Читать книгу Черный призрак - Анна Торн - Страница 2

«Всю жизнь мечтала быть феей-крестной», – думала кошка.

Падал снег.

Стылая тишина сковала монастырь. Нежные треугольные ушки подергивались, поворачиваясь в сторону церкви. В стылом воздухе плыло пение монахов.

Кошка лежала в корзинке, согревая младенца. Безмятежные глаза ребенка внимательно следили за тем, как плавают во мгле огромные снежинки.

Кошка пошевелилась. Ей хотелось по своим делам. Шершавый язычок, розовый и нежный, как лепесток, прошелся по виску. Несколько минут – и голову ребенка украсила пышная черная шевелюра, которая росла и росла, пока не окутала все маленькое тельце. Кошка устроилась поудобнее: теперь и ей было теплее.

Заскрипел снег. Зазвенели ключи. Зевая и бормоча, послушник открыл ворота и прислонил лопату к стене, чтобы потянуться и хрустнуть пальцами. Пора расчистить дорожку. К рассвету в монастырь потянутся прихожане с подарками.

Зевок прервался. Послушник увидел корзинку.

– Вот тебе и подарочек, – сказал послушник.

Наступил новый год.

Вот Медоран.

С севера он омывается Великим океаном. Что за ним, не знает никто.

С востока его подпирает Царство Спящего Дракона. Оно находится за высокой стеной. Что за ней, тоже никто не знает. Может быть, кроме отдельных правителей и шпионов. Говорят, если Дракон проснется и зашевелится, он обрушит весь мир.

На запад от материка, отделенная от него Тусклым морем, пристроилась группа островов Ожерелья. Они держатся обособленно. Самый западный, Жемчужный, остров, окутан плотным туманом и покрыт густыми лесами. На нем живут только монахи ордена Единорога. Попасть на Жемчужный остров очень трудно. Поэтому там тоже почти никто не бывает.

Самый политически активный среди островов Ожерелья – Рубиновый остров. Или, как его еще иногда называют, Красный. Правят им Красные короли. Как правило, они занимают выжидательно-наблюдательную позицию, но страна у них хоть и маленькая, но гордая, и если уж они дают прикурить, то мало не кажется никому.

Через Теплое море к югу от Медорана лежит Желтый континент. Называют его так потому, что северную его часть занимает пустыня. Где-то в центре Желтого континента живут люди с песьими головами.

Основное бурление происходит в котле срединных земель Медорана. Значительную их часть занимает Священная Голавианская империя. Во времена императора-первосвященника Тродда ее власть простиралась почти на весь Медоран. За редкими особо упрямыми или никому не интересными исключениями. Но в течение сотен лет, которые с тех пор миновали, от империи откалывался то один кусочек, то другой, и к эпохе Пробуждения остались от нее рожки да ножки. И все равно она остается одним из самых влиятельных – если не самым влиятельным, – государств на медоранском континенте.

Медоран, словно золотистым туманом, окутан молитвами. С тех пор, как Тродд во имя Единого с разгромным счетом победил старых богов, здесь установилась власть кроменической церкви. Она единственное, что поддерживает хрупкое равновесие между миром Всевышнего и миром Врага, единственное, что защищает мир людей от власти преступного Знания.

Кроменическая церковь бережет и защищает души людей. Она пестует их, как овчар свое стадо. Оберегает и воспитывает, как мать своего ребенка. Ибо Врагу нужно совсем чуть-чуть, чтобы завладеть человеческими душами и обрести власть над миром на веки вечные.

Паря над Медораном, ангелы видят пеструю скатерть стран и государств. Берега некоторых из них омывает ласковое Теплое море. Другие укрыты одеялами лесов и коврами полей. Третьи могут похвастаться цветущими садами и злачными пажитями. Некоторые из этих государств крепкие и сильные, некоторые – одряхлевшие и слабые; некоторые веселы и богаты, другие – скромны и бережливы; иные так малы, что с неба не разглядишь и в самое большое в мире увеличительное стекло.

Ангелы видят поля и пустоши, деревни и монастыри, университеты и церкви. Люди суетятся и бегают туда-сюда, как в муравейнике, занимаясь какими-то своими мелкими, но прямо-таки вселенски важными делами. Каждая такая особь в костюме торговца, рясе послушника или платье служанки – важная персона, вокруг которой крутится целый мир. По крайней мере, они мыслят и ведут себя таким образом. Сосредоточившись на повседневных заботах и хлопотах, как будто значительнее их мелкой судьбы ничего нет.

Ангелы слышат шум городов, ругань торговок, наставления священников, сплетни прачек, гогот пьяниц, шелест страниц, шорох пера по бумаге, скрип телег, плеск воды, треск поленьев, плач детей, смех влюбленных. Иногда до них доносится пение монахов, прославляющих Господа. Это пение летит над Медораном, еле слышное, но различимое.

И ангелам хорошо.

Одна из самых блистательных селебрити эпохи Пробуждения появилась на свет на задворках Голавианской империи, в Мердене – беспорядочном нагромождении мелких владений, правители которых веками находились между собой в сложных и запутанных отношениях. Утопая в дремучих лесах и журча глубокими ручьями, ощетиниваясь неприветливыми горами и башнями неприступных замков, звеня колоколами соборов и молоточками мастеров, Мерден рождал сонмы священников и полчища ведьм, лелеял таинства и колдовства, выказывал святость и прятал пороки, украшался витражами и тонул в нищете.

Также он породил Лоретту.

В Западной Вымирании жила одна такая госпожа Марта, про которую говорили всякое: например, что она ткет рубашки из девичьих волос, которые заговаривает и продает странствующим искателям приключений за большие деньги. Еще говорили про госпожу Марту, что она гадает на картах, жжет свечи почем зря, варит в пост суп из свинины, собирает травы в полнолуние и принимает ванну чуть не каждый день (но последнее, должно быть, гнусная клевета). У госпожи Марты была полосатая серая кошка, и хотя все знали, что кошка живет в доме госпожи Марты и госпожа Марта ее кормит, их никто ни разу не видел вместе. Никто не видел, как госпожа Марта держит на руках и гладит свою кошку, или чешет ее за ушком, или дает ей пинка за то, что та упустила мышь. Словом, хоть кошка госпожи Марты и госпожа Марта жили вместе, подругами они явно не были. К тому же питомица госпожи Марты была вроде кошки королевы Берутиэль: большая любительница заходить в чужие дома и слушать, что говорят люди. У многих чесались руки прогнать кошку госпожи Марты метлой, но никто не решался: а вдруг кошка доложит обо всем госпоже Марте? Словом, странная это была парочка, и возможно, госпожу Марту и ее кошку давно уже побили бы камнями, но вот в чем дело: госпожа Марта была лучшей повитухой в предгорьях Хмурых гор, и порой за ней приезжали из Гульфикена, из Шмельхена и даже самой Бройны, чтоб она помогла разродиться всяким графиням и баронессам, и говорили, что она спасла не одного младенца и не одну роженицу, да и мамашам Колоброде и Вогена фрау Марта помогала немало, а потому скрипя зубами и скрепя сердце, люди до поры до времени оставляли госпожу Марту и ее кошку в покое.

Впрочем, щедро платили госпоже Марте не только за спасение жизней младенцев. Но и за прямо противоположное. А также за то, чтобы младенец вовсе не появился на свет. Быть бы госпоже Марте давно на костре, но слишком для многих ее навыки были бесценны. Госпожа Марта решала самые сложные и деликатные дела и умела держать язык за зубами.

