Читать книгу Последний свидетель - Анна Светлова - Страница 2

2.1

Солнечный луч пронзил пыльный воздух и ослепительно полыхнул на металлической табличке: «Павел Рахманов. Психотерапевт». Блеск был таким ярким, что я невольно зажмурился.

Неделя упорной работы – и пыльный склад начал напоминать кабинет. Диван цвета морской волны – единственное яркое пятно в этой серости – казался островком в океане моих сомнений. Я потёр затёкшие пальцы и отступил от книжной полки. Кресло напротив дивана словно замерло в ожидании первых исповедей. Стеллажи с потрёпанными томами Фрейда и Юнга молчали, как свидетели, которые ещё не знают, какие тайны им предстоит хранить.

«Неплохо для начала», – пробормотал я, поправляя покосившийся диплом в пластиковой рамке. Стекло неприятно холодило пальцы.

«Осталось дождаться первых… э-э… клиентов», – мысленно поправил я себя, усмехнувшись собственной циничности.

Резкий стук в дверь разорвал тишину. Звук был слишком властным, слишком уверенным для случайного посетителя.

– Открыто! – отозвался я, машинально стряхивая пыль с ладоней.

Женщина на пороге держалась так, будто привыкла, что двери перед ней распахиваются сами. Лет пятидесяти, но выглядела на сорок – пластическая хирургия и дорогие процедуры умеют творить чудеса. Светлые волосы уложены с хирургической точностью, каждый завиток на своём месте. Костюм от-кутюр сидел как вторая кожа. Взгляд – оценивающий, цепкий, как у хищника.

– Добрый день! – в её голосе, полном натянутой радости, проскальзывали стальные нотки власти. Она шагнула в кабинет, не дожидаясь приглашения. – Вы, должно быть, Павел Андреевич?

Она протянула руку – рукопожатие было холодным, как мрамор.

– Елена Петровна Соколова, председатель городского совета. – Её улыбка не коснулась глаз. – Решила лично поприветствовать нового… – пауза растянулась, – …специалиста в нашем городе.

Я натянул профессиональную улыбку – маску, отточенную годами работы с людьми, которые лгут даже самим себе.

– Приятно познакомиться. Да, я только закончил с обустройством. – Голос звучал ровно. – Надеюсь, буду полезен.

– О, мы в этом не сомневаемся, – она понизила голос до интимного шёпота, и воздух в кабинете словно сгустился. Её взгляд скользил по стенам, книгам, диплому – оценивая каждую деталь. – В таком маленьком городке, как наш Тихозерск, хороший психотерапевт нужен больше, чем может показаться на первый взгляд.

Она замолчала, и в этой тишине я услышал собственное сердцебиение.

– Ваша репутация, Павел Андреевич, говорит сама за себя, – продолжила она. – Ваши работы по травматическим расстройствам… весьма заметны.

Моя профессиональная интуиция завыла, как сирена воздушной тревоги. Эта женщина знала слишком много.

Она пришла не знакомиться. Она пришла меня предупредить.

«О чём, чёрт возьми?» – пронеслось в голове.

Дверь заскрипела так жалобно, словно сам дом протестовал против вторжения. В проёме появился мужчина, заполнивший собой всё пространство. Коренастый, с седыми усами и взглядом из-под кустистых бровей.

А, Фёдор Михайлович, и вы здесь? – в голосе Елены Петровны прозвучало явное облегчение, как будто её спасли от неприятного разговора. – Знакомьтесь, Павел Андреевич, это Фёдор Михайлович Кузнецов, ваш арендодатель и бывший начальник местной полиции.

– Ну зачем же так официально? Можно по-простому, Фёдор, – мужчина протянул руку, и я почувствовал, как его ладонь словно высасывает из моей тепло. Сухая, жёсткая, с грубыми мозолями. Его взгляд скользил по кабинету, как сканер, считывая каждую мелочь: угол наклона диплома, расстояние между креслами, даже то, как я поставил ручку на столе. Холодок пробежал по спине – так обычно изучают место преступления. – Неплохо обустроились за пару дней. Вы уж извините, что не смог выделить вам что-то более подходящее.

– Ничего, мне вполне сойдёт, – ответил я.

Воздух сгустился, как перед грозой. Я почувствовал, как меня препарируют взглядом.

– Я привык работать эффективно, – продолжал я, и собственный голос показался мне чужим, далёким.

– Это хорошо, – кивнул Фёдор, и его усы дрогнули, как крылья мёртвой мухи. – Нам здесь нужны хорошие специалисты. Особенно такие, что умеют молчать, – казалось, добавил он в своих мыслях.

