Читать книгу Последнее лето перед революцией - Анна Пейчева - Страница 5

Часть 1

Оглавление

Затерянный в иллюзионе


Николай II (48 лет)

Император Всероссийский


Российская империя. Могилёв.

Ставка Главнокомандующего.


«Моя голубка! Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо № 506 (подумай, какой большой номер!) Каждый вечер, прежде чем помолиться с нашим Солнечным Лучом, я рассказываю ему содержание твоих телеграмм и читаю ему вслух все его письма. Он слушает, лежа в постели, и целует твою подпись. Он становится разговорчивым и о многом меня расспрашивает, потому что мы одни; иногда, когда становится поздно, я тороплю его помолиться. Он спит хорошо и спокойно, и любит, чтоб окно оставалось открытым. Шум на улицах его не беспокоит».25

Пииии… Жжж… Бах!!!

Свист бомб, грохот снарядов. Канонада артиллерийской стрельбы.

Дикие крики раненых солдат.

Страшный саундтрек войны.

Но Николай его не слышит.

Вместо взрывов – приятная музыка.

Император сидит в полутемном зале провинциального синематографа и украдкой поглядывает на одиннадцатилетнего сына. Тот весь растворился в событиях, происходящих на экране. Военная хроника – его любимая. Цесаревич Алексей готов часами стоять на карауле у отцовской палатки, он собрал детскую «роту» из 25 сверстников и учит их маршировать, а еще своими руками вырыл себе настоящий окоп на берегу Днепра.

«Совсем как я в его возрасте», – с умилением думает Николай, вспоминая, как запоем читал «Войну и мир», пролистывая скучные страницы про мир26 – сражения куда увлекательнее! А у Алексея есть чудесная возможность перенестись на поля невымышленных боев без всякого риска для его чрезвычайно хрупкого здоровья – благодаря этой замечательной новинке, синематографу.

Этим летом в могилёвском городском театре, приспособленном под показ фильмов, многолюдно, и публика столь же блестящая, как и в петербургской «Паризиане». Ведь Могилёв теперь – военная столица Российской империи! При прежнем главнокомандующем, великом князе Николае Николаевиче, город походил на строгий военный лагерь. Но сейчас здесь сплошная светская суета, интриги, сплетни… Аристократические мотыльки вьются вокруг мучительно притягательного светоча, который может и согреть, и опалить… Император здесь.

Вслед за монархом в маленький белорусский город переехал Двор, все командование, тысячи высших офицеров страны, именитые дворяне. Узкие улочки Могилёва заполнились автомобилями, в гостиницах «Бристоль» и «Метрополь» не осталось свободных мест. Город на Днепре не узнать – сколько невского лоска, сколько культурных событий, сколько бурных романов и захватывающих сплетен!

Вот как описывают этот период белорусские историки: «Очень быстро губернский город превратился в царскую резиденцию с соответствующим антуражем. Военные проблемы для многих отходили на второй план. Могилёвские девушки восхищались и флиртовали с офицерами Ставки… Для того, чтобы Николаю II было удобнее добираться до церкви, в апреле 1916 года туда была проложена асфальтовая дорожка от дома губернатора, где жил самодержец. Сделали ее за личные средства царя. За государственные же, в частности, приказом министра путей сообщения, в Могилёв доставили небольшую паровую яхту, на которой император летом совершал прогулки по Днепру».

Миссии и посольства европейских стран тотчас передислоцировались из Петербурга в Могилёв. Так, например, в августе 1916 года в Белоруссию прибыл посол Англии сэр Джордж Уильям Бьюкенен, чтобы вручить Николаю Орден Бани – символ особого рыцарского достоинства. Злая ирония судьбы! Меньше чем через год Николай будет отчаянно, без всякого уже достоинства, просить Британию спасти его от собственного народа; но одно дело – дать орден, и совсем другое – приют опальному монарху. Английский король Георг откажет двоюродному брату, испугавшись повторения петроградской кровавой бани – только теперь уже на берегах Темзы.

