными усилиями… Я сразу подумала, что он мне нравится. Как интересная модель для портрета, потому что у него необычная внешность. Почему бы не сказать себе честно, что он мне в принципе нравится? Ведь так поступила бы любая нормальная женщина! А я просто боюсь это сказать. Боюсь, потому что никогда ничего хорошего из этого не получалось и никогда уже не получится… Я уверена в этом!»

И все же она заснула с теплым, давно забытым чувством, название которого знала, но не желала произнести даже про себя. Это была не любовь и даже не влюбленность, но возможность влюбленности, и это сознание сообщало наступившей ночи оттенок настоящей авантюры.

В Минске на вокзале ее никто не встречал, да и нужды в этом не было: Александра бывала в этом городе не раз, иногда задерживалась на несколько недель, а как-то, несколько лет назад, даже провела здесь пару месяцев, возвращаясь в Москву лишь на пару дней. Ее тогда пригласили для участия сразу в серии экспертиз и последовавшем затем аукционе. Организаторы аукционов оплачивали ей гостиницу, но в основном Александра жила у подруги.

С Татьяной они были знакомы еще по институту, та тоже училась на отделении живописи, но курсом выше. Курсы перемешивались на натурных классах, и девушки часто оказывались рядом. Они болтали друг с другом, и у них постепенно сложились ровные, ни к чему не обязывающие приятельские отношения. Ни одна из них не стала бы изливать перед другой душу, да и попав в беду, вряд ли бы обратилась за помощью… И все же воспоминания у нее остались хорошие, и когда она узнала, что Татьяна – сотрудница пригласившего ее аукционного дома, то очень обрадовалась. Тем летом они сдружились уже по-настоящему. Татьяна одна воспитывала двоих детей, муж, тоже художник, уехавший работать в Польшу, помогал ей лишь советами, которые давал по Интернету. Сама женщина в шутку называла себя соломенной вдовой, но в ее ироническом тоне слышалась горечь. Она много работала, неплохо зарабатывала, пользовалась вниманием у мужчин и все же, как подозревала Александра, отчаянно тосковала. Татьяна так ценила каждую минуту общения, что прямо настаивала, чтобы старая знакомая жила у нее.

С тех пор они не созванивались. Усевшись в кафе, в одном из переулков возле привокзальной площади, Александра заказала кофе со сливками и памятные ей еще по прежним временам вкуснейшие маленькие пирожки. «Здесь как будто ничего не меняется! – сказала она себе, оглядывая чистенький зал, окна с витражами, светильники из чеканной меди, стилизованные под Средневековье. – Время будто застыло…»

Она ничуть не удивилась тому, что пирожки, принесенные ей, оказались такими же вкусными. Официантка, правда, была уже другая. Александра принялась за еду, попутно составляя план действий. Вчерашний горячечный сумбур улегся. Она по-прежнему была убеждена в том, что ей предстоит совершенно невероятное дело, но теперь обдумывала его спокойно, почти холодно. Иной подход принес бы только убытки и ошибки, как она знала по опыту.

«А в этом случае можно и в тюрьму загреметь! – заметила про себя Александра, отпивая кофе. – Хотя Павел утверждает, что все продумал и мне ничего не грозит, но что же он может еще сказать? Ему требовалось, чтобы я согласилась и подставила свою голову под нож. Он провел игру блестяще, надо признать! Сперва шокировал, чуть не прямым текстом предложив соучастие в краже из музея, затем начал вилять и рассказывать трогательные семейные предания… А потом, напугав и рассердив меня как следует, выпалил из всех пушек сразу! «Охота на единорога»! Неизвестные гобелены серии Метрополитен-музея… Конечно, это все предстоит доказывать с пеной у рта, терпеть пинки и насмешки от коллег и, может быть, это дело меня уничтожит, как уважаемого эксперта. Но может быть… Может быть, это начало совсем иной жизни!»

