Читать книгу Золотошвейка - Анна Шведова - Страница 2

Меня зовут Кассандра Тауриг, Кэсси, я золотошвейка. Ничего удивительного, в нашем роду все женщины занимались этим ремеслом сызмальства, а семья Тауриг была единственной в городе, которая несколько поколений держала мастерскую и лавку при ней. Несмотря на то что вышивка вообще дело хлопотное, а золотое шитье еще и дорогостоящее, за долгие годы спрос на него не только не уменьшился, но и удивительно возрос, особенно сейчас, когда причудливый поворот моды требовал украшать чуть ли не каждый клочок одежды, да так, что первоначальный цвет ткани мог вообще потеряться за вышитым рисунком.

Сколько себя помню, я всегда шила. Нитки, дешевый бисер и пайетки были моими любимыми игрушками, по ним я училась различать цвета и формы, правильно подбирать цвета, вязать узлы, плести шнуры и украшать одежду. Но к вышивке золотом, или, как принято у нас называть, золотному шитью, меня допустили только в двенадцать лет. В нашем роду так принято, а традиции мы привыкли чтить.

Наша семья из старинного, хоть и не знатного рода Тауриг была вполне богата и уважаема в городе. Это объяснялось просто: шить в городе умели многие, швейных мастерских было более чем довольно, но редко кто отваживался вышивать материалами столь дорогими – золотом, серебром, жемчугом, драгоценными камнями. Любая мастерица знала: выбиться в золотошвейки не просто престижно, это, считай, было билетом в жизнь, но вот именно выбиться туда было не то что трудно, а почти невозможно. Чтобы начать свое дело, нужны были деньги, много денег, ибо то, с чем работала золотошвейка, ценилось весьма дорого. К тому же не каждая мастерица смогла бы с этим работать. Кропотливое это ремесло, золотное шитье, терпения требует, навыка, сноровки. Да и от обычной вышивки есть у него свои отличия. Во-первых, материал. Легко шить обычной тонкой нитью, шелковой или хлопковой, мягкой да шелковистой, упругой и послушной. Но золото или серебро – материал капризный, то ли тончайшей проволочкой, то ли узкой ленточкой сделанный. Сквозь ткань не всегда продернешь – порвется, можно лишь поверх крепить, да еще надо сделать так, чтобы незаметны были стежки да ровно нить лежала. Перекрутишь ленточку разок-другой – гладкость рисунка потеряешь, а порвешь – так только работы себе прибавишь. А попробуйте-ка вы справиться с канителью! Тончайшая золотая лента завита спиралью, и пришить ее к ткани можно, лишь продернув плотную льняную нить в крошечные завитки. Не хотела бы я вышивать канителью – уж больно долго да кропотливо, да к счастью нашей сестры-вышивальщицы век канители прошел. Нынче можно купить и нити чистейшего золота или серебра, закрученные вдоль прочной льняной основы, дорогие и деликатные, и дешевые, крашеные позолотой тончайшие полоски кожи или жил; и свитые, и крученые, и плоские, и волоченые, и пряденые – знай себе выбирай на всякий вкус и кошелек. Каждому рисунку да ткани только свой материал гож: на шелке золотыми шнурами или позументом картину не выложишь – не выдержит, а по грубой шерсти золотом шить – деньги зря переводить.

А во-вторых, есть у золотошвеек и свои секреты мастерства, не всякой вышивальщице ведомые. Но об этом мы умолчим, на то они и секреты. Как нить уложить, чтобы была она гладкой да ровной, как стежок потайной сделать, как узор сплошной зашить и как потом его разделать, чтобы каждая деталь заиграла, – то и есть маленькие хитрости большого уменья, без которого любой идеально подобранный рисунок станет позорищем неумехи. А уж про то, как жемчуг низать да камни самоцветные в вышивку вплетать, известно и вовсе только единицам. Много секретов у золотошвеек, как и в любом другом деле, только не все уменья идут от рук, не меньше их от сердца и ума приходит. Сможешь сердцем увидеть, как на шелке золотой цветок распустился или дождь серебряный пошел? Сможешь заранее просчитать, как будет смотреться задуманное на ткани? Вот коль сумеешь все верно сочетать: выдумку, тонкий расчет да аккуратность стежка – тогда и работа твоя будет цениться, что никакими деньгами не измерить.

И уж в этом тауригских вышивальщиц никто в городе переплюнуть не мог.

Из поколения в поколение в нашей семье так было заведено: женщины вышивали, а мужчины дело охраняли и добывали хороший материал. Искать заказчиков почти никогда не приходилось, разве что в особо голодные времена, когда людям было не до излишеств. В последнее же время дела наши шли так хорошо, что нам самим незачем было за пяльцами сидеть, разве что в охотку, поскольку могли себе позволить держать по меньшей мере пять мастериц.

В нашей мастерской не только вышивали, но и шили, однако не так часто, чтобы держать для этого отдельных портных. Заказов на золотное шитье было достаточно, чтобы заниматься только одним делом.

Еще мой прадед заключил выгодный для двух сторон договор с соседом, известным портным из рода Стоминов. Его мастерская была рядом, буквально за углом, тогда-то и устроилась их совместная работа к взаимной радости: у стоминских мастеров одежду кроят и шьют, у тауригских украшают. Выгода была обоим. Когда-то оба семейства всерьез подумывали о том, чтобы и вовсе объединиться, да не вышло: переругались и с тех пор свято чтут установленные когда-то границы между дружбой семьями и выгодой от совместной работы. Так до сих пор и бегают стоминские и тауригские приказчики туда-сюда по улице.

Настоящее золотное шитье, которым украшалась не только одежда, но и пояса, шляпки и сумочки и даже табакерки, не каждому было по карману, его мог позволить себе даже не каждый богач. Однако репутация мастерской была так безупречна, а цены так привлекательны, что заказы сыпались отовсюду, даже издалека. Время от времени нас посещал сам король Веремиз.

Когда оставалось время, мы делали вещи попроще да подешевле, почти на всякий кошелек: всегда ведь оставались нитки, не годные для хорошей работы, а на простенькое, милое украшение – вполне подходящие. Да и не рассчитывали мы только на богатого покупателя. Если надо, могли и шелком расшивать, и даже хлопком.

Может, это покажется странным, но в наше завистливое время нашу семью в городе любили и уважали, а мастерская процветала.

У нашего отца было пятеро детей: четыре девочки и мальчик. Мать мы потеряли очень рано, она умерла при последних родах десять лет назад.

Старшая дочь, красавица Натали, уравновешенная и спокойная, обладала тем чудесным характером, который делает счастливым любого мужчину. И они не заставили себя долго ждать. Едва достигнув возраста, когда девушке пора выходить замуж, предложения руки и сердца, как из короба, посыпались на нее. Но Натали была не только покладиста, но и умна, а потому не стала спешить, выбирая себе жениха по вкусу. Свадьбу сыграли всего полгода назад, и сестрица покинула нас, переехав в дом своего мужа, титулованного барона и богатого землевладельца.

Селина была второй дочерью наших родителей и отличалась редкой красотой. В отличие от старшей сестры Селина обладала неукротимым нравом и романтической натурой, весь пыл которой сполна тратила на кавалеров. Ей уже исполнился двадцать один год, и отец поторапливал ее с замужеством, разрешая сделать собственный выбор, но не оставляя слишком много времени на раздумья. Дочкин двадцать один год для отца – как красная тряпка для быка: мол, пора действовать, чтобы ненаглядная девочка в старых девах не осталась. Впрочем, это не про Селину. Это уже про меня.

За пяльцами, где могла усидеть с трудом, ветреная Селина часами придумывала разные невероятные истории о принцах, которые вот-вот заявятся в нашу лавку и, естественно, чуть ли не упадут в обморок, едва увидев ее. Но принцы почему-то не появлялись, и ей приходилось довольствоваться множеством других, менее родовитых, зато они всегда были под рукой. Поскольку Натали покинула отчий дом, вступив в права хозяйки огромного поместья, Селина оставалась старшей женщиной в семье и мастерской и на нее легла вся работа с шитьем. Нельзя сказать, чтобы это слишком радовало ее. Она была достаточно хорошей мастерицей, но при этом весьма неусидчивой, а в нашем деле без терпения никак нельзя. Из-за такой склонности своего характера сестрица предпочитала принимать и выдавать заказы, а сидеть с пяльцами – это уж когда выдастся свободная минута. Оттого и работа у нее в руках кипела, ибо не желала она заниматься ею дольше, чем выдерживало ее терпение.

Самыми младшими были близнецы Дана и Дин. Родившиеся на десять лет позже остальных детей, они стали предметом всеобщего балования. Их обожали и отец, и старшие сестры, и слуги, и соседи. Их баловали безмерно, дозволяли слишком многое и почти никогда не наказывали. Но несмотря на то, что росли они сорванцами, у них был веселый нрав и доброе сердце. Правда, одно чрезвычайно печалило отца: Дане было десять, но иглу в руки она брать категорически отказывалась. Ей явно нужно было родиться мальчишкой, ибо заводилой во всех проказах была именно она. Отец тяжело вздыхал, сетуя на отсутствие женского воспитания, и надеялся, что со временем девочка возьмется за ум.

И, наконец, я. Меня угораздило родиться средней, и это и вправду определило мою жизнь. Я ничем не отличалась. Не была ни красивой, ни уродливой, ни покладистой, ни задиристой, ни умной, ни глупой. Я была другой. Замкнутой. Жизнь мирно текла мимо меня.

Я тихо жила в своем мирке среди ниток, иголок, драгоценностей и рисунков с узорами да еще книг. Отец не жалел на нас денег, приглашая в дом именитых учителей и воспитателей, так что мы росли детьми грамотными, благовоспитанными и учтивыми. Но книги были мне милей людей, ибо только там я узнавала новое, а отец, потакая моим необычным для девушки прихотям, выписывал для меня книжные новинки даже из столицы. Я взахлеб читала и училась. Мир я познавала книжным, скорее придуманным, чем реальным, но он меня вполне устраивал. Мне повезло еще в одном. Жизнь в нашем маленьком городе, как и в других, подобных ему, определяется тем, что считают возможным или невозможным, приемлемым или нет местные законодательницы мод. Что носить, а чего не носить, кому благоволить, а кто – в опале, что дозволено обсуждать, а что под запретом, определяли несколько женщин Кермиса: госпожа Фриза, жена градоначальника, господина барона Хэммы Нортона, госпожа Маримма, вдова барона Цертен, устроительница самого популярного в городе салона, и виконтесса Дирлен, чопорная дама столь предельной строгости и лет, что ее имя просто забыли, предпочитая обращаться «госпожа виконтесса».

В чем же мне повезло? Мне как раз исполнилось пятнадцать, когда в городе появилась одна одиозная личность, по слухам сосланная из Лилиена, столицы, за слишком вольные высказывания в адрес Его Королевского Величества. Это был профессор лилиенского Университета Кикер, маленький, сухонький старичок с пушистым облаком седых волос, злым языком и неукротимым нравом и к тому же в весьма непростом положении: по какой-то причине он лишился средств к существованию и прибыл в Кермис практически без гроша в кармане. Местные матроны посчитали это даром с небес – опального профессора тут же определили лучшим учителем для своих отпрысков. Профессор, очевидно, был в слишком стесненном положении, раз согласился обучать глупых провинциальных детей, но это продлилось недолго. На уроках он бранился и всячески оскорблял нерадивых учеников, бросался книгами, громко топал ногами и даже визжал, когда слышал глупость, второй раз разъяснять урок напрочь отказывался, ссылаясь на то, что «тупые мозги и второй раз не поймут»… В общем, учитель из него оказался никудышный. Столичной знаменитости стали вежливо отказывать от места, отчего он вскоре опять оказался на мели, хотя по-прежнему пользовался популярностью в салоне госпожи Мариммы.

Тогда-то мой отец и пригласил его для двух своих младших детей – Даны и Дина, надеясь научить их уму-разуму. Но дети были еще слишком малы, и Кикер от безысходности взялся учить меня. Первый этап наших отношений был удивительно схож со всеми иными, известными мне, – швыряние книг, обзывание «тупицей», топанье ногами. Но потом мы ко всеобщему удивлению нашли общий язык. Я не обращала внимания на его брань и дурной тон, научилась задавать вопросы, ставящие его в тупик, была любознательна и целеустремленна, и он сменил гнев на милость. Кикер и вправду оказался кладезью мудрости. Он сам выбирал темы для уроков, и тогда его трудно было остановить. Он обучал меня математике, географии, философии, риторике. Он учил меня думать и пользоваться знанием.

Кикер пробыл у нас почти четыре года, пока, наконец, Его Королевское Величество не сменил гнев на милость и не позволил профессору вернуться в столицу. И пусть Кикер громогласно заявлял, что бесконечно рад покинуть это тухлое провинциальное болото, я знала, что его уроков мне будет не хватать.

Из всей семьи ближе всех была мне Селина, вечно окутанная ореолом романтических грез. Все наши разговоры, начинаясь о вечном, заканчивались насущным: о кавалерах. Она могла говорить о них часами, перебирая достоинства и недостатки каждого, сравнивая знаки внимания или, чего хуже, невнимания. Мне же перебирать было некого. Парочка юношей, случайно обративших на меня внимание, вызывали у меня отчаянную скуку и острое желание от них отделаться.

Я не была такой фантазеркой и мечтательницей, как Селина, по крайней мере, никогда не выражала свои эмоции так бурно, как она, но и я мечтала о своем счастье. А почему бы и нет? Но мои представления о нем вовсе не заключались в удачном браке. Остаться старой девой мне не грозило – через год, когда мне исполнится двадцать один год, отец наверняка подыщет мне (может быть, даже поинтересуется, нравится ли он мне) подходящего жениха, ибо с таким приданым, которое давал он всем своим дочерям, не надо иметь за душой ничего другого – ни красоты, ни шарма, но я надеялась, что до этого у меня еще есть время. Потому что я этого боялась.

Замужество никогда не прельщало меня так, как старших сестер, а встретить человека себе по нраву или – уму непостижимо! – полюбить в нашем хотя и не маленьком, но заштатном городишке, я не надеялась. Другого выбора в жизни, кроме как подчиниться воле отца, у меня не было, и это крайне угнетало. Я начинала внутренне бунтовать, ощущая, как нечто неотвратимое и заранее непобедимое загоняет меня в ловушку, запихивает в темный мешок обыденности и серости, из которого мне не выбраться. И тогда любимая работа становилась наказанием, а творчество – ремеслом. Мне хотелось все бросить и сбежать, чтобы хоть что-то изменить в своей жизни. И еще я прекрасно знала, что ничего подобного никогда не сделаю.

Каждый день, сидя в одиночестве в крохотной комнатке за шитьем, я пыталась разобраться в себе, пыталась уговорить саму себя смириться с уготованной мне судьбой, но от этого становилось только хуже. Так я и встретила свои двадцать лет. Оставался год на раздумья и свободную жизнь.

Однако очень скоро произошли события, полностью перевернувшие мою жизнь.

Все началось с того, что однажды вечером отец сообщил о важном своем решении.

– Я долго думал, дети мои, – немного смущаясь, сказал отец, – прежде чем решиться на такой шаг. Вам нужна заботливая мать, женщина, которая окружит вас лаской и вниманием, на что у меня нет ни сил, ни способностей. Десять лет я пытался справиться со всем один, но, боюсь, у меня не слишком хорошо это получалось. Так вот, дети. Я решил жениться.

– Мы больше не будем, – испуганно и отчаянно заявила за всех Дана. – Мы обещаем себя хорошо вести. Не надо жениться.

Отец продолжал, намеренно не замечая горестного вопля девочки:

– Ее зовут Катерина, вдова господина Макуйса. Она хорошая женщина. Спокойная, тихая, прекрасная хозяйка, отличная мать. И у нее есть сын Патрик, ровесник Селины. У вас будет заботливый старший брат. Вы полюбите их, вот увидите.

– Нет, отец, – опять встряла Дана, – нам и с тобой хорошо.

– Да, Дана! – внезапно резко оборвал ее отец. – Я так решил.

Увы, нам слишком хорошо был известен этот тон. Он говорил о том, что, коль отец принял решение, он его не изменит. Мы втихомолку поплакали и повозмущались в своих комнатах и принялись ожидать неминуемого.

Через две недели в наш дом въехала Катерина. Как феерическая красочная комета она притянула за собой целый хвост суеты, кутерьмы и суматохи. Непонятно, каким образом отец умудрился усмотреть в Катерине «спокойную, тихую женщину», но с этого момента покоя в доме мы не видали. О нет, она не была «злой мачехой». Она искренне пыталась нас любить и поэтому сразу же взялась за наше воспитание, горько сетуя об упущенных годах. Весь пыл нерастраченных сорока лет она выливала на нас, и больше всех доставалось, конечно же, младшим.

К счастью, она не была сведуща в шитье, чтобы вмешиваться в работу мастерской, и мы, понимая, что это ненадолго, сбегали туда, чтобы отдохнуть от ее нравоучений и поразмышлять в тишине. Однако зрелище, как горестно бедная Селина терзает ткань и искалывает собственные пальцы, приводило меня в полное уныние.

Хаос неотвратимо добирался до наших рук.

Только мы стали приспосабливаться к новым порядкам в доме, как примерно через месяц на нас обрушилось новое потрясение. Из столицы на каникулы прибыл сын Катерины Патрик, успешный студент королевского Университета. Высокий, темноволосый, статный, предельно обходительный, сверкающий столичным блеском, Патрик с первого взгляда сразил бедную Селину, похитил ее сердце и вежливо удалился.

– Кэсси, душечка, он такой милый, – восхищенно ворковала Селина, бродя, как привидение, по полутемной мастерской, где я в этот вечер задержалась с работой. – А манеры? Ни одного лишнего слова, ни одного лишнего жеста. Предел совершенства.

Тяжело и безутешно вздыхая, Селина, проходя, смахнула свечу со стола, и та упала на пол. Огонь мгновенно нашел себе занятие в виде обычно блуждающего по мастерской легкого облачка обрывков ниток. Селина, продолжая рассуждать о достоинствах сводного брата (о-о, какая все-таки жалость! Сводный брат! Но ведь не родной же? С другой стороны, это даже и лучше. Мы будем видеться чаще, и для этого не нужно будет искать причины. И приличия будут соблюдены. Пожалуй, это чудесно!), прошла мимо. Пока я лихорадочно затаптывала огонь, оглядываясь по сторонам в поисках кувшина с водой, – стоял же где-то совсем рядом! – Селина мимоходом опрокинула большие квадратные пяльцы с почти готовой работой. Те с грохотом упали, задрав ножки кверху. Потом она, проходя мимо, нечаянно зацепилась кружевами своего изящного домашнего платья за торчавшие из небольшой коробки металлические крючки, единственные оставшиеся от неудачной попытки сестрицы расшить лиловый лиф серебряными лилиями, поскольку все остальное было уже спорото. Лиф, естественно, потянулся следом за Селиной, всякая мелочь, лежавшая в коробке, – испорченные позументы, куски резинки, серебряной парчи, распушенного шнура, припорошенного углем, который использовали для нанесения рисунка на ткань, крохотные ножнички, зажавшие между кольцами обрывок широкой золотой ленты, завязанной в узел последовала за лифом, и наконец, сама коробка проехалась по столу и шлепнулась на пол. Только почувствовав, что что-то тянет ее за рукав, Селина остановилась. Задумчиво посмотрев вниз и не переставая рассуждать о Патрике, она равнодушно отцепила крючок и пошла дальше. Я тяжело вздохнула: хаос не просто пришел в наш дом – он здесь поселился на правах хозяина.

К сожалению, у братца Патрика были свои планы на жизнь, и хотя ему очень понравилась новая родственница, и он даже позволил себе с ней слегка пофлиртовать, никем другим, кроме как сестрой, он ее называть не собирался.

Вскоре Катерина по секрету сообщила, что ее сын имеет виды на одну столичную девушку, столь же красивую, сколь богатую и знатную. До Селины эта новость дошла быстрее молнии, а гром, произведенный ею, только глухой бы не услышал.

Катерина была слишком благовоспитанна, чтобы уличать падчерицу в недостойных чувствах, а потому позвала на помощь отца.

С прямотой, свойственной натурам честным и бесхитростным, отец заявил, что пора уж и замуж. Если сама Селина не смогла найти себе подходящего жениха, – подходящего! – он сам, вместе с Катериной, разумеется, займется этим.

Не мне объяснять, что за этим последовало. Работа в мастерской теперь занимала все мое время, поскольку никому другому просто не было до этого дела: Селина плавно переходила от тихой истерики к буйству, а отец с Катериной – от уговоров к угрозам. Спускаться в лавку им было некогда.

У нас было пять мастериц и три подмастерья, заказы сыпались со всех сторон, то и дело влетал очередной приказчик или степенно и осторожно входил очередной клиент, не найдя никого в лавке или отправленный ко мне служанкой Мариной, которая временно стояла за прилавком. А я буквально разрывалась между всеми.

В жилой части дома, расположенной выше мастерской и лавки, где мы, собственно говоря, и жили, шла война. Единственными, кто получал от этого истинное удовольствие, были Дана и Дин… Пока Катерина, отец и Селина бурно рисовали недалекое совместное будущее, дети бесконтрольно чинили проказы. Сначала выкрасили только что остриженную болонку Катерины в зеленый цвет (чтобы веселей было, а то что она, бедная, такая голенькая ходит!) и привязали ее хвост к хвосту соседской кошки, чтобы посмотреть, действительно ли кошка с собакой ужиться не могут. Потом перетянули все перила на лестницах в доме туго натянутыми веревками (играя в матросов, изучали процесс завязывания и крепость морских узлов). И, наконец, продолжили на улице, сунув под хвост лошади одной почему-то не понравившейся им толстой клиентки нечто острое и колючее (кошка была занята, а проверить поговорку «коту под хвост» было больше не на ком). Бедняжка издала дикое ржание (не клиентка, а лошадь!), сломя голову помчавшись вниз по дороге и волоча за собой карету, буквально разваливающуюся по частям, но вместе с тем весело скачущую по брусчатке.

Так мы прожили несколько дней. Постепенно страсти улеглись, но если кто-то думал, что Селина смирилась со своей участью, тот ошибался. Она все-таки была старшей сестрой Даны и Дина.

А в это время очень кстати графу Ноилину понадобилась золотошвейка.

О графе Ноилине стоит рассказать отдельно.

Город наш назывался Кермисом, и ничего примечательного в нем не было. Его разделяла надвое река, и все, что в нем находилось, сразу же обретало ярлык: «Верхний город» или «Нижний город». Это было существенно, поскольку в Верхнем городе, на холме, жила вся местная знать и те, кто стремился к ней приблизиться, а Нижний оставался тем, кто не мог выкарабкаться из бедности или, по крайней мере, едва сводил концы с концами. Мы, как вы понимаете, жили в Верхнем городе.

В Верхнем городе улицы были чистыми, дома ухоженными, лавки богатыми, а публика – щедрой. Еще здесь были театр, ратуша и прелестный ухоженный парк. В Нижнем, естественно, всего этого не было. Но и здесь, и там люди, по сути, были одинаковы и больше всего любили посплетничать, с той только разницей, что в Нижнем городе сплетничали более грубо, а в Верхнем – более витиевато. Короче, город как город, ничего необычного и ничего интересного.

Единственной и несомненной достопримечательностью этого края был замок Самсод, стоявший милях в десяти выше по реке среди густого леса на достаточно высоком живописном холме, оттого видный издалека и выглядевший весьма зловеще на фоне слухов, окружавших его. Замок был когда-то укрепленной крепостью, окруженной отведенной из реки водой, с башнями, бойницами, подъемным мостом и прочими атрибутами защитного сооружения, но постепенно расстроился, оброс новыми башнями, дворами, стенами, мостами, так что от первоначального строгого строения остались лишь одни воспоминания. Но при всем этом редко кому доводилось там бывать, несмотря на соседство с городом. Не только потому, что человек, живший там, очень не любил непрошенных гостей, просто он был магом.

В наше время любой человек, занимающийся магией, даже самой примитивной, сразу становится объектом самых невероятных слухов, но этот, упорно не желавший знаться с городом, вызывал их вдвое больше. Поговаривали, что сам Король пожаловал замок Самсод с окрестностями графу Ноилину за несомненные великие заслуги перед отечеством, а вот вместе ли с титулом или он и в самом деле графом был от рождения, никто не знал. Что точно делал он как колдун, доподлинно тоже никому не было известно, как и то, живет он там постоянно или приезжает время от времени. Но обсуждать его не переставали. Жил он здесь уже лет десять, и за это время ничего не изменилось ни в замке на холме, ни на землях, окружавших его. Среди слухов особенно занимательным был тот, что некоторые особо удачливые и пробивные горожане смогли-таки попользоваться его магической силой, но за большие деньги и по страшному секрету, как и полагается, передаваемому из уст в уста. Кого-то от стыдной хвори излечил, кому-то деньжат наворожил, кому-то жену присушил. Так, по мелочи. В противовес этому ходили столь же живучие слухи, что чары его – тьфу, одна видимость, голову людям морочит, а толку от его декоктов никакого. Правда то или досужие вымыслы, но внимания к графу это не умаляло. Как и то весьма странное обстоятельство, что ни один из мнимых или настоящих клиентов графа ни разу в лицо так и не увидал.

Немногочисленные слуги, время от времени приезжающие в город за провизией, всегда были крайне немногословны, а порой и специально напускали на себя вид таинственный и загадочный. Иные считали, что им есть что скрывать, другие скептически хмыкали: так, мол, легче цены сбивать.

За годы количество тайн вокруг замка не только не поубавилось, но и увеличилось в размерах и болезненности фантазии. Всякую странность теперь связывали с безумной волшбой колдуна: не по сезону несвоевременное нашествие летучих мышей, необъяснимо исчезнувшее столовое серебро, пожар, вызванный ударом молнии в жаркий сухой день, мор кур на хуторе близ города или повальная измена мужей.

А когда пару лет назад ни с того ни с сего стали пропадать девушки в округе, тут уж и сомнений не было, кто в этом виноват. Слухи слухами, но дело дошло до того, что жених одной из пропавших собрал сотоварищей и выступил было на замок с оружием. Городской голова едва отговорил от этой затеи обеспокоенную молодежь, пообещав усерднее заниматься поисками. И надо признать, беспокоился он не за то, что воинствующие молодчики нападут на добропорядочного гражданина, вина которого не доказана. Нет, он явно беспокоился за этих самых молодчиков, а то и за весь город.

