Читать книгу Пища богов, пища людей. Еда как основа человеческой цивилизации - Анна Павловская - Страница 4

Подлинная история человечества начинается с того момента, когда она, эта история, научилась говорить. Сколько бы мы ни пытались восстановить события по немым памятникам, это всегда будут гипотезы и догадки. Даже творения устного народного творчества – мифы, легенды, сказания – становятся историческим фактом только после того, как фиксируются на бумаге (камне, папирусе, глиняной табличке, жестком диске). О том, что к сведениям из письменных источников надо относиться критически, написаны тома. Письменные источники наполнены и ошибками, и прямой фальсификацией данных, и неправильно понятой информацией, а иногда являются и просто поздними подделками, однако это уже «говорящая» история. Это уже реальные прямые свидетельства о жизни прошлого, живой голос древних людей. (Соврать может каждый!) Неслучайно именно с момента возникновения письменных источников ученые говорят о начале исторического периода, «немой» же этап носит название доисторического.

Трудно считать совпадением тот факт, что древнейшая письменность возникла в регионах интенсивного земледелия. Полумесяц оказался плодородным не только в прямом, но и переносном отношении. К числу первых известных нам систем письма относятся шумерская клинопись и древнеегипетские иероглифы, возникшие не позднее 3500 лет до н. э. На одну-две тысячи лет позже письменность появляется и в других земледельческих регионах Полумесяца: древнехананейская на территории Финикии (современные Сирия, Ливан, Израиль, Иордания), лувийская (Анатолия и север Сирии), эламская (Иран) и другие. Около 2000 лет до н. э. появляется китайское письмо. Начиная с IV тысячелетия ведут отсчет и великие мировые цивилизации древности.

Не углубляясь в споры вокруг многозначного и туманного термина «цивилизация», которые ведутся уже не одно столетие, примем его как условное обозначение для неких протогосударственных объединений древности, расположенных на единой более или менее замкнутой территории и характеризующихся рядом общих признаков. Среди них: наличие письменности, социальных групп и разделения труда, оседлый образ жизни, занятие земледелием, наличие городов и того, что принято называть еще более многозначным словом культура.

В период между отступлением ледника и появлением цивилизаций, который можно по аналогии со Средневековьем назвать «темными тысячелетиями», появляются все важнейшие слагаемые культуры сельского хозяйства, культуры питания и культуры в высшем смысле этого слова. Усложнение процесса приготовления пищи и в первую очередь приготовление зерновых культур вызвали к жизни керамическую посуду и разные виды печей. В III тысячелетии до н. э. появляется гончарный круг, и посуда становится предметом повседневным и обыденным. В IV–III тысячелетиях начинается обработка металлов и к керамике присоединяются последовательно медная, бронзовая и железная посуда, а сельское хозяйство обогащается металлическими инструментами: мотыгой, серпом, наконец плугом. Плужное земледелие, с использованием животных в качестве тягловой силы, совершает новый переворот в земледелии, делая его еще более продуктивным. И это тоже происходит где-то в конце IV – начале III тысячелетия до н. э.

Каждое объединение-цивилизация, помимо общих признаков, имеет уже и ярко выраженные региональные различия, в том числе и в традициях питания. Древнейшими цивилизациями считаются Месопотамия (последовательно Шумер и Аккад, Вавилония, Ассирия) и Древний Египет. Чуть позже возникают государства в Малой Азии – Хеттское царство, страны Леванта, в Европе – крито-микенская культура, древние цивилизации Китая и Индии. Они меняли свои названия, завоевывали друг друга, исчезали и возникали вновь под новым именем. Однако именно на этих территориях постепенно складывались основания нового мира и новой системы, основанных на победивших уже к этому времени земледелии и скотоводстве. Кровно связанные с наследием первобытного общества, они создавали новые ценности и идеалы, новые мифы и религии, новых богов и героев.

Два важнейших противоборства той поры связаны непосредственно с системой производства и потребления пищи. Борьба между различными «пищевыми системами» и связанными с ними образом жизни и мировоззрением была долгой и лишь к концу эпохи пришла к некоему логическому завершению, дав начало новому типу людей. Полностью она не завершилась и сегодня, а типы эти сыграли ключевую роль в последующей истории человечества.

Первое, изначальное, – это противостояние присваивающего и производящего хозяйства – охотников-собирателей и земледельцев. Второе, более позднее, – скотоводов-кочевников и оседлых земледельцев.

Образ «дикаря» – сильного, выносливого, живущего среди животных, мы встречаем в одном из первых литературных произведений в истории – «Эпосе о Гильгамеше»[50]. Записанный примерно 4 тысячи лет назад (реальный Гильгамеш жил на тысячу лет раньше) на основании более древних шумерских сказаний, он является и незаменимым источником информации о жизни Древней Месопотамии, и замечательным художественным произведением. Герой Энкиду, созданный богами как «подобье» правителя Урука Гильгамеша, чтобы последнему было с кем меряться силой и отвагой, первоначально ведет дикий, полуживотный образ жизни:

Сумукан – бог, покровитель диких зверей, так что Энкиду либо ходил нагой, либо в звериных шкурах. Обращает внимание и тот факт, что могучий герой был вегетарианцем, питался исключительно травою. Более того, он мешал охотникам (они же пастухи-скотоводы, так как ходят по степям со своими стадами), выступая защитником животных. Один из пастухов-охотников пожаловался Гильгамешу: «Я вырою ямы – он их засыплет, // Я поставлю ловушки – он их вырвет, // Из рук моих уводит зверье и тварь степную, – // Он мне не дает в степи трудиться!»

Приобщение Энкиду к благам цивилизации и отлучение его от дикого животного мира идет двумя путями. Во-первых, к нему посылают блудницу, перед которой он не может устоять, после чего от него разбегаются его прежние друзья-звери, он становится для них чужим. Довершает дело превращения его в нормального (т. е. цивилизованного) человека приобщение его к зерновой пище (сикера – род пива):

Примечательно, что в целом отношение к дикарю вполне доброжелательное, люди восхищаются его силой, «могучей рукой», крепкими, как из камня, руками, его невинностью и неприхотливостью, хотя и боятся его непредсказуемости. Хлеб и пиво преобразуют его, меняют его взгляд на мир и себя самого. Он сохраняет свою силу, мощь и даже в некоторой степени наивность, но становится из полуживотного человеком.