Устремив взгляд в полупустую чашку, она вспоминала инструкции, полученные от Павла напоследок. В Минске ей задерживаться не стоило. Сейчас нужно было сесть на поезд, идущий в небольшой старинный город в Западной Беларуси. Езды туда было шесть часов. «Значит, – прикидывала про себя художница, – я буду там в лучшем случае только к вечеру, ведь на поезд сразу не сядешь… Итак, день потерян…»

Именно это соображение и заставляло ее медлить, наслаждаясь тишиной кафе, как ни странно, почти пустого в этот обеденный час. «В сущности, – говорила себе Александра, – логичнее будет уехать ночным поездом, чтобы быть там утром. Значит, у меня в запасе целый день!» Это открытие ее порадовало. Александра сама себе не хотела признаваться в том, что отчаянно трусила, и ей хотелось оттянуть тот момент, когда придется переступить порог маленького музея, который ей предстояло попросту обокрасть…

«Да, да, так это и называется, – твердила она про себя, чувствуя, что щеки обдает жаром. Ей становилось трудно дышать, по шее и по спине бежали колющие мурашки. – Именно кража, и ничто иное. Павел может изобретать свои собственные словесные конструкции, убеждать, в чем угодно, но он послал меня именно на это неблаговидное дело. А я согласилась, потому что просто не могу с собой справиться. Мне нужно увидеть эти гобелены! Нужно!»

Собственно, совершать прямую кражу Павел ей не предлагал. Ее задача была иной: приехать в музей, познакомиться с сотрудниками под тем предлогом, который изобретет сама художница, хотя бы в качестве художника-копииста, который желает несколько дней поработать в музее. Обычно такие просьбы никакого сопротивления у музейных работников не вызывают. Тем более Александра приехала из Москвы. Внимание столичной публики могло польстить провинциалам, как, не без доли снисходительной иронии, заметил Павел.

– Я-то сам не мог выдать себя за художника, когда приехал туда два месяца назад, в мае, потому что совершенно не умею рисовать, – с усмешкой заметил Павел. – В экспозиции – там всего пять-шесть залов – я гобеленов не нашел, да и не надеялся на это особенно. Стало быть, они хранились в запасниках… Попробовал выдать себя за питерского журналиста, который приехал писать статью о коврах и гобеленах, но мне сразу не поверили. Ничего странного! У каждого поступка есть свои причины, и по какой-такой причине питерский журналист вдруг отправится в такое путешествие, чтобы посетить музей, который никогда гобеленами и коврами не славился. Их специализация – это история края, природа, ремесла, быт… Честно говоря, я еле ноги оттуда унес, заведующая стала задавать мне неудобные вопросы… было такое впечатление, что она готова вызвать милицию!

– Но почему вы думаете, что у меня получится осмотреть запасники или хотя бы увидеть каталог предметов, находящихся на хранении? – спросила его Александра. – Вы что же, считаете, что мое умение рисовать откроет передо мной все двери и сердца?

Павел тогда лишь улыбнулся и сделал загадочный жест, словно нарисовав в воздухе волну. Александре оставалось только строить предположения о том, что он имел в виду. Впрочем, ей все было ясно. Павел, по его собственному утверждению, сунулся в музей сгоряча, ничего толком не обдумав и отчего-то решив, что добыть гобелены никакого труда не составит. Он попросту надеялся их купить, помня о том, что даже самые богатые музеи не гнушаются тем, чтобы регулярно распродавать часть своих сокровищ. Но заведующая отделом хранения не только не желала идти навстречу его желаниям, она попросту выставила его, едва он заикнулся о своем корыстном намерении ознакомиться с запасниками.

– Так что вам, Александра, придется исправлять мои ошибки, – с грустью заметил он на прощанье. – Главное, не наделайте своих, иначе нам никогда не увидеть этих единорогов. Там, в музее, все уже насторожились, так что ведите себя как можно нейтральней. У вас простая задача: узнать любым путем, действительно ли гобелены находятся в этом музее. Мои сведения, быть может, устарели… Я получил их случайным образом, от приятеля, который видел их там в марте этого года. При каких обстоятельствах – мне неизвестно. Он просто мельком описал два гобелена, и до меня слишком поздно дошло, что описание сходится с бабушкиным. Я решил их найти во что бы то ни стало!

– То есть ваш приятель не уточнял, видел он их в одном из залов или в хранилище? – нахмурилась Александра. – А спросить его нельзя?