Но вернемся в душное лето тысяча девятьсот шестнадцатого. Как вспоминают сами могилёвцы, в те годы в городе было много иностранных военных представителей: «Генерал Бартельс, мрачный и насупленный грузный старик, был всегда чем-то недоволен. Серб был в восторге от русских. Французы тихо сидели в гостинице. Лишь иногда их представитель – генерал Жанен – появлялся на вокзале. Итальянцы красовались. Они выходили на наши маленькие улицы со специальной целью показать себя. И, действительно, было что посмотреть. Голубые, яркие пелерины, перекинутые через плечо, красивые южные лица, важная осанка, все в них приводило провинциалов в восхищение. Они бывали в театрах, клубах и не одно женское сердце, постаревшее за эти годы, начинает усиленно биться при воспоминании о их генерале, графе Ромей. Выделялся из всех японец Обата. К японцам вообще русские относились с любопытством. Маленький народ, которого не удалось закидать шапками, всегда вызывал в нас интерес. Обата был типичный сын своего народа. Он весь жил Японией и ее интересами. И в Ставке его ничто не интересовало, кроме того, как всякое событие может отразиться на интересах его родины. Он не страдал за наши неудачи и не радовался нашим успехам. Он наблюдал.

Всем иностранцам нравился могилевский климат. Ровные зимы и ясное безоблачное лето. Ни больших морозов, ни туманов, ни беспрерывных дождей. По их мнению, Могилев мог быть прекрасным курортом.

Удивляла их бедность русского крестьянина. Маленькие избенки под соломенной крышей с крошечными окошечками и кучей грязных босых ребятишек, копошащихся в пыли. Эта бедность, рядом с роскошными, богатыми усадьбами, их всегда поражала. И они, несомненно, увезли с собой в свои страны память о противоречиях русской жизни: несметные богатства и рядом неслыханная бедность; громадные просторы и скученные убогие хижины; высокая культура и жестокость чрезвычайная. Россия для них и после того, как они прожили в ней несколько лет, осталась загадкой».27

Созданию в Могилёве атмосферы дорогого курорта способствовали многочисленные творческие коллективы, последовавшие за своими постоянными зрителями в белорусскую глубинку. На берег Днепра перебрались труппы ведущих театров Петербурга, артисты оперетты, работники синематографа – в опустевшей столице некому было показывать новые ленты. Профессиональный журнал «Проектор» еще в начале 1916 года писал: «В больших столичных газетах пестрят объявления о продаже кинематографов. За один только день 17 января в „Новом времени“ помещено 3 объявления о продаже кинематографов. Все это солидные первоклассные предприятия. Один в центре Невского на 600 мест, другой роскошный кинематограф на Гороховой, третий существует уже 8 лет на Большом проспекте Петроградской стороны».28

Спустя полгода этот же журнал бил тревогу: «От Московского Городского Головы в Правление Общества театровладельцев получено извещение… что ввиду громадного количества эвакуируемых в Москву раненых, переполнения лазаретов… будет приступлено к отводу помещений кинематографов под городские лазареты для размещения 5000 коек».29

Все это было очень обидно, потому что к 1916 году российская киноиндустрия представляла собой исключительное явление. В отличие от журналистов, преподавателей, издателей, кинематографисты не были подконтрольны государству и ни перед кем ни отчитывались. Царское правительство не сумело вовремя распознать сокрушительную силу иллюзорного искусства, а потому отечественное кинопроизводство на протяжении двух десятилетий развивалось исключительно по законам рынка, отражая истинные интересы и запросы общества.

Какие же фильмы были популярны спустя два года после начала войны? Чем могилёвский синематограф развлекал Николая и его сына каждый вечер, помимо «репортажей из горячих точек»?

Как ни странно, военная хроника отнюдь не доминировала в иллюзионах. Народ интересовался свеженькими блокбастерами. Вот какие хиты вышли в прокат летом 1916 года:

– 15 июня – «Любовь без ботинок» («киноюмореска-фарс из жизни бакинских бульваров, действие происходит на пароходе и в гостинице») производства АО «Фильма»;

– 20 июля – «Ужасное испытание» («драматический этюд о том, как ученый, открывший способ оживления умерших, гибнет во время первого испытания его метода – при оживлении своей утонувшей невесты») производства АО «А. Ханжонков и Ко»;

– 30 августа – «Так безумно, так страстно хотелось ей счастья» («лирическая драма с занимательным, интересно поставленным сюжетом») производства Т-ва «И. Н. Ермольев»;

– и, наконец, главное событие года – целый комедийный сериал про Лысого (в главной роли – Робер Рейнольс, французский актер, перебравшийся в Россию): «Лысый влюблен в танцовщицу», «Лысый-гипнотизер», «Лысый и прачка», «Лысый ищет огня», «Лысый кутит», «Лысый уносит женщину из гарема», «Именины тещи Лысого» и, конечно же, «Лысый хотел, чтобы у него выросли волосы» – все серии производства АО «А. Дранков»30.