– Избавься от нее, – сказала госпоже Марте роженица и взглянуть на дитя не пожелала.

Из бессвязных проклятий, которыми в течение долгих часов мучений щедро делилась молодая мать, госпожа Марта узнала, что девочка появилась на свет в результате разового соития монаха и дочери фермера. Случилась гроза. Монах попросился на ночлег. Его устроили на сеновале. Ранним утром, когда девица заглянула к скотине, монах увлек ее на этот самый сеновал. Сделав свое дело, ушел, и никто в тех краях его больше не видел.

Открыв, что беременна, опозоренная девица рыдала и призывала к себе смерть, а подуспокоившись, сообразила обратиться к госпоже Марте. Та по результатам осмотра прерывать беременность категорически не советовала, ибо это могло навсегда лишить девицу возможности стать матерью. Госпожа Марта велела позвать ее, когда придет срок. От обязательств избавиться от младенца госпожа Марта не отказывалась. За это ее и ценили – госпожа Марта бралась за любые дела. Родне пришлось потуже затянуть пояса, чтобы собрать средств на оплату услуг госпожи Марты, но дело того стоило. Госпожа Марта не только могла избавиться от младенца – она еще и девственность восстанавливала, если хорошо заплатить. А надежная будущность стоит любых денег.

– Только не здесь, – тихо приказал госпоже Марте хозяин дома, суя ей в руку туго набитый кошель, и указал повитухе на дверь. Со свертком в руках госпожа Марта выскользнула из дома.

Есть множество способов избавиться от младенца. Госпожа Марта знала их все. Ну а сегодня это было бы проще простого. Куда ни кинь глаз, вокруг фермерского дома – бескрайние белые поля. Свежий снег сверкал и переливался. Можно увезти ребенка в поле и оставить там вместо того, чтобы душить подушкой. Он скоро замерзнет и уснет. Счастье умереть среди такой красоты и отправиться к престолу Всевышнего, прямо под его распростертые крылья и теплый бок.

Но сегодня у госпожи Марты настрой был не тот. Должно быть, эта снежная ночь растрогала ее. Ночь зимнего солнцеворота, новый год, святой праздник.

– Что же нам с тобой делать? – спросила у малышки госпожа Марта.

Ребенок ответил ей невозмутимым взором. Девочка не кричала и не спала. Просто смотрела вокруг – на звезды, на снег, на госпожу Марту.

Госпожа Марта была веселой женщиной. Правда, в силу особенностей ее профессии мало кто из клиенток мог оценить это, поэтому обычно чувство юмора госпожа Марта держала при себе. Однако сегодня ей выпал случай сыграть действительно хорошую шутку.

– Что ж, – сказала госпожа Марта. – В Святую ночь люди творят добро. Вернем же церкви то, что она нам подарила.

Братья столпились в теплой кухне.

– Что это? – спросил Аббат, обвиняющим жестом указывая на корзинку.

– Это не я, – отшатнувшись, залепетал брат Пульхерий.

– Знаю, что не ты, – Аббат пригляделся поближе. – Тьфу ты, Всевышний! Оно волосатое!

– У девочки от рождения очень длинные и густые волосы, – освобождая себе проход и беря ребенка на руки, мягко сказал брат Мартин.

– Исчадие преисподней! Эльфийский подменыш! – шептались монахи, осеняя себя мечным знамением1.

– Не городите ерунды, – сердито, но не зло ответил брат Мартин. – Это просто брошенный ребенок. Господь подарил ей длинные волосы, чтобы она не замерзла, ожидая нас.

– Рапунцель, Рапунцель! – засмеялись монахи.

Аббат сердито зыркнул, и смех смолк.

Качая девочку на руках, брат Мартин вопросительно посмотрел на Аббата.

– Нет и нет, – решительно сказал тот. – Мы не можем ее оставить. И вообще, почему ее не отнесли к карамелькам? Они женщины. Грудному ребенку не место в мужском монастыре. Тем более девочке.

– Я уверен, что… – начал брат Мартин.

– Ни в коем случае, даже если ты поклянешься служить ее нянькой. У тебя и без того есть чем заняться. Ты лучший переписчик в Мердене.

– Но Господь послал ее нам!

– Прости, брат Мартин, но послал ее не Господь, а какая-то дура. Ты, вот что. Отнеси младенца на мельницу. Мельничиха недавно потеряла ребенка, и у нее в грудях наверняка полно молока. Может, они согласятся удочерить малышку. В конце концов, ни один из их детей не дожил до отрочества. Кто знает, может быть этот ребенок через нас послан им Господом.

На лице брата Мартина читалось сомнение, однако возражать Аббату он не осмелился.

Брату Мартину легко удалось уговорить Мельника и Мельничиху взять малышку к себе. Все их дети рождались болезненными, слабыми, все умирали в младенчестве, и супруги почти утратили надежду когда-либо обзавестись потомством. Поэтому когда на пороге появился брат Мартин с корзинкой, кошельком и уверениями в том, что девочка крепкая, здоровая и спокойная, Мельник и Мельничиха колебались недолго.

– Как думаете назвать малышку? – уже стоя на пороге, спросил брат Мартин. – Все наши братья хотят помолиться за нее и возблагодарить Единого за вашу доброту.

Мельник и Мельничиха переглянулись.

– Не знаем, отец, – ответила Мельничиха. – Ни одно из имен, которые мы давали нашим детям, не принесло им долгой жизни и счастья.

– Имена тут не при чем, – строго сказал брат Мартин. – Все в воле Единого. Совершали ли вы в церкви таинство очищения?

Мельник и Мельничиха закивали.

– Тогда примите волю Господа. Возможно, он пожелал, чтобы вы взрастили именно этого ребенка, а ваши дети ныне обретаются ангелами в чертогах Его и будут приходить в снах к этой девочке, чтобы играть с ней.

– Мы будем рады, если вы назовете ребенка, святой отец, – сказал Мельник. – Что может служить лучшей защитой и благословением, нежели имя, данное служителем Господа?

– Я буду рад, – признался брат Мартин. – Если вы сами того хотите. Мне всегда нравилось имя Лоретта. Святая Лоретта одолела армию демонов на полях Льехенгарда. Я бы хотел, чтобы наша Лоретта стала победительницей.

Мельник и Мельничиха растили Лоретту до тех пор, пока ей не исполнилось шесть лет. Очень скоро они поняли, что брат Мартин (возможно, ненамеренно) обманул их: назвать Лоретточку спокойной было все равно что назвать холодным огонь или безопасным – Тусклое море. Лишь только научившись ходить и говорить, Лоретта начала доставлять неприятности. Она приставала к русалкам, когда они купались под мельничным колесом, и таскала для них мыло из запасов Мельничихи. Она разводила долгие беседы с водяным и играла с ним прятки, а устрашающий Черный Пес, который то появлялся, то исчезал и которого боялась даже Мельничиха, резвился с Лореттой будто ручной котенок.

Когда Лоретте стукнуло шесть, Мельник и Мельничиха решили, что пора бы ей начать отрабатывать свое содержание, но дитя обнаружило фантастическую строптивость и лень; дитя решительно взбунтовалось. Бунт пошатнул непрочный фундамент мельницы; хрупкое сооружение готово было уже рухнуть, когда несчастные приемные родители утратили терпение и всякое желание терпеть и вернули дитя в монастырь.