– Спросить его, к сожалению, мы уже ни о чем не сможем, – вздохнул Павел, и его глаза вдруг потускнели, словно их омрачила тяжелая мысль. –  Он там, откуда не возвращаются. Умер вскоре после нашего разговора. Я, как всегда, слишком долго раздумывал, сомневался, а когда решился ему позвонить, чтобы все узнать подробнее, оказалось, что его уже две недели как похоронили. Но я сам в мае, во всяком случае, ни в одном зале ничего подобного не видел. Так что, скорее всего, это было хранилище.

«Итак, мне как будто не предстоит ничего особенно сложного и преступного… – Александра отставила опустевшую чашку. – Просто узнать, там ли гобелены и где именно. Сообщить Павлу. Правда, он не пожелал сказать, что собирается делать дальше, но сдается мне, ничего законного. Так что то, чем мне предстоит заняться, это самая банальная наводка. В случае, если кража будет обнаружена, в чем Павел почему-то сомневается, я буду осуждена как сообщница!»

– Еще кофе, пожалуйста! – обратилась она к проходившей мимо официантке. – И подскажите, кстати, есть ночные поезда на Пинск?

Александра почти не сомневалась, что официантка в курсе расписания вокзала, который находился в двух шагах. Это кафе относилось к разряду тех, куда заходят перекусить люди с чемоданами. В самом деле, девушка ответила ей на ходу, и оказалось, что вечерних поездов несколько. Последний, проходящий, Мурманск – Брест, уходил с минского вокзала около половины одиннадцатого вечера и прибывал в Пинск в половине пятого утра.

– Но он дорогой! – предупредила девушка, отворачиваясь к кофе-машине.

Для Александры цена билета не имела значения – Павел выдал ей аванс, который должен был покрыть все первоначальные расходы на проезд и на гостиницу. С собой у нее не было никаких художнических принадлежностей, необходимых для того, чтобы войти в доверие к персоналу музея. Их предстояло приобрести в Минске. «Пинск – город маленький, – рассуждала Александра. – Если окажется, что художница явилась без мольберта, кистей и красок и все это купила на месте, это может тут же стать известным… Но собственно… Зачем покупать, если можно одолжить?»

Она вынула почти разрядившийся телефон и набрала номер Татьяны.

– Ну, и как ты собираешься выкручиваться? – потрясенно спрашивала она через час с небольшим подругу. Они сидели в городском парке, на скамейке, неподалеку от набережной. – Ведь это кошмарный долг!

– В том-то и дело… – Татьяна казалась спокойной, хотя минуту назад, закончив рассказ о пережитых несчастьях, утирала глаза бумажной салфеткой. – Главное, что мне совершенно непонятно это его предприятие… И так некстати: Наташа учится в байдарочной секции, а это недешево, она не среди чемпионов, так что занятия платные. Максим поехал в Германию, в летнюю языковую школу, и тоже нужно заплатить. Просто голова кругом… К тому же сейчас лето, мертвый сезон… Я в неоплачиваемом отпуске.

Выяснилось, что муж Татьяны организовал в Польше художественную артель, содержание которой стоило ему приличной суммы, так как на первых порах предприятие не приносило успеха.

– И вот, можешь представить, Алесь закладывает нашу квартиру… Мы ее приватизировали в равных долях, он собственник половины. Не бред ли это? Куда я денусь с детьми в случае неудачи?

– Это невозможно себе представить… – протянула потрясенная Александра.

Мимо пробежали спортсмены, поглядывая на шагомеры, пристегнутые к запястьям. Татьяна сидела, не поднимая глаз, прижав сомкнутые ладони к лицу. Она уже не плакала, но дышала тяжело, как человек, отчаявшийся получить необходимую помощь.

– А помешать ему ты не могла? – спросила Александра, понимая, впрочем, что вопрос этот праздный. Она просто никак не могла поверить в то, что ее практичная подруга, куда лучше наделенная деловыми талантами, чем сама художница, могла позволить супругу ввязаться в такую авантюру, рискнув единственным жильем.

Татьяна выпрямилась и откинулась на спинку скамьи. Медленно, с трудом переводя дыхание, она покачала головой.

