Читать книгу Кинорассказ «Хозяин-барин» - Анна Рошаль - Страница 2

…Была та самая московская осень. Теплая. Мокрая. Уютная. Совсем не хотелось идти домой. Хотелось бродить по Москве, которая так часто исчезает в суете бегущих в никуда безумных дней.

Я шла по Тверской. «Ах, как хочется хотя бы на миг перенестись эдак в век XIX-й и невидимкой побродить по невиданным московским улочкам, может они что – то расскажут?»

Завернув с Маяковки на Тверскую, я остановилась как вкопанная. Тот проход с Тверской сразу – первый поворот направо поразил своей… Передо мной была огромная черная чугунная Дверь, закрывавшаяся прямо на моих глазах!

Но постойте, это же арка, огромная арка откуда здесь такая большая дверь? Я поспешила прямо к ней, еще секунду и я уже просунулась в этот проем и увидела… Москву 1898 года.

Та же осень. Кони и коляски – кажется это кареты, проносились с таким грохотом и шумом и на такой скорости, что казалось, собьют с ног прохожих!

Ого! и тут тоже самое, рот не разевай, а то задавят, похлеще любого современного автомобиля.

Неподалеку остановилась карета. Из нее вышел барин. Черная из дорого меха шапка. Длинная шуба – пальто с мехом до пола.

Интересно, куда это он направляется? Посмотрим…

Я забыла сказать, что мое желание стать невидимкой как-то быстро исполнилось, правда, я это не сразу осознала.

В этом есть некоторые неудобства, когда на тебя мчится карета или автомобиль и все же есть несколько бонусов, точнее преимуществ, например, быть просто наблюдателем!

Барин, мужчина средних лет, кучерявый, не толстый и не тонкий, зашел в подъезд и постучал тростью в дверь.

– Кто там?

– Анфиса Павловна, это я – с!

Анфиса Павловна открыла дверь. Барин прошел в парадную, и я за ним и спряталась за колонной. Но так как я уже стала невидимкой и прятаться не было смысла, так как меня все равно никто не увидел, и это я обнаружила в зеркале, в котором не увидела своего отображения.

Эта Анфиса помогла барину снять верхнюю одежду.

Мне показалось, что барин заходил в этот дом часто. Но как будто будучи здесь впервые, начал поглаживать, будто от смущения, потный лоб платком и чуть откашлявшись, тихо – тихо виновато спросил:

– Как здоровьице Ваше?

– Мое – то что? А вот девица – то совсем плохо, боюсь кабы….

Барин промокал платком лоснящееся лицо:

– Да – с, незадача…

В глаза Анфисе Павловне казалось глядеть он не мог. Тяготеющая пауза ему была невыносима, и он переминался с ног на ногу.

– Чайку-с, изволите? – спросила Анфиса Павловна.

– Да, пожалуй.

Было видно, что когда Анфиса Павловна распорядилась Дуне «ставить барину чаю и нести чашки из сервиза», барин как —то облегченно вздохнул: казалось, что чем ближе ритуал чаепития, тем быстрее развязка этого натянутого разговора.

– Анфиса Павловна, весьма благодарствую, и он привычным, проворным движением руки положил перед Анфисой Павловной пачку банкнот.

Тем же привычным и проворным движением Анфиса Павловна притянула банкноты к себе, не пересчитывая:

– Благодарствую и Вам!

Еще одна мучительная пауза, и барин, оглянувшись вокруг, спросил:

– Что, Марьюшка жива ли, здорова? Можно ее видеть?

– А как же нельзя- то?

Анфиса Павловна встала и царским жестом «распорядителя пира» открыла двери на лестницу, ведущую на второй этаж. Раскланявшись Анфиса Павловна добавила вслух с притворной сладкой гримасой:

– ДевИца на втором этаже, в своей комнате, оповещена о Вашем приходе.

