Читать книгу Русский мир. Часть 1 - Анна Павловская - Страница 3

Существует множество свидетельств распространенности сказки в России. Во-первых, наличие специального термина – сказка. Из всех главных европейских языков только в русском и немецком существует специальное слово для этого явления. Во-вторых, существование огромного количества сказочных сюжетов и их вариантов, которые были записаны за последние 200 лет. В-третьих, серьезное и обстоятельное научное изучение сказок, начавшееся еще в XIX в., здесь русских исследователей опередили (по времени, а не по числу работ и концепций), пожалуй, только немецкие ученые. Наконец, об этом говорит и широкая популярность сказок, сохранившаяся в русском обществе до сегодняшнего дня. В большинстве стран они к настоящему времени стали анахронизмом и материалом для ученых трудов по фольклору. В России они сохранили свое значение, адаптировавшись и приняв новые формы – кино, мультфильмы, видео, сегодня они приспособились и к компьютеру. Но большая часть сказок по-прежнему рассказывается или читается детям, как и когда-то, их бабушками и мамами. Может быть, именно поэтому столь велико доверие к сказкам!

Трудно найти какую-либо конкретную причину столь широкого распространения и долговечности бытования сказок в России. Здесь сыграл свою роль тот факт, что Россия длительное время оставалась крестьянской страной, а крестьянство наиболее привержено традиционным формам фольклора и, связанное с землей и природой, дольше других сохраняет веру в чудо. Важно и то, что русский народ привык работать и отдыхать сообща, а хорошо известно, что сказка была популярна во время коллективных работ и посиделок. Несомненное значение имеет тот факт, что письменное слово долгое время было привилегией исключительно духовной литературы, а светская книга получила широкое распространение в стране довольно поздно. Размер страны также способствовал сохранению старых традиций времяпровождения, не случайно в поздний период, с конца XIX в., центр собирания и распространения русской сказки перемещается в Сибирь, куда, конечно, разного рода развлечения доходили медленнее и в меньшем количестве, чем это было в Центральной России.

Нельзя не упомянуть о высоком художественном значении народных сказок, наполненных замечательными поэтическими образами. Как прекрасно и точно описание течения дня. Шла девушка к бабе-яге, встретила по дороге трех всадников: белого, красного и черного. Удивилась она, решила бабу-ягу расспросить: «Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой?» – «Это день мой ясный», – отвечала баба-яга. «Потом обогнал меня другой всадник на красном коне, сам красный и весь в красном одет: это кто такой?» – «Это мое солнышко красное!», – отвечала баба-яга. «А что значит черный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?» – «Это ночь моя темная – все мои слуги верные!»

Трудно забыть и многочисленные заговоры, присказки, стихотворные формы, которыми наполнены сказки. Плачет братец-козленочек:

Аленушка, сестрица моя!

Меня хотят зарезати;

Костры кладут высокие,

Котлы греют чугунные,

Ножи точат булатные!

И конечно, сказки продолжают оставаться кладезем и хранилищем народной мудрости: «утро вечера мудренее», «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается», «не желай богатства, пожелай жену мудрую», «много будешь знать, скоро состаришься» и т. д. Это уже не просто национальная, а житейская мудрость.

То, что сказки всегда были распространены в первую очередь в народной среде, не вызывает сомнения, хотя письменных свидетельств этому практически не сохранилось. Об этом говорят персонажи – преимущественно крестьянские сыны или солдаты, подробности крестьянского быта, сохранившиеся в сказках, а превращение в конце сказки в царского зятя и безбедная жизнь лишний раз свидетельствуют о бедности рассказчиков и их слушателей, мечтавших о несбыточном. Письменные же источники свидетельствуют о том, что сказки были распространены повсеместно, вплоть до царских палат.

Известно, что царь Иван Грозный очень любил сказки и без них плохо засыпал. По свидетельству двух немцев Иоганна Таубе и Элерта Крузе, находившихся при царском дворе и пользовавшихся (совершенно напрасно) доверием грозного царя, именно так проводил вечера Иван Васильевич. Они наблюдали это в Александровской слободе. Сначала царь посещает вечернюю молитву. «После этого идет он ко сну в спальню, где находятся три приставленных к нему слепых старика; как только он ложится в постель, они начинают рассказывать ему старинные истории, сказки и фантазии, за одной другую. Такие речи, согласно его природе или постоянному упражнению, вызывают его ко сну…»²²

Рассказывание сказок было тогда делом повсеместно распространенным. Историк русского быта Иван Забелин полагал, что это было типично не только для особ царского звания: «Мы полагаем, что это была общая привычка старинных русских людей и царь Иван Васильевич является в этом отношении только сыном своего века»²³.

