Читать книгу Лицо в тени - Анна Малышева - Страница 4

Утро пропало. Когда Алина явилась в отделение милиции и заявила первому встреченному в коридоре милиционеру, что желает сдать оружие, тот слегка опешил. Алина с раздражением вытерпела взгляд, которым он обводил ее фигуру, и порадовалась про себя, что сегодня на ней брюки. В этом взгляде читался мужской интерес – правда, весьма настороженный.

– В каком смысле – сдать? – переспросил он наконец. – Оно у вас откуда?

– Да я сама бы желала знать. Мне его подкинули.

– Это детей подкидывают, – заметил он. – Покажите-ка.

Она показала пистолет, осторожно приоткрыв сумку. До этого момента он, казалось, не верил ей. Узрев оружие, милиционер осторожно взял Алину под локоть и провел ее в комнату в дальнем конце коридора. Там по клавишам «Ундервуда» изо всех сил лупил светловолосый парень в штатском. Услыхав, что девушка принесла найденный пистолет, он эффектно ударил по клавише пробела и тоже уставился на Алину. Та возмущенно пояснила:

– Я его не находила, мне его кто-то подкинул. Прямо в сумку!

Она поставила сумку на стол и попросила вытащить оттуда эту гадость. В первую же минуту выяснилось следующее – пистолет не заряжен.

– А пули-то где? – игриво поинтересовался юный блондин.

– В глаза не видала, – Алина перетрясла сумку, ожидая, что где-то на дне окажутся и пули. Но нашла только патрончик со сточенной помадой.

– Ну ладно. Пишите заявление.

И она села писать. Ей давно не приходилось этого делать от руки – привыкла к компьютеру. Дело шло медленно. Алина нервничала, не зная, с чего начать? С момента обнаружения оружия? Но тогда все будет совершенно неясно.

Она начала с начала – как встретила изуродованную неизвестным маньяком сестру, как та наутро загадочно исчезла вместе с собакой, как ее, Алину, подвез до работу свояк, как она забыла в салоне автомобиля сумку… И как вечером, дома у родителей, получила сумку обратно. Только с такой вот странной огнестрельной начинкой. Она упомянула также о звонках, которые сделала домой Марина и о ее денежных затруднениях.

Изложение всех этих событий заняло добрых пять страниц – Алина старалась писать крупно и по возможности разборчиво.

– Ну вот, – расстроился блондин, прочитав ее сочинение. – У вас тут сразу три, нет, четыре дела! Нападение, похищение человека, вымогательство, незарегистрированное оружие. Вы же мне просто пистолет принесли!

– Но сестра-то пропала! – втолковывала ему Алина.

– Когда пропала? Сколько ей лет?

– Ну тридцать. Что с того? Конечно, не девочка… А что, одни девочки пропадают?

– Конечно нет, – заметил он. – Только вот девочки почти никогда не возвращаются.

Алина вскипела:

– Если она не вернется – какая разница, сколько ей было лет!

– Когда она пропала-то?

– Вчера утром.

Блондин посмотрел на нее долгим задумчивым взглядом. В этих ясных глазах читалось неодобрение. Алина чуть смутилась:

– Да я понимаю, что это несерьезно звучит. Тем более, она звонила вечером, стало быть, жива. Но вы поймите, она такая домоседка! Да еще мужа боится, тот ее часто избивает. Без серьезной причины она бы никуда не исчезла. И еще денег просит! Что-то здесь не то!

– Давайте поступим вот так, – все так же задумчиво предложил парень. – Это заявление вы мне перепишите. Текст я продиктую. Все просто – такого-то числа нашла оружие. Прошу принять. Подпись, ваши данные. Можете там написать, что нашли его в своей сумке, и где эта сумка без вас оставалась. Координаты вашего родственника с машиной тоже давайте. А все прочее – пока побоку, договорились?

Алина попыталась настоять на своем, но тот даже слушать ее не стал. Он объяснил, что работы у него много, она взрослый человек и должна понимать – заводить уголовное дело насчет похищения ее старшей сестры – просто нет оснований. Пока.

– Она сказала по телефону, что похищена? Что деньги нужны для выкупа?

– Нет.

– Ну вот видите. А обычно в таких случаях обязательно говорят. Сами бандюки им велят – чтобы родственников напугать, и те пошевелились скорее. Вы не переживайте, тут что-то семейное. Давайте будем надеяться на это!

Он говорил так просто и почти ласково, что Алина наконец сдалась. Она переписала свое заявление, ставшее в пять раз короче, и с тяжелым сердцем ушла.

Отделение располагалось совсем неподалеку от родительского дома. Девушка поколебалась – зайти или нет? Конечно, после вчерашнего ей придется объясняться… Но не объясняться вовсе – тоже не выход. «Если я одна буду ходить в милицию и долбить их просьбами искать Маринку – ничего не выйдет. Да и времени у меня нет. А вот если пойдет мама… Ее переговорить непросто!»

Та была дома – смотрела вместе с внуками телевизор и попутно вязала для Кати свитер – к школе. Стоило Алине открыть рот, как мать увлекла ее на кухню и плотно прикрыла дверь.

– Они еще не знают! – шепотом пояснила она, тыча пальцем в стену. – Что будет, когда что-то пронюхают, просто не представляю… И так уже спрашивают – где мама, что с ней?

– Только не плачь, – попросила Алина, видя, что мать начинает кусать губы. – А то уж точно догадаются. Подумают еще самое худшее, а она ведь жива. Маринка больше не звонила?

– Нет, а я все время жду.

– А где отец?

– Поехал опять по родственникам, деньги ищет. Что он там насобирает – не знаю. Да и сколько надо – тоже непонятно. Она так странно сказала – соберите все, что сможете…

– Странно, – вслух подумала Алина. – Если похитили – могли бы назначить точную сумму. А то – сколько можете. Детские заявления!

Та испуганно покачала головой:

– Ты думаешь, похитили? Ее-то? Да кто она, чтобы похищать?

– Вот-вот, – поддержала ее дочь. – Она даже не работает нигде. И муж не золотые горы получает. Так просто ведь не похищают, правда? Не в горячей точке живем.

– А что тогда? Может, она все-таки в больнице, нужна операция? Может, она от врача звонила, только нервничала или не в себе была?

Алина пожала плечами. В такую версию она не верила. Марина так бы и сказала – лежит в больнице. И потом, любая операция тоже стоит определенную сумму денег. А тут – что-то абстрактное. А потом мама, скорее всего, так ничего и не узнала про пистолет. Иначе сразу бы об этом спросила.

Девушка заколебалась – говорить об этом или нет? И решила умолчать. О пистолете мама ничего знать не может – если бы у кого-то из родни было оружие, она бы такую тайну про себя не удержала. А узнает, еще больше напугается.

– Я вообще не думаю, что нужно собирать деньги, – после паузы сказала она. – Лучше всего обратиться в милицию. Я уже там была, но они говорят – ждите. Пока ничего криминального нет.

Мать неожиданно встала на сторону милиции. Алина выслушала ее рассуждения о том, что в самом деле нечего поднимать шум, пока ничего точно неизвестно. Тем более, сама Марина не говорила по телефону, что ее жизни что-то угрожает.

– Но она сказала мужу – если не достанешь денег – никогда меня не увидишь!

– Я все-таки думаю, она имела в виду лечение, – сказала мать.

Переубеждать ее было бесполезно. Тем более что она немедленно стала упрекать младшую дочь в том, что та скрыла от нее состояние Марины. Как она могла умолчать о том, что Марине нужно лечь в больницу? И вот – та находится непонятно где, даже не может толком сказать, что с ней происходит.

– Если было сотрясение мозга, нечему удивляться, что она не рассказала нам все в подробностях, – заявила мать. Чем дольше она говорила, тем больше верила своим словам.

Девушка решила не настаивать. «Пусть она думает, что Маринка в больнице. Меньше будет нервничать. И вовсе незачем говорить ей, что, когда я в последний раз общалась с Мариной, та говорила вполне связно и никакого сотрясения мозга я что-то не приметила. Уж про больницу она бы точно сказала».

Сама Алина по-прежнему обдумывала свою собственную версию – старшая сестра кому-то задолжала большую сумму, и вот кредитор пытается получить с нее деньги. Девушка не понимала одного – зачем эти деньги понадобились Марине? Когда она их заняла? И на что рассчитывала, если все-таки занимала? Откуда было взять деньги женщине, которая нигде толком не работала и в своих расходах целиком зависела от мужа? Неужели она собиралась скрыть все это и где-то тайком взять нужную сумму, когда придет время расплачиваться?

«С ума можно сойти! Да зачем ей вообще деньги? Если на детей – могла попросить у мужа. И что-то я не вижу, чтобы она истратила их на детей. Как одевала их в недорогих магазинах, сплошь в спортивные костюмы, так и одевает. Как мама вязала им свитера и шапки – так и продолжается по сей день. Никаких дорогих школ, никаких спортклубов и зарубежных поездок… Истратила на себя? Нонсенс! Да она никогда бы не решилась купить себе что-то дороже пятидесяти долларов! Туфли носила по три года, пальто – по пять лет, и я совсем недавно убедила ее, что зашивать порванные колготки – это самоуничижение… Лучше ходить в дешевых, но целых, чем в дорогих, но зашитых. Она вообще была какой-то пуританкой – кухня, дети, церковь! Это Васькина работа – Маринка же голову боялась поднять! И вот тебе на – понадобились денежки…»

– Я спрашивала Васю – может быть, ей кто-нибудь угрожал? – упавшим голосом сказала мать. – Говорит – нет, никто. А что толку его спрашивать? Правды он все равно не скажет.

Алина изумленно подняла глаза. Такие рассуждения она слышала впервые. Мать всегда была на стороне зятя – может быть, боялась, что старшая дочь останется с двумя детьми на руках, если муж ее бросит… А может быть, ей просто импонировала преувеличенная мужественность Василия.

– Вот ты всегда говорила, что он ее бил, – продолжала мать. – Я ведь его несколько раз прямо спрашивала – неужели нельзя как-то по-другому? А он мне – да я ее пальцем не тронул!

– Врет, – машинально откликнулась Алина. Она никак не могла прийти в себя. Ей всегда казалось, что мать старается изо всех сил не замечать синяков, которые появлялись у Марины.

– Конечно, врет. Вот и теперь… Кто ее там душил, кто нападал – разве он скажет? Может быть, даже он сам?

Алина наконец опомнилась:

– Ну раз уж ты так говоришь, то я тебе тоже кое-что скажу! Я думаю, что он знает об этом больше, чем пытается показать!

И она рассказала про пистолет. Как только она упомянула об оружии, мать схватила ее за руку и держала, сжимая пальцы все крепче, так что под конец рассказа девушке стало больно. Потом пальцы разжались…

– У тебя в сумке? – повторила мать.

– Вот именно! Ну кто мог подкинуть? Не ты ведь, правда? И не дети!

– Васька?

– Может быть. Или кто-то утром на даче. Тогда – это могла быть только сама Маринка.

Мать присела к столу, нашарила чашку с остывшим чаем. Сделала глоток. Взгляд у нее был пустой и беспокойный – как будто она пыталась увидеть в воздухе какой-то призрак.

– Он хотел ее убить, – сказала она наконец.

– Кто?

– Васька.

Алина опешила. Такой мысли не возникало даже у нее – а уж до чего доходили ее выяснения отношений со свояком…

– Мам, ну ты уж слишком! Убить?! Он же не Отелло, в конце концов… Да и какая из Маринки Дездемона – тридцать лет, двое детей, восемьдесят килограммов веса…

Мать подняла голову:

– При чем тут вес? Это он ее душил! Теперь я понимаю, почему он так вилял, когда я его спросила, кто мог напасть на Маринку! А она сбежала от него! Не стала ждать, когда эта сволочь вернется из командировки! И правильно сделала!

Она воодушевлялась все больше, не давая дочери сказать ни слова:

– Я вот что думаю – она ищет деньги, чтобы куда-то уехать! А потом и детей заберет!

Алина ее перебила:

– Мам, но почему она просит денег и у него?! Что он – дурак, чтобы давать жене деньги, если та сбежала?!

– А ты точно знаешь, что Василию при тебе звонила именно она?

Этот вопрос поставил Алину в тупик. Она смотрела на мать – сперва с изумлением, потом – с уважением. «А ведь правда, – пронеслось у нее в голове. – Маринкиного голоса я не слышала! Он просто пересказал мне весь разговор. И мог сказать что угодно. Получается… Он соврал, что она просила денег? Может, просто говорила ему, что никогда не вернется?» Но Алина немедленно отмела эту мысль. Тогда – чего ради Василий пытался занять денег у нее? Ради правдоподобия своей лжи? «Да у него фантазии не хватит на такое! И вообще – у него все на лице написано! Она именно просила денег, и не убивал он ее! Тут что-то другое – просто мама ухватилась за новую идею… А уж если она ухватилась за что-то… О! Держись, Вася!»

Мать продолжала ругать отсутствующего зятя. Она заочно высказала к нему множество претензий. Вспомнила, что он всегда был неразговорчив, малообщителен, в компании от него никакого проку. Сущий бирюк – и чего только Маринка вышла за него замуж!

– Помнишь, какой у нее был парень до замужества? – жалобно спросила она младшую дочь. – Разве Ваське с ним сравниться?

Та пожала плечами – Алина не помнила.

– Ну как же! – расстроилась еще пуще мать. – Такой симпатичный парень, брюнет, занимался спортом… Каким же, я забыла? Волейболом, что ли?

– А чем, кроме спорта?

– Где-то учился. – Мать пыталась вспомнить, но явно не могла. Даже имя давнего Марининого поклонника вылетело у нее из головы.

– Я совершенно его не помню, – призналась Алина. – Да и какой прок вспоминать, если она за него не вышла.

– А могла бы!

– У них что – было серьезно?

– Конечно!

– Как же его звали?

Этого мать тоже вспомнить не могла. Алина пожала плечами:

– Значит, несерьезно. Иначе бы ты помнила. Странно, однако, что у нее кто-то был. Мы ведь жили вместе, в одной комнате! Почему я-то ничего об этом не знала? Она бы мне сказала!

– Много ты с ней говорила! – вспылила мать. Посыпались новые упреки – на этот раз, в адрес Алины. Ей высказали примерно те же претензии – необщительность, замкнутость… Алина удивилась:

– Ну перестань, мы с Маринкой всегда друг с другом разговаривали! Я, может, больше о ней знала, чем ты! Это ведь я тебе рассказала, что Васька ее бьет! Только ты мне не верила! Она бы и тебе сказала, только бы ты и ей не поверила!

Мать отмахнулась:

– Брось! Как же его звали! Погоди, ведь должна быть фотография! – осенило ее. – Она как-то принесла его фотографию!

– Что – она здесь?

Алина пошла за матерью в комнату. Поздоровалась с племянниками – те смотрели какой-то детский сериал и едва ей ответили. Дети выглядели совершенно спокойными – было непохоже, что их очень волнует отсутствие их матери.

– Конечно, здесь, – мать понизила голос, начиная выдвигать ящики в серванте. – Не могла же она держать ее дома, сама сообрази!

Она мельком глянула на детей. Алина перехватила ее взгляд и кивнула. В самом деле – держать в доме фотографию незнакомого парня Марина никак не могла. Если у нее и была какая-то первая любовь, даже самая платоническая, то все оставшиеся от нее реликвии она должна была хранить тут – у родителей.

– Андрей! – вдруг победоносно выкрикнула мать.

Дети синхронно повернули головы в ее сторону. Катя убрала с глаз неровную светлую челку и спросила:

– Бабуля, что?

– Ничего, – нервно откликнулась та.

Илья ни о чем не спрашивал. Он снова уставился в телевизор. А мать уже извлекала из ящика мятый желтый конверт, судя по всему, провалявшийся там долгие годы. Края были обтрепаны, ветхая бумага рассыпалась при каждом прикосновении. Женщины ушли на кухню и высыпали содержимое конверта на стол.

– Его звали Андрей, – повторила мать, разбирая старые снимки и сложенные бумаги. – Вот, сейчас… Да, вот он!

Фотография была, судя по всему, сделана в конце восьмидесятых годов. Парень, изображенный на ней, был одет в модные тогда мешковатые брюки мышиного цвета с накладками на бедрах и неумело заклепанную куртку – явно китайского пошива. Но несмотря на этот одновременно претенциозный и нелепый наряд, он был красив. Даже придирчивая Алина не смогла бы найти в нем никаких изъянов. Все, как на журнальной картинке, – широкие плечи, узкие бедра, прямой взгляд прозрачных глаз, густые темные волосы. И хорошая улыбка – то, чего ей всегда не хватало, когда она видела мужа старшей сестры.

– Ах, вот он какой, – протянула она. – Симпатичный.

– Симпатичный? Это на фото. А в жизни просто красавец, – ностальгически откликнулась мать.

– Я его никогда не видела. А ты-то откуда его знаешь?

– Он приходил к нам два раза. Тебя просто не было дома. Это было летом, а ты все время сидела в библиотеке. Готовилась к экзаменам.

Алина кивнула. Тем летом она и в самом деле редко бывала дома, и не потому, что где-то гуляла. Читательский билет, бутерброд с вареной колбасой и стакан жидкого чая, который можно было купить в библиотечном буфете – так она проводила все свои дни. И поступила в институт, в конце концов.

– Так ведь Маринка вышла замуж осенью, – припомнила она. – Той осенью, да, мама?

– Ну да. Она вроде поссорилась с Андреем, или уж я не знаю, что у них там вышло.

– Странно. – Она снова вгляделась в снимок. – Милейший парень – чего еще желать?! Он был москвич?

– Да, конечно, – даже с какой-то обидой откликнулась мать. – Я так хотела познакомиться с его родителями… Говорила Маринке – давай, позовем их к себе в гости, просто на чай с пирогами… Я ведь думала, что у них всерьез. А она – ни в какую.

– Почему?

– Ну… Была причина, я думаю. Потому и расстались. – Мать вздохнула. – Ничего не поделаешь. Когда я увидела Ваську, то подумала – вдруг это то, что нужно? Андрей все смеялся, шутил… Мне это нравилось, конечно, но какой бы из него получился муж? А Васька…

– Да, он серьезный, – подтвердила Алина. – Даже слишком серьезный.

– Для мужа – не слишком, – будто про себя сказала мать. Она смотрела на снимок и слегка шевелила губами – будто разговаривала с парнем на фото.

– Знаешь, – сказала она после долгой паузы. – Я никогда не могла догадаться, почему они расстались. А Маринка говорила – из-за пустяков… Жалко, если так. Была бы такая красивая пара!

Алина не ответила. Она тоже смотрела на снимок, и он вызывал у нее какие-то странные ощущения. Так вот что… У ее старшей сестры – такой простой, покорной и положительной, когда-то была первая любовь. В том самом возрасте, когда и полагается иметь эту любовь – лет в восемнадцать. А у нее ничего подобного не было. Она почувствовала себя обокраденной. Марина могла пропадать где угодно, попасть в беду, выглядеть ужасно – по вине своего мужа, чьей-то еще вине, даже своей собственной. Но у нее была первая любовь. А у нее – не было.

Алина подумала об Эдике – второй раз за последние сутки. И тут же назвала себя идиоткой. «Это не первая любовь. Никакая она не первая. И даже не потому, что он не был у меня первым. Это просто не было похоже на первую любовь. Слишком все просто, без взрывов, без истерик. Без долгих прощаний и мыслей о самоубийстве. Влюбилась я впервые, это да, но и только. Слишком поздно. Просто было слишком поздно. Надо было учиться влюбляться чуть-чуть раньше. Как Маринка».

– Так они поссорились? – спросила она, беря в руки снимок. Эта фотография продолжала ее тревожить. Парень… Она видела его где-то. Когда-то. Но где и когда?

– Нет, – ответила мать. Она продолжала рыться в коробке, вытаскивая на свет старые снимки, где была запечатлена Марина. Школьные балы, выпускные экзамены, Крым… Все, что было до брака. Все, что Марина не взяла с собой в ту, нынешнюю жизнь, предпочла оставить тут, под родительским присмотром. Чтобы муж не задавал лишних вопросов. Лишний вопрос – лишний синяк.

– Странно, – тихо ответила Алина. – Я его где-то видела.

– Ну, может, он ее провожал, и ты столкнулась, – рассеянно ответила мать.

– Нет.

– Что значит – нет?

– Нет, и все. Я знаю то, что знаю. Я его видела не тогда, когда он ее провожал.

– Да как ты можешь это точно знать?

Но она знала. Смотрела на снимок и знала это все отчетливее. Она не видела этого парня у подъезда. Ни во дворе, ни на их улице, нигде. И все же, она его уже знала. Узнавала – в этом прозрачном взгляде, обаятельной улыбке, даже в том, как топорщились его темные волосы – она узнавала его. С каждой минутой – все яснее.

– Ну, ладно. Пусть я его не видела, – она положила снимок обратно в коробку.

Мать рассердилась:

– Я только-только начала разбирать! Ты все путаешь! Кое-что нужно положить в альбом. Вот это, например.

Она показала снимок Марины – он был сделан в самый первый год ее замужества. Марина в розовом платье, с чуть отекшим, подурневшим лицом, накрашенная явно второпях – макияж ее только испортил. И новорожденный сын у нее на коленях – Илья тогда даже не умел как следует сидеть.

– У меня нет такого, – сказала мать, откладывая снимок в сторону. – Илюхе, наверное, здесь месяца четыре. И вот еще…

Снимок Марины. То же розовое платье, накинутая на плечи кофта и чуть виноватый улыбающийся взгляд. Фотография когда-то была довольно большого формата, но кто-то разрезал ее пополам. Был срезан даже локоть Марины – и часть осеннего желтого дерева у нее за спиной.

– Ты это положишь в альбом? – спросила девушка. – Обрезок какой-то.

– Не знаю, кто это обрезал. Не ты? – расстроилась женщина.

Алина возмутилась – она всегда терпела напрасные обиды от родителей, или же это ей так казалось:

– Как что – так сразу я! Зачем мне резать Маринкины снимки! Я даже не видела его никогда! И не знаю, что там было еще!

– Поди теперь, догадайся. И кто испортил? Это снято у нас во дворе. – Мать прищурилась, рассматривая снимок. – Она тогда мало фотографировалась. Интересно… Кто снимал?

Алина почему-то подумала об Эдике. Третий раз за день! Многовато. Она закрыла коробку:

– Все это замечательно, но хотелось бы повидаться с ней самой. Фотки мне ни к чему. Мам, если она все-таки позвонит – попроси ее перезвонить мне.

Та сразу расстроилась – как видно, в этих старых снимках она находила какое-то утешение – будто бежала в прошлое от неприятного настоящего:

– Ты думаешь, она сегодня вряд ли позвонит?

– Я не думаю. Я сама надеюсь, что с ней все в порядке. И знаешь что? Скажи отцу, чтобы не торопился отдавать деньги. Сперва нужно как следует узнать, что с ней случилось. Если дело только в том, чтобы уплатить за лечение – пусть так и скажет. Мы поедем в больницу и привезем деньги. Но мне кажется, дело в чем-то еще.

* * *

За день отцу удалось занять около двух тысяч долларов. Он на этом не успокоился и, наскоро перекусив и сдав жене деньги, снова отправился в город. Алина узнала об этом, позвонив родителям вечером, вернувшись домой. Марина о себе знать не давала. Василий тоже им не звонил. Она сама сделала попытку позвонить свояку, но никаких результатов это не принесло. Трубку не снимали.

– Он же дома! – сказала она вслух, кладя трубку на место. – Он должен быть дома, куда ему еще деваться?

Алина устала. День оказался бесконечным. Утро в милиции, этот бессмысленный торг с представителями закона, которые никак не желали понять ее требований. Потом – встреча с Вероникой. Та, узнав, что компаньонка не сможет вернуть деньги в конце недели, только развела руками:

– Ну что ж, пять процентов в месяц – это не так уж много. Это почти ничего. Отдашь не девять тысяч, а девять с половиной. Через месяц.

– Но откуда я возьму эту половину? – хмуро спросила девушка.

– А откуда ты собиралась взять девять тысяч? – резонно спросила Вероника. – Деньги из ниоткуда не берутся. Ты же говорила, что можно продать дом? Так вот и продай.

Она посоветовала Алине не тратить нервы понапрасну. Сейчас она должна думать только о работе – тогда и проценты не покажутся такими страшными. Магазин-ателье открывался буквально на днях. А засесть в мастерской с лекалами Алина должна была уже завтра. Магазин будет носить название «Папарацци» – его придумала хозяйка. Витрины будут декорированы муляжами фотоаппаратов и манекенами, изображающими фотомоделей. Довольно узнаваемыми, но без точного портретного сходства, чтобы не пришлось платить агентам этих, вполне реальных моделей.

– Все рассчитано на молодежь, а те побегут, если название будет достаточно броским. Ну и реклама. Дадим ее в молодежных журналах, а может, даже на телевидении, только не сразу. Чуть погодя.

Вероника была настроена очень оптимистично – и девушка приказала себе не беспокоиться понапрасну. Она до сих пор не знала, как велика будет ее доля и сколько это составит в денежном выражении. «Но дом есть дом, наследство есть наследство, – сказала она себе. – И никто не может его у меня отнять. Я просто буду должна на пятьсот долларов больше – стоит ли беспокоиться? По крайней мере пока?» Сделав этот вывод, она почувствовала легкие угрызения совести. За все это время Алина ни разу всерьез не забеспокоилась о сестре. Ее исчезновение и требование прислать деньги она восприняла, как досадное недоразумение. Ее куда больше беспокоили собственные проблемы. Но теперь она всерьез задумалась об этом.

«Что и говорить, пропала она как-то загадочно. И Василий ведет себя странно. Мама говорит – он хотел ее убить? Нет, в это я не верю. Тогда… Откуда же взялся пистолет? Сдается мне, Васька тоже видел его впервые. Да и какой ему расчет подкидывать мне оружие? Тут что-то не так!»

Она взглянула на часы. Половина восьмого. И наконец приняла решение. «Я поеду туда и еще раз поговорю с соседями. Осмотрю дом. Утром, когда приехал Васька, я как следует ничего не разглядела. Искала только Маринку. А потом попросту сбежала оттуда, едва успела одеться. Если ее похитили – должны же быть какие-то следы! Может, она сопротивлялась? Или все-таки умудрилась оставить мне какую-то записку или хотя бы знак? Тогда я просто ничего не успела увидеть… Зато сейчас ничего не пропущу!»

И она отправилась на вокзал.

* * *

До поселка Алина добралась, когда уже совсем стемнело. Она вышла на маленькой станции в десятом часу вечера. Огляделась. Ни души. Впереди по платформе шла пожилая женщина, едва волоча тяжелые клеенчатые сумки. Судя по всему, она вышла из первого вагона электрички. За ней увязалась бродячая собака. Пес шел за женщиной с кротким, понурым видом, явно просто потому, что больше ему нечего было делать.

Алина спустилась с платформы, перешла через железнодорожные пути. Остановившись между линиями, поглядела в обе стороны. Ни одной электрички в отдалении. Где-то горел красный огонек, на горизонте сгущалась сиреневая мгла. Небо дышало теплой влагой – его заволокло тучами, собирался дождь.

«Теперь пойдут грибы, – машинально подумала Алина, выходя на пустую привокзальную площадь. – Только как отправишься в лес в одиночку? Родители не любят сюда ездить. Им кажется, что далеко. Да просто лень! Мы всегда ходили по грибы с Маринкой…»

И только сейчас она отчетливо ощутила, что сестра исчезла. Возможно, даже навсегда. Она остановилась, переводя занявшееся дыхание. В листве, чуть подсвеченной одиноким фонарем, что-то серебристо блеснуло. Памятник Ленину. Кто, когда и зачем поставил его на это маленькой станции – не знали даже старожилы. По утрам под ним располагались торговки – они приносили огородную зелень, овощи, ближе к осени мужики притаскивали мешки со свеженаловленными раками. Марина часто покупала этих раков – они тут стоили копейки. Их с упоением ела вся семья – кто с пивом, кто с газировкой. Даже Дольфик разгрызал парочку, с каким-то отчужденным, брезгливым видом. Просто за компанию.

«Что же все-таки с ней случилось? Тут так тихо, кажется, такое мирное местечко…»

Алина пошла по длинной, теряющейся вдали улице. Нужно было пройти до конца, свернуть налево, опять до конца, потом через утоптанную площадку, где местные подростки летом играли в футбол… Затем нужно было пройти еще один переулок. Там, почти на границе с лесом, стоял дом их покойной тетки. Даже по поселочным меркам это была страшная даль. Глушь, захолустье. До станции – почти полчаса быстрой ходьбы. Алина всегда ходила быстро, потому что побаивалась этих длинных пустых улиц, особенно если приходилось идти в одиночестве, в потемках. По мере того как она углублялась в поселок, исчезали фонари. Они становились все реже и наконец, когда она свернула в очередной раз, окончательно пропали.

Она нерешительно постояла, слушая тишину. Где-то далеко, в лесу, крикнула ночная птица, имени которой она не знала. Ей откликнулась другая – так же протяжно, тоскливо, будто сообщая о каком-то горе. Девушка взглянула на часы – фосфорические точки позволяли ей определить время. Половина десятого. А все как будто вымерло.

«А она шла тут почти в полночь, – с каким-то сдавленным страхом подумала девушка. – И даже если кричала – никто не услышал. А если услышал, то не помог». Она огляделась. Кое-где за заборами виднелись светящиеся окна. Но большинство домов стояли пустыми, там было темно. Из подворотни на нее нерешительно залаяла собака и тут же смолка, будто усомнившись, не совершила ли она ошибку? Алина двинулась дальше. Ей было страшно. Она уговаривала себя, что ничего случиться не может. На нее-то во всяком случае никто не нападет. Кому, когда она причинила зло? Кто мог ей завидовать, кто ее ненавидел? «Только я сама и ненавижу себя, да и то – иногда! – подумала девушка, сворачивая в последний переулок. – Ненавижу за то, что я такая, за то, что я всегда одна. Ищу причины, почему мне не везет, и не нахожу… Чувствую себя последним уродом и смотрюсь в зеркало, чтобы убедиться, что это не так. И все равно, ни в чем не уверена. Маринка говорила – я карьеристка. Чушь. Карьера ничему не мешает. Тут что-то другое. Что-то другое. Цыганка бы сказала – „тебя испортили“. Но кто мог меня испортить? Зачем? Порча – это не парочка булавок, которые кто-то втыкает в восковую куклу. И не чей-то дурной глаз. Порча – это что-то в тебе самом, только твое собственное творение и твоя вина…»

Она поравнялась с домом на углу. Остановилась, вглядываясь в темные окна. Судя по всему, там все уже легли спать или семья находилась в задних помещениях. Алина осмотрелась по сторонам.

«Вот тут на нее и напали. Удар по голове, потом удавка. Повалили на траву, вот тут. Она уронила сумки, конечно. Потом ей удалось перевернуться. Потом – закричать. Но эти сволочи утверждают, что ничего не слышали! Горели у них тогда окна или нет? Она говорила, что горели? Я не помню. Но они точно были дома – всегда тут живут, даже на зиму теперь не уезжают. Потому и достроили дом, чтобы жить тут круглый год».

И вдруг, почти неожиданно для себя, Алина крикнула. И сама испугалась своего голоса – так громогласно, пугающе он прозвучал на замершей, сонной улице. Немедленно залаяла соседская собака. Через пару секунд она увидела – на веранде зажегся огонь. Приподнявшись на цыпочках, она заметила сквозь стекла мелькнувшую внутри тень. Мужчина это был или женщина – Алина разобрать не сумела. Тень замерла, превратившись в бесформенный комок.

В ней поднялась жгучая злоба: «Так значит, и тогда они слышали крик! Я ведь кричала не громко, а она, думаю, просто орала! Сволочи, сволочи! Ее же могли убить прямо у них перед воротами, а они даже не вышли посмотреть, что тут происходит!»

Она собрала всю свою волю в кулак. Не так-то просто кричать, если на то нет особой причины, но она сделала это еще раз. Теперь получился визг – достаточно отчаянный. Во всяком случае, Алина так посчитала – ведь собака забилась под воротами в настоящей истерике. И тут на крыльце открылась застекленная дверь, на дорожку упал косой прямоугольник света. И к воротам кто-то побежал.

Девушка замерла, не веря своим глазам. Она слышала приближающиеся шаги. Потом они замерли. Сквозь неутихающий собачий лай донесся мужской голос. Мужчина желал знать, что тут творится.

Она молчала. До тех самых пор, пока не услышала, как отпирают прорезанную в воротах калитку. На улицу выглянула смутная тень. Алина сощурилась и различила лицо соседа.

Тот уставился на нее:

– Кто тут?

– Я, – ответила она.

– Кто? А, это…

– Я, – повторила девушка, не сводя с него взгляда.

– А что это вы кричите? Цыц! – рявкнул он на собаку, и та, издав еще несколько угрожающих утробных звуков, наконец угомонилась.

– Я… – Алина наконец собралась с мыслями и теперь могла придумать достоверную отговорку. – Мне показалось, кто-то за мной бежит…

– Да ну? Где?

Сосед вышел из калитки, остановился посреди переулка и обозрел его – насколько это позволяла темнота. Потом выругался. Он заявил, что в этом же году необходимо наконец разобраться с уличным освещением. Черт-те что! Тут люди живут круглый год, а наладить фонари никак не могут!

Девушка слушала его молча. В ней боролись самые противоречивые чувства. «Он все-таки вышел. Как только я закричала в первый раз, там зажгли свет. А ведь они были в другой половине дома. А тогда, в ночь с пятницы на субботу… Маринка точно сказала, что у них окна горели по фасаду! Теперь я вспоминаю. И что же получается – тогда они даже не выглянули?!»

Сосед продолжал ругаться, пытаясь что-то разглядеть в сгустившейся тьме. Потом замолчал, постоял с минуту и наконец повернулся к Алине:

– Кто гнался-то?

– Я не разобрала, – робко ответила девушка.

– Мужик, что ли?

– Да, кажется…

– Черт… – Он прибавил еще несколько более крепких ругательств. – Скоро жить будет невозможно! Вот твоя сестра говорит – на нее кто-то напал! Теперь за тобой гнались! Что вы натворили-то, девицы-красавицы?! Почему за моей бабой никто не бегает?

Алина пожала плечами, но этот жест украла темнота. Сосед ничего не разобрал. Он постоял еще с минуту и наконец в сердцах сплюнул:

– А, мать вашу! Завтра же буду разбираться насчет фонарей! Тут нужно кабель заново тянуть! Придется деньги собирать, а с кого тут возьмешь? Одни бабки живут! Ты скажи своим, чтобы готовили деньги, им это не меньше моего нужно!

– Послушайте, – перебила его Алина. – Вы точно ничего не слышали, когда на Марину напали?

– Что там было слышать, ничего не было!

– Она же кричала!

– Ну значит, тихо кричала!

«Тихо? – Алина зябко повела плечами. С реки тянуло холодом. – Уж во всяком случае, должна была кричать громче меня. Я только изображала, что на меня напали. А ее в самом деле чуть не убили! Хотя, на горле была удавка, и в таком случае, разве она могла себя контролировать? Может, кричала почти неслышно. Но тогда почему тот маньяк испугался и бросил ее? Нет, она должна была орать во все горло!»

– Точно, не слышали? – уже безнадежно повторила она.

Сосед махнул рукой, выудил из кармана пачку сигарет и, не говоря ни слова, исчез за калиткой. Брякнул тяжелый запор. Глухо брехнула и немедленно замолчала собака. И вскоре на веранде погас свет.

Алина постояла немного, прислушиваясь к установившейся в переулке тишине. И затем пошла к своему дому. Точнее, к дому, половина которого по завещанию принадлежала ей.

В той половине дома, которая принадлежала бабе Любе, горели два окна. Алина с детства знала, что это окна кухни. Собственно, других комнат на первом этаже и не было. Кухней считалось большое помещение, где находилась деревенская печь, газовая плита, и стояла широкая, вечно разобранная кровать, на которой спала баба Люба. Кроме того, там хранился разнообразный хлам – в громоздких, грубо срубленных сундуках и древних, рассохшихся и почерневших шкафах. Мансарда никогда не ремонтировалась, крыша текла. Эта половина дома, собственно говоря, представляла собой развалину – половина сестер производила куда более отрадное впечатление.

Алина заколебалась. Она стояла у своей калитки и раздумывала, куда двинуться. В их доме было, естественно, темно. Все, как она оставила, когда уезжала отсюда. Ей вовсе не хотелось туда идти, теперь Алина поняла это очень отчетливо.

«Загляну к старухе, – решила девушка. – Она все-таки принимала участие в Маринке, той ночью. И даже если она почти выжила из ума – все-таки от нее можно что-нибудь узнать».

Она самостоятельно отперла калитку – щеколда легко поднималась, если просунуть руку между широко расставленными досками ограды. Пошла к дому. Собаки тут не было. У бабы Любы несколько лет назад жил какой-то рыжий барбос, но он околел, а старуха нового не заводила. Она всегда жила одна – сколько сестры себя помнили. Когда они были детьми, баба Люба вовсе не выглядела старухой. Но они уже тогда так называли эту женщину – деятельную, коренастую, когда-то, несомненно, весьма привлекательную. У бабы Любы был единственный сын – он давным-давно жил где-то на Урале. Больше никого. Она сама вела хозяйство, изредка, раз в месяц, ездила на электричке в церковь (своей в поселке не имелось) и целыми днями копалась в огороде. Алина привыкла к ней до того, что если бы однажды не обнаружила за забором этой скрюченной жалкой фигурки, то почувствовала бы себя обокраденной.

– Баб Люб? – вопросительно крикнула она, стукнув в окно. – Это я, Алина.

В ответ послышался пронзительный кошачий крик. Когда пес околел, соседка завела кота, и этот кот стоил нескольких собак. Если он был сыт, то вел себя вполне благодушно. Но если бывал чем-то недоволен – кормежкой или обращением, – превращался в сущего дьявола. Баба Люба почему-то очень боялась, что этот ничем не примечательный, да к тому же скандальный зверь от нее сбежит, и на ночь не выпускала его из дома. Кот протестовал против такого ущемления своих прав, да так отчаянно, что будил ближайших соседей.

Ей открыли дверь, и Алина вошла. Кот молнией скользнул у нее под ногами и растворился в темноте огорода. Через секунду его пронзительный вопль раздавался уже на улице – он явно вызывал всех желающих на дуэль. Баба Люба выругалась:

– Да чтоб тебя! Упустила!

Алина поздоровалась и попросила разрешения войти.

– Это ты, Алечка? – Старуха, смягчившись, вгляделась в нее и побрела обратно к плите. – А я баклажаны делаю. Купила вот баклажаны. Будешь?

Девушка отказалась.

– А то в банки закатаю, до зимы не попробуешь, – равнодушно предупредила та и стала у плиты, помешивая ложкой бурое неаппетитное варево.

Алина присела к столу. Тут все было так привычно, что на миг она ощутила себя ребенком. И вспомнила, как баба Люба просила ее спускаться в подпол, чтобы поставить туда заново закрученные банки с заготовками. Или достать оттуда старые банки. Кто ел эти консервы, зачем баба Люба их так упорно заготавливала – с августа по октябрь, – оставалось загадкой. Большая часть банок у нее вздувалась, а то, что оставалось нетронутым в остальных, было совершенно несъедобно. Алина каждый раз боялась, что старуха отравится, но бабе Любе ничего не делалось.

