Читать книгу Дальние страны - Анна-Нина Коваленко - Страница 5

Поезд идёт на восток. На Дальний Восток! Еле пережила момент посадки – ужас перед громадным составом на колёсах, эти железные ступеньки, куда меня брыкающуюся погрузили вслед за чемоданом… Едем, сидим на жёсткой нижней полке. Мы с Томой прильнули к окну. За окном зелёные просторы. Особенно красивы зелёные вёлочки. К нам приходит проводница, молодая девушка, приносит чай, а когда проводница уходит, мама и её подруга Анна Ефимовна осуждают её за связь с пассажиром, молодым человеком в солдатской форме. Эта парочка часто воркует в её купе, а ещё они обмениваются поцелуями у окошка вагона. Мама говорит:

– Он её забудет, как только сойдёт на своей остановке.

Потом по вагону идёт одноногий дядя с костылями и с гармошкой, играет знакомые мелодии, «Катюша», «Калинка». Я помню эти песни, знаю наизусть благодаря патефону и пластинкам в доме дедушки-бабушки. Пассажиры купе делятся с исполнителем своими скудными съестными запасами, дают мелочь. Ночь, суета: «Байкал, Байкал». Мы засыпаем снова, едем дальше. …Пересадка, опять пересадка – огромное помещение вокзала, сидение на чемоданах, очень хочется спать. Спать. Спать, спать… И снова мы в вагоне поезда, и теперь много тоннелей. Мы с Томой в восторге от этих внезапных нырков в темноту, вслед за которыми – вспышки света.

«Владивосток». Приехали. Ночь. Мама и Анна Ефимовна с кем-то разговаривают на перроне. Мы с Томой просыпаемся в спальне детского дома. Приходят мамы, ведут нас завтракать.

…Стоим на берегу сине-зелёного моря – этот цвет, сказала мама, называется аквамарин. Туман. Мама говорит: «Владивосток» означает «Владеющий Востоком». Кто этот, владеющий? Мама показывает на море: «Вон там – Япония!» И мне кажется, я вижу сквозь туман далеко-далеко эту страну, Японию, она такая же, как и этот залив, цвета аквамарин.

…По пыльной дороге на грузовой машине приехали в посёлок Пожарское. Пыльная дорога. Серый деревянный дом «контора». Снова дорога. Мы с мамой едем в деревню Надаровка.

Надаровка: сады, сады вдоль деревни, за оградами деревья с бледно-зелёными гладкими плодами-завязями: «сливы». Сливы! Фрукты! В Сибири, в нашем Сидорёнково не росло никаких плодовых деревьев, была лишь согра4 на той стороне, в согре – ягоды, а тут – сады! И ещё, на улицах, деревья – «ранетки». Сад из деревьев-ранеток также у школы – просторного деревянного здания, где наша с мамой квартира: прихожая и спальня, в прихожей, она же кухня, – качели, с которых я свалилась, взявшись за верёвки слишком низко; в спальне красивая старинная деревянная кровать, мы с мамой спим на ней вдвоём. Я прошу маму что-нибудь рассказать на ночь перед сном, так делала бабушка, но мама засыпает после первого же предложения. Вот, к примеру, её сказка о Маше и медведе:

– Жила-была девочка Маша. И… п-по… пошла она в лес по ягоду… Идёт-идёт, и… спрашивает… Поликарп Сергеич5 тут живёт?

– Мама, ты что? Какой Поликарп Сергеич… – Трясу её за плечо. – Расскажи мне о медведе!

– Ой, да-да… Идёт она, идёт, и… где тут Поликарп Серр… Хррр…

– Маа-маа…

И всё, то есть все её сказки на ночь в таком же духе.