Примечателен тот факт, что пастушество в шумеро-аккадских сказаниях принципиально отделено от земледелия. Земледельцы живут в городах, скотоводы бродят в степях или горах. При этом пастушество неразрывно связано с охотой, вытекает из нее. И преображенный Энкиду становится защитником пастухов: они теперь спокойно спят по ночам – «великие пастыри», а Энкиду в это время сражается со львами и «укрощает» волков, он теперь для пастухов «их стража, муж неусыпный».

Победа оседлого земледелия над охотничьим образом жизни отражена и в Библии. Отношение Ветхого Завета к земледелию неоднозначное, совершенно очевидно, что эта часть Священного Писания рождена в недрах скотоводческого уклада, так что земледельцы преимущественно представлены не в лучшем виде – обманщиками и лжецами. Однако их победа над первобытным образом жизни неоспорима.

История о двух сыновьях Исаака и Ревекки иллюстрирует противоборство между охотой и сельским хозяйством, между диким и оседлым образом жизни. Исав и Иаков – близнецы, но Исав был рожден первым и по закону являлся старшим. Еще когда оба сына были в утробе, Господь сообщил Ревекке, что два ее сына будут зачинателями двух племен и двух различных народов, при этом «больший будет служить меньшему» (Бытие, 25:22–24). Основные события этой истории изложены в Бытие, однако из других частей, в том числе и Нового Завета, мы узнаем, что Господь изначально «возлюбил Иакова, а Исава возненавидел» (Послание к римлянам, 9:10). То есть выбор оседлого хозяйства – Божий выбор, хотя история с братьями вызывает симпатию, скорее, к Исаву.

Исав родился «красный, весь, как кожа, косматый» и вырос «человеком искусным в звероловстве, человеком полей». Исаак любил его больше брата, причем по вполне практичным причинам, «потому что дичь его была по вкусу его». Иаков родился следом, держась за пяту Исава, и вырос «человеком кротким, живущим в шатрах». Он был любимцем матери. Дикий Исав – охотник, но и Исаак предпочитает еще его пищу, хотя сам и является скотоводом. С Иаковом сложнее, он, конечно, тоже скотовод, как и его отец, и в скором будущем ему придется долго служить пастухом у своего будущего тестя Лавана (он же дядя по линии матери). Однако очевидно, что он занимается и земледелием, на это указывает и эпизод с чечевичной похлебкой. Преимущественно скотоводческий род занятий соседствовал с земледелием как дополнительным источником пропитания, так же как земледельцы содержали скот для мяса и шерсти.

Первый обман, покупка первородства, строится на пищевой антитезе:

«И сварил Иаков кушанье; а Исав пришел с поля усталый. И сказал Исав Иакову: дай мне поесть красного, красного этого, ибо я устал… Но Иаков сказал [Исаву]: продай мне теперь же свое первородство. Исав сказал: вот, я умираю, что мне в этом первородстве? Иаков сказал [ему]: поклянись мне теперь же. Он поклялся ему, и продал [Исав] первородство свое Иакову. И дал Иаков Исаву хлеба и кушанья из чечевицы; и он ел и пил, и встал и пошел; и пренебрег Исав первородство» (Бытие, 27:34).

История эта подтверждает излюбленную версию современных ученых: охотничий промысел ненадежен и непостоянен, дичь вкусна, но не всегда достижима. Хлеб и «красное» кушанье из чечевицы, может, не столь привлекательны, зато доступны и хорошо насыщают. Земледельческая пища, пусть и обманом, но получила право первенства и вытеснила плоды охоты, оставив их как деликатес для особых случаев. Она показана здесь как пища повседневная, способная утолить голод в любой момент.

Борьба за первородство продолжилась, когда состарившийся Исаак, ожидая смерти, решил на всякий случай дать свое благословение заранее (вся история излагается в: Бытие, глава 27). И здесь происходит второй обман, теперь уже дичь на столе вытесняет домашний скот, причем на праздничном столе. Перед благословением, для поднятия настроения, Исаак решает хорошо, вкусно и празднично покушать и просит своего старшего сына Исава: «возьми теперь орудия твои, колчан твой и лук твой, пойди в поле, и налови мне дичи, и приготовь мне кушанье, какое я люблю, и принеси мне есть, чтобы благословила тебя душа моя, прежде нежели я умру». Ревекка же, подслушав разговор, уговаривает побаивающегося Иакова обмануть отца и так же получить обманом благословение, как и первородство.

Она велит младшему сыну: «пойди в стадо и возьми мне оттуда два козленка [молодых] хороших, и я приготовлю из них отцу твоему кушанье, какое он любит, а ты принесешь отцу твоему, и он поест, чтобы благословить тебя пред смертью своею». Иаков так и поступает, берет приготовленную матерью козлятину и хлеб и несет отцу. Исаак удивляется, что все готово так быстро, он хорошо знает, что охота требует времени. Он сомневается и, будучи почти слепым, ощупывает кожу сына, которую мать предусмотрительно обложила кожею козлят. Убедившись в косматости рук и шеи, Исаак верит, что перед ним Исав, и дает свое благословение. Интересно, что гурман и любитель дичи Исаак разницы в пище не замечает, хорошо приготовленное мясо домашнего скота не хуже охотничьих трофеев.

Последний «пищевой» обман Иакова показывает, что пастухи древности умели управлять рождаемостью скота и знали о принципах селекции, хотя и не раскрывает механизма их действий. Отслужив у своего дяди-тестя Лавана, Иаков просит себе весьма скромную плату – черных овец и пестрых коз, а сам вызывается еще немного послужить. Лаван радостно соглашается, так как знает, что такие животные в стаде редкость. Для безопасности он отсылает своих сыновей с отобранным в награду Иакову «цветным» скотом подальше, чтобы избежать в дальнейшем появления подобного приплода.

Иаков же оставшееся до ухода время занимается «селекцией». Он наделал прутьев из разных видов деревьев, снял с них кору, видимо достигнув таким образом пестроты, и в подходящее для размножения время клал их перед скотом у водопоя, «куда скот приходил пить, и где, приходя пить, зачинал пред прутьями». В итоге «рождался скот пестрый, и с крапинами, и с пятнами». Среди «пестрых» он также производил отбор: «Каждый раз, когда зачинал скот крепкий, Иаков клал прутья в корытах пред глазами скота, чтобы он зачинал пред прутьями. А когда зачинал скот слабый, тогда он не клал». В итоге Иаков забрал себе много крупного и сильного скота, а Лавану остался мелкий и слабый.

Роль прутьев в этой истории не совсем ясна, однако сам факт управления рождаемостью привлекает внимание.