Дошли до нас и имена находившихся при дворе царя Михаила Федоровича Романова сказителей, или, как их тогда называли, «бахарей» (видимо, от слова «баять» – рассказывать): Клим Орефин, Петр Сапогов, Богдан Путята или Путятин²⁴. Документы сообщают о щедрых дарах, которыми жаловал царь своих бахарей, что говорит о том, как высоко ценил он их искусство.

В XVIII в., несмотря на серьезные изменения в жизни и быте российского дворянства, сказку продолжали слушать и любить повсеместно. Так, в знаменитых мемуарах А. Т. Болотова упоминается об особом увлечении фельдмаршала С. Ф. Апраксина сказками: «На походе, – сообщает мемуарист, – Апраксин помещался в огромных калмыцких кибитках, убранных кошмами и коврами. Адъютанты и ординарцы, вызываемые к нему ночью, заставали своего фельдмаршала утопающим в пуховиках, а в головах за столиком сидел солдат-гренадер и рассказывал ему во все горло сказки для успокоения душевного на сон грядущий»²⁵.

С конца XVIII в. происходят важные изменения в духовной жизни страны – начинается все нарастающий процесс широкого распространения светской книги в русском обществе, проникавшей и в народную среду. Печатная книга перестает быть дорогой редкостью, она становится доступной каждому. В XIX в. возникают издательства, занимающиеся выпуском книг для народа – интересных и дешевых. Книга начинает теснить устное народное творчество.

Одновременно с этим происходят и другие изменения, жизнь русской деревни разнообразится, появляется больше развлечений и возможностей провести свободное время. Открываются библиотеки, в провинциальных городах появляются театры, в том числе и народные, развиваются средства коммуникации, путешествие становится более доступным. Конечно, не стоит преувеличивать масштаб подобных изменений: крестьянин по-прежнему в первую очередь связан с землей и сельскохозяйственным трудом, походы в театр и путешествия не являются для него делом обыкновенным. Но все-таки сказка начинает постепенно терять свое значение даже в крестьянской среде.

По мере проникновения образования в крестьянскую среду сказок начинают стесняться. Корреспондент Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева сообщал из Владимирской губернии: «Взрослые сказок не любят и говорят, что это одно баловство. Считается, что дети зря обувь носят, если в школе задают на дом учить сказки. Сами дети сказки любят…»²⁶ С одной стороны, понять крестьянина можно – сказки детям и дома расскажут, в школу он ходит за наукой. С другой стороны, очевидно, что перед городским человеком, задающим вопросы о крестьянской жизни, надо выглядеть прилично, Владимирская губерния в самом центре страны, не какое-нибудь захолустье. В этом большая проблема всех такого рода опросов – правду ли говорят или покрасоваться хотят, мол, мы тоже знаем, что сказки – это для детей, самим взрослым людям в любви к ним признаваться неловко.

В дворянской среде все эти процессы были еще более масштабными. В XIX в. разрыв между народной крестьянской и дворянской культурой все возрастал. С распространением печатной художественной литературы, иностранных языков и книг в России дворянство и вообще образованная часть населения практически полностью отошла от фольклора. Если в допетровскую эпоху даже цари развлекались, слушая вечерами сказочников, то к началу XIX в. не самый «знатный» дворянин, в плане происхождения и крови, А. С. Пушкин пишет о «недостатках проклятого своего воспитания», которое было лишено сказок.

И в этот момент сказка в очередной раз демонстрирует свою «живучесть». Во-первых, ее начинают записывать и издавать в виде лубочных изданий для народа, отдельных книг, целых научных собраний. Из бесконечно подвижной и изменчивой формы сказка превращается в более статичную. Теперь ее не только рассказывают, но и читают.

Во-вторых, сказочные сюжеты проникают и в художественную литературу. Самые знаменитые – сказки А. С. Пушкина. Использовав традиционные народные темы и персонажей, Пушкин придал им блестящую поэтическую форму, показав пример гениального сочетания народного творчества и «высокой» литературы. Пушкин гордился своими сказками. На рукописи «Сказки о рыбаке и рыбке», которую он подарил В. И. Далю (тот свои сказки публиковал под псевдонимом Казак Луганский), поэт написал: «Твоя от твоих! Сказочнику казаку Луганскому – сказочник Александр Пушкин». Интересно, что сказки Пушкина пользовались успехом и в крестьянской среде. Данные Этнографического бюро свидетельствуют об этом. «Сказки Пушкина знают даже безграмотные старухи», – писал корреспондент бюро из Ярославской губернии. А вот сказки Л. Н. Толстого, написанные специально для народа, успеха не имели. Многие крестьяне запрещали детям читать такие сказки: «К чему пригодны такие книжки? В них только и говорится, что про чертей» ²⁷.

