Читать книгу Неудачная книга - Анна Олеговна Князева - Страница 3

Умирая от скуки, он подыхал и физически от голода жажды, покидая родной город, в котором был разочарован окончательно. Андрей больше не ожидал помощи от окружающих, избрав смерть ощущению их к себе презрения; он больше не надеялся наладить жизнь. Всё. После их решения его так бросить ему ничего больше не оставалось.

Солнце, словно поводырь Судьбы, освещало ему путь до выхода, но он не имел и представления о том, как пешком выходить отсюда. Пока он шёл улицу за улицей он не смотрел на людей вообще, но путь предстоял долгий: не один день по его предположению требовалось, чтобы достичь хотя бы просторное место на природе, хоть и рядом с трассой.

Пока он шёл мимо серых высотных зданий с красивыми встроенными окнами в Американском стиле, он испытывал агонию собственного отчаяния: до этих событий он спокойно жил, как обычный гражданин этой страны, но после, словно государство против него заговор выстроило. Начало невезти, жена начала с ним ругаться, дети отвернулись от него, даже вслух обзывая олухом, а на работе всем стало мерещиться, что он неисполнителен. Попробовал найти новую: тоже как заговор. Просто он и не нужен даже туда. Вообще к нему нет вопросов. Неинтересен и всё. Он жил и всегда верил, что человеку нужен человек, но сейчас оно осознал, что сильно ошибался. Человек нужен человеку всегда для какой-то цели или деятельности, даже если это брак. Просто так ты можешь быть нужен разве природе, что должна даровать тебе смерть и не более. Нет такого человека, кому ты будешь нужен просто так. Даже твои родители будут тебя использовать, как минимум, в старости, так как в частности ты им стал нужен только ради этого, а так они бы одни пожили и умерли молодыми, чтобы не стареть.

Он продолжал идти, преодолевая тяжбу и упадок, ощущая от прохожих мимо него это презрение. Его сердце горело жаждой всех переубивать, так как он понимал, что его просто кинули, но он не стал. Он не стал не потому что боялся тюрьмы, так как с его позиции он мог бы там бесплатно жить и есть, а потому что он испытывал к ним сейчас нечто более глубокое, чем просто презрение. Это чувство к ним даже не могло им быть до конца осознанно: новое чувство, до селе никем не испытанное к собственному народу.

Продолжая путь, он вспоминал Кремль. Он вспоминал, как ещё ребёнком мечтал работать в политике, но у его родителей не было денег на должный уровень образования, и он просто выучился на слесаря. Он знал, что считается, что ввод платного образования нужен. Чтобы люди осваивали рабочие специальности, но по факту это получилось воротами к изгнанию из страны. Без образования никто не нужен, так как смысл жизни в обществе – это труд даже по старым устоям и условиям.

Несомненно, всё вокруг было пропитано красотой и кровью, но его отчаяние гасило всякое теперь соболезнование.

Его горькие помыслы не прекращались, и он просто продолжал идти, погрузившись в себя, как он считал.

Естественно, он не был симпатичным с точки зрения общества: нет нормальной одежды, нет марафета и единственная надежда дойти до реки или умереть по дороге туда. Никому от него ничего не было нужно, а он всю жизнь верил лишь в своих товарищей, семью и детей. Однако падать от отчаяния и плакать было нельзя: люди в агрессивности могут забить на смерть. Он знал эту реакцию и вообще не подавал никому присутствия. А кому что будет. Если решат над ним поиздеваться? Он стране больше не нужен.

Ещё вчера у него на глазах убили другого человека в том же положении три полицейских. Тело вывезли из города, а его самого запугали. Да и сказал бы он кому: кто поверит? К тому же этих полицейских он не знал. Да и закон сомнителен: нет официального наказания за убийство человека без гражданского паспорта, либо иного удостоверяющего личность документа. Просто этого нет: зачем предоставлять защиту тем, кто тут уже не требуется?

Ему становилось всё тяжелее идти. Солнце пекло. Пот лился ручьём, а воды нет. Делать нечего и оставалось только идти к своей цели покинуть столицу, полную его бывших соотечественников.

Люди жили в своей обыденности, как белки в колесе, переживая одно и тоже поколениями и ничто, никто не видел несчастных в вечности, так как они не были в курсе, что и вечность переменчива в своём развитии при своей стабильности, отрицая в жизнях появление чего-нибудь нового.

А по существу, что люди есть? Вещественно-алхимический сложный состав, который потребляет, осуществляет выбросы разного характера и гнобит себеподобных, осуществляя в направлении своих каннибализм, считая себя живыми. И они это ему доказали просто своей поддержкой его благополучия. Естественно, ему оставалось лишь принять их решение.