– Я сама все подписала. Тогда на меня что-то нашло… Не то чтобы он меня убедил, тут другое. Мы ведь давно живем порознь, я почти привыкла думать о нем, как о бывшем муже. Хотя о разводе мы ни разу не говорили. Но…

Она сделала неопределенный жест, словно предлагая собеседнице отнестись к ее признанию снисходительно.

– Ты понимаешь, мы все это время жили, не очень себя стесняя. Я точно знаю, у него в Польше была девушка. Не наша, эмигрантка, а местная, он у нее квартиру снимал на первых порах. Я случайно узнала, от общих знакомых. Ну, и с моей стороны тоже… – Татьяна сделала многозначительную паузу и тряхнула головой так резко, что ее длинные волосы, высветленные до белизны, рассыпались по плечам. – Было бы глупо в такой ситуации хранить верность. Встречалась где-то раз в неделю с одним человеком. Состоятельный, симпатичный, много общих интересов… Клиент нашего аукционного дома, я как-то продавала ему серебряный сервиз. Никаких разговоров о любви, конечно, мы не вели, мы же не дети! Потом, он прочно женат, трое детей, я ему семью ломать не собиралась. Просто… Как-то мы стали нужны друг другу, чтобы не перегореть. Семьи, проблемы, много работы…

Александра слушала, не прерывая, пытаясь понять, куда клонит подруга. На ее взгляд, подобный полураспад семьи никак не объяснял того, что Татьяна согласилась рискнуть жильем.

– И вдруг Алесь впервые за эти годы обращается ко мне с просьбой, понимаешь? – Женщина смотрела прямо перед собой, но вряд ли видела дорожки парка и сгрудившиеся на набережной старые плакучие ивы. – Мы давно перестали друг друга о чем-то просить, мы не нуждались друг в друге… Я не требовала у него денег на детей. Потому что это было глупо, он же ничего не мог толком заработать. У него не было просьб ко мне. И тут… Главное, он сказал, что оставил ту девушку – он знал, что я знала. И мне показалось, что мы все еще семья…

Последние слова она произнесла почти шепотом. Александра тяжело вздохнула, не решаясь что-то ответить.

– Я обрадовалась, непонятно чему! – призналась Татьяна. – У нас ведь дети, подростки все понимают, хотя мы с ними никогда этого не обсуждаем. Но они все равно чувствуют, что отца у них уже практически нет. И тут я подумала, а что, если правда он чего-то добьется и мы все снова будем вместе? Можно остаться здесь, можно уехать в Польшу, с деньгами везде можно хорошо прожить!

– Что ж, может, так и будет?

– Пока у меня ощущение, что я сделала самую большую глупость в своей жизни…

Она первая поднялась со скамейки, Александра последовала ее примеру. Солнце стояло уже высоко, но день был нежаркий, что особенно радовало после московского и питерского пекла. Александра прикрыла глаза, радуясь мягкому теплу и свету.

– Значит, ты едешь на этюды в Пинск и тебе нужно все необходимое, – сменила тему Татьяна. – Конечно, у меня найдется полный комплект. Да и не один! Табуретку, кажется, кто-то одалживал и не вернул… Но я тебе найду! А ты что, решила снова живописью заняться? Кажется, ведь говорила, что совсем писать бросила?

– Настоящий маньяк всегда возвращается на место преступления! – невесело пошутила Александра.

Она не стала разглашать подруге все детали своего путешествия, потому что это была уже тайна клиента, которую она всегда берегла свято. Но ей самой было нелегко признать, что «поездка на этюды», еще десять лет назад не представлявшая для нее ничего экзотического, бывшая самой обычной частью жизни, теперь затевалась только для отвода глаз. Это уязвляло художницу – именно так она по привычке себя называла, хотя давно уже не брала кисть, чтобы написать самостоятельное полотно, промышляя реставрациями, бесконечными и большей частью малоинтересными.

– А знаешь что? – с внезапным воодушевлением воскликнула Татьяна. – Ведь я могу поехать с тобой! В самом деле, дети разъехались, дочь ушла в поход на байдарках, сын в Германии, я две недели буду одна! Тем более у меня сейчас вынужденный отпуск, сама понимаешь, лето, мертвый сезон, торгов совсем нет… Да и кисть в руки давно не брала, почему бы и не вспомнить старое… Все-таки отвлекусь! А то с ума сойти недолго, мысли крутятся вокруг одного и того же! Ну, как? Берешь меня с собой?

