Читать книгу «Перо зимородка» и прочие тайны - Анна Сеничева - Страница 3

В начале декабря Брокхольм завалило снегами.

Проселки утонули в глубоких сугробах. Путь к Альтингену расчищали целый день. В деревне выросли снежные крепости, залитые водой с Ледяного ручья – он не замерзал даже в самые лютые морозы и сварливо бурчал, пробивая себе дорогу среди белых комьев. Все катались с гор на санях и чистили снегом ковры…

А потом сильная оттепель вернула осень.

Крепости съежились и опали. Обнажилась черная земля, и опять развезло повсюду дороги. Грета сказала – кое-где на розовых кустах даже показались почки. Вполне возможно… Максимилиан с недовольным видом сидел на дубе, не понимая, что вокруг творится и как ему жить – как зимой или как осенью. Наконец ухал, забирался к себе в дупло и принимал единственно верное решение – поспать.

А мне спать много не приходилось, дел хватало.

Проклятая бумажная волокита тянулась уже второй месяц. Погасить долги, как выяснилось, еще полдела, дальше пришлось освобождать имение из-под ареста, а это та еще морока. Казалось бы, что такого – сдал, принял. Но дворянский опекунский совет дотошно сверял каждую ложку, светильник и стул. Скоро передаточные описи занимали уже половину нашей передней и не собирались останавливаться.

Грета ругалась на чем свет стоит, что эти амбарные книги, видите ли, мешают ей мыть полы. Я уточняла, когда это она их мыла за последний месяц, а то я что-то не заметила. Вон тот пожелтевший клочок бумаги не первый день лежит… В ответ моя камеристка велела не придираться к словам, и вообще – даже у лучших самоцветов бывают изъяны, и мне ли этого не знать. А под лучшими самоцветами она обычно подразумевает себя.

Я подняла с пола бумажку – это был лист календаря с моей пометкой о визите в банк. Надо бы куда-то деть эту расчетно-долговую библиотеку, но единственным местом, содержавшимся в идеальном порядке, была моя мастерская. А там кислоты, щелочи, травильные вещества и прочее – еще не хватало, чтобы что-то протекло и разъело документы. Да и новому составу для горелки я не вполне доверяла – как оказалось, не напрасно…

Сегодня отмечали день святого Ансельма, и колокола церквей Альтингена слышно было даже в нашем саду. К одиннадцати часам утра должен приехать представитель опекунского совета – сухощавый и отменно вежливый педант. Надеюсь, решим все вопросы, а то надоела уже эта канитель. Потом в городок съездим, там по праздникам ярмарка, съезжаются пекари со всей округи…

Ах, чтоб тебя! Провалиться бы этой кафедре с ее химиками! Горелка с сухим треском разлетелась на части, я едва успела отскочить…

Звон кастрюль в кухне затих.

– Что там опять? – крикнула Грета.

Вот где не надо, слух у нее отличный! Про уборку бы так слушала…

– Ничего! – отозвалась я, ощупывая лоб.

– Конечно, мадам, а то я вас не знаю! Опять что-то взорвали! Не успели из долгов вылезти, давай бить, крушить, имущество портить! Увидела бы Ванесса-Терезия… – и еще что-то в том же духе.

Новая жидкость вдребезги разнесла мне горелку. Что и требовалось доказать. Все, с экспериментами покончено. По крайней мере, в этом месяце.

Я промыла царапину на лбу и принялась лихорадочно оттирать сажу с лица. Старые часы с дребезжанием зазвонили, и в передней тут же послышался знакомый фальцет. Как, уже?! Ворота были настежь, дверь тоже – Грета проветривала дом от своей готовки, так что наш гость беспрепятственно проник во двор и теперь стоял на пороге.

– Входите, сударь! – крикнула я. – Милости просим!

Сухарик-представитель в изысканных выражениях извинялся за самоуправство и за то, что позволил себе приехать раньше оговоренного времени аж на целых три минуты. Именно сегодня мог бы и опоздать часа на полтора, так нет ведь…

– Доброго дня, многоуважаемая госпожа Вандервельт!

– Доброго дня, сударь! – откликнулась я, драпируя прожженный рукав.