Второе противостояние древности – между земледелием и скотоводством. Оно также сохранилось в древнейших источниках, относящихся к тем регионам, где оно было актуальным, вызывало проблемы, конфликты и, вероятно, было связано с различными религиозными культами.

Необходимо сразу оговориться, что речь идет о принципиально разных хозяйственных укладах, в которых зерно или скот преобладали, являлись основой существования и образа жизни. Это отнюдь не означает, что земледельцы не держали скота, а пастухи не пробовали хлеба. Более того, земледелие изначально было ориентировано на содержание животных, тех, кто потреблял побочные продукты земледельческих культур. Среди них всеядные свиньи, особо любимые зерноедами и презиравшиеся издавна настоящими скотоводами, не требовавшие особых условий содержания, коровы и быки, потреблявшие оставшуюся после сбора зерновых солому, первые давали молоко, сыр и масло, а вторые служили главной тягловой силой при обработке полей. Позднее к ним присоединились домашние птицы, которых кормили зернами. Помимо зерна, эта часть населения занималась и разведением садов и огородов: пресная и однообразная зерновая пища требовала обогащения вкусами и витаминами. Все это комплексное земледельческое хозяйство предполагало исключительно оседлый образ жизни, было привязано к дому и земле.

Под скотоводами, в древних источниках их называют пастухами, подразумеваются те, кто занимался кочевым или отгонным выпасом скота, т. е. постоянно или сезонно мигрировал вслед за своими стадами по пастбищам. Пасли они преимущественно овец или коз, животных, постоянно нуждавшихся в свежих источниках пропитания. Эти группы людей вели кочевой образ жизни, греки называли их «номады», и в их среде сложился особый уклад и мировоззрение. В силу особенностей образа жизни археологические источники их гораздо более скудные, чем те, которые остались от живших на одном месте земледельцев. Последние оставили и большую часть древнейших письменных свидетельств противостояния и взаимодействия двух хозяйственных и жизненных укладов.

Согласно мифологии Месопотамии, как было сказано выше, боги создали Ашнан-Зерно и Лахар-Овцу одновременно, после чего на земле наступило процветание и изобилие. Накормив и напоив богов и людей, Ашнан и Лахар устроили пир и для себя, они «сладко» испили вина, «вкусно» испили пива, после чего поссорились: кто из них главнее[51]. Доводы Зерна сводились к следующему:

Овца отвечает, что она создана самим Ану, «владыкой всех богов», верховным богом неба. Она особо отмечает, что дает одежду всем, в том числе и царям: «В моем одеянье сияющей белой шерсти // Царь веселится на своем престоле». Не забывает и о том, что ее жертвенные подношения угодны богам, а еда мужчинам:

Зерно возражает, что она – главная на столе, не в последнюю очередь благодаря пиву, которое из нее производится. К тому же и пастухи любят хлеб:

Зерно приводит гораздо больше убедительных доводов, чем Овца, которая в основном издевается над способами обработки зерна. Она перечисляет все этапы выпечки хлеба в древности: «Палками глаза твои бьют, уста твои бьют. // Когда колосья твои точно в ступке разбиты. // И ты вздымаема южным и северным ветром, // И каменные жернова по тебе гуляют. // И лик твой ручными камнями перетирают, // А потом ты собою квашню заполняешь. // Пекарь рубит тебя и швыряет, // Пекарка раскатывает тесто. // А потом тебя ставят в печку // И вынимают тебя из печки».

Зерно же указывает на то, что образ жизни пастухов заметно уступает земледельцам. Они скитаются по пустыням и горам, строят тростниковые хижины, которые легко уничтожаются ветрами и ураганами, вынужденно соседствуют со всяким сбродом:

Спор прекращают боги, отдав пальму первенства Зерну: «Пусть пред Зерном преклонят колени». Зерно объявляется символом власти и богатства. А те, кто владеют быками, овцами, серебром и «каменьями дорогими», должны служить тем, кто хозяин зерна – главной ценности. И чтобы почувствовать это, владелец стад, «В воротах того, кто Зерном владеет, пусть постоит».

Спор этот свидетельствует еще и о том, что в древности земледелие и пастушество были неразрывно связаны, хотя уже и имели разные функции в обществе и восприятии их места в жизни людей, о чем речь пойдет ниже. Процесс обособления и размежевания начался позднее, в эпоху складывания цивилизаций и разделения народов на разные культурные типы. Энке, защитник людей, просит: «Отче Энлиль, Овца и Зерно, // Пусть обе они ходят вместе». Пастухи и земледельцы часто сосуществовали бок о бок, а судя по сохранившимся записям, по-настоящему состоятельные люди владели в то время и землями, и стадами.

Острее противостояние земледелия и пастушества отражено в Библии. В ней особенно заметна борьба разных начал, основного семитского скотоводческого и поздних земледельческих влияний. Она составлена в более поздний период, шумерские сказания и размежевание двух культур в ней гораздо заметнее.

Адам, вынужденно обратившийся к сельскохозяйственному труду, добывавший пищу после изгнания из Рая в поте лица своего, родил двух сыновей: Каина и Авеля. История их жизни изложена в нескольких строчках, но за ней стоят тысячелетия человеческой истории, и ее моральное влияние на последующую историю оказалось весьма значительным. Итак, «Адам познал Еву, жену свою; и она зачала, и родила Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа. И еще родила брата его, Авеля. И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец. Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу, и Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лице его… И сказал Каин Авелю, брату своему: [пойдем в поле]. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь [Бог] Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал [Господь]: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле» (Бытие, 4:1–13).

Милый, добрый Авель – пастух, злобный и лживый Каин – земледелец. Бог отвергает дары земли и принимает кровавые животные жертвы. Каин убивает брата, и не где-нибудь, а на поле, куда специально для этого ведет с места жертвоприношений. Невинная кровь пролита на землю, и Каин проклят от ее имени и обречен на изгнание. Предпочтения автора здесь не вызывают сомнения.

Интересно, что последующие толкователи Библейской истории, жившие в ту эпоху, когда приоритеты заметно поменялись местами, пытались объяснить это для них уже туманное место. Так, еврейский историк Иосиф Флавий в I веке считал, что виной всему корыстолюбие Каина, стремившегося только к своей выгоде: «Младший, Авель, старался быть справедливым и стремился к добродетели, так как был уверен, что Господь видит все дела его. По занятию своему он был пастухом. Каин же был во всех делах своих весьма порочен и имел в виду одну только цель – получать выгоды; он первый изобрел землепашество, а [затем] убил брата своего по следующей причине. Однажды они решили принести жертвы Господу Богу. Каин возложил [на алтарь] произведения своего земледелия и плоды деревьев, Авель же молоко и перворожденное из стад своих. Господу же последняя жертва понравилась более, так как Он отдавал предпочтение тому, что возникло самостоятельно сообразно самой природе, перед тем, что было насильно вызвано из земли по расчету корыстолюбивого человека»[52]. Звучит несколько сомнительно, жертва зерном и плодами получается более жестокой, чем овечками и телятами.