Привратник монастыря ордена Певчих дроздов2 – проповедников в Хуисмарке брат Бертрам занимал это почетное место несколько десятилетий, причем уже в день вступления в должность был человеком почтенного возраста. Судите сами, разве можно на эту ответственную работу назначать юнца без опыта и знаний, того, кто, не разбираясь в человеческой натуре, будет допускать в обитель всякого встречного-поперечного? Естественно, нет. И брат Бертрам справлялся со своей работой отменно. Неторопливо кушая орехи и сушеные фрукты в относительном тепле и уюте своей сторожки, брат Бертрам, строго поглядывая на вновь пришедшего из маленького зарешеченного окошка, вдумчиво и с толком допрашивал гостя, невзирая на погоду и время суток, цари на улице хоть зима хоть лето, хоть дождь хоть вёдро. «С какой целью прибыли?» – придирчиво выбирая из холщового мешочка орехи почище и покрупнее, задавал вопрос Бертрам; «Откуда приехали?», «Что везете с собой?», «Чем намерены отблагодарить за гостеприимство?», «Где проживают ваши родные?», «Сколько будет квадратный корень из пяти с половиной?», «В каком году основана столица Мерсилии?». Иногда брат Бертрам требовал процитировать Святую книгу; иногда, буде у него настроение, расспрашивал путника о здоровье близких. Однажды брат Бертрам таким образом пять часов продержал у ворот графиню Кульик, и лишь вмешательство многовлиятельного епископа, приятеля Аббата и родственника принцепса Нарденборка, помешало графу Кульик примерно наказать строптивого монаха. Доводом к его оправданию послужило то, что брат Бертрам искренне радел о благополучии и безопасности родной обители, по возрасту своему уже не разбирал знаков отличия, указанных на гербе, и не делал разницы между графиней и разбойником с большой дороги. Последний мог до морковкина заговенья угрожать брату Бертраму саблей, но брат Бертрам продолжал бы бубнить свои вопросы, а что до смерти – брат Бертрам ее боялся не особенно. Тем более что убийство привратника разбойнику ничем бы не помогло – стены монастыря были неприступны.

Тем утром брат Бертрам встал не в лучшем расположении духа. Всю ночь он промучился ишиасом, и вдобавок ему приснилось, что настоятель издал указ пускать в аббатство кого ни попадя. Поэтому Бертрам был настроен неблагодушно, и его настроение отнюдь не улучшилось, когда он обнаружил, что на подступах к обители сидит ребенок и колупает стену осколком глиняного горшка.

– А ну прекрати хулиганить! – пригрозил брат Бертрам Лоретте из своей сторожки. (А колупала стену именно она).

Не воспоследовало ни ответа, ни знака внимания. Лоретта продолжала сосредоточенно и целеустремленно заниматься своим делом.

Ворча, брат Бертрам подпоясался, нашел мешочек с сухофруктами и стал читать молитвы в надежде, что пока он занят этим богоугодным делом, дитя устранится само собой. Выглянув спустя полчаса из окошка, брат Бертрам обнаружил, что ребенок и не подумал уходить, только вместо порчи церковного имущества занялся ковырянием палкой в земле.

Молитвы и сухофрукты слегка умиротворили брата Бертрама, поэтому второй его оклик был уже несколько добродушнее.

– Эй, девочка, ты чья?

Лоретта поднялась с земли и отвесила старцу вежливый поклон.

– Ничья, господин, – отвечала она. – Нет у меня ни матери, ни отца, а приемные родители меня бросили, чтобы вверить заботам служителей Господа.

Брат Бертрам погрозил ей пальцем.

– Ну-ну, девочка! А ну-ка, уходи отсюда домой!

– Нет у меня дома, господин, – потупив взор, смиренно отвечала Лоретта.

– Чего ты хочешь, девочка? – спросил брат Бертрам. – Говори или беги отсюда прочь. Здесь детям не место. Возвращайся к родителям.

– Не могу, – отвечала Лоретта. – Мне наказано кой-чего передать Аббату или брату Мартину.

– Мне передай. А я им скажу.

Лоретта помотала головой и вернулась к ковырянию в земле.

Брат Бертрам разозлился.

– Знаешь что? Никого я звать не буду. Иди прочь! Кыш! Возвращайся откуда пришла!

– Некуда мне идти, господин. Меня из дома выгнали!

Голубые глаза Лоретты увеличились раза в два и налились слезами. Миг – и из них полились два мощных потока.

– Эй, девочка! – перепугался брат Бертрам. – Не вздумай плакать! Это запрещено уставом!

Лоретта набрала воздуха и исторгла из маленькой грудной клетки большой вопль, который в хрустальном утреннем воздухе разнесся далеко за пределы аббатства. Брат Бертрам запаниковал и кинулся к колоколу. Стены монастыря испещрились монахами с баграми и вилами, иные братья выскочили из ворот с ржавыми саблями и топорами в руках.

Сквозь толпу изумленных монахов протолкался Аббат.

– Это что еще такое? – указывая на Лоретту, строго спросил он Бертрама.

– Помилуй, отец Аббат! – бросился ему в ноги Бертрам. – Она сама пришла, сама! Сидит здесь с утра! Церковное имущество портит!

– Девочка, ты чья? – в свою очередь задал вопрос Аббат, с досадой подбирая полы рясы, ибо Лоретта налила у ворот порядочную лужу.

Лоретта внезапно умолкла.

– Ничья, господин, – с почтительным поклоном отвечала она. – Мои приемные родители вверили меня в руки Господа.

– Да ну? – спросил Аббат. – И как же это?

– Моя приемная матушка отправила меня сюда и велела не возвращаться. И велела еще записочку передать вам или брату Мартину.

Аббат развернул замусоленный клочок бумаги.

Я так больше нимагу.

Мельничиха

Аббат с быстротой змеи крутнулся вокруг своей оси и встретился глазами с братом Мартином.

– Ну, вот, – широким жестом указывая на Лоретту, гневно сказал он ему. – Вот, пожалуйста. Вот тебе результат.

Во взгляде брата Мартина ясно читалось: «А я вам говорил!»

– И не смей на меня так смотреть! – взъярился Аббат.

Брат Мартин пожал плечами и присел на корточки перед Лореттой.

– Как тебя зовут, дитя?

– Лоретта.

– И как же ты тут оказалась?

– Мельничиха сказала, чтоб вы меня забирали себе.

Брат Мартин поднялся. Они с Аббатом посмотрели друг на друга.

Аббат взмахнул рукой (что означало: «Никшните все»), и братья преклонили колени. Отойдя подальше от лужи, Аббат встал на колени лицом к востоку и погрузился в медитацию. Полчаса спустя он поднялся и дал знак братьям сделать то же самое.

– Эта девочка, – указывая перстом на Лоретту, сообщил Аббат, – благословение нашего ордена! В молитве я постиг, что ей суждено стать спасением нашей обители! Как и когда это случится, неведомо, однако мне открылось, что мы не должны прогонять от наших врат ищущих опоры и сострадания. Господь вверил эту девочку нашему попечению, и мы не обманем ожиданий Его. Проходи, девочка. С этого дня мы будем заботиться о тебе.

Ворота монастыря распахнулись перед Лореттой. Быстрым шагом всех вел Аббат, полы его рясы развевались. За ним нестройной толпой следовали монахи, пораженные обрушившимся на них счастьем.

– Так, – внезапно остановившись в центре двора, провозгласил Аббат, и задние монахи от неожиданности поврезались в передних. – Брат Певрониус, звони всеобщее собрание.

После того как братия, удивленно переговариваясь, набилась в зал капитула, Аббат обвел всех грозным взглядом.