Александра ответила не сразу. Она замялась, пытаясь прикинуть, помешает ей присутствие подруги или, напротив, поможет? «С одной стороны, это, конечно, свидетель, пара глаз, которая всегда будет рядом… Глаз и ушей. И она-то знает, что я давно не занимаюсь живописью, а торгую антиквариатом, стало быть, как только я начну интересоваться хранилищем музея, вся моя легенда рухнет! Я смогу, быть может, обмануть директора музея, но не Таню. Как минимум, я не смогу выдать себя за другую личность, ведь тогда Таня захочет объяснений. А как я с ней объяснюсь? Это не моя тайна. Потом она узнает, что музей был обворован, хотя Павел и утверждает, что никто ничего не заметит. Хотелось бы знать, как он себе все это представляет! Мне он толком ничего не рассказал. Так или иначе, когда-нибудь все выяснится, и найдется свидетельница, которая сможет подтвердить мое участие в деле. С другой стороны… Она ведь мне может даже оказаться полезной! Несведущий человек куда убедительней того, который желает что-то скрыть. Она может задать пару вопросов вместо меня, и ей ответят скорее, чем мне… Тем более она своя, не приезжая!»

Татьяна ожидала ее ответа с явным волнением. Очнувшись от своих тревожных мыслей, Александра взглянула в лицо подруге и увидела, что та едва сдерживает обиду и разочарование.

– Но конечно, если ты хочешь побыть одна… – с деланым равнодушием начала Татьяна, готовя себе путь к отступлению.

Художница шутливо ударила ее по руке:

– Да перестань, я совсем не потому задумалась! Просто прикидываю, не впадаем ли мы с тобой за компанию в детство? Тоже мне, Ван Гог с Гогеном на этюдах в Арле!

– А вот этого не надо! – полушутя-полусерьезно воскликнула Татьяна, прикрывая рукой ухо. – Помнишь, чем там у них эта идиллия кончилась?!

Ехать решили тем самым вечерним поездом, который заранее облюбовала Александра. То, что в Пинск они приезжали на рассвете, подруг не смущало – Татьяна, привыкшая разъезжать по республике во время своих командировок, была уверена, что они в любое время суток заселятся в семейную гостиницу, каких в городе было много. Гостиницу она забронировала тут же, в парке, открыв планшет. И в целом, как и рассчитывала Александра, старая приятельница оказалась незаменима: едва войдя с гостьей в квартиру, Татьяна немедленно собрала два полных комплекта, в которых было все, что нужно художнику при выезде на этюды. У нее в кладовке нашлось все: полевой мольберт, планшеты, этюдник, ящики для красок… Александра сперва наблюдала за ее хлопотами с грустной улыбкой, но потом увлеклась и принялась помогать собираться в дорогу. Перебирая кисти, отбраковывая облысевшие и засохшие, замачивая в растворителе те, что еще годились в дело, сортируя тюбики с красками, выбирая те, у которых еще не истек срок годности, она никак не могла избавиться от ощущения, что во всех этих действиях было нечто призрачное.

«Мне ведь и в голову не приходит, что я, в самом деле, могу что-то написать… – с горечью думала она, следя за воодушевленными сборами подруги. – А вот Таня, похоже, верит еще в себя, как в художника! У меня же сам образ мыслей стал другим… Я думаю как преступник! И даже не из-за денег, нет, мне хочется своими глазами увидеть эти гобелены… Иметь отношение к их обнаружению. К их спасению – я ведь уговариваю себя, что вся эта авантюра не что иное, как спасение двух прекрасных шедевров средневекового искусства от забвения, плесени и моли… Хотя Павел одержим самой простой идеей – вернуть гобелены себе. Не уверена даже, что он сдержит слово и позволит мне с ними как следует ознакомиться… Зачем ему это? Давить на него будет бессмысленно, пригрозить нечем, он просто рассмеется мне в лицо. Он же понимает, что я никому не проговорюсь, в чем приняла участие, и потому буду молчать!»