И вот теперь этот самый возмутитель спокойствия искал золотошвейку. У городского обывателя голова пошла кругом от обилия самых невероятных догадок, зачем ему это понадобилось: от ужасных подозрений в некоем кровавом ритуале (будто для этого только золотошвейки и годятся!) до радостного предвкушения появления затворника на публике (ему, мол, гардеробчик сменить потребовалось). Как-никак сей господин был не только колдуном, но еще и графом с солидным недвижимым имуществом. Кумушки чесали языками насчет его внешности и величины кошелька, в чем редко кто сомневался, а дородные городские мужи осторожно подсчитывали, во что выльется им очередной грандиозный бал, ибо такое событие вряд ли окажется рядовым.

Однако на самом деле никто причин не объяснял.

Здоровенный мужчина с порванным ухом, в котором невесть как держалась изумрудная серьга, дерзко и по-разбойничьи улыбнулся оторопевшей Катерине, случайно оказавшейся за прилавком, и деликатно попросил образец работы ее падчериц. Хозяину, как сказал он, нужна лучшая и искуснейшая мастерица для работы в замке. А где, как не в вашем доме, прелестная госпожа, ее искать? Катерина, на которую внушительный графский слуга произвел неизгладимое впечатление, непререкаемым тоном отдала приказания, отчего слуги бросились выполнять просьбу, поставив весь дом вверх дном. И пока готовились образцы, она ворковала у прилавка.

Селина ворвалась ко мне, размахивая вышивкой, как флагом. Ее чудные золотистые волосы растрепались, синие глаза загорелись опасным огнем, щеки запылали. Ни слова не говоря, она смерчем пронеслась по моей маленькой комнатушке позади мастерских (единственное место моего уединения), разбрасывая обрывки ткани, переворачивая готовые работы и раздраженно фыркая.

Пока я с недоумением смотрела на нее, она выволокла приготовленные мною новые образцы (обычно мы показывали их заказчикам, чтобы выбрать рисунок и стиль шитья) и стала пристально рассматривать их.

– Селина? – не выдержала я.

– Этот! – внезапно завопила сестра, веером разбрасывая ненужное и патетически потрясая куском голубого шелка с вышитыми выпуклыми серебряными нарциссами, жемчужными ландышами и гладкими продолговатыми листьями. – Потом расскажу.

Через мгновение ее и след простыл. Что значил этот демарш, я узнала, как всегда, последней. Толстушка Марина, непрестанно всплескивая руками и задыхаясь от впечатлений, рассказала об «этом страшном слуге» (впрочем, мужчина он был – хоть куда):

– Госпожа Катерина была с ним так любезна, даже пригласила заходить еще, и он, представляете, госпожа Кассандра, дерзко так ухмыльнулся и согласился! А сам – разбойник разбойником. Свет таких не видывал. Представляете, госпожа Кассандра, он надел черный бархатный камзол поверх зеленого жаккардового жилета, а сверху повязал пунцовый шелковый шарф! Как так можно? А его кожаные штаны и вовсе ужас! Такие обтягивающие, что я даже покраснела. Впрочем, фигура у него ладная, внушительная. Наверное, сильный мужчина. Мне не видно было, конечно, но думаю, что сильный. В ухе у него серьга зелененькая болтается, бородка такая аккуратненькая, а у висков две косички висят. А взгляд!.. Вообще-то выглядит он ухоженным, не похоже, что заброшенный, но вот что я скажу: явно голодный по женской части. Он мне так подмигнул, улыбнулся, и я сразу поняла, никакой он не разбойник. Очень он даже ничего. А вообще, хозяйка…

– А зачем он приходил, Марина? – немилосердно перебила я нескончаемый поток слов.

– Зачем? – оторопела служанка. – Образцы взял. Ваш и госпожи Селины.

Я вопросительно задрала бровь.

– Его хозяину, графу Ноилину, нужна золотошвейка, – радостно пояснила Марина. Я недоуменно пожала плечами и продолжила работу – мне было не до чудачеств разных там знатных господ.

Скоро я забыла об этом, заваленная внезапным ворохом заказов. Слухи сделали свое дело: к вечеру я уже знала, что граф Ноилин дает блестящий бал, что он ищет себе невесту, что уже ее нашел и собирается жениться, что у него, наконец, закончился траур по умершей жене, что у него объявился сын и он собирается вывести его в свет, что собирается купить самый роскошный дом в городе… Но в том, что будет дан бал, почему-то не сомневался никто, и каждая мало-мальски знатная женщина, естественно, должна была показать себя во всей красе. От заказов ломились все – от портных и швей, до куаферов и парфюмеров.

Я хваталась за голову: вшестером нам ни за что не успеть до этой глобальной катастрофы, но на помощь Селины рассчитывать не приходилось. Сестрица по-прежнему упорно страдала в одиночестве.

А через три дня это произошло. К нам пришел сам градоначальник, уважаемый барон Хэмма Нортон. Городской голова был человеком столь же занятым, как знатным и богатым. Ему принадлежали половина земли в округе, десяток богатых лавок, лучшая кузня, лучшая псарня и даже единственная в городе оранжерея, где выращивались невиданные заморские фрукты и овощи. При такой занятости ему особенно не было дела до владельца какой-то там мастерской, хоть даже и популярной золотошвейной. С шитьем и всяческими иными атрибутами светской жизни всегда разбиралась его жена, изящная и авторитетная госпожа Фриза, законодательница местных мод.

Но сейчас барон Хэмма пришел сам. Увидев, как градоначальник раздраженно вытирает пот с лица и огромной залысины, отец побледнел и пригласил гостя в кабинет. Барон самолично передал отцу послание, в котором граф Хед Теодор Ноилин просит прислать ему в услужение дочь господина Градиана Таурига по имени Селина. Если его устроят условия работы, это будет по достоинству оплачено.

Видимо, эти условия и заставляли бледнеть отца и неуютно ежиться барона Хэмму. Условия были странными. Работать Селина должна была в замке год, не больше. Возможно, меньше. При этом она не должна ни с кем видеться и покидать замок. Безопасность девушки гарантируется, равно как и очень приличная оплата ее трудов.

Сначала отец ответил категорическим отказом, но, видимо, у барона нашлись веские аргументы, и дело закончилось тем, что отец согласился при условии, что сама Селина против не будет: его до сих пор слегка мучила совесть из-за того, как резко он обошелся со своей девочкой по части замужества. С другой стороны, повеселел отец, и эта проблема, пожалуй, решилась. За год дочка одумается – глядишь, и строптивости поубавится.

К изумлению всех Селина сразу же согласилась. Повеселевший голова дружески потряс руку отцу и даже слегка приобнял его в лучших чувствах, сообщая, что завтра же по утру пришлет лучший эскорт до замка. Отец, не ожидавший такого панибратства, приосанился, подсчитывая выгоду от такого отношения к себе градоначальника и веселея с каждой минутой. Селина же, загадочно оглядев всех с ног до головы, помчалась собираться.

* * *

– Кэсси, душечка, – прошептала Селина, среди ночи забираясь ко мне в постель, обнимая и щекоча своими душистыми золотыми волосами, – прости меня.

– За что? – спросонья я никак не могла сообразить, о чем она говорит.

– Я всех обманула. Мне нужно туда попасть.

– Куда нужно? Что обманула?

– Понимаешь, когда я образцы Катерине отдавала, то твой, тот, с нарциссами, подписала своим именем, а свой – твоим. Так что в замок, наверное, должна была ехать ты. Ты же лучшая. Ты несравненная. Мне никогда не стать такой искусницей, как ты. Ты простишь меня, Кэсси?

– Я не сержусь на тебя, но зачем ты это сделала, Селина?

– Мне житья здесь не будет, сестренка, – отчаянно простонала она, – Патрику запретили со мной видеться, Катерина злится, отец хочет поскорее замять это дело. Ты думаешь, я дура, ничего не понимающая? Мне так тяжело, Кэсси!

– Что ты, Селина, – задохнулась я от острой жалости. – По правде говоря, я была так занята работой, что даже не подозревала, как страдает моя сестра.

– Я люблю его, – просто и обреченно сказала Селина. – Я помню каждый жест, каждое слово, сказанное им, когда мы были вместе. Я видела его глаза и в них отражалась я. Он восхищался моими волосами и сравнивал мои глаза с редкими горными озерами, он целовал мне пальцы и говорил, что не встречал более убедительного изящества. Он читал мне стихи и называл прелестной феей. Разве я могла не поверить ему?

Зато я готова была разорвать наглеца в клочья. Уму непостижимо, когда это Патрик успел так вскружить ей голову?

– Я не верю, что у него есть невеста, Кэсси. Он говорил, что одинок, что в жизни его нет света любви. Что только здесь начинает жить полной жизнью. Это его мать желает женить его с выгодой, правда, но он сам не хочет этого!

Зато я верила. Да у него на лбу написано, чего ему нужно. А завороженная своими мечтами Селина не поверит, даже если ее ткнуть носом в кольцо у него на пальце. Но если я и была другого мнения, то говорить об этом Селине сейчас не стоило.

– Вот я и решила. Когда он узнает, что меня отправили в логово этого монстра, он не выдержит и обязательно заберет меня оттуда.

О ужас! Неужто это моя старшая сестра? Она же рассуждает, как ребенок!

Я с трудом перевела дух.

– Селина, – осторожно начала я, – за год многое может случиться. Если Катерина решила его женить, она не отступит, тем более ты не будешь мешать.

– Ха, – перебила меня Селина, – неужели ты думаешь, я останусь там на целый год? Что я там буду делать? Подожду с месяц и уйду. Если, конечно, Патрик не придет за мной раньше. Ты передашь ему записку, Кэсси, милая?

– Как уйдешь? Селина! Ты понимаешь, что говоришь? Отец слово дал. Если ты его нарушишь, что будет с нашей репутацией? Ты погубишь нас всех!

– Ах, Кэсси! Порой ты бываешь такой несносно-правильной, что становится тошно. Ты думаешь, я должна дожидаться, пока отец найдет для меня толстого лавочника с отвислыми губами? Да я сбегу куда угодно! Если Патрик не придет за мной, тогда я пойду за ним. Я уеду в столицу. А кроме тебя и его, знать никто не будет.

– Ну уж нет, Селина, – разбушевалась я, но сестра не дала мне закончить, нежно закрыв ладонью мне рот:

– Неужели ты выдашь меня, Кэсси? – печально спросила она, хлюпая носом и сбрасывая слезы с ресниц с небрежностью королевы, взмахом руки отсекающей головы. – Мне не на кого большеположиться, не к кому обратиться за помощью. Без тебя я останусь совсем одна в этом мире.

Вскоре мы обе дружно рыдали и клялись друг другу в верности. Пользуясь случаем, моя любимая взбалмошная сестричка взяла с меня обещание передать записку Патрику и разъяснить ему, что к чему.

Наутро она по-королевски отбыла в открытой коляске, окруженная толпой зевак и десятком конных стражей, специально для такого случая приставленных городским головой.

День оказался чрезвычайно хлопотным, а потому я решила встретиться с Патриком вечером.

* * *

– Милая Кассандра, чем обязан такой встречей? – Патрик был сама предупредительность. Он и вправду был очень хорош собой. Одет с иголочки в безупречно подогнанный серый камзол, идеально расшитый серебром, и черные узкие брюки, заправленные в высокие щегольские сапоги. Воротник и рукава его камзола были украшены длинными белоснежными валарскими кружевами. Патрик манерно откинул красивую голову с темной гривой тщательно уложенных волос и вопросительно уставился на меня.

По правде говоря, хоть я и готовилась к разговору, никак не решалась его начать. Мешало мне и то обстоятельство, что я, сглупив, назначила встречу поздно вечером у себя в комнатке за мастерской. Единственным освещением в ней была одинокая свеча, стоявшая на столе. Слегка интимная обстановка. Не ровен час, кто заметит – сплетен не избежать. Но Патрику, казалось, было все равно.

– Э-э-э, Патрик, – мялась я, – Селина просила передать тебе вот это.

Я протянула надушенный конверт. «Братец» вопросительно уставился на него, как на гадюку, свернувшуюся у его ног.

– Прочти это, – почти прошипела я.

– Видишь ли, сестра Кассандра, – не отрывая глаз от конверта и тем не менее не принимая его, медленно произнес Патрик, – моя дорогая сестра Селина, вероятно, не правильно меня поняла. У меня к ней исключительно братские чувства. Не скрою, Селина чрезвычайно хороша, она составит прекрасную партию любому мужчине, но…

– Бери конверт, – угрожающе сказала я, придвигаясь ближе.

– Да, да, конечно, – оторопел Патрик, как-то скукожившись и втянув голову в плечи, – но позволь объяснить тебе, я тут не при чем.

Объясниться дальше мы не успели. Если чего-то боишься, это обязательно произойдет. Дверь резко распахнулась, и в комнатку вошел хмурый, расстроенный отец:

– Знаешь, Кэсси, я, пожалуй…

Застигнутые врасплох, мы с Патриком отскочили друг от друга, как сильно столкнувшиеся шары. Отец широко раскрыл глаза, как-то странно крякнул, прокашлялся и вышел вон.

– Катерина! – послышался его разъяренный вопль на лестнице, ведущей в жилую часть дома. – Где… моя трубка?

Целый день в бешеном круговороте работы мы с отцом нервно косились друг на друга, не решаясь объясниться, но и не оставляя такого желания. Наученный горьким опытом, отец долго собирался с мыслями, но первой не выдержала я.

– Это не то, что ты подумал, – застав, когда вокруг не крутились приказчики, слуги, клиенты, поставщики, Катерина или дети, я пошла ва-банк.

– А что я подумал? – недоверчиво покосился отец.

– Это не было свиданием в том смысле, что… Ну, в общем, он мне безразличен. Я просто передала ему прощальное письмо Селины.

– А-а-а, – непонимающе протянул он, – какое письмо?

– Прощальное, – я, конечно, кривила душой, но должна же была хоть как-то успокоить отца.

– А-а-а, понимаю, – опять непонимающе покивал он головой, – да, кстати, а что делал Патрик у тебя в каморке в такой поздний час? У вас что, свидание было? Кэсс, я не потерплю, чтобы еще и ты…

Пока он не выговорился, я не смогла и слова вставить. После чего я клятвенно его заверила, что с Патриком у нас все покончено, и я его больше не люблю. Отец был удовлетворен. Мир в семье был для него главным, и он прилагал все силы, чтобы сохранить его.

Но судьба явно была не на его стороне.

На следующий день к вечеру Селина вернулась.

Оставив остолбеневших родственников, то естьнас, растерянно стоять внизу, она поднялась в свою комнату подавленная и унылая, не желая ничего объяснять. Однако стоило потрясению пройти, а Селине – почувствовать, что ей больше ничего не грозит, бедняжка нас просто ошеломила своей историей. Оказывается, она сбежала из замка, пройдя пешком десять миль.

Дальше – больше. Селине понравилось рассказывать, и неожиданно ее истории стали изобиловать подробностями, которых не было сначала. Я знала, что сестра, мягко говоря, преувеличивает свои приключения, но делалось это ею так вдохновенно и артистично, что я не могла сердиться.

Город, наконец, получил свою давно ожидаемую порцию пищи для сплетен и начал медленно перевариватьее. Селина стала самым популярным человеком в городе.

– Ах, милочка, Вы такая храбрая! Как Вам удалось оттуда сбежать? – манерно поинтересовалась госпожа Маримма, местная устроительница самого популярного места для городских сплетен, и сегодня ее салон был полон публики, как никогда.

– О, надо признаться, мне помог случай…

– А какой он, этот граф Ноилин? – тут же скрипуче перебила ее другая посетительница салона, виконтесса Дирлен. С ее мнением тут считались, потому все проглотили бестактность, – Старик? Небось, не молод? Помню, слышала о нем весьма нелестные высказывания. Ну? – властно повернулась она к Селине.

– О да, госпожа, самое что ни на есть чудовище. Хмурый, старый, седой, уродливый и… горбун. Да, горбун. Рыкает на всех, кричит, слуги его боятся. А что не так – сразу колдует. Может в сосульку превратить или, скажем, в лягушку. Правда, потом приходится расколдовывать: так ведь никаких слуг не наберешься.

– Ах, – послышалось потрясенное со всех сторон.

– А на меня как глянул своими ужасными черными глазами, так душа в пятки и ушла. Но я не могла уйти просто так, мы же подписали договор. Все, что угодно, сказала я себе, но я не нарушу слово, данное моим отцом. Села я за работу, а он стоит и смотрит, рука моя так и замирает. Колдует, думаю. Ничего, думаю, я выдержу, справлюсь. Но самое страшное было ночью.

– Ночью? – с ужасом, но куда больше с интересом дамы подались вперед.

– Только я легла, дверь на засов закрыла, а она раз – и открывается. Я ее закрываю, а она открывается. Я рассердилась, пойду, думаю, скажу этому графу, что негоже так поступать, а из коридора на меня привидение летит. Я бежать, а оно за мной. Так всю ночь и пробегала… – она горестно замолкла.

– А дальше? – дрогнувшим голосом разбила затянувшееся молчание молоденькая Одетт и оглянулась вокруг, явно ища поддержки.

– Ну, утром я все графу высказала, мол, как я могу работать, когда мне спать не дают, а он страшно так рассмеялся и сказал, что вовсе не для работы я ему была нужна, а… для опытов. – Селина таинственно понизила голос и обвела всех грозным взглядом, отчего даже самые стойкие вздрогнули. – Не сказал, правда, для каких. Вот тогда-то я и решила, что наш договор – это просто обман, раз он не нуждается в моей работе как золотошвейки, стало быть, я могу быть свободна. И я сбежала.

История впечатлила всех, ибыла лишь маленьким камешком, брошенным в пруд. Круги по воде расходились еще долго-долго и с каждым днем все дальше и дальше от правды. Ничего хорошего это не принесло, как вскоре оказалось.

* * *

Однако мне поздно ночью Селина рассказала совсем другую историю.

– Прости, Кэсси, ты, как всегда, была права. Глупая это была затея. В первый же день колдун понял, что я не та, за кого себя выдаю. И отправил меня обратно. Тихо и мирно, в коляске и с охраной.

Я ахнула:

– Как же так, Селина? А как же побег? Все эти ужасы?

– Ну, побега, как ты понимаешь, не было. Меня довезли до города, и там я попросила меня оставить. Так что все это выдумка.

– Но зачем, Селина?

– Зачем? Кэсси, милая, ты разве не понимаешь, что мне было стыдно? Меня же просто выставили! А вернись я как отвергнутая, со мной было бы все кончено! Кому нужна такая мастерица? Не ты ли про репутацию говорила? А про мои рассказы граф и не узнает, он ведь даже в городе не бывает.

– А он и вправду такой страшный, как ты рассказывала?

– Да понятия не имею! Я его и не видела даже. Со мной только Логан и общался. Это тот домоправитель, что заходил к нам в лавку. Есть еще там кухарка, Тирта, старушка такая древняя, что едва ходит. Она еду мне приносила. А больше я вообще людей и не видела, кроме стражей на воротах. Просидела считай что взаперти в светелке за работой, да там и получила расчет. Тот же Логан и принес. Ну, еще трое стражей меня назад сопровождали. Вот и все.

– Нехорошо это получилось, – задумчиво покачала я головой. – На самом деле этот граф ничего плохого тебе не сделал, а ты его очернила почем зря перед всем городом.

– Ничего плохого? – вскинулась Селина. – Может, и ничего плохого, но попомни мои слова, нечисто что-то в том замке! Там ведь и вправду бродят привидения, даже днем! Я одно такое видела так близко, как тебя. Заглянуло в двери, кивнуло, как старой знакомой, и исчезло! Я кричать начала, так никто и не пришел. В коридор выбежать страшно и оставаться страшно. Старуха только к вечеру пришла, я ей говорю, мол, привидение, а она будто и не слышит. Страшно там, правду говорю, страшно. Я за два дня чуть с ума не сошла от беспокойства и страха. Кэсси, я бы не выдержала там и неделю, что уж про год говорить! А этого графа я и видеть не хочу, и знать о нем не хочу. Коль может он жить в этом страхе, то явно с ним не все в порядке. И уж точно, если кого и называют колдуном, так это точно его. И если бы он сам не выгнал меня, нипочем бы я оттуда не выбралась!

От Селининых слов и мне стало не по себе. Сестрица-то моя не из пугливых, от собственной тени шарахаться не станет. Однако явная паника в ее глазах заставила меня поверить сказанному.

* * *

Рассказы Селины наделали такого переполоха в обществе, что отец, хоть и приветствовавший наплыв клиентов в лавке, вынужден был скрываться временным бегством. «Меня нет,» – зловеще шептал он и пытался укрыться в кабинете, пока я или Катерина не выпроваживали очередную партию любопытных обывателей, решивших уточнить все, как было. Так сказать, из первых рук. В лавке было не протолкнуться, утешало только то, что она стала такой популярной. А популярность, что ни говори, в любом ремесле – вещь полезная.

Но, по правде сказать, большая часть почтенной публики, в основном мужского пола в возрасте до тридцати лет, вовсе не жаждала увидеть уважаемого господина Градиана Таурига. Она приходила лицезреть его очаровательную дочку Селину.

Селина могла быть довольна. Она и раньше не страдала отсутствием внимания, теперь же она просто купалась в нем, являя свою прелестную персону миру только тогда, когда сама этого хотела. Я подозревала, что это ее месть Патрику, который уже не знал, в какую сторону бросаться.

Однако отцу пришлось все же выйти на публику.

Городской голова был бледен пуще прежнего и даже мелко дрожал, то ли от страха, то ли от гнева. И при всем этом сохранил крепость духа и несомненную твердость взгляда, отчего набившиеся в лавку горожане оторопели и потихоньку отодвинулись в сторонку. Кто-то выскочил наружу, кто-то вжался в стенку, а кто-то сделал вид, что внимательно рассматривает выставленные образцы шитья. Но никто из них не сомневался – пахнет жареным.

Однако барон Хэмма Нортон не дал им повода что-либо разнюхать. Твердым шагом он невозмутимо последовал за Градианом в кабинет, где просто обессиленно упал в кресло, пока хозяин плотно закрывал дверь, но этого уже никто не видел.

Минут через пять озабоченный хозяин выскочил из кабинета, поймал пробегавшего мимо слугу и послал его за Селиной.

Девушка пробыла в кабинете минут десять.

Градоначальник оставался еще минут пять, а после вышел, твердо и спокойно проследовал обратно через лавку, сел в коляску и уехал.

Этих двадцати минут хватило, чтобы отец заперся в кабинете до вечера, отказываясь видеть кого-либо и разговаривать с кем-либо.

И только поздно вечером, когда лавка и мастерская совсем опустели, отец позвал меня к себе.

– Ты уже знаешь, что я хочу сказать тебе, девочка, – печально сказал он, не то утвердительно, не то вопросительно. Его глаза подозрительно быстро моргали, а руки теребили неожиданный для него платочек, подскакивая на солидном брюшке.

– Но почему, почему я должна туда ехать? – возмутилась я со страхом. – Ты же слышал, что случилось с Селиной?

– Она все наврала. Граф отправил ее обратно, а она сказала, что сбежала. Селина вела себя неправильно. А тебе нечего бояться, Кэсси. Ты девушка благоразумная, у тебя все получится, – отец был непривычно мягок и, похоже, забыл, что я не маленькая девочка.

– Они что, пригрозили тебе? – внезапно догадалась я.

Отец тяжело вздохнул, но все же ответил:

– Барон Хэмма сказал, что приложит все силы, чтобы вывести Селину на чистую воду. Она ведь опорочила вроде как честного человека. Сделает так, что ни одна семья в городе нас не примет. Что ни один приличный клиент не войдет в нашу лавку. Да мало ли что может сделать облеченный такой властью человек? А если ты поедешь в замок и не сбежишь, то и он дело замнет. Не хочет голова ссориться с графом, очень не хочет.

«И очень боится его,» – мстительно подумалось мне. Уж я-то точно боялась. Чем больше я слышала об этом таинственном графе, тем гадостнее мне становилось. Уж больно длинные у него руки, если, не выходя из своего далекого замка, он может запросто растоптать не угодных ему. А что будет со мной, если, по рассказам Селины, даже на крик никто не придет? Разбирайся потом. И кто, собственно, с кем разбираться будет? Разве кто пойдет против графа? Я покрывалась холодным потом, живописно рисуя картины своего мученического пребывания в замке, и умоляющими глазами смотрела на отца. Говорить мне было нечего.

– Эх, – внезапно отчаянно решился отец, – была не была. Не беда, девочка. Продадим лавку, мастерскую, дом, подадимся в другой город. Везде люди живут, везде золотошвейки нужны.

Вот-вот, везде нужны, даже в замках колдунов. И все-таки, зачем я ему понадобилась? А вслух спросила:

– Да кто у нас купит? За бесценок же продадим.

– Ну и пусть. Только не отдам я тебя никакому колдуну! – и поцеловал меня в лоб. На нос мне капнула нечаянная слеза. – Иди, девочка. И не печалься. Выдержим.

* * *

Свежесть напоенного росой воздуха, оглушительный писк носящихся в воздухе ласточек, манящий аромат первых ранних булочек, шуршание метлы дворника и даже легкая перебранка молочника, застрявшего со своей тележкой, с мясником, спешащим со свежей вырезкой на Верхнюю площадь к дому градоначальника, – что может быть лучше жизнерадостного летнего утра?

Я с грустью оглянулась на родной дом, улыбавшийся мне всеми своими распахнутыми окнами и длинными цветущими гирляндами, украшающими карнизы, поправила сумку, переброшенную за спину, тяжело вздохнула и отправилась в путь. Ни заложить коляску, ни просто оседлать лошадь я не рискнула, во-первых, потому, что наша единственная коляска требовала починки и нынче стояла в печали в углу, а во-вторых, я просто этого не умею. Да и верхом я ездить могу примерно так же, как корова кататься на коньках, с той только разницей, что корове падать ниже. Просить слуг не хотелось: отец, узнав, явно устроит им взбучку. А вот пешком, даже миль десять (я явно с ума сошла!), это – пожалуйста. С передышкой, потихоньку, глядишь, и дойду. Когда меня хватятся, я уже далеко буду. А вот если буду ждать, пока градоначальник пришлет эскорт (да и пришлет ли после селининой выходки?), отец найдет мотивы, чтобы убедить меня остаться. А мне бы не хотелось быть убежденной – ни к чему это.

Город потихоньку просыпался. Чистенький, умытый, радостный, он встречал новый день игривым котенком, и мне, несмотря на все, что могло ожидать впереди, было удивительно спокойно. Я улыбнулась обсыпанному мукой старому булочнику, выглянувшему на минутку из окна поприветствовать меня, перебросилась парой слов с проходившим мимо знакомым учеником шляпника, помахала рукой толстушке-кухарке из дома напротив. Это был мой мир, в котором я прожила всю свою жизнь, мир, который я знала изнутри и очень хорошо. Меня окружали знакомые с детства люди, я знала их привычки, вкусы и слабости, я была среди них своей.