– Братья! – провозгласил он. – Сегодня утром Господь прислал к нам вот эту девочку! – и по его знаку брат Ахавий вывел вперед Лоретту.

«Ах, ах», – пронеслось по рядам. Свидетелями нашествия Лоретты были не все монахи.

– А мы-то решили, что ее Мельничиха подкинула! – выкрикнули с задних рядов. Аббат погрозил галерке пальцем.

– Эту девочку послал нам Господь, – с нажимом повторил он. – И хотя у меня по этому поводу открылись видения и все такое, тем не менее, прежде чем принять окончательное решение о том, что девочка останется в монастыре, я считаю необходимым решить этот вопрос всеобщим голосованием. Ибо в воспитании малышки будет принимать участие вся братия. И каждый должен приветствовать это событие. А если не приветствовать, то хотя бы соглашаться с ним.

– Демократия – власть толпы, – снова встрял ехидный голос с галерки.

– Можешь не прятать лицо в клобук, брат Пульхерий. Я знаю, что это ты. Подойдешь после собрания, тебе будет назначена епитимья. И да, я в курсе, что сказано по поводу демократии в Книге законов Тродда. И тем не менее. Этой девочке, – Аббат указал на Лоретту, – предстоит, с благословения Господа, провести с нами несколько лет. На нас будет лежать священное бремя ее воспитания. Делать это необходимо будет в строжайшем секрете, ибо хотя в Установлениях святой кроменической церкви на этот счет ничего и не сказано, однакоже прецедент неизвестен, и нам лучше держать пребывание здесь Лоретты в тайне.

– Может, карамелькам3 ее отдадим? – подали идею из партера.

– Может, – согласился Аббат. – Если хоть один брат проголосует против того, чтобы Лоретта осталась. Я считаю ее даром Господа, и в видении мне открылось, что этой девочке суждено в будущем спасти наш монастырь. Когда и как, мне неведомо. Но, конечно, вы не обязаны доверять моим видениям. Я же совершенно случайно стал Аббатом и получил Орден Голубой Бабочки за особые достижения в деле многолетней верной службы Господу… Итак. Братья. Кто за то, чтобы Лоретта осталась с нами? Кто за то, чтобы воспитывать и лелеять ее как нашу всеобщую дочь? Помните, что поднимая руку, вы, голосуя за, также признаете свою готовность и в свидетели тому берете Господа, что ни одной живой душе за пределами этого монастыря не скажете, не прошепчете, не напишете и никаким другим образом не дадите знать о пребывании здесь этого ребенка. Итак, кто за то, чтобы Лоретта осталась в нашем монастыре? Брат Павсикакий, посчитай.

– Да чего считать, Аббат, – раздалось из-за леса рук. – Все же согласны, братья?

– Да! Да! Пусть остается, чего там. Помешает она нам что ли, – раздалось вразнобой.

– Ну вот и славно, – потерев ладони, констатировал Аббат. – Добро пожаловать к нам, малышка Лоретта. Кстати, ты как сама-то, согласна?

Лоретта озарила зал невинным взглядом широко раскрытых голубых глаз. В наступившей тишине были слышны ругательства паука, у которого не ладилось с паутиной. Брат Михрий, завхоз, проследил глазами источник звука и уголком рта проартикулировал: «Ну вот ты погоди у меня».

– Да, – разродилась Лоретта. – Согласна.

Зал взорвался аплодисментами.

Лоретте отвели келийку, сшили рясу и разрешили лазать везде, кроме библиотеки, скриптория и гостиницы. Последний запрет возник не сразу. На следующее же утро после появления в монастыре Лоретты неугомонный брат Пульхерий выступил с предложением остричь малышке волосы, назвать каким-нибудь подобающим именем, да и пусть притворяется послушником. Инициатива Пульхерия была принята с всеобщим восторгом, и аптекарь брат Бенций взялся за ножницы. Свежепостриженная Лоретта немедленно сунула свой маленький носик к гостям. Постояльцы с умилением взирали на хорошенького мальчонку с прямым и любопытным взглядом ясных голубых глаз, который, путаясь в полах своей маленькой рясы, крутился у них под ногами и задавал неуместные вопросы. Все это продолжалось до тех пор, пока не случился конфуз: на глазах умиленной баронессы Леербах клобук слетел с головы мальчонки, открыв взору потрясенной зрительницы черную копну волос длиною до пят. Баронесса сомлела от изумления; монахи поспешили успокоить ее разбушевавшиеся чувства, объяснив, что Господь одарил маленького ангела такими неординарными свойствами, и кое-как замяли дело, причем баронесса покинула монастырь в крайне благостном состоянии души, при прощании расплакавшись и одарив чудесного мальчика леденцом. Рисковать далее однакож было нельзя. Cucullus non facit monachum, вынужден был констатировать Аббат, и распорядился стрижку повторить. Каково же было потрясение братии, когда на следующее утро предательский клобук вновь обнаружил блестящие длинные пряди, достававшие Лоретте до голеней. Монахи дивились и повторяли, что Лоретта их маленькая Рапунцель. Аббат созвал экстренное совещание с обязательной всеобщей явкой, на котором объявил, что дело это смертному неподвластно, и Лоретта отныне объект строго засекреченный, и тому, кто выдаст ее пребывание, будет назначено такое послушание, о котором лучше даже не думать, «ну а ты, девочка, если вылезешь к посторонним, будешь высечена, и этого не избежать». Лоретта вняла предостережению, монахам нарываться не хотелось, и шкодливая малышка продолжала существовать в блаженном неведении гостей монастыря, под крылом опекающей ее серой братии.

А заняться ей было чем.

Плодородная долина в среднем течении Эвры (находящаяся в Западной Вымирании и Нижней Кальсонии) со времен Первой Голавианской империи считалась лучшей на всем свете здравницей не только среди мерденской аристократии, но и во всем Медоране. По легенде, первый благословленный и коронованный самим Единым император Тродд (принесший на земли Мердена огонь и дух истинной веры) нашел и освятил своим прикосновением целебные источники на землях Западной Вымирании и основал первый здешний монастырь. С тех самых пор (а было это приблизительно за полторы тысячи лет до появления на свет Лоретты) вся медоранская знать съезжалась сначала к источникам, для того чтобы провести курс очищения и исцеления тела (пост и воздержание включены), а затем, должным образом очистившись и подготовив бренную оболочку к гигиене духовной, отправлялась в тур по монастырям, дабы в каждом принести Единому свои молитвы. Путешествие это получило название Большого Паломничества, и вот уже несколько веков оно полагается обязательным для каждого, рожденного в благородной семье Медорана. Удобнее всего это всегда было конечно же для жителей княжеств Мердена, благодаря чему они всегда считали себя слегка везунчиками и избранными, однакоже расстояния не мешали стремиться сюда и жителям отдаленных земель. В вымиранские земли наведывались короли, маркизы, графы, князья, бароны и прочие и с островов Ожерелья, и из Кербы, и порой даже с Северных Земель и из Царства Спящего Дракона (хотя жители последнего – чрезвычайно редко).

Жемчужинами же долины Эвры и завершающими, главными пунктами Большого Паломничества, без которого оно не засчитывалось, вот уже несколько сотен лет являлись два монастыря: монастырь святой Карамельки в Гульфикене и монастырь Певчих Дроздов в Хуисмарке.