В. А. Жуковский, П. П. Ершов, В. И. Даль, М. Ю. Лермонтов, даже императрица Екатерина II и многие другие писали сказки. Таким образом, сказка адаптировалась к новым условиям, круг ее читателей расширялся, разнообразился. Она по-прежнему соответствовала вкусам русского человека, вне зависимости от его положения и состояния.

Некоторых такого рода приземленный и простой вкус огорчал и как-то обижал. Писатель А. Е. Измайлов в своем романе «Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания», вышедшем в самом начале XIX в., писал: «Прочти деревенскому дворянину, который не выезжал из села своего и провождал в нем все время с одними псарями и девками, прочти ему Хераскова “Россияду”, он многого не поймет в ней, но сражения богатырей ему понравятся, и, может быть, нелепая сказка одержит в его уме преимущество над бессмертною поэмою»²⁸. История показала, что именно «нелепая сказка» оказалась бессмертною и уж точно долговечнее поэм Хераскова.

Сказка продолжала существовать и в традиционной устной форме. Даже в дворянской среде увлечение ей продолжалось. С. Т. Аксаков с большой любовью вспоминал о ключнице Пелагее, которая ввела его в мир сказок. В автобиографической повести «Детские годы Багрова-внука» он описывает свое знакомство с Пелагей и ее сказками: «По совету тетушки, для нашего усыпления позвали один раз ключницу Палагею, которая была великая мастерица сказывать сказки и которую даже покойный дедушка любил слушать. Пришла Палагея, не молодая, но еще белая, румяная и дородная женщина, помолилась Богу, подошла к ручке, вздохнула несколько раз, по своей привычке всякий раз приговаривая: “Господи помилуй нас, грешных”, села у печки, подгорюнилась одною рукой и начала говорить, немного нараспев: “В некиим царстве, в некиим государстве…”»²⁹ Аксаков вспоминает, что сказки захватили его целиком и полностью, из-за них он был готов забыть обо всем до такой степени, что его заботливая мать даже на какое-то время запретила их ему рассказывать. Уже взрослым он вспомнил Пелагею с ее сказками и записал чудесную сказку «Аленький цветочек».

А как прекрасно описывает И. А. Гончаров значение сказок в жизни его героя дворянина Ильи Обломова, их роль в воспитании и формировании его доброй, романтичной, жалостливой и такой боязливой натуры. Особенно привлекательна для него тема чудес, когда можно так прекрасно жить, ничего не делая. К этому стремится его детская душа, об этом мечтает он и став взрослым. Сказка становится частью реальности, той мечтой, к которой стремится душа ребенка и взрослого. Сказки занимают важное место в жизни других обитателей Обломовки, старых и малых.

В неуютной петербургской квартирке Обломова единственное, что хорошо делается, так это спится. И он видит сон про свое чудесное детство:

«…он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют все добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Там есть и добрая волшебница, являющаяся у нас иногда в виде щуки, которая изберет себе какого-нибудь любимца, тихого, безобидного – другими словами, какого-нибудь лентяя, которого все обижают, – да и осыпает его ни с того ни с сего разным добром, а он знай кушает себе да наряжается в готовое платье, а потом женится на какой-нибудь неслыханной красавице, Милитрисе Кирбитьевне.

Ребенок, навострив уши и глаза, страстно впивался в рассказ…

Нянька или предание так искусно избегали в рассказе всего, что существует на самом деле, что воображение и ум, проникшись вымыслом, оставались уже у него в рабстве до старости… Взрослый Илья Ильич хотя после и узнает, что нет медовых и молочных рек, нет добрых волшебниц, хотя и шутит он с улыбкой над сказаниями няни, но улыбка эта не искренняя, она сопровождается тайным вздохом: сказка у него смешалась с жизнью, и он бессознательно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка…

И старик Обломов и дед выслушивали в детстве те же сказки, прошедшие в стереотипном издании старины, в устах нянек и дядек, сквозь века и поколения…

И поныне русский человек среди окружающей его строгой, лишенной вымысла действительности любит верить соблазнительным сказаниям старины, и долго, может быть, еще не отрешиться ему от этой веры…

Сказка не над одними детьми в Обломовке, но и над взрослыми до конца жизни сохраняет свою власть. Все в доме и в деревне, начиная от барина, жены его и до дюжего кузнеца Тараса, – все трепещут чего-то в темный вечер: всякое дерево превращается тогда в великана, всякий куст – в вертеп разбойников».