Так куда же и зачем я иду?

Размеренно цокая по брусчатке крепкими каблучками башмаков, я перешла мост и пошла вдоль реки, оставляя по правую руку Нижний город. У караулки я приветственно помахала рукой улыбаимся городским стражам, отчаянно скучавшим у внушительной будки, разукрашенной в цвета Кермиса, и тут с ужасом поняла, что город закончился. Все закончилось. Привычная жизнь, привычные люди, привычные обстоятельства. Теперь мне придется узнать, как можно жить иначе. Впрочем, не навсегда же?

Солнце поднималось выше, и под его лучами неумолимо исчезали последние капельки росы, приветственно сверкавшие в траве. Хорошо наезженная дорога, которой обычно пользовались все путники, спешащие на север, сегодня была удивительно пуста. Встретились мне несколько повозок, груженных какими-то корзинами, только ехали они в город. По правде говоря, я надеялась на обычных в это время попутчиков, но их не было. Что ж, не беда. По правую сторону вдалеке уже виднеется густой темный лес, там и покину я этот приветливый тракт, свернув на боковую дорогу, ведущую к самому замку.

Я еще была полна утренней радости, но страх перед будущим постепенно заявлял свои права на мое спокойствие. Куда и зачем я иду? Что со мной будет?

Я иду потому, что иначе и быть не может. Так и незачем об этом думать, и я раздраженно отмахнулась от назойливых мыслей. А страх… Страх всегда сопровождает то, что нам неизвестно.

Хорошо вокруг, дышится легко, идется легко… Так я дошла до леса. Треть пути, пожалуй, пройдена. Я присела на обочине, разминая не приученные к длительной ходьбе ноги и обмахиваясь пестрой косынкой. Парило, и это было странно. Солнце поднялось довольно высоко, а в небе по-прежнему не было ни облачка. Кругом кипела яркая жизнь, такая обычная в начале лета. Порхали бабочки, настырно жужжали жуки, стрекотали кузнечики, проносились птицы. Я так увлеченно рассматривала великолепие скромного земляничного листа, что не сразу услышала топот копыт, а услышав, вскочила, чтобы оказаться нос к носу с тремя всадниками, которые резко остановили лошадей и удивленно поглядели на меня.

– Привет, – мило улыбнулась я, лихорадочно переводя взгляд с лица на лицо, чтобы понять, наконец, кто это такие и грозит ли мне опасность. Темно-зеленые ладные мундиры с желтыми позументами, военная выправка, пистоли на боку, суровый взгляд, такой не характерный для легкомысленной летней конной прогулки по воздуху. Путнички-то явно при исполнении, и у меня отлегло от сердца – не разбойники. Изумрудная серьга в ухе одного из них вызвала смутные подозрения, но всадник догадался первым:

– Неужто Кассандра Тауриг?

– Ага, – развела я руками.

– Пешком? – с подозрением спросил он.

– Так день хороший, отчего ж не прогуляться, – смотрела я на него совершенно невинными глазами.

– А вещи?

– Учусь довольствоваться малым, – радостно ответила я, выразительно похлопывая по тощему заплечному мешку. Вообще-то причина была более прозаична: я не была уверена, что смогу нести тяжелую сумку так далеко, поэтому пришлось – с тяжелым вздохом – от многого отказаться.

– У вас в семействе все такие? – пробурчал он, спешиваясь.

– Какие «такие»? – невинно спросила я.

– Ягненочки! – нелюбезно рявкнул он. – Чует мое сердце, добром это не кончится.

Я как-то сразу пригорюнилась. Слышала я, ягненочков-то в жертву приносили. Только вот раньше это было или и сейчас это случается, я не знала. Похоже, узнать придется. Все мои страхи подскочили к горлу вместе с сердцем и намертво застряли там.

– Ну что ж, Кассандра Тауриг, милости прошу, – он показал рукой на седло позади одного из своих людей. Сопротивляться почему-то мне расхотелось. Я вправду была напугана и думала только о том, где найти силы, чтобы скрыть это.

…Серая громада крепости выросла посреди внезапно расступившегося леса и буквально ошеломила меня. Мужчина в мрачном темно-зеленом мундире, позади которого я сидела на лошади, почувствовал, как я дернулась, и обернулся посмотреть, что случилось. Увидев широко раскрытые глаза и разинутый рот, он просто глупо хихикнул.

– Это Самсод, Кассандра Тауриг, – звучно пояснил ехавший спереди Логан, мужчина с изумрудной серьгой, – что означает «ореховый палец».

– Почему «ореховый палец»? – удивилась я.

– Это ты у своих соотечественников спроси – они называли. Может, потому что чуть дальше у подножия холма стоит ореховая роща. Правда, от деревьев мало что сейчас осталось.

– Их вырубили? – сразу же рассердилась я.

– Они состарились, – ехидно пояснил Логан и привычно дал знак своим людям, следовавшим за ним.

Мы подъехали к длинному, неширокому, но внушительному мосту через ров, слегка заполненный водой. А дальше возвышалось самое грандиозное сооружение, которое я когда-либо видела. Впрочем, следовало учесть, что видела я мало, поскольку самым далеким моим путешествием был соседний город, не многим отличавшийся от нашего Кермиса.

Крепость располагалась на возвышении на небольшом острове, образованном углубленным и расширенным руслом небольшого ручья, исток которого начинался где-то внутри замка.

Из-за слишком засушливого лета ручей здорово обмелел, во рве, окружающем остров, воды осталось мало – курам по колено, но это никак не умаляло внушительности самой крепости.

Когда-то ее толстые непритязательные стены и башни строго следовали своему единственному предназначению – защищать. Но постепенно, от поколения к поколению, к этому прибавлялось и «восхищать», и «подавлять», и «презирать». Небольшой донжон внутри крепостной стены давно потерялся в обилии пристроек, лепившихся год от года друг к другу, отчего замок вышел за пределы первоначальной крепостной стены и повис над водой. Остров расширили, на восточной его стороне разбили сад с прудом, на северной притулился крохотный поселок людей, испокон веков обслуживающих замок. Сама же крепость изменилась до неузнаваемости, обретя помимо основного здания с несколькими боковыми пристройками множество изящных деталей: аккуратных двориков с открытыми галереями и бассейнами, лестниц и переходов.

Но мне об этом было неизвестно, и я могла лишь восхищенно взирать на настоящую крепостную стену с бойницами, только с этой, западной, стороны сохранившуюся в первозданном виде, но главное – на вздымающуюся за ней неровными ступенями, башнями и башенками громаду самого замка, украшенного обильным каменным декором. Неужто здесь живет всего один человек? Да здесь же полгорода поместится!

Проехав главные ворота с угрожающе нависшими цепями, миновав широкий проход в надвратной башне, мы проехали во внутренний двор, большой, но совершенно пустынный, если не считать двух стражей, с любопытством рассматривавших меня, пока Логан на них не прикрикнул, да конюха, выскочившего забрать лошадей.

– Идем, – буркнул Логан, жестом приглашая меня за собой.

Мы прошли по пустому двору, гулко отражавшему звуки наших шагов, и вошли в незаметную боковую дверь, откуда попали в широкий коридор, заставленный вдоль стен комодами и полками. То был черный ход для слуг, и из него вели по меньшей мере еще два коридора и две лестницы: слева – вниз и справа – вверх.

Мы поднялись по неудобной крутой лестнице, завинчивающейся спиралью наверх. Потом опять был какой-то коридор, темный и узкий, в стенах которого виднелись крохотные ставни, скрывающие, надо полагать, окна во двор. По правую руку мы миновали две двери – не похоже было, что ими недавно пользовались, – ведущие, как я могла предположить, в некие комнаты. На полу различалась едва заметная в тусклом свете свечи дорожка, прямо-таки колея, вытертая бесчисленным количеством ног… С каждым шагом отчаяние все больше овладевало мной. Это не замок, это рухлядь какая-то. А с виду вроде ничего… Кому нужно в этой развалюхе золотое шитье?

Логан привел меня в небольшую комнату и я впервые воспряла духом. Комната была довольно просторной, чистой, а главное – светлой. Два вполне привычных окна выходили на юг, и теперь солнечный свет, льющийся сквозь них, ложился яркими желтыми ромбами на каменном полу.

В комнате был стол, стул, настольная лампа, стеллаж, придвинутые к стене большие квадратные пяльцы, кресло у закрытого экраном камина и больше ничего. Зато была еще одна дверь, которую Логан распахнул и со скукой в голосе заявил:

– Спальня.

Это удивило: после темных коридоров я не ожидала стольких удобств. В спальне была кровать, неизменный камин, вешалка в углу и умывальные принадлежности. И крепкий запор на двери.

Я удовлетворенно кивнула. Итак, пришло время задавать вопросы.

– Когда я увижу… графа Ноилина? – задала я самый животрепещущий из них. – Что я должна делать?

– Все узнаешь. В свое время. И лучше будет, если ты не станешь выяснять это самостоятельно.

На этом наше знакомство закончилось. Логан повернулся и вышел, оставив меня одну. Нелюбезность приема приводила меня в отчаяние, но я решила не сдаваться.

Чтобы изучить все, что было в двух комнатах, мне хватило десяти минут. На стеллаже в больших плетеных корзинах лежали аккуратно сложенные шелковые, хлопковые, льняные, золотые, серебряные нити и канитель, шнуры и галуны, скатанные в клубочки. Здесь же стояли коробочки с иглами, ножницами, наперстками и даже порядком потертая линза. Стопочкой лежали отрезы льна, хлопка, шелка – раздолье для рукодельницы.

Но больше смотреть было не на что. Через час я уже была готова сбежать. Положение спасло появление чопорной сухой старой женщины, озабоченно кивнувшей мне и пальцем пригласившей за собой.

Я шла за чинно ступающей старухой и настороженно осматривалась по сторонам. Мы двинулись по тому же коридору, по которому шли с Логаном, но дальше, и, открыв невзрачную с этой стороны дверь, неожиданно вышли к холлу, откуда начиналась анфилада светлых, богато убранных залов, резко контрастирующих с убожеством того, что я видела раньше. Но женщина, не останавливаясь, прошла холл наискосок и оказалась на широкой парадной лестнице, ведущей вниз. Я поспешила следом, вежливо пытаясь спросить старуху, как ее звать, и вообще завести разговор. К моему удивлению, старуха и ухом не повела. Подивившись на порядки в этом доме, я пожала плечами и молча пошла за ней.

Вскоре мы оказались на кухне, и женщина сразу же исчезла в боковой дверце, оставив меня в одиночестве рассматривать великолепие царства кастрюль и поварешек. В огромной, предназначенной явно для целого гарнизона кухне было три очага, самый большой из которых мог бы вместить телегу с лошадью. Еще на кухне был длинный широкий стол, тщательно отскобленный и вымытый, тянущийся почти от входа и заворачивающий вправо странной загогулиной. На стенах было множество заставленных посудой полок и сверкающих медью ковшей, сковород, кастрюль, черпаков, свисающих с крюков. Там были безупречная чистота и порядок.

– А, девушка, – выскочила откуда-то сбоку давешняя старуха, уже переодевшаяся и выглядевшая куда более любезно. Ее накрахмаленная белая блуза с торчащим вверх неудобным воротником, жесткий корсет и необъятная клетчатая юбка в складку напоминали мне старинные миниатюры с изображением моей бабушки, – Как звать-то тебя?

– Кассандра, Кэсси.

– Кэсси, значит? А я Марта. Садись. Чаю выпьешь? – я кивнула. Признаться, я бы чайком не ограничивалась, но заявлять о голоде не спешила: торопиться не стоит, надо бы осмотреться сначала, узнать о местных порядках, которые, судя по всему, были отнюдь не просты. Да и поведение старушки меня еще как озадачило. То шла унылая и мрачная, то улыбается, как ни в чем не бывало. Высокая, сухая и плоская, как палка, с длинным тонким носом и вежливой, но совершенно безразличной улыбкой, повешенной в уголки рта, сейчас Марта выглядела вполне энергичной и деятельной, хотя, пока мы шли по коридору, мне показалась она совсем иной.

Но загадка разрешилась так просто, что я рассмеялась.

Дверь за моей спиной шумно распахнулась, а обернувшись, я увидела в дверном проеме прежнюю Марту – озабоченную и мрачную.

– Это Тирта, – пояснила Марта.

Старушки были похожи как две капли воды. Разве что одна капля с сахаром, а другая – с солью. У Тирты был подозрительный взгляд, сердито поджатые губы и ни малейшего желания знаться с новой обитательницей дома.

Я с облегчением рассмеялась. Приятно осознать, что с твоей головой все в порядке, а раздвоение старушек произошло без твоего участия.

Тирта укоризненно глянула на меня и поплыла дальше, с этих пор обращая на меня внимания не больше, чем на фикус в углу.

– Сестра моя. Она плохо слышит, – чуть извиняющимся тоном пояснила Марта и тут же бодро спросила:

– Так ты золотошвейка?

– Золотошвейка, – киваю, – с малолетства только этим и занимаюсь. Мастерская у нас.

– А что, и мать твоя этим занимается? – поинтересовалась Марта, выставляя на стол такие разносолы, что у меня слюнки потекли и я не сразу и вопрос поняла.

– Нет у меня матушки, – говорю, – зато сестры есть, Селина, вот, на днях здесь была. Неужто не помните? – озадачилась я.

– Ах, Селина, значит, сестрица твоя? Славная девочка, – равнодушно похвалила кухарка, и я прекрасно чувствовала, что нет никакого дела Марте ни до Селины, ни до меня с моими рассказами. Не то, чтобы меня это задело, но в незнакомом месте всегда хочется иметь хоть какую-нибудь поддержку, а здесь, похоже, на это надеяться и не стоит.

– Да ты ешь, девушка, ешь!

– А зачем графу золотошвейка? – рискнула спросить я с набитым ртом. – В свет он не выходит, новую одежду не заказывает, подарки не дарит. Он что, золотное шитье в сундук будет складывать?

– Ты, девушка, знай себе работай, а вопросов не задавай! – слегка охолонила меня кухарка. – Твое дело работать. А зачем – хозяин сам скажет, если захочет.

Тут меня и проняло!

– Что, – возмутилась я, – за тайны здесь такие, что нормальному человеку и спросить нельзя?

Марта пристально посмотрела на меня и серьезно сказала:

– Ты и вправду, девушка, уйми свое любопытство. Не тайны ради, а чтобы жива осталась. Не будешь совать свой нос, куда не следует, – будет все в порядке, никто тебя не тронет, никто не обидит.

Я изумленно хлопала ресницами, не веря своим ушам. Мне угрожали! Что это за место такое?

Марта, явно довольная моей реакцией, улыбнулась и елейно добавила:

– А если что надо будет – одежка, скажем, ты скажи Логану, он все сделает. Ты не думай, работы будет у тебя много, скучать будет некогда.

Я просидела на кухне у Марты и изредка забредающей к нам Тирты до вечера.

Марта готовила ужин, и хоть в помощи явно не нуждалась, я ей усердно помогала. Так, слово за слово, старушка разговорилась, подобрела. Графские тайны, равно как и самого графа, мы в разговоре усердно обходили стороной, но в остальном Марта оказалась не такой несловоохотливой, как я этого боялась.

Я узнала краткую историю замка и ореховой рощи за ним, о том, что лес, через который мы подъезжали к крепости, в последнее время хиреть стал, и хоть зверье в нем не перевелось, да больно пугливым стало. Волки непомерно развелись, отстреливать пора. Узнала я и о том, что на Западной башне совсем кладка развалилась, того и гляди рухнет, а Логану и вовсе дела нет. Поговорили и о том, что этим летом сильно обмелела река, на днях даже корабль на мели застрял, уж сколько возни было, пока вытащили…

Узнала и о том, что до меня работала здесь золотошвейкой старшая сестра Тирты и Марты – Карита. Все последнее время женщина болела, слабела, угасала и вот померла меньше месяца назад.

– От того и Тирта такая – горюет. Ты не смотри так на нее, девушка. Она неплохая. Просто… странная немного. Но это пройдет. Надеюсь. – успокаивала меня Марта.

Тирта время от времени появлялась на кухне молчаливая, но деловитая. То суетливо переставляла с места на место вещи, которые, по-моему, совершенно в этом не нуждались, то делала какие-то знаки Марте, когда считала, что я этого не замечаю… Чем больше я за ней наблюдала, тем быстрее приходила к выводу, что старушка не в себе. А судя по сердитым взглядам, время от времени бросаемым Мартой, я убеждалась, что совершенно права.

Ужин был готов ровно к тому моменту, когда огромные стенные часы торжественно пробили восемь. Марта загрузила изящные супницы и подносы в подъемник, который я сперва приняла за дверцы печи, и закрыла створки. Минут через пять послышался ровный скрип приводимого в действие механизма. Марта удовлетворенно кивнула, будто до этого не была уверена, есть ли кто наверху, и принялась нагружать второй подъемник, такой огромный, что туда поместились бы четыре меня. Еда уехала куда-то вниз.

– Для стражи! – пояснила Марта, заметив мое любопытство. – Ну вот, Кассандра, мы и закончили. Сама доберешься?

Я добралась. С нервным оглядыванием по сторонам, на цыпочках и почти не дыша. Но с первого раза и нигде не заблудившись. Впрочем, уже через день-два я поняла, что боялась зря: люди здесь появлялись крайне редко. Заброшенность – самое нормальное для этого замка состояние.

Без солнечного света моя нынешняя комната показалась мне не такой веселой, как днем, но после коридора ее темнота уже не пугала.

Оправившись от треволнений дня, я задумалась. Странное место, этот замок, очень странное. Полоумные старушки, бродящие по коридорам, хозяин, о котором говорить нельзя, почти полное отсутствие слуг (в нашей семье их куда больше!). Да и сами мрачные стены навевали отнюдь не радостное настроение. На ум приходили рассказы Селины, и я думала о том, сколько в них правды.

Однако ночь прошла совершенно без приключений. Ни настырных привидений, ни страшных снов, ни нежданных вторжений, ни отодвинутых таинственным образом дверных запоров. Я проспала всю ночь без задних ног и проснулась с рассветом.

…Люблю это время. Чистое, умытое, радостное утро всегда сулит надежду. Я распахнула оконце в светелке, оглядывая с высоты крепостной башни расстилавшиеся внизу сонные, покрытые легким туманом зеленые луга, серебряный изгиб реки, темный, но в утренних солнечных лучах совсем не страшный лес.

Радуясь далекому солнцу, росистому воздуху и веселому щебету птиц, я не сразу заметила, что на столе в светелке что-то лежит, а заметив, принялась рассматривать.

На кусочке шелковистой белой ткани лежал небольшой моток золотых ниток, скорее даже шнур, тонкий, но свитый из множества тончайших нитей. Рядом с ним – нарисованный на листе бумаги узор, точнее, знак, некая стилизованная буква неизвестного мне алфавита. На обратной стороне бумаги небрежным, трудно разбираемым почерком было написано предельно кратко и ясно: «Выложить шнуром. Начало и конец шнура соединить в одной точке».

Что ж, работа как работа. Это даже вышивкой не назовешь.

Мне не привыкать к сложным монограммам, в которых порой даже невозможно понять, какие буквы их составляют, или изощренным узорам без конца и без начала. Мне приходилось выводить на кайме платья не просто слова, но даже стихи, поэтому с тем, что было на оставленном для меня небольшом (величиной с ладонь) рисунке, я надеялась справиться без особого труда.

То, что работу нужно было выполнить шнуром, облегчало мою работу, если, правда, я сумею разобраться, где у этой буквы начало. Это может показаться странным, но вышивку нельзя начать просто так, откуда-то из середины. У нее обязательно есть начало, и от этого зависит все.

Через несколько минут пристального изучения рисунка, я знала его наизусть. Я могла бы с закрытыми глазами повторить все бесконечные изгибы идущей линии, все петли и повороты, все переплетения, он улегся на полки моей памяти с правом несомненного собственника. И только тогда, когда мой палец с начала до конца смог повторить рисунок на столе, при этом ни разу не оторвавшись от столешницы, я поняла, как нужно делать. Теперь я знала, откуда начинать и где это должно закончиться.

Я была так поглощена работой, что даже не заметила угрюмой Тирты, молча поставившей маленький поднос со скромным завтраком – молоко, мед, белый хлеб с маслом – и также молча исчезнувшей.

Я наскоро жевала, досадуя, что это отрывает меня от работы, и думала только о том, как возьму в руки иглу.

Кто смотрит на только что натянутый холст с кистью в руке и прикидывает первый мазок краской, перед кем лежит чистый лист, перья тщательно очинены, а мысли неудержимо просятся на бумагу, только такие могут понять меня. Предвкушение творчества – вот что это такое.

Переведя рисунок на шелковую ткань, не торопясь натянув ее на небольшие деревянные пяльцы и передвинув стол поближе к распахнутому окну, я приступила к работе.

«Шнур выкладывать – это не гладью вышивать, – воодушевленно думалось мне, – это гораздо проще. Всего-то и надо, что уложить шнур по линии рисунка и аккуратно прикрепить его к натянутой ткани тонкой шелковой нитью».

Как же я ошибалась! Как я была наказана за свою самонадеянность! Еще пять минут назад я недоумевала, почему Селина не смогла справиться с рисунком. Не так уж он и сложен, а она вовсе не неумеха, но, взяв в руки золотой шнур и сделав первый стежок, я застыла в растерянности: шнур извивался, как живая змея, и совершенно не желал быть пристегнутым к ткани!

Пока я вонзала иглу в ткань, шнур выскальзывал из-под пальцев, как смазанный жиром. Он вырывался из-под булавок, которыми я его прикрепляла к ткани. Приноровившись, я сильнее прижала его, пытаясь закрепить стежком, но он сам по себе дергался, не желая ложиться точно по нарисованной линии. Я рассерженно дергала иглу, но при этом рвала шелковую нить. Немного отдышавшись и успокоившись, я начинала снова. И все повторялось.

Поковырявшись и так, и этак, я с недоумением и расстройством отложила пяльцы. Шнур, в очередной раз изогнувшись, свернулся клубочком.

Вот ведь незадача. Что же мне делать?

А что я раньше делала, когда раз за разом рвалась непрочная тонкая нитка, принося в безупречный рисунок беспорядок?

«Дорогу осилит идущий, дело подчиняется упорному», – упрямо твердила я и начинала все сначала, пока не добивалась своего.

А разве сейчас у меня есть выбор?

Тяжело вздохнув, я положила шнур на ладонь. Была какая-то странность в его внутренней теплоте, будто не один час лежал он на ярком весеннем солнышке и теперь неохотно отдавал это тепло моим пальцам. Шнур как шнур, необычайно тяжелый, почти не перекрученный, нити плотно прилегают друг к другу, как приклеенные, однако никогда еще при мне ни один шнур не вел себя, как дикая кошка, которую нужно понемногу и осторожно приманивать куриным крылышком.

Прошло немало времени, прежде чем мы друг к другу привыкли и я смогла сделать несколько первых стежков, закрепив шнур там, где положено. Работа обещала быть долгой.

…А потом все само собой пошло-поехало, и я по привычке запела старую песенку, которую обычно пела, вышивая:

Работу я заканчивала при свете свечи. Я почти не заметила, как прошел день, как, отмеряя время, проехались солнечные квадраты по каменному полу светелки. Вставая только затем, чтобы наскоро перекусить и размять косточки, я корпела над самой невероятной, самой сложной работой в моей жизни. В конце концов я подчинила себе шнур (или он вдоволь наигрался со мной) и работа пошла на удивление скоро, но когда, отложив пяльцы в сторону, я смотрела на вышитую неизвестную мне букву, то чувствовала не гордость от хорошо сделанной работы, не радость победы, меня донимало любопытство – что это значит? Похожий на раскидистое дерево или на упрямую бычью голову знак выглядел не просто внушительно – от него исходила уверенность, сила, надежность и непоколебимость…

Ни один человек в мире не смог бы меня убедить, что шнур самый обычный, буква есть просто буква, а моя работа будет повешена в рамочке на стенке. Нет, здесь было много больше того, что можно увидеть глазами. Здесь попахивало колдовством, и это приводило меня в ужас. Подтверждались мои худшие опасения, вдоволь перестиранные за время моего путешествия к замку.

Но как бы меня ни донимали самые невероятные догадки, я уснула, едва добравшись до подушки, остро и почему-то тревожно пахнущей травами.

Очередное утро меня встретило невероятным гамом, который устроили воробьи прямо у меня под раскрытым окном, и новым заданием, лежащим на столе. Вчерашняя работа исчезла. Ни тебе «спасибо», ни тебе «понравилось». Вот вам и порядки. А ведь хотелось бы многое узнать, и не только то, удовлетворила ли моя работа таинственного хозяина.

Однако в ответ на мои горестные размышления поутру меня посетил Логан, с порога насмешливо заявив:

– Время от времени заходи на кухню, чтобы мы знали, что с тобой все в порядке. А то здесь заблудиться недолго, потеряешься – неделями искать будем.

Я открыла было рот, чтобы оправдаться, но он меня перебил:

– Хозяин вполне доволен твоей работой. Ты останешься в замке, как и договаривались раньше. Если тебе что-то нужно, говори.

Я перевела дух и решила воспользоваться случаем:

– Что за знак я вчера вышивала? Что он означает?

– Вот что, ягненочек, – терпеливо склонил красивую холеную голову Логан, – я домоправитель, на худой конец посланник, но я не маг и не хозяин этого замка. Я не знаю того, что поручают делать тебе. Но даже если бы и знал, то не сказал бы.

– Почему? – расстроилась я.

– Я служу хозяину десять лет и за это время твердо усвоил: меньше знаешь – лучше спишь. Вот и тебе того же желаю. Делай свое дело и не задавай ненужных вопросов. Да, и еще, ягненочек. Поскольку вряд ли ты успокоишься, хочу тебя предупредить. Ты не взаперти! Можешь ходить где угодно по этому и нижнему этажу замка и крепостных стен, в библиотеке, во дворе, на башнях и в караулке, ходить в поселок и знаться с его обитателями, можешь гулять по парку и лесу, если не боишься, но ты не должна подниматься в личные покои хозяина. Ты не должна искать с ним встреч и не должна мешать ему. Это тебе ясно?

– Я не ягненочек, – буркнула я, – меня зовут Кассандра.

– Договорились, ягненочек? – лучезарно улыбнулся Логан. – И не советую бродить по подвалам. Не от того, что там есть, что скрывать, а просто заблудиться можешь. Или испугаться. Крысы там, сырость, всякая мерзость, кандалы проржавевшие. Надеюсь, ты не любительница страшных сказок на ночь?