В Коране история о двух братьях, сыновьях Адама, принесших жертву Аллаху, рассказана кратко и без подробностей. Коранические же истории предоставляют ее в пастушески-романтизированном виде. Кабил, старший сын, жестокосердный, грубый и ленивый, собрал для жертвоприношения колосья еще незрелой пшеницы, а поднявшись на холм, небрежно бросил их на землю. Налетевший ветер немедленно разметал их. Неудивительно, что его жертва была отвергнута. А Хабил, младший, добрый, вежливый, милосердный и трудолюбивый, выбрал из своего стада «самого большого, красивого и жирного барана» и с молитвой предложил его Аллаху. Убийство пастуха происходит в пасторальной идиллии: «Хабил погнал своих овец на выпас… Хабил пас овец, перегоняя их с одного пастбища на другое, и наблюдал за ними, любуясь творениями Господними и размышляя над Его могуществом… Мир был прекрасен!»[53] Так он и принял смерть, окруженный мирными овцами, от руки злобного земледельца.

Интересно и продолжение библейской истории. Изгнанный Каин пошел на восток и, будучи земледельцем по призванию, основал там город, который заселили его потомки. Его потомки, как и следовало наследникам земледельческой оседлой культуры, освоили самые разные занятия и ремесла. Библия называет среди них и «отца всех играющих на гуслях и свирели», и «ковача всех орудий из меди и железа», и даже «отца живущих в шатрах со стадами», так как земледельческое поселение нуждалось и в продуктах скотоводства.

Разделение народов на скотоводов и земледельцев нашло свое отражение в тех жертвоприношениях, которые предпочитали их боги, разделявшие вкусы поклонявшихся им людей. Библейский Бог выбрал мясо жертвенных животных. Помимо упомянутого Авеля, есть и другие свидетельства. Ной, оказавшись на суше после Потопа, первым делом «взял из всякого скота чистого и из всех птиц чистых и принес во всесожжение на жертвеннике». Его жертва была принята весьма благосклонно, и человечество было прощено за грехи свои: «И обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь [Бог] в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека» (Бытие, 8:20–22). Авраам был готов принести в жертву даже своего сына Исаака, подмененного в последний момент овном (Бытие, 22:10–13).

Есть в Ветхом Завете и прямые указания, весьма натуралистические, на то, какими должны быть жертвы и как их приносить. В Книге Левит Моисей получает их от самого Бога: «когда кто из вас хочет принести жертву Господу, то, если из скота, приносите жертву вашу из скота крупного и мелкого. Если жертва его есть всесожжение из крупного скота, пусть принесет ее мужеского пола, без порока… и заколет тельца пред Господом; сыны же Аароновы, священники, принесут кровь и покропят кровью со всех сторон на жертвенник, который у входа скинии собрания; и снимет кожу с жертвы всесожжения и рассечет ее на части… и разложат сыны Аароновы, священники, части, голову и тук на дровах, которые на огне, на жертвеннике; а внутренности жертвы и ноги ее вымоет он водою, и сожжет священник все на жертвеннике: это всесожжение, жертва, благоухание, приятное Господу». Так же следует поступать и с мелким скотом, овцами или козами. С птицами же иначе: «Если же из птиц приносит он Господу всесожжение, пусть принесет жертву свою из горлиц, или из молодых голубей; священник принесет ее к жертвеннику, и свернет ей голову, и сожжет на жертвеннике, а кровь выцедит к стене жертвенника; зоб ее с перьями ее отнимет и бросит его подле жертвенника на восточную сторону, где пепел; и надломит ее в крыльях ее, не отделяя их, и сожжет ее священник на жертвеннике, на дровах, которые на огне: это всесожжение, жертва, благоухание, приятное Господу» (Книга Левит, 1:1–17).

Новый Завет отменил животные жертвоприношения, Христос, как агнец Божий, провозглашается истинной искупительной жертвой человечества. В послании к Евреям прямо говорится, что «невозможно, чтобы кровь тельцов и козлов уничтожала грехи» (Послание к Евреям, 10:4). Это новая вера и новая эпоха.

Животные жертвоприношения были изначально приняты повсеместно, среди всех народов и племен. Это память о далеком прошлом человечества, его охотничьей сущности, о былой тесной связи с силами природы. Как все суеверия, такие жертвы оказались крайне живучи. Однако с течением времени ситуация меняется.

Так, древние боги Месопотамии, основой процветания которой было земледелие, вполне довольствовались и зерновыми подношениями. Причем даже в самых экстремальных ситуациях. Один раз боги наслали на людей страшные болезни, мор, чуму и язву, и человечество оказалось на грани полного вымирания. Тогда бог Энки, всегда тайком помогавший людям, подсказал им: «Хлебы печеные пред ними поставьте, // Мукой сезама воздайте жертву!»[54] И это помогло. В другой раз уставшие от «людского гомона» боги наслали страшный голод. И снова хлеб и мука сделали свое дело.

Древний Египет представлял собой комплексную культуру, этакую страну изобилия в пищевом вопросе. Деление на Верхнюю и Нижнюю части, несмотря на то что они были объединены под властью первых фараонов еще в начале IV тысячелетия до н. э., сохранялось в том числе и в хозяйственном отношении. Нижний Египет, местность заболоченная, хотя и знал земледелие, но специализировался на скотоводстве, виноградарстве, охоте, в частности птицеловстве. Верхний был царством зерна – ячменя и пшеницы. Обе части взаимно дополняли друг друга в хозяйственном плане. Смешанными были и жертвоприношения, масштабные, как и полагалось стране изобилия. Так, в храме, посвященном солнцу, неподалеку от современного Каира, на большом жертвеннике солнцу приносились бесчисленные жертвы, в том числе целые стада скота. Кровь закланных и рассеченных животных ручьями текла отсюда по отводным желобам. В новый год солнцу жертвовали свыше 100 000 трапез хлеба и пива[55]. Оба вида жертвы были угодны египетским богам.

