Читать книгу Зоя. Том второй - Анна Юрьевна Приходько, Анна Приходько - Страница 4

Август 1913

– Казарян, Карпачевский, Ельцов, Кременчук, Сладко́, Умаров, – голос коменданта звучит громко, даже оглушающе.

Никто из ссыльных не двигается с места.

– Что вы стоите как истуканы? – орёт офицер, подходит к первому в ряду, тычет ему в грудь пальцем и говорит:

– Ты будешь Казарян.

Тот мотает головой и произносит:

– Я Соловейчик…

Офицер тычет ему ещё раз и повторяет громко:

– Ты будешь Казарян!

Подходит к другому и говорит ему:

– Ты будешь Карпачевский, ты – Ельцов, ты – Кременчук, ты – Сладко́, ты – Умаров.

Перед последним, которого назвал Умаровым, останавливается и начинает смеяться.

Ссыльные в недоумении глядят на офицера, тот успокаивается и говорит:

– Все запомнили? Перекличка… Казарян!

– Я!

– Карпачевский!

– Я!

– Умаров!

– Я!

Офицер опять начинает смеяться.

– Привыкнешь к новой фамилии быстро. Ну и ничего, что ты белобрысый. Умаровы и такими бывают.

О том, что документы ссыльных перепутали ещё в Ростове, знали немногие. Это произошло по каким-то непонятным причинам. Поговаривали, что кто-то из задержанных набросился на полицейского и пока его усмиряли, другой схватил со стола документы и начал жевать их.

Полицейские сохранили всё, что смогли. А для запугивания по городу пустили слух о расстреле некоторых пойманных участников революционных движений. Никто не разбирался в причастности.

Произвели обыски в домах всех пойманных, и даже если ничего не нашли, то не отпустили. Отправили в ссылку. При этом задержания распугали комитетчиков, они затаились. А отсутствие пропагандирующих листовок и газет на некоторое время позволило не допустить распространение антицарских волнений.

– И чтобы выбить дурь из ваших пустых голов, вы будете трудиться на благо нашей Империи.

Так Янек попал на строительство Амурской железной дороги.

– Вы лишены всех гражданских прав, – скандировал офицер. – Ваши жёны могут беспрепятственно выйти замуж. Все ваши накопления по наследству будут принадлежать вашим детям и жёнам. Вы же теперь никто!

После слов о том, что жёны беспрепятственно могут выйти замуж, у Янека сжалось сердце.

– Золо́то моё, я вернусь, дождись меня любимая, – шептал он.

Поначалу Янек не спал по ночам. Всё время думал о Зое, Злате и малыше, которого жена носила под сердцем, о матери. А когда стал уставать на тяжёлых работах, то глаза слипались, как только спина касалась койки. Сны снились редко.

Каждый день декабря Янек представлял, как Зоя рожает их второго ребёнка. Он не знал, что сообщили семьям. В тот роковой вечер возвращался домой с одним из работников мельницы. Навстречу шли дружинники. Они неожиданно схватили Янека и его спутника и начали требовать признания в революционной деятельности. Янек не смог вырваться, его схватили и связали руки. А его спутник бросился бежать, и его тут же остановили выстрелом.

– Тоже побежишь? – прошипел полицейский.

Янек помотал головой.

Он думал, что сейчас во всём разберутся, отпустят домой. Его совесть была чиста. Революция уже давно не будоражила его сердце. Место революции было занято его красавицей женой и маленькой дочкой.

Но в участке всех сначала напоили чем-то, а очнулись ссыльные уже в вагоне.

Всех, кто пытался бежать, расстреливали мгновенно.

По прибытии на место отбывания срока Янек получил новую фамилию и имя: Умаров Шагит.

Он не знал, почему его имя и фамилия принадлежат теперь другому человеку и принадлежат ли. Среди его артели все были с изменёнными именами.

Между собой поначалу назывались по-старому. А некоторые и не собирались привыкать и задумывались на перекличке. И тогда их наказывали до тех пор, пока каждый быстро не откликался на свою новую фамилию.

Работа была тяжёлой. Время от времени артель пополнялась ссыльными. Старые либо умирали, либо становились инвалидами и тогда их отправляли домой, либо заболевали инфекционными заболеваниями.

Из инфекционных формировали особую бригаду, которая работала в глухой тайге, чтобы не заразить остальных. Инфекционные валили лес. Янек помнил, как отец учил его тщательно мыть руки, не лезть в лицо грязными руками, не здороваться с мужиками в период инфекционных болезней, обдавать кружку кипятком перед использованием. Те, с кем он сдружился, следовали примеру Янека, и ни один из них не заболел. К концу 1914 года в артели Янека осталось всего 10 человек, с которыми он прибыл сюда впервые.