Сказки продолжали жить и в русской деревне. Их рассказывали на посиделках, на постоялых дворах, во время коллективных работ, на досуге долгими зимними и осенними вечерами. Жила сказка в крестьянской семье, ее рассказывали детям, обучая их уму-разуму. Рассказывали их у костров «в ночном», в полевых станах, в пути. Сказочниками в этих случаях были сами односельчане, ремесленники, такие как, например, портные, переходившие от деревни к деревне, нищие, ямщики, няни, старики, на попечении которых оставляли детей. Особым местом была мельница, куда привозили зерно из окрестных сел и деревень и где иногда приходилось ждать своей очереди по нескольку дней. Мельник, умевший мастерски рассказывать сказки, мог рассчитывать на большее число клиентов.

Сказки процветали и там, где работали артелями. Здесь они сохраняли свое значение как вид устного творчества, пожалуй, дольше всего. Именно поэтому надолго задержалась устная сказка на Севере и в Сибири, среди охотничьих, рыболовецких, лесорубных и других артелей. На Печоре, по свидетельству известного собирателя сказок начала XX в. Н. Е. Ончукова, староста, составляющий артель, всегда стремится залучить в нее всеми мерами сказочника или «старинщика». А по свидетельству одного из молодых сибирских собирателей, в рыболовных артелях на Байкале сказочнику давали лишний пай и освобождали от целого ряда работ. «Человек, хорошо рассказывающий сказки, уже выше всей рыбацкой артели. Он – душа ее, источник светлых, бодрых настроений, которых так жаждет каждый человек и особенно рыбак, усталый после работы. По колено в воде, усталый, намокший, озябший, не всегда с хорошим уловом – он не падает духом, сидит далеко за полночь и слушает сказки, а рано утром окрик башлыка “по-дымайся!” заставляет его снова взяться за работу»³⁰.

Большой популярностью пользовались сказки в солдатской и казачьей среде. Их рассказывали в походах, на привалах, в минуты отдыха. В армии собирались люди из самых разных уголков России, и невольно происходил обмен сказочными сюжетами. Интересно, что участники Великой Отечественной войны свидетельствуют о том, что эта традиция сохранялась и на этой войне³¹.

В начале XX в. этнограф Е. Н. Елеонская отмечала: «Сказка до сих пор живет деятельной жизнью, она продолжает рассказываться, отражая в себе черты разной среды и разных эпох, она приноравливается ко времени и лицам, порою сохраняя старую тему, она является в обновленной форме и служит выражением настроения, воззрения данного момента»³².

Отдельно надо несколько слов сказать о рассказчиках-профессионалах, благодаря которым каждая сказка становилась неповторимой. Несмотря на устойчивость не только сюжетов, но и отдельных деталей повествования, словесных оборотов, присказок и прибауток, личность рассказывающего не могла не отражаться на изложении сказки. Сохранились сведения о подлинных мастерах своего дела.

Известный этнограф Д. К. Зеленин в начале XX в. записал сказки, рассказанные пермским сказочником А. Д. Ломтевым. Настоящими сказками Ломтев считал только старые традиционные волшебные. Зеленин писал о нем: «Ломтев относится к сказкам весьма серьезно. Мелкие рассказы и бытовые анекдоты он никогда не назовет сказками, а пренебрежительно – “побасенками”. Не любит он также сказок, в которых “много брязгу” (неприличного), и “Микулу-шута” рассказал мне лишь под веселую руку, да и то с извинениями: эта-де сказка – “только мужикам ржать” (хохотать)… Настоящими сказками Ломтев считает только те, в которых подробно рассказывается о чудесных подвигах богатырей. Знанием таких именно сказок Ломтев гордится. Если в сказке нет настоящих богатырей, то должны быть, по крайней мере, цари, короли, генералы и вообще высокие лица: иначе сказка будет “мужицкою”»³³.