Я хмыкнула.

– Вот и славно. И не грусти. На самом деле здесь очень даже можно жить.

Он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Я фыркнула в никуда и демонстративно пожала плечами. С остальными вопросами можно было бы обратиться к стенке – толку было бы столько же.

* * *

День потек за днем, однообразно и скучно. По утрам я получала неизменное задание, но теперь оказалось, что первое из них, оказывается, было еще самым легким.

Первая работа, как я поняла, была пробной, поскольку последующие были не в пример больше и заковыристее. Размером знаки иногда увеличивались в несколько раз и доходили до величины локтя, а то и больше, шнур иной раз приходилось укладывать тройной, при этом делать так, чтобы его линия нигде не прерывалась. На такую работу уходило два, а то и три дня. Добавляло работы и то, что рисунки, которые должны были стать основой вышивки, теперь не были тщательно вырисованы в том размере, который требовался, чаще всего на бумажке был просто небрежно набросан знак, а под ним шли краткие комментарии. Мне приходилось самой увеличивать рисунок до нужного размера, а это занимало немало времени.

Через несколько дней я совершенно перестала замечать ненормальность золотых шнуров, но хозяин время от времени подкидывал мне новые задачки. Иногда рисунок усложнялся: знаков-рун становилось больше, их вязь была то длинной – в одну строку, то замкнутой – в круг. На один рисунок теперь уходил далеко не один день, но стоило только закончить работу, как я сразу же получала новое задание с идеально отмеренным куском шнура.

Подталкиваемая любопытством, я пыталась караулить приход того, кто посреди ночи кладет на мой стол очередную порцию работы. Но как ни старалась, меня неизменно морил сон.

Когда я наловчилась без особых усилий управляться со странными материалами, из которых мне предлагалось шить, да и с рисунками тоже, работа пошла быстрее и успешнее. Я даже решила время от времени делать перерыв на отдых, особенно когда поняла, что с работой меня никто не подгоняет – как управлюсь, так и будет.

Несмотря на запрет Логана, а возможно, и благодаря его запрету, мне ужасно хотелось попасть в те самые личные покои графа, от которых он меня предостерегал, но самое смешное заключалось в том, что я совершенно не могла понять, как туда попасть и где это находится.

Та часть, где жила я, называлась нижним замком и включала в себя парадный холл с широкой лестницей, весь первый этаж с помещениями для слуг, которых здесь практически не было, и второй этаж с чудной анфиладой богато убранных комнат, окна которых выходили на юг и восток с одной стороны и во внутренний двор – с другой.

Из двора крепости главный, или парадный, вход – огромные массивные двери, обитые железом и украшенные чеканным гербом, – приводил в просторный холл, совершенно пустынный и гулкий. Маленькие, почти незаметные двери уводили в помещения для слуг, гардеробные, кухню и кладовые, вели к узким невзрачным лестницам, ведущим вниз, но главным здесь было не это. В центре холла начиналась и уходила наверх двумя полукружьями широкая парадная лестница. Если вы поднимались по ней, то наверху попадали в холл поменьше. Отсюда можно было повернуть влево, и тогда перед вашим взором открывались богато украшенные светлые комнаты, переходящие одна в одну. Или вправо, где за обычной дверцей скрывался кошмар, который рассказывают про старинные замки: темный, узкий коридор, протертый камень, комнаты, похожие на каменные клетки. Именно там я и жила. И в этом крыле я вообще была одна. Марта с Тиртой да и Логан жили в другом крыле замка. Другие слуги, чаще других работавшие в замке, – судомойка Полта, простоватый и чудаковатый юноша Баки, коридорный, исполнявший и всякую грязную работу, кучер и конюший Вукс – жили в крохотном поселке у крепостной стены вместе с семьями и на втором этаже замка вообще никогда не появлялись.

Но был еще верхний замок. Он был здесь или начинался где-то рядом, прямо на третьем этаже, отдельно стоящими зданиями, прилепленными друг к другу… Я видела из окна еще один окруженный галереей внутренний двор с небольшим фонтаном и полукруглыми бассейнами, сообщающимися друг с другом, видела стройные ряды высоких ажурных окон, готическую лепнину, ступенчатые переходы между этажами, но каждый раз, пытаясь дойти до этого великолепия по крепостной стене, я попадала куда угодно, только не туда, куда стремилась. С третьим этажом было куда проще: обойдя весь второй этаж, я так и не нашла ни одной лестницы, ведущей наверх. Поэтому замечание Логана на самом деле смысла имело мало – я не могла бы побеспокоить хозяина, поскольку не представляла, где он находится. Впрочем, я не знала не только где, но и кто. Долгое время я сомневалась, обитаем ли верхний замок вообще, но, наткнувшись на Нарата, личного слугу графа, а также некоего Джаиля, личность странную и загадочную, которую поначалу приняла за таинственного хозяина, я узнала, что они и есть единственные (кроме самого графа, надо полагать) обитатели верхнего замка.

Мне очень хотелось посмотреть на этого запретного для обозрения слуг хозяина хотя бы для того, чтобы убедиться в его существовании. Не могу же я работать невесть на кого? Скрытность моего нынешнего работодателя давала моему праздному уму немалую пищу для размышлений, и разгадка этой тайны была моим единственным развлечением все дни и вечера напролет. Если сказать по правде, то дело, конечно же, было в том, что ничем другим скрасить унылое существование в этих стенах я не могла.

Но постепенно запах тайны и приключений, почудившийся мне в первые дни пребывания в замке, выветрился. Не было ни пугающих звуков, ни загадочных видений. Ни скрипа, ни скрежета, ни воя. Ничего страшного. Ничего интересного. Только старые стены, настолько заброшенные, что сами по себе становились тайной: когда же они рухнут окончательно.

День за днем, выбираясь на короткие вечерние прогулки то по неухоженному саду, то просто по крепостной стене, норовящей рассыпаться от легкого дуновения ветерка, я находила подтверждения тому, что граф Ноилин совершенно не интересуется всем окружающим, а нынешнее место обитания устраивает его лишь потому, что достаточно удалено от любопытных глаз. Всюду были видны следы запустения. Сад буйно зарос, да так, что дорожки вовсе исчезли, оплетенные толстым ковром ползучего барвинка, кусты разрослись до великанов с торчащими во все стороны руками, от немногочисленных клумб остались лишь щербатые камни по краям. До крохотного грота у запруды если еще и можно было добраться, поскольку ажурный мосток был сделан из добротного камня, то в самом гроте находиться было невозможно: поднимавшаяся время от времени вода покрыла его пол толстым слоем грязи и ила, а убрать это и в голову никому не приходило. Природа возвращалась в свое дикое состояние, но это не было торжеством свободы, а походило на безнравственное изгнание в лес прирученного котенка, после того как он достаточно вырос и перестал быть уморительно милым.

Так же выглядел и сам замок. Когда-то могучая крепость сейчас переживала далеко не лучшие времена, выглядела обнищавшей бабусей с былой царской осанкой. С точки зрения неприятельской осады он и сейчас, наверное, был бы не плох, стоило захотеть отряду вооруженных рыцарей побряцать под его стенами копьями и мечами, но против нынешних пушек, а тем паче боевых магов ему долго не устоять.

Низ высоких стен густо зарос серо-зеленым мхом, а при более близкомрассмотрении, отколов ножичком кусочек, можно было найти в чреве камня слизней, во множестве плодившихся в благодатной для них почве. Впрочем, подойти к стенам былосложно: если ближе к воротам крепости соблюдался хоть какой-то порядок, то здесь, на ее противоположной стороне, крапива буяла в рост человека, охраняя покой замка не хуже сторожевых псов.

Единственным более-менее ухоженным местом здесь были так называемые Прилепки, но заслуги графа в этом не было.

В Прилепках проживали семьи стражников и слуг. Стража не жила в крепости, пристроив снаружи к ее стенам на склоне холма, который удивительным образом увеличивался год от года, аккуратные, чистые домики, полные нормальных житейских забот, суеты и детского визга. Поселок, если так можно назвать дюжину домов, сарайчиков и крохотную кузню, существовал и до приезда графа Ноилина в эти места, но за последние десять лет в отличие от самого замка заметно благоустроился, разросся и похорошел. Здесь никого не смущало соседство с великими магическими тайнами знаменитого колдуна, а графу, судя по всему, совершенно не было дела до того, что делается под стенами его замка. За лесом, под холмом, милях в трех от крепости, на берегу реки, там, где с ней соединялся ручей, отведенный к крепости, раскинулось большое село – Мокдус, добротное, даже богатое. Вот с жителями этого села и знались обитатели поселка. Туда ходили учиться дети, на рынке покупали кое-какие продукты женщины и время от времени посещали местный кабачок мужчины. Жители Прилепок всегда ставили себя выше сельчан, но при этом прекрасно знали свое место в крепости: две женщины приходили в замок, чтобы провести уборку, но больше никто из обитателей крохотного селения, даже вездесущие дети, не переступал порог замка. Чтобы с ними познакомиться, мне самой пришлось идти туда. Правда, хоть и приняли меня радушно, а держали на расстоянии – барышня из замка, как-никак. За свою принимать меня не решались, хоть и была я человеком служилым, как и они.

Но я и не пыталась навязываться. Коротких прогулок по заброшенному саду для меня было достаточно, чтобы разнообразить собственную жизнь, особенно после того, как однажды нашла библиотеку в самом конце анфилады комнат на моем этаже. Находка порадовала: такого множества книг мне не доводилось видеть давно. Они стояли ровными рядами, идеально подобранные по цвету и размеру. Но очень скоро обнаружилось, что часть книг даже не разрезана, не говоря о том, чтобы их кто-то читал. В моих глазах обладатель всего этого великолепия стремительно падал.

Впрочем, я смогла найти много интересного для себя и при случае с головой погружалась в чтение, поскольку времени на это занятие на самом деле у меня было мало.

По договору, заключенному с графом Ноилином, мне предстояло провести здесь еще очень много времени, так стоит ли спешить снимать покров с той таинственности, которая еще осталась в этом замке? Я не страдала от одиночества, ведь, если подумать, то за исключением того, что передо мной теперь не носились как угорелые заказчики, клиенты и мастерицы, я была не более одинока, чем в доме своего отца. Мне не хватало моей семьи, я скучала по родному дому, по проказам Даны и Дина, по милой болтовне Селины, но рано или поздно мне все равно пришлось бы их покинуть, вот и будем привыкать. Днем я работала, находя привычное успокоение в вышивке, спать ложилась очень рано, но вечера коротала у себя с книгой или на кухне с Мартой. Иногда к нам присоединялись Логан и Тирта, которая казалась вполне нормальной, и тогда веселье наше било ключом. Вчетвером мы неплохо проводили время за игрой в карты, азартно разыгрывая наши скромные гроши и веселясь от души. Сначала их веселило мое полное незнание карт и правил игры. «Как можно, – хихикал Логан, – дожить до двадцати лет и ни разу не сыграть в карты? Ягненочек, да ты просто прелесть!» Потом меня веселило удивительное везение новичка. А через пару недель я освоилась и уже вполне сносно играла, не выигрывая больше других, но и не проигрывая все подряд. Как бы там ни было, мы были вполне довольны друг другом. Оставаясь вдвоем с Мартой, что происходило чаще всего, мы тоже вполне ладили между собой: она раскладывала пасьянсы, а я читала ей. Логан, заметив нашу любовь к печатному слову, принес из города все книжные новинки, которые смог найти, но и тех книг, которые были в графской библиотеке, было довольно, чтобы удовлетворить самый притязательный вкус.

Логан оказался много любезнее, чем я от него ожидала. Чтобы порадовать меня, он время от времени навещал нашу мастерскую в Кермисе, чтобы поговорить с отцом, забрать кое-какую одежду да передать от меня приветы, правда, только на словах, чтобы не нарушить условия договора. Потом он стал приносить письма от отца и Селины – коротенькие записки о том, что происходит в доме и лавке, милые сердцу пожелания скорейшего возвращения, заботливые вопросы о здоровье и настроении, забавные рожицы, нарисованные Даной и Дином… Я чувствовала горячую любовь и заботу родных, а от того переставала ощущать себя одинокой и заброшенной. А благодарность к Логану помогла установить нам теплые и вполне дружеские отношения.

Марта тоже время от времени оттаивала настолько, что позволяла себе кое-что рассказать о хозяине. Из того, что знала сама. И тогда я с удивлением поняла, что рассказывать-то ей нечего – ни разу из тех десяти лет, что она служит здесь, ей не довелось побывать наверху, ни даже краешком глаза взглянуть на то, что находится в верхнем замке. Хозяина она видела, правда, мельком: раньше он не раз спускался в сад или прогуливался верхом по окрестностям. Произошел однажды даже такой невероятный случай, когда граф случайно забрел на кухню. Забрел, огляделся, хмуро кивнул и сбежал. Марта до сих пор покрывалась холодным потом, вспоминая, как чуть было не отчихвостила какого-то незнакомого наглеца, бродящего по ее до блеска выдраенной кухне. Но это было слишком давно. И уже года три прошло, как хозяин вообще вниз не спускался. Что там наверху делается, никому не ведомо, а Джаиль и Нарат – единственная связь с миром таинственного графа – никогда не снизойдут до того, чтобы трепать языком с низшей, по их мнению, прислугой.

Три года, ошеломленно думала я, три года сидеть взаперти. Да существует ли он вообще, этот самый граф Ноилин? Может, помер давно?

* * *

Незаметно пролетел месяц.

Все началось с фразы, вскользь брошенной Мартой. Она жаловалась на тяжелые беспокойные мысли, в последнее время не дающие уснуть, на бесконечную отравляющую бессонницу, которую даже сонная подушка не может подавить. На то, как она может часами крутиться в постели, отлежать все бока, но сна как нет, так нет…

И тут я все поняла. Я сразу же поняла, почему мне так сладко и беспробудно спится каждую ночь. Этот запах тревожил меня с самого первого дня, но только сейчас я догадалась, почему это не давало мне покоя. Теперь была объяснима и моя странная апатия, и сонливость, и тяжелая голова по утрам.

В мою подушку положили мешочек с сонными травами. Закономерный вопрос: зачем?

* * *

К ночи я готовилась, как воин к сражению. Какие тайны скрывались за моим здоровым девичьим сном? И кем?

Не рискнув спуститься в кухню за ножом, я вооружилась ножницами и затаилась в темноте спальни, оставив маленькую щелку в двери, ведущей в светелку. В окно заглядывала полная луна, заливая пол расплавленным серебром, потому света было предостаточно.

Сидя в углу, проваливаясь в дрему и спохватываясь, я провела до полуночи, но в конце концов была вознаграждена, когда в дверной щелке показался неяркий свет.

Особо не таясь, с зажженной свечей в руке в светелку вошел Джаиль, высокий смуглый человек в странной для наших мест просторной черной одежде, скорее бесформенном балахоне, с вышитой каймой по подолу. Он взял со стола выполненное шитье, положив взамен новое задание, бросил мимолетный взгляд на дверь, за которой я пряталась, отчего у меня душа ушла в пятки, и так же, не таясь, ушел.

Итак, одна загадка была решена. Моя работа не испаряется и не исчезает по волшебству, а исправно перекочевывает в руки странного слуги графа, о существовании которого сейчас я знала отнюдь не больше, чем раньше.

Нелюдимого Джаиля я видела до этого один раз, но этого оказалось довольно, чтобы навсегда распрощаться с идеей выпытать у него что-нибудь если не о хозяине, то хотя бы о том, в чем состоит моя работа. Не тот человек Джаиль, чтобы оказывать кому-то милость.

Но как бы там ни было, появление новой работы на моем столе перестало быть загадочным и непонятным, а как только тайна исчезает, очевидное перестает нас волновать.

Я задумчиво сидела в углу, пытаясь понять, к чему было подкладывать мне сонное зелье, если я и так прекрасно сплю. Ведь не приход же Джаиля скрывать этим, в самом деле? Что в этом странного и таинственного? Хочется человеку среди ночи разгуливать, ну и пусть. Зачем меня-то к снадобью приучать?

Внезапно легкое движение привиделось мне со стороны двери. Обернувшись, я застыла и не закричала только потому, что по сути была готова к чему-то подобному.

В дверях парило привидение. А как еще назвать какую-то белесую человеческую фигуру, похожую на слегка колыхающийся туман? Не знаю, кто кого испугался больше, но фигура вдруг совсем по-женски всплеснула руками и бросилась наутек.

Меня так это потрясло, что я осталась стоять столбом, а когда бросилась следом – призрак исчез. Будто и не было.

Следующей ночью я заранее приготовилась к посетителю. В полночь, как всегда, зашел Джаиль, забрал работу, мрачно покосился на мою спальню и ушел. Мне до него не было дела. Я ждала.

Как только серебряный диск луны показался в окне и осветил светелку, в проеме опять показалась вчерашняя фигура.

Недолго думая, я бросилась к ней. Та, как водится, перепугалась и решила сбежать.

Фигура быстро выскочила к парадному входу и помчалась по темной анфиладе парадных комнат, потом завернула в сторону и исчезла. Вообще-то я и не надеялась ее догнать, но место, где она исчезла, потрясло меня даже больше, чем само ее появление. Привидение добежало до большого, в рост человека, зеркала, воровато оглянулось, переступило через широкую резную раму, как через порог, и скользнуло внутрь почему-то ничего не отражающей поверхности, будто пересекло серебряную завесу и прошло в дверь.

Я с опаской подошла к зеркалу и дотронулась до него. Рука свободно проходила сквозь поверхность, не встречая никакого сопротивления. Я рискнула сунуть туда свой любопытный нос, даже не думая об опасности, но переступать через «порог» не спешила.

В зазеркалье был виден длинный темный коридор, не хуже нашего, только уходивший в другую сторону. Стены были повыше, да потолок не плоский, а закругленный, пол каменный, выложенный цветастой плиткой. Вдоль стен стояли то ли стражи, то ли латы пустые – не понять. Над ними – факелы горящие, или точнее – затухающие. Впрочем, странно еще, как я смогла это рассмотреть: было все какое-то блеклое, серое, будто выцветшее, даже лунный свет, падавший из невидимых мне окон, терял свою серебристость и незабываемую красоту.

И вот по этому коридору уходила вдаль широкими и твердыми шагами высокая фигура, такая же блеклая и выцветшая, как и все остальное. Призрак вдруг обернулся и долгим взглядом посмотрел на меня. Не могу сказать, что мне это понравилось, но времени поежиться или даже сообразить, что у него на уме, у меня не оказалось: с зеркальной поверхностью, в которой я застряла, как рыба, наполовину вытащенная из воды, стало что-то происходить, и я сочла за благо быстро ретироваться. И вовремя! Через пару секунд зеркало стало зеркалом, и я отразилась в нем, хорошо видная в сияющем лунном свете: растрепанная, всклокоченная и ошеломленная. Лишь рухнув на пол в своем родном незазеркальном мире и ощутив его несомненную реальность, я смогла перевести дух. И уж потом хорошенько испугаться. Ну и дела!

Интересно, а если бы я на него не напала, что бы он со мной сделал?

Хуже всего оказалось то, что мне никто не поверил. О произошедшем не с кем было поговорить. Логан просто рассмеялся и обещал добыть ягненочку какое-нибудь развлечение, пока не постигла участь Тирты, та тоже вечно что-то «видит». Попыталась было заикнуться Марте про странности местных зеркал, так она сердечно на меня посмотрела и быстренько принесла склянку с каким-то отваром. Мол, выпей, девушка, все меньше мерещиться будет. Я подозревала, что этим же зельем она поила и свою сестру.

Но на вопрос о сонных травках Марта внезапно потупилась и виновато призналась: да, мол, ее вина. Привидений тут, конечно, нет, но Джаиль куда хуже будет. «Бродит по ночам тенью, тут кто хочешь заикой станет. Вот и пожалела тебя. Только не со зла, не подумай чего дурного, милая…»

Вот так и утешили. А тайна, увы, перестала быть таковой.

* * *

Я безрадостно бродила по пустынным коридорам, уныло обдумывая, как жить дальше, когда в одной из дальних комнат солнечной анфилады заметила девушку. Она стояла перед зеркалом и придирчиво оглядывала себя: невысокая, ладная, рыжеволосая, с миленьким курносым носиком и пухлыми губками.

– Эй, ты кто? – удивилась я.

Она спохватилась и развернулась ко мне, широко раскрывглаза и рот.

– Ты что, новая уборщица? – догадалась я, глядя на аккуратный передничек, надетый поверх простенького ситцевого платья.

– Ага, – обрадовалась она чему-то, – Тильда, убираюсь тут.

– Что-то я тебя раньше здесь не видела, – недоверчиво покосилась я, – да и в поселке тоже.

– Ага, – опять весело закивала девушка, – так я училась, кухарить училась. Вот к матушке приехала, захворала она. Помочь и приехала.

– А кто матушка твоя? Уж не Тирта ли? – ужаснулась я нелепой догадке. Было что-то в этой девице ненормальное, отчего в голову лезли странные мысли.

– Не-е-е, – смешно выставила вперед руки Тильда, растопырив пальцы, – Розета.

Никакой Розеты я не знала, в поселке я знала только Розу, но решила, что напутала с именами – это у меня бывает. Не успела еще со всеми перезнакомиться.

– А ты кто? – тут же полюбопытствовала девушка.

– Кэсси, золотошвейка.

– Золотошвейка? – неподдельно изумилась Тильда. – А что ты тут делаешь?

Я тоже задавалась этим вопросом и не раз.

– Вышиваю, – пожала я плечами, – но лучше не спрашивай что.

– Ага, – широко улыбнулась она, – у графа странные привычки, да?

– Вот-вот, – рассмеялась я, – а мы – люди подневольные.

У нее была потрясающая улыбка – обаятельная, дерзкая и задорная. Пухлые розовые губки растянулись ровной дугой, обнажив два ряда идеальных белых зубов и бросив на щеки широкие полукружья складок. И все же вся прелесть ее улыбки была в пикантном изгибе уголков ее губ, неожиданном, заковыристом, рождающем рядом с собой ямочки подобно неведомым письменам – загадочным, таинственным и все-таки чем-то знакомым. Такая улыбка сразу же прокладывает себе дорожку в сердца, почти не встречая сопротивления. Тильда прекрасно это знала и пользовалась этим.

Мне она сразу понравилась – единственное живое существо в этом мрачном, нелюдимом месте. Мы весело обсудили прячущегося наверху графа, его замок и слуг. Через пять минут мы обе были довольны друг другом и так быстро найденным взаимопониманием.

Тильда особым усердием в уборке, как я заметила, не отличалась. Лениво водя из стороны в сторону мягкой щеткой с длинной ручкой, якобы смахивая пыль, девушка тем не менее успешно делала вид, что предельно занята: деловито прошлась по всем комнатам анфилады, небрежно касаясь стен и пола, хмуря брови, тщательно изучила объем работ в библиотеке, но надолго там не задержалась и, обойдя весь этаж, вышла к парадной лестнице.

Все это время я была рядом, и болтали мы без умолку. Сначала мне показалось, что Тильда и двух слов связать не может, но очень скоро я убедилась, что она была умна, начитанна, весьма сообразительна и не в пример остальным обитателям замка и его окрестностей общительна. Слово за слово – я и про себя все рассказала. Про семью свою, особенно Селину, про мастерскую. Как в замок попала, чем занимаюсь. Вот и сижу, мол, одинешенька в светелке – ни тебе радости в жизни, ни тебе развлечений каких. Тоска да и только. Она живо интересовалась моей работой, задавала кучу вопросов и рассказывала местные сплетни.

– Ну ладно, мне пора, – со вздохом сказала Тильда, задумчиво глядя сверху парадной лестницы на холл, – увидимся еще?

– Конечно, – заверила я, – могу вечером к тебе зайти, в Прилепки.

– Нет, что ты! – изменилась в лице Тильда и расстроено замахала руками. – Никому не сказывай, что я с тобой дружбу вожу. Нельзя нам. Обещай, что не станешь спрашивать про меня, обещай, ну пожалуйста! – умоляла девушка, чуть не плача.

– Ну ладно, обещаю, – проворчала я, всерьез обидевшись на порядки что в замке, что в поселке. С момента моего здесь появления я заметила, сколь бережно местные обитатели хранят дистанцию друг от друга. Никто не переходит границы отношений, кем-то когда-то установленные, только вот я никак не вписывалась в эти границы. Не собиралась делать этого и дальше. Однако я скоро уеду, а Тильде жить здесь дальше.

Девушка подарила мне еще одну из своих чарующих улыбок, блеснула огненным сиянием волос и исчезла.

И надолго. Вновь Тильда появилась только через месяц. Зато как появилась!

День опять пошел за днем, скучно и уныло. Несколько ночей я не спала, карауля призрака, однако больше он не появился. Через неделю я стала посмеиваться над собственными страхами, через две недели ко мне вернулся покой. Я плюнула на местные тайны и с головой погрузилась в работу.

* * *

…Подложив под себя ноги, я сидела на ковре на полу в библиотеке и наскоро листала старую потрепанную книгу, одну из немногих, которую явно читали и неоднократно.

Я ликовала: –это была всем находкам находка. Наконец-то хоть какая-то зацепка!

Была середина дня, в библиотеке было удивительно светло, и потому, когда я вошла туда, незнакомая книга, лежащая на узком, всегда закрытом бюро, сразу бросилась мне в глаза.

За время, которое здесь провела, я уже могла узнавать корешки книг и их расположение на красивых резных стеллажах, но эту книгу я видела впервые. Зеленая, в потертом кожаном переплете и успешно пережившая, судя по всему, один потоп и нашествие мышей, она манила меня, как запретное лакомство. И еще. Я могла бы поклясться, что раньше ее здесь не было.

Потрясающим было то, что на порядком пожелтевших и выцветших страницах были изображены так хорошо знакомые мне знаки, буквы, которые я вышивала. Но, увы! Радость моя оказалась преждевременной: пояснения к знакам были написаны на неизвестном языке. Тут кто хочешь впадет в отчаяние. Я крутила книгу и так и этак, разве что на зуб не попробовала, пытаясь как-то проникнуть в смысл таинственных букв, но пользы от этого было не больше, чем читать с закрытыми глазами.

Раздосадованная, я не сразу услышала странный звук, доносившийся откуда-то сверху и из глубины библиотеки. Скри-и-ип – скроп, скри-и-ип – скроп.

Сначала почти у потолка я увидела узкие высокие черные сапоги человека, с заметной хромотой спускавшегося по не замеченной мною раньше винтовой лестнице (это ее ступени издавали такой художественный скрип), потом показался незатейливый длинный черный камзол безо всяких украшений и, наконец, я увидела незнакомца целиком.