В нагрузку к приключениям Лысого зрителям приходилось смотреть и новости из окопов, и официальные съемки с участием членов царской семьи. К 1916 году кинооператоры следовали за Николаем II по пятам во время всех торжественных церемоний. Эти «пресс-туры» позволяли неграмотным и бедным подданным, не имевшим ни малейшей возможности лично присутствовать на высочайших мероприятиях, чувствовать себя в центре важных событий.

Парадоксально, но синематограф, подаривший Николаю столько счастливых минут, в конечном итоге сыграл с ним злую шутку. Изобретение братьев Люмьер в какой-то мере приблизило крах монархии в России. Честные «ожившие картинки» нанесли удар по божественному имиджу царя в глазах простого народа: «В отличие от парадных фотографий, композиционно продуманных и при необходимости отретушированных, «манипуляции» с хроникальной съемкой еще не были освоены, поэтому ее участники не всегда оказывались в выгодном для себя свете. В частности, при просмотре сюжетов с пасхальным христосованием хорошо заметно, что император Николай II ниже ростом большинства своих солдат, а это плохо вязалось с представлениями о монаршем величии. Цесаревич Алексей часто попадал в кадр, будучи на руках у «дядек», что не могло не вызывать вопросов о состоянии здоровья наследника»31.

Николай не осознавал опасной мощи «царства теней»32, относился к киноискусству как к забавному пустяку, и камера была для него очередным любопытным гаджетом. Киносъемку он так и не освоил, однако не расставался с фотоаппаратом – любительским «Кодаком» коробочного типа, и всех своих близких научил фотографировать.

Император был настолько беспечен, что позволял кинооператорам снимать не только официальные мероприятия, но и бытовую жизнь царской семьи. Эти кадры ошеломили бы простых зрителей – и дело было не только в низком росте царя… «Компрометирующие» ленты частично сохранились до наших дней – благодаря шотландскому журналисту, писателю и путешественнику Джону Фостеру Фрейзеру, который накануне революции вывез это киносокровище из России.

Автор рассказывает: «Летом 1916 года я побывал на обеде у принцессы К. и там познакомился с ее дядей, генералом Х., который занимал высокое положение при дворе. В разговоре с генералом я посетовал на ошибочные представления англичан и американцев о жизни царя и царицы в России – а ведь эта жизнь была очень простой и главным образом сосредоточена вокруг благополучия их детей. На это генерал Х. сказал мне, что у Николая II был оператор, который снимал царскую семью в неимператорских обстоятельствах. «Ах, – вздохнул я, – если бы только я мог получить эти видеозаписи, как замечательно было бы показывать их на моих лекциях в Англии, где я буду рассказывать о моих впечатлениях о России!» Генерал счел эту идею хорошей и сказал, что поговорит об этом с императором. Он так и сделал, уже на следующее утро. Император вспомнил, что он уже и сам не помнит некоторые отснятые эпизоды, и пересмотрел все эти пленки в своем домашнем кинотеатре, погрузившись в приятные воспоминания о самом себе и своей семье. Представьте себе сцену: Россия в состоянии войны, назревает революция, а царь на протяжении часа с лишним наслаждается «живыми картинками» с собой в главной роли…

Чуть позже генерал передал мне негативы, из которых я мог выбрать все, что мне понравится. Мне пришлось отсматривать пленки в Москве у братьев Пате, поскольку в Петрограде не нашлось для меня репродуктора.

Ни у одного частного лица никогда не было столь уникального фильма. Когда все было готово, я включил его в темной комнате, чтобы оценить результат. Картина получилась восхитительно неформальной. Император, играющий в теннис, причем не слишком хорошо. Император, качающийся на качелях со своим сыном, цесаревичем. Великие княжны, перетягивающие канат с царственным отцом; император проиграл и его чрезвычайно весело протащили по земле. В снежной битве император тоже проиграл своим девочкам. Были сцены с пикником, с танцами на царской яхте «Штандарт»…

Я должен был выехать в Англию через Швецию следующим утром. Но накануне вечером ко мне заглянул мой друг-генерал. Эти пленки! Император совершенно не возражал, чтобы я показывал их в Англии, но императрица возмутилась, что некоторые эпизоды были совсем «неимператорскими». Я получил рекомендацию, более похожую на приказ, вырезать те части, где император «терял достоинство». Мне пришлось взять ножницы и как следует ими поработать. Впрочем, оставшиеся фрагменты также были весьма интересны и вызвали большой резонанс, когда я продемонстрировал их в Лондоне»33.