Известный собиратель и исследователь русской сказки М. К. Азадовский так описывал в дневнике сказочника, которого он встретил во время экспедиции в Бурятии в 1927 г.: «Там мне удалось познакомиться с великолепнейшим мастером-сказочником Д. В. Асламовым, который по богатству репертуара и уменью рассказывать, несомненно, войдет впоследствии в ряды наших лучших сказителей. Мне приходилось слышать от него сказки и один-на-один, и в небольшой тесной группе, и в большой аудитории. Как мастер-исполнитель, он особенно развертывается, когда перед ним много слушателей. Рассказчик он превосходный. Он то повышает, то понижает голос, делает паузы, играет и жестикулирует. Он рассказывал Фомку-вора: когда Фомка-вор появляется перед слугами, переодетый губернатором, он кричит, топает ногами, хмурит брови. Когда выясняется безнадежная глупость губернатора и окружающие разъясняют ему ее, сказочник придает своему голосу увещательные и внушительные интонации. Отдельные подвиги и похождения он отмечает восклицаниями и вопросами: “Ага! Хорошо! Ловко! Вот как! Ловко сделано!” и т. д. Или наоборот замечаниями: “Вот дурак-то!”, “Ну чо же, смекалки-то не хватает”. Рассказывая, он все время находится в движении: оборачивается то в одну, то в другую сторону, иногда привстает с места, руками обозначает размеры, если приходится, например, говорить о величине, росте, вообще, размерах чего-нибудь или кого-нибудь. Настроение и восторг слушателей передаются и ему и, особенно, когда аудитория не может сдержать смеха, он увлекательно и заразительно хохочет вместе с ними, прерывая рассказ. Необычайно подвижно и его лицо. Морщины его то собираются, то разглаживаются, брови насупливаются, когда речь идет о суровых и печальных фактах; с появлением же в рассказе сентиментальных и идеалистических сцен на его лице появляется улыбка. В торжественных и патетических местах он приподнимается, лицо становится суровым, поднимает руку и грозит пальцем»³⁴.

Азадовский же описывает и другой тип сказителя – Сороковикова Егора Ивановича: «Как рассказчик Асламов – полная противоположность Егору Ивановичу. Тот рассказывает спокойно, плавно, в несколько приподнято торжественном тоне, но в общем эпически спокойно. Он спокойно сидит на месте, спокойно его лицо, и только голос модулирует, подчеркивая различный характер развертывающихся событий. Особенно резко различие между ними и Асламовым в комических пассажах. Асламов весь живет, увлекается сам, поддается заражающему хохоту аудитории и в свою очередь сам увлекательно хохочет, Егор Иванович остается спокойным и только слегка улыбается в ответ на восторг аудитории». Такого же типа енисейский сказочник Зыков, изученный молодым сибирским собирателем И. Г. Ростовцевым: «Многолетняя практика выработала у него опытность и спокойную уверенность. Он не волнуется, не заминается и не останавливается, подыскивая слова. Не вскакивает с места и не бегает по избе, как народные актеры. Рассказывая, он неподвижно сидит на лавке, сочно сплевывая и перебирая кисет с табаком. Только в патетических местах делает несколько энергичных жестов»³⁵.

Среди сказочников-мастеров чаще встречаются мужчины. Но были и женщины, в их изложении сказки приобретали несколько иной характер. Они отличались особой мягкостью, задушевностью. Все грубые или слишком жестокие места в них сглаживались. Изменялся даже сюжет. Так, в некоторых сказках, хотя и довольно редко, встречается «неверная мать», которая ради своего любовника хочет извести сына. Такие истории заканчиваются суровым наказанием матери. В «женских» же вариантах наказание гораздо мягче, иногда сын прощает мать. Известная сибирская сказительница Винокурова даже давала пояснения этому: «Нет прав#о́в таких, чтоб мать казнить»³⁶.

Интересна судьба традиционной сказки в советское время. После революции сказка попала в категорию вещей устаревших, связанных со старым режимом. Сомнительной казались ее идеи, слабо отражала она классовую борьбу, слишком много было в ней царств и королевств, а каждый приличный герой не только получал в конце жену, но и сам становился царевичем или королевичем. Один из «защитников» художественного значения сказки писал в самом начале 1930-х гг.: «Иногда раздаются голоса: да нужен ли, вообще, современному читателю этот мир сказочных образов и сказочной фантастики. Нужны ли и интересны все эти рассказы об Иванах-царевичах и Василиях – купеческих сыновьях – их подвигах и удачах, кончающихся неизменной женитьбой и добыванием царства»³⁷.

Работы по изучению и собиранию сказки после революции не прекращались, но в основном в рамках старых, дореволюционных еще, научных школ. Однако по мере того как укреплялась государственная система в стране, соответственно возрастала необходимость усиления идеологической работы, которую теперь было надо поднять на новый уровень, стал заметен возврат ко многим традиционным ценностям, без которых невозможно, наверное, было достичь стабильности в стране и спокойствия в народе. Одним из таких незыблемых начал стала русская сказка.