– Благодарю, что любезно приоткрыли дверь, а то этот разбойник, что вырезан вот тут, на входе, всегда меня несколько смущает. Этакая свирепая рожа, настоящий висельник! Хотя простите – он ведь, кажется, какой-то ваш предок?

– Возможно! Но он вас не укусит, господин представитель.

Хотя… кто знает. Служителей закона этот тип вряд ли любил – может, чего и выкинет.

– Вы готовы заняться делами, сударыня?

Конечно, готова. Гм, я имею ввиду – юридически.

– Разумеется. Дела, господин представитель, прежде всего.

Наш правовед сидел, раскладывая бумаги из портфеля и напевая что-то из недавней оперной арии. Услыхав шаги, поднял глаза, уставился на меня и даже встать забыл. А тут еще Грета высунулась из кухни и предложила угостить господина представителя кофе. Не знаю, что уж ему не понравилось – что нещадно дымила плита, как в преисподней, или что Грета сжимала в руке здоровенную кочергу.

Видимо, поэтому с делами мы управились быстро, часа за полтора, хотя я рассчитывала провозиться до вечера. Гость, слегка нервничая, собрал подписанные акты расчетов и попросил разрешения откланяться. У ворот я вспомнила, что святой Ансельм, чей день сегодня отмечали, считался поборником справедливости и покровителем всяких судей, стряпчих да прочих крючкотворов, и вроде как патроном нашего гостя, и поздравила с праздником.

– Да-да, со святым днем вас, – кивнула Грета, держа в руке какой-то дрын. Зачем он ей… А, ладно. Взяла – значит, нужен был.

В дупле заухал невидимый Максимилиан.

Представитель совета поглядел на дуб, потом очень серьезно поблагодарил и пожелал мне больше не влезать в передряги вроде той, из которой я только что выбралась. Я тоже от души поблагодарила и ответила, что постараюсь.

Уезжал наш гость так резво, что чуть не скатился в придорожную канаву. Когда его коляска скрылась за поворотом, я обернулась и посмотрела на наш дом.

Ройбер-Херберге стоял под пасмурным зимним небом со своими замшелыми крышами, стенами из темного камня и совиными барельефами. Старый нерушимый дом, настоящее разбойничье логово… Совы выглядели умиротворенными. Понимали, что тучи над берлогой Вандервельтов наконец-то разошлись.

Кое-какие дела на сегодня еще оставались – надо было затеять стирку, пока снова не ударили морозы, и прибрать мастерскую. Может, в городок съездить успеем, как собирались. Было не до гостей, так что колокольчик на воротах звякнул совсем некстати.

– Ты тоже слышала или мне показалось? – спросила я Грету.

– Вроде кто позвонил. Может, опекунский господин вернулся?

– Это вряд ли…

За калиткой никого не было. Странно – шутить тут некому, народ в округе серьезный и делами занятый. На дороге тоже никого. А на кованом завитке ограды висело подобие букета.

Собственно букетом это назвать было сложно: выставили бы такой в цветочной лавке, не каждый бы понял. Корявые сосновые ветки в пятнах сизого мха – это еще надо было найти такие узловатые и кривые, – связанные грубыми нитками. На нитках нанизаны простые стеклянные бусины.

И вроде бы обычная штука… Ветки с дороги, нитки из какого-то сарая, бусины такие, что мимо пройдешь – не взглянешь. Но вместе смотрелось так, что и словами не передать. Будто господин леший из Брокхольма самолично собрал мне подарок.

Из-за рваного облака глянуло солнце, бусины вспыхнули, и ветки осыпало сетью сверкающих искр. Отчего-то стало легко и радостно – словно прошуршал по крышам весенний дождь и раскидал по деревьям свои хрустальные подвески. Пахнуло в лицо талым снегом и сыростью болот. И я будто услышала, как стучат по карнизам и водосточным трубам капли, и вспомнила, как мы бегали по лужам – тогда, давным-давно, в детстве…

Об авторстве долго гадать не приходилось: среди моих знакомых и друзей лишь один мог в два-три движения создать диковину из всего, что нашлось под рукой, будь то шишки, листья, обрывки лент или камешки. Но для верности на нитке болталась короткая записка.