Александра Фёдоровна постоянно твердила мужу, чтобы он не забывал о своем высочайшем статусе, писала ему за два месяца до революции: «Мы Богом поставлены на трон и должны сохранять его крепким и передать непоколебленным нашему сыну. Если ты будешь это помнить, ты не забудешь, что ты властелин, и насколько это легче самодержавному монарху, чем тому, который присягал конституции!.. Это – вопрос о монархии и твоем престиже, которые не должны быть поколеблены во время сессии Думы… Царь правит, а не Дума»34.

Но до чего же катастрофический конфликт намерений с реальностью… Николай был достойным, честным человеком, но вряд ли его можно было назвать великим правителем. Он совершенно не чувствовал момента, не разбирался в людях, раз за разом принимал ошибочные решения; в последний раз царь сильно просчитался, когда назначил сам себя Верховным Главнокомандующим – будучи, по меткому выражению генерала Брусилова, «младенцем в военном деле»35.

Обязанности главнокомандующего раздражали царя, они мешали ему заботиться о больном сыне. Отцом Николай был превосходным: чутким, внимательным, ласковым. В его письмах и дневнике – совсем немного войны, зато столько беспокойства за «Бэби»! Царь старается уделять своему «Солнечному Лучу» как можно больше внимания, организует Алексею целебные припарки прямо в Ставке («Я говорил с В.Н. о грязевых компрессах. Он сказал, что все можно будет легко устроить»), приглашает к нему учителей, «чтобы дать ему возможность говорить больше по-английски», волнуется из-за состояния сына после прививки («Сегодня утром, когда мы оба еще были в постели, Алексей показал мне, что локоть у него не сгибается, а затем он смерил температуру и спокойно объявил, что ему лучше полежать весь день. У него было 36,5. Так как погода сырая, я нашел, что, действительно, ему лучше полежать в постели»), всеми силами старается развлечь и занять подростка («Вчера мы видели интересное представление в кинематографе и остались очень довольны. Бэби играет, очень шумит, веселенький, болей совсем нет»).36

Сын был рядом, он был реальным, любимым и нуждался в отце; а война так и осталась для Николая чем-то эфемерным и далеким. Он все чаще вспоминал слова Толстого, которые в юности он лишь невнимательно пробегал глазами, а сейчас прочувствовал их по-настоящему: «Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка. «Сердце царево в руце Божьей». Царь – есть раб истории»37.

Как-то раз Николай признался министру иностранных дел Сазонову: «Я, Сергей Дмитриевич, стараюсь ни над чем не задумываться и нахожу, что только так и можно править Россией. Иначе я давно был бы в гробу»38. С императором можно было говорить только о чем-то приятном; все неприятное он пропускал мимо ушей, отворачивался к окну и переводил разговор на погоду. Эта особенность главнокомандующего приводила в отчаяние его приближенных: «Кто хотел бы заботиться исключительно о сохранении своего здоровья и безмятежного покоя, для того такой характер не оставлял желать ничего лучшего; но в Государе, на плечах которого лежало величайшее бремя управления 180-миллионным народом в беспримерное по сложности время, подобное настроение являлось зловещим»…39

«Царь есть раб истории», – зачарованно повторяет Николай, глядя на смутные фигуры в касках, заполнившие экран могилёвского иллюзиона. Русский царь, во всей полноте власти своей, никак не способен повлиять на действия этих измученных фигур. Война непредсказуема и неуправляема. Все, что может Верховный главнокомандующий, – сидеть в кресле за тысячи километров от боя, чувствовать теплую руку сына и с философской покорностью фаталиста наблюдать за тем, как где-то во французской глубинке решается судьба всей Российской империи.

Запись в дневнике императора от 30 июня 1916 года: «В нашем наступлении произошла временная остановка на р. Стоходе вследствие необходимости пополнения больших потерь и недостатка в снарядах, особенно тяжёлой артиллерии. Днем прогулка была в то же место; не купался, т. к. сделалось свежее. В 6 час. поехали вдвоем в кинематогр., показывали франц. ленту – Verdun. Вечером окончил почти все залежавшееся»40.

Затерянный в радиоэфире


Сергей Иванович Вавилов (25 лет)

Выпускник физико-математического факультета Московского университета


Восточный фронт. Город Молодечно.

5-й радиотелеграфный дивизион.


«Часа в 4 утра налетели немецкие аэропланы. Грохот, свист бомб и снарядов. Пиииии… жжж… бах etc. Я держусь страусовской тактики, повернулся на другой бок и заснул. Если суждено быть исковерканным, то лучше уж во сне. Так что аэропланов я не видал. Разговоры ходят разнообразные, говорят, было 20 аппаратов, сбросили 60 бомб etc. Телеграфисты видели, как штабные без штанов в автомобилях удирали от бомб».41

Ему всего двадцать пять. И он безумно влюблен. О, его любовь намного ярче, чем банальный вечерний флирт с фронтовыми медсестрами. Его любовь – это глубокая, истинная страсть, это спасение от ужасов войны. Дама сердца Сергея Вавилова – это наука. Великая Физика.

«А, правда, есть что-то экстатическое в этом сплошном бессоньи (сплю по 2–3 часа), лихорадочной безумной погоде и вечном напряжении. Воет, поет, стонет флейта антенной мачты, стучит мотор и электромагнитный призрак реет в пространстве. Может быть, эти дни выкуют из меня нового человека, здесь опять совсем рядом со столькими загадками и ребусами.

Ледяной ветер, рваные тучи то рассеются, то вновь соберутся и сеют холодным, острым дождем. На солнце ежеминутно вспыхивают радуги, яркие, плотные, широкие, почти телесные и «рядом» – вот одна оперлась концом о какую-то халупу. Электромагнитный мост. Кажется, я снова стану физиком и чувствую опять пафос науки. Война, Бог с ней – тут живая явь науки».42

Но как блестящий студент, гордость и надежда отечественной науки, оказался на фронте, а не в лаборатории? Он пришел сюда с другой войны, развернувшейся в стенах высших учебных заведений империи.

Эта и правда была настоящая война – за свободу слова, за право выражать свое мнение, за возможность критиковать власть. До 1911 года российские университеты оставались автономными островками демократии в темном океане самодержавия. Университетские профессора не только поощряли студенческие акции протеста (а манифестаций было множество: против смертной казни и политического произвола, за неприкосновенность личности и освобождение политзаключенных), но и сами принимали активное участие в деятельности либеральной оппозиции43. Разумеется, консервативно настроенные министры Николая II, «Хозяина земли Русской»44, не могли позволить университетам и далее служить «ареной дерзкой и безнаказанной пропаганды революционных идей»45.

В 1911 году противостояние власти и высших учебных заведений подошло к своей кульминации. Министр народного просвещения Лев Аристидович Кассо, в нарушение целого ряда законов, подготовил ряд репрессивных постановлений: возложил «всю тяжесть ответственности» за студенческие сходки на университетских преподавателей и, по сути, назначил профессоров правительственными агентами. Эти приказы вызвали новую, небывалую по силе, волну манифестаций. Радикальные студенты врывались в аудитории с криками «Бастуй, товарищи!» и разливали сернистый водород46.

В ответ министр Кассо – вновь нарушая законы – приказал ввести на территории высших учебных заведений полицейские силы. Обстановку в столичном университете ярко описывали «Русские ведомости»: «Присутствие большого количества полицейских со штыками и винтовками вдоль длинных коридоров университета, профессора с группой студентов, конвоируемые вооруженными городовыми на лекции, городовые с ружьями, охраняющие аудитории, где читаются лекции, свист, крики и пение революционных песен, пары удушливого газа, распространяющихся в коридорах и аудиториях – все это представляет собой такую картину, какую еще стены Петербургского университета не видели»47.

В альма-матер Сергея Вавилова – Московском университете – атмосфера раскалилась до критической температуры. Более 130 профессоров и приват-доцентов были уволены или ушли в отставку в знак протеста против правительства Николая II. Оставшиеся преподаватели, «переломив себя», пытались читать лекции в условиях полицейской оккупации университета, однако студенты в аудиториях их освистывали, оскорбляли, порой даже с применением физической силы. Многие профессора не выдерживали давления: «с Н. Я. Марром случился истерический припадок, А. А. Жижиленко упал в глубокий обморок, а ректор Д. Д. Гримм просто заплакал и не смог читать лекцию»48.

В числе покинувших Московский университет был и крупнейший российский физик Пётр Николаевич Лебедев, в университетской лаборатории которого начал свои первые исследования Сергей Вавилов.

16 февраля 1911 года Вавилов писал в дневнике: «Я сейчас в странном положении самого неустойчивого равновесия, каждую минуту я могу пойти направо, налево, вознестись на небо или провалиться к черту на кулички: я совсем запутался и заблудился; почва, та точка, за которую я держусь руками и ногами, т.е. университет, сейчас находится в каком-то бешеном танце, студенты разбежались, профессора разбегаются»49.

После увольнения Лебедева нашему герою пришлось постоянно курсировать между старыми и новыми лабораторными точками, разбросанными по Москве, чтобы продолжить свою научную работу. Запись из дневника 1912 года: «Я занят, ношусь с Пресни на Моховую, на Волхонку, на Тверскую и т. д.».

Гениальный профессор Лебедев внезапно скончался в 1912 году в возрасте 46 лет. От пережитых стрессов остановилось сердце. И развитие отечественной физики с уходом Лебедева – тоже едва не остановилось. «Печальная процессия, в которой так много учеников, многие из которых только потому и решили сделаться физиками, что в России был П. Н. Лебедев», – писал Сергей, погрузившись во мрак отчаяния, не понимая, как жить дальше без любимого наставника. Заканчивая университет в 1914 году, Вавилов терзался сомнениями: академическая среда под давлением министерства заплесневела; куда идти, где свет? Сергей решил на время радикально сменить сферу деятельности. Назло всему миру записался в армию. Превосходно владеть шестью языками, тонко разбираться в европейском искусстве и литературе, не говоря уже о точных науках, – и стать простым солдатом!

25

«Переписка Николая и Александры. 1914–1917 / [сост. А. А. Сергеев]. – М.: «Захаров», 2013.

26

С. В. Мироненко, З. И. Перегудова, Д. А. Андреев, В. М. Хрусталев «Дневники императора Николая II: история изучения, публикации».

27

Белевская М.Я. «Ставка Верховного Главнокомандующего в Могилёве, 1915–1918 г.» (Вильно, 1932).

28

«Проектор», 1916, № 3, 1 февраля, с. 14.

29

«Проектор», 1916, № 15, 1 августа, с. 12.

30

Вениамин Евгеньевич Вишневский «Художественные фильмы дореволюционной России» (фильмографическое описание), издание 1945 года.

31

Светлана Андреевна Лиманова «"Царская кинохроника" и экранный образ Николая II: идеологическая трансформация».

32

Так называл кино Максим Горький.

33

Перевод с английского. Оригинал: John Foster Fraser «Side shows in Armageddon» / Harper’s Magazine (January, 1919).

34

«Переписка Николая и Александры. 1914–1917 / [сост. А. А. Сергеев]. – М.: «Захаров», 2013.

35

Алексей Алексеевич Брусилов «Мои воспоминания».

36

«Переписка Николая и Александры. 1914–1917 / [сост. А. А. Сергеев]. – М.: «Захаров», 2013.

37

Лев Николаевич Толстой «Война и мир» (том III, часть 1).

38

«Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота Георгия Шавельского».

39

Там же.

40

«Дневники императора Николая II: Том II, 1905–1917».

41

Сергей Иванович Вавилов «Дневники 1909–1954. В двух книгах. Книга 1: 1909–1916».

42

Там же.

43

Е. А. Ростовцев «1911 год в жизни университетской корпорации (власть и Петербургский университет».

44

Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 года.

45

По выражению генерал-губернатора Санкт-Петербурга Д. Ф. Трепова.

46

Е. А. Ростовцев «1911 год в жизни университетской корпорации (власть и Петербургский университет».

47

В высших учебных заведениях. // Русские ведомости. 1911. 1 февраля. №25. С. 3.

48

Там же.

49

Сергей Иванович Вавилов «Дневники 1909–1954. В двух книгах. Книга 1: 1909–1916».

Последнее лето перед революцией

Подняться наверх