Он чувствовал этот упрёк в спину, что он позволил им победить, но он не разделял мнение общества о своём поражении: они всё равно его мнение бы не учли почти в любом случае, кроме этого, так как это им доставит удовольствие и радость превосходства над ним.

Так он постиг гордыню и зависть. Гордыня – это решение общества об изгнании человека, как минимум, эмоционально и генетически, а зависть – это общностный инструмент манипуляции массами в направлении желания достижения превосходства друг над другом.

Сейчас, когда он шёл, неся этот упрёк на спине, он жаждал только больше их не видеть. Ему было без разницы умрёт он или нет – он больше не верил в то, что они существуют. Он не верил, что в них остался генетически вообще человек. Однако это так: если он остался человеком, то и в тех, кто так поступил с ним тоже остался спящий человек. Он всегда следовал этому принципу: принятие своей беспомощности и осознание своего настоящего положения, потому что без этого ничего осуществить нельзя в реальности. Мечты несомненно будут колоссальными, но осуществить их не получиться, потому что ты не познал даже свою беспомощность, а значит в мышлении ты не учёт основные факторы благополучия даже физически. О чём с тобой говорить?

Он не верил, что на этом держится гордыня: люди-то не могут принять того, что они тоже беспомощны в одиночку. Они только считают себя сильными в стае, рассчитывая на агрессию того, кто перед ними один, но это лишь провокация, потому что цель всё та же: насладиться своим превосходством и праведностью.

С него как будто слетели какие-то оковы, и он почувствовал в этой тяжбе долгожданную свободу, которую жаждал хотя бы ощутить всю свою жизнь. Он продолжил идти быстрее, а мысли продолжали развиваться в его голове.

Он ощущал смутные надежды по дороге, созерцая наступающий уже вечер: а вдруг мне кто-нибудь позволит переночевать? А вдруг воды можно попросить? А вдруг я могу обратиться в какой-нибудь центр и мне помогут?

Нет. В Центрах бомжи только ждут на ступеньках решение, которое никогда положительным не бывает из-за отсутствия необходимого уровня обеспечения населения. Они просто стоят, чтобы люди знали, что работы ведутся, но, раз есть бомжи, то нет этой работы. Воды он даже не просил, так как в ответ от людей получил бы лишь осуждение, упрёки и презрение, что срезалось бы дикой эмоциональной болью в солнечном сплетении и темени. Он уже не мог ощущать агрессию и бешенство, поэтому чувствовал эту боль прямо так, как она есть от них, когда они агрессируют или паразитируют в незнании о собственных реакциях. Он понимал, что это настоящая боль, естественная боль от их предательства, но это просто их решение. Он не стал их осуждать, потому что знал: человек не может стать Богом, так как беспомощен даже сам Бог. Они лишь Бога и бояться.

Тропа, пахшая грязью и суетой протиралась дальше, но он даже до окраины Москвы ещё не дошёл, всё прочёсывая попутные улицы. Он чётко следил за тем, чтобы идти прямо, потому что многие улицы не знал. Да он жил в этом городе, но постоянно лишь работал: ему было некогда посмотреть Москву.

Голова жутко болела, и он немного шатался от жажды, но продолжал идти, приняв, что он сейчас совершает самоубийство и ощутив хотя бы собственную настоящую красоту человека. Он по крайней мере что-то переживает и борется с этим столичным капканом, словно с чудовищем, что заточило в себе человеческое сердце, создав массовую травлю. Однако он не смог победить это чудовище, он мог только от него сбежать живым, что и стало бы его победой.

Он не понимал, толи Солнце вечером так печёт, толи оно и есть это чудовище, что правит мышлением людей, но продолжал идти.

Он должен был умереть от остановки сердца ближе к ночи, но ему померещилось чудовище, и он испугался.

– Вот же! – удивился Андрей. Огляделся. Ничего нет.

Он продолжил путь по одинаковым улицам с одинаковыми серыми зданиями разной высоты и габаритов. Как всё скучно. Как всё обыденно и отдаёт гнилью.

Внезапно его увидела какая-то шваль в типичной одежде проститутки. Она поняла его обстоятельства, но, осознав давно свои, подошла к нему и спросила:

– Вы покидаете город?

Андрей ей ничего не ответил и просто пошёл дальше. Она пошла за ним, повесив сумку на спину. Андрей продолжил идти по серому асфальту мимо серых домов и попадающихся блестящих куполов церквей, что нарушили обет дарования крова каждому страждущему. Он невольно их осуждал: что им стоило бы дать ему приют в его ситуации? Ничего. Им людей даже не хватает, но он всё равно не стал даже просить, потому что он не желал преклонять перед ними колени и умолить их приютить его. Он сознательно выбрал смерть в одиночестве, но не неся бремя их унижения за этот кров, так как просто ему это надоело ещё тогда, когда он был одним из граждан Москвы.