С конца 1930-х гг. начинается взлет интереса и внимания к русской сказке, хорошо продуманный и поддерживаемый правительством. Ее воспитательное значение в жизни народа было оценено по достоинству и широко использовано. Она начинает новую жизнь. Во-первых, массово обретает печатный вид, а значит, теряет свою гибкость и изменчивость. Русские сказки печатались в советское время огромными тиражами, их иллюстрировали лучшие художники страны, многие издания стали подлинными художественными шедеврами. Их «причесывают» и «приглаживают» – убирают разговорные, устаревшие и местные слова и фразы, язык сказок осовременивается и становится гладким и понятным всем. Убирают грубости, жесткости и «страшилки», мертвецов, черепов, костей и съеденных людей становится совсем немного. В сказки, изложенные для детей, вводится логика и связь между событиями, от чего сказка много теряет, именно в абсурдности и нелогичности часто скрывается подлинное очарование народной сказки.

Во-вторых, появляется новый вид искусства – самый массовый – кино. Сказку начинают экранизировать. Теперь уже не только сюжеты становятся статичными, но и персонажи приобретают конкретные формы. Баба-яга – лицо артиста Г. Милляра, богатырь – осанку С. Столярова, Иванушка-дурачок – повадки О. Даля, царь – веселость М. Пуговкина и т. д. Каждое время давало свои лица, но простора фантазии, которая столь важна в сказке, оставалось все меньше. Позже сказки стали рисовать для экрана, появились мультипликации.

При всех тех потерях, которые понесли сказки как жанр, обретя «официальное» лицо, надо отметить, что в целом в советское время сказки укрепили свои позиции в русском обществе. Книги, фильмы и мультипликации были неизбежны в новых исторических условиях, а главное, в новом информационном окружении. Сказка не только выжила, но и обрела новую, очень большую популярность. Она наглядно продемонстрировала свою живучесть и способность приспосабливаться к изменившимся условиям: стало понятно, как она смогла выжить и сохранить свое влияние на протяжении веков.

Так же как книги готовили лучшие мастера своего дела, так фильмы и мультипликации делались очень профессионально, на высоком уровне. Актерский состав подбирался сильный, самые известные актеры своего времени с уважением относились к такому благородному делу, как воспитание подрастающего поколения. В результате получались прекрасные художественные произведения на основе старых сказочных сюжетов, которые с удовольствием смотрели не только дети, но и их родители, бабушки и дедушки.

Конечно, цари в таких фильмах часто сильно оглуплялись и становились злыми, а бедность героя особо подчеркивалась, в сюжет вводились классовые конфликты, которые практически отсутствуют в традиционной сказке, но это все не слишком затемняло главное. Идеи и идеалы сохранялись вполне традиционные – не в деньгах счастье, помоги ближнему, и тебе помогут, любовь и верность вознаграждаются, семейное счастье важнее любого богатства и т. д. И на них продолжали воспитываться поколения советских детей. Таким образом, сказка продолжала оставаться связующим звеном не только между разными социальными группами, но и между совершенно разными историческими эпохами.

И в современное, сложное в идейном плане, время сказка выживает. Конечно, ее позиции сильно пошатнулись под воздействием иностранных фильмов и мультфильмов, из-за конкуренции с компьютерными играми, от снижения интереса к чтению вообще. Но все-таки мамы и бабушки еще помнят прекрасные книги и фильмы, на которых они выросли сами, да и воспитатели в детском саду ничего нового не придумали. Все еще трудно Тому и Джерри в воспитательном плане соперничать с царевной-лягушкой. Характерен диалог между продавцом в магазине видеофильмов и состоятельной дамой, подъехавшей на большом джипе к магазину: «У вас детские фильмы есть?» – «Вот, целая полка». После беглого взгляда: «Да нет, мне нужны старые, советские сказки». – «Что вы, их сразу разбирают!» Можно надеяться, что начинается возрождение интереса к традиционным сказкам и после очередного периода отрицания они займут свое место в жизни России.

Первые публикации сказок появились еще в XVIII в. Это были в основном случайные сборники отдельных сказок, часто «доработанные» автором-составителем. Печатали их для развлечения публики, на волне общего интереса к печатной светской книге, завоевывавшей книжный рынок в России. Наиболее известные среди них – «Пересмешник, или Словенские сказки» М. Д. Чулкова (ч. 1–4. М., 1766–1784), «Русские сказки» В. А. Левшина (1780–1783), «Сказки русские» П. Т. Тимофеева (1787). Баловалась сочинением-пересказом сказок и императрица Екатерина II, написавшая для своего внука Александра (будущего императора Александра I) аллегорическую «Сказку о царевиче Хлоре».