Янек, укладывая тяжёлые шпалы, мечтал о том, что вместе с Зоей и детьми обязательно проедет по этому участку пути на поезде. Помнил каждого, кто убыл из артели. Теперь артель была его семьёй. И потеря каждого сжимала сердце до боли.

Однажды вечером в барак зашёл надзиратель и приказал встать перед ним тем, кто когда-либо в жизни держал в руках иголку с ниткой. Янек шагнул вперёд. Вместе с ним ещё трое. Надзиратель велел им собрать вещи и следовать за ним. Больше в этот барак Янек никогда не возвращался. Его и всех тех, кто мог держать иглу и нить в руках, отвезли в соседний посёлок и поселили в бараке при швейном цехе.

Теперь Янек с утра до вечера кроил и шил одежду для ссыльных. Излишки отправляли на фронт. Янек мысленно благодарил мать за то, что та однажды показала ему, как шить на швейной машинке.

Он применил свои навыки уже в первый день. Одна из машинок перестала шить. Янек смазал её, взял лоскут и сделал несколько строчек. Удивлённая надзирательница сказала, что посадит его за машинку, которая освободилась два дня назад.

Мужчины и женщины-швеи трудились в одном помещении. Новая работа была намного легче прежней. Здесь лучше кормили, условия труда были приятнее. Для сна выделялось больше времени.

Главной в швейном цехе была молодая женщина Карина. Поговаривали, что она докладывает вышестоящим чинам обо всех разговорах среди ссыльных, и при ней все затихали.

Некоторые ссыльные мужчины начали флиртовать с женщинами. Если это замечалось, то их незамедлительно разлучали. Отправляли в другие артели. Никогда ещё Янек не чувствовал вокруг себя столько душевных переживаний. Работа была лёгкой, но морально угнетала. Разлучённые очень переживали. Многие из них даже не были женаты, и вряд ли когда увидели бы тех, в кого влюбились в швейном цехе.

Карина как-то подошла к Янеку и сказала:

– Ты не смотришь на других женщин из-за чего?

Янек пожал плечами и ответил:

– Мне некогда глазеть, я работаю.

Карина как-то ехидно улыбнулась и произнесла:

– Я давно за тобой наблюдаю. Ты не такой, как все. Что-то есть в тебе необычное. Я могу ещё больше облегчить твой труд. Сначала ты работаешь полдня, а остальное время будешь лично со мной разрабатывать выкройки в моём кабинете.

Карина положила руку на коленку Янеку. Тот руку убрал и сказал, что останется в цехе на полный рабочий день.

Карина вспыхнула. Положила руку опять.

– Не хочешь сам, значит, жди приказа.

Встала и, оглядев всех свирепым взглядом, вышла из цеха. Янек продолжил работу. На сердце было неспокойно.

К Янеку тотчас подошли несколько закройщиков.

– Ну ты даёшь, тебе такую поблажку дают. Ты, если что, передай моей Иринке письмо. Напишешь сам по возможности, – попросил один и нашептал на ухо Янеку адрес.

– И моей Валечке тоже напиши, – сказал другой.

– А моей не надо писать, она при первой возможности выскочила бы замуж, – попросил третий, – а вот матери напиши.

Всё больше и больше закройщиков и швей окружали Янека. На шум прибежала Карина. Быстро разогнала всех по местам. Улыбнулась Янеку и вышла.

На следующий день пришёл приказ об изменении графика работы для Шагита Умарова.

Янек не спал всю ночь. Вспоминал, как впервые встретил Зою, как сразу решил, что она будет его женой, как был счастлив, когда его чувства оказались взаимными, как ждал венчания, чтобы их уже наконец-то не разделяли одежды.

– Золо́то моё, как же я люблю тебя, – шептал Янек, словно Зоя сидела рядом. – Мне без тебя плохо. Я ради встречи с тобой буду жить. Как бы тяжело мне ни пришлось.

Янек так и не сомкнул глаз. Когда по бараку пронеслось уже привычное: «Подъём», встал, оделся. После завтрака начал свою привычную работу в цехе.

После обеда пришла Карина и сказала, что Умарову нужно проследовать за ней.

Янек кивнул.

В первый день Карина обращалась к нему строго по рабочим вопросам. А на следующий день подошла близко, стянула с себя рубашку. Оголила грудь. Янек отвернулся тотчас и произнёс:

– Оденьтесь, пожалуйста.

Карина встала перед лицом Янека, схватила его за рабочий халат. Приблизила своё лицо к его лицу. Янек резко убрал её руку, сделал несколько шагов назад.

– Это моя новая рабочая одежда, – сказала Карина. – Посмотрим, насколько ты терпеливый. Или ты немощный?

Карина несколько раз обошла Янека.

– Наверное, поэтому на баб не смотришь? Ну и ладно, я тебя быстро вылечу.

Все последующие дни Карина снимала рубашку и ходила перед Янеком полуголая.