Опять это проклятое «нам». Кто такие «мы»? Тайное общество? Секта?

– Кстати, я хотел бы записаться к вам на следующей неделе, – вдруг выпалил он.

Бывший полицейский идёт к психотерапевту – что тут такого? Но тревога нарастала с каждой секундой, сжимая горло невидимой рукой.

– Надеюсь, это не проблема? – он наклонил голову.

– Вовсе нет. Буду рад помочь, – я попытался разгадать, что творится за этим взглядом. Но там была только пустота – чёрная, бездонная, как колодец, в котором отражался лишь мой собственный страх.

– Вот и хорошо, – Елена Петровна поднялась, и её каблуки цокнули по полу. – Знаете, Павел Андреевич, в маленьких городах новости разлетаются быстро. Уверена, что уже к концу недели у вас будут первые клиенты.

– А если возникнут какие-то проблемы с помещением – обращайтесь, – Кузнецов протянул мне визитку. Она была потёрта по краям и испачкана чем-то неопределённым, словно её достали из кармана рабочего. – Я живу в соседнем доме.

«Соседний дом. Значит, за мной будут наблюдать», – решил я. Каждый мой шаг, каждое слово… всё будет под контролем.

– Добро пожаловать в Тихозерск, – его голос внезапно обрёл бархатную мягкость, почти отеческую нежность. Когда хищник мурлычет, жертва должна бежать. – Надеюсь, вам у нас…

Пауза растянулась. В этой тишине я различил тиканье настенных часов, назойливое жужжание мухи, бьющейся о стекло, и собственный учащённый пульс.

– …понравится.

Мне показалось, что он хотел сказать что-то совсем другое. Что-то зловещее и угрожающее.

Когда дверь закрылась, я остался один с визиткой в руках. Кабинет вдруг показался огромным и пустым, а я остался крошечной фигуркой в центре этой пустоты, запертой в клетке, стены которой сжимались с каждой секундой. Тишина навалилась свинцовой плитой, выдавливая воздух из лёгких. За окном ветер завыл, швыряя листья в стекло, словно кто-то отчаянно пытался прорваться внутрь.

Что за дьявольщина здесь творится? Почему местная власть лично навещает никому не известного психотерапевта, и зачем бывший полицейский, от одного взгляда которого кровь стынет в жилах, сдаёт мне помещение и тут же записывается на приём?

Я подошёл к окну, стараясь не скрипеть половицами. Внизу Елена Петровна и Фёдор стояли у чёрной «Тойоты» – слишком близко, словно заговорщики, делящие добычу. Их головы были склонены друг к другу, губы едва шевелились.

«Секретничают», – решил я. Но о чём?

Она резко вскинула голову, словно почувствовала мой взгляд и посмотрела прямо на моё окно. Я инстинктивно отступил, прижавшись спиной к стене. Словно знает, что я наблюдаю.

Тихозерск на первый взгляд показался мне сонным озёрным городком, где единственная опасность – комары да скука. Но каждая клеточка моего тела кричала: под этой обманчивой гладью кипят подводные течения. Здесь тонут не от неумения плавать – здесь топят.

«Павел, не выдумывай, это просто совпадения, тебе нужно отдохнуть», – шептал он.

Но интуиция, мой верный, но зачастую игнорируемый советчик, била тревогу, крича, что здесь не всё чисто. Что-то зловещее скрывается за фасадом этого тихого городка.

Я ещё раз взглянул на визитку.

«Фёдор Михайлович Кузнецов. Частные услуги». Какие ещё услуги? Какие тёмные секреты скрывает этот человек?

Я сел в кресло и попытался успокоиться. Может, я просто перенервничал после переезда? Может, ищу проблемы там, где их нет?

Мой разум твердил, что всё это совпадения, игра воображения. Но запах табака и машинного масла, витавший в воздухе, никак не давал мне покоя. И этот взгляд Кузнецова… взгляд человека, который видел слишком много.

Я остался. Потому что любопытство оказалось сильнее страха. А ещё… потому что я всегда бежал навстречу опасности.

И это была моя первая ошибка в Тихозерске. И далеко не последняя.

2.2

Первая неделя практики обрушилась на меня, как снежная лавина: после затянувшейся тишины – оглушительный грохот. Я едва успел прикрепить кнопками расписание, напечатанное кривым шрифтом на пожелтевшей бумаге, к скрипучей двери, как телефон завибрировал в кармане, словно живое существо, требующее немедленного внимания.

– Алло? – в трубке раздался женский голос, надломленный, с дрожью на каждом выдохе. Голос отчаяния, пропитанный бессонными ночами и тихими рыданиями.