«Уважаемая госпожа Вандервельт!

Ничтожный слуга шлет горячий привет хозяйке здешних мест. Я случайно проезжал ваши отдаленные дикие края, опасные для всякого нормального человека, издали взглянул, как гордо реет над крышами родовое знамя, и слеза умиления…»

– Отто, вот балбес… – ну кто же еще это мог быть! И громче добавила: – Если кто-то хочет полный церемониал, то пусть подождет месяц-другой. Приведем в порядок дом и откопаем знамя. Где прячешься?!

Из-за тополя напротив ворот вышел Отто Бернстайн. Снял шляпу и отвесил изысканный поклон.

– Как поняла, что я здесь? – широко улыбнувшись, спросил он.

– Станешь ты забираться в наши дикие отдаленные края, только чтобы оставить письмо и глянуть на крышу…

– Так я к тете приехал погостить, она же в Альтингене живет, – ответил Бернстайн. – А в городе каждая собака знает, что в Брокхольм вернулась хозяйка. Сама посуди, разве я мог не повидаться?

– Точно… Ну, значит, я просто угадала. Как тетя поживает?

– Занимается вышивкой и пчелами. Я на этот мед уже смотреть не могу. Вам привез бочонок.

Тут его увидела Грета, которая развешивала белье во дворе.

– О, гляньте, гляньте, кто пожаловал! Наш любимый прохиндей!

Бернстайн повесил шляпу на ветку.

– Приятно видеть, что мне здесь рады.

– Какими судьбами? – снова донеслось из двора.

– Да вот картину с вас буду писать, сударыня. Всю страну объехал, – Бернстайн облокотился об ограду, – но можно ли найти достойнее?

– А кого на этот раз малюете? – деловито спросила Грета.

– Кунигунду из Ольхового леса – помните, была такая легендарная воительница? Замок защищала, дралась на мечах, пила, как сапожник, и прочее…

– Слышала, слышала, как же, – Грета закинула на веревку простыню. – Дама серьезная, а про сапожника это сплетни. Почему нет? Могу и согласиться.

– Но есть одно важнейшее условие, Грета! Даже два. Кунигунду, – он сделал трагическую паузу, – пишут только обнаженной. В одежде ее путали с мужчинами, так что по-другому никак. А за рисованием должны присматривать десять старцев из числа самых уважаемых членов Академии, чтобы свидетельствовать все приличия…

– Ну и дурак же вы, – Грета взяла таз. – Все такой же рыжий и веснушчатый, ничуть не изменился!

– Да, это моя большая драма, – усмехнулся Отто.

– Ванесса-Терезия вообще рыжих не жаловала, но вас, сударь, всегда отмечала, я помню. А это что за дровишки у вас в руках, мадам? Максимилиану дупло отапливать?

– Дровишки?! Да это, сударыня, произведение искусства!

– А, теперь это так называется, – со вздохом сказала Грета. – У нас этаким искусством все сараи полны…

– Меня в дом, собственно, не хотят пригласить? – возмутился Бернстайн. – Не успел прийти, а уже столько оскорблений наслушался!

Грета запустила в него мокрым платком:

– Так добро пожаловать!

…А луковые пироги мы все же подпалили. И соли маловато положили. Увидел бы это дело Карл, который полжизни положил на рецепт – его бы удар хватил. Но Карл спозаранку уехал в Альтинген на ярмарку со своим печевом, так что хвататься за сердце было некому.

Обедать сели перед домом. Вытащили в сад старый стол и запалили костерок в каменном очаге. Грета пристроила кофейник над огнем и пошла в дом за супом.

– Здесь по-прежнему кладут в кофе цикорий? – спросил Отто, расставляя стулья. – По заветам госпожи Ванессы-Терезии? – он посмотрел на барельефы над окнами. – Совы, как вижу, никуда не делись… День добрый, госпожа сипуха! А это вон… все время забываю, кто.

– Это неясыть, – ответила я.

– Точно, – он улыбнулся, потягиваясь. – Бородатая неясыть, да? Опять бежит тропа моя туда, в разбойничьи края! И топь болот, и глушь лесов, и что-то там еще про сов… Будто снова в детство попал. А вон та бронзовая сова по-прежнему летает ночами?