Джан уже несколько дней не отходил от сына Николая и Евгении. Температура не спадала. Китаец никому не разрешал приближаться к мальчику. Даже матери строго-настрого запретил. В это время как раз съехали квартиранты, и Зоя с детьми, и Евгения переселились в дом деда.

Евгения всё время билась в истерике. Жена Янека, как могла, успокаивала её. Обе молились за здоровье маленького Прохора.

Зоя не знала, что у Евгении был сын. Когда узнала, стала ещё больше жалеть подругу.

Женя рассказала, что мальчик заболел. А в деревне, где жила её мать, не нашлось ни врачей, ни лекарей, ни бабок, которые смогли бы вылечить ребёнка. Почти две недели жара, и Евгения осталась одна. Не выдержав этого горя, и мать Евгении померла. Потеряв и мужа, и сына, и мать, Евгения не ела несколько дней, не выходила из дома. Как-то к ней заглянула любопытная соседка да как начала ругаться. Притащила чугунок с похлёбкой и выпаивала истощённую женщину.

– Дура ты, Женька, – причитала соседка, – Жить тебе и жить ещё. Молодая, нарожаешь хлопцев. У меня вон шестеро на том свете давно. Время сейчас такое, болезное. Жизни себя лишать не надо. Бог сам заберёт, когда понадобишься.

Окрепнув, Женя решила вернуться в Ростов, навестить могилку мужа, забрать некоторые вещи да уехать потом на край света. Но в Ростове её ждал Николай. Признался в любви, позвал замуж.

С ним Жене было хорошо, родила сына, но любви к мужу не испытывала. Всю себя отдавала сыну. Николай хорошо помогал, Женя благодарила. Он не требовал никаких признаний.

Пришла любовь, когда его на войну забирали. Резануло что-то в сердце, прилипла к нему и не отпускала долго. Плакала, умоляла остаться. Впервые тогда сказала, что любит.

А Николай от счастья чуть с ума не сошёл. Никогда жена не позволяла себе слёз, а на прощании разрыдалась так, что Николай даже не смог успокоить.

– Люблю, люблю, люблю, – шептала Евгения ему, целовала. – Ну хочешь, я буду говорить это всегда, только не уходи.

– Женя, любимая, я вернусь, я теперь обязательно вернусь, ты только жди и сына береги. Я теперь не один на войну отправляюсь, меня любовь твоя сопровождать будет.

Так Николай и ушёл.

Уже столько дней войны прошло, а весточки никакой не было. А тут ещё и Прохор заболел.

Прорвались Женины слёзы. Столько лет держала всё в себе, а тут что ни день, то ручьи.

Зоя по-прежнему рано утром убегала в столовую. Стала вставать на час раньше, чтобы успевать вернуться к рассвету. Не высыпалась. Были даже ночи, когда сон совсем не шёл.

Прижимала к себе детей, шептала, что жив их отец, и чувствует она его. Не верила в то, что ей говорили в участке. И пани Анна всё время твердила, что жив Янек и вернётся, нужно только ждать и верить.

И Зоя ждала и верила.

Однажды пришла в столовую, а там уже кто-то намывает посуду. Глянула, а это паренёк, тёмненький, а ручки маленькие, как женские. Зоя подошла ближе. Паренёк оглянулся, Зоя ахнула. Перед ней стоял совсем не парень, а Галя, с короткой мальчишеской стрижкой. Она, видимо, не сразу признала Зою. Мало кто узнавал её теперь. Стала она такой же худой, как мачеха, даже ещё худее.

– Я пораньше пришла, – произнесла Галя, – хозяин квартиры буянил с утра, я сбежала и сразу сюда. Разрешили мне здесь пожить, пока новую квартиру не найду. Ну что, давай знакомиться?

Зоя улыбнулась впервые за долгое время.

– Галя, – девушка протянула руку.

– Не узнаёшь? – ответила Зоя не представляясь.

Галя вытерла руки, подошла ближе, посмотрела пристально и покачала головой:

– Не узнаю́.

– Я Зоя. Зоя Кирьянова.

Галя сначала отшатнулась назад. Потом воскликнула радостно:

– Зойка! Неужели это ты?

Девушки обнялись.

Галя до сих пор не могла поверить, что это Зоя. Всё вглядывалась в неё.

– Непохожа ты на себя! Совсем другая стала, – сказала Галя.

– А ты такая же, – произнесла Зоя.

– Такая, да не такая, – с грустью в голосе ответила девушка. – Хожу как мальчишка, волосы не растут. Видать, отец мои волосы вместе со своей злостью в могилу забрал. Не прощу его никогда. И мать не простила его. Отомстила за нас обеих.

И Галя рассказала, как её мать Алия поквиталась с отцом, как жили они долгое время в Турции. А когда мать умерла, ей, Гале, как метиске, не дали жизни на Родине. Вот она и решила вернуться в Ростов. Еле ноги унесла.