– Можно… можно записаться к вам? Желательно сегодня. Или завтра. Как можно скорее.

В её голосе дрожала паника – та самая, от которой люди срываются на истеричный шёпот и набирают номер скорой в три часа ночи. Что-то случилось. Что-то серьёзное. Что-то, что не давало ей дышать.

К вечеру понедельника в моём ежедневнике уже значилось пять имён на ближайшие дни. Пять загадок маленького Тихозерска. Пять человек, отчаянно нуждающихся в помощи.

В Москве у меня тоже не было проблем с клиентами, но здесь… Словно весь город только и ждал появления психотерапевта, как приговорённые к смерти ждут священника. Словно все давно нуждались в последней исповеди, в возможности вывалить свои грехи и кошмары на чужие плечи.

***

– Марина Викторовна, проходите, – я распахнул дверь первой клиентке, стараясь излучать спокойствие и уверенность.

Женщина лет сорока переступила порог так, будто под ногами простирался тонкий лёд над бездонным омутом. Каждый шаг – проверка на прочность, на устойчивость этого нового, неизведанного пространства. На ней было выцветшее ситцевое платье, явно не по размеру, и стоптанные туфли с облупившимся лаком. Волосы, туго стянутые бухгалтерской резинкой, лишь подчёркивали болезненную худобу и измождённые черты лица. Вокруг глаз залегли глубокие тени, выдавая бессонные ночи. Взгляд метнулся по кабинету – быстро, нервно, как у загнанного зверя, ни на чём не задерживаясь. Задержался, лишь на секунду, на пыльном томике Фрейда. Что она ищет? Подтверждение своим страхам? Или надежду на спасение?

– Присаживайтесь, где вам удобно, – я кивнул на диван, наблюдая, какое место она выберет. Это многое могло рассказать о её состоянии.

Женщина опустилась на самый край дивана цвета морской волны, сжимая потёртую сумку, будто та была последней связью с реальностью, якорем, удерживающим её на плаву. От неё пахло дешёвыми духами и страхом – кислым, липким, въедливым. Этот запах я знал. Он преследовал меня в детстве, когда мама ждала отца с работы, а он всё не приходил, и в воздухе висело напряжение, готовое взорваться в любой момент. Я поморщился, отгоняя воспоминания, и собрался с мыслями. Сейчас нужно помочь ей. Забыть о собственном прошлом, сосредоточиться на её настоящем.

– Я никогда раньше… – она запнулась, облизнула пересохшие губы. Трещинки, словно карта засушливой земли, выдавали нервное напряжение. – У нас в городе не было психотерапевта. Не знаю, с чего начать.

Её пальцы теребили ручку сумки – нервно, механически, как чётки. На безымянном пальце белела полоска от обручального кольца, выделяясь на фоне грязной, неухоженной кожи. Недавно сняла. Или потеряла. Мой разум, обученный распознавать малейшие признаки лжи, уже начал работать, анализируя её жесты, мимику, запах. Но что-то мешало. Что-то в её взгляде… что-то знакомое и пугающее.

– Начните с того, что привело вас сюда, – я улыбнулся, стараясь не выдать, что заметил её мимолётный взгляд на мои руки. Искала обручальное кольцо? Что ж, для многих замужние психотерапевты кажутся более надёжными – меньше личных драм, больше эмпатии. Им невдомёк, что личные драмы – мой хлеб.

Но я-то знал: обручальное кольцо не гарантия отсутствия демонов. Скорее, маскировка.

История полилась, как вода из прорванной трубы в промёрзшем подвале. Типичная, казалось бы: конфликты с подростком-сыном, непонимание, крики, хлопанье дверями. Но в каждом слове, в каждой интонации чувствовалась фальшь. Салфетка в её руках превратилась в мокрый комок. Казалось, она пытается выжать из неё последние капли правды.

– Он совсем отдалился, – шептала она, и в её голосе слышалось эхо пустой квартиры, где давно никто не смеётся. Квартиры, пропитанной запахом затхлости и одиночества. – Раньше мы были так близки, а теперь… Вчера я нашла в его рюкзаке сигареты. «Беломор». Представляете? Четырнадцать лет, а уже курит эту гадость.

«Беломор». Сигареты моего деда. Жёсткие, как наждачная бумага. Что за подросток курит «Беломор»? Это же сигареты стариков, переживших войну. Может, он пытается казаться старше? Или пытается заглушить какую-то боль, которую ему не с кем разделить? И почему именно «Беломор»?