Начало научному собиранию и изданию русских народных сказок положил Александр Николаевич Афанасьев (1826–1871). Родился и вырос будущий ученый в Воронежской губернии в семье мелкого судейского чиновника. Отец его большое значение придавал образованию детей и не жалел на это своих скудных средств. Александр, всю жизнь уважавший отца, старался оправдать возложенные на него надежды. Все, кто знал его в юности и потом, в зрелые годы, отмечали его исключительные работоспособность и усердие.

Образование его было вполне традиционным для своего времени: какое-то время он посещал частные уроки «двух отцов Иванов», затем учился дома, потом в Воронежской гимназии. Но главным для него было чтение. В отцовском доме находилась обширная дедовская библиотека, и книги стали для Афанасьева главным источником знания и радости. Уже в юные годы он проявлял задатки будущего ученого. Его брат вспоминал, что книги были «обильным источником для утоления его страсти к чтению, которому он посвящал все свое время, уделяя для отдыха лишь непродолжительные вечерние часы да какой-нибудь час после обеда. Чтением занимался он, очевидно, не ради простого только развлечения или приятного препровождения времени, потому что всегда имел при себе бумагу и карандаш и аккуратно записывал свои заметки, и все такие записи тщательно оберегал»³⁸.

Любовь к книге Афанасьев пронес через всю жизнь. Поступив в университет, он умудрялся выкраивать деньги из своего очень скромного содержания на покупку книг и в конце концов стал обладателем уникальной библиотеки. К сожалению, в какой-то момент жизни, оказавшись без работы и средств, он был вынужден продать ее за бесценок.

В воспоминаниях Афанасьева о его детстве есть упоминание и о сказках, которые он любил слушать: «Чтение это, – вспоминал Александр Николаевич, – сменило для меня сказки, которые, бывало, с таким же наслаждением и трепетом слушал я прежде, зимой по вечерам, в углу темной комнаты, от какой-нибудь дворовой женщины»³⁹.

В 1844 г. А. Н. Афанасьев поступает в Московский университет на юридический факультет. После окончания поступает на службу в Московский Главный архив министерства иностранных дел. Одновременно с этим он занимается научной работой, публикуются его исследования по русской истории, славянской мифологии, сравнительной фольклористике. Научной работой Афанасьев занимался всю жизнь, несмотря на огромные материальные трудности, которые он испытывал последние 10 лет. Исследователи его жизни и творчества так и не пришли к единому мнению, почему этот серьезный ученый и, судя по воспоминаниям современников, очень ответственный человек потерял работу и был вынужден бедствовать. Но факт остается фактом – последние годы жизни Афанасьев провел в бедности, не прекращая при этом научной работы. Умер он рано, от чахотки, в 45 лет.

Главным делом жизни Афанасьева стало издание русских народных сказок. В этот период в России был вообще подъем интереса ко всему народному – языку, традициям, фольклору. Собиранием и изданием народных песен, легенд, пословиц, поговорок, сказок занимались и многие другие ученые – В. И. Даль, П. В. Киреевский, П. И. Якушкин. Афанасьев использовал и европейский опыт, прежде всего, конечно, немецких ученых братьев Гримм, с которыми он состоял в переписке.

С 1855 по 1863 г. Афанасьевым было издано 8 сборников, включивших в себя свыше 550 текстов. Печатал он их по мере поступления, позже систематизировал в соответствии с предложенной им классификацией. Это новое издание вышло уже после смерти ученого, и именно оно стало основой для всех дальнейших переизданий.

В основу собрания Афанасьева легли немногочисленные записи сказок, сделанные им на родине в Воронежской губернии. Вообще же Афанасьев был, скорее, «кабинетным» типом ученого и «собирал» свои сказки в основном не выходя из дома. Обширное собрание текстов ему удалось получить от Русского географического общества, которое с 1847 г. вело работу по сбору сказок от местных собирателей в разных губерниях (223 текста). Часть была извлечена из имевшихся к этому моменту печатных изданий. Более 1000 текстов ему передал составитель первого «Толкового словаря русского языка» В. И. Даль. После выхода первых сборников к Афанасьеву стали стекаться сказки из разных источников, прежде всего от любителей фольклора на местах.

В сборнике представлены русские (из более чем 30 губерний), украинские и белорусские тексты. В отличие от братьев Гримм, Афанасьев не подвергал тексты литературной обработке. Он также публиковал варианты сказочных текстов, снабжал их этнографическим и филологическим комментарием, по мере возможности проводил аналогии со сказками народов мира.