– Однажды я вроде видела пустой шпиль. Тарелки давай сюда… Правда, тогда сильно мело, могла и ошибиться. Хочу как-нибудь в полночь выйти и посмотреть, но все забываю. Сейчас немного не до того, по правде говоря.

– Да уж вижу, сколько писем, – он смахнул листья со стульев и повесил пальто на спинку. – Приводишь дела в порядок?

– Как умею.

– Отлично ты умеешь, я знаю. Даже и сказать не могу, как рад вас обеих видеть. И рад, что твои беды-злосчастья наконец-то закончились, – он посмотрел на меня, склонив голову набок. – Ведь закончились?

Я села, подвинув кипу бумаг.

– Похоже, да.

Отто устроился напротив, вытянув ноги. Помолчал, разглядывая дом.

– Водосточный желоб протекает. Вон тот, с головой кабана… Гм, не стану спрашивать, как ты выкрутилась. Подозреваю, что сведения не для всех ушей. Что улыбаешься? – спросил он. – Да, секрет? Ладно, захочешь – расскажешь. Вы хотя бы с Гретой никого не пристукнули? Если требуется дать ложные показания, так я готов…

– Оставьте свои мерзкие инсинуации при себе, господин Бернстайн.

– Ну, я вряд ли поверю, что в этом таинственном деле прямо-таки обошлось без уголовщины, – заметил Отто.

– Совсем без уголовщины не обошлось, тут ты прав. Но мы с Гретой противостояли ей как могли. Если коротко – мне помог счастливый случай, – я сняла кофейник с огня. – Так бывает.

– Может, у счастливого случая имя есть? – улыбнулся Бернстайн.

Я косо глянула на него, хотела улыбнуться в ответ, но как-то не вышло. На стол упало несколько капель – это из-за леса выползла туча и встала над крышами дома. Каменные совы помрачнели и насупились.

Имя?

Да, у моего счастливого случая было имя. А также фамилия и звание – кажется, старший советник юстиции. Все время путаюсь в этих классных чинах…

– Я к тому клоню, – продолжал Бернстайн, – что это может быть, например, твой друг? Или тайный воздыхатель?

– Из друзей у меня, как оказалось, только ты. А все воздыхатели, как тайные, так и явные, испарились в ходе процессов о банкротстве нашей семьи. После первых же заседаний исчезли. Как тьма на рассвете.

– Ну так вроде опять материализовались, – Бернстайн кивнул на письма. – Вон те две фамилии я точно помню.

Сверху лежала пара конвертов со столичными почтовыми штемпелями. Имена отправителей под каплями дождя смазались, размылись, и скоро остались только поблекшие каракули. Я взяла оба письма, покрутила в руках. И бросила в костерок.

– Сурово, – заметил Отто.

– Какой в них прок? Дешевые письма дешевых людей… Видишь, даже на растопку не годятся. Грета, ты идешь?

– Минуту! – донеслось из дома.

– Может, ты и права, – заметил Отто, глядя, как тощее пламя обгладывает бумагу. – Да, чуть не забыл… Поблагодарить тебя хотел.

Я сделала удивленный вид.

– Ладно, будет прикидываться… Какой-то неизвестный благодетель оплатил пансион для сестер. То есть пожелал остаться неизвестным, но я парень пронырливый, ты же знаешь. Правда, мне нечем отдаривать, во всяком случае – пока, – он неловко улыбнулся. – Думаю, это ты тоже знаешь.

– Познакомишь с новостями – и мы в расчете. Я на два месяца выпала из жизни, пока занималась… всем этим.

– Это с большим удовольствием. Вон и госпожа Кунигунда идет, – из дверей наконец-то показалась Грета, неся супницу. – А новостей – да, хватает. Профессор Иезекиил передает привет и велит напомнить, что в марте очередная переаттестация.

– Да, спасибо. Уже готовлюсь.

– Готовься, но сильно можешь не усердствовать – великого Дитриха Бергена не будет.

Я застыла с кофейником в руке.