Это был высокий худой человек с узким выразительным лицом, бледный, выглядевший болезненно и даже изможденно. Вряд ли он был стар: морщины еще не коснулись его гладко-выбритой кожи, но усматривались резкие борозды, прорезавшие его высокий лоб, переносье и протянувшиеся от уголков губ к крыльям носа, недовольно стиснутый рот, неприятный шрам, тянущийся от подбородка к левому виску, седая прядь над левым ухом, выбивающаяся из небрежно собранных сзади густых темных волос. Все это делало его почти стариком. От его цепкого, холодного взгляда мне хотелось убежать, и я не сделала этого лишь потому, что от страха буквально вмерзла в пол, не смогла сдвинуться с места, а тем более расплести внезапно намертво застывшие скрещенные ноги.

– Что ты здесь делаешь? – неприветливо прохрипел он. Голос у него был сиплым, низким, под стать колючим темным глазам, запавшим в глазницах.

– Читаю, – не нашла ничего лучшего ответить я.

– И много ли начитала? – безразлично поинтересовался он, неизбежно приближаясь. Я была близка к неконтролируемой панике.

– Я нашла здесь рисунки, которые вышивала. Мне хотелось знать, что они означают, – пролепетала я с надеждой, что говорю уверенно и бесстрашно.

– Много будешь знать, скоро состаришься, – он неторопливо нагнулся и вырвал из моих намертво застывших рук книгу. Потом повернулся и захромал обратно.

– Как она называется? – почему-то спросила я.

Скри-и-ип – скроп, скри-и-ип – скроп.

– Осада Последней Горы, – послышалось сверху.

Я вбежала в свою спальню, задвинула засов и забилась в угол за кроватью. Сердце отчаянно стучало, тело колотило мелкой дрожью.

Ведь в самом деле, чего пугаться: он ничего со мной не сделал. Не заколдовал, в лягушку не обратил, в пыль не растер. Так почему я так испугалась? Все когда-либо услышанные мною страхи встали стеной в один миг, все недомолвки выросли лесом острых пик, направленных прямо в меня.

Но как только первый страх прошел, то злорадно подумала: не я ли жаждала увидеть хозяина, чтобы самой составить мнение о нем? Ну, так вот: увидела. И составила.

Неожиданная встреча произвела на меня странное впечатление. Сначала я сказала сама себе, что в жизни не встречала более неприятного человека. И шрам или хромота, любое физическое уродство было совершенно незначимым по сравнению с выражением надменного недовольства и презрительного превосходства на его лице. Я для него была жалкой букашкой, посмевшей залететь в его комнату! Не мудрено, что его никто не любил. Впрочем, как мне уже известно, это было совершенно обоюдно: он тоже никого не любил и не стремился к этому. Теперь я видела, что это правда. Нелюбезность – слишком мягкое для него слово.

Как только первое возмущение прошло, я стала понимать, что помимо неприятия, если не сказать хуже – отвращения, он заставляет себя бояться. Подобное чувствуется при приближении грозы к городу, когда темные тучи еще скрыты за крышами домов, но люди уже тревожно озираются, высматривая далекие зарницы, и прислушиваются в ожидании глухих громовых раскатов, захлопывают распахнутые окна и уводят детей подальше в дом. Природа настороженно замирает, чтобы по мановению наступающей бури взорваться неконтролируемым буйством под дикое ликование шквалистого ветра… И это был не страх, поняла я, а ощущение опасности, почти осязаемо исходившее от мрачного графа Ноилина. Я не боюсь грозы, но глупо шутить с ней, стоя в открытом поле под мечущимися молниями. Мудрое ощущение опасности очень явственно давало мне понять, чтобы я держалась от хозяина подальше.

А вот от этого мне действительно становилось страшно.

…Прижимая пальцами непокорную золотую нить и нежно выкладывая причудливый рисунок на ткани, я подводила итог.

Любопытство мое было удовлетворено. Хотела увидеть – увидела. Хотела понять, что это за человек, – поняла. Самое время поставить точку в моих изысканиях да прислушаться к голосу разума. И если бы не золотное шитье, так бы оно и было.

Вы думаете, причем здесь это? Правильно, и я никак не могла понять, зачем этому странному человеку нужна моя работа. И ничего хорошего на ум не приходило.

* * *

Через несколько дней, когда выдалась свободная минута, я уже ощупывала стену библиотеки в поисках таинственной винтовой лестницы.

День был пасмурный, дождливый и холодный, но меня бросало в жар. Секрет лестницы оказался прост, она была там всегда, но становилась видимой лишь тогда, когда кто-нибудь наступал на нее. Поскольку я была готова к любым испытаниям, это маленькое волшебство даже не удивило меня.

Поднявшись по лестнице, я оказалась в маленькой нише перед раскрытой дверью, ведущей в огромный длинный зал с высокими ажурными потолками. Наверное, обычно здесь давали балы, поскольку такую роскошь принято выставлять напоказ. Только странно было бы даже предположить, что к мрачному графу Ноилину могут понаехать гости.

Начищенный (кем, интересно?) паркет сверкал изысканными геометрическими узорами, расписной потолок, с которого свисали поистине грандиозные люстры, со множеством белоснежных свечей, поражал изобилием красок в живописных описаниях природы и изображениях славных подвигов непомерно больших героев. На одной из длинных стен были окна, вторую, там, где не было богатой позолоченной лепнины, сплошь покрывали зеркала. По величине, как мне показалось, бальный зал не уступал площади перед домом городского головы, но при своих необъятных размерах оставался совершенно пустынным. Кроме огромного овального белого стола на витых позолоченных ножках, пары уродливых колченогих кресел и красочного экрана перед единственным камином у далекой противоположной стены здесь ничего не было. Даже клочка портьеры, прикрывающей громадные распахнутые окна, и того не было.

Я долго собиралась с мыслями, но отступать было поздно: зря я, что ли, сюда забиралась? В зале никого не было, я сняла и оставила в нише башмаки и босиком на цыпочках пулей промчалась по изящному, почти зеркальному паркетному полу до стола.

Единственным, что на нем было и что сразу же привлекло мое внимание, была карта, такая огромная, что целиком скрыла под собой весь стол.

Города, реки, болота, дороги, границы и даже далекое море – все было вырисовано тщательно и аккуратно и так же аккуратно подписано четким твердым почерком. Внимательно рассмотрев карту, я нашла синий кружок, обозначавший Кермис – город, в котором прожила всю жизнь. Недалеко от него – Саралс, в который мы однажды ездили на осеннюю ярмарку. Далеко на севере нашелся и Лилиен – столица нашего славного королевства. Но кроме знакомых обозначений на карту были нанесены и какие-то неизвестные значки – красные крестики, как бы перечеркивающие названия нескольких городов, соединенные между красной линией в виде слегка изломанных больших кругов. Когда я проследила расположение крестиков и линий, то отметила про себя, что напоминают они зловещую паутину, с той только разницей, что центра у этой паутины не было. Однако не было сомнений, что центр этот неизбежно стремился сюда, к Кермису. А может, и прямо сюда, в этот замок. Вот это да!

Досмотреть карту мне не дали далекие твердые шаги. Я метнулась прямо к камину, благо до него было гораздо ближе, чем до ниши с моими башмаками, юркнула за расшитый золотом шелковый экран и затаилась там.

В зал через широкие позолоченные двери с красочным гербом на распахнутых створках вошел Джаиль. При свете дня он выглядел таким же зловещим, как и ночью, а вдобавок был уставшим и озабоченным, но при этом не более располагающим к себе. Не скажу, чтобы был он уродлив или некрасив. Нет, он вызывал бы немалый интерес у любящих экзотику барышень и барынь, особенно если бы сам захотел этого. Может, он даже мог бы быть любезным. Я же рассматривала его беспристрастно (как мне казалось): подтянутая фигура, которую, правда, трудно было разглядеть за балахонистым одеянием, длинные подвижные пальцы, унизанные кольцами (странная привычка для слуги, не правда ли?), узкие ступни, обутые в странные мягкие туфли с длинными носами, блестящие черные глаза, как у насторожившейся галки, причудливая черная бородка с проседью в углах рта, исключительно ухоженная и аккуратная, красивый чувственный рот, привыкший недовольно кривиться. Так себе, портретик. Добавьте сюда манеру надменно вскидывать голову, когда ему что-то не нравится, и обманчиво-замедленные движения, которые, как я подозревала, лишь добавляли ему пищи для самолюбования.

Джаиль подошел к одному из распахнутых окон, из которого тянуло затяжным серым дождем, выглянул наружу, недовольно скривился, что-то пробурчал себе под нос, потом и вовсе ругнулся. Немного постоял, глядя на нависшие тучи, и в раздражении ушел.

Я не решилась выйти из своего убежища, единственного убежища в этом огромном зале, даже когда шаги Джаиля затихли вдали. Сердце бешено стучало, ладони покрылись липким потом, а я прикидывала, успею ли добраться до резных дверей, пока слуга появится снова, или мне все же стоит пересечь весь зал и добраться до знакомой винтовой лестницы.

Внезапно в раскрытое окно влетела птица. Намокший черный ворон, обессиленно взмахнув крыльями, ударился о пол, отчего его подбросило и протянуло на скользком дереве, перекувыркнулся, распластав изломанные крылья, царапая когтями пол, и замолк, лежа мокрой черной тряпкой на красочных переливах дорогого паркета.

На звук вбежал Джаиль, но пока он добирался до ворона, я с ужасом увидела чудовищное превращение: на месте птицы лежал, неловко разбросав руки в стороны, человек в черном.

– Господин, – бросился к колдуну Джаиль, – это безумие, вам нельзя так поступать.

Его голос был так резок и неприятен, что даже не смягчался нотками явной заботы, звучавшей в нем.

– Не учи меня тому, что я и сам знаю, – недовольно скривился колдун. Отмахнувшись от помощи, он с трудом поднялся, добрел до кресла и упал в него.

– Принеси вина, – махнул он Джаилю, но когда тот бросился вон, то устало добавил, тыча пальцем в мою сторону, – и, кстати, выволоки из камина несносную девчонку, что там прячется.

Я царапалась и кусалась, извивалась и брыкалась, поэтому, когда Джаиль, зажав мое тело железной хваткой в своих руках, приволок меня к креслу господина, мы оба были всклокочены, разодраны и измазаны в каминном соре с ног до головы. И если на его неизменно черном костюме это заметно было мало, то мое легкое белое платье с голубыми незабудками покрылось живописными черными пятнами. Поскольку лица своего я не видела, про него сказать ничего не могу, но подозреваю, что была чумазая, как трубочист.

– Позволь, господин, я скину эту мерзавку с башни, – шипел укушенный Джаиль, разгневанный еще и тем, что я сумела пробраться мимо него и попасться на очи хозяину.

– Что тебе здесь нужно? – не обращая внимания на слова слуги, устало спросил граф. – Отпусти ее, Джаиль, куда ей бежать? – равнодушно добавил он, холодно глядя на меня.

Я резко повела плечами, бесцеремонно освобождаясь от жестких объятий Джаиля.

– Вино, – напомнил ему граф, и слуга обманчиво мягко пошел к дверям, с недвусмысленно мстительной миной оборачиваясь на ходу. Я засомневалась, правильно ли определила его как слугу. Ходил он как опытный воин, а его руки привычно шарили по бедру, явно в поисках оружия.

– Итак, что тебе здесь нужно? – графу нужен был отдых, я видела это, но вместо жалости меня охватывала злость: этот паук, сидящий в центре своей красной паутины, охватившей почти все королевство, явно задумал нечто дурное, если не сказать ужасное. И я ему в этом помогаю?

– Я хочу знать, что означают знаки, которые я вышиваю.

– Зачем?

Я молчала, от страха у меня все переворачивалось внутри. В голове крутилось только одно: превратит или не превратит, выйду ли я отсюда живой, когда и в каком виде. Граф устало потер пальцами глаза и продолжил:

– Зачем тебе нужно знать? Ты никак не можешь умерить свое непомерное любопытство? Не можешь сдержаться? Тебя поразил типичный недуг охочих до сплетен городских кумушек, которых хлебом не корми – дай первой выведать чью-либо тайну? Или тебе не дает покоя тщеславие? Обычное примитивное тщеславие, самый лелеемый порок всего человечества? Ты, конечно же, считаешь, что твое шитье достойно большего, чем исчезать неизвестно куда? Как же, разве есть кому в этой глуши оценить искусность твоей работы?

Если бы я не была так напугана, то сгорела бы от стыда: я и вправду иногда так думала, а он говорил так, будто читал мои мысли. Страх страхом, но я чувствовала, что предательски краснею.

– Я не хочу, чтобы то, что я делаю, использовалось во зло, – набралась я храбрости.

– Какое тебе дело до того, как используется то, что тебе не принадлежит? Ты согласилась продавать мне свой труд, так имеешь ли ты право задавать мне вопросы?

– Я хочу понять смысл моей работы, – чуть не плача перебила я, раздосадованная тем, что он совершенно сбивает меня с толку правильными, в общем-то, рассуждениями, без малейшего изъяна в логике, и тем, что я до ужаса его боюсь.

– Весь смысл твоей работы в том, чтобы выполнять то, что я скажу. Не думаю, что ты интересовалась у каждого озабоченного своей внешностью клиента, зачем ему на заднице хризантема или почему на полах его камзола должны петь петухи? Вот и меня не изводи своими вопросами.

Вошел Джаиль, отдал бокал хозяину и стал рядом с ним, демонстративно сложив руки на груди.

– Я не буду шить для Вас. Вы можете запереть меня в этом замке и не отпускать, но Вы не сможете меня заставить! – гордо выдала я, ужасаясь собственной смелости.

– Не могу заставить? – с кривой улыбкой тихо спросил колдун и легонько щелкнул длинными пальцами. Я замерла, не способная пошевелиться. Потом в такт едва заметному движению пальцев графа ноги мои стали попеременно сгибаться, бодро замаршировали на месте, а руки принялись браво махать в стороны. Я шагала и шагала, и это совершенно не зависело от меня. От невозможности что-либо сделать или хотя бы остановиться, а больше от нарастающей злости, я заплакала. Слезы текли, проделывая дорожки на щеках, но я не могла даже утереть их. Граф еще раз щелкнул пальцами, и я без сил упала на пол.

– Видишь? – спокойно пояснил колдун. – Для этого почти ничего не нужно. Люди по своей сути так легковерны, так просто подчиняются, что мне не составило бы труда ими управлять. Но я не делаю этого.

– Я не верю Вам, – со злостью пробурчала я, демонстративно усаживаясь на полу поудобнее. Слезы сами собой высохли.

– Я и не жду твоего доверия, – смотрел на меня свысока граф, с наслаждением потягивая вино и устало запрокидывая голову на обитую вишневым бархатом спинку кресла. Его бледное лицо расслабилось и неожиданно смягчилось. Лицо, но слова от этого мягче не стали. – Мне не нужна твоя поддержка, как и твоя участливость, жалость или глупые советы. Мне просто нужна твоя безупречная работа, которую, увы, никто другой в этом городишке сделать не сможет, а искать где-то еще у меня просто нет времени. И было бы лучше, чтобы ты делала ее так же безупречно и дальше и при этом не задавала ненужных вопросов.

– Вот именно это и заставляет меня задавать вопросы! – взорвалась я, вскакивая. – Каждая пень-колода говорит мне о том, что я должна молчать! Каждый в этом замке первым делом предлагает мне заткнуться! Но с какой это стати? Почему я должна делать то, что может принести вред людям? Ну? Почему я должна потакать Вашему злобному чародейству? Ведь я же знаю – не отпирайтесь! – что вышитые мною буквы Вы используете для колдовства! Но только больше этого не будет, я не стану потакать Вам в этом. Заставляйте меня, если хотите, но я больше работать не буду!

Мне было уже все равно, даже если он превратит меня в коровью лепешку. Еще немного, и я бросилась бы на него с кулаками. Джаиль сделал было шаг вперед в мою сторону, но был мягко остановлен графом.

– Ты, значит, решила, что колдовство мое, гм, злобное, и явно не пощадишь живота своего, чтобы меня остановить. Очень мило, – криво усмехнулся он и покачал головой, – но глупо. Ты ошибаешься, девушка. И ты сама это знаешь, просто не утруждаешься подумать. Ты не могла не чувствовать, добро или зло то, что ты делаешь, ведь ты и сама ведьма.

– Нет! – потрясенно заорала я.

– Да, – спокойно передразнил граф, – именно поэтому я тебя и выбрал. А теперь, будь любезна, сгинь с глаз моих долой, а то я и вправду не удержусь.

Ошеломленная настолько, что уже не была способна перечить, я развернулась на деревянных ногах и быстро, как только могла, пошла к широким золоченым дверям, ровно в противоположную сторону от моих одиноко стоявших в нише башмаков. Джаиль догнал меня на полпути, схватил за плечо и буквально поволок вперед, еле слышно ругаясь с завидной изобретательностью. От злости он живописно шипел сквозь зубы, отчего его ругань выглядела примерно так:

– Ещ-ш-шо раз-с-с-с попадеш-ш-шься мне на глаз-с-са, коз-з-зяффка, будеш-ш-шь и вправду трепых-х-хать крылыш-ш-шками под потолком.

– А ты умееш-ш-шь? – поддразнила я.

– Тогда и узс-с-снаеш-ш-шь. Берегис-с-сь, я не ш-ш-шучу…

Он явно пытался говорить так, чтобы наш разговор не дошел до ушей хозяина. На всякий случай Джаиль обернулся, озабоченно разглядывая торчащую из-за спинки кресла темную макушку, потом и меня наградил долгим многообещающим взглядом. Я ответила тем же.

Иной раз, чтобы узнать человека, нужны дни, месяцы и даже годы. Мы с Джаилем удивительно быстро поняли, что испытываем друг к другу одни и те же сильные, непреодолимые и однозначные чувства. Такое взаимопонимание избавляло от ненужных хождений вокруг да около и бесполезной траты времени на выяснение отношений.

Мы прошлись по череде комнат, а потом Джаиль буквально швырнул меня на лестницу, дождался, пока я спущусь, и только тогда ушел.

Сойдя с последней ступеньки, я обернулась и увидела только голую стену, безо всякого намека на лестницу: как только я спустилась, она просто исчезла, будто ее и не было никогда. Опять эти магические штучки! Немудрено, что я не могла найти проход на верхние этажи.

Понял это Джаиль или нет, но посмотреть на то, что скрывалось по ту сторону широкой резной двери, я все же успела. Впрочем, ничего особенного: в меру богато, а больше запущенно, коридоры как коридоры, скучно обставленные комнаты и залы. И никаких колдовских штучек, громыхающих цепей и пугающих призраков. И здесь ничего интересного.

Задумчиво глядя на свои босые ноги, я все-таки решила, что потеря башмаков стоила того, чтобы побывать там.

Придя в свою комнату, я уже не была уверена в разумности моего поведения. Скорее, наоборот. Отец считал, что благоразумие выгодно отличает меня от сестры, но в данный момент Селина по части взбалмошности мне и в подметки не годилась. Вряд ли отец гордился бы мною сейчас.

Не я ли обвиняла Селину в том, что поступает она нехорошо, придумывая байки про человека, которого и в глаза не видела? Не я ли осуждала ее за вранье и недостойное поведение?

Чем я лучше? Мне бы даже в голову не пришло пробраться в дом градоначальника и спрятаться там в камине, я бы и слова не сказала, потребуй он вышить свою монограмму да хоть на городском флаге! Ну, пожала бы плечами, ну, покрутила пальцем у виска, но не стала бы кричать ему в лицо, что он дурак. Ох, как нехорошо-то получилось…

Увы, здравый смысл говорил, что поступила я дурно. И глупо. Тут уж колдун явно был прав.

Корпя над очередной вышивкой, я рассуждала, из чего сложилось мое отношение к колдуну и правильно ли оно.

Сначала была Селина. Она убедила меня в том, что замок полон тайн и страха, а граф, несомненно, центр всего этого. Тайн здесь и вправду было навалом, но ничего особо страшного я здесь не нашла. Старая, почти безлюдная крепость обросла слухами больше, чем ужасала. Маленькое колдовство, которое я здесь заметила, не было ни злым, ни хорошим. Оно было просто полезным. Исчезающие лестницы, например, были призваны оградить хозяина от непрошенных гостей, хотя это мало ему помогло. Но больше ничего не было: ни стонущих от самодурства слуг, ни страшных рассказов, ни шорохов и криков в ночи. Да, был, конечно, призрак, но разве он не испугался меня больше, чем я его?

Потом меня удивили обитатели замка. Что Марта, что Логан только и внушали мне, что хозяина я должна остерегаться и не лезть на рожон, коль жизнь дорога. Беспокоились они за меня или за колдуна – мне и в голову не приходило. Они поддерживали мой страх и добавляли еще, как только понимали, что я начинаю задумываться над этим. Да и остальные обитатели замка вели себя подозрительно и отчужденно. Доверием между нами и не пахло. Тирта просто сторонилась меня, но это можно было списать на ее хворь. Нарат, надменный личный слуга-камердинер графа, вообще не замечал моего существования, и если мне приходилось обращаться к нему, то отвечал скупо и сухо, будто делая мне великое одолжение. Про Джаиля и вовсе говорить не стоит.

И наконец, сам граф. Стоило только увидеть его мрачное лицо, располосованное шрамом, седую прядь, хромую ногу, настороженный угрюмый взгляд, как вывод просился сам собой – злодей. Но если хорошенько подумать, то кроме как отвязаться от назойливой служанки, он пока ничего и не сделал. Ведь и я сама всю жизнь только и делала, что избегала людей, сидя в своей каморке, но не потому, что я страдаю человеконенавистничеством, а просто мне с ними не интересно. И уж если еще раз хорошенько подумать, то в глазах некоторых особо настырных кавалеров выглядела я при этом отнюдь не любезной и милой, какой казалась со стороны.

Итак, я потрудилась подумать, как посоветовал граф, и вынуждена была признать, что не всегда была беспристрастной. А уж касательно вышивок, тут он и точно был прав. Зла в них я не чувствовала, но разве не часто я ошибалась? Правда, граф ведь так и не ответил, как использует вышитые знаки, оставляя хитрую лазейку для моих сомнений: разве добро не может послужить материалом злу, даже невольно, даже не желая этого?

Итак, что плохого узнала я о колдуне? Нелюдим, нелюбезен, сварлив, вот и все, пожалуй. А доброго? И того меньше. Если можно считать хорошим то, что не превратил меня в жабу, когда я обвиняла его в злобном чаровстве.

С тяжелым вздохом я пообещала самой себе быть благоразумной и в будущем не лезть на рожон, благо здесь наши с хозяином интересы полностью совпали.

* * *

В отместку ли за мое поведение или по какой другой причине, но граф завалил меня работой вдвое больше прежнего. Теперь я находила по утрам в своей светелке даже не один сложный рисунок, а сразу два, с двумя ровнехонько отмерянными кусками шнура. Можно было бы подумать, что Джаилю лень заходить ко мне дважды, вот он и сокращает это сомнительное удовольствие. Но мне почему-то казалось, что дело не в том. Колдун спешил. Очень спешил. Назревало что-то нехорошее, чего я не понимала, но чувствовала. Хотела я этого или нет, но эта странная спешка захватила и меня.

Работа стала отнимать у меня все время, которое раньше я отводила на прогулки по замку или парку, пребывание в библиотеке или просто чтение. Я больше не пыталась попасть на верхние этажи замка и большей частью потому, что чувствовала неловкость перед графом. Все-таки я работать сюда прибыла, а не прохлаждаться.

Но скоро все изменилось.

Однажды, забредя на кухню, я была прямо-таки поражена обилием продуктов, лежащих на столах, полу и на полках.

– Что это, Марта? – удивилась я.

Марта в последнее время стала странно рассеянной, и одной из причин могло быть беспокойство за сестру. Тирту, которой с каждым днем становилось хуже, на время поселили в поселке у одной милой женщины, согласившейся присмотреть за ней, но Марте от этого легче не стало.

– Гости будут, – рассеянно ответила Марта, озабоченно оглядывая заваленный овощами стол.

– Гости? – поразилась я. – Какие гости?

– К хозяину гости приедут, – все так же озабоченно пояснила Марта, занятая проверкой, все ли доставили и что еще требуется.

Ранним утром следующего дня кухню было буквально не узнать. Марта и помогавшая ей женщина из Прилепок скоро готовились к приему гостей. На столе уже стояли пироги и красиво украшенные фрукты, на длинных и овальных блюдах разложены горки салатов с выложенным на них рисунком графского герба и холодная рыба, изумленно вытаращившая глаза. Восхитительно пахло пряностями и свежеиспеченным хлебом, жарящимся на открытом огне мясом и растертыми с солью петрушкой и зеленым лука.

Гости не гости, а Марта всегда умела приготовить еду так, что съесть ее хотелось всегда, даже тогда, когда есть не хотелось. Прибытие гостей лишь увеличило количество блюд, обычно подаваемых кухаркой, да вместо привычных и скромных добавились изысканные.

Я с наслаждением оглядывалась, но всякое удовольствие от пребывания в этом месте радости гурманов сразу же закончилось, когда я увидела Джаиля, медленно шнырявшего то по кухне, то рядом с ней, настороженно поглядывая на жаркий кулинарный процесс. Пришлось ретироваться, пока у слуги не возникли нехорошие подозрения.

Часа через три-четыре приготовления к пиру закончились. Кухня опустела, кухарки разошлись, будто и вовсе не бывало их в пустынном замке.

Блюда были выставлены, как на парад, но никто не спешил забирать их. Они стояли под объемными выпуклыми крышками, источая изумительный аромат, но гости еще так и не въехали в ворота замка: я специально приоткрыла дверь своей комнаты, чтобы услышать шум, да время от времени выходила в холл, но совершенная тишина и безмятежность убедили меня, что ничего не изменилось.

Я тихо вошла на кухню, ведомая одним желанием: узнать у Марты о неизвестных гостях, так любящих хорошо и много покушать.

Но то, что я увидела, заставило застыть на месте.

В высокий стеклянный графин с рубиновым вином, горделиво стоявший на отдельном столике у подъемника, сосредоточенно бурча себе под нос и беззвучно помешивая длинной ложкой прозрачную жидкость, сыпала из крохотного бумажного пакетика белый порошок Тильда.

Не сдержавшись, я ахнула.

Девушка воровато оглянулась, а увидев меня, ухватила за рукав и поволокла в каморку за кухней.

– Это не то, что ты думаешь, – не обнаружив никого постороннего в каморке, Тильда наконец повернулась ко мне, возбужденная и раскрасневшаяся.

– А что я должна думать? – недоверчиво спросила я.

– Я никого не собираюсь травить, – раздраженно заявила Тильда.

