Читать книгу Встреча длиною в тысячи жизней… Книга вторая - Анна Саирам - Страница 6

Прошло несколько дней, и мы опять неслись по улицам Москвы. Я чувствовала такой прилив любви и нежности, что мне хотелось об этом кричать и петь.

– Вовка, знаешь, я так тебя люблю!

– А себя-то ты любишь?

– Себя тоже люблю! – радостно заявляла я.

– Сейчас или вообще?

– Ну, что ты опять придираешься? Сейчас люблю! И вообще люблю!

– А вот не верю я тебе.

– Да что б ты понимал-то в этом, кроме как изводить меня своими вопросами?

– А, вот видишь, не любишь ты себя, раз реагируешь на это.

– Да ну тебя, инквизитор! – вырвалось у меня. – Давай заедем в магазин за продуктами, приготовим чего-нибудь дома.

– Аня, знаешь, я хотел тебе сказать, что ты женщина духовная, а питаешься всякой ерундой!

– Правда? А ты чем питаешься?

– Я нормально питаюсь. А вот ты покупаешь всякие продукты, которые непонятно из чего сделаны.

– Мы покупаем те продукты, которые продаются в нашем магазине. И это обыкновенный магазин.

– А ты смотришь когда-нибудь на состав этих продуктов?

Честно говоря, я редко смотрю на состав. Больше я смотрю на вкусовые качества.

– Иногда смотрю, но чаще нет, – сказала я честно.

– Так вот начинай смотреть.

– Володя! Я прекрасно знаю, что состав продуктов не соответствует тем идеалам, который нам нужен. Мы же в мегаполисе живём, а не где-то на природе. И если я буду голову по этому поводу ломать, то я с ума сойду. Это ж, чтобы найти идеальные продукты, мне нужно будет мотаться по Москве в их поисках. Я договорилась со своим организмом, что пока для него – это нормально. А про детей я читала у Крайона, что они, зная, куда идут, уже встроили в свои тела адаптационные механизмы к нашим условиям здесь на Земле, поэтому для них это тоже всё безвредно.

– Да, Крайон писал об этом! Но… – и Володя начал лекцию о здоровом питании. О том, что мы жарим картошку, которая вредна, о том, что едим макароны с хлебом, что удивляет его безмерно. Я слушала его лекцию и чувствовала, что высокая планка моего настроения становилась всё ниже и ниже. Опять я что-то делала не так. Теперь уже питалась не так, как нужно…

– А вот ты, Володя, куришь и пьешь! Какая тогда твоя польза в твоем здоровом питании?

– И что ты сразу перекидываешься на меня? Я, может, завтра умру, поэтому мне можно! А вот ты идешь в вознесение, тебе не положено.

– Так если ты умрешь, то какая тебе разница? Не волнуйся ты за меня!

– А я волнуюсь за тебя. Не просто же так я рядом с тобой?

– Да уж, не просто так. Вот ты, на самом деле, инквизитор! Хлебом тебя не корми, а дай поворчать всласть… – отвернулась я, качая головой, и стала глядеть в окошко.

Вечером того же дня после того, как мы уже расстались с Володей, передо мной возникла далекая картина.

Я увидела тюремную камеру и маленькое окно. Маленькое окно смотрело на площадь, на которой стоял эшафот – место для смертной казни преступников.

По высоте камера находилась примерно на третьем или втором этаже. В камере стоял мужчина. Он стоял у стены около окна, и его лицо было обращено в сторону места казни.

Я почувствовала его состояние. В нём была непреодолимая тоска, безнадежность, отчаяние, крушение всей жизни. Мужчина был одет в очень дорогую рясу священника. Это не был ординарный служитель, он был религиозным деятелем высокого ранга.

Сначала я не понимала, что мне показывают. И почему священник находился в тюремной камере? Да, он точно сидел в этой тюрьме, а не просто прогуливался по тюремным подмосткам. Я чувствовала великую боль и просто черноту в душе этого человека.

Сначала я не понимала смысл происходящего. Позже мне пришло понимание всей картины.

«Кто это? Это я?» – вертелся в моей голове вопрос.

Нет, я поняла, что это не было моим воплощением. И вдруг я увидела себя. Слёзы градом посыпались из меня, я зарыдала всем своим существом и мне стало невыносимо больно в душе.

Я была там. Я была в другой камере, и это было нечто! Это было жутко. Эта камера находилась глубоко под землей, в подвальных помещениях этой же тюрьмы. Я была женщиной, и я была осуждённой. Я была осужденной ни за что. Я была дочерью известной в том городе знахарки, которая не угодила местным властям.

Чтобы подавить деятельность целительницы, её дочь безвинно обвинили в связи с преисподней и собирались казнить. До казни её долго держали в застенках и жестоко пытали. Женщина была в полубессознательном состоянии. Её тело болело, а дух держался из последнего. У женщины на воле оставались дети, и только эта мысль спасала ее и давала силы жить, надеясь на помилование и освобождение.

Я увидела, как тот самый священник спускается к ней в тюремную камеру. Они долго беседуют. Он спускается к ней много раз.

Эта женщина отличалась от всех других жертв. Она не просила о пощаде. Она была дерзка и держалась стойко. С самого начала она верила в положительный исход событий. Своим поведением, умом и проницательностью она выводила священника из равновесия. Её храбрость приводила его в смятение. С самого начала он решил сломить её дух под самый корень. У него долго не получалось, но все же он смог. Эта женщина тоже стала просить его о пощаде.

Он проникается к ней какими-то непонятными для него чувствами, которые никогда в своей жизни не знал. Он всегда был обвинителем и жестоким инквизитором, он казнил многих невинных жертв, но сейчас с ним происходит то, что никак не соответствует его статусу. Он чувствовал то, что никогда в жизни до этого не чувствовал. Он чувствовал любовь, которую никогда раньше не испытывал. Он понимал, что рискует, но не видеть этой женщины он не мог. Он понимал, что в его власти и его силе спасти её. Но также он понимал, что такое положение вещей может компрометировать его, потому что дело, с его же помощью ранее, уже приняло оборот огласки и всенародной хулы.

Теперь его мучает то, что когда-то давало прилив энергии – жажда крови и вид жертвы, находящейся в мучениях, отчаянии и просящей о пощаде. Теперь он ощущал себя жертвой. Жертвой собственной же мечты, мечты о власти, деньгах, авторитете и тотальном подчинении.

Он, как только мог, оттягивал день казни, но этот день всё же наступил. Он удивлялся, почему он молчал. Он удивлялся, почему он лгал. В нём разыгралась битва за любовь или за карьеру, которую он выстраивал всю свою жизнь, и которая давала ему ненасытное удовольствие подавления других. До всех этих событий вид жертвы на костре доставлял ему невероятное наслаждение. Когда подожгли костер в этот раз, глядя на любимую женщину, он горестно ощущал, что горел сам. Он чувствовал, как силы покидали его, как всё рушилось и рушилось всё то, что он так кропотливо и долго собирал.

А что она? Она ненавидела священника. Она его презирала. Но больше всего она была в обиде на Бога, который, как ей казалось, забыл её. До последней секунды она верила, что священник, который в последние дни был к ней более милостив, предоставит ей свободу. Но этого не произошло. Она искала в толпе детей. Все вокруг скандировали: «Ведьма!» Её тело и душа болели и мысль, что скоро ей не придется больше это терпеть, давала ей успокоение и смирение. Она перестала сопротивляться, она перестала бороться. Она ушла в муках и боли за себя, за детей и за Бога, которого для неё не стало…

После её казни инквизитор не мог больше жить с этим. Он обратился к властям. Он подписал все бумаги о том, что казнь была несправедливой, и что сожженная была незаконно обвинена. Он попросил придать огласке свой незаконный приговор и заявил, что сам в этом виноват.

Чтобы как-то пресечь и усмирить высокопоставленного священника, дабы не наслать наговоров на себя, власти поместили его в тюремную камеру, в которой я увидела его в начале. По иронии судьбы маленькое окно его камеры смотрело именно на тот самый эшафот, где умирала его любовь. Время шло, но священник не унимался. Его признали умалишенным и отвезли в другую тюрьму, из которой невозможно было спастись. Бывший инквизитор источил о камни тюремную ложку и перерезал себе вены. Так закончилась его жизнь. Вспоминается Омар Хайям:

«Трясу надежды ветвь, но где желанный плод?

Как смертный нить судьбы в кромешной тьме найдет?

Тесна мне бытия печальная темница, —

О, если б дверь найти, что к вечности ведет…»

Инквизитором был Владимир.

В том воплощении карму мы с ним не развязали. Поэтому мы встретились в этой жизни. Нет правых или виноватых, нет ни хорошего, ни плохого, есть только опыт. И все мы играем здесь для того, чтобы познать все грани этой реальности, тёмные ли они, или светлые.

Тогда я его ненавидела, а теперь любила. Тогда я его не простила, а теперь прощала. Тогда я не приняла всей той ситуации, а теперь принимаю. Позже я поняла, что это была череда воплощений, которые я не сбалансировала именно с душой, с которой мы так часто воплощались и брали для игры непростые роли. С той родной душой, которая в этом воплощении является Володей.