Интересно проследить и эволюцию в жертвоприношениях, связанную, вероятно, с изменениями в хозяйственном укладе и пищевых предпочтениях. Согласно мифологической истории первыми людьми, населявшими Древнюю Грецию, были легендарные пеласги, изначально проживавшие в Аркадии. Они были пастухами и охотниками, поклонялись соответственно козлоногому Пану и Артемиде-охотнице. Именно легендарные пеласги якобы впервые научились земледелию, а потом смешались с неким пришлым населением, которых Геродот называет эллинами. Хлеб постепенно стал главенствовать на древнегреческом столе (напомним, что на территории Греции находят древнейшие в Европе следы одомашненного зерна и бобов), но в своих обрядах греки придерживались древних традиций. Так же как и хранили память о древнем племени козопасов, когда-то населявшем эти земли. В мифологии и Зевс оговаривает у людей через посредничество Прометея свою мясную долю подношений, причем выбирает ту, что пожирнее.

В произведениях Гомера герои-воины еще питаются почти исключительно мясом и жертвы приносят мясные, причем с большим размахом. Правда, жертвенное животное посыпается солью и ячменем, существует и сопутствующий обряд «возлияния» богам медом и вином, также уходящий корнями в глубокую древность. Однако главным в жертвоприношении остается мясо – быков, коров, тельцов, овец, баранов, свиней. Одиссей, пытаясь проникнуть в царство мертвых и испросить совета, собственноручно совершает действо, несколько наспех и, так сказать, в походных условиях, но пообещав в будущем более серьезную жертву:

Старец Нестор, принося жертву Афине, делает это неспеша и обстоятельно. Он выбирает годовалую телку, «под ярмом не бывавшую в жизни ни разу», велит позолотить ей рога:

Римские боги, в значительной степени заимствованные из Греции, были менее привередливы и благосклонно относились к хлебным и мучным подношениям, заменявшим нередко мясные жертвы. Римская культура была менее склонна к традиционализму, более адаптивна и целиком зависела от хлеба и зерна. Даже злобного Цербера, охранявшего входы и выходы в царство мертвых, у римлян можно было подкупить только сладкими лепешками (см., например, Вергилий, Энеида, книга VI).

Свои метаморфозы происходили и в скотоводческой среде. Надо отметить, что многие народы, занимавшиеся пастушеством, постепенно отходили от своей первобытной охотничьей основы и создавали новый пищевой, а с ним и бытовой уклад. В частности, молоко и молочные продукты становились в их среде преобладающими, дополняемые продуктами земледелия и, в подходящих по климату регионах, растениями и травами, объектами древнейшего собирательства. Надо отметить, что скотоводство неразрывно связано с растительностью, от нее зависит его успех и процветание.

Именно пастушеские изначально народы с течением времени иногда приходили к воздержанию или даже отказу от мясной еды. Возможно, внутренняя связь с опекаемыми ими животными становилась слишком тесной. Или отношение к скоту как потенциальному богатству заставляло беречь его. Трудно найти материальные причины, особенно теряющиеся во тьме веков, остается только принять факты.

Так, зороастрийцы, носители древнейшей религии, распространенной когда-то на территории Ирана, были скотоводами. Согласно их представлениям первая пара людей, Мартья и Мартьянак, от которой пошли все племена, питалась следующим образом: сначала только водой, затем растениями, потом они оказались в степи, где «нашли белую козу и стали сосать ее молоко прямо из вымени». Следующей судьбоносной встречей было «темная овца с белой челюстью», которую они убили и стали питаться мясной пищей и оделись в шкуры. Далее следует обретение огня, на котором изжарили овцу, не забыв принести мясную жертву огню и небесным богам[56]. Интересно, что эти «мать и отец мира» считаются творениями Злого Духа, соответственно оцениваются и их деяния.

Неоднозначно и отношение к Йиме, пережившему потоп (точнее, страшную зиму и последующее таяние снегов). Он – царь-пастух, ассоциирующийся с «золотым веком», когда крупного и мелкого скота было так много, что он не вмещался в землю. По совету единого высшего бога Ахура-Мазды Йиме строит глиняную крепость, где прячет лучший скот («семя всех самцов и самок, которые на этой земле величайшие, лучшие и прекраснейшие»[57]) и растения, вместе с которыми переживает зиму и последующий потоп. Нетрудно узнать в этой картине ледниковый период и его последствия.

Подобно спасшимся праведникам других религий, Йиме совершил после своего спасения жертвоприношение. Его подношение показывает систему пищевых предпочтений и ценностей древнеиранских скотоводов: его жертва состояла из молока, сливок и масла[58].

Йиме принес своему народу процветание, спас человечество от замерзания. Однако он согрешил, и, согласно одной из версий, грех его заключался в том, что он научил людей забивать скот и есть мясо, что стало причиной грехопадения человечества и привело к окончанию «золотого века».

Вся культура древних иранцев связана со скотоводством. Вот Душа Быка обращается к Ахура-Мазде с мольбой о защите («мои бока терпят стыд кнута и боли», кнут здесь не намек ли на земледелие?). Мазда отвечает, что создал все гармонично: «для людей я создал скот», «для скота я создал ряд пастбищ», он предлагает своего пророка Заратуштру (Зороастра на греческий манер) в покровители скоту, считая, что только он один целиком и до конца верен его учению. Но Душа Быка не удовлетворяется и этим: «Жизнь людская коротка, // а Быка – небезопасна. // Защитить меня бы мог // только Ты рукою властной!»[59]

Бык в древности оказался своеобразным камнем преткновения между земледелием и скотоводством. За власть над его душой боролись и пахари, и пастухи. И поклонялись ему. Для древних шумеров он залог богатства и успеха, «Песнь пашущего быка» весела и оптимистична:

Древнегреческий писатель Эсхил (425 до н. э. – 456 до н. э.), прозываемый отцом европейской трагедии, был уроженцем города Элевсин, крупнейшего греческого центра земледелия и поклонения богине Деметре. Земледельческие культы, называемые элевсинскими мистериями, наложили отпечаток на все его творчество и мировосприятие. Его Прометей – благодетель человечества, выведший его из мрака дикости, он провозглашает, что «все искусства – Прометеев дар». Перечисляя свои деяния, этот титан говорит:

Для земледельца бык – это спасение от тяжелого труда. Кстати, у Плиния Старшего есть упоминание о том, что именно Прометей, любивший попирать божественные основы, первым убил быка[61].