– Помнишь вурдалака? – продолжал Бернстайн. – Он еще на заседаниях сидит справа и вечно притворяется, что спит.

– Кто ж его не помнит… А куда он делся? Неужели в отставку подал?

– В том-то и штука, что нет, – Отто хмыкнул. – Представляешь, он пропал. Не спрашивай, куда, как и прочее. Не знаю. В Ювелирной палате ничего не говорят, но делают кислые рожи. Возможно, просто втихую сняли – всем известно, какие слухи о нем ходили.

– Ходить-то ходили, но за руку Бергена не поймали. Так, салфетки и хлеб на пне…

– Может, и ловили разок-другой, – возразил Отто, – мы просто не знаем. Отличные пироги, зря наговариваете… Так вот, Берген. Наш профессор говорил, что видный знаток сами знаете чего научился неплохо торговать своими знаниями. Намек прозрачен, – он усмехнулся, – как алмаз чистейшей воды.

– Да, помню. Берген еще грозился привлечь его за клевету.

– Вот-вот, – кивнул Бернстайн. – А чем дело-то кончилось?

– Точно не знаю, но вроде Иезекиил сказал, что если Берген затеет суд, то пусть пеняет на себя. Видимо, все же что-то знал.

– Ну вот, а говоришь – за руку не поймали, – заметил Отто. – Значит, нет дыма без огня. Ладно, хватит о нем, слишком много чести. Что там еще из важного… Наша держава наконец-то помирилась с родственным герцогством Эльзингер, и оно снова отказалось от своих династических претензий.

– Это хорошая новость, – с авторитетным видом заметила Грета, вытряхивая из банки варенье. – Правда, раз в пятый уже мирятся, ну да ладно. Худой мир лучше доброй ссоры. А то прошлым летом чуть воевать не надумали…

– Да, я чуть не осталась без хорошего заказа. Перестали возить хризолит, а он был в бешеной моде, все с ума по этому камню сходили. Кому еще кофе?

– Мне, будь добра. А меня тогда прямо на границе развернули, к друзьям не попал. Кстати, ты сказала «чуть не осталась», – Отто прищурился с понимающим видом. – А как решила вопрос с камнями? Контрабанда?

– А ты как думал… Мне ни репутацию, ни заказчиков никто потом не вернет, сам понимаешь. У тебя-то как дела с законом? – не удержалась я. – Старинными полотнами больше не торгуешь?

– Да, оставил это дело, – усмехнулся Бернстайн. – Теперь подписываю нарисованные картины исключительно своим именем. Давай-ка закроем тему, а то сердце покалывать начинает. Так вот, месяц назад была выставка картин нашего музея в тамошней столице, а теперь, – Отто изящным движением смахнул упавший лист, – Эльзингер в качестве ответного реверанса привозит «Наследие».

– Неужели то самое? – удивилась Грета.

– Оно одно, госпожа Кунигунда. Единственное и неповторимое.

– А открытая выставка будет? – спросила я.

– Будет, будет, – он откинулся на спинку стула и отпил кофе. – Я же знал, чем порадовать. В Линденштадте только и разговоров, что про эти драгоценности. На дорогах сумасшедшие меры безопасности. Свидетельствую лично, ибо добирался сюда какими-то ослиными тропами, то там перекрыто, то здесь…

– Неплохо было бы попасть, – задумчиво сказала я. – Такое раз в десять лет бывает. У них закрома фантастические, не иначе, как им тролли камни выкапывали…

– Ну, про троллей – все же легенда, но зрелище ожидается стоящее. Может, в делах престолонаследия Эльзингер и не преуспел, а вот в ювелирном деле им равных нет. До сих пор в себя не могу прийти от их изумрудов, прямо как глаза у твоего филина.

– Это воробьиный сыч, если ты про Максимилиана.

– Простите великодушно. А где он сам?

– В дупле спит. Проснется – выглянет.

– А, ну-ну. Дамы, а из чего это странное варенье?

– Из крапивы, – ответила Грета.

– Надо же, раньше не пробовал. Хотя в ваших краях из чего только не варят – дань разбойным временам, когда поедали все, что только можно. Крапива, крапива… – Отто поскреб переносицу. – А помните такое название – «Крапивный овраг»?