Как я уже писала, в раннем детстве у меня был близкий друг Слава, он ушёл далеко-далеко, так сказала мама. Лишь подросши, я пойму, то есть узнаю, что он утонул. И тогда мама подарила мне куклу-мальчика, которую зовут тоже Слава. Играю с куклой Славой, вокруг много травы «кукольник», из которой делаю для Славы компанию друзей. Потом эта кукла Слава исчезнет, уйдёт куда-то далеко-далеко, как и оригинал, и я буду обходиться куклами из трав и веточек. Трава кукольник: сорвать, проткнуть стебель палочкой – получится девочка в длинном зелёном платье с распахнутыми руками. И есть такие веточки, с симметричными мини-веточками: ручки-ножки… человечек! Плохо только, что здесь нет глины для лепки, какая была в Сибири. Со скульптурой придётся расстаться.

…В дальнем конце школьного здания, слева – классная комната. Деревня маленькая, всего учеников двадцать – школа комплексная, то есть в классной комнате будет по два класса, в первую смену первый – третий, во вторую – второй – четвёртый. Мама – учитель, завуч и директор в одном лице.

Год послевоенный, неурожай, голод. Местные жители питаются тем, что даст огород. Маме полагается участок земли, то есть полагался, но мы приехали уже летом, когда поздно что-либо высаживать. Поэтому нам остаётся питаться лебедой, крапивой и картофельными очистками, которые приносят маме деревенские женщины – мама эти травы и эти очистки отваривает и забеливает снятым молоком, тоже приношение, получается суп, невкусный, хоть съедобный. Мне здесь нравится: леса, сады, причем ограды – не плетни, как в Сибири, а колючая проволока, натянутая на колья. На задворках таких огородов, за такими колючими проволоками – лесок, в нём разные съедобные травы. «Курочки»: срываешь, а из стебля на месте срыва выступает молочко, вкус – освежающий; кислица кисленькая. Самое же лакомое – молодые стебли репейника-лопуха, только их нужно аккуратно очищать от горькой кожуры. Правда, эти стебли съедобны ранним летом, пока не покрылись лиловыми цветами-липучками, тогда у них кожура дубеет и в пищу не годится. Мы с ребятами также находим всякие ампулы, гильзы – следы каких-то былых боевых действий – уже не говоря о следах присутствия японцев в виде предметов обихода: раскладушек, вёдер, тканей, вышитых настенных ковриков. Однажды мы с ребятами нашли флакон рыбьего жира, в котором плавала сдохшая мокрица – мокрицу выловили и выбросили, а рыбий жир дружно распили. Мы дружим с Надей Подосинниковой, у неё, как и у меня, отец не вернулся с фронта. Надя, её младшая сестрёнка Маня и я относимся к этому без истерики: ведь мы не очень хорошо помним либо вообще не помним наших отцов – это потом, подросши, начнём поминать и помнить, – а вот с их старшей сестрой, четырнадцатилетней Ниной, случаются приступы, когда она в слезах зовёт погибшего на фронте отца: «Папа! Папочка…» Ей приносят в стакане воду, утешают… Иногда я остаюсь – мама разрешает – ночевать у Нади, и это так чудесно: ночевать не дома! Нам стелют на полу – глиняном, как в большинстве надаровских домов, стелют трём: Наде, Мане, мне. Но когда в доме гаснет свет, то есть когда их мама тётя Паша гасит керосиновую лампу и становится темно, нам на нашей общей постели на полу становится так смешно, так смешно! Ну, просто умираем от смеха, окрики тёти Паши не помогают. Натягиваем одеяло на головы, приглушить вырывающиеся звуки хохота. Проходит полночи в удержании смеха… А днё-ом! Днём самые-самые смешные вещи: когда кто-то из девочек повязывается платком под «бабушку», при этом выставив наружу уши; или ещё, если кто-нибудь из нас, девочек, отплясывает, обернув вокруг талии шаль, и вдруг в танце обнажает ногу до бедра! Даже вспомнить такую сценку – хa-xa-xa! – смешно. У Надиного дома растёт дерево грецкого ореха, дерево мощное, высокое, и мы, не в состоянии на него забраться, изо всех сил колотим по стволу, запускаем камни и палки вверх, сшибая зелёные плоды. Расколотишь – а внутри белая масса, горьковатая и вяжет во рту. Можно также лакомиться зелёными сливами или ранетками – ужасная кислятина, но, во-первых, это так здорово лазить по деревьям, и потом – не ждать же месяц под деревом, когда поспеет.