Особое внимание он уделял сохранению народного стиля сказки. В рецензии на один из вышедших в то же время сказочных сборников он обратил внимание, что героиня называет своего отца-царя «папашею». «Пора бы собирателям поэтических созданий народа, – писал Афанасьев, – обращаться не к дворовой челяди, а к настоящим, истым поселянам, которые, не мудрствуя лукаво, сберегли предание в несравненно большей свежести»⁴⁰. Сам он старался сохранить текст оригинала, подвергая его лишь незначительной правке.

Реакция на публикацию сказок была не однозначна. Безусловно, публика и исследователи по заслугам оценили труд Афанасьева. Хвалебные отзывы раздавались отовсюду, включая европейские страны. Русские сказки, изданные Афанасьевым, переводили на разные языки. Его издание сразу стало классическим, на которое ориентировались все последующие исследователи фольклора.

Не обошлось и без критики. Одним из спорных моментов, который не решился и в последующих трудах фольклористов, был вопрос о том, какие тексты печатать. Одни считали, что надо печатать как можно больше вариантов, жестко придерживаясь языка и стиля каждого рассказчика. Другие настаивали на том, что надо отбрасывать все личностное и составлять некий единый сводный текст сказки. Афанасьев, как показали исследования его сборников, придерживался некоей середины. С одной стороны, он печатал разные варианты одной сказки, с другой стороны, очевидно, что некоторые изменения он в текст все-таки вносил. Архив ученого не сохранился, так что судить обо всем этом довольно трудно.

Критические замечания высказывались и по поводу способов собирания сказок. Как уже отмечалось, Афанасьев пользовался в основном чужими собраниями. А значит, полностью отсутствовала информация о личности сказочника, времени и местности, где рассказывалась сказка. Все последующие исследователи учитывали этот недостаток. Много выдающихся собирателей, энтузиастов своего дела занимались сбором и публикацией сказок: И. А. Худяков, Н. Е. Онучков, Д. К. Зеленин, Б. М. и Ю. М. Соколовы, М. К. Азадовский, А. И. Никифоров, И. В. Карнаухова и другие. В советское время собирание велось по двум направлениям: некоторые ученые записывали сказки выдающихся исполнителей, другие вели так называемую «фронтальную» запись – записывали все сказки в той или иной местности. На сегодняшний день опубликовано примерно 4200 русских сказочных текстов (вместе с вариантами)⁴¹.

Сборник сказок Афанасьева подвергался критике на протяжении всей истории своего существования. Все более или менее серьезные исследователи отмечали различные его недостатки. Многие из них были преодолены в последующих собраниях и публикациях. Однако по сей день, 150 лет спустя, именно афанасьевский сборник народных сказок используется как базовый материал для всех исследований. Столь полной и всеобъемлющей публикации больше не было. Все остальные издания в основном публиковали сказки отдельных регионов и лишь дополняли издание Афанасьева.

Афанасьев составил и базовую классификацию сказок. Ее потом много раз переделывали, соединяя и разделяя различные подгруппы, но в основном она осталась прежней. Все сказки принято делить на:

1) сказки о животных,

2) волшебные,

3) бытовые.

Безусловно, эта квалификация носит условный характер, в нее часто добавляют еще новеллистические, сатирические, легендарные сказки и анекдоты. Однако эти три основные группы более или менее вмещают все жанровое разнообразие русских сказок.

В сказках о животных главными действующими лицами, естественно, являются дикие и домашние животные. Самые распространенные персонажи русских сказок: хитрая лиса, глупый волк, трусливый заяц, медведь-увалень и грубиян, из домашних – кот, собака, петух, коза. Эти сказки давно стали достоянием преимущественно детской аудитории.

Волшебные сказки самые древние. Собственно, именно их и принято традиционно называть сказками. В них всегда присутствуют чудеса и какие-то необыкновенные события. Они лучше других отражают базовые народные идеи и идеалы, и именно на них основывается изучение особенностей национального характера.

Наконец, бытовые сказки самые поздние. Их герой, как правило, простой мужик. Часто ничего сверхъестественного в них не происходит, и даже черти, если они есть, ведут себя как обыкновенные, хотя и не очень приятные, участники реальных событий. Эти истории носят явно поучительный и назидательный характер, во многих случаях – сатирический или юмористический. В таких сказках отражается много реалий повседневной жизни, высмеиваются пороки, отражаются проблемы трудовой и семейной жизни. Они интересны для историков и бытописателей, основная их часть относится к XVIII–XIX вв.