– Юлиус Блофельд, – кивнула я. – Самый богатый торговец сукном. Ты про его имение?

– В следующем месяце оно идет с молотка. Тебе он ничего не должен, надеюсь? А то гроша ломаного не получишь. Опять у него то ли склады сгорели, то ли доходные дома затопило. В общем, разорились…

– А, так это не новость. Он разоряется уже лет семь, но запас прочности там приличный.

– Приличный, но не бесконечный. Правда, говорят – глава семейства намерен поправить дела свадьбой.

– Своей? – удивленно спросила я.

– Нет, разумеется. Дочери. Болтают про какую-то хорошую партию, уж не знаю, кто позарился на эту склочную семейку. И если не поумерят свой знаменитый размах, в скором времени и от денег жениха ничего не останется, разве что это будет сам кронпринц…

– Знаменитый размах… Да, размах там тот еще, но дело не только в нем.

– Аферы? – спросил Отто. – Кражи, карточные долги, суды?

– Про это не знаю. Хотя не удивилась бы.

– Тогда проклятия и родовые тайны? – с любопытством продолжил Бернстайн.

– А вот это ближе к истине, – ответила я, глядя на яркие рябиновые гроздья за оградой. Кое-что в связи с этой историей они мне сильно напомнили… – Будем в Линденштадте – покажу нечто интересное. Еще удивишь?

– Попробую. Сам я, когда узнал, весьма изумился. Месяц назад какие-то чрезвычайно умные люди ограбили Исторический музей.

– Королевский? – переспросила я.

– Нет, я не оговорился. Исторический. Вот тот самый.

– Мать честная, что ж там воровать? – спросила Грета. – Черепки?

– Ну, не только черепки, не оскорбляйте богадельню, – возразил Бернстайн. – Там копья, палки, первые ткацкие станки, кирпичи какие-то тысячелетней давности… В общем, полно ценностей, на которые могут польститься серьезные люди.

– И на что же они польстились в данном случае?

Отто с небрежно-таинственным видом взял чашку.

– А вы угадайте. Скажу сразу – все вышеперечисленное в интересы грабителей не входило.

– Там был большой серебряный гроб, – хмуря лоб, припомнила Грета. – Полководца какого-то, что ли… Вещь стоящая. Вот если бы мы решили обокрасть музей…

– Да нет, как его вытащишь, – задумчиво ответила я. – Там же полстены снести надо. Да и не серебряный он, насколько я знаю. Что-то вроде имитации из крашеного гипса, настоящий стоит в базилике.

– Гобелен королевский висит, – продолжила Грета. – Со стеклярусом. Блестящий такой.

– Да так себе драгоценность, откровенно говоря. Специальные условия хранения, мыши сгрызть могут, да и вещь слишком известная, попробуй продай потом. Я бы не взялась.

– Что ж это за музей – и красть нечего!

– Совершенно нечего, Грета. Выгоды ни малейшей…

Отто громко расхохотался, и Максимилиан выглянул из дупла. Его желтые глаза горели во тьме логова.

– Воровское гнездо! Сударыни, вы меня пугаете…

– Так что украли? – спросила я. – Помимо саркофага, там лежит еще «Перо зимородка», неужели его?

Бернстайн щелкнул пальцами.

– Именно его!

– Королевский скипетр? – не поверила я. – Ты серьезно?

– Я – нет. Но в газетах писали, честное слово. Вот, можешь сама прочесть. Сейчас достану, вроде что-то оставалось…

– Да, многое тут случилось, пока я разъезжала…

– Многое, многое, – Бернстайн потянулся к своей сумке и вытащил газету. – Исторический музей напечатал язвительное извинение – мол, недостаточно крупно написал, что представляет собой этот новодел. Впрочем, бедолаги, несмотря на то, что дураки, и сами разобрались довольно быстро. Скоро барахло уже валялось на мостовой.

– А полиция? – спросила я.

– Гм… Что? А, полиция. Ну, наверное, посмеялись. Судя по тону статей, нашли забавным. Газеты уже провозгласили это самым глупым ограблением века.