Дрозды располагали не только собственно монастырем с конюшнями, храмом, гостиницей, больницей, аптекарским огородом, мастерскими, пивоварней, кухней, купальнями, кузницей и другими приблудами; им также принадлежали обширные угодья, включавшие в себя фруктовые сады, поля и пастбища. И хотя выходить за ворота Лоретте не разрешалось, ей и в самом монастыре было где развернуться.

Она любила забраться на колокольню или вылезти к сторожке и начать долдонить в колокол, заставляя монахов поднять головы от книг, от грядок, от скотины, тревожно встрепенувшись: повечерие? пожар? праздник? – но спустя некоторое время они научились различать, когда звон раздается в урочный, когда в неурочный час, а в монастыре появилось специальное противоколокольное послушание: самый проштрафившийся из монахов назначался следить за тем, чтобы девчонка не била в колокол когда не надо. Послушание было тяжелым, и от него отлынивали, потому что следить за Лореттой было делом не из легких, девчонка была сущая егоза. Если она не ныряла в чан с тестом, она лазила по потолочным балкам, рискуя свалиться в котел; если она не надоедала брату Бенцию в аптекарском огороде, значит доставала брата Абеля в саду; если не пыталась накормить лошадок украденной с грядок морковкой, то силилась обрядить в рясу брата Вильгельма осла; ну а если о Лоретте целых полчаса ничего не было слышно, значит, точно жди беды, и вот-вот по ком-то зазвонит колокол.

Братья стонали и хватались за головы, но избавиться от малышки Лоретты?.. никогда! Их стоило бы канонизировать как покровителей всех ответственных владельцев домашних животных. Ваш попугай ругается матом, ваш пес шкодит, ваша кошка блюет на ковер, их надо прививать, их надо кормить, из-за них вы не можете сорваться в отпуск в любую минуту (надо же найти, кто будет ухаживать за ними в ваше отсутствие), но вы никогда их не усыпите и не отдадите кому-нибудь еще, потому что вы их любите, а если даже не любите, знаете, что по этому поводу сказал известный писатель. Монахи не знали, но все равно поступали исходя из принципа: раз уж завел домашнее животное Лоретту, работай с последствиями.

Авторитетные источники сообщают нам, что рабочий день Дроздов-проповедников начинался задолго до рассвета, около двух-трех часов утра, и это может помочь составить представление о том, как нелегко приходилось Лоретте. Только лишь ее реснички смыкались в сладостном и крепком сне, только лишь этот сон переходил в быструю фазу, как какой-нибудь монашек начинал колотить со всей дури в колокол, и Лоретта, отчаянно зевая, вынуждена была вставать и плестись к Бдению. В храме было холодно; Лоретта забивалась в уголок и продолжала дремать под песнопения братии. Отлынивать Лоретта не решалась: братья были к ней очень добры, и она не считала возможным испытывать их терпение попусту.

Надо признать, что поначалу, несмотря на решительный настрой Аббата, монахи не знали, что с делать с приемышем. С гостями монастыря понятно: переночевали ночку-другую, очистились, оставили несколько денег и отправились с Богом. Лоретта же была – существо юница, собою прелестная, дитя невинное и несмышленое, и какое применение в мужском монастыре могло отыскаться такому созданию? (Если вы сейчас подумали плохое, вам должно быть стыдно, а если вы подумали об этом плохом с удовольствием, обратитесь к специалисту). Некоторое время монахи пребывали в замешательстве, но находчивый Аббат и тут не потерялся. Посидев с полчаса в молитвенной медитации, он объявил, что, согласно Книге Истины, цветы, птицы и бабочки не трудятся в поте лица, ибо созданы наслаждать взор и дух, а Лоретта как раз такой цветок или птичка, и пусть себе живет, и не сеет и не жнет, только чтобы вела себя хорошо и слушалась старших. В конце концов, образование ей как представительнице греховного пола все равно пошло бы во вред («Женщина с образованием – все равно что обезьяна с гранатой», любил говаривать Аббат4). Однако это не означало, что следует оставить девочку вовсе без воспитания. Монахи горячо желали своей приемной дочери добра и прикладывали все усилия, чтобы Лоретту ожидало если и не блестящее, то вполне достойное будущее.

Заведующий кухней брат Ахавий, вылавливая Лоретту из чана с тестом, ставил рядом с собой и велел помогать готовить обед для братии. Брат Бенций водил за ручку между грядок аптекарского огородика, показывая где какая растет травка. Брат Вильгельм учил доить коров, стричь овечек и прясть шерсть. Брат Римигий – шить. Брат Иоахим – плести корзины. Братья пивовары учили основам своего ремесла, а также отличать хорошее пиво от плохого. Брат Симеон брал Лоретту на конюшню, чтобы научить кормить и чистить лошадок и общаться с ними. Иногда ему даже удавалось уговорить малышку пять минут поубирать навоз. Долгое время главным пестователем Лоретты оставался брат Мартин, который качал ее на коленях, рассказывал, как устроен мир, и утешал, если Лоретта огорчалась. Однако через пару лет после появления Лоретты у Дроздов брату Мартину выписали престижное назначение на Жемчужный остров, где ему, как одному из лучших переписчиков Медорана, выпала высокая честь работать с найденным в руинах замка Волхва первым томом «Загадок» Селлгаона. Брат Мартин и его питомица прощались со слезами. Брат Мартин сказал Лоретте, что если захочет, она, когда вырастет, может взять его имя для своей фамилии. Лоретта, скорее из вежливости, сказала, что будет рада, однако гораздо позже она оценила дар брата Мартина.

Дрозды быстро поняли, что Лоретта родилась под счастливой звездой: образование ей было противопоказано. Идея систематического духовного воспитания (предполагалось, что брат Исидор будет знакомить Лоретту с Книгой Истины) потерпела сокрушительное фиаско. Оказалось, что Лоретта неспособна сосредотачиваться на чем-либо долее пяти секунд; через шесть она начинала егозить, через семь – зевать, через восемь – вертеться, а все зачитываемое или рассказываемое братом Исидором ни на одно мгновение не задерживалось у нее в голове. Понаблюдав за этим, братья решили поступить по-другому. Отсутствие склонности Лоретты к обучению не слишком их огорчило: знания опасны, а для женщин однозначно вредны, это все знают. Однако Лоретта родилась и росла в Голавианской империи, под крылом Святой Кроменической Церкви. Без твердости в вере ей нечего было и надеяться на какие-либо успехи в жизни. Последствия незнания основ Книги Истины раздавили бы ее, как букашку. И хотя в «Установлении О Воспитании Юных», написанном еще во времена Первой Империи, считавшимся каноном педагогики и внимательно изученным Аббатом, настойчиво рекомендовалось пороть нерадивых и непослушных учеников, Аббат все же предпочитал следовать принципам любви, мягкости и милосердия, проповедуемым в Книге Истины. Он был согласен с тем, что некоторые вещи в юные умы нельзя вложить иначе как методами физического воздействия. Однако он не представлял себе, кто бы стал пороть малышку Лоретту, а главное – не видел в этом нужды. И братья договорились действовать иначе.

Лоретте не нравилось сидеть и слушать, ей не нравилось запоминать то, чему ее учили, но она любила играть, и ей было интересно то, что происходит вокруг нее. Поэтому когда она прибегала то к одному, то к другому монаху, чтобы понаблюдать за их занятиями и принять в них участие, монахи пользовались этим, чтобы рассказать Лоретте, как устроен мир.

– Когда-то, Лоретта, – говорил брат Фома, выбирая слизней из капусты, – земля была дикой, пока Единый не обнял ее властью своей любви. И как он полюбил землю, так и мы теперь любим ее и ухаживаем за нею, чтобы она давала нам свои плоды.