Я как —то невольно съёжилась от увиденного, и не успев понять, в чем тут дело, уже невзлюбила этого лоснящегося барина и эту притворную приказчицу.

Я невидимкой нырнула за барином наверх по лестнице, где жила девица Марьюшка, к которой я почему —то уже прониклась каким -то неведомым мне чувством сострадания…

Я шла за барином, и он как —то весь съеживался… казалось, что его очень что-то гнетет. Но на минуту он остановился, стряхнул с себя какие- то неведомые мне гнетущие его мысли и …постучал в дверь…

А мысли барина были такие:

– Как же все это, право, гнусно… Наигнуснейший я человек…

Правда барин не привык себя долго бранить – его мысли и внутреннее самодовольство, что так по – деловому и как – то без особых хлопот и огласки устроилась эта «незадача» с девИцей, подбадривало его изнутри, все больше усыпляя его горящую свечу совести.

Даже больше, в своих мыслях он утешался сам в себе следующими рассуждениями:

«Ну что я, право… Ведь не один я такой. Ну, а что, лучше бы девИце было бы попасть в какой – нибудь нехороший дом к мадам? Из двух зол, все же, выбирают меньшее. И мысль о «меньшем зле» для Марии уже не изобличала его совесть.

***

Барину привели Марьюшку из сиротского приюта. Похлопотала об ней давняя знакомая барина Пелагея Константиновна, не из дворян, не из благородных, а все больше из купеческих.

– Мол, вот сиротка, грустная такая, одинокая, возьмите, драгоценнейший, в прислужницы – Бог и Вас не оставит.

– А девица – то крупная?

Пелагея Константиновна быстро уловила подтекст вопроса, о том «много ли ест девица» и раскрыв широко руки, намекая на щедрость барина ответствовала:

– Что Вы мой, драгоценнейший, «т р о с т и н о ч к а»! Да и …не привыкшая она… В общем как Вы сами поставите энтот вопрос!

Ведь х о з я и н – б а р и н!

«Хозяин – барин»! – это словосочетаньице так польстило слуху барина, что он подумал: «… и правда, – хозяин-барин», и подписал необходимые документы.

Был назначен день, когда девица со своим скромным чемоданом приехала в дом барина.

Мария предстала в кабинете барина, и он немного оторопел.

Он сделал барскую паузу. Потом снял пенсне, которое ему было просто не к лицу. Достал из ящика стола лупу и поглядел на Марию через эту самую лупу.

Эта странная привычка прилепилась к барину совсем недавно.

Посмотрев на нее, барин смерил ее взглядом. Он считал разглядывание через лупу неким загадочным шармом. В этот момент он возвышался в собственных глазах как некий ценитель красоты и непревзойденный эксперт в отношении оценки ценности какой-либо вещи.

«Весьма недурна. Но только бледновата. Похоже бледность сия от сиротского питания».

– Что, ж, как звать- величать Вас, барышня?

– Мария Остапова, – заливаясь краской лица ответила девица.

– Сейчас Глафира проводит вас в вашу комнату. Глаша, поди сюда. Возьми ейный чемодан и отведи дЕвицу, э… Машу в ее комнату, покажи, где уборная, и отведи на кухню пообедать.

– Ясно, барин, ясно, будет сделано.

Барин расплылся в улыбке: «А все – таки власть – сладкая штука…»

Надо сказать, что барин был весьма крепкого достатка, но со своими странностями; двух гончих – породистых держал для показа редким гостям, но зато испытывал какую – то странную слабость к дворовым псам.

– Эдакие прыткие ребята», – любил говаривать он – «и что я, право, в них нашел»?

У барина была еще одна черта, о которой непременно следует упомянуть, иначе рассказ будет неполным.

Откуда и когда появилась эта черта у барина, неизвестно. Только барин наряду с имением занялся еще и торговым промыслом. Рассудительность, немногословность, неторопливость, степенность, а также женатое положение внушали кредиторам о нем весьма лестное мнение и многие предложили барину взять их денежные средства «в оборот».