– А ты-то как? – поинтересовалась Галя. – Замуж небось вышла? За Янека?

– За Янека, – кивнула Зоя.

– Ну хорошо же как! – воскликнула Галя. – Ты же его так любила, я завидовала даже и теперь завидую.

– Не завидуй, – строго сказала Зоя. – Нет больше Янека.

Зоя смахнула слезу. Она и не заметила, как под разговор чудесным образом вымылась вся посуда.

– Как нет, а где же он? – произнесла Галя.

– Мне домой пора, прости, Галя, дети ждут, – Зоя повернулась и вышла из кухни.

– Зоя, – услышала она вслед, – до завтра…

А дома Зою ждала счастливая Евгения. Температура у Прохора спала впервые за две недели. Джан с утра обрадовал, но навещать пока не разрешил. Евгения обняла Зою и начала кружиться с ней по комнате. Обе плакали от счастья. Вечером Зоя рассказала Жене о том, что встретила Галю. Всё вспомнила: и дружбу, и предательство, и воровство, и противостояние с Таисией, и то, как Галю побрил отец.

– Не нравится мне эта Галя, злая она какая-то, – сказала Женя.

Раньше имя Таисии Зоя не произносила, а Евгения вдруг вспыхнула, когда услышала.

– Зоя, расскажи о ней. Коля её очень любил. Мне кажется, что я завидую ей. Она встретила его раньше, чем я. А может он меня и не любит? А просто так со мной, чтобы не быть одиноким? А вдруг встретит её, а я тогда как без него?

– Зачем тебе это, Женя? Нет больше Таисии.

– Всё равно расскажи.

Впереди была ночь откровений. Зоя рассказала, как познакомилась с Янеком, Тайгой и Николаем. Как Тайга подбирала для Зои платья.

Не упустила и тот момент, что между отцом Николая и отцом Зои была договорённость о свадьбе, но всё изменилось после смерти Прохора (отца Николая).

Женя слушала внимательно, не перебивала. Когда Зоя закончила, подруга произнесла:

– Как жаль, что я всего этого не знала раньше. Я бы перед Янеком ползала на коленях за то, что он Колю не бросил на улице.

– Успеешь ещё, – сказала Зоя с такой уверенностью, что Евгения согласно кивнула.

Женя не уверяла подругу в том, что та зря надеется и ждёт. Ей и самой казалось, что настанет день и Янек обязательно вернётся, и Коля вернётся, и закончится война.

Ещё неделю Зоя ходила на работу одна. Каждый день встречала там Галю. Бывшая подруга всё выпытывала о Янеке и Макаре. Но Зоя не особо откровенничала.

А однажды Галя подсунула в сумку листовки. Зоя заметила их только дома. Увидев, задрожала от страха. Она ведь только полчаса назад проходила мимо дружинников, они остановили её, спросили откуда идёт и куда. Зоя ответила. А теперь благодарила Бога, что они не проверили сумку. Прижала к себе детей, расплакалась. На следующий день накричала на Галю. Та недоумённо сказала:

– А что тут такого? Скоро свергнут царя. У тебя дети, нужно их растить. Лучше сейчас объединяться всем нам, чтобы быстрее войну закончить.

– Меня могли арестовать, – возмущалась Зоя. – Не нужна мне ваша революция. Я уже насытилась ею вдоволь.

– А твой отец так не считает, – сообщила вдруг Галя. – Он получается не боится, что его арестуют? Мачеха-то твоя какая стала! Как будто помолодела. И родить успела. Сколько я всего пропустила! Она-то меня не узнала. И как она будет жить, если Григория Филипповича арестуют?

Зоя выронила тарелку, вытерла руки и выбежала из столовой. Бежала по предрассветному городу к дому отца. Успела, застала его перед домом. Он отправлялся на работу.

Бросилась на шею отцу, запричитала:

– Что же вы, папа, творите?

Григорий Филиппович непонимающе посмотрел на дочь.

– Революцию делать вздумал? – крикнула Зоя. – Мало вам Макара, Янека…

– Молчи, чего орёшь? – зашипел отец, закрывая дочке рот рукой. – Не твоё дело. Попробуй выживи тут, не будет скоро царя. Думаешь, зря эту войну затеяли? Мне о семье заботиться нужно. И только попробуй расскажи Дуне.

– А вот и расскажу, – запротестовала Зоя.

Отец замахнулся на дочь, рука его повисла над Зоиной головой.

– Бей, – потребовала Зоя. – Это же ваши коронные методы? Убить противника. Только ты забыл, что у тебя помимо младших есть ещё и старшие дети.

– Нет у меня никого, кроме Дуни и мальчишек, – произнёс отец, убрав руку. – Ты чужая давно, а про Макара я ничего не знаю. И чёрт с ним. Если сильно печёшься за царя, то не приходи и Дуню не тревожь. Сами справимся. Уходи, Зоя! Разошлись наши с тобой пути, давно разошлись. Нам, чтобы выжить, лучше порознь быть.