Зороастрийцы-скотоводы твердо верили, что только они могут стать подлинными защитниками животных и прежде всего – быков и коров. Они открыто противопоставляли себя земледельцам. В учении Заратуштры рассказывается, что Ахура-Мазда предоставил Быку право свободного выбора: «…право дал // выбирать скоту: кто будет – // непастух или пастух – // властвовать над ним отныне».

Зороастрийцы почитали и землю, и растительность, это была пища для скота. Особенную роль играла вода, в степных регионах, где они проживали, она была залогом процветания животных, а значит, и людей. Интересно, однако, что лягушки и змеи, высоко почитаемые древними земледельцами, в зороастризме являлись враждебными существами, подлежащими уничтожению.

Среди так называемых индоиранских народов (или ариев) были и земледельцы, и скотоводы. В разных источниках нашли отражение оба хозяйственных уклада. Иногда встречается и смешение. В учении древнеиндийского прародителя рода человеческого Ману, называемом «законами», подробно разбирается состав и порядок жертвоприношений. Надо отметить, что законы эти, касающиеся пищи, весьма противоречивы и порой взаимоисключающи. Они в течение веков, а некоторые исследователи считают, что тысячелетий, существовали в устном виде и не могли оставаться неизменными. По всей вероятности, стремление к полному отказу от мясной пищи нарастало с течением времени, и учение пополнялось новыми предписаниями, сохраняя старые. В большинстве случаев мясо разрешается только то, которое является жертвенным и должным образом освящено. Отказ же от мясной жертвы противоречит древним книгам, потому жертвоприношение скота, скрепя сердце, сохраняется.

Обращает на себя внимание и другое: рекомендации по переходу на растительную и молочную пищу чаще всего предполагают древнейший растительный пласт, «чистых кушаний из плодов и кореньев», а не зерновые культуры. Несмотря на присутствие пшеницы, ячменя и риса в «законах», не они рекомендуются в качестве замены мясу.

Земледелие называется «прамритой», допускается в виде рода занятий, однако переводится как «гибельный» в значении «причиняющий другим существам гибель». Гораздо более достойным провозглашается «рита» («праведный»), собирание зерна на чужом поле после уборки урожая хозяином[63]. Это не земледелие, а своего рода собирательство. Невольно вспоминается ветхозаветная история о праведнице Руфи, собиравшей колосья на поле Вооза. В Ветхом Завете это есть акт милосердия и благости, заповедь Бога: «Когда будете жать жатву на земле вашей, не дожинай до края поля твоего, когда жнешь, и оставшегося от жатвы твоей не подбирай; бедному и пришельцу оставь это. Я Господь, Бог ваш» (Книга Левит 23:22).

Запрещаются некоторые излюбленные продукты питания земледельцев: чеснок, лук, порей, грибы, домашняя свинья и любимец зерноедов петух. Брахманы должны также избегать употреблять в пищу рис, сваренный с кунжутом, пшеничные и рисовые лепешки на молоке, если они приготовлены не для жертвоприношений. Множество запретов и предписаний касается молока: запрещается свернувшееся молоко коровы, кроме простокваши и изделий из нее, молоко диких животных и женское, стельной коровы и потерявшей теленка, овечье, однокопытных животных и т. д.

Но больше всего строгостей и оговорок касается потребления мяса. Жертвоприношение животных разрешается с отсылкой к Ведам, древнейшему писанию индуизма: «Ведь в древности при жертвоприношениях, совершавшихся брахманами и кшатриями, приношения состояли из [мяса] животных и птиц, дозволенных для употребления в пищу». Эта мысль повторяется несколько раз, вступая в противоречие с другими высказываниями: «Животные самим Самосущим созданы для жертвоприношения, жертвоприношение – для благополучия всего этого [мира]; поэтому убийство при жертвоприношении – не убийство». И чтобы окончательно развеять сомнения, учение говорит о том, что жертвенное убийство даже полезно животным: «Травы, скот, деревья, дикие животные, а также птицы, принявшие смерть ради жертвоприношения, получают опять [рождение, но в] более высоком состоянии».

Мясо разрешается: «окропленное», то есть оставшееся после жертвоприношений, с разрешения брахманов, а также «при опасности для жизни» – во время голода. Не возбраняется есть мясо и охотнику, для которого это способ существования: «Посмертный грех убивающего животное ради добычи не так велик, как [грех] вкушающего мясо из прихоти».

Далее следуют весьма грозные предупреждения о наказании тех, кто все-таки собрался есть мясо, при этом жертвенный аспект как-то сам собой выпадает и создается впечатление, что речь идет о мясе любом. «Сколько волос [на шкуре убитого] животного, столько раз убивающий животных из прихоти принимает насильственную смерть в будущих рождениях». «Мясо никогда нельзя получить, не причинив вреда живым существам, а убиение живых существ несовместимо с пребыванием на небесах; поэтому надо избегать мяса». «Имея в виду происхождение мяса и [необходимость при этом] убиения и связывания имеющих тело существ, надо воздерживаться от употребления в пищу всякого мяса». «Позволяющий [убить животное], рассекающий [тушу], убивающий, покупающий и продающий [мясо], готовящий [из него пищу], подающий [его к столу], вкушающий – [все они] убийцы». «„Меня (mam) тот (sa) да пожирает в будущем мире, мясо которого я ем здесь!“ – так мудрецы объясняют значение слова мясо (marnsa)».

Раздел этот о дозволенной и запрещенной пище заключается неожиданно: «Нет греха в употреблении мяса, спиртных напитков и в плотских удовольствиях – таков образ жизни живых существ; но воздержание [от всего этого приносит] большую награду». То есть речь, оказывается, шла не о запретах того, что естественно для человека, а лишь о воздержании от употребления этих вещей.

Земледелие и скотоводство – это не просто разные типы хозяйства и системы питания. Это разные типы людей, характеров, мировоззрений, сохранившиеся в определенной степени по сегодняшний день. И здесь мы сталкиваемся с интересным парадоксом. Казалось бы, победа осталась за земледельцем: все крупнейшие цивилизации базировались на зерне. Более того, они как спрут распространялись по миру и всюду несли с собой мотыгу и плуг, постепенно насаждая земледелие повсеместно. Процесс этот продолжается до сих пор. Скотоводы сплотились и были оттеснены на периферию цивилизаций (хотя и не земного шара, как охотники-собиратели). Время от времени создавали крупные и воинственные объединения и даже империи, вспомним киммерийцев, скифов, хунну, гуннов, Тюркский каганат, Монгольскую империю, но шествие зерна было стабильным и неотвратимым.