– Знаешь ли ты, Лоретта, как появилось троддианство и была основана единственная истинная церковь? – замешивая тесто, заводил речь брат Ахавий. Лоретта мотала головой и тянулась ручонкой к жареной капусте, приготовленной для начинки. Брат Ахавий не препятствовал ей, так как знал, что еда удержит Лоретту на месте, и она будет хоть и вполуха, но слушать.

Тродд был юным военачальником в Голавиане. Бог избрал его своим воином, призванным нести благую весть на Темные земли. Когда Тродду исполнился 21 год, дух Господень вселился в него, и душа Тродда загорелась божественным огнем. Во сне Господь повелел ему найти священный Огненный меч, который поможет Тродду победить старых богов. Преодолев множество препятствий и совершив одинокое паломничество на край земли, Тродд добыл Огненный меч в расселине Ледяной скалы посреди Свинцового моря. Вернулся он из своего путешествия, и ближние военачальники, родня и подданные узрели, как преобразился Тродд, и пали пред ним на колени, и провозгласили свое желание служить ему и Всевышнему. И собрал Тродд воинство, и повел его на Темные земли – побеждать старых богов, нести добрую волю Всевышнего и просвещать. И армия его была непобедима, так как с нею было благоволение Единого и Огненный меч. Так принес Тродд на Темные земли огонь и дух истинной веры, и объединил дикие народы под крылом основанной им Голавианской империи.

Несколько сотен лет правил Тродд, озаренный духом и благословением Всевышнего, первый и единственный император-первосвященник, из Сияющего Голавиана.

Но враги его не дремали. Разбросанные по всему Мердену, оставались еще противники истинной веры, тайно поддерживающие старых богов, и сами старые боги, таившиеся по пещерам, диким лесам и болотам нехоженым. И собрали они войско, и пошли на Голавиан, и окружили его, и потребовали у жителей выдать им Тродда.

Жители отказались, и тогда кровожадные язычники стали вырезать мирных жителей целыми деревнями, и Троддовы войска не могли помешать им. Ибо много лет жил Медоран в мире, а враги тайно и подло подготовили свое нападение.

Не смог этого видеть Тродд, и сам открыл ворота завоевателям, потребовав перед тем, чтобы они не тронули мирных жителей, и тогда он сдастся им и отдаст Огненный меч, и пригласил их и старых богов на Соборную площадь.

– Все ли собрались? – спросил Тродд. – Все ли будут видеть, как я отдам Огненный меч и сам сдамся на вашу милость?

Дикие и кровожадные воины с рогатыми шлемами в звериных шкурах и кольчугах окружали его. И собрались там же старые боги в облике волков, лисиц, орлов, канюков, а также множества страшных и ужасных чудищ, которым нет имени.

Из сторонников Тродда и последователей истинной веры на площади не было никого, ибо Тродд потребовал, чтобы они покинули город или спрятались.

– Все, – ответили враги.

И тогда произошло то, что мы сейчас оплакиваем и празднуем как Воспламенение. Тродд вспыхнул, превратившись в столб яркого пламени до самого неба, который рассыпался огненным фонтаном и сжег всех военачальников и старых богов, оставив от них лишь горы пепла. Затем столб пламени снова выпрямился до небес, и так с тех пор на Соборной площади Голавиана горит вечный Священный Огонь Тродда, а Огненный меч его покоится как самая священная реликвия в главном соборе всего Медорана, и показывают его людям лишь раз во много лет, когда избирается очередной понтифик.

Тем же методом, скармливая Лоретте учение под соусом пищи и удовольствия, братья рассказали Лоретте про Врага.

Среди ангелов Великого Алхимика был и его царственный младший брат, которого тогда называли Небесным Принцем. Озорство и лукавство в нем всегда брало верх над благочестием, но Всевышний очень любил его и прощал все проделки.

В те времена все существа с теплой кровью жили в гармонии и Блаженном Неведении под любовным покровительством ангелов. Им не было нужды трудиться и убивать, чтобы добывать пропитание. День за днем они пребывали в бесконечной неге единения с Господом.

Во дворце Всевышнего, под семидясетью семью замками, хранилось Знание. Это зло, которое было в мире еще до начала Времен, до людей и ангелов, до Всевышнего. Зло неуничтожимое, которое обладает огромной разрушительной силой и способно погубить весь мир и сдержать которое под силу лишь только Всевышнему.

Любопытный и озорной Принц захотел узнать, какую тайну хранит Всевышний. И взломал своей магией все семьдесят семь замков, и съел Знание, и увидел мир по-другому. И поделился этим с людьми, и утратили они невинность, и перестали видеть и слышать Господа и ангелов Его, и разделились с ними. Одинокими остались они на земле, и старые боги, видимые и ощутимые для людей, прикинулись богами истинными. И так как старые боги являлись людям, а Всевышний оказался отделен от людей грехом Знания, люди забыли о Всевышнем и стали поклоняться старым богам под руководством Принца.

Принц смеялся и потирал руки, довольный своей шалостью, и учил людей труду и ремеслам, и внушал им, что знание – это Сила, и учил женщин краситься, а мужчин – делать оружие, и наступили Темные времена.

Всевышний разгневался на брата, и прогнал его от Себя, и провозгласил Врагом навеки.

Долгие века во мраке и заблуждении жили люди под руководством Врага и старых богов. Люди слушали Врага и называли своим Учителем. Так было, пока не пришел Тродд с Огненным мечом и правдой Всевышнего.

Он просветил и объединил Темные земли, вывел людей из мрака заблуждений, основал Голавианскую империю и единственную истинную церковь, которую мы называем кроменической. От «Кромен'Кетар» – «Книги Истины», которую с гласа Всевышнего написал Тродд. В ней содержится истина, которой должны следовать люди, дабы спасти свои бессмертные души и после смерти оказаться в обществе ангелов.

Ты же, Лоретта, должна сколь возможно избегать Знания, ибо лишь невежественный человек способен воспринимать волю Всевышнего. Ум, испорченный знаниями, отвращен от Господа, ослеплен своим мнимым могуществом и заставляет человека следовать пути Врага. И врата благости для него навсегда закрыты. Поэтому церковь столь ревностно оберегает знания и доверяет постигать и распространять их лишь избранным, крепким духовно и чистым душой, получившим благословение святой кроменической церкви.

Сексуальное просвещение Лоретты было доверено брату Веригию, самому старшему из присутствующих здесь джентльменов. Ибо, рассудил Аббат, если о сих интимных вещах хорошенькой девочке будет рассказывать находящийся в расцвете сил мужчина, то даже если он монах (или особенно если он монах!), он может легко впасть в искушение. Веригию же, по мнению некоторых помнившему времена Второй Империи, волнения в южных регионах уже давно не грозили.

После того, как Аббат четырежды прокричал на ухо Веригию, что от него требуется, старик серьезно кивнул, взял за руку Лоретту и отвел в церковь, где в этот час не было никого, кроме них и Господа.

Сев на скамью и установив Лоретту перед собою, Веригий проговорил:

– Главная жизненная задача каждой девушки – выйти замуж. И ни за что не отдавать мужчине свой цветок до замужества.

После чего надолго умолк. Лоретта терпеливо ждала.

– Да! – будто вспомнив что-то важное, вскинулся брат Веригий. – Запомни: одинокая женщина без мужчины – это шлюха. Порядочная женщина или монашка, или замужем.