– Тогда что это? – холодно спросила я.

Тильда посмотрела на меня долгим взглядом, колеблясь.

– Ладно, – решилась она, – я расскажу тебе самую главную тайну всей моей жизни. Видишь ли, этот самый граф Хед Ноилин – мой отец.

Если она хотела меня поразить, то ей это удалось. Я с раскрытым ртом смотрела в торжествующе горящие глаза.

– Отец?

– Ну да.

И, глядя в мое недоверчивое лицо, тут же продолжила:

– В общем, как моя матушка оказалась в объятьях графа, сказать не могу и теперь это не важно. Главное то, чтобы отец признал меня. Подумаешь, незаконнорожденная! Ну и что? – важно подбоченилась Тильда. – Хочет он того или нет, а я – графский отпрыск.

У графского отпрыска набок съехал передник, у туфли оторвалась пряжка, нос был выпачкан чем-то белым, а огненно-рыжий локон непокорно вылез из заплетенной косы и норовил попасть в глаз. Да уж, графу явно повезло.

– Вот я и решила добиваться справедливости, – воинственно заявила Тильда, нервно сдувая локон с лица.

– И как же? – мне было безумно интересно, но скорее страшно знать, что же она собиралась выкинуть. Более, чем когда-либо, она напоминала мне Селину. От плохих предчувствий у меня привычно заныло под ложечкой.

– От батюшки я не унаследовала внешность, – демонстративно покрутила она пальцем у лица, – зато приобрела кое-что другое. Я – ведьма.

Она вдоволь полюбовалась произведенным эффектом и продолжила:

– Правда, способности мои не ахти, да и учиться было не у кого. Одна старушка в селе показала мне, как простые зелья варить, вот и все мои уменья. Но и этого должно хватить, чтобы доказать графу, что я его дочь. Я собиралась напоить его зельем собственного приготовления. Приворотным.

– Каким-каким? – поперхнулась я.

– Приворотным, – повторила Тильда и гордо добавила, – других делать я еще не научилась.

– И к кому ты собираешься его, гм…, приворачивать? К себе, что ли?

– Ну что ты! Он же мой отец! Я собиралась приворожить его к тебе.

Я просто взвыла. У меня не осталось слов даже на возмущение.

– Ну, сама посуди. Ты молодая, красивая, но он тебя и в глаза не видел. Не видел ведь, так? – Тильда подозрительно покосилась, но успокоилась после моего энергичного кивания. – Значит, то, что ты ему нравишься, можно сразу исключить. Для чистоты эксперимента. Потом он выпьет моего компотика и ощутит потребность в тебе. Пока будет ломать голову, что, мол, происходит, я тут как тут. Вот, мол, мое произведение. Моих, мол, рук дело. Ему-то что, он колдун, ему приворот снять – что раз плюнуть. Он и возрадуется, что дочка такая талантливая выискалась. Кэсси, – жалобно заканючила она, – не выдавай раньше времени!

Ох, ну и не люблю я таких развесистых планов, что твоя клюква! Может, они с Селиной сговорились?

– Нет, нет и еще раз нет! – горячилась я. – Ты понимаешь, что подумают обо мне?

– А что? – фыркнула Тильда. – Ты ничем не рискуешь. Сиди в своей комнате и не высовывайся, я все на себя возьму.

– А ты сама-то свое зелье пробовала?

– Ты с ума сошла! Я-то еще не такая мудрая, чтобы приворот снять. Как влюблюсь нечаянно в какого-нибудь заморыша, так потом годы и промаюсь. Но ты не бойся: состав проверенный.

Мне бы ее уверенность! Тильда весело похлопала меня по плечу и выпорхнула из каморки, как птичка. Я же смотрела на это дело иначе. Роль привороженной или привораживающей девицы как-то совсем мне не нравилась. Да и вообще, как работают эти самые зелья, я имела самые смутные представления.

На кухне по-прежнему никого не было. Я медленно побрела в свою комнату.

Тильда порядком задурила мне голову, раз я сразу не сообразила об очень простой вещи. Я ведь тоже ведьма, по словам графа, хоть в этом таланте себя доселе никак не проявляла. И если он случайно выпьет приворотное зелье, на кого первым делом подумает? Кто в его глазах будет виновен в столь дерзком покушении на его лелеемый покой? Особенно в повторном исполнении? То-то! До Тильды дело даже не дойдет!

Я взвыла от досады и помчалась обратно. Чтобы случайно не попасть на глаза неизвестным гостям, в любой момент способным возникнуть на парадной лестнице, я помчалась на кухню другой дорогой – по винтовой лестнице.

Марта завершала последние приготовления к пиршеству: то поправит листочек салата, выбившийся из-под аппетитного куска мяса, прямо-таки истекающего соком, то помешает соус, застоявшийся от ожидания. Она сердито ворчала, что еда перестаивает, а им, мол, и горя мало… Я едва дождалась, пока она выйдет, и влетела на кухню, едва не споткнувшись о корзину с углями.

Количество блюд на столе явно уменьшилось, да и вино уже куда-то переставили, и пока я его искала, удача меня покинула.

Я услышала приближающиеся быстрые шаги и голос Джаиля, зовущий Марту. Раздумывать было некогда.

Покрутившись в поисках выхода и с досадой обнаружив, что дверь в каморку заперта, а прятаться больше негде – на кухне все на виду, я распахнула дверцы маленького подъемника (большой был доверху заполнен корзинами с углем) и мгновенно запрыгнула внутрь, виртуозно разместившись между супницей, несколькими блюдами и кувшинами. Вообще-то, пришлось стоять на одной ноге, при этом головой, спиной и руками упираясь в стены и потолок этого небольшого ящика. Колени почти ложились на крышку чего-то большого.

– Все у нас в порядке? – сурово осведомился Джаиль. По его шагам я слышала, что он обошел всю кухню, а звук приподнимающихся и хлопающихся вниз серебряных крышек говорил о том, что он проверяет все методично и беспристрастно.

– Как есть в порядке, – сухо подтвердила Марта. Я от души за нее порадовалась: и королева лучше бы не ответила – сколько достоинства и холода было в ее голосе. Пожалуй, придется взять ее в союзники. Вот уйдет Джаиль, повинюсь перед кухаркой, да все и устроится…

– Ну что ж, – хмыкнул Джаиль, – надеюсь, обойдется без глупостей.

…Конечно, этого следовало ожидать. Только полный идиот может предположить, что заполненный едой подъемник никуда не поедет. Только мне могло прийти в голову спрятаться здесь накануне пира. Только я могла надеяться, что успею благополучно выбраться.

Не думаю, что это сделали Марта или Джаиль, но подъемник вдруг дернулся, натужно заскрипел, подумал чуток и рывками поехал вверх. Я тихо взвыла. Мало того, что одна нога норовила раздавить покатый бок какой-то крышки, так и вторая, до этого вроде бы устойчиво расположившаяся в углу этой двигающейся клетки, от тряски съезжала набок, угрожающе приподнимая супницу, опасно накренившуюся набок. На лбу у меня явно отпечатается железная перемычка, в которую мне пришлось упереться, чтобы не упасть. К счастью, ехать было недалеко.

Подъемник последний раз дернулся и остановился. Я могла надеяться лишь на то, что Джаиль еще не успел добраться сюда из кухни, а блюда будет вынимать Нарат. Если поспешить, я еще могу удачно сбежать.

Мне, как всегда, повезло.

Когда дверцы воодушевляюще распахнулись, Нарат неожиданно отпрыгнул, будто увидев змею в собственной постели, и растерянно забулькал, видимо, пытаясь и говорить, и молчать одновременно.

– Тихо, – примирительно сказала я, осторожно высовывая голову наружу, – подумаешь, лишнее блюдо.

Нарат, глупо улыбаясь и по-прежнему таращась на меня, отступил, давая мне место, и только тогда я заметила, куда попала.

Это была большая круглая комната, светлая, чистая и богато убранная, в тонах белых с золотом. Посередине стоял стол, сервированный лучшим бодонским хрусталем и фарфором между высокими подсвечниками в виде букетов серебряных лилий. Свечи горели просто для проформы, поскольку в гостиной и так было светло. А за столом сидели пять человек. Интересно, когда это гости успели прибыть? Четверо из них смотрели на мое появление с интересом и любопытством. Пятый же сначала смертельно побледнел, потом покраснел, медленно набирая воздух в грудь, и тут я поняла, что пора действовать.

– Приятного аппетита, господа, – лилейным голосом пропела я, с достоинством выбираясь наружу, поправляя одежду и вытаскивая из подъемника породнившуюся со мной за время поездки супницу.

– Суп, господа, – с достоинством сообщила я, аккуратно обходя остолбеневшего Нарата и таща на себе это тяжелое сооружение весом не меньше полного ведра воды. Супа, как я понимаю, в весе было гораздо меньше, чем финтифлюшек на крышке супницы. Как это я умудрилась не потоптать этих уродливых купидонов и не обломить их похожие на скалки стрелы, ума не приложу.

Нарат, до сих пор не пришедший в себя, приволок половник и встал рядом, не зная, как ко мне подступиться. Зато я сообразила быстро. Сунув супницу ему в руки и вырвав половник из его пальцев, намертво зажавших ручки купидоновой кастрюли, я принялась бодро разливать суп, расхваливая его как последнее произведение кулинарного искусства несравненной Марты и размахивая, как зонтиком, крышкой, буквально приросшей к моей второй руке. Нарат принял мою наглость как должную. Видимо, привычка.

Все это время в столовой стояла многозначительная тишина, если, конечно, не считать моей оптимистичной болтовни.

– Хед, дорогой, ты взял молодую служанку? – этот глубокий бархатный голос мог бы растопить мороженое своей чувственностью. Меня же он заставил, наконец, рассмотреть тех, кто сидел за столом, а не пялиться в их пустые тарелки.

Во главе стола сидел, как и полагалось, хозяин. От присутствия гостей живее он не стал, поражая неизменной бледностью и отрешенностью (смею все же заметить, что некое оживление в его застывшую на лице маску мое феерическое появление явно внесло). Черный костюм слегка разнообразился белоснежными кружевами шелковой рубахи, еще больше подчеркивающими блеск его глубоко посаженных глаз и нездоровую белизну гладко выбритого сурового лица со шрамом.

Зато гости буквально пылали здоровьем и по сравнению с моим хозяином выглядели куда как более представительными. Справа от графа Ноилина сидел дородный мужчина лет пятидесяти в роскошном малиновом камзоле и с внушительной золотой цепью на выдающейся груди. Его темные длинные волосы, очень выгодно слегка посеребренные сединой на висках, создавая неповторимую игру цвета перца с солью, волнами раскинулись по плечам, пальцы, унизанные множеством колец, деликатно ломали хрустящий хлебец и неторопливо подносили кусочки к красивым алым губам, изогнутым в загадочной улыбке и обрамленным ухоженной бородкой с усами. Хитрые темные глаза смотрели насмешливо и презрительно.

Рядом с ним сидел худощавый пожилой мужчина с горделиво поднятой головой, одетый в безукоризненный серый камзол, добротно расшитый серебром. Волос на его черепе было куда меньше, чем примечательных выпуклостей, но я не рискнула бы насмехаться над его внешностью, наткнувшись на пристальный взгляд холодных светлых глаз – не то бледно-серых, не то голубых. Его гладко выбритое узкое лицо было непроницаемо спокойно и безмятежно, но было что-то в его меланхоличных движениях и нарочитой медлительности, что заставляло держаться от него подальше.

Напротив него сидел светловолосый мужчина в расшитом золотом голубом камзоле. В отличие от других он был молод, лет так двадцати-двадцати пяти, улыбчив, хорош собой и для этой компании слишком полон жизни, доверия и благожелательности.

А вот слева от него и справа от хозяина сидела единственная среди гостей женщина. Надо признать, таких красавиц я еще не встречала. Ее точеную фигуру с тонкой талией и высокой грудью охватывало зеленое бархатное платье в ворохе кружев. В тонкие правильные черты идеального лица с гладкой белой кожей вносили маленькую неправильность полные чувственные губы, но никто не сказал бы, что это ее портило, наоборот, от ее облика нельзя было оторвать глаз. Темно-рыжие или скорее медные волосы были уложены в высокую прическу, открывая безупречную шею и округлые плечи, медового цвета завораживающие глаза смотрели весело и задорно. Это она задала единственный пока вопрос хозяину замка.

Граф не отвечал, задумчиво подставляя Нарату бокал и продолжая странно на меня смотреть, и тут я вспомнила, из-за чего, собственно, попала в подъемник. Вино! Нарат уже давно отставил супницу и принялся за так хорошо знакомый мне винный графинчик. Пока я соображала, он отошел от хозяина, склоняясь над бокалом женщины, но я с легкой улыбкой перехватила графин и порекомендовала «вот то чудное белое вино, так выгодно отличающееся своим свежим мускатным вкусом». Я не знала, подействует ли зелье Тильды на других людей или оно предназначено только для одного, но на всякий случай постаралась унести его подальше. Перевлюбляются тут все друг в дружку – объясняйся потом, как хочешь. Нарат, бросив на меня удивленный взгляд, невозмутимо принес другой графин и принялся наливать вино женщине.

– Не ожидала тебя увидеть здесь, Крэммок, – мало обращая внимания на слуг, продолжала светскую беседу красавица, загадочно улыбаясь.

– Я принял решение в последний момент, – сухо ответил «серый камзол», останавливая на женщине спокойный, изучающий взгляд.

Пока гости развлекались намеками и «гляделками», меня беспокоило только одно: что я буду делать, когда граф Ноилин начнет пить вино? Вырву бокал из его рук? Хорошо бы, но разницы между использованием приворота и откровенным нападением на хозяина на виду у гостей было мало: и то, и другое говорило о моем явном сумасбродстве. Упаду в обморок? В лучшем случае они приподнимутся посмотреть, что со мной случилось, и Нарат величественно оттащит меня в сторону и положит в углу, чтобы я там приходила в себя. Вылить на даму суп? Шума будет много, зато вино поменять успею. Может быть. И унесут меня отсюда в виде застывшей супницы. У-у-у! Решение никак не приходило.

Вместо него пришел Джаиль.

На целую вечность застряв в дверях окаменевшим столбом, он неторопливо прошел к столу, расточая любезные улыбки и кивая присутствующим, как давно знакомым. Потом нагнулся к хозяину, что-то прошептал ему на ухо и, получив одобрительный кивок, сразу же отошел. Глаза графа до сих пор не отрываясь смотрели на меня.

Джаиль аккуратно взял меня под локоток и медленно повел в сторону дверей.

– Да, Хед, – послышался из-за стола молодой, веселый голос, – давненько же мы так не собирались.

– Если бы не нужда, и сейчас не дождались бы приглашения! – добавил со смехом колоритный бас: небось, малиновый камзол встрял. – Не узнаю тебя, Хед. Где подевалось твое жизнелюбие?

– В Дуорме осталось, – резко ответил знакомый мне хриплый голос, разом перебивший все разговоры. Нелюбезен хозяин, весьма нелюбезен. За столом опять воцарилось тяжелое молчание. Славный светский прием, нечего сказать.

Но мне уже было не до того. Джаиль деликатно притворил двери, после чего со злостью толкнул меня в противоположную стенку коридора. Я ударилась спиной, но выстояла.

– Я тебя предупреждал? – по привычке тихо шипел Джаиль, прижимая меня к стене.

– Да я вообще тут не при чем! – возмутилась я. – И руки убери, черная обезьяна!

Джаиль задохнулся от ярости, но сделать ничего не успел. Из только что оставленной нами столовой раздался непонятный шум и последовавшие за ним обеспокоенные крики. Когда мы туда вбежали, граф Ноилин лежал на полу, неловко раскинув руки и закатив глаза.

– Его отравили, – спокойно констатировал «серый камзол», делая некие пассы над лицом графа. – Друзья мои, мне понадобится ваша помощь.

* * *

– Какая Тильда? Что ты мне голову морочишь?

Во избежание дальнейших неприятностей Джаиль меня не просто связал, но и подвесил за связанные руки к крюку, прикрепленному к потолку весьма мрачной комнатушки непонятно где в замке. Все, что я успела заметить краем глаза, пока ошеломленная и разбитая брела под пинками Джаиля, – это длинные коридоры и бесконечные лестницы, как правило, ведущие вниз, но в какой части замка это находилось, даже в голову не приходило.

Я могла стоять с поднятыми руками или висеть, слегка согнув ноги, и больше ничего. Впрочем, нет. Еще можно было крутиться вокруг своей оси, но после первого же круга пришлось признать, что делать этого не стоит: веревка, закручиваясь, сильнее стягивала мои запястья и приподнимала руки вверх, укорачиваясь.

Рассмотреть каморку, в которой я висела, удалось не сразу. Крохотное круглое окошко, каких я даже не видела в этом замке, давало мало света, к тому же погода, судя по всему, совсем испортилась: небо затянуло тучами, но шел ли дождь, мне не было видно. В комнатке, потрясающе напоминающей своим уютом тюремную камеру, не было ничего, кроме единственного стула, на который обычно усаживался Джаиль. Видимо, отсутствие мебели или ее присутствие в удручающе малом количестве в замке было законом. Но в этой каморке не было даже намека на человеческое проживание: ни тряпочки на полу, ни перекошенной рамочки на стене. Голые каменные стены и голый каменный пол, расчерченные ровными прямоугольниками плит. Хорошо хоть стекла не выбиты да дверь не переклинило.

Я во всем чистосердечно призналась, но Джаиль и слышать не хотел того, что не укладывалось в придуманную им схему моего зверского злодейства. Он не изводил меня допросами и тем паче избиениями, время от времени он даже избавлял меня от своего присутствия. Но ему явно доставляло удовольствие просто наблюдать за тем, как я кручусь, стараясь размять все сильнее затекающие руки, как безуспешно скрываю проклятые, никак не прекращающиеся слезы и кусаю распухшие по этой же причине губы. Предательский нос тут же выдавал мои попытки успокоиться новыми порциями оглушительного шморганья. Мой природный оптимизм изменил мне, особенно если учесть, что я чувствовала себя виноватой: мне нужно было сразу же отговорить Тильду от ее нелепых планов. То-то она слишком напоминала мне Селину: подозревала же я, что ничем хорошим это закончиться не может, но чтобы так…

Не скрою, горевать было от чего. Граф был какой-никакой, но мой хозяин, теперь же он помер, глупо и скоропостижно помер от яда, который по всеобщему убеждению положила туда я… И дело было не в том, что помощи мне ждать неоткуда: даже останься граф жив – мало шансов, что он мне поверит и не захочет воздать по заслугам, а теперь и вовсе этих шансов не оставалось, и даже не в том, что, оправдайся я хоть до снежной чистоты, закончится моя славная карьера золотошвейки, ибо меня все равно выставят из замка с позорным клеймом. а Вся беда в том, что его смерть была укором мне и только мне.

Перед моим взором неотвратимо стояли его широко раскрытые глаза, темно-серые, как набухшие грозовые тучи, и такие же тревожные, как неизбежная и скорая буря, несущая беду. Не обращая внимания на все ухищрения мечущихся вокруг него людей, нелепо раскинувшись на полу, Ноилин смотрел на меня и только на меня, властно и неудержимо притягивая глазами к себе, как магнит притягивает железо, пытаясь найти во мне то, за что можно уцепиться, – поддержку, внутреннюю силу, – пытаясь опереться на меня, чтобы выкарабкаться из смертельной ловушки. Он хватался за меня, как за соломинку, безжалостно и равнодушно, вряд ли осознавая, что от его руки соломинка сломается и проку никому от этого не будет. Я застыла на месте, с ужасом и бесконечной печалью осознавая, как силы оставляют меня и уходят к нему, чувствуя, как вот-вот подогнутся предательски задрожавшие колени, как закружились в бешеном хороводе черные пятна перед глазами, делая знакомое далеким и загадочным… Я предвидела неминуемый скорый конец, но только не его, а мой. Что делал со мной колдун, я не знала, но прекрасно понимала, что произойдет дальше, если он не остановится. Моя воля не была подавлена, однако я не сопротивлялась. Может, это и покажется глупым, но в тот момент я не могла поступить иначе. Не хотела. В тот момент не было в душе моей ни злости, ни гнева, ни жалости к самой себе, а только глубокая печаль, что все это происходит на самом деле. Что ж, пусть этот человек живет, хотя бы так, если не может иначе… Я непроизвольно закрыла глаза, ожидая неизбежного.

И в этот же миг чужая воля покинула меня. Так стремительно, что я кулем упала на пол, будто до этого стояла лишь последним усилием воли. Зарычавший Джаиль быстро вздернул меня вверх, встряхнув, как тряпичную куклу, и поставил на ноги, но я даже не обратила на него внимания. Я испугалась. Испугалась до прошибшего меня холодного пота и упавшего в никуда сердца. Я искала глаза.

Они смотрели в никуда. Потухшие и далекие. Воздух еще частыми хриплыми рывками вырывался из посиневших губ, но глаза уже отказались жить. Демонстративно, назло мне.

Джаиль сообразил, наконец, вытолкать меня из зала, но мне уже было все равно.

Я с поразительным энтузиазмом вымещала зло на Джаиле, а он с поразительным спокойствием отвечал мне тем же. Пока он доволок меня до каморки, где с удовольствием заточил, я успела слегка поцарапать ему щеку и основательно заехать по щиколотке своим отнюдь не шелковым башмаком. В отместку он залепил мне такую пощечину, что я надолго забыла о хаосе, который бушевал в моей душе.

Сначала боль, простая и незамысловатая физическая боль – от удара, от крепко стянувшей руки веревки, а потом лихорадочные рассуждения по поводу того, что же мне теперь делать, вернули меня к жизни.

Судя по настроению Джаиля, мне не просто никто не поверит, но даже и слушать не станет. Ни у кого даже сомнений не возникло, кто убил графа Ноилина, и теперь оставалось лишь вынести вердикт.

Мстительный Джаиль, который, по-моему, посещал меня в моем заточении лишь для услады собственных глаз, находя меня висящей и страдающей, с превеликим удовольствием добавлял масла в огонь моих сомнений, живописно рисуя, какие выводы – с его подачи – сделали разгневанные гости.

Оставалась одна надежда – на Тильду. Все-таки это неудачное воплощение ее идеи, ее фантастически неудавшийся план. Но сознается ли она в содеянном, зная, что ее зелье оказалось совсем не того свойства, что было задумано? Что может быть проще, как обвинить во всем меня? Я не слишком хорошо знала Тильду и, хотя верить в ее неискренность не хотелось, не представляла, что от нее ожидать. Собственное будущее рисовалось мне самыми тусклыми красками и в самом зловещем виде.

…Не знаю, сколько времени прошло, несколько часов или несколько столетий, но в мою темницу вошел, наконец, кто-то еще, кроме опротивевшего мне Джаиля.

Это был «серый камзол», Крэммок. Он бесстрастно оглядел меня, осторожно приподнял худыми пальцами мой подбородок и, глядя в глаза, спросил:

– Откуда у тебя катари рабс?

– Что? – непроизвольно всхлипнула я. – Какой рапс?

– Катари рабс – яд, весьма редкостный. Его делают из частей некоторых моллюсков с далеких Монзорских островов, густо приправляя заклятьями. Это не простой яд, который обычно опытный маг может обезвредить задолго до того, как он попадет в его тело, и даже после того, как он его выпьет. Катари рабс – яд исключительно для магов. Мало кто знает, как с ним бороться. К счастью, однажды я уже имел такое удовольствие сталкиваться с ним раньше и выжил. Без этого вряд ли мне удалось бы спасти графа Ноилина.

– О хвала богам! – заорала я, щедро выливая слезы. – Он жив!

Если бы у меня были свободны руки, я бы обняла Крэммока и расцеловала!

– Да, – слегка удивился «серый камзол», – ты решила, что он умер?

Он обернулся и посмотрел на мрачного Джаиля, мстительно улыбавшегося мне.

– А теперь расскажи, девушка, что ты об этом знаешь.

От радости я готова была рассказать что угодно, тем более что скрывать мне было нечего. Но, описывая замыслы Тильды, теперь я посмотрела на ее идеи и поступки с другой стороны. У меня было время подумать.

По моему глубокому убеждению, Тильда, равно как и моя сестра Селина, относилась к той отнюдь не редкой категории людей, которые стесняются Голой Правды. И как любой стеснительный человек, такие люди искренне стараются прикрыть неприглядную с их точки зрения наготу хоть чем-нибудь, начиная от приукрашивания и заканчивая броней откровенной фантазии. Так что Правда нередко оказывается в лагере противника. Но это не мешает ее декораторам считать себя людьми исключительно правдивыми и честными.

Тильда тоже искренне верила в то, о чем говорила. Она могла бы даже убедить в этом и меня, однако я слишком долго времени провела рядом с Селиной, поэтому прекрасно различала все оттенки лжи. Но дело было в том, что ее ложь могла вовсе не иметь никакого отношения к «катари рабсу». Тильда могла скрывать что угодно, например, что зелье варила все-таки не она сама или граф вовсе не ее отец, а предмет тайного вожделения. И как бы это ни объяснялось, суть ее притязаний оставалась неизменной – привлечь внимание графа Ноилина, и она делала это всеми возможными способами. Вот только не верилось мне, что она намеренно отравила хозяина. Тильда мне нравилась – вот ведь незадача.

Пока я не могла в этом разобраться и предпочла ни с кем своими соображениями не делиться. Тем более что версия самой Тильды могла вполне отличаться от моей.

– Вы бы спросили ее сами, почему она это сделала и что произошло, – осторожно предложила я.

То, как Крэммок проигнорировал мое предложение, заставило меня насторожиться. Я вздохнула и продолжила рассказ.

Поверил мне «серый камзол» или просто пожалел, но с крюка меня сняли, а веревки разрезали. А еще избавили меня от общества Джаиля, что и вправду было великодушным жестом.

Сидя в одиночестве на колченогом стуле, я пересчитала все камни на стенах – вдоль, поперек и по диагонали. Потом пересчитала камни на полу. На потолке не успела, потому как за окном совсем стемнело. Я придвинула стул к запертой двери – дерево все-таки, а не камень – и по-птичьи уселась на него с ногами, прислонившись к его спинке и обхватив себя руками. Я замерзала и была голодна, но физическое неудобство было куда лучше душевных волнений. Оставаться среди источающего холод камня было невмоготу, но звать на помощь Джаиля было выше моих сил. По крайней мере пока.

Когда, наконец, дверь отперли, я просто вывалилась из нее боком, поскольку ненароком забылась в кошмарной дреме. И если бы не подхвати меня чьи-то чужие руки, я оказалась бы на полу. Однако, сообразив, что это руки Джаиля, я быстро вскочила, встав в какую-то боевую стойку и выставив на всякий случай сжатые кулаки.