– Статей? Вот так – во множественном числе? Об этом много писали?

– Да, прилично, – кивнул Бернстайн. – Очень уж диковинное происшествие. Где-то я видел даже целый разворот. А, вот… Исторический музей решил воспользоваться случаем и попасть на первые полосы. Когда еще он удостоится таких фанфар…

– А ты сам-то что об этом думаешь? – осторожно спросила я.

Отто бросил на меня косой взгляд и пожал плечами.

– Думаю, что глупцов на свете хватает.

– А…

– И ничего больше.

В газетах действительно нашлись две большие статьи и несколько заметок помельче. В каждой подробно разъяснялось, какое это забавное и глупое происшествие, как ему не стоит придавать ровным счетом никакого значения, разве что посмеяться и забыть. Попутно повторялись известные сведения как о самом «Пере зимородка», так и о подделке, лежавшей в витрине музея.

Собственно, из того, что это именно копия, тайны никогда не делалось. Само «Перо зимородка» – легендарный скипетр, объединивший королевство в тяжелые времена два века тому назад, считался пропавшим при сильном пожаре. Тогда сильно пострадал дворец Бергхоф, где и хранились королевские регалии.

С пропажей «Пера» ушла целая эпоха. Да еще и сам скипетр был настоящим шедевром ювелиров того времени – многое из того, что они создавали, сейчас забыто. Профессор Иезекиил с коллегами кое-что откопал, что-то восстановил, но большей частью техники утрачены.

Уникальный изумруд в навершии был дивного сине-зеленого оттенка с золотыми вкраплениями, он и впрямь походил на головку зимородка. Такие камни природа создает лишь единожды. Потому-то решение не восстанавливать скипетр было и политическим – вроде как «Перо зимородка» сделало свое дело и ушло в небытие, откуда по легенде и появилось, и ювелирным: воспроизвести его было невозможно, а делать просто что-то похожее – бессмысленно.

Долгое время пропажу держали в тайне, боясь даже беспорядков, и никто толком не знал, что ищут в развалинах Бергхофа. Через пять лет «Перо зимородка» было официально признано погибшим. Хотя искали, все равно искали…

Так что в витрине Исторического музея лежал восстановленный по рисункам новодел, причем из чего именно новодел, было написано: посеребренная сталь, имитация драгоценных камней – именно имитация – поталь, фольга. Все. Хорошо сделанная копия, но копия.

Я сложила газеты.

– Ни за что не поверю, что тебе все равно.

– Очень жаль, – ответил Бернстайн. – Теперь от волнения не заснешь, а это весьма нелепый повод.

– Отто, выкрали подделку. Заведомую подделку, которая никому не нужна, и тут же выбросили. А газеты пестрят рассказами о том, как это глупо, словно, – я потерла лоб, – словно хотят убедить весь свет, что ничего за этим не стоит.

– Если что за этим и стоит, то разбираться будет полиция. Уж точно не мы с тобой.

– А то, что «Перо зимородка»…

– Да знаю! Вершина творчества моего отца, – Бернстайн раздраженно закинул ногу на ногу и уткнулся в газету. Смотрел он разворот с выходными данными. Читать там было нечего.

– Сам ведь знаешь, что неправ. И зря ты злишься. Он был талантливее всей вашей Академии, вместе взятой.

– Особенно талантливо умел брать, что плохо лежит, – сухо кивнул Отто, – влезать в авантюры да производить всякие мистификации… сомнительного характера. Увы, этого и мне перепало, особенно его-то скандальной репутации. Ой, господин Бернстайн, – пропищал он, явно подражая кому-то, – а вы тоже мастерите древности, как ваш почтенный папенька?

– Тебе и дарований от него перепало, так что не жалуйся, – я помолчала. – Скучаешь по нему?

Отто положил газету на стол.

– Да. Хотя и непросто у нас все было…

– Знаю.

– И, ты понимаешь… даже попрощаться не успел, его сослуживцы провожали. Я тогда в отъезде был.

– А дело-то закрыли?

– Дело закрыли. Может, и хорошо, что так ушел – в этот раз тюрьмы бы точно не миновал. Ладно бы модных живописцев подделывал… – Бернстайн потер лоб. – До сих пор не пойму, как в нем все это сочеталось.