На этом силы брата Веригия иссякли. Глаза закрылись. Голова упала на грудь. Дыхание стало ровнее.

Лоретта осторожно потрогала брата Веригия. Он негромко всхрапнул и вздохнул жалостно. Лоретта погладила брата Веригия по голове, прикрыла ему колени корпоралом и тихонько вышла из церкви. Это был идеальный урок. Он длился несколько секунд и состоял из нескольких слов, каждое из которых было Лоретте понятно. Выйти замуж и не отдавать мужчине свой цветок до замужества. Все предельно ясно, чего же тут непонятного. Береги цветок, и дело в шляпе.

Никогда еще Лоретта не училась так хорошо. Урок она усвоила на пятерку. Вприпрыжку выбежала из храма и поскакала на конюшни: по ее расчетам, там сейчас должен был находиться суеверный брат Флоримон, а Лоретта обожала, спрятавшись в сене, изображать будто лошади разговаривают, и тем вводить брата Флоримона во исступление.

По ту сторону Хмурых гор, где земли не столь тучны и плодородны и где люди до сих пор страдают от ссор своих господ, в своем маленьком имении жил Сиреневый рыцарь. Так его прозвали за то, что на гербе у него была изображена веточка сирени, и потому что живую веточку сирени он всегда брал в бой, прикрепляя на шлем, к седлу или к доспехам. У Сиреневого рыцаря было имя. Его звали сэр Арнульф.

В последние годы его также называли Сиреневым рыцарем, потому что ему подходило это имя. Сиреневый цвет – очень грустный цвет. Усы сэра Арнульфа, которые когда-то браво топорщились в разные стороны, стали совсем белыми и печально поникли, и совсем мало осталось на его голове даже седых волос. Год за годом сэр Арнульф таскался на своей кляче в походах, сражаясь за интересы своего сюзерена. В битвах за клочок земли, который барон Бискак никак не мог поделить со своим давним соседом и соперником бароном Ругом, сэр Арнульф потерял двоих сыновей: веселого рыжего Марвина, так похожего на свою мать, и скромного серьезного Рона, который был еще совсем юным – пятнадцать лет ему было, когда рыцарь барона Руга раздробил ему череп вдребезги. Печальным и долгим был путь Сиреневого рыцаря, когда он вез домой на телеге тело своего сына. Он не знал, как скажет об этом жене. Как посмотрит ей в глаза. Он еще помнил, как она убивалась по Марвину.

Стояла стылая осень. Телега переваливалась с боку набок в глубокой колее из грязи, затвердевшей после ночных заморозков. Родное поместье Холодные Ключи встретило Сиреневого рыцаря криками воронья и шелестом сухой травы на мерзлых полях. Несколько крестьян вылезли встретить его, когда телега медленно проезжала по деревне. Они снимали шапки, кланялись, шептали молитву. Некоторые провожали сэра Арнульфа сочувствующими взглядами. Он был хорошим господином. Ни с кем не ссорился, был не жаден и большую часть времени отсутствовал. А Ильма была хорошей госпожой.

Большой дом хранил тишину. Мертвые окна-глазницы не ожили при появлении сэра Арнульфа у ворот. Никто не вышел на крыльцо. Никто не бежал навстречу по дорожке. Запущенный сад тихо вздыхал, предчувствуя зиму, но ему тоже не было никакого дела до возвращения сэра Арнульфа.

Его не было дома несколько месяцев. Что произошло?

Сиреневый рыцарь оставил телегу и вошел в едва прикрытые ворота. Гравий хрустнул под его сапогами. С камнем в груди, давившим на сердце, прижимавшем к земле, сэр Арнульф поднялся на крыльцо и толкнул источенную червями дверь. Она подалась бесшумно, без скрипа. Сэр Арнульф вошел.

Дом выглядел нежилым. Повсюду пыль, паутина. Холодно было так, будто не топили уже много недель. Сэр Арнульф хотел крикнуть: «Ильма?», но голос не повиновался ему, и из горла вырвался лишь слабый хрип.

Шаркающие шаги послышались в глубине дома. Они приближались так медленно, что сэру Арнульфу хотелось кричать. Он хотел бежать навстречу, но не мог пошевелиться.

Наконец в дверях показалась фигура в черном. Сэр Арнульф узнал Зельду, свою старую полуслепую кормилицу. Она была старой и полуслепой уже когда появился на свет Марвин. У них с Ильма не хватало духу отправить Зельду на покой.

Зельда прошаркала к сэру Арнульфу и остановилась.

– Тебя долго не было, – сказала она. – Мы посылали за тобой сына Фруны, но он не нашел тебя. Мы только вчера ее похоронили.

– Кого? – сглотнув, спросил сэр Арнульф. Голос по-прежнему не слушался его. – Фруну?

Зельда покачала головой.

– Пойдем, – сказала она. – Пойдем. Смотри, Арнульф. Познакомься со своим сыном.

Сэр Арнульф прикоснулся дрожащими пальцами ко лбу и посмотрел на существо в колыбельке.

– Сейчас, – сказал он Зельде. – Сейчас. Зельда, позови еще раз сына Фруны.

Он подошел к столу и написал барону, что покидает службу. Твердой рукой запечатал письмо и вернулся к колыбели.

Двенадцать лет спустя Сиреневый рыцарь, решительно насупив брови, стучался в ворота Хуисмаркской обители. Сопровождавший его стройный, гибкий подросток всем своим видом давал понять, что может брызнуть отсюда в любой момент, как бы крепко суровая рука родителя ни держала его за загривок.

– Сэр Арнульф из Холодных ключей. С сыном. У нас условлено о встрече с Аббатом.

Брат Бертрам загремел ключами. Он всегда любезно привечал тех, кто заранее оповещал о своем посещении.

– Заходите, будьте как дома, не забывайте, что вы в гостях, – приговаривал брат Бертрам, отпирая ворота. – Аббат уже ждет вас. Юноша может обождать в трапезной. Там его угостят пивом и сыром.

– Ну уж нет, – вталкивая сына в ворота, ответил сэр Арнульф. – Юноша пойдет со мной.

Юноша вздернул голову, показывая, что кто бы что ни говорил, а он ни от кого и ни от чего в этом мире не зависит.

Пара проследовала в Аббатов кабинет.

– Умоляю, – без предисловий начал Сиреневый рыцарь, – принять моего сына в обитель и сечь его безо всякой жалости.

– Мы получили ваше письмо, сэр Арнульф, – ласково ответил Аббат, – и рады приветствовать в нашей обители каждого, кто готов молиться и трудиться во славу Единого Бога. Ибо, как вы знаете, девиз нашего ордена – «Служить и просвещать». Однако, возможно, вы расскажете подробнее, что привело вас сюда? И почему вы избрали сию стезю для своего отпрыска? Насколько я знаю, он ваш единственный наследник. Уверены ли вы в своем решении? Я, разумеется, не стану его оспаривать, но убежден, вы поймете мое, возможно неуместное, любопытство. Служение Господу – почетный и благочестивый путь, но, к сожалению, обычно отцы оставляют его для младших сыновей, в то время как старшим (или единственным) сыновьям предназначено продолжить род и унаследовать состояние.