Отметим, что традиционное представление, распространенное в научной литературе, о том, что земледелие изначально было занятием женским, а скотоводство – мужским, представляется крайне сомнительным. Оно исходит из схемы, созданной для первобытного общества, согласно которой женщины занимались собирательством, то есть имели дело с растениями, а мужчины – с охотой. Эта схема исходит из здравого смысла, считающего охоту слишком тяжелым занятием для женщин, и опыта современных охотников-собирателей, в среде которых она реально существует. Однако земледелие и собирательство – это не одно и то же. Это особый вид хозяйствования, и земледельцы, все население, независимо от гендерной принадлежности, были сосредоточены исключительно на нем. Да, они сочетали посевы с содержанием особых, «домашних» видов животных, не нуждавшихся в специальном выпасе. И эти животные, как правило, были на ответственности как раз женской, так как жили при доме и нуждались в уходе. Но земледелие, с его высоким сакральным смыслом, представляется обязанностью в первую очередь мужской. Женское покровительство ничего не меняет в этой картине, богини-женщины покровительствовали и охоте.

Изначально именно древние земледельцы представляются активными и агрессивными, они теснят мирных пастухов, захватывая земли и рассматривая их деятельность как некое добавление к своей жизни, полезное, но не жизненно необходимое. Пастухи же, в своем древнейшем обличии тесно связанные с охотниками, а чаще всего совмещающие охотничьи и скотоводческие функции, податливы и пугливы.

Со временем ситуация меняется на прямо противоположную: скотоводы превращаются в воинов и агрессоров, а пахари в мирных обывателей, неспособных к войне. Возможно, метаморфоза связана для первых с одомашниванием лошадей, традиционно это событие относят к IV тысячелетию до н. э., конный скотовод легко трансформировался в воина. Земледельцы же утратили свои воинственность, окончательно осев на земле и привязавшись к ней неразрывными путами, им теперь важно было сохранить, а не завоевать.

Но самое главное противоречие заключается в образах, которые сложились еще в древности. «Победитель» земледелец предстает бедным, убогим и замученным тяжким трудом, а пастух-скотовод имеет ореол царственности, величия и мудрости. И властная символика, сохранившаяся на многие тысячелетия, также связана со скотоводческим укладом.

Подобная несправедливость по отношению к главному производителю еды, а именно земледелец на много веков стал основным кормильцем человечества, не может не удивлять. Много сотен тысяч лет предки людей и сами древние люди добывали свою еду сообща, это было их основное занятие, как и у других млекопитающих. Это не значит, что не было других, но в процесс добывания, приготовления и сохранения пищи были вовлечены все. С появлением производящего хозяйства люди разделились на две большие группы: тех, кто производит еду, и тех, кто ее потребляет.

Производители – крестьяне, фермеры, земледельцы – оказались привязанными к земле и ее законам. Победители природы, они оказались в ее власти больше, чем другие слои населения, которым они освободили руки (и головы) для других занятий. Земледелец превратился в существо зависимое и подневольное – от земли, от смены времен года, от переменчивости погоды, от суеверий, связанных с желанным урожаем, наконец, от самого урожая, неудачи с которым стали казаться ему Божественным проклятьем. Вся его жизнь сконцентрировалась на его тяжком труде. Он оказался на нижней ступени общественной иерархии, этаким бесправным кормильцем людей.

В дошедшем до нас древнеегипетском наставлении писцу, датируемом серединой II тысячелетия, говорится об участи крестьянина. «Но вспомни об участи земледельца! Червь потравил одну половину посевов. Бегемоты доели вторую. А то, что осталось, описывают писцы. Мыши кишат повсюду. Саранча опускается на поле. Скот съедает посевы. Воробьи – и те наносят ущерб земледельцу. А то, что ему удастся собрать на току, похищают воры. Нанимал крестьянин упряжки быков, а теперь они потеряли всякую цену: скот, измученный пахотой и молотьбой, подыхает. А потом причаливает к берегу писец и описывает весь урожай. Приходят сборщики с палками, приходят негры-стражники с пальмовыми розгами. Все они говорят: „Подавай зерно!“ А зерна нет. Они бьют земледельца без жалости. Они связывают его и бросают в яму с водою, вниз головой. На его глазах связывают жену, заключают в оковы детей. Покидают его все соседи и обращаются в бегство. Они заботятся лишь о своем зерне!»[64] (В некоторых переводах вместо «зерно» употребляется «ячмень»). Вывод прагматичного наставника был прост: становись писцом и будешь всеми командовать.

Три с половиной тысячи лет спустя в далекой холодной России поэт сетовал на тяжелую крестьянскую долю:

Ни время, ни пространство оказались не властны изменить участь землепашца.

Другое дело – охотники и скотоводы. Охота с течением времени в обществе, называемом цивилизованным, стала главным образом уделом власть имущих, благородным развлечением, чем угодно, но не способом пропитания (мы не берем сейчас малочисленные остатки подлинных охотников, добывавших себе еду этим древнейшим способом). Скотоводы-кочевники сохранили ареол мужественности и отваги. Трудно сказать, в чем здесь дело: в древнем, еще первобытном превосходстве мяса, добываемого самыми сильными и отважными в племени? В той особой роли, которую охотники играли в древнем обществе еще до перехода к земледелию? Или в каких-то неизвестных нам эпизодах истории, случившихся в «темные века» между началом неолитической революции и появлением цивилизаций?

Самая что ни на есть земледельческая древняя цивилизация шумеров, провозгласившая бесспорную победу Зерна над Овцой, и та неожиданно отдает предпочтение пастуху, когда речь заходит о браке с богиней любви. Инанна – главное женское божество шумерской мифологии, она покровительница не только любви, но и плодородия, изобилия, пропитания, семьи. В аккадской культуре ее звали Иштар, она одновременно и наследница первобытных женских божеств, и провозвестница длинной череды женских богинь грядущих дней. В женихи себе она выбрала земледельца:

Однако ее брат не согласен с ней. Он считает землепашца недостойным богини-сестры и предлагает ей пастуха:

Обращает на себя внимание указание на «священность» загона пастуха и на то, что земледелец относится к низшей сословной группе. Инанна, однако, сопротивляется и настаивает на своем выборе. Тогда брат ее приводит важный довод: вкусные продукты скотоводства. Судя по всему, зерно, хлеб и пиво были повседневной и обыденной пищей, а молочные продукты – лакомством:

Пастух, встретив земледельца, хочет завести с ним ссору, доказывая свое первенство в борьбе за руку богини. Но пастух неожиданно выказывает миролюбие и уступает без боя. В итоге пастух и земледелец обещают друг другу дружбу и поддержку. Думузи обещает: «Я пастух, и на моей свадьбе // Землепашец воистину другом мне станет!» А земледелец – принести дары, по-видимому сопровождавшие свадебный обряд: «Я принесу тебе пшеницы, я принесу тебе фасоли. // Чечевицы, зернышек ее чистых, воистину я тебе принесу! // Тебе, дева, все, что приносят»[65]. Надо заметить, что пастух Думузи дорого заплатил за свое честолюбие. Но об этом в другой главе.