Я слушал, отмечая ключевые моменты, но что-то царапало подсознание острыми когтями. Её рассказ был похож на тщательно склеенный пазл, в котором не хватало нескольких ключевых элементов. В её рассказе были пробелы – чёрные дыры, места, где она спотыкалась, отводила взгляд, меняла тему, словно обходила минное поле. Профессиональная интуиция подсказывала: она говорит не всю правду. Даже не половину. Что она скрывает? И почему мне кажется, что я уже где-то это видел? Дежавю? Или просто профессиональная деформация?

– А отец мальчика? – спросил я осторожно, наблюдая, как её лицо становится восковой маской. Словно жизнь покинула её, оставив лишь хрупкую, безжизненную оболочку. В этот момент она была похожа на загнанную в угол птицу, готовую вырваться на свободу любой ценой.

Марина замерла, как лось в свете фар грузовика, несущегося на полной скорости. Её дыхание сбилось, зрачки расширились – классические признаки острого стресса. На коже выступил холодный пот. Она словно пыталась убежать от вопроса, раствориться в воздухе, но пути назад уже не было.

– Его нет, – выдавила она сквозь сжатые зубы. – Давно нет.

– Умер?

– Нет. Просто… нет.

Пауза повисла в воздухе, тяжёлая, как грозовая туча, готовая разразиться ливнем. За окном ветер швырял жёлтые листья в стекло – они прилипали, как мёртвые бабочки, оставляя влажные отпечатки, похожие на следы слёз.

– Знаете, – сказал я, когда Марина выговорилась, выплеснув свою тщательно отредактированную версию событий, – подростки как глубоководные рыбы – им нужно пространство и определённое давление одновременно. Слишком много свободы – потеряются в темноте, слишком много контроля – задохнутся от недостатка кислорода.

Она кивнула механически, как заводная кукла с выключенным мотором. Я видел: мои слова не проникают сквозь её броню, отскакивают от невидимого щита, словно горох от стены. Её глаза оставались мёртвыми, безразличными, как у манекена в витрине заброшенного магазина. В них не было ни отчаяния, ни надежды – лишь пустота, такая же бездонная, как колодец, из которого невозможно выбраться.

В том месте, где прячутся настоящие монстры. Где они пируют, наслаждаясь страданиями своих жертв.

– Павел Андреевич, – вдруг выпалила она, и в её голосе прозвучала лёгкая тревога, – а вы… вы никому не расскажете? То, что я здесь была? Просто… ну, понимаете, я не люблю эти разговоры за спиной.

– Конечно, нет. Это врачебная тайна.

– Даже… никому-никому?

Холодок пробежал по спине. Что за странный вопрос? Неужели её настолько заботит мнение окружающих? Хотя, возможно, в маленьком городе это и неудивительно.

– Марина Викторовна, вас что-то беспокоит? Кроме сына?

Она словно слегка вздрогнула от моего вопроса.

– Что вы, что вы, Павел Андреевич! Просто… понимаете, у нас тут все друг друга знают. И иногда, знаете, люди склонны преувеличивать и придумывать. Не хотелось бы… лишних разговоров. Она немного помялась, поправила платок на плечах. Мне показалось, что она слишком пристально смотрит на мои руки, как будто оценивает, как я реагирую на её слова. – Ну, ладно. Простите, если я показалась вам странной. Просто… накрутила себя, наверное.

Когда дверь за ней закрылась, я остался один с каким-то неясным чувством. Что-то было не так, но что именно? Её слова казались вполне логичными, но в них чувствовалась какая-то недосказанность, словно она говорила не всё. Марина Викторовна явно что-то утаивала, но что именно – понять было сложно. Может, и правда просто боялась сплетен?

Я подошёл к окну, чувствуя лёгкую прохладу от стекла. Внизу, у подъезда, стояла тёмная «Тойота». За рулём, окутанный дымом сигареты, сидел мужчина. Невозможно было разглядеть его лицо в полумраке, но что-то в его неподвижной позе казалось… настораживающим. Марина вышла из подъезда. Я заметил, что она слегка расправила плечи, как будто сбросила с себя какое-то напряжение. Шла ровнее, увереннее, чем когда заходила. Села в машину, не оглядываясь. Водитель завёл мотор. Машина тронулась, растворяясь в потоке редких автомобилей. А я остался стоять у окна, пытаясь понять, что же всё-таки произошло. И почему у меня такое странное ощущение, будто за мной наблюдают.

2.3

Вслед за ней пришли другие. Как мотыльки на свет, летящие навстречу гибели.