В коридоре ярко горело множество свечей, а вид у меня, видимо, был еще тот. Смотревшие на меня голубые глаза раскрылись в веселом изумлении:

– Ты что же, еще и драться будешь?

– С кем? – страдальчески осведомилась я, отряхиваясь и поправляя одежду. Мой собеседник расхохотался, блеснув белозубой улыбкой, тряхнув белокурой шевелюрой и продемонстрировав незлобивую натуру. Ага, один из гостей!

– Граф Иолль Катэрскир, к Вашим услугам, – склонился он в шутовском поклоне.

– Кассандра Тауриг, простая золотошвейка, коль не шутите, – пробормотала я, без стеснения рассматривая очередного графа. Живого.

– Не шучу, – махнул рукой Иолль. Потом задумчиво сдвинул брови:

– Золотошвейка?

Интересно, почему моя профессия с недавних пор вдруг попала в разряд вымирающих? Почему каждый в этом замке обязательно переспрашивает меня о роде моих занятий, будто сомневается в услышанном? Даже не желая показаться невежливой, я все же не стала убеждать его в обратном. У меня были дела поважнее.

– Вам я тоже должна рассказать о моей бесталанной жизни, повиниться во всех грехах и подать отрубленную голову на блюде в знак полного сокрушения и повиновения? Может, меня уже можно выпустить?

Я была несказанно зла на всех обитателей и гостей этого замка.

Иолль с удивлением пригляделся к моей багровой, надо полагать, щеке, осторожно заглянул поверх моей головы в черное нутро тюремной камеры и задумчиво выдал:

– Пожалуй, ты перегнул палку, – обратился он к Джаилю.

– А что, я ей ручки целовать должен? – пробубнил за моей спиной тот. – Отравительница хренова. Моя б воля – я б ей руки повыдергивал…

Бывают в жизни моменты, когда совершаешь нечто, совершенно не задумываясь о последствиях, потому как ожидание наслаждения от самого действия значительно превышает угрозу наказания. В такие моменты откуда-то и силы берутся, и уменья… Точно рассчитанным движением я развернулась, одновременно выбрасывая кулак вперед, и пока глаза Джаиля округлялись, врезала ему прямо в нос. Не знаю, как это у меня получилось – я ни разу в жизни до этого не ударяла человека, – но нос сказал «хлюп», а рот издал рев льва, которому мартышка наступила на хвост.

«Бежим», – сдавленно всхлипнув, сказал кто-то мне на ухо и поволок по коридору. Ноги после долгого сидения в позе птички бегать не желали, но преследования, к моему величайшему изумлению, не было. Нас догнало только изощренное ругательство, сказанное с сильным прононсом.

Иолль затолкал меня в какой-то зал и зашелся в гомерическом хохоте, бессильно опираясь на стенку и сползая по ней вниз:

– Не зря тебя Джаиль не жалует, Кассандра Тауриг! Если ты всем раздаешь такие удары при более близком знакомстве, я, пожалуй, поостерегусь!

– Кэсси, – грустно сказала я, – зовите меня Кэсси.

Мне было совсем не до смеха. Я села в углу, поджав под себя ноги, опустив голову в колени и тщательно пряча внезапные, отчаянные и злые слезы. Темная, пустая, холодная комната, в которую я оказалась совершенно незаслуженно заключена с полудня до позднего вечера, произвела на меня куда более отвратительное впечатление, чем я ожидала. И не только комната. Я не отравительница, пусть даже так назвал меня Джаиль, не искательница приключений на свою голову, не любительница устраивать скандалы и упиваться произведенной мною суматохой. Я благоразумная, скромная девушка, трудолюбивая и спокойная, но, похоже, именно этого граф Ноилин во мне так никогда и не увидит. Пусть он и самый нелюбезный человек, которого я когда-либо встречала, но меня почему-то волновало его мнение обо мне и меньше всего хотелось бы опять оправдываться перед ним и доказывать, что я вовсе не такая.

– Что ж, тогда я просто Иолль, – присел рядом демократичный граф Катэрскир, – а если мы сразу перейдем на «ты», это избавит нас от лишних хлопот со взаимопониманием.

Любезное предложение не видеть разницы между графом и простолюдинкой меня так рассмешило, что слезы высохли сами собой. И вовремя. В дверь робко заглянул Нарат, а заметив нас, надел невозмутимую маску хорошо вышколенного слуги.

Для начала почтительно поклонившись рассевшемуся на полу графу, он обратился ко мне.

– Комната готова. Я провожу тебя.

– Кэсси, – подсказала я.

– Я знаю, – невозмутимо ответил Нарат. Выучка, что ни говори. Расстояние всегда остается расстоянием, даже если ты предлагаешь его не видеть.

Кивнув на прощание Иоллю, я вышла из спрятавшего нас зала в полном недоумении.

– Мне нельзя вернуться в свою комнату внизу? – спросила я чинно шедшего впереди Нарата.

– Пока нельзя.

– Почему?

– Приказ хозяина.

Я пожала плечами. Больше мне ничего не пришло в голову спросить. Да и толку-то?

…Комната оказалась большой, много больше той, в которой я работала раньше, и гораздо более располагающей к отдыху. Большой мягкий ковер на полу, широкая кровать, изящные стулья и столики, шкафчики, смешная тахта, почему-то напомнившая мне болонку, бархатные портьеры на окнах… Без броской роскоши, но с вещами добротными и красивыми.

Нарат скучным серым голосом объявил, где что находится, что я по причине хаоса в моей голове просто проигнорировала, потом кивнул мне и вышел, а я, для начала проверив, есть ли в дверях ключ, села на краешек кровати и задумалась. Было над чем.

* * *

Я входила в зал, где должна была состояться встреча с графом Ноилином, на ватных ногах, с пересохшим горлом, покрытая отвратительным холодным потом и с тошнотворным комком страха внутри живота. Почему этот человек вызывал у меня такой ужас? Я и сама не понимала. Он был не в пример спокойнее Джаиля, но слугу я не боялась. Кстати, присутствие Джаиля сразу же привело меня в чувство, нормальное чувство ненависти и презрения. Мы многообещающе глянули друг на друга и разошлись вполне довольные произведенным эффектом.

Вчера вечером он зашел буквально на минуту, чтобы сообщить волю хозяина: поутру прийти на встречу в Олений зал, а до того на нижние этажи замка не спускаться. Объяснять, где этот самый зал находится, он не стал, а я, из духа противоречия, спрашивать не стала. Кому хуже сделала? Себе, конечно. Все утро бегала взмыленной лошадью в поисках того, кто подскажет, где этот Олений зал искать. В коридорах была такая тишь и пустота, что впору было аукать, как в лесу. Не найди меня Нарат – блуждала бы до вечера.

Оленьим зал назывался за множество оленьих рогатых голов, развешанных по белым стенам. Между глубокими нишами, в которых стояли статуи обнаженных див с луками и стрелами, висели гобелены с охотничьими сценами. Впрочем, до них ли мне было?

Я прошла вперед несколько шагов и наконец увидела графа Ноилина.

Он полулежал в кресле, вытянув вперед больную ногу, а вторую слегка согнув. Длинные худые пальцы машинально поглаживали синие бархатные подлокотники, свет, преломляясь на гранях рубина его единственного кольца, мерцал тревожными кровавыми сполохами. Неизменный черный камзол распахнут, из-под него выглядывала белая шелковая рубаха с небрежно расстегнутой верхней пуговицей и пеной кружев, что только еще больше подчеркивало бледность и впалость его щек. Из-под воротника проглядывал небольшой медальон из белого металла, лежащий на груди. Граф еще не совсем пришел в себя, впрочем, насколько я знала, болезненный вид был для него характерен всегда.

Рядом с креслом Ноилина стояли маленький столик, на котором в вазах лежали фрукты и печенье, и еще несколько кресел, в одном из которых вольготно расположился «малиновый камзол», имени которого я до сих пор не знала.

Незнакомка-гостья и Иолль вдохновенно болтали о чем-то у окна, не обращая на меня ни малейшего внимания.

Ноилин смотрел на меня пристально, изучающе, слегка нахмурив брови, недовольно сжав тонкие губы и рассеянно поигрывая длинными пальцами по бархату подлокотника кресла. В его взгляде не было ни тепла, ни участия, как, впрочем, и проявления куда более сильных чувств – презрения или ненависти, например. А ведь мог, если бы считал, что я его отравила. Значит, не считает? Или умеет хорошо скрывать? Он рассматривал меня холодно, отстраненно, с каким-то болезненным недоумением, выглядел будто бы неприятно озадаченным. Интересно, чем? Как получше приготовить из глупой курицы суп?

Зато я разглядывала его украдкой, на мгновение приподнимая глаза и тут же возвращаясь к жизненно важному созерцанию узоров на паркете под ногами, потому как взгляд графа, намертво приклеившийся к моей скромной особе, с каждой секундой приводил меня во все большее и большее смятение. Да что он так уставился? Еще немного – и я вынуждена буду от страха пойти в наступление!

Вскоре я уже едва могла устоять на месте, сдерживаясь из последних сил, чтобы не поддаться панике и не сбежать, наплевав на последствия, или, чего хуже, не наорать на него. Руки мои стали противно-липкими и холодными, и я сцепила пальцы вместе, в замок, чтобы не показать их невольную дрожь. Горло пересохло, а в животе поселился Невыразимый Ужас.

– Не понимаю, – наконец недовольно прокаркал Ноилин, откидываясь назад, – я дал тебе работу, хорошую, необременительную работу. Создал все условия. Тебя же никто не притеснял. Что тебя не устраивало? Почему ты решила меня убить?

Честно сказать – я не нашлась, что ответить, и стояла в полной растерянности, краем сознания понимая, как глупо должно быть выгляжу. Обвинение не было таким уж неожиданным, и все же я рассчитывала, что хозяину присуще куда больше здравого смысла. Похоже, начинать объяснения придется с самого начала.

– Что за Тильду ты приплела? Кто она?

Я тяжело вздохнула: Не просто сначала, а еще и с подробностями. Крэммок, похоже, только в общих чертах поведал присутствовавшим на памятном обеде людям то, о чем я ему говорила, но подробности рассказанной мною истории припрятал для собственного употребления.

– Думаю, уборщица.

– Думаешь?

– Да, я иногда умею это делать, в отличие от некоторых! – съязвила я, с ужасом осознавая, что пришедший на смену паническому страху гнев куда хуже, ибо теперь я не смогу остановиться, пока не выскажу этому заносчивому снобу все, что я о нем думаю. Я пыталась уговорить саму себя не делать этого, но окруженные ядовитым паром сарказма вполне невинные слова вырывались сами собой, принося невыразимое облегчение. И соответствующие последствия. – Или Вы сомневаетесь в моей способности понять, чем человек занимается? Когда вооруженная передником, щеткой, тряпкой и шваброй девушка бродит по замку, производя вполне узнаваемые движения этими самыми предметами, мне и в голову не пришло бы узнать в ней знатную леди, что заглянула к Вам в гости на часок да между делом развлекается вытиранием пыли. А что, она Ваша приятельница? Какая жалость, что я не знала этого раньше.

– Ого, – удивленно присвистнул Иолль, отрываясь от беседы с красавицей. Впрочем, та и так его не слушала, с полупрезрительным интересом наблюдая за моими трепыханиями.

– Такой дерзкий язык сам просится, чтобы его укоротили, – лениво заметил «малиновый камзол», – Хед, дай мне ее на десять минут, и она станет как шелковая.

Ноилин проигнорировал всех. Губы его слегка дрогнули в кривоватой улыбочке, а в глазах зажегся опасный огонек. Ох, поджарюсь я на этом огоньке, что твоя куропатка на вертеле!

– Что же, по-твоему, я должен думать, услышав все твои небылицы? – мягко стелющим тоном лисы, уговаривающей петуха клюнуть на дармовое угощение, спросил он.

– А Вы попробуйте поверить. Иногда люди так делают – верят друг другу, – ехидно ответила я.

– Мой опыт веры в людей не слишком удачен. Дорого обходится, предпочитаю им не пользоваться.

– Ну, тогда найдите доказательства, что я не вру! – фыркнула я. – Факты же Вас устроят?

– Устроят. Еще как устроят. Только я их не нашел, как и этой твоей Тильды.

– Не нашел? – эхом вопросила я. И растерялась. Вообще-то мне и в голову не приходило, что все так серьезно. Увы, я не настолько наивна в своей вере в Тильду и вполне допускала, что она меня обманула, но упорно и безосновательно продолжала цепляться за ее историю, не теряя надежды выпутаться из положения, в которое она меня втянула. Но из слов графа следовало, что девушка сбежала, и радости особой это у меня не вызвало. Итак, ее историю подтвердить некому, а виновного найти надо. Далеко ходить никому не хочется. Вывод? Напрашивается сам собой.

Мой воинственный пыл улетучился, как последние спасительные тучки ясным летним полднем в разгар жары.

– Но у меня нет другой истории, – пробормотала я, пожимая плечами, – если Вам нужна правда, то к сказанному мне нечего добавить, а если правда Вас не устраивает, то какой смысл спрашивать меня? Сами и придумывайте, что хотите.

Ноилин обвел присутствующих глазами.

– А она ведь права, – многозначительно заметил он, поочередно останавливая взгляд то на «малиновом камзоле», то на Иолле и женщине, – нам нужна правда, Элена? Или лучше так: какая правда нужна нам?

– Не понимаю я тебя, Хед, – недовольно скривила губки Элена, нервно шурша юбками, – эта девица пыталась нас отравить, а ты ее нахальством забавляешься.

– А вот я бы хотел узнать всю правду, какой бы она ни была, – вдруг негромко заявил Иолль, подходя ко мне и становясь где-то сзади. Молодой человек осторожно коснулся моего плеча, видимо, успокаивая. Но внезапно вспомнив, где и перед кем он стоит, резко одернул руку и сразу же отступил на шаг назад и в сторону. Приятно, что ни говори, производить нужное впечатление на людей. Иолль хмыкнул и продолжил:

– А то как ведь получается, – его голос окреп и зазвенел насмешкой, – благодаря этой девушке мы все живы… Да, Элена, не отрицай, если бы не она, нам бы всем довелось испить отравленного винца, и я не уверен в столь счастливом исходе, как сейчас… И вместо того, чтобы благодарить, мы унижаем ее недоверием. Между прочим, обвиняя ее, Хед, мы упускаем настоящего отравителя.

– Если только это не она сама, – пробурчала Элена.

Граф Ноилин улыбнулся. Или точнее, приподнял уголок губ – движение, которое должно обозначать улыбку, однако радости в этом было мало.

– Что ж, – молвил он неспешно, – попробуем разобраться. Расскажи-ка, Кассандра Тауриг, все по порядку с самого начала.

Я горестно вздохнула, едва сдержавшись от едкой колкости, пожала плечами.

– Вчера утром, когда я зашла на кухню…

Элена между тем медленно прохаживалась по комнате, то разглаживая тонкими пальцами зеленый шелк платья, то рассеянно поправляя идеально уложенные в прическу волосы, то теребя золотой кулон с изумрудом. На алых губах женщины играла легкая улыбка, опущенные глаза как бы между прочим скользили по людям, невзначай собравшимся в зале. Взоры мужчин как магнитом притягивало к ней, и она это прекрасно знала.

Пока я рассказывала, Элена сделала круг, обойдя нас с Иоллем и обдав тонким ароматом духов, надменно одернула подол платья, проходя мимо «малинового камзола», развалившегося в кресле и похабно осклабившегося в ответ на неприязненный жест женщины, и наконец остановилась за креслом графа Ноилина, облокотившись на спинку, чуть наклонившись вперед и устремив на меня пристальный и отнюдь не доброжелательный взгляд.

– … и это все, – дрогнула я, зябко пожимая плечами: то ли от осознания, что сказать мне больше нечего, то ли под влиянием испытующих взглядов, направленных на меня.

– И ты поверила этой Тильде? – недоуменно спросил граф Ноилин.

– Да, – просто ответила я, – если бы Вы ее видели и слышали, то тоже не стали бы сомневаться.

Вспомнив широко раскрытые глаза, облако непокорных рыжих волос, выразительный рот, шепотом и безостановочно тараторящий, я улыбнулась. Тильде удавалось быть такой убедительной, что не поверить ей было невозможно.

– И теперь думаешь так же? Она ведь сбежала, оставив тебя отвечать за свои поступки.

– Она этого не хотела! – уверенно ответила я. – Никто бы не мог предугадать, что я попаду в подъемник. Я и сама этого не ожидала.

Элена издевательски хмыкнула, тихо пробормотав себе что-то под нос, отчего граф Ноилин удивленно поднял на нее глаза и насмешливо улыбнулся.

– Ты ей не веришь, – сказал хозяин, обращаясь к своей гостье, облокотившейся на спинку его кресла, – А вот Иолль утверждает, что она нас спасла.

– Может, и спасла, – медленно, с расстановкой сказала Элена, поигрывая изумрудом на своей груди, – только разве это исключает то, что она вино отравила? Отраву всыпала, сказку придумала, что поскладнее, а потом испугалась. На попятную пошла. А? – женщина изящно изогнула черную бровь в немом вопросе и победно улыбнулась.

– Элена, – страдальчески простонал Иолль, решительно выходя из-за моей спины и патетически воздевая руки вверх, – ну откуда у обычной девушки катари рабс?

Элену опередил Ноилин.

– Итак, откуда у тебя катари рабс? – глаза хозяина, заметно ожившие за время разговора, откровенно потешались, а пальцы медленно поглаживали кольцо. Я никак не могла понять, действительно ли он допытывается о том, что произошло на кухне, или цель этого допроса совсем иная.

– У меня не было катари рабс, и Вы это знаете, – твердо сказала я, – но Вам вправду интересно, что я думаю о Тильде, или так спросили?

– Говори, – опять с видом забавляющегося тигра произнес хозяин.

Чего бы там ни натворила Тильда, она все равно мне нравилась. Глупость она и есть глупость, но это не сознательно подготовленное убийство, и я это докажу.

Начнем сначала. Она сбежала? Но почему? Разве такой громкий скандал ей не на руку? Разве не этого она так желала – попасть на глаза графу Ноилину? Тильда не я, по натуре она азартный игрок и сумела бы выкрутиться, без особых проблем оправдаться, поэтому такая мелочь, как обвинение в покушении на отравление, не должна была ее остановить. Тогда отчего она исчезла? Я не настолько наивна, чтобы не понимать, что Тильда могла просто-напросто водить меня за нос, что ее история целиком и полностью выдумана. И отравление именно так и задумано, чтобы подозрение пало на меня. Но ведь могло быть и по-другому.

Кто-то просто мог использовать ее, понимала она это или нет. Сбежала ли она, осознав, что была пешкой в чужой игре, или ее убрали как ненужный инструмент? Все сводилось именно к этому. И думать о том, что она просто пала жертвой собственной доверчивости, было предпочтительнее, чем рассуждать о ней как о хладнокровном убийце. Других версий у меня не было.

– Да, Тильда меня обманула. Но ведь и ее могли обмануть. Кто-то решил свести с Вами счеты, вот и нашел орудие для своего замысла. Тильда думала, что делает зелье приворота, а ей подсунули этот ваш катари рабс.

– Не слишком ли ты умна для простушки-белошвейки? – съязвила Элена, так и полыхая презрительным взглядом. – У тебя и сообщник на примете имеется?

– Не имеется, – вежливо процедила я сквозь зубы. Чего она на меня взъелась? – Но им мог бы быть любой из вас, почему и нет?

– Вот как? Любой из нас? – повела черной бровью Элена, а граф криво усмехнулся и неожиданно поднял голову, заинтересованно глядя на ее реакцию, – Как мне помнится, мы все должны были стать жертвами яда.

– Ну и что? Вино можно не пить, а еще можно иметь за пазухой противоядие. Если знаешь о том, что в бокале, – ехидно заявила я, с удивлением наблюдая, как внезапно изменилась в лице Элена.

– О, Элена, так это была ты? – ехидно поинтересовался «малиновый камзол», доселе молчавший и пристально следивший за окружающими. – Признайся в соденом, дорогая, и на душе сразу станет легче. У тебя ведь мотивов больше, чем у любого из нас. Взять хотя бы…

– Это как посмотреть! – с легким презрением перебила его женщина с невозмутимостью кошки, вставшей после падения на все четыре лапы. – Если покопаться в твоих шкафах, Молрой, то скелетов там найдется не меньше. Да и будут они, как это сказать, гм, посочнее…

– Но мои скелеты не имеют никакого отношения к отравлению. Неужели тебе не ясно, что я теряю из-за всей этой истории больше всех? Моя собственность в Дирмидонсте превратилась в труху…

– О боги! Неужели тебя только это и волнует!

– Ты хочешь сказать, что тебя это не волнует? – громко фыркнул Молрой. – Мы все скоро окажемся в глубоком дерьме…

– Уймись, Молрой, – недовольно оборвал его Ноилин.

«Малиновый камзол» криво ухмыльнулся, но в глазах его промелькнуло нечто весьма неприятное. Такие люди, как Молрой, не любят, когда их грубо обрывают. Даже хозяева в своем собственном доме. Даже когда они несут чушь. Они всегда найдут повод вернуть обидчику его слова, даже если это будет год спустя.

С первого взгляда мне было понятно, что Молрой был из тех, кого называют «себе на уме». Впрочем, и другие гости особой открытостью не отличались. Молрой был гостем, но чувствовалось, что гостем «вынужденным», пришедшим не по зову души к другу, а по надобности, которая особого удовольствия ему не доставляла. Он смотрел и слушал, впитывая все до последнего слова, но происходящее мало интересовало его, поскольку то, за чем он пришел, решено не было, и это сильно досаждало ему. Смех был неискренним, взгляд – настороженным, хотя вел себя гость вполне естественно.

Куда беспокойнее вела себя Элена. Красавица нервничала, и я никак не могла понять причин этого. Она вполне могла быть замешана в истории с отравлением, однако, поразмыслив, я решила, что объяснение могло быть куда банальнее. Наученная поведением легкомысленной, ветреной Селины, я с легкостью могла разбирать, что написано на лицах людей, о чем говорят их позы и жесты. И сейчас это самое умение говорило мне о том, что не стоит полагаться на слова людей, если их глаза и руки говорят об обратном. Элена бросала красноречивые взгляды на Иолля, мстительно и победно поджимая губы, но при этом пальцы ее правой руки нежно скользили по серебряному позументу на плече бархатного камзола Ноилина. Время от времени женская рука как бы невзначай касалась графских волос, и этот интимный жест, а также то, что хозяин воспринимал действия гостьи как само собой разумеющееся, говорил о многом. Например, о том, что этих троих связывало нечто большее, чем приятельские отношения. Может, поэтому у Элены есть повод беспокоиться?

«Странные гости у моего хозяина», – подумалось мне. Естественно, любое общество, особенно людей давно знакомых друг с другом, всегда обрастает множеством связей, событий, намеков, подозрений – известным только им, и любой посторонний всегда оказывается чужаком на этом пиршестве недосказанности. Но общество, собравшееся здесь, обросло таким обилием тайн и намеков, что каждое слово, каждый жест содержали в себе скрытый подтекст, отчего я чувствовала себя мухой, растерянно жужжащей посреди множества развешанных по стенам липких бумажек: и сесть боязно, и не попробовать – себя не уважать.

Но особой свободы на этом пиру тайн у меня не было.

– Ну, и что вы об этом думаете? – устало спросил Ноилин, конечно, не у меня.

– Ты ей веришь, Хед? – задушевно спросила Элена, наклоняясь так низко, что почти касалась его волос.

– Она не соврала ни разу, – холодно ответил граф.

– Но всю ли правду она нам говорит? – задумчиво вторил гостье Молрой. – Мнится мне, что у этой девушки есть кое-что про запас…

– Всю! – закричала я от несправедливого обвинения, – Мне нечего скрывать! Все произошло совершенно случайно!

– Случайно король Мадурновос разрушил самый неприступный в мире город Касир, заехав вернуть жену после бала, – проворчал Ноилин, обреченно махая рукой, будто одно мое присутствие приносит несчастья.

Даже опустив глаза, я чувствовала пристальный изучающий взгляд графа. О чем он думает? Намерен ли он пришпилить пойманную бабочку на булавку или отпустить ее на волю? Я никак не могла понять, как он относится к тому, о чем я говорила. Его фразу «она не соврала ни разу» можно было понять по разному: не только как «я ей верю», но и «мне не удалось уличить ее во лжи», а это, признайте, совсем разные вещи. Я так устала оправдываться и доказывать свою невиновность, что дошла до полного безразличия к дальнейшей собственной судьбе. Случайность я или закономерность, а все, что меня сейчас волновало, так это то, когда все это закончится.

– Это судьба, – вдруг задумчиво сказала Элена, перехватив тон, заданный Ноилином, – о, у Судьбы много орудий. Особенно незначительных. Маленьких, полезных орудий. Камешков, попавших в башмак и в самый неподходящий момент впивающихся в ногу, когда ты убегаешь от погони. Монеток, оказывающихся фальшивыми именно в тот момент, когда требуется выкупить собственную жизнь… Разве не эти судьбоносные досадные мелочи иной раз полностью меняют всю нашу жизнь?

Я бросила удивленный взгляд на Элену, попутно заметив, что и граф, нахмурившись, поднял на нее глаза. Но она как ни в чем не бывало улыбнулась, оторвалась, наконец, от кресла и не спеша приблизилась ко мне, с непроницаемым лицом окидывая мою застывшую фигуру с головы до ног. Иолль хмыкнул и отошел в сторону, оставив меня наедине с этой элегантной красавицей. Я представила саму себя со стороны и невольно покраснела, почувствовав себя уродиной с багровым пятном от вчерашней пощечины на щеке и замарашкой: со вчерашнего сказочного появления из кухонного подъемника ни платье сменить, ни толком почиститься я так и не успела.

– Камешек так камешек, – вымученно улыбнулась я, – мне не привыкать. Вы еще чего-нибудь желаете узнать, господин граф?

А Ноилин молчал, безразлично глядя на нас.

Оживление и даже интерес, появившиеся на его лице во время разговора, исчезли, и он опять надел привычную хмурую маску недовольства и надменности. Я пожалела об этом. На какую-то секунду мне показалось, что под этой маской скрывается совершенно иной человек.

Но вот он в очередной раз скривился, судорожно сжав длинными пальцами синие подлокотники, и внезапно я с ужасом поняла: это уже не недовольство, это боль. Его мучил такой сильный приступ боли, что он едва сдерживался. На какое-то мгновение я так явственно ощутила эту боль, что от неожиданности отступила на шаг назад.