– Я к тебе обращаюсь, а ты витаешь в облаках! – донесся до нее укоризненный голос подруги. Опомнившись, Александра подняла глаза:

– Прости?

– Я говорю, что музей-то там, в Пинске, маленький, и копировать там особенно нечего, – повторила Татьяна, запирая ящик с красками. – Мы ведь будем, судя по всему, работать на пленэре?

– Как знать… – уклончиво ответила Александра. – Может быть, найдется и в музее что-то любопытное?

…Телефонный звонок раздался, когда Александра, стоя с чашкой чая на балконе, в последний раз обдумывала детали предстоящего путешествия. Вещи были собраны, Татьяна принимала душ. Через час они планировали выехать на вокзал. Звонок телефона, лежавшего в сумке, в прихожей, Александра услышала лишь потому, что балконная дверь была открыта, а на тихой улице, затененной старыми деревьями, было в этот вечерний час необыкновенно тихо.

«Павел!» – она с бьющимся сердцем увидела на экране телефона номер, который записала туда вчера, на вокзале, когда прощалась с заказчиком. Секунду она колебалась, сжимая в увлажнившихся от волнения пальцах надрывавшийся телефон. Ей страшно не хотелось отвечать. Александре вдруг подумалось, что мужчина осознал всю преступность своей затеи и в последний момент решил все отменить. И все же она нажала на кнопку ответа.

– Позвольте узнать, где вы сейчас? – спросил после приветствия знакомый голос, спокойный и бархатистый. Александра, внезапно перестав тревожиться, ответила. Выслушав ее краткий отчет, Павел вполне одобрил то, что она не стала сразу пересаживаться на поезд в Пинск.

– Не торопитесь… Дело непростое, не повторяйте моих ошибок. В провинции люди осторожнее, они боятся резких движений! Будьте и вы осторожны.

– Я буду очень осторожна, – невольно улыбнувшись, пообещала женщина. Ей вдруг стало очень приятно оттого, что этот человек беспокоился о ней. «Хотя он, конечно, всего лишь преследует свою цель! – сказала она себе. – Не в его интересах, чтобы со мной случилась какая-то неприятная история!»

– У нас могут быть небольшие проблемы со связью, потому что я сейчас на даче, а здесь, в лесу, в низине, телефон плохо ловит, – предупредил Павел. – Но я постараюсь звонить почаще. Да, и вот что еще…

Шум воды в ванной комнате смолк. Александра с тревогой оглянулась. Ей очень не хотелось, чтобы Татьяна услышала их разговор. В любом случае, решила художница, она постарается сделать так, чтобы подруга ничего не узнала об истинной цели их путешествия.

– Я кое-что узнал, с тех пор как вы уехали…

– Я ведь уехала не так давно! – шутливо напомнила художница.

– Это верно… – Павел говорил медленно, словно нехотя. – Еще и суток не прошло… а я уже успел пожалеть о том, что втянул вас в это дело.

Александра нервно сглотнула.

– Простите, – внезапно пересохшие губы плохо ее слушались, – не следует ли мне понять вас так, что вы отказываетесь от своей идеи?

– Нет, этого не произойдет, – твердо ответил мужчина. – Но сегодня я весь день думаю о том, что случилось с моим приятелем, тем самым, который рассказал мне о гобеленах.

– Вы сказали, он умер?

– Да, но не сказал, как. – Павел выдержал многозначительную паузу, от которой у Александры мурашки пошли по коже. – Собственно, я сам знал немного, на похоронах, как вам уже говорил, не был… Как-то туманно о его смерти говорили… Не удивительно, ведь он совершил самоубийство.

Женщина тихо ахнула.

– Да, представьте… – грустно подтвердил Павел. – И ничто этого кошмарного поступка не предвещало. Я его знал много лет, в депрессии он не впадал, ничем не злоупотреблял и никаких особых страстей не испытывал… И вот, в самом конце марта, тридцатого, ни с того ни с сего выстрелил себе в сердце. И записки не оставил.

В трубке послышался тяжелый вздох. Шум воды в ванной давно смолк, теперь там гудел фен. С минуты на минуту должна была появиться Татьяна.