Учительница Светлана Петровна села напротив меня, сжимая в руках мятый носовой платок с вышитыми васильками. Профессиональное выгорание читалось на её лице, как эпитафия на надгробии. Глаза – два потухших фонаря в заброшенном переулке, где ветер гоняет мусор и давно никто не решается пройтись в темноте.

– Тридцать лет учила детей любить литературу, – монотонно, как заезженная пластинка, произнесла она. – А теперь смотрю на них и думаю: зачем? Всё равно вырастут и забудут. Всё равно станут как все остальные, бездушные потребители, зомбированные экранами телевизоров.

– А что изменилось? – я подался вперёд. – Когда началось это чувство пустоты? Что стало той каплей, которая погасила огонь?

Светлана Петровна замерла, уставившись в пол, словно пытаясь разглядеть там ответ на свой вопрос. Или, наоборот, скрыть от меня то, что она знает. Пальцы сжались вокруг платка так сильно, что костяшки побелели, как мел. Потом – тихо, почти неслышно произнесла:

– Не помню.

Опять эта чёртова недосказанность. Опять обрыв на самом интересном месте, словно кто-то специально вырезал кусок плёнки из фильма.

Я почувствовал, как по позвоночнику ползёт холодок. Что за эпидемия забывчивости охватила этот город?

***

Молодой мужчина – Алексей – двадцать восемь лет, но выглядел на все сорок – сидел, обхватив колени руками. Защитная реакция психики – попытка спрятаться от ужаса реальности, свернувшись в эмбриональную позу. Позу зародыша, надеющегося вернуться в безопасное лоно матери. Его взгляд был прикован к одной точке на полу, словно там была бездна, готовая его поглотить. Или портал в другой мир.

– Я просыпаюсь от собственного крика, – начал он – Каждую ночь. Крика, полного ужаса и отчаяния.

Кошмары преследовали его давно, но последние полгода превратились в настоящую пытку. Всегда один и тот же сон. Сон, который преследует его, не давая ему покоя.

Кто-то за спиной произносит детскую считалочку: «Раз, два, три, четыре, пять. Я иду тебя искать…»

Оборачивается – никого. Но дыхание становится громче, ближе, словно смерть наступает на пятки, и ледяной ветер шепчет его имя. Смерть, принявшая облик детской считалочки.

– Что случилось полгода назад? – я наклонился вперёд. Мой вопрос прозвучал слишком резко, словно выстрел.

Алексей вздрогнул, словно я ткнул его раскалённым прутом, и запах страха в кабинете стал почти осязаемым.

– Ничего особенного. Обычная жизнь, – пробормотал он, но его тело кричало об обратном. Он дрожал, как осиновый лист на ветру, готовясь сорваться и упасть в бездну.

Ложь. Его зрачки расширились, как у наркомана под кайфом, кадык судорожно дёрнулся, словно он пытался проглотить правду, но она застряла в горле костью.

– Алексей, кошмары не берутся из пустоты, – я говорил медленно, отчеканивая каждое слово. – Что-то их запустило. Что-то конкретное. Какое-то событие, какое-то воспоминание.

– Может, просто… переутомление на работе? – он избегал моего взгляда, словно боялся, что я увижу в его глазах отражение его кошмаров. В его глазах я увидел только страх и отчаяние.

Он работал в местном лесхозе. Знал каждую тропинку в окрестных лесах, каждое дерево, каждый овраг. И именно лес снился ему в кошмарах. Лес, полный теней и ужасов, где кто-то охотится на него. Лес, который стал для него символом смерти.

Я смотрел на него и чувствовал, как пазл медленно складывается в моей голове. Марина с её ложью о сплетнях. Светлана с её внезапной амнезией. Алексей с его лесными кошмарами. И над всем этим – тень чёрной «Тойоты» и холодные глаза Фёдора Кузнецова. Связующее звено.

Что они все скрывают? Какую тёмную тайну хранит этот проклятый город? И почему я чувствую, что она дышит мне в спину? Почему мне кажется, что я уже давно не один? Что за мной следят?

***

Здесь, в Тихозерске, каждый сеанс заканчивался ощущением недосказанности, словно пациенты сознательно обрывали нить повествования, скрывая самое главное. Как айсберг – видна только верхушка, а основная масса скрыта под водой, готовая потопить любого, кто осмелится нырнуть глубже. И я, кажется, уже набрал в лёгкие слишком много воды.

К концу недели телефон стал звонить всё чаще, раздражая своим назойливым трезвоном. В продуктовом магазине кассирша смотрела на меня с любопытством, словно видела впервые, хотя я ходил туда каждый день. Или, скорее, видела во мне что-то новое, что-то, чего раньше не замечала. В аптеке фармацевт заговорщически подмигивал, предлагая скидки на снотворное, словно знал, что мне это скоро понадобится. Слава распространялась быстрее лесного пожара, пожирая остатки моего спокойствия и личного пространства.