– Чего испугалась? – грубо бросил Ноилин, буравя меня глазами. – Я еще жив. Рано хоронить.

Глаза были бешено-злыми, губы стиснуты до белизны. «Пусть, пусть позлится, – чуть не плача, мстительно подумала я, в собственной злости обретая силы, – это как кровопускание: – дурную кровь спустит, глядишь – и легче станет». Я чувствовала все сразу: и злость на его грубость, и дикое отчаяние при виде страдающего человека, и жалость, которую он так успешно во мне подавлял.

С трудом отведя взгляд от лихорадочно поблескивающих глаз, я осмотрелась по сторонам. Никому и дела не было, что ему плохо, хотя я прекрасно видела: о его боли знали все. Никто не бросился на помощь, никто не сказал ни слова сожаления, не сделал ни одного успокаивающего жеста. Это было странно. Очень странно. Элена отошла от меня и не спеша уселась в кресло, Иолль отвернулся, глядя в окно, а Молрой принялся задумчиво изучать собственные ногти. И только Нарат подошел с бокалом вина, за который граф схватился с поразительной быстротой. Окунув бесцветные губы в рубиновую жидкость и сделав несколько глотков, он спокойно и почти вежливо сказал, будто и не было никакой боли:

– Ты можешь быть свободна, но тебе придется остаться в моих личных покоях, как бы ни неприлично это звучало. Надеюсь, после всего этого работать ты не разучилась?

Вот тебе и извинения за причиненные неудобства. Я коротко поклонилась и вышла.

* * *

…Мне разрешили, наконец, забрать вещи из комнаты в нижней части замка. Теперь я становилась поистине затворницей под бдительным присмотром Джаиля и Нарата и не скажу, чтобы меня это радовало. Был ли у меня выбор? Если, конечно, пошуметь, сослаться на договор, на приличия (я девушка все-таки незамужняя), может быть, что-то бы и вышло, но как-то не верилось. За последние дни я разучилась полагаться на вежливость и тактичность других, теперь придется полагаться только на себя.

Иолль любезно напросился проводить меня вниз. Слишком демократично ведущий себя граф Катэрскир никак не вписывался в мои представления о графах. Как оказалось, мои представления о них вообще ничего общего с самими графами не имели, хотя бы потому, что графа доселе я видела только одного, и был ли он типичным, я не знала. А потому делать выводы о том, как они должны себя вести, мне приходилось на основании впечатления от знакомых мне баронов и особенно баронесс. А уж им, смею вас заверить, и в голову никогда не придет якшаться с людьми иного круга подобным образом. Однако у графов все могло оказаться иначе.

В сопровождении Нарата мы шли по коридорам и лестницам, по которым теперь мне предстоит ходить ближайшие месяцев восемь-девять. Неужели совсем недавно я так хотела сюда попасть? Бойтесь желать: желания иногда сбываются, но каким страшным образом!

Нарат шел впереди, оставляя нам возможность (отнюдь не из деликатности, просто хорошо обученный слуга всегда знает, какое расстояние следует сохранять) поболтать вдвоем. Чем я и воспользовалась.

– Чем болен граф Ноилин? – в лоб спросила я, непроизвольно вцепившись в рукав Иолля, будто боясь, что он не ответит. Тот усмехнулся.

– Никто не знает.

– Так уж и никто?

– Возможно, потрать он это время на врачей да магов-целителей – что-нибудь бы и выяснилось, но, как ты поняла, наш Хед – человек упрямый. Ничьей помощи не примет, ничьего вмешательства не допустит. Думаешь, мы не пытались ему помочь? Пытались, и не раз, да все без толку.

– Что с ним случилось? – заинтересованно спросила я и осторожно добавила. – Это не секрет?

– Да не то, чтобы секрет, об этом трубили все газеты в королевстве! Но о его подвиге забыли уже через месяц. Вот она, слава человеческая! Чего бы ты великого ни сделал, всегда найдутся те, кому разговоры о модных шляпках, погоде и любовных похождениях гораздо ближе.

– Так что же он сделал? – мне не терпелось завершить его вступление и подвигнуть на рассказ по сути.

– Выиграл войну, которая благодаря ему закончилась довольно скоро. Не смотри на то, что он худ и бледен, таким он стал всего несколько лет назад, когда недуг совсем доконал его. Но он и сейчас как маг сильнее каждого из нас.

– Ты тоже… маг? – изумилась я.

– Да, – кивнул Иолль, – как и все остальные гости Хеда. Но десять лет назад Ноилин был полон сил и энергии. А знаний и решимости ему было не занимать, я ему и тогда в подметки не годился, а сейчас и подавно. Хоть он всего на несколько лет старше меня, – граф коротко глянул на мой округлившийся рот, сказавший «о-о-о!», – но по части магии сравним разве что со старейшими. Только опыта к тому времени было маловато, вот и попался он в ловушку.

Сколько же было Иоллю десять лет назад, если сейчас он выглядит моим ровесником? Впрочем, спросить я не решилась – у магов могут быть свои секреты, к которым лучше подходить без спешки. Узнаю как-нибудь потом.

– Как тебе известно, есть у нашего славного королевства Арнаха северный сосед – королевство Берной. И правил им некогда король Десарт III. Правил до тех пор, пока не был свергнут своим любимым генералом Лезендом Туттом, тут же провозгласившим себя новым королем. Только вот ведь незадача: узурпатору развернуться было негде. Берной – государство маленькое, на севере сплошные горы, на востоке – море без приличных бухт, а на юге и западе – Арнах. Лезенд Тутт не долго думал – поднял армию в ружье да и выступил в поход на вполне дружелюбного до сих пор соседа. Наш король Армидарах, отец нынешнего короля Веремиза, с советниками вдоволь похохотал над его замыслами да и послал пару корпусов, так, на всякий случай, в помощь маркграфу Фелуру, на земли которого первым делом вступил Тутт. Да не все так просто! Корпуса, как и сам маркграф, были разбиты в пух и прах. Наш король призадумался и отправил войск побольше. Тем повезло не больше предыдущих. В общем, пока Армидарах понял, что столкнулся с сильным противником, войск полегло немало.

Тогда-то и обнаружилось, что основной и тайной силой Тутта был один маг, которого мы знаем под именем Нталь. Этот самый маг поверг в ужас весь Совет магов Арнаха тем, что без особых усилий отбил атаки нескольких его членов, признанных боевых магов.

Однако пока Совет раздумывал, что бы лучше предпринять, обе стороны – и бернойская, и арнахская – собрали побольше войск и вывели их на поле боя. Ожидалось грандиозное сражение, кровопролитное, жестокое и абсолютно никому не нужное. И вот накануне боя один молодой, подающий надежды арнахский маг вдруг предложил решить дело старинным, традиционным магическим способом – один на один. Он взял, да и вызвал Нталя на поединок. Стороны удивились, но согласились.

Дуэлянты уединились в большой пещере под Дуормом, городком на границе с Берноем. А короли со своими советниками наблюдали за исходом поединка на ближайших высотах. Бой был тяжелый, поскольку грохотало и сверкало знатно. Но, ко всеобщей радости, победил арнахский маг, правда, с большим ущербом для собственного здоровья. Этим и закончилась последняя война, в которой участвовал Арнах, вошедшая в историю как «бернойский набег». Графа Хеда Ноилина, а этим арнахским магом, как ты понимаешь, был именно он, вознесли до небес, в Дуорме ему даже установили памятник. Такова официальная версия. Но на самом деле все было совершенно иначе…

– Как иначе? – удивилась я, но уже через секунду мне было не до рассказов: мы дошли до моей комнаты. Собираться пришлось недолго, и вскоре нагруженные доверху Нарат, Иолль и я покинули комнату, где я прожила целых два месяца. И, надо сказать, не совсем плохих.

– А что случилось на самом деле? – спросила я, из-за вороха узлов в руках с трудом нащупывая ступеньки ногами.

– Случилось где? – не понял Иолль, находившийся примерно в том же состоянии, что и я. Нарат сердито поглядывал на меня, и я прекрасно понимала его полный укора взгляд: как я посмела использовать его сиятельство в качестве простого носильщика?

– В Дуорме.

– А, это! Начнем с того, что никто никого не вызывал. У Нталя были свои счеты с Хедом. Они между собой кое-что не поделили. Весь этот дурацкий поход Тутта на Арнах был задуман Нталем только ради того, чтобы захватить Хеда, представляешь? И план его был прост и эффективен, как обыкновенная дубина. Когда Нталь достаточно побряцал перед Арнах ом оружием и продемонстрировал силушку, Армидарах был готов к тому, чтобы пойти на переговоры. Тайные переговоры.

Условие у Нталя было одно: Хед, упакованный и покорный. Король посчитал, что сделка вполне для него выгодна, поскольку почти ничего не стоила, кроме уговоров и мелкого подкупа, потихоньку надавил на главу Совета магов, светлейшего Гокала Шихра. Как они обрабатывали остальных членов Совета, история умалчивает, но не прошло и двух дней, как Ноилин оказался в простой и эффективной ловушке: с помощью одного его друга, ничего не подозревавшего о задуманном, Хеда выманили на север страны и схватили. Оглушенного и ничего не понимающего, его отправили к Нталю, но все пошло не так, как ожидали предатели. Он сумел вырваться из рук везущих его людей и узнать, какая участь его ожидала. И тогда Хед сделал то, чего от него не ожидали: напал на Нталя, и произошло это именно в Дуорме. Их поединок действительно был тяжелым, но что на самом деле произошло в пещерах у Дуорма, Хед никогда не рассказывал, да и спрашивать было просто бесполезно. Но он победил. Не вышел – его вынесли, израненного, окровавленного, изломанного. Несколько дней он был без сознания, но, к радости большинства, выжил. А уж когда пришел в себя, буря разразилась над всем Советом магов. Скандал попытались замять, в дело активно вмешался король, совершенно не желавший признавать свою причастность к подленькой продаже, а потому даже не пикнувший, когда прознавшие про предательство маги разогнали Совет и избрали новый. А Хед за свое геройство получил этот старый заброшенный замок, неизлечимый недуг, хромоту и уродливый шрам.

– А ты там был? – затаив дыхание, спросила я. Признаться, история меня поразила.

– Я? – усмехнулся Иолль, сгибаясь под тяжестью коробок. – Я и был тем другом, который его невольно предал.

Я тихо ахнула и рискнула спросить:

– Он тебя… простил?

– Говорит, что простил.

– Но ты не веришь?

– Он сильно изменился с тех пор, – уклончиво ответил Иолль. – Вот мы и пришли.

Он с видимым наслаждением сбросил поклажу у порога моей нынешней комнаты и откланялся:

– Ну, не буду тебе мешать…

Я с облегчением вздохнула: излишнее внимание всегда вызывало у меня смущение и неловкость, даже со стороны тех, с кем сразу же переходишь на «ты» и к кому испытываешь искреннюю симпатию. Впрочем, Иолль был единственным, кто здесь относился ко мне по-доброму, и я это ценила.

Для работы мне предоставили еще одну комнату, соседнюю со спальней. Их вообще здесь было слишком много, пустых, никем и никогда не занятых комнат. В иных стояла старая потертая мебель и пахло давно забытыми временами, в других – очень немногих – мебель была почти новой и роскошной, в третьих не было вообще ничего – голые мрачные стены и скучные каменные полы.

Нарат снисходительно внес вещи внутрь комнаты, равнодушно осмотрелся и молча вышел. Я никак не могла понять его отношения ко мне. Если с Джаилем все было ясно (хотя, признаться, и не совсем понятно, почему он так взъелся на меня с самого начала, чем я не угодила?), то Нарат удивлял меня невозмутимым равнодушием. За все время нашего знакомства он не сказал ни одного лишнего слова, кроме тех, без которых просто не обойтись. Мы, вроде, были по одну сторону баррикады, люди служилые, кому, как ни нам, держаться заодно, но все было наоборот. Меня держали на безопасном расстоянии: ко мне нельзя было относиться как к гостье, но и своей считаться я не могла. Я была для Нарата, как и для Джаиля, несомненной помехой сложившемуся образу жизни или, в лучшем случае, пустым местом. Меня демонстративно игнорировали, будто в отместку за то, что я отбирала у них сомнительное внимание их обожаемого хозяина, над которым они тряслись, как над античной вазой. Моим ошибкам радовались, на мои метания смотрели свысока, мои попытки примирения злорадно обходили стороной. За всю свою жизнь мне никогда не доводилось испытывать такого к себе отношения, я привыкла с людьми ладить, но эту непробиваемую стену отчуждения разрушить была не в состоянии. Меня заперли в одиночестве не просто в пустом крыле замка, меня отгородили от любого человеческого участия. Даже просить о помощи в самых простых вещах – узнать, к примеру, где что находится, я не могла, не переламывая себя и не унижаясь. Все бы ничего, к одиночеству я привыкла и с отчуждением бы справилась, если бы в верхней части замка, кроме нелюдимого хмурого хозяина и очень похожих на него двоих слуг, была бы еще хоть одна живая душа, которой я не кажусь заурядной кадкой с фикусом, стоящей посреди коридора.

«Ну ничего, – мстительно думала я, – и кадка иной раз бывает полезна. В качестве стенобитного средства».

…Расположить свой нехитрый скарб мне удалось быстро, и вскоре я уже сидела за работой, с привычной радостью ощущая обманчивую хрупкость иглы и гладкость натянутой на пяльцы ткани. Как ленивый сытый удав, золотой шнур послушно ворочался, зажатый моими пальцами, больше не пытаясь вырваться и нарушить идеальную четкость рисунка. Вышивание приводило меня в состояние равновесия и покоя, столь необходимого моей мятущейся душе.

Можно было бы сказать, что мое положение ничуть не изменилось. Я по-прежнему работала в одиночестве, если не считать того, что с этого момента прекращались вечерние посиделки на кухне с Мартой и Логаном. На время или навсегда – я не знала и очень хотела бы узнать. Теперь об этих двоих я вспоминала с куда большей теплотой и тоской, признавая, что из-за своего глупого любопытства потеряла последние радости пребывания в этом замке.

Кстати, подумав о кухне, я вспомнила и о том, что неплохо бы подкрепиться, однако, как это сделать и куда идти, мне никто не сказал. А если и говорил, то это как-то вылетело у меня из головы. В надежде найти Нарата и выяснить у него все остальные, до сих пор не доведенные до моего сведения (или забытые) обстоятельства моего здесь заточения я прошла по коридору, в конце которого находились мои комнаты, миновала изящную лестницу с пролетами, заставленными фривольными скульптурами, и медленно побрела по длинной галерее, начинавшейся сразу после поворота.

Эта часть замка была более-менее сносно обставлена, а иные комнаты даже удивляли своим пышным убранством, что подозрительно напоминало цветение одинокой, но роскошной розы среди полевых ромашек и лопухов. Доставшаяся мне в соседство галерея и вовсе походила на заморскую орхидею: чопорная и официальная, да скорее искусственная, чем живая, она удивляла кричащей роскошью и бестолковым сочетанием предметов искусства, натыканных, словно поганки на лесной опушке.

Я разглядывала томные лица давно умерших графинь с белыми покатыми плечами и орлиные взоры самовлюбленных графов, чьи портреты украшали стены галереи между высокими узкими зеркалами, и ломала голову: родственники ли это графа Ноилина или достались ему в придачу к замку. Я поглаживала изящные фарфоровые статуэтки бегущих оленей и лежащих собак, рассматривала причудливые рисунки инкрустированных деревом столиков…

– Не вмешивайся в это, – внезапно сказали где-то совсем рядом. От неожиданности я привычно бросилась удирать, но до противоположного конца галереи было слишком далеко, поэтому пришлось просто спрятаться за ближайшую портьеру. Я не успела даже сообразить, зачем это сделала, ведь теперь вроде никто не запрещал мне ходить по коридорам, но привычки так просто не сдаются. К тому же я прекрасно знала, чей нелюбезный хриплый голос только что приказал кому-то не вмешиваться.

– Ладно, если тебе это так неприятно, я не стану, – осторожно возразил другой, и я узнала Иолля, – но Хед, неужели и историю с покушением оставить без внимания? Если уж на то пошло, то отравить собирались не одного тебя.

Голоса неуклонно приближались и послышались совсем недалеко от меня.

– А что с ней разбираться? – равнодушно осведомился граф Ноилин. – И так все ясно.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что знаешь, кто это сделал? Ты по-прежнему подозреваешь эту девушку, Кассандру?

И тут я услышала небывалое – граф смеялся. Тихо, приглушенно, сдавленно хохотнул, отчего я чуть не вышла из своего укрытия: уж больно посмотреть хотелось.

– Она наивна и поразительно беспечна, Иолль, но она не убийца, – чуть погодя иронично сказал он, – авот невольной соучастницей и даже жертвой убийства стать может, и все из-за своего неуемного любопытства.

Надо сказать, у меня ноги подкосились и я едва устояла на ногах: как пить дать, он прекрасно знал, что я его слышу! Мне показалось, что эти слова были сказаны специально для меня, хотя ничто не выдавало моего присутствия – ткань, за которой я пряталась, была темно-зеленым бархатом, плотным, толстым, непросвечивающимся бархатом, уложенным в складки, способным спрятать и не одну меня. Я сжалась в комок, прислонившись к стене и не дыша, и с ужасом ожидала только одного: портьера сейчас одернется и я попаду под обстрел презрительных темных глаз. Жертвой убийства я могла стать прямо сейчас.

– Но эти ее странные оправдания, тебя они не насторожили? Несуществующая Тильда…

Я едва удержалась на месте за портьерой.

– А ты попробуй поверить и посмотри на все с другой стороны.

– Ты знаешь что-то такое, чего не знаю я, – подозрительно произнес Иолль, не спрашивая, а просто констатируя, – но говорить, естественно, не станешь.

– У тебя тоже есть голова на плечах, – язвительно ответил граф Ноилин, и я судорожно перевела дыхание – голос удалялся, равно как и звук шагов хромающего человека, – а если у тебя есть еще и желание, можешь поискать неизвестного злодея. Только не слишком увлекайся. Можешь взять девушку с собой. Вреда от ваших поисков не будет, но пользы тоже.

– Ты разрешаешь? – недоверчиво спросил Иолль – Почему?

– Почему? – равнодушно переспросил Хед. – Возможно, вы сможете узнать что-то полезное для себя самих.

– Но не для тебя?

– Нет. Потому как ты, любезный мой Иолль, – прохрипел граф Ноилин и судорожно закашлялся, – убийцу не найдешь.

Иолль заспорил, голоса затихли вдали. Исчезли даже отзвуки неровных шагов, когда я рискнула выглянуть наружу.

Вот, значит, как. Несуществующая Тильда. Мне не только не поверили, но и Тильду не нашли. Это, конечно, все сильно усложняло. Но мысль о том, что граф Ноилин не считает меня убийцей, успокаивающе грела сердце. Значит, не все еще потеряно.

Постепенно мысли мои приняли совсем другой оборот.

Наивна, говорит, и поразительно беспечна. Любопытна. Что ж, нелестная оценка, к этому и прибавить нечего.

К счастью, я думала о себе иначе, а если уж говорить прямо – то с точностью до наоборот. Во-первых, я никогда не любила совать нос в чужие дела, а если это происходит со мной здесь на каждом шагу, то это вовсе не моя вина. Во-вторых, всегда старалась быть благоразумной и рассудительной, хотя иной раз мой разум не успевает за скоростью происходящих событий и ему приходится полагаться невесть на что, но только не на себя. В-третьих… В-третьих, он ошибался: я далеко не так наивна, какой кажусь на первый взгляд. Далеко не так. Но доказывать это ему я не собиралась. Время все расставит по своим местам.

* * *

Был чудный тихий вечер, когда сумерки спустились уже с небес, но еще не упали на землю. Воздух был свеж и прозрачен, одаривал богатыми ароматами опадающей листвы. Мы бродили по заросшим тропинкам сада, незамысловатыми кругами огибая небольшую рощицу пылающих кленов, живописно раскинувших разукрашенные ветви, но я была слишком потрясена, чтобы замечать красоты золотой осени. Иолль осторожно пытался придерживать меня под руку, но нервно отодвигался, стоило мне сделать резкое движение, и больше молчал, чем говорил. Он раздумывал о чем-то своем или ждал, когда, наконец, я приду в себя.

А сделать это было не так-то просто. Полдня мы бродили с ним от дома к дому, от человека к человеку, мы расспросили всех обитателей Прилепок. Иолль лично обошел и внимательно осмотрел все комнаты нижнего замка, где мы были с Тильдой, и его лицо принимало все более и более хмурое выражение. Он пристрастно расспрашивал Марту и Логана. Удивительно расторопный по такому случаю, злорадно ухмыляющийся Джаиль успел даже съездить в Мокдус, село у реки, но ничего нового не сообщил.

Тильды не просто нигде не было. Ее вообще здесь никогда не бывало. Девушку ни с таким именем, ни с такой внешностью никто, кроме меня, не видел. Ни в замке, ни в Прилепках, ни в селе. Никто. Никогда. Вера в ее добропорядочность умерла вместе с моим благодушием.

– Я ведь не сошла с ума? – с содроганием спросила я, отгоняя от себя видение настороженной Тирты, крадущейся по лестнице. Это меня ждет? Это мои ближайшие перспективы? Пришлось срочно брать себя в руки. – Они не могли сговориться?

– Нет, Кэсс, думаю, нет, – рассеянно ответил Иолль, все еще погруженный в собственные раздумья.

– Но это единственное, чем можно объяснить то, что Тильду никто не видел! – горячилась я. – Зато я ее видела. Так же отчетливо, как вижу тебя. И это больше не обсуждается, – ткнула я кулаком в широкую грудь, как только Иолль попытался возразить. В ответ он только озадаченно поджал губы.

– У меня есть два объяснения случившемуся. – нервно вышагивала я между кленами. – Первое – Тильду просто не заметили. Второе – она всех подкупила или запугала. Марте, например, пригрозила навредить Тирте, Логану предложила что-нибудь ценное или… ну, не знаю, да и не важно. Признаться, первое мне нравится больше. Стража у ворот спит себе в шапку – там хоть стадо коров переводи, а никто и не заметит. Сама убеждалась. А может, и видел ее кто, да не признался. Из молодых стражей кто-нибудь вполне мог купиться на уговоры Тильды, – я улыбнулась, вспомнив бьющую через край энергию жизнерадостной девушки, устоять перед которой даже мне было трудно, – и пропустить ее. А осознав, что это может выйти ему боком, предпочел промолчать.

– В любом другом случае я бы восхитился твоей безупречной логикой, – усмехнулся Иолль, – но не в этом.

– Почему? – подозрительно спросила я.

– Если стража спит или отсутствует, это не значит, что Самсод стоит нараспашку. Это все-таки жилище мага, и весьма сильного мага. Его охраняют не только каменные стены, но и мощные заклятья. Никто без особого на то соизволения Хеда войти туда не сможет.

– Так уж и никто? – растерялась я.

– Разве что твоя Тильда – искусный и умелый маг, только тогда у нее есть шанс попасть в нижний замок. Про верхний замок я не говорю – вход туда запечатан еще более мощными заклятьями. Ты помнишь, как впервые увидела ее, что она делала?

– Уборку… точнее, делала вид, что убирает.

– И между делом щупала стены? Она искала вход в верхний замок, Кэсси. Она прекрасно знала, что творит.

Ну, в том, что она все прекрасно спланировала, я уже не сомневалась. Как бы ни досадовала я на собственную легковерность, следовало признать, что вокруг пальца обвели меня знатно. Но маг? Ничего магического в ее действиях я не находила. Ну, катари рабс приволокла. Ну и что с того?

– Тильда – маг, не сомневайся, – опять закивал головой Иолль.

Я неуверенно пожала плечами: не убедил, мол.

– К тому же, если маг достаточно силен и опытен, ему необязательно являться в своем собственном виде.

– Как это? – удивилась я.

– Есть по меньшей мере два способа изменить свою внешность. Один – превращение. Маг полностью становится тем, в кого превращается. Меняется все, ты даже мыслить начинаешь, как то, во что оборачиваешься. Превратившись в птицу, ты сможешь летать, превратившись в мышь, ты пролезешь в любую щелку. Но, чтобы принять чужой облик, тебе понадобится много сил, опыта и знаний. В общем, это очень трудное и кропотливое колдовство, потому-то обычно маги редко используют его – слишком уж хлопотное это дело. Да и не каждый это умеет. Однако, чтобы скрыть свое лицо, есть способ попроще, полегче. Надеть личину, набросить иллюзию. Я остаюсь самим собой, но ты видишь меня так, как я хочу. Я не стану больше или меньше по размеру, в щелку не протиснусь и летать не смогу, но мой новый облик обманет тебя не хуже фокусника. Иллюзия недолговечна, заклятье постоянно надо обновлять, но это малая плата за изменение облика. Неискушенный человек подвоха и не заметит.

– Неужели и вправду не замечу? – с досадой произнесла я.

– Хочешь убедиться? – ехидно улыбнулся Иолль и отошел на несколько шагов назад. На пару секунд он скрылся за деревом, а когда вышел…

Передо мной стоял граф Ноилин.

Я не вскочила, не вскрикнула, не пошевелилась. Я застыла в паническом ужасе. От страха мое тело примерзло к каменной скамейке, сердце ухнуло куда-то вниз, да там и осталось. Дыхание намертво перехватило, я не могла ни вздохнуть, ни охнуть, будто меня сильно ударили под ложечку. Ничто меня не могло поразить больше. Мысли остановились.

– Кэсси, малышка, это же я, – пробормотал испуганный и совершенно сбитый с толку Ноилин голосом Иолля, – Что с тобой?

Он нагнулся и взял меня за плечи, чтобы встряхнуть, но от легкого прикосновения я только ударилась в панику и лихо влепила ему пощечину. А потом расплакалась, то ли испугавшись того, что сделала, то ли от облегчения, что шок прошел.

– Ну-ну, Кэсси, стоило ли так волноваться? – сердечно и совершенно растерянно успокаивал меня Иолль минуту спустя, сидя в собственном облике рядом со мной на скамейке и по-дружески приобнимая меня одной рукой, а другой машинально потирая побитую щеку. – Ты что же, так его боишься?

Я была не просто в полном смятении. Я была в отчаянии от того, что произошло. Мне было стыдно. Влепить пощечину! Что-то в последнее время я стала руки распускать, а ведь раньше даже не подозревала о таких своих способностях. Да я совершенно не могу держать себя в руках! Где мое хваленое благоразумие и сдержанность?

Я же его не боюсь. Тогда почему такой ужас парализовал меня, когда я увидела графа Ноилина перед собой? Я же знала, что это иллюзия. Почему здравый смысл сразу же героически погиб, стоило только Иоллю в новом обличии сделать шаг в мою сторону?