Торговые дела пошли весьма успешно.

Банкноты и векселя потекли рекой. И барин начал коллекционировать разные вещицы – по сути безделицы.

Прохаживаясь по торговым рядам, покупая безделицы и рассматривая их в лупу, преисполнялся какой- то тайной радостью о своей особой исключительности.

Его неожиданно посещали мысли о том, что он знает толк не только в вещах и их ценности, но и о людях и их ценности мог бы посудить…

На собраниях купцов первой и второй гильдий, а также на заседаниях Дворянского собрания барин предпочитал отмалчиваться и в перепалки и полемику не вступал, опасаясь обнаружить свою недалекость и необразованность в вопросах государственного устройства.

Однако после собрания, он, как бы невзначай, доставал свою лупу, разглядывал какой – нибудь предмет. Вокруг собиралась пара- тройка молодых дельцов:

– Что скажите, уважаемый?

– Вещица недурна, – только и мог сказать барин.

По мере роста доходов и приобретения «никому ненужных вещиц», барин приобрел черту, о которой никто пока не догадывался. Каждое явление, вещь, человека, он стал рассматривать с точки зрения его материальной ценности и полезности.

Страсть обладания ценными вещами возбудила в нем какое – то странное сладостное упоение и наслаждение приобретать, покупать, торговаться, сбрасывать цены, занижая ценность вещам, показывая всем видом, что «вещица – то энта и гроша, ломанного не стоит», а он, покупая ее, «просто друг и благодетель великий».

На женщин он тоже стал смотреть как —то по —особому…

И вот однажды под утро, после супружеской встречи в опочивальне, которая находилась на третьем этаже его московского особняка, посмотрев на свою спящую жену, он с ужасом «увидел» и отметил: «Как она стара, как я мог так жестоко ошибиться? Все же приданное ее было весьма недурственно…»

Он оделся и спустился к себе в кабинет. Посмотрев в зеркало, барин не мог оценить себя критически: вылезший живот, морщины, яркие носогубные складки, лысеющая голова – все это барин не мог оценить «по достоинству».

Только одна крамольная мысль неотступно преследовала его: «молодая любовница! Вот, что ему сейчас действительно нужно!»

Следом вторая мысль была в его духе и стиле: «Но во сколько же мне это обойдется? Мое воспитание не позволяет в полной мере опуститься до того низкого холуйства, которое могут себе позволить городские франты, посетив дом „Мадам“. Нет, нет, нет! Он уважаемый человек, и потом подмоченная репутация может повлиять на состояние его дел и здоровья. Нет – нет, так рисковать нельзя».

Так думал барин в своем кабинете в то самое утро.

– Глаша!

– Да, Барин!

– Где Федор?

– Вы давеча его в деревню отпустили на три дня с родными повидаться.

Барин любил порядок, и только Федор мог приносить барину чаю и сигары:

– Вот незадача, – прищурившись, сказал барин, -А, впрочем, позови сюда Марьюшку.

Прозвание, «имьице» это как- то сразу приросло к девице, что так и осталось в доме барина.

– Проходи. Как тебе у нас?

– Спасибо, все хорошо.

– Вот и славно. Вот попрошу я тебя о небольшом порученьице.

– Да барин. Ой!

– Ну, зачем же так… Барин…

– Простите, хозяин – барин…

– Вот еще чего пуще того придумала! Да кто ж тебя выучил так обращаться ко мне?

Марьюшка опустила голову.

– Ну, впрочем, уже не важно. Для тебя я Александр Наумыч!

И никаких хитростей, никаких премудростей излишних.

– Хорошо ба… Александр Наумыч.

– Вот и славно. Вот тебе ключ. На втором этаже, в комоде в верхнем ящике сигары, а наверху комода – коньяк. Не сочти за труд, милый друг, уважь, принеси.