Пастух мистически связан с верховной властью. Неслучайно скипетр – один из важнейших символов царского правления, принятый еще фараонами, – по своему происхождению является пастушьим посохом. Фараоны и некоторые другие древние владыки держали в руках и плеть, еще один царственный и пастушеский символ. Конечно, объяснение такого особого отношения к пастухам может быть простым и прямым: царь хранит, опекает, собирает, окормляет своих подданных подобно тому, как пастух – своих овец. Однако аналогии такого рода редко бывали простыми и обычно имели скрытый смысл. Тем более что речь идет не о единичных случаях, а о повсеместных и протяженных во времени.

Многие античные цари были одновременно пастухами. Так, потомок легендарных дарданских царей, правнук Троя, Анхиз был пастухом. Интересно, что он был возлюбленным Афродиты, богини любви. А его сын Эней считается основателем многих европейских царственных династий.

Афродита соблазнила пастуха, а он поплатился за свою несдержанность, правда, не столь жестоко, как Думузи. Однажды Анхиз выпил вина и расхвастался своей связью с богиней. В наказание Зевс ударил в него молнией, но Афродита успела отклонить ее. Пастух был спасен, но ослеп (по другой версии у него отнялись ноги). Эней, сын пастуха и Афродиты, спас отца из разоренной Трои, преданный сын вынес его на себе и взял с собой в свои странствия.

Не пренебрегали пастушеским трудом и греческие боги. Пас быков Аполлон. Пастухом был Дафнис. Охранял стада Пан.

Пастухами были и библейские цари: Авраам, Давид и другие. В Ветхом Завете пастушеская тема разнообразна и многопланова. Пастухом провозглашается ветхозаветный Бог, а люди его стадо, отсюда и обращение к нему: «Пастырь Израиля! внемли; водящий, как овец, Иосифа, восседающий на Херувимах, яви Себя» (Псалтирь, 79:2). «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец», – говорит о себе Христос.

Посох – символ высшей духовной власти. Пастырь, паства, вся эта пастушеская терминология дожила в религиозном мире до наших дней.

Пастух воплощал и мистическое начало. На Руси еще совсем недавно пастухов почитали колдунами, владевшими тайнами природы. Русский этнограф XIX века С. Максимов писал: «пастух… владеет особой, необъяснимой и таинственной, силой, при помощи которой влияет на стадо и спасает его от всяких бед и напастей. Таких необычайных пастухов очень много в лесных местностях. Здесь верят, что они (по словам пастушьего заговора) оберегают скотину от «лютого зверя черного, от широколапого медведя, от перехожего пакостника-волка, рыскуньи-волчицы, от рыси и россомахи, от змеи и всякого зверя, и гада, и от злого и лихого человека». Максимов отмечает, что в некоторых областях «леших, из благоговения к могуществу их, называют „пастухами“, потому-де, что они перегоняют с места на место скотину, которая, вследствие множества насекомых, в стада не сгоняется. Без помощи леших пастухам приходится худо, а лешие, начальствуя над зверями и перегоняя их с места на место, в пастушьих делах очень опытны»[67].

Землепашцы тоже встречались среди царей и богов, но были гораздо более малочисленны и незначительны по своей роли в истории и мифологии. Пахал землю царь Саул, но был побежден пастухом и будущим царем Давидом. Пахарем был фригийский царь Гордий, тот самый, который прославился своим узлом. Много пахарей в славянских сказках, но чаще всего они просто труженики.

Противостояние земледелия и скотоводства определило и хозяйственное развитие человечества, повлияло на его религии, мифологию и мировоззрение, сформировало ритуалы и традиции, легло в основу различных систем питания. Скотоводство в чистом виде (не путать с земледельческим домашним пастушеством) все больше укрепляло связь с древним охотничьим типом хозяйства и мировосприятия. Земледелие становилось оплотом всего нового, движущегося вперед (даже если и не называть этих явлений «прогрессивными»).

В «темные же века», предшествовавшие историческому, т. е. обладавшему письменностью, времени, произошло еще одно важное событие, имевшее большие последствия для человечества. Оно получило ярлык «разделения языков», хотя речь, скорее, идет о разделении народов вообще, не только по языкам, но и по типам хозяйства, культуры и даже религиозным взглядам и образу жизни, в том числе и, что важно для нашей темы, принципам питания.

Наиболее известная версия этого события содержится в Ветхом Завете. Там эта история связана со строительством города и так называемой Вавилонской башни. Изначально язык (и культура) были едины для всех людей. «На всей земле был один язык и одно наречие. Двинувшись с востока, они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести. И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли. И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город [и башню]. Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле» (Бытие, 11:1–9).

В истории этой много интересного и непонятного: и детальное описание начала градостроительства, совпавшего с разделением народов, и знание людей, что они вскоре будут «рассеяны» по земле, и страх Бога перед свершением людьми задуманного. Однако результат налицо – единое доселе человечество разделилось на разные народы, говорившие на разных языках, и заселило землю.

Есть схожая история и в шумерских мифах, и тоже разделение на «языки», т. е. народы, предстает как результат вмешательства на этот раз не напуганного, а завистливого бога. В нем говорится о далеких временах, «золотом веке» человечества:

Обращает внимание тот факт, что разделение на языки связывается здесь с появлением распрей, т. е. культурное своеобразие народов привело к вражде Схожая мысль прослеживается и в древнеиндийской мифологии, где богиня речи Вач «порождает споры между людьми»[69].

Есть своя версия и у античных авторов. В римском варианте это выглядит следующим образом: «Люди много веков назад жили без городов и законов, говоря на одном языке, под властью Юпитера, но когда Меркурий перевел языки людей, отчего переводчик называется „герменевтес“ (ведь Меркурия по-гречески зовут Гермес), и когда он же разделил народы, тогда между смертными начался раздор, что не понравилось Юпитеру»[70]. После этого Юпитер передал власть над людьми первому царю Форонею, сыну Океана. Эта римская версия является пересказом греческих мифов, дошедших до наших дней в разрозненном виде.