В пятницу вечером, закрывая кабинет и опуская скрипучие жалюзи, я почувствовал странное опустошение. Люди раскрывались передо мной, доверяли свои тайны. Но что-то не давало покоя – навязчивое чувство, что все эти проблемы – лишь тонкий слой пыли на поверхности, а настоящая тьма скрывается где-то глубоко под землёй. Что я иду по тонкому льду, под которым зияет бездна. Что кто-то наблюдает за мной из темноты, выжидая подходящий момент.

Как в болоте: сверху ряска, зелёная и безобидная. А под ней – чёрная жижа, которая затянет, если ступишь неосторожно. И я уже чувствовал, как почва под ногами становится всё менее устойчивой, как вокруг сжимается кольцо невидимых глаз.

***

В субботу пришёл Фёдор Михайлович. Я услышал его ещё на лестнице. Тяжёлые шаги, словно великан поднимается по хлипкой лестнице. Каждый шаг отдавался дрожью в стенах, заставляя книги на полках содрогаться. Дверь он открыл без стука, как привык делать всю жизнь. Бывший начальник полиции заполнил собой весь дверной проём: широченные плечи, бычья шея, взгляд исподлобья. Хищник, выслеживающий добычу. Запах дешёвых сигарет и дорогого одеколона смешался в воздухе, создавая тошнотворный коктейль.

Он сел в кресло так, будто садился на электрический стул, готовясь принять удар судьбы. Или, наоборот, приготовившись этот удар нанести. Спина прямая, взгляд в одну точку, словно он пытался гипнотизировать меня. Или внушить мне страх. Говорил отрывисто, будто каждое слово стоило ему денег:

– Бессонница. Уже полгода. Таблетки не помогают.

***

Его массивная фигура не помещалась в кресло – локти свисали, колени упирались в край стола. Кресло скрипело и стонало под его весом. От него несло дорогим одеколоном – «Босс» или что-то в этом роде. Запах богатства и власти, которая уже не греет, не защищает от ночных кошмаров.

– Что происходит, когда вы пытаетесь заснуть, Фёдор Михайлович? – спросил я.

Он повернул голову к окну, где озеро сливалось с небом в одну серую кашу. Октябрь в провинции – время, когда даже солнце выглядит больным, и мир кажется тусклым и безнадёжным. Время, когда всё умирает. Его пальцы – толстые, покрытые старческими пятнами – беспокойно постукивали по подлокотнику. Тук-тук-тук. Как дятел по гнилому дереву.

– Воспоминания, – выдавил он наконец. Голос прозвучал хрипло, словно он долго молчал, будто каждое слово давалось ему с трудом. Словно он вырывал его из самой глубины своей души.

«Конечно, воспоминания. У всех вас одно и то же». Сборник клише и оправданий.

Он начал рассказывать про молодость, про решения, которые преследуют годами. Стандартная исповедь отставного полицейского: упущенные возможности, неверные решения, сожаления о сломанных жизнях. Но что-то было не так. В его глазах плескался страх – настоящий, животный страх, который странно смотрелся на лице человека, привыкшего внушать страх другим. Словно он сам стал жертвой, загнанной в угол, и теперь боится расплаты за свои грехи.

Я наблюдал, как его массивная грудь поднимается и опускается под дорогим пиджаком, как дёргается жилка на виске, как он сжимает и разжимает кулаки, словно готовится к драке. Он был похож на загнанного зверя, готового броситься на любого, кто приблизится слишком близко. Или на бомбу с тикающим механизмом.

«Он врёт. Или недоговаривает», – решил я. Но что он скрывает? И почему мне кажется, что это касается не только его?

– Есть одно лицо… особенно чёткое? – спросил я осторожно, как сапёр, разминирующий бомбу, зная, что любая ошибка может стать последней.

Фёдор Михайлович вздрогнул так, будто я ткнул его электрошокером. Кадык дёрнулся, когда он сглотнул слюну. Запах дорогого одеколона смешался с кислым запахом пота, создавая удушающую атмосферу в кабинете. В комнате стало душно и тревожно. Словно кислород начал исчезать, и нам обоим скоро станет нечем дышать.

«Кажется, я попал в точку». Но какую? Что он боится вспомнить?

– Нет, – сказал он после паузы, которая длилась целую вечность, растягиваясь в бесконечность. Его голос прозвучал глухо. – Ничего такого.