– Ну, состояние мое не такое уж и большое, – сказал Сиреневый рыцарь. – А что касается продолжения рода… Все надежды мои были возложены на этого ребенка. Ансельм действительно мой единственный сын. Два его старших брата давно погибли. Моя жена умерла, рожая его. Я надеялся, что он последует своему предназначению. Поднимет из запустения поместье, женится, заведет детей, снискает славу на поле битвы… Но увы, боюсь, все мои надежды пошли прахом. Я опасаюсь, что это безнадежно, отец. В голове этого мальчика живут бесы. И я надеюсь, что в этом месте их смогут если не изгнать молитвами, воздержанием и послушанием, то по крайней мере удержать в узде. Ваше преподобие, в этом ребенке живет бес! И я молю вас принять его к себе и воспитать в благочестии. Другой дороги для этого юноши я не вижу.

Аббат обратил свой взор к юноше.

– Что вы скажете на это, сын мой? Вы можете ответить, почему ваш отец в таком горе?

– Потому что я прочел обе книги, которые нашел в нашем ужасном, старом, унылом доме! – болтая ногами, отвечал дерзкий юнец. – И он решил, будто я одержим бесами. Хотя правду скажу вам, святой отец: последнее, чего я хочу в этой жизни – сложить свою голову на поле брани, как мои братья, в драке за то, к чему я не имею никакого отношения!

– Долг по отношению к роду для тебя ничего не значит?! – вскинулся сэр Арнульф. – Книги! Послушайте только его, Аббат. Книги! Да какой юноша в его возрасте думает о книгах! Я пытался воспитать его как рыцаря. Пытался! Он не годен ни на что! К четырем господам я определял его в оруженосцы, к четырем достойнейшим господам! И что же? Каждый – я повторяю, каждый! – из них отсылал его обратно. Каждый предпочел от него избавиться. Он не желал служить, не желал учиться, не желал становиться рыцарем. Единственное, что его интересует – это книги!

Мальчик фыркнул с величайшим презрением.

– Книги!.. Два дохлых, старых, глупых романчика ты называешь книгами? Что из них можно узнать? Да Враг не в состоянии соблазнить ни одной буквой из этой писанины.

– Почему же в таком случае твой отец утверждает, что все, что тебя привлекает, это книги, сын мой? Ты выглядишь не слишком заинтересованным в чтении.

– Меня интересуют настоящие книги, – сказал Ансельм. – А не эта ерунда. Меня интересуют знания. Я хочу знать, как устроен мир. Я хочу получать знания, учиться. А не получить по башке палицей и отправиться на кладбище в шестнадцать лет.

Звонкая пощечина оставила на лице Ансельма яркое красное пятно.

– Вот, – переводя дыхание, сказал сэр Арнульф. – Вот кого породили мы с его матерью. Вы видите, преподобный отец? Иногда я боюсь, что эльфы оставили нам подменыша.

Аббат единственный в помещении сохранял спокойствие.

– Пожалуйста, сядьте, сэр Арнульф. Выпейте воды. Я вас понял. Сын мой, расскажи, почему ты так хочешь учиться.

– Я хочу знать, как устроен мир, – сказал Ансельм.

– И ты не хочешь жениться? Не хочешь узнать женскую любовь? Не хочешь продолжить свой род, добиться славы, успеха? Богатства, может быть? Ты понимаешь, что если решишь посвятить себя служению Господу, все эти дороги будут для тебя закрыты?

Ансельм скорчил брезгливую мордочку.

– Все это скукота, преподобный отец. Вот знать, как устроен мир, – это интересно.

– И ради этого ты готов отправиться в монастырь? – спросил Аббат. – Правда? Ты ведь знаешь, что без твоего согласия это невозможно. И даже твой отец не сможет тебя заставить.

– Ну, если это единственный способ получить знания (а насколько я знаю, это так), то готов.

– Но ведь есть же еще университеты. Вы говорили об этом с отцом?

– Стать студентом! Этого еще не хватало! Более низкого, недостойного пути… – вскинулся сэр Арнульф.

«Тссс», – приложил палец к губам Аббат. Сэр Арнульф схватился за голову и принялся раскачиваться взад-вперед как человек, который вообще никак не может поверить в происходящее.

Ансельм поглядел на Аббата ясным взором.

– Как преподают в университетах, святой отец?

Аббат улыбнулся.

– Вы знаете! Чтобы получить право преподавать или право учиться, необходимо благословение Церкви. И вам известно, что книги, по которым преподают в университетах, не содержат и половины тех знаний, которые можно найти в библиотеках монастырей. Самые ценные книги – у вас. Самые глубокие знания, самые точные науки – у вас. А в университетах учат только тому, чему вы позволяете.

– И ты знаешь почему? – спросил Аббат.

– О да, – прошептал сэр Арнульф. – Боюсь, что он знает.

– Ну, я посещаю храм, святой отец. Каждую неделю. Наш священник говорил нам, что знания открыл людям Враг. Их бесконтрольное распространение опасно. Каждый, кто захочет, не может получать или распространять знания. Если знания попадут в недостойные руки, они принесут много вреда.

– И ты согласен с этим?

– Как я могу быть несогласен с тем, что сказано в Книге Истины?

Ясный взор Ансельма был невиннее невинного.

Аббат лучился благодушием.

– По-моему, сэр Арнульф, с вашим сыном все в порядке. Мы будем счастливы принять его в нашей обители.

Позже сэр Арнульф часто думал о том, что, какие бы надежды он ни возлагал на Ансельма, иначе произойти не могло. Ибо Ансельм был дитя-неожиданность, а дитя-неожиданность следует собственному Предназначению и никогда не принадлежит своей семье. Некоторые девочки в таких случаях становятся бандитками-лесбиянками, и Сиреневому рыцарю оставалось только благодарить Господа за то, что Ансельм не отправился по скользкой дорожке – а у него были все шансы покатиться по наклонному пути.

С того момента, как в тот роковой день сэр Арнульф подошел к воротам своего дома, мир для него полностью изменился. У него родился ребенок, его жена умерла. Два факта, которые с трудом воспринимало его сознание. Отправляясь в очередной поход барона, он не знал, что Ильма беременна. Не знала и она сама. Сэр Арнульф часто думал потом об этом – истинное дитя-неожиданность, Ансельм никогда не принадлежал своему роду. Он был предназначен иной судьбе. И когда сэр Арнульф, баюкая его на руках, мечтал о том, как этот мальчик вырастет и возродит Холодные ключи в процветании, он лишь обманывал себя. Роду Сиреневого рыцаря суждено было прерваться. Оглядываясь назад, сэр Арнульф понимал: то, что Ансельм не останется в Холодных ключах, было ясно с самого начала.

Он был совершенно не похож ни на одного из своих братьев. Собственно, он не был похож на нормального мальчишку вообще. Он был резвым, любознательным ребенком, но эти любознательность и резвость были совершенно иного рода, нежели у Марвина, который вечно верховодил ватагой озорников, или у Рона, старательного, серьезного, повсюду таскавшегося за сэром Арнульфом, за братом, за своим наставником и требовавшего все рассказать и показать, не успокаивавшегося, пока не сделает все как надо.

В глазах Ансельма плясали бесенята. Игры со сверстниками его не интересовали, а если и интересовали, то лишь для того, чтобы подбить всех на какую-нибудь каверзу, от которой у взрослых волосы вставали дыбом. Однажды Ансельм подговорил сына купца украсть у отца кошелек, и на вырученные деньги приятели накупили шутих и в полночь переполошили деревню фейерверками. В другой раз Ансельм влез в окно к местному священнику и разрисовал углем все имевшиеся у того священные книги. Как только Ансельм достиг семилетнего возраста, сэр Арнульф отдал его в оруженосцы в надежде, что мальчишