Читать книгу Время другое - Анна Мартынчик - Страница 11

– Ну па-а-ап! Я же тебе уже говорила, что мы ещё не готовы: нужно дела на фирме привести в полный порядок, довести до ума дом… Ещё год до окончания университета…

– Дела на фирме никогда не будут «в полном порядке»! Год заочного обучения!.. И что за дурость с этим домом – До какого такого «ума» его нужно доводить – Неужели ты считаешь, что для ребёнка важно, будет над ним потолок клееный или натяжной – Это черт знает что за жизнь!

– Знаешь что?!

Знал. Сергей Григорьевич знал, что после этих слов дочь непременно бросит трубку: небрежно, наверняка с искренней обидой и негодованием: «Почему он так?». Этот разговор был из рода «дежавю» («уже виденное»): одни и те же слова, аргументы… Один и тот же итог.

Сергей Григорьевич нервно и нерасторопно подхватил с подоконника пачку «Winston», достал последнюю сигарету, открыл на балконе окна настежь, и, оказавшись всею головой и грудью на улице, выдохнул терпкий клуб дымовой серости.

А во дворе, заросшем многоэтажками, не происходило ровным счетом ничего стоящего внимания: незнакомые горожане торопились в разные стороны по разным делам. Клёны под окном пожелтели от августовской засухи…

«Это черт знает что за жизнь!» – немо повторил Сергей Григорьевич и закрыл окно. Нет, это было не беспокойство. Беспокойство не столь губительно, нежели равнодушие! Равнодушие и одиночество. Сергей Григорьевич жил один вот уже двенадцать лет. Жена ушла, дочь вышла замуж и… тоже ушла. Никаких важных дел, никаких особенных планов, и, судя по рассуждениям дочери в отношении материнства – никаких надежд…

– Дом довести до ума… Весомый аргумент! – уже вслух возмущался Сергей Григорьевич, – Три этажа со всеми удобствами – это не по уму, что вы! Двоим бы поместиться! Какие дети?.. Время другое… Какая откровенная глупость! Какой вздор!..

Другое… Конечно, другое. Всё другое… Как поспеть за всеми этими изменениями?..

Сергей Григорьевич соглашался с собственными рассуждениями и кивал головой в знак одобрения. Отчетливыми картинками стала прокручиваться в памяти будничность его деревенского детства, изменчивость периодов… Тогда не столь катастрофичными казались игры времени и обстоятельств, но чувство вовлеченности в эти игры сопровождало на всем пути.

Прохор Алексеевич был уважаемым целителем не только в своей деревне, но и средь соседних. Лечил заговорами, непременно с Божьей помощью. И все доверяли Прохору… Ещё бы: три класса окончил и даже получил Царскую грамоту! Правда не стоит забывать, что три класса школы при царе давали знаний куда больше современных трёх классов: арифметические задачки со степенями дед Прохор решал в уме за считанные секунды.

И только лопоухий внук Сережка не признавал дедово призвание, то и дело подтрунивая над стариком. Придут к Прохору с каким недугом местные – внук тут же под стол спрячется и ждет, пока дед начнет шептать – заговаривать. Сережка сидел, затаившись, ожидая упоминания одного единственного слова. А дождавшись, выкрикивал из-за стола глупую рифму:

– Бог, каб ты… – и давай деру.

– Ах ты, негодник! Вот я тебе сейчас!.. – оставшись с внуком наедине, не скрывал гнева дед Прохор. – Где мой дзяркач (веник из прутьев)!

А Сережке только того и надо было – с дедом «повоевать»: бежит, косолапые ноги заплетаются, а Прохор Алексеевич – за ним. Тогда Сережка закрывает и двумя руками держит дверь калитки, а дед, чтобы хоть как-то достать до зловредного внука, бросает через калитку дзяркач. Сережка тут же перебрасывает колючий веник обратно, и брызги озорного смеха будоражат всю округу.

– Что там твориться? – спросит кто-то из соседей.

– А это Прохорка с дедом воюют.

Да, в деревне Сережу звали Прохоркой из-за очевидного сходства с дедом: острый нос, скулы, заостренные уши, сдержанная мимика.

Прохорка знал, что после таких игр возвращаться можно только к вечеру, когда дед успокоится. Но разве это беда – кругом столько всего занятного!..

Мать Прохорки – Надежда, – работала поваром в столовой. Прохорка любил забегать к маме после уроков «на хрущики» (так называли в деревне хворост). Приносила Надежда с работы коржики, которые Прохорка резал на маленькие кусочки, чтобы продлить удовольствие.

Отец работал водителем. Редко разговаривал, редко улыбался. Включит радио, ловит какие-то запрещенные каналы и что-то сам себе приговаривает. Сергей Григорьевич только в преклонном возрасте задумался, как мало он знал об отце, и как бы хотелось просто поговорить с ним за жизнь.

До третьего класса Прохорка жил в старой хате, что на самом краю села. Он был хозяином и знал здесь всё. Десять яблонь, шесть груш – саморощенный сад, в котором так хорошо было уединиться и почитать что-нибудь о рыцарях. По одну сторону дома – двор, по другую – хлева. А ещё погреб – потайное место для игр. В погребе, помимо картофеля, хранилась квашеная капуста в бочках и моченые яблоки. Хата сосновая, пол некрашен…

В хате – длинный стол на козлах, у стены – деревянные широкие лавки, сходившиеся к красному углу, а с другой стороны стола – услон (переносная лавка из толстой доски) В красном углу – икона. А на столе всегда был хлеб…

Печь глиняная… Курная печь без трубы, без дымохода. Некогда Прохорка с дедом проделали в потолке дыру и закрывали её мешковиной (чтобы не открывать дверь) – тепло не уходило.

А в подпечке зимой держали кур. У печи – кочерга, ухват, чепела (ухват для сковороды). Было две комнаты: в одной – дед Прохор и баба Роза, а в другой – меньшие: Прохорка, старшая сестра Иринка, Валюша в люльке, да мать с отцом. Места хватало всем. Один домишко и семь «Я».

Прохорка застал ещё времена, когда жилось очень непросто. Отправлялся он на поле за первым щавелем или крапивой, чтобы мать могла сварить хоть какой-то суп. Потом, конечно, стало проще… Держали кур, гусей, лошадь и, конечно, – корову. Без молока трудно представить деревенский стол. Били масло, варили сыр и творог.

Ещё Прохорка знал, что нет достатка в семье, ежели нет кабана. Дед рассказывал, что раньше, ещё при царе, кабанов держали с десяток (вообще, дед вспоминал царский режим с почтительной ностальгией). В своем хлеву Прохорка больше четырех «пятаков» не видывал. Откармливать начинали летом (незабываем запах мятого картофеля вперемешку с зелениной или молочной сывороткой). Прохорке нравилось наблюдать, как стремительно набирают вес визгливые приятели. Ну, а в ноябре – известное дело – убой. Сестры закрывали уши и глаза, чтобы не видеть, не слышать всей трагичности сего мероприятия, что забавляло Прохорку и придавало дополнительной смелости. Пока мужики занимались осмолкой, мать жарила свеженину. Сколько скворчала чугунная сковорода, столько скворчали сестры, мол ни за что не вкусят от ставшего жертвой. Но когда все собирались к столу, когда стучали вилки и звучали возгласы: «С блинцом возьми!» – маленькие леди забывали о своих недавних клятвах и робко тянули со сковороды кусочек за кусочком. В деревне было так заведено: если кто забивал кабана – делился с соседями свежениной. Мать делала колбасы, солила сало и здор (жир) в деревянных ящиках, подвешивала сушиться каубух (белорусская сыровяленая свинина).

Когда мать Прохорки ждала третью дочь, как раз заканчивалось строительство нового дома, что в соседней деревне. Одним днем из старой хаты забрали горшок с углями и отнесли его в новую хату – так запомнился переезд. Новая хата была куда просторнее: три больших комнаты, не считая кухни. Нижние бревна хаты – дубовые, верхние – сосновые. Стены покрасили ярко-синей краской.

Но что сразу полюбилось Прохорке в новом доме, так это печь: глиняная лежанка (верхняя часть печи на которой отдыхали, сушили), дымовая труба, грубка… Прохорка любил греть косточки на грубке (маленькая четырехугольная печка для отопления), которая была выложена из обожженного кирпича, а сверху – обмазана глиной. Но главное – лаз! Если набедокуришь и дед за тобой погонится – вмиг по лазу переберешься в другую комнату, и ищи тебя свищи!

Как говорил дед: «дом убран на мещанский лад». На самом деле, семья Прохорки считалась самой богатой в деревне. В доме были мягкие кресла, высокие кровати, столы, укрытые кружевными салфетками, лакированный буфет и даже картины. У них у первых появился телевизор, и в доме каждое воскресенье собирались односельчане то на концерт, то на кино. Первая машина – тоже у них: белый «Москвич». Прохорка тогда поехал в город за автомобилем вместе с отцом, а вернувшись – они подъехали к столовой, где работала Надежда, и посигналили. Все сбежались посмотреть – порадоваться, а мама Прохорки смеялась с задирства мужа и качала головой.

Прохорка не ведал тоски в те времена… Не ведал одиночества, не остерегался уныния… в отличие от Сергея Григорьевича.

Летом с ребятами загораживали устье речушки дерном так, чтобы вода за день собиралась аж по самую шею и нагревалась. Купались вдоволь, а к вечеру дерн убирали с пути речного. Теплыми ночами спал Прохорка на сеновале: стелил простынь, чтобы сено не царапало, и смотрел на звездное небо, рассуждая о бесконечности, вечности и прочих, загоняющих в угол, вещах.

…С местными хулиганами рыбу ловить было одно удовольствие: не удочками и сетями, а просто – заостренной палкой. Ходишь, штанины закатав, и прозрачность воды предает наличие рыбешек. Остальное – дело сноровки. А с дедом рыбу ловили кошыками (плетеная корзина): на дно кошыка клали камень, привязывали веревку и дело сделано. Тянули когда чувствовали, что рыбка поймана, а поскольку рыбы тогда было тьма-тьмущая, корзины пустыми не были никогда. Караси!

Детской забавой казалось играть в колхозных ангарах, где насыпными холмами хранилась гречка, фасоль, семена подсолнуха. Наиграешься вдоволь и обязательно мешок чего прихватишь. Только повзрослев и переехав в столицу, где так дорого стоит то, что некогда доставалось даром, да ещё и в каком количестве, Сергей… понял, как весом был его вклад к семейному столу.

Например, Прохорка страсть как любил ходить по грибы. Сам совсем мальчонка – два вершка, так сказать, но самостоятельный не по летам. Обует резиновые сапожищи (на несколько размеров больше), возьмет три-четыре корзины, с собой – сало и ломоть хлеба, и на целый день в лес, в верном сопровождении заступников-псов. Собаки были большие… хоть и не породистые, но красивые, а главное, действительно преданные. Прохорка любил всем рассказывать, как однажды проснулся в лесу от лая собак, стеной заслонивших его от чего-то опасного… Это была гадюка!

Прохорка знал все грибные места. Особенно много грибов было на «узкоколейке» – так называли в деревне насыпь в лесу, где, по рассказам деда, ещё во время Екатерины проложили железнодорожные пути в одну сторону до самой матушки Москвы. Рельсы эти разобрали ещё невесть когда, но местность оставила имя «узкоколейка». Прохорка всегда возвращался с полными корзинами, а уходя из лесу старался смотреть вверх, чтобы не замечать грибы, потому как места их складировать уже не было. Доходило до того, что набрав полные корзины белых грибов, Прохорка садился на какую-нибудь корягу, высыпал всё на землю и перебирал. В итоге брал только самые маленькие и крепенькие, а остальные оставлял (не забывая, конечно, прихватить для мамы её любимые хрустящие сыроежки). Частенько ходил в лес дважды за день… Так что к зиме в доме всегда имелось два, а то и три мешка сушеных грибов.

Зимы были суровыми, снежными. В крыше проделали люк, зачастую служивший единственным выходом из дому, потому как дверь заметало снегом. Выбирались через крышу и расчищали путь к двери. Прохорка любил зиму, не смотря на лютость мороза. Даже когда температура опускалась до минус тридцати пяти, и занятия в школе отменяли, на улице было полно детей: лыжи, санки, горки. Домой приходили в ледяных доспехах, стуча рукавицами, как молоточками.

Однажды Прохорка решил проверить: правда ли в мороз можно примерзнуть к металлу языком – Проверил на клямке – правда. Прилип – не оторвать, но страшно было не поэтому: Прохорка оглядывался по сторонам, боясь, кабы кто не увидел, а то ещё схлопочешь кочергой от деда за такие глупости.

В семье всегда блюли христианские традиции. Молились, ходили в церковь по воскресеньям; на сочельник готовили кутью и ждали первой звезды. Вопрос веры и неверия не маял Прохорку, но традиции всегда радовали детскую душеньку. Особенно Пасха! Прохорка любил Пасху даже не за пироги, а за то, что в этот день всегда был полон дом гостей: приезжали родственники из города, и самое главное – приезжал двоюродный брат – хулиган Игорек!

Сергей Григорьевич до сих пор помнит день знакомства с братом ещё в старой хате: в дом вошел дядя Валера, а из-за его спины робко, но с любопытством выглядывал Игореша. А Прохорка, весь заляпанный чернилами, выполнял домашнее задание по арифметике (клякса в тетрадке, клякса на носу)… С тех пор братья стали не разлей вода. Прохорку всегда удивляло и смешило: куда в маленького Игорешу вмещается столько пирогов и молока – Это могут понять только городские дети, для которых вкус деревенского молока поистине сказочный. Да и пирогов в городе таких не было… Русская печь растит чудеса!

Буквально за две недели Игореша отучил Прохорку горбиться, не жалея колотив палкой по спине при малейшей попытке братца согнуться.

Сергей Григорьевич и Игорь Валерьевич (некогда – Игореша) до сих пор вспоминают детские шалости. Так, когда в семье появилась четвертая, самая младшенькая дочурка Аленка, в доме собралась вся родня. Приехали даже дядюшки из Пятигорска. Стол накрыли, тесно разместились плечо к плечу гости. Прохорка и Игореша залезли на печь, чтобы видеть весь стол сверху, и скоро кто-то из них с охотничьим прищуром шепотом скомандовал:

– На котлеты! Раз-два – марш!

И они резво соскакивали с печи, пробирались сквозь взрослых к намеченной цели, набирали буквально жменю котлет и возвращались обратно на печь. И никакого вам дурного тона! Я вас умоляю, этих детей просто никто не замечал!

Так, набегавшись туда-сюда «на картошку», «на яблоки», «на пирожки», – братья засыпали животами кверху до самого утра.

У Игореши всегда были красивые ботинки и штанишки. Прохорка таких не носил. Приехал Игореша в деревню на целое лето: весь в обновках – горожанин. А когда пришла пора отъезжать, оказалось, что один из пары новых ботинок безнадежно утерян.

– Поедешь домой в лаптях! – быстро решил проблему дядя Валера.

Поплакал тогда Игореша, ой, поплакал… А Прохорке смех да и только: «подумаешь, лапти, – вполне себе удобная обувка!»

Бабушка Прохорки – Лёкса – женщина кроткая и даже немного хмурая… Она всегда была слаба зрением и ещё до рождения старшей внучки ослепла. Баба Лёкса страсть как любила конфеты, и у неё всегда был кулечек карамелек в скрыни (сундук, где хранили бельё и одежду). Игореша и Прохорка мало-помалу тягали из сундука по одной, пока их не поймал с поличным дядя Валера. Ох, и оттянул он уши Игореше! А Прохорке ничего: кто наказывает чужих детей?! Но после того случая из закромов бабушки Лёксы не пропадала ни одна конфета.

И Прохорку забирали в город погостить. А в городе всё другое. В столичной квартирке тетушки Ани всегда была на столе вареная колбаса, которую Прохорка считал деликатесом. Да и масло из магазина как-то сливочнее, как-то вкуснее казалось. Но больше трех дней Прохорка в городе находиться не мог: тянуло домой, где было всё на своих местах, где всем всего доставало, где можно греть сахар на плите и никто не будет ругать за испорченные ложки… Тянуло туда, где царила особенная гармония.

Старая хата, новая хата – время шло, конечно, быстро, но не пугало изменениями. Затем студенческая жизнь, армия, работа. Менялись места, люди, планы, сны, намерения, мировоззрение. Постоянно менялся смысл.

Прохорка – любимый внук, забияка, мечтатель… Сергей Григорьевич – недомуж, недодед…

«Время другое…» – снова крутилось в голове, – «Да оно даже и вспоминается всё как в тумане, будто подсматриваешь сквозь старинную желтую от старости пленку. Счастье сквозь пелену старины…»

Сергей Григорьевич наспех собрал вещи и помчался на вокзал. Электричка привезла его туда, где не был больше семи лет: на родину детства. Присел на камне, что на перекрестке в самом начале деревни. И тут всё не то: на месте яблоневого сада выросли пятиэтажки; маршрутные такси по-хозяйски разворачиваются на месте, где раньше и дорог-то не было. Никого из знакомых…

И горько, ведь он, Прохорка, оставил здесь свои истоки счастья. Он никогда не чувствовал домом столицу, но тешился тем, что есть его места, его земля, его память.

Телефон разрывается от звонков дочери… которая оказалась права: время другое… Время, когда корзиной не наловишь рыбы, не заглянешь в глаза отцу, не будешь наказан за неуважение к Богу… Время, когда для рождения жизни мало любви, здравия, наличия необходимого, всё чаще «ещё не готовы!..» К чему?..