Григорий Филиппович толкнул Зою в грудь и прошипел строго:

– Уходи, кому говорю…

Зоя отвернулась и пошла в столовую не оглядываясь. Всю дорогу её душили слёзы. Когда зашла в столовую, ей сказали, чтобы она получила последнюю порцию детской каши и больше не приходила.

Зоя дрожащими руками несла домой кастрюльку. Думала об отце, о Гале, которая, по-видимому, лишила её работы, и о том, как же теперь жить дальше.

Тихон Лесной (Илья) и Михаил Быков (Макар) были мобилизованы осенью 1914 года и вместе попали в Кавказскую армию.

Матильда до последнего не верила, что её мужа заберут на войну. Она предлагала Макару притвориться инвалидом. Говорила, что для этого у неё есть травы, от которых могут отказать ноги. Но Макар не согласился. Обняв на прощание жену и дочь Анну, Макар ушёл на фронт.

Матильда боялась больше не войны, она всё время думала о том, что если у Макара появится возможность, то он сбежит в Ростов и найдёт свою Таисию, имя которой до сих пор произносил во снах. Матильда прощала Макару все эти ночные оговорки. И никогда не сообщала ему об этом. Считала, что незачем лишний раз напоминать о женщине, которая и так постоянно была в мыслях её мужа.

Иногда казалось, что Макар совсем не любит дочь, которая родилась в апреле 1912 года. Он был холоден. Не радовался первым словам, первым шагам. Вообще был как-то отстранён от семьи.

Знание немецкого языка позволило Макару устроиться на работу в деревенское правление. Он занимался вопросами переселения между регионами, переписью населения немецких деревень и другой работой, которая требовала знание немецкого языка. Часто оставался ночевать в своём кабинете.

Несмотря на холодность, Матильда любила мужа. И считала, что раз Макар до сих пор не сбежал, то она что-то значит для него. Несколько раз жена советовала Макару отправить в Ростов какую-то весточку, что он жив. Но Макар отказался. Боялся, что за родными до сих пор следят, и любое письмо может сыграть злую шутку не только с ним, но и с отцом, мачехой, Зоей.

Макар не знал о своей семье ничего. Илья тоже считал, что опасно сообщать о себе родственникам. Хотя ему и отправлять письма было некому. Илья полностью растворился в семье. В его мыслях Таисии не было давно. Он весь теперь принадлежал Лее. Матильда завидовала дочери. Лея родила первого сына в конце 1911 года, второго в июле 1914 года, перед самой войной.

Когда на имя Тихона Лесного пришла повестка, земля ушла из-под ног Леи. Счастливая семейная жизнь превратилась в море слёз. Илья обещал, что ради жены и детей не будет лезть под пули и сбережёт себя.

Он вернулся с войны первым. В середине 1915 года. Ослеп. Лея плакала. Целовала его глаза. А он всё время твердил, что лучше бы погиб. Не видеть теперь любимую, стало для него сильным потрясением.

Лее стоило огромных сил, чтобы вновь разбудить в Илье жажду к жизни. Примерно через полгода после возвращения Илья стал слабо различать предметы одним глазом. А ещё через полгода один глаз полностью восстановился. Даже Матильда говорила, что это невероятное чудо.

От Макара не было никаких вестей. После нескольких месяцев совместной службы с Ильёй Макара перевели. Илья не знал куда.

Матильда сходила с ума от горя, стала озлобленной. Запретила Лее навещать её. Даже от старшего внука отворачивалась, встретив его на улице.

Когда в деревне начались антицарские волнения, Илья уговорил Лею уехать из деревни в Ростов. Он посчитал, что там будет безопаснее. Матильду уговорить не удалось, она осталась ждать Макара.

И осенью 1916 года Илья, Лея и двое их сыновей отправились в Ростов-на-Дону. Илья не боялся, что там его кто-то узнает. После войны он совсем перестал быть на себя похожим. Даже не узнавал себя в зеркале. А наличие новой фамилии всё больше убеждало его в безопасности переезда.

Карина продолжала своими действиями обольщать ссыльного Шагита. Она запирала дверь в кабинет, чтобы никто случайно не зашёл. Янек уже давно привык к таким условиям работы.

Среди ссыльных было не принято рассказывать о своих родных и месте, откуда родом. И так получилось, что в новой артели знали только о том, что он из Ростова, но не знали его настоящего имени.

Теперь для всех Янек был Шагитом. Однажды подошёл к нему один из закройщиков, с которым Янек общался особо тесно, и сказал, что Карина обещает свободу тому, кто назовёт ей настоящее имя и фамилию ссыльного Умарова.