Его руки сжались в кулаки. Я видел, как побелели костяшки пальцев. Этими руками он когда-то подписывал приказы, отправляя людей за решётку. Этими руками он… что ещё делал этими руками? Кого бил? Кого убивал? И сколько крови на них осталось?

«Не дави, – сказал я себе. – Не сейчас».

Вместо того чтобы давить на него, я предложил ему стандартный набор для таких случаев: технику осознанного принятия и ведение дневника сна. Советы звучали жалко и неубедительно. Фёдор Михайлович кивал, но его взгляд блуждал по комнате – по углам, по книжным полкам, по моему диплому на стене. Словно искал скрытые камеры или микрофоны, или, может быть, улики. Или, наоборот, проверял, есть ли они здесь.

«Параноик. Или просто привычка».

– Вы хороший специалист, – сказал он, поднимаясь в конце сеанса. Кресло скрипнуло под его весом, как старая половица в заброшенном доме. – Но помните: в маленьких городах семейные секреты передаются шёпотом, но никогда не покидают пределов чердаков. И не стоит пытаться их оттуда вытащить.

Он ушёл, оставив после себя запах одеколона и что-то ещё. Что-то тяжёлое, липкое, от чего хотелось открыть все окна настежь, выветрить из комнаты весь этот страх и ложь. Но я знал, что этот запах останется со мной надолго. Он въелся в стены, в мебель, в мою кожу. И теперь я тоже часть этого города.

«Семейные секреты… чердаки… – мысли лихорадочно метались в голове. – Что он имел в виду?»

Фраза засела в голове, как заноза под ногтем, отравляя кровь. Но заноза ли это? Или крючок, на который меня подцепили? Я попытался работать с другими пациентами, но мысли возвращались к Фёдору Михайловичу. К его страху. К его рукам, к его глазам, в которых плескалось отчаяние. К его тайне.

«Что он скрывает? И почему мне кажется, что я не хочу этого знать? Потому что, узнав правду, я уже не смогу от неё отвернуться? Или потому что эта правда разрушит меня самого?»

Вечером, сидя на кухне с чашкой остывшего чая, который давно превратился в горькую жижу, я тщетно пытался собрать пазл из обрывков чужих жизней. Но детали не складывались, образуя лишь хаотичную картину безумия. Картину, нарисованную кровью, ложью и страхом. Картину, которая преследовала меня в кошмарах. Чай горчил полынью – видимо, заварил слишком крепко, как делал всегда, когда нервничал. Пальцы дрожали, когда я записывал имена в блокнот: Марина с её животным страхом перед сплетнями, учительница с глазами затравленной лани, Алексей… Все они марионетки в чьей-то жестокой игре. И что связывает их всех?

И над всем этим – фигура Фёдора Михайловича Кузнецова. Человек-гора, который даже на пенсии заставляет людей съёживаться, словно мыши перед удавом. Который появляется в нужное время в нужном месте, как дурное предзнаменование. Который – ключ ко всему. И которого мучают воспоминания – те самые, что не дают спать по ночам, превращая его жизнь в ад, и которые, возможно, погубили не одну жизнь.

«Что, чёрт возьми, произошло в этом богом забытом городе? И почему все боятся сказать правду человеку, который хочет помочь? Или я ошибаюсь?»

Ручка скрипела по бумаге, оставляя кривые строчки. Почерк становился всё хуже – верный признак того, что я на грани срыва. За окном озеро чернело, как пролитая тушь на промокашке. Где-то в его илистых глубинах лежали ответы на мои вопросы.

Но готов ли я их услышать?

2.4

К воскресенью я был выжат, словно половая тряпка. Чужие истории пропитали меня насквозь, оставив после себя лишь гулкую пустоту в голове. Эмоциональная работа – это вампиризм наоборот: ты отдаёшь себя без остатка. И в конце концов, чужая боль звучит громче собственного имени.

Вечером я брёл по берегу, ощущая себя призраком, потерявшим покой. Под ногами хрустел гравий и битое стекло ракушек. Озеро шептало что-то своё, древнее и непонятное. Ветер хлестал по лицу солёным холодом, и я благодарно принимал эту боль – она была моей, настоящей.

«Может, стоило остаться в Москве? В тиши кабинета лечить богатых невротиков от скуки и бессмысленности?»

Но что-то удерживало меня здесь, словно крючок, застрявший в горле. Что-то важное, требующее ответа.

Ночью мне снова приснился тот сон.

Я стоял на краю обрыва, вонзившегося в небо как нож. Внизу бушевал океан. Волны с яростью разбивались о скалы, и солёная пена оседала на губах, словно привкус невысказанных слов.