– Я всю ночь думал о нем, может, потому, что давно на даче не бывал, отвык, не спалось на новом месте… – признался Павел. – Комары зудели… Да и не в комарах дело, совесть была неспокойна. Ведь Игорь звонил мне несколько раз, накануне смерти, а я не отвечал, был занят, но звонки слышал… И не перезвонил.

Повисла пауза. В коридоре скрипнула дверь, послышался голос Татьяны:

– Ты собиралась в душ? Беги, остался час до выхода!

– Да, сейчас! – крикнула Александра и крепче прижала трубку к уху: – Это очень печально, все то, что вы рассказали, но я не вижу, какую это имеет связь с тем, что я еду в Пинск.

– Саша! – Татьяна уже вошла в комнату и, затягивая пояс махрового халата, вопросительно глядела на подругу. – Поторопись!

– Одну минуту! – Александра подняла указательный палец, давая понять, что занята важным разговором. Татьяна, кивнув, исчезла. – Скажите, наша договоренность в силе?

– Да, но… – Павел говорил еле слышно. – Дело в том, что сегодня, после бессонной ночи, я позвонил вдове Игоря. Она мне сказала, что дело возобновлено.

– Дело?

– Да, по поводу его самоубийства возбудили было уголовное дело, но закрыли за недостатком улик. Записки, правда, не было, но не было и никаких признаков насильственной смерти. Пистолет у него был официально зарегистрирован, у Игоря в квартире находились немалые ценности, он торговал антиквариатом, и его уже два раза грабили. Но вот сейчас, сказала мне его вдова, появились вдруг новые свидетельские показания… И есть основания полагать, что Игорь мог быть и убит. Из собственного оружия и в упор. Заговорила одна из соседок. Она утверждает, что в тот вечер, когда он погиб, к нему в квартиру вошли двое: мужчина и женщина. Сама она стояла на лестничной площадке, этажом выше, что-то искала в сумке, и не видела никого, но слышала голоса: сперва гости пререкались с хозяином через дверь, похоже, тот не хотел их впускать, потом Игорь внезапно отпер и сказал, чтобы входили. Соседка после этого ушла, выстрела она не слышала, но те соседи, которые были дома и слышали выстрел, называют время, примерно совпадающее со временем визита этих людей. То есть Игорь умер примерно через полчаса после того, как к нему явились эти двое. Как они уходили, никто не успел увидеть, и как выглядели – неизвестно. На площадке слышались женский и мужской голоса – вот и все. Возможно, эта пара и ни при чем… Но очень велика вероятность того, что они причастны к этому самоубийству, если это самоубийство, конечно.

– Почти наверняка причастны, – похолодев, произнесла художница. – Ни записки, ни предпосылок для такого шага… Но ведь этот ужас никакого отношения к нашему делу не имеет?

Она задала вопрос, показавшийся ей самой диким и неуместным, и чем дольше тянулась пауза, тем тяжелее становилась.

– Так-то так, – неохотно ответил Павел. – Но есть одно обстоятельство, о котором следствие ничего не знает. Соседка умолчала об этом, потому что ей показалось, что она и так сказала лишнее… Лишнее и ненужное следствию, в которое она не верит абсолютно. Видите ли, эта женщина в девяностых потеряла сына, его убили, и милиция ничего не расследовала, поэтому она не очень-то настроена на сотрудничество с органами власти, боится их, ненавидит и не торопится идти на контакт. Ну так вот… О том, что к Игорю приходили незнакомые люди в день смерти, она все же сочла невозможным умолчать. Но для того, чтобы убедить Игоря открыть дверь, гости применили очень странный аргумент. Женщина решила, что ослышалась, и следствию об этом сомнительном моменте не сообщила. А вот вдове сказала.

Александра молча ждала.

– Собственно, соседка и не запомнила хорошенько, что там бубнили под дверью эти двое… – после паузы признался Павел. – Она еле слышала, те говорили вполголоса. Но вдруг гости довольно громко сказали несколько слов, после которых мой приятель внезапно открыл дверь и впустил их в квартиру. Они упоминали что-то диковинное, потому соседка и запомнила. Говорили про какого-то пропавшего единорога…