Читать книгу Вече - Анна Оренбургская - Страница 18

Мне нужно столько показать тебе полотен,

Которых больше набралось, чем девять сотен.

Прекрасней всех там пышногрудые красавицы.

От их красот всех кавалеры яро давятся.

Мне нужно столько рассказать тебе историй,

Про громы грозные, про лес, про сине море.

Представь себе, меня просили уж не раз

Поведать тайну иль какой-нибудь рассказ.

Но не для них, ни для кого, моих историй

Их не коснётся ослепительный мой сказ.

Не заслужили то своим мерцаньем глаз.

Лишь ты одна моё почувствовала горе.

Тебе одной хочу я ночи напролёт

Всё говорить и говорить о всём на свете,

О всём, что знаю и не знаю наперёд.

Хочу я знать, как подрастают твои дети.

Ты мне расскажешь, ведь не правда – это так?

И для тебя, родной, то будет ведь пустяк.

Мне рассказать о своей жизни наяву,

Как ты живёшь, здоровье как и почему

Ты вышла замуж, что нашла такого в нём.

Ведь он не станет никогда твоим рабом.

А я же стану навсегда твоей рабыней,

И я твой раб навек, а ты – моя богиня.

Я поклоняться тебе буду, как святыне.

Как тот мальчишка вот на этой вот картине.

…Мне рассказать о своей жизни наяву.

Мне представлять уж недосуг всё, почему

Общаться можешь ты со всеми на планете.

В мои одни лишь ты никак златые сети

Не попадёшь, сколь не просили же тебя,

Сколь не твердили впрок тебе, что ты – моя.

Поверить в это не сочла ты, видно, нужным.

Ты хочешь тело отдавать лишь ласкам мужним.

Но не о том тебе хочу я рассказать…

Ты не видала столь прекрасные картины.

С них смотрят женщины и нежные мужчины.

Но несмотря и ни на это, даже с ними, —

Холстами, дом, он превратился в кучу хлама.

Пусть целы окна и невыбитая рама,

Но дом мой пуст – несноснейшая драма.

Пустует он без Госпожи – своей Хозяйки.

Лишь та войдёт – и вмиг все швабры и лентяйки

Быстрее примутся, за доброе, за дело.

Ну а пока. Лишь пустота. Всё помертвело.

Всё паутинами завешано, клопами

Всё провоняло, – что твориться между нами, —

Всё в доме том моём большом отражено.

И лучик света не проглянет мне в окно.

На все мои великолепные картины

Нависли тонны, тонны мерзки паутины.

Хочу, как прежде, всеми ими любоваться,

Хочу я лицами благими восхищаться.

Но не с кем радость мне мою ту разделить.

Ведь не со мною ты. Со мной не хочешь быть.

Мне без тебя, ты веришь, скверно так бывает.

О, знала б ты, как мои стены украшают

Холсты, висящие на них, когда играет

Прелестный солнца луч на милой златой раме.

Но я всё лгу. Живу я, как с волками.

Но я всё лгу, ты ведь всё знаешь, в доме – пусто,

Как в небожителя прескверном захолустье.

Как у реки вдруг пересохло будто устье,

И никуда вовек не денешься от хруста,

Когда крадёшься ты по полу, то хрустят

Как будто кости разной нехристи подряд.

Ад – будто стал весь пышный дом мой – мой дворец.

То дом разбитых и несчастнейших сердец.

Пусть одного лишь, моего лишь только, сердца.

Ты помнишь, как в свой храм захлопнула ты дверцу?

В свой храм святой большой прекраснейшего сердца.

Мрачно стоит средь пустоты моя усадьба.

О, никогда не будет сыграна здесь свадьба.

Всё ждёт одно – только прихода твоего.

А так всё умерло, по-прежнему темно. —

Да, дом красив был, но повыела всё плесень,

И никогда не раздадутся звуки песен —

Камин не греет, потому что не горит

И вовсе. Холод зимней стужей леденит

Живое всё. Хоть что же тут ещё живого?

Кроме клопов и пауков, всего такого…

Спадает к маю лишь проклятый тот мороз.

Тогда лишь только не видать движенья поз

На отогретых тёплым солнышком оконцах.

О, как люблю я в эту пору дивно солнце.

Пусть с виду кажется, мой замок сильно мрачен.

Но лишь тебе, одной тебе, он предназначен.

Сиял бы мрамором нечищеный мой зал.

В нём зеркала. О, как же много в нём зеркал.

Чтоб лик прекрасный твой их омут отражал.

Но вот лежат на зеркалах тех толщи пыли,

Родная Галя, даже если бы не были

На зеркалах прекрасных тех те слои пыли —

Я не смотрюся в них, мне стыдно посмотреть.

Иначе от стыда могу я умереть.

Чтоб не пугать наш правоверный весь народ,

Не выхожу из дома я который год.

Сижу я так всё взаперти чумным затворником.

Мне не с кем горе разделить. Хоть бы с поморником.

Тебе так думается, может быть, наверно.

Что ж это, Галя, право, очень скверно.

Боюсь людей – и потому не выхожу.

И стыдно мне смотреть в глаза – и не гляжу.

В свои зелёные красивые глаза.

Я почему-то всё сгораю от стыда.

Как льдом покрыт мой бедный дом почти полгода,

Пока не сжалится над миром всем природа.

Так моё сердце льдом покрытое подчас,

Пока своим сияньем дивных карих глаз

Не отогреешь, взяв его в свою ты руку.

И в тот же час, поддавшись магии всей звука

Небесных арф, вдруг оживёт моя усадьба.

Тогда сыграем, Галя, дивную мы свадьбу.

Не зря лежали на всех полочках наряды, —

Меня одеть в атлас и шёлк как будут рады.

А до того, пылились лишь в моих шкафах.

В старье хожу не первый год я на правах

Страдальца, но, войдя в мой дом, всё оживишь, —

В одежды новые поэта облачишь.