На самом краю стояла она.

Спиной ко мне. Хрупкая, словно стебель сломанного цветка. Белое платье трепетало, как крылья мотылька, летящего на пламя. Тёмные волосы развевались чёрным знаменем отчаяния.

– Осторожно! – крикнул я, но ветер заглушил мой голос и унёс его в бездну.

Она повернулась. Медленно. Как в фильме, где каждый кадр растянут до предела.

Лицо… размытое, словно акварель, смытая водой. Черты лица исчезали, словно воск, тающий от жара. Но глаза… в них была такая вселенская боль, что мир вокруг померк. Вся скорбь мира, все невысказанные крики, вся мольба о помощи.

«Помоги мне».

Она не говорила этого, но они прозвучали у меня в голове с такой отчётливостью, словно крик.

Шаг назад, к самой кромке пропасти. Камешки посыпались вниз – мелкие, острые, как осколки разбитого зеркала. Они исчезали в темноте, не достигая дна. Может, дна и не было.

– Нет! – Я бросился вперёд, но земля подо мной превратилась в зыбучий песок. Ноги вязли, каждый шаг – словно в болотной жиже. Лёгкие горели, сердце рвалось из груди. Я тянул руки, но расстояние, словно по чьей-то злой воле, только росло.

Она улыбнулась. Печально. Прощально.

И шагнула в пустоту.

Белое платье расцвело в воздухе, как парашют, который забыли раскрыть. Я проснулся с криком, задыхаясь, словно всю ночь бежал марафон по дну озера.

Простыни прилипли к телу мокрой паутиной. Сердце колотилось так яростно, что казалось, вот-вот вырвется на свободу, как пойманный зверь. За окном плескались волны – тихо, невинно. Словно ничего не случилось. Но я знал: случилось.

Я сел на краю кровати, пытаясь унять дрожь в руках. Сон был реальнее реальности – я всё ещё чувствовал соль на губах, слышал последний вздох незнакомки, видел, как белая ткань растворяется в черноте. Девушка… Я никогда не видел её, но знал: она существует. Или существовала.

«В маленьких городах семейные секреты передаются шёпотом, но никогда не покидают пределов чердаков». Слова Фёдора Михайловича эхом ударили в голову. Теперь это была не мудрость, а проклятие.

Я подошёл к окну. Босые ноги ощущали холод линолеума. Тихозерск спал под плотным одеялом тумана. Редкие огни мерцали в темноте, словно глаза хищника. Где-то там, за этими жёлтыми квадратами, таилась история. История, которую город похоронил глубже всех своих покойников.

И эта история связана с ней. С девушкой из моего сна.

Я прижал ладонь к холодному стеклу. Пальцы дрожали, оставляя влажные следы. В груди поселился страх – липкий, как паутина в заброшенном доме. Тихозерск распахивал свои объятия, затягивая меня в водоворот чужих тайн. И выбраться из этого водоворота живым…

Такой возможности может и не быть.

Где-то в темноте заскрипела дверь. Ветер? Я замер, прислушиваясь к тишине. Она была слишком плотной, слишком тяжёлой – как воздух перед грозой. В коридоре что-то шуршало. Мыши? Или кто-то ходит на цыпочках, боясь разбудить мёртвых?

Сердце ухнуло вниз, как камень в колодец. В Тихозерске даже стены имеют уши. И глаза. И память.

Я отошёл от окна, нащупал на тумбочке телефон. Экран вспыхнул синим светом – 3:17. Час, когда граница между мирами становится тоньше папиросной бумаги. Час, когда мёртвые приходят к живым с просьбами.

«Помоги мне».

Голос девушки всё ещё звучал в голове, как эхо в пустой церкви. И я понял – сон был не просто сном. Это было послание. Крик о помощи, который пробился сквозь толщу времени и воды.

Кто-то умер в этом озере. Кто-то молодой, красивый, с целой жизнью впереди. И этот кто-то не может найти покоя.

Я сел за стол, включил настольную лампу. Жёлтый круг света упал на блокнот, где я записывал имена и факты. Взял ручку – она была холодной.

«Девушка. Белое платье. Озеро».

Буквы ложились на бумагу кривыми строчками.

«Что случилось с тобой?»

Ветер завыл за окном, как голос утопленницы. И мне показалось, что в этом вое я различаю слова:

«Найди меня. Найди правду. Найди того, кто это сделал».

Я закрыл блокнот и отошёл от стола. Завтра начну копать. Завтра буду задавать неудобные вопросы и получать неудобные ответы.

А пока – попробую заснуть. Если получится.