Как-то Карина наливала себе кипяток и обварила руку. Она кричала так сильно, что в дверь стали ломиться.

– Не открывай, – прошипела она Янеку.

Но было слишком поздно. Дверь выбили.

Вбежавший охранник увидел полуобнажённую Карину, и стоящего рядом с ней ссыльного Шагита.

Охранник присвистнул. Карина и глазом не моргнула.

– Что стоишь? – заорала она на него. – Зови врача.

Охранник метнулся. Карина схватила свою рубаху, повернулась к Янеку и произнесла:

– Помоги мне одеться, рука горит, не справлюсь сама, – и протянула Янеку рубашку.

Янек подошёл к Карине, расправил рукав рубахи, Карина просунула в него здоровую руку. Когда обожжённую руку засовывала во второй рукав, резко дёрнулась, и Янек неожиданно коснулся её груди.

Его всего пронзило насквозь. В глазах помутнело. Показалось, что перед ним стоит Зоя, и он в том дне, когда она по совету Тайги оделась откровенно. И Янек прижал Карину к себе. Дрожь охватила его.

Только вошедший доктор вывел его из помутнения. Янек шарахнулся от Карины. Она смотрела на него улыбалась.

– То-то же, – сказала она ему.

У Янека защемило в сердце. Он думал, что если бы мог провалиться сейчас сквозь землю, то ни минуты не медлил бы.

Пока доктор бинтовал руку Карины, Янек мысленно просил прощения у Зои. Ругал себя за несдержанность. Украдкой смотрел на Карину, а она продолжала улыбаться, лишь иногда вскрикивала от боли. Когда доктор ушёл, она подошла к нему и произнесла:

– А ты горячий, я так и думала. Непохож на других. Не распыляешься. Ценю. Таким и должен быть мужчина.

Янек побагровел, а Карина продолжала:

– Теперь я понимаю, что нет железных людей. Меня ещё никто никогда не обнимал так, как ты сегодня. Я сделаю всё, для того чтобы ощутить тебя полностью. И ты не сможешь отказаться от этого. Сегодня уже доказал это. Иди, на сегодня свободен.

Янек помотал головой:

– Я ещё не закончил с выкройкой. Может…

Он не договорил, Карина строго произнесла:

– Чёрт с этой выкройкой, иди, кому говорю. Записку охраннику отдашь, а то подумают, что ты сбежал с работы.

Карина быстро написала что-то на листе бумаги, сунула Янеку в руку.

Янек сжал листок. Ноги были ватными, не слушались его. Он хотел было побежать, да не смог. Его шаги были такими медленными, что Карина спросила:

– Или ты не хочешь уходить?

Она встала перед ним.

– Хочу, – произнёс Янек, и собрав все свои силы, шагнул к двери.

Карина засмеялась ему вслед.

Когда Янек ушёл, она подозвала охранника и спросила у него:

– Что удалось выяснить? Кто он? Не может он быть Шагитом. Какое у него настоящее имя? За что я тебе плачу? В списке, что передали из железнодорожной артели, сплошной бардак. Как их вообще проверяют?

– Я опросил многих, все молчат. Никто ничего не знает, – ответил охранник.

– Многих? – Карина подошла к охраннику и поводила кулаком у него перед лицом. – Мне нужно, чтобы были опрошены не многие, а все! Где-то должна быть зацепка. Неужели никто не хочет на свободу?

Охранник тихо произнёс:

– Будет сделано.

– Завтра же ты должен найти мне человека, который расскажет мне, кто на самом деле Шагит Умаров. И если ты проболтаешься о произошедшем сегодня, то тебе не жить, – прошипела Карина.

Пока она отчитывала охранника, даже не заметила, как мастер начал чинить дверь.

Янек пришёл в казарму. Там оказалось безлюдно. Все были на работе. Впервые Янек видел койки такими пустыми. Еле дошёл до своей, рухнул на неё и заплакал. Никогда в жизни до сегодняшнего дня не обнимал другую женщину. Только Зоя была в его объятиях. Только она вызывала в нём все те чувства, что испытал сегодня. Корил себя за слабость и потерю контроля над собой. А за то, что сквозь помутнённое сознание перепутал Зою с Кариной, даже возненавидел себя.

– Золо́то моё, – шептал Янек, – как же мне просить у тебя прощения? Как же я буду смотреть в твои глаза?

Янек проспал до утра. Соседи по казарме пытались разбудить его на ужин, но он не проснулся. Только привычный: «Подъём» поднял его с койки.

По-прежнему плохо чувствуя ноги, Янек выполнил утренние процедуры. На завтрак не пошёл, отправился сразу в цех.

Зоя пришла домой сама не своя. Дети сразу бросились к ней, она присела на стул, обняла их. Вспомнила себя маленькой, на миг показалось, что это не она обнимает детей, а мама прижала её к себе. Мама гладит по волосам рукой и шепчет:

– Я с тобой, я всегда буду с тобой, моя любимая девочка.

Зоя очнулась. Это по голове её гладила Евгения.

– Намучилась ты со мной, Зоя, – прошептала она. – Джан сказал, что через пять дней Прохора смогу увидеть. Боится ещё, чтобы мы все не заразились.

Дети слезли с Зоиных рук, сели за стол. Старшая Злата отложила в тарелку кашу для Прохора. А оставшуюся поставила между собой и братом, и по очереди они черпали из кастрюли ложками.

Потом маленький Джан подошёл к Зое, забрался к ней на колени и припал к груди. Он только начал ходить. Год и четыре месяца ему уже было, а он всё предпочитал ползать.

Но китаец успокаивал Зою, говорил, что это хорошо, и сын сильнее потом будет. И Джан пошёл в год и четыре. Ножки тряслись долгое время, а потом окрепли, и он уже не ходил, а бегал по дому вместе с сестрой.

– У нас больше нет работы, – с трудом выговорила Зоя и поведала Жене обо всём, что произошло. И об отце не скрыла.

– Как же так? – причитала Евгения.

– К Парамонову пойду, он поможет, – пообещала Зоя.

И он помог. Зоя попросила устроить её куда-нибудь с таким расчётом, что работать будет один день она, другой день Женя. Парамонов устроил Зою на пекарню. Разрешил забирать домой ежедневно буханку хлеба и велел вечером подойти к его новому особняку. Там позвать Михая, и тот кое-что выдаст. Зоя поначалу протестовала. На что Парамонов сказал:

– А кто тебе ещё поможет кроме меня? Не уберёг я твоего мужа. Пользуйся, пока мне есть чем делиться.

То, что вечером вынес из особняка Михай, Зоя еле донесла домой. Молила Бога, чтобы на пути не встретились разбойники или другие опасные личности.

В мешке были крупы, сухари, чай, вяленое мясо, банка кофе. Зоя пробовала его, а Евгения никогда в жизни. Все продукты подруги положили в кедровую бочку и плотно закрыли, чтобы мыши не испортили ничего.

Когда Зоя пришла в первый день на работу, то была удивлена тому, как женщины вместо одной разрешённой буханки запихивали себе за пазуху ещё несколько. Зоя не осуждала. Она всегда брала одну, совесть не позволяла брать больше. И Евгения приносила одну булку. Парамонов и так хорошо помогал. Однажды он встретил Зою на выходе, предложил проводить её домой и сказал:

– Спасибо за честность. Она дорогого стоит. Думаешь, я не знаю, сколько хлеба забирают себе люди? Я всё знаю. Я молчу. Им тяжело. Мне пока легко, и я ради них увеличиваю количество. Несмотря на тяжёлое военное время модернизирую печь, чтобы хлеба хватило всем. А они гребут больше и больше. Иногда кажется, что они знают больше чем я. Я верю в то, что всё закончится хорошо, а они как будто готовятся к чему-то.

– Всем сейчас тяжело, – согласилась Зоя.

– Всем, всем, – согласился Парамонов. – Я вот что хотел тебе сказать, дошли до меня слухи, что твой отец похаживает сейчас на собрания разные запрещённые. Уж не знаю, как он туда попал, выудить у него не смог. Но ты берегись, Зоя, лучше будь от него подальше. Я знаю, о чём говорю. Ты одинокая женщина, тебе детей растить. Не дай Бог, отец чего натворит!

Зоя кивала, а у самой сердце уходило в пятки. Когда дошли до дома, Парамонов попросил войти. Зоя пригласила его.

Дети подбежали к Зое, обняли её за ноги.

А Парамонов, увидев маленького Джана, аж ахнул.

– Ну похож, ну как же похож на отца, – воскликнул он.

Джан испугался чужого человека и спрятался за Зоей. Она взяла его на руки, подошла с ним к Парамонову и сказала:

– Сынок, этого дядю не нужно бояться, он наш спаситель.

– Ну-у-у, наговорила, – произнёс Парамонов. – Какой я спаситель? Я обычный человек. Ладно, бабоньки, пойду я. Буду нужен, мои двери для вас открыты.

Кивнул и вышел. После ухода Парамонова в дом вошёл китаец, он привёл за руку Прохора. Евгения бросилась к сыну, обняла его и зарыдала.

Зоя сунула в руки Джану хлеб, тот не отказался, прижал его к себе и сказал:

– Это будет самый вкусный хлеб в моей жизни, спасибо.

– Спасибо вам, Джан, за Прохора. Вы столько раз нас выручали, – Зоя подошла к Джану и обняла его.

Китаец ушёл.

Зоя и Евгения по очереди работали на пекарне. К отцу и мачехе Зоя не ходила. Но очень скучала по братьям. Редко навещала пани Анну. Та к сентябрю 1915 года расцвела.

Когда в Ростов-на-Дону эвакуировали Варшавский университет, пани Анна светилась от счастья. Она так давно не слышала родного языка, что стала ходить на встречи со студентами каждый день. Брала с собой тринадцатилетнюю Софью, и девочка тоже говорила со студентами на польском. Вскоре Софье приглянулся один польский юноша. Анне он тоже приглянулся, и она пригласила его к себе домой.

Польский юноша по имени Влодек очаровал пани Анну. За ужином, на который он был приглашён, говорили только по-польски. А когда Анна услышала фамилию Влодека, земля чуть не ушла у неё из-под ног.

– Ковальски… – прошептала пани. – А имя твоей матушки?

– Мою мать зовут пани Берта. Берта Ковальски.

– Боже мой, боже мой, Берта. Моя милая Берта.

Влодек удивлённо смотрел на Анну. Пани была очень взволнована. Герман даже принёс ей успокоительное.

– Вы знаете мою мать? – спросил Влодек.

– Конечно, – пани Анна встала со стула, подошла к юноше и обняла его, – она моя подруга. А как же твой отец, как он?

– О, отца я совсем не помню, он умер, когда мне было два года. Мать живёт сейчас одна. Мой старший брат погиб в первые дни войны. Я просил мать уехать со мной, но она отказалась.

– Бедная, бедная моя Берта, – причитала Анна. – Как же мне хочется увидеть её. Как всё-таки тесен мир. Боже, бедная моя Берта.

– Мама никогда не говорила о вас, – произнёс юноша, – я удивлён, что вы знакомы.

Весь вечер Влодек рассказывал о матери. Анна то плакала, то смеялась. Софья даже начала ревновать мать к юноше. Ведь Влодек, разговаривая с Анной, совсем не обращал внимания на Софью.

Когда наконец-то Анне показалось, что знает о Берте уже всё, села писать ей письмо. В ближайшее время Влодек обещал отправить это письмо вместе со своим.

Анна почти перестала говорить по-русски, она опять использовала только родной язык. Софья иногда понимала её плохо, на что пани говорила шутя:

– Ты же уедешь с Влодеком в Варшаву, как будешь разговаривать там?

А Софья отвечала, что без Анны в Варшаву не поедет.

Ближе к зиме пришла трагическая новость из Польши. Умерла мать Анны пани Лена. Прочитав письмо, Анна не всплакнула. Она просто ушла в свою комнату и не выходила из неё несколько дней. Ни с кем не разговаривала, молчала. А когда наконец-то пришла в себя и вышла из комнаты, то сказала Герману:

– Мне снилась мать и Густав. Мне не снится Янек. Он жив, Герман. Моё материнское сердце чувствует это. Найди его, прошу тебя. У тебя были связи, у тебя были друзья.

– Анечка, – успокаивал её Герман, – я работаю дворником, ношу чужую фамилию. Это невозможно. Мне не к кому обратиться.

– Он жив, понимаешь, Герман. Я чувствую это. Ты можешь всё.

– Нет, Анна, я не могу. Прости… Это будет очень опасно для нас, Зои и внуков. Ты думаешь о них? – Герман говорил уже раздражённым голосом.

– Зачем мне о них думать? У Зои никто не забирал детей! У них всё хорошо. А у меня нет. Она ещё молодая и может найти себе кого угодно. И она найдёт, поверь мне. Ей нужен муж. Вот увидишь, не будет она ждать Янека. А он мне сын, понимаешь? Я его приму любым, – ответила Анна.

Герман подошёл к ней. Обнял. Анна вырвалась из его объятий.

– А зачем тогда ждала меня? – поинтересовался Герман. – Почему не нашла другого? Почему ты думаешь, что Зоя не умеет ждать?

– Я могу дать ответ только за себя, – возмутилась Анна. – А в ней я не уверена. Всё будет так, как я сказала, нужно только время. И если ты не хочешь помочь в поисках сына, то я не верю и в твою любовь. Ты хорошо устроился, Герман. Мои клиентки постоянно шепчутся, что именитая швея стала женой дворника. Мне неприятно. Ты опустился ниже своего статуса.

– Анна, – сказал Герман, – я не стыжусь своей работы. Я вернулся в этот город ради тебя. Какая разница, кем я работаю? Сейчас война, скажи спасибо, что у нас всё хорошо. Ты же не знаешь, что будет дальше. Я могу уйти, но если передумаешь, я не вернусь.

Пани Анна вздрогнула. Подошла к Герману и произнесла тихо:

– Не уходи, прошу тебя, я погорячилась.

Герман прижал Анну к себе.

Но Анна не могла свыкнуться с мыслью о том, что Янек погиб, и ей в голову пришла идея попросить помощи у Лорана. Анна знала, что Лоран давно не следователь, но надеялась, что он хотя бы подскажет, к кому обратиться.