Через дорогу от школы дом и сад, то есть сад и дом семейства Пирожков. Хозяйка семейства Пирожков, Ганна – здоровущая немногословная женщина, или жiнка, так она себя называет, будет уборщицей в школе. Она навещает маму. Придёт, сядет на стул, молчит. Когда мама её чем-нибудь одаривает – крем для лица, платочек, – Ганна восклицает: «Та не надо!» – и жадно хватает протянутый презент. Смешно! А рядом с домом Пирожков хата Гуз, у них Колька и Петька, Колька постарше, Петька младше, играем вместе. Есть ещё Коля Шкуров – черноволосый красивый мальчик. Рядом со школой дом Плотниковых. Старшая девочка Плотниковых, Кланя, Клавдия, – добродушное существо, на все насмешки отвечает улыбкой – незлобивая до такой степени, что слывёт слабоумной. Кланя будет в одном классе и даже за одной партой со своей младшей сестрой. Младшую сестру Клани зовут Марина, у неё замечательно густые пепельные волосы – тугие косы, тёмно-синие глаза с длинными ресницами. Из-за этих ресниц деревенские женщины назовут её самой красивой в деревне девочкой. Мне дадут второе место, подвели меня короткие ресницы. Хотя, я думаю, даже второе место мне только потому, что моя мама – учительница. На третьем месте по красоте, по их мнению, а по-моему, на первом, – Надина сестрёнка Маня, черноглазая, черноволосая, кудрявая девочка. На окраине, у самой шоссейки, семейство Ковток. Дядя Митя Ковток, бригадир колхоза, неравнодушен к маме, заглядывает к нам по поводу и без повода, а Тонька Ковток, его младшая дочка – страшная врушка и фантазёрка, убедила меня в том, что зелёные лягушки, которые водятся в огородах, впиваются в ногу, а потом выглядывают наружу из-за прозрачной кожи, как из-за оконного стекла. Под впечатлением от Тонькиных рассказов я стала бояться зелёных лягушек.

Осень. Первый раз в первый класс: как раз накануне первого сентября попала мне на глаза, то есть в руки, книга «Жизнь Клима Самгина» Максима Горького. Книга физически «читаема», однако содержимое для моих лет необычно, в процессе чтения мне стали чудиться внутренности человека, кишки и прочее, как у животных, как у свиньи, которую взрослые потрошили однажды в моё присутствие. Не дойдя до конца книги, не дочитав, впала в горячку. …Прихожу в себя на несколько секунд: я на полу, а надо мной мама, пытается укрыть меня простынёй, и эта белая простыня, и сама мама кажутся мне такими огромными, боюсь, обрушится, придавит меня простыня:

– Мама, не надо, не надо…

Снова теряю сознание…

Пропустила первое, второе, третье сентября… Наконец, сижу в классной комнате, за последней партой. Мама – моя учительница, в классе я должна её звать по имени-отчеству, Мария Константиновна.

А «Жизнь Клима Самгина» так и осталась недочитанной.

В мамину зарплату едем на грузовиках-попутках в город Бикин. Ходим по базару, на прилавках ломти хлеба – миллион рублей ломоть. Мама покупает один ломоть нам с ней, и ещё – конфеты «подушечки» с фруктовой начинкой.

Месть. Научилась мстить. Сама. Самоучка. Способы отмщения рождались изнутри в виде сценариев. Сначала был Володя Пирожок, который принёс и положил под дерево ранетки, на котором я сидела, что-то завёрнутое в лист лопуха:

«Это тебе, гостинец».

Сказал так и убежал. Я слезла с дерева, разворачиваю лист – а там другой лист лопуха. Развернула – третий лист, четвёртый… В последнем, внутри – собачьи какашки.

«Ну, погоди, Пирожок…» Думала-думала, и придумала: в классной комнате огромная печь для обогрева. Между печью и стеной классной комнаты узкий проход. Забросила туда, в самый дальний угол, мячик, приготовила веник-голик… Пирожку:

– Володь, достань мне мячик…

Пирожок зашёл в тупик, достал мячик, а на выходе его ждёт голик:

– Вот тебе, вот тебе…

Учитывая то, что мне семь, а Пирожку – четырнадцать, победа особенно ценна.

Следующий объект мести – Тонька Ковток: сказала о моей маме плохое слово. Скорее всего, она повторила это слово за её матерью, которая, очевидно, ревновала маму к Тонькиному папе дяде Мите, точнее, к его назойливым визитам к нам. Слово резануло слух и вызвало желание наказать, то есть отомстить. Придумала: позвала погулять после дождя. Через шоссейную дорогу от школы – площадка, где побывал трактор и разворотил почву, оставив кучу комьев грязи. Вот туда-то я и завела клеветницу. Пропустила вперёд, сама отстала на несколько шагов. Взяла в руки огромный ком грязи… окликнула. Как только Тонька обернулась, запустила ей грязь прямо в лицо:

«Это тебе за маму».

Ночью мама разбудила:

– Говорят, ты бросила девочке в лицо грязь. Это правда?

– Правда.

– Почему?

Молчу в ответ. Она не узнает почему.

«Давай закурим». Мама едет по делам в Пожарское, в РОНО, меня поручает присмотру старшим, четырнадцати-пятнадцатилетним девочкам. Девочки эти дают мне почитать свои альбомы, а сами убегают в лесок, что за школьной оградой, курить. Я с интересом читаю рукописные песни, чаще всего об Алтайском крае, о крутизне дорог, несчастной любви шофёра. И там же – рисованные красивые цветы, красные розы. Никогда не видела розу в жизни. Рисую розу: лепесточки по спирали. Хочу быть равной с этими девчонками, тоже курить… Рву и сушу траву, трава сохнет быстро, делаю папироску-самокрутку и выхожу на крыльцо с альбомом в руках, закуриваю, сажусь: в одной руке папироска, в другой альбом, с алтайскими историями. Отрываюсь от чтива для затяжки: у входа во двор школы – мама, застыла от изумления, ничего не может сказать. Гашу свою папироску.

«Ружьё заряжено». Мама организовала народный театр. Сцена – местный клуб. Актёры – деревенское население, в основном молодёжь, играют замечательно. В один прекрасный воскресный день театральный коллектив едет на грузовике в Пожарское, и я вместе со всеми. Мне выпадает развлечь публику в антракте чтением стихотворения о кошке, которой хозяева долго искали подходящее имя, пока не пришли к такому заключению: «Не назвать ли нам кошку Кошкой!» Успех! О нас напишут в районной газете! И обо мне не забудут: «Девочка-младшеклассница прочитала со сцены…». Вечером с мамой возвращаемся домой, укладываемся спать в нашу деревянную кровать. Слышен шорох в коридоре. Что-то упало? Мама обращается ко мне громким басом:

– Сынок, а у нас ружьё заряжено?

Я не успеваю отреагировать «какое ружьё, мама», как она толкает меня в бок и шепчет: «Отвечай: заряжено, папа…» И я отвечаю:

– Заряжено, папа…

Она: «Громче „заряжено, папа“».

– Заряжено, папа!

Шорохи продолжаются. Мама повторяет свой вопрос басом, заряжено ли ружьё, а я повторяю мой ответ «заряжено, папа»… Шорохи прекращаются. Рано утром мама выглядывает в дверь; выходит в коридор, потом зовёт меня: «Посмотри». Я выглядываю в коридор – вижу огромного серого кота, проникшего через открытую форточку, и теперь крепко спящего на подоконнике. Мы с мамой смеёмся.

Зима. У дома Пинчуков стоит бездействующий по причине зимы комбайн. Играем в войну, и комбайн с нами тоже. Мороз. Надина сестра Маня зачем-то лизнула металлический поручень, да и примёрзла языком. Закричала, мы кинулись её отрывать, оторвали, а кончик языка остался на поручне. С тех пор Маня будет картавить. Хорошо ещё, что красивая.

Весна. В лесу, что за школьной оградой, хрупкие деревца ольхи свесили серёжки – божественно красивые, самые первые весенние цветения! В Сибири подснежники, а здесь – ольховые серёжки. В мае расцветут белыми душистыми цветами ранетки, сливы… Но всё же самые первые и самые красивые – ольховые серёжки.

…В один прекрасный весенний день у Нади с Маней появилась на свет сестрёнка, назвали Тоней. Без отца – потому что никто не видел никакого дяди около тёти Паши. В Сибири таких детей называют «суразята», а на Дальнем Востоке – «байстрюки». И Тоня стала расти не по дням, а по часам.

Летние каникулы, детская площадка:

«Девицу» хозяева просяного поля объявляют «дурочкой, дурочкой», но обратная, то есть встречная сторона обещает её «вылечить, вылечить»… Вот так две шеренги ребят держатся за руки, поют, движутся навстречу друг другу. Мы, девочки, по очереди в качестве выкупа, то есть «дурочек», переходим из одной шеренги в другую. Действие происходит на детской площадке, в соседней деревне Федосьевке, куда нас с Надей отправили, напутствуя словами «там вас хоть покормят», и привёз колхозный шофёр дядя Стёпа. Первую ночь накануне заезда мы с Надей спали в доме одной из наших воспитательниц, спали на полу, и я никак не могла унять урчания в желудке. На следующий день мы уже в помещении школы, классная комната и есть наша детская площадка, тут спим на полу все вместе, едим и играем. Иногда кто-нибудь из нас получает из дома гостинец, скудный гостинец – времена голодные. Однажды мне передали бутылку мёда. Зачем-то я на спор выпила всё, и потом прошла ночь в приступах рвоты. А ещё раз проснулась в луже: описалась. Что ели – не помню. Главное, мы что-то ели.

За пару дней до окончания смены приезжает дядя Стёпа и говорит: «Велено привезти девочку домой», – показывает на меня. Надя:

– Я одна не останусь, поедем вместе!

Едем вместе, и приезжаем в Надаровку. Надя идёт к себе, а я к себе, к помещению школы. Но помещение школы закрыто на замок. Стучу в дверь, стучу в окно – никаких признаков маминого присутствия. Удалось-таки открыть окно и влезть внутрь. Походила по пустой квартире… Голодно, а дома шаром покати. Заглянула под кровать: а там три (три!) пол-литровые банки с вареньем из голубики. «Если я столовой ложкой немножко зачерпну – будет не замечено…» Опомнилась, когда осталось в банке наполовину. Тогда открыла вторую банку с той же идеей… Опомнилась – половина. Взялась за третью – та же история, половина. Задвинула все три наполовину пустые банки под кровать и вылезла в окно погулять. Гуляла в лесу за школьной оградой до вечера, до сумерек. Прихожу домой, вижу мамино сердитое лицо, оказывается, дядя Стёпа ошибся, перепутал, чья мама просила девочку домой: то была тётя Паша, то есть Надина мама, а не моя, моя меня не ждала, моей меня кормить нечем. И обнаружена пропажа варенья, приготовленного на зиму. …Била меня мама палкой, да так, что я слегла на неделю. Помню эту палку – сучковатая, шероховатая, полуметровая. Ещё вспоминается почему-то покрытой березовой корой – хоть я не помню, чтоб на Дальнем Востоке водились берёзы.