Он продолжал пересекать Московские улицы. Уже была ночь и загорелись фонари. Мерцали украшенные гирляндами и неонами стены тех самых серых и жёлтых домов, а недалеко виднелись большие часы, но не те, что возле Кремля: попроще, поскуднее и с экономией. Он был как эти часы: он также работал, как более известные люди, но в итоге ничего не получил и остался просто подобием великих часов, что бьют куранты каждый новый год по телевизору. Лишь смех иронии жизни сопровождал его в спину коварной шипящей змеей. Он оглянулся и посмотрел на шлюху, которая остановилась и смотрела в свою очередь на него.

– Какая у тебя цель в жизни? – спросил Андрей.

– Благосостояние, – ответила женщина, – а что, у других другие цели?

– У большинства точно также, как у тебя, – ответил Андрей, – так или иначе мне придётся искать благосостояние далеко отсюда.

– А я думала, ты ищешь смерть, – сказала шлюха.

– Смерть?

– Да, – ответила шлюха, – смерть. Я вот пошла за тобой умирать. Просто ты мне показался интересным собеседником.

– Нет, – ответил Андрей, – я отсюда ухожу обрести покой, а не умереть.

– А это не одно и тоже?

– Не, – ответил Андрей, – обрести покой – это остаться одному. Это ещё не смерть.

– А как же Москва? Как же цивилизация? – спросила шлюха, поступая за ним.

– Кем тебя здесь считают и называют по репутации? – спросил Андрей.

– Ну, – покраснела с неприязнью шваль, – швалью… А кем? Я же проститутка.

– Я меня олухом, – ответил Андрей, – очень приятно познакомиться.

И они пошли дальше мимо спиралевидных высоток, обделанных стеклом сплошь и рядом, словно и на цемент средств недоставало. Такие хрупкие и на вид, и на ощупь эти высотки, но попробуй выбей полупластик… Хотя… Смотря чем, не так ли? Где-то стекло было почти чистое, но как это смело…

Андрей чувствовал от этих домов что-то неописуемое стандартными словами – мистическое и завораживающее, но столь мирное и доброе, словно эти высотки прощаются с ним сквозь некое отчаяние. И этот смех презрения удачливых людей так и ломал ему кости позвоночника, но он продолжал идти, чувствуя себя так, словно ему бросают иглы в спину и шипы. Никто его не видел, никого его Судьбы не волновала: самим бы в этом положении бы только не оказаться, и он это знал, как и знал то. Что они не ведают, что им нужно бояться именно друг друга за этот порядок их общества. Но здесь парадокс: они не могут сами друг на друга даже повлиять, а те, кто могут, лишь сами под иллюзией этой мочи. Нет ни одного человека, что властен над своей даже жизнью, так как любого можно даже просто довести.

Он понимал. Что, возможно даже счастливее многих: то, что он сейчас переживает есть свобода, которую он жаждал познать. Теперь он никому не нужен и никто над ним не властен. Только бы выбраться из этого города.

Шлюха начала петь какую-то восхваляющую песню, путая слова. Песня была ему неизвестная, но на общую тематику. Он услышал отрывок:

Деньги – это наша жизнь,

Красота сердец белизн.

Ты без денег ерунда.

Деньги и удача всем всегда…

Он вздохнул и обнаружил, что идти ещё далеко, а спать уже очень хочется. Но где поспать так, чтобы полиция не воспользовалась редкой возможностью истязать его безнаказанно?

Он проходил со шлюхой мимо старого желтого двухэтажного дома, который считался позором Москвы. Он был пустым и Андрей со шлюхой туда и пробрались. Там было темно и грязно, отвеивая тьмой и мраком, словно в фильме ужасов. Он прилёг на какую-то шубу, а шлюха нашла старое облитое чем-то кресло и там уснула. Их сон сопровождался порывом человеколюбия, отвеивавшего словами зла: узрите, как живут эти швали и презирайте их по воле моей в суе!

Ночью где-то девочка, гуляя, рассмеялась и сказала:

– Шваль – это просто вид мутации человека. Были бы бедняки швалями, над ними бы не надо было издеваться так жестоко. Тоже мне Бог… Это наверняка в страхе перед этим шлаком люди издеваются над теми, кого считают слабыми. Однако будь они слабыми, они бы умерли от их садизма или совершили суицид. Как в сказке: битый небитого жрёт. Небитый и хилый сильного гнетёт.

Она остановилась и почувствовала этого бомжа.

– Хм… – они улыбнулась, – а что? Отличная идея! Да пусть поймёт его Бог!

И продолжила гулять, заливаясь от хохота…