– Ты чего приехала? – спросила старуха, меланхолично помешивая варево. Казалось, она варит не баклажанную икру, а какую-то колдовскую мазь. – С ночевкой останешься?

– Да, – кивнула Алина. Хотя до этого момента так и не успела решить – будет ли ночевать на даче.

– А где твои? В Москве?

– Все в Москве.

– И что там хорошего? Одни проститутки, – сказала старуха, как будто про себя.

Алина тихонько хмыкнула. Она знала, что баба Люба уже лет десять не выезжала в столицу, расположенную совсем неподалеку. Видимо, с тех пор, как она стремительно начала стареть и ее настигали разнообразные болезни, Москва казалась ей все дальше, пока не превратилась в какой-то иной, запредельный мир. И смотря единственный канал по своему допотопному телевизору – кстати, канал был какой-то дециметровый, который не ловился у Алины в Москве, – баба Люба вынесла твердое убеждение, что Москву населили сплошные бандиты и проститутки. Порядочным людям там просто опасно показываться.

– Ну что вы, баб Люб, – добродушно сказала Алина. – Я ведь тоже в Москве живу.

– А? – обернулась та.

– По-вашему получается, я проститутка?

Бабка даже испугалась:

– Ты че? Кто сказал?

Алина захохотала и махнула рукой:

– Я шучу, шучу! На самом деле, их там много! Только я пока не такая!

Бабка внимательно посмотрела на нее и в конце концов тоже улыбнулась. Улыбалась она туго, будто для этого ей приходилось с трудом расклеивать ссохшийся узкий рот.

– Ну а Маринка че? В больнице? – спросила она.

– Да кто ее знает, – откровенно призналась Алина.

– Она ведь пропала.

– Как это?

– Да вот… В понедельник с утра уехала отсюда и с тех пор – ни слуху ни духу. А здесь она не бывала? Вы ее не видали?

Баба Люба отложила ложку, нащупала табурет и осторожно присела.

– Как это пропала? – испуганно повторила она. – Куда это?

– Если бы знали куда – нашли бы. Только позвонила. Денег просит. А больше – ничего неизвестно.

Старуха замерла, а потом ритмично закачала головой. Зубы она потеряла давно, и когда волновалась, то из ее речей можно было понять совсем немного. Но Алина, обладавшая в этом деле большим опытом, все-таки кое-что поняла. А именно – что когда ее сестра прибежала среди ночи, изуродованная, полумертвая – тут старуха энергично качнула головой, так что Алина даже испугалась – не свалится ли та со стула, – так вот, когда ее сестра ворвалась сюда и чуть не на коленях просила о помощи, – тогда она, баба Люба, и поняла – теперь ничего хорошего ожидать не приходится.

– До чего дожили, – прошептала старуха. – А мой Брылька-то давно помер. Если бы он был жив – я бы так не боялась. А вот теперь… И спать даже опасаюсь. Вот, затеяла консервы крутить на ночь глядя. Не могу спать и все… Наверное, скоро помру.

Брылька – так звали рыжего барбоса – помер года три назад. Но и в ту пору, когда пес был жив, он вряд ли представлял из себя надежную защиту для старухи. Даже голос у него был негромкий – пес лаял так, будто сознавал, что такое ничтожное создание, как он, не имеет на это никакого морального права.

– Баба Люба, а вы-то сами в ту ночь ничего не слышали? – спросила Алина.

Та ничего не слышала. Да и немудрено – старуха слышала что-нибудь только в том случае, если собеседник находился рядом, да к тому же повышал голос.

– Ох, да когда я ее увидела, решила – сейчас прямо и помрет, – горестно рассказывала старуха. Ей никак не удавалось свернуть с волнующей темы. – Примчалась, вломилась – глаза красные, как у черта! Аж мой кот напугался!

– И с тех пор вы ее не видели, – уточнила Алина. – Как она уехала утром, в понедельник – не видали? Вы же не спите по ночам, сами сказали!

– Ничего не видела, ничего, – запричитала старуха, вскакивая с табурета и хватая ложку. – Сейчас все сгорит!

В самом деле – обширную кухню уже заполнял горький запах пригоревших баклажанов. Алина уже собралась попрощаться, но тут ее остановила хозяйка:

– А дом, слышите, пока не продавайте! – сказала она. – Лучше осенью. Говорят, цены подымутся!

Алина удивленно обернулась:

– А вы откуда…

Но старуха ее не слушала. Она твердила свое:

– Вон на улице Маяковского дом продали и что ж? Теперь перепродают, просят чуть не на пять тыщ больше! Пять тыщ! Мне бы до смерти хватило, да и больше… Пять тыщ долларов… У меня пенсия четыреста рублей. Мне-то что, это вам жить, вы молодые. А мне что? Деньги в могилу не унесешь… Знаешь, как моя мама говорила? На саване карманов нет!

Алина все-таки уловила основной смысл ее невнятного бормотания и очень разволновалась:

– Кто продает дом, баба Люба? Кто сказал?

– Да сестра твоя! – с таким же волнением ответила баба Люба. – Я вот боюсь – не продала бы каким бандюкам! А то кокнут меня, и потом никто не поймет, отчего я померла! Что – мало такого бывает? Дом-то большой, земли довольно, они весь участок захотят взять! Не то что половину!

– Да кто хотел продать? – крикнула Алина. Она была вне себя.

– Твоя сестра! – отчеканила баба Люба. – Все время меня спрашивала – не знаю ли я, может, кто хочет купить? Узнайте, мол! А я не узнавала. На черта мне? Если бы и знала – не сказала бы!

И решительно воткнула ложку в месиво из разваренных баклажанов.