Грета наконец решила сменить тему:

– Так мы как – на выставку побрякушек-то едем?

– Побрякушек! – фыркнул Бернстайн. – Вы, между прочим, Грета, состоите камеристкой при известном ювелире, а такие высказывания позволяете! Побрякушек… Желаете – можем и съездить. Только отправляться надо в ближайшее время. Учитывая, что творится на дорогах, неизвестно, сколько и как мы будем добираться в столицу. Мои прекрасные дамы, а кофейник-то пуст, да простят мне этот тонкий намек…

Я усмехнулась и встала. Тогда и пледы захвачу, а то холодает.

– Банка на полке у двери, – предупредила Грета, собирая тарелки. – Не свалите и не взорвите там чего-нибудь.

– Постараюсь.

– Тяжело на службе приходится, госпожа Кунигунда? – с участием спросил Бернстайн, ковыряя кофейную гущу. – Хозяйка-то не сахар.

– Всяко бывает, – со вздохом подтвердила та. – Давно бы ушла, да совесть не дает – как мадам без меня-то будет…

– Управа благочиния собралась в полном составе, – ответила я, забирая поднос. – За костром последите, господа критиканы.

Войдя в дом, я постояла в передней, затем поднялась на второй этаж, на наш «пьяный» кривой балкон. На неделе мы убрали из передней ковер – почистить… И теперь отлично была видна наша мозаика на полу, изображавшая не то сову, не то лесной костер. С этого места все же больше похоже на сову, вон и желтые глаза смотрят прямо на меня. Лукаво смотрят, словно что-то знают.

Нестерпимо хотелось вытащить одну вещь и взглянуть на нее – проверить, все ли осталось по-прежнему. Целый месяц я о ней не вспоминала, а теперь так и тянуло. А если мои совы забрали тот подарок, решив, что хватит с меня чудес? От этой мысли стало не по себе.

Я быстро прошла в мастерскую и заперла за собой дверь. Как положено – на три оборота, чтоб уж наверняка. Взяла с полки два здоровенных фолианта и вдавила в стену резную дубовую панель шкафа. Она с легким скрежетом сдвинулась с места, открыв глубокую нишу. В ней на самом виду лежали поддельные документы – закладные и банковские векселя на предъявителя, дальше футляр со стразами, очень похожими на бриллианты. Для отвода глаз. А в глубине ниши лежала неприметная шкатулка из простого дерева. Сверху в ней дешевенький медальон и женский локон. У шкатулки было второе дно. И там, в темно-зеленом бархате, как в лесном мху, лежало кольцо. Наше родовое кольцо.

Кольцо Разбойника.

Я вытащила его из бархата и снова рассмотрела.

Широкий полновесный обод из чистого золота. На нижнем ребре – царапина. Полвека назад появилась, когда кольцо уронили под колеса кареты. На вставке из темно-красного агата вырезан рисунок костра, и не сказать, чтобы красиво вырезан. Каст грубоват, сейчас так уже не делают… Да и агаты в наших краях не редкость. Но ценность кольца определялась не камнем, не исполнением и даже не ободком, хоть золота в нем и хватало.

Я надела кольцо и целую минуту смотрела, как агат медленно наливается красным, как он разгорается, и как проступает на нем рисунок костра. Точно в камне была заключена искра настоящего пламени.

Осталось ли все, как прежде? Или… что-то изменилось?

Дверь была заперта, ключ лежал на столе. Сквозь приоткрытое окно слышно, как Грета и Бернстайн дурачились в саду, кидались мокрым бельем и смеялись. Вспоминали, как мы детьми прятались в сарае и играли в разбойников. Я тоже это отлично помню. И похоже, кое-кто в эту игру хорошо заигрался.

Я дрогнувшей рукой взялась за дверную ручку и нажала ее. Дверь открылась, тихонько скрипнув петлями. В голове мелькнула мысль смазать их получше… И сразу вслед за этим я поняла, что все осталось как прежде.

Будем надеяться, кольцо мне больше не понадобится. Хотя…

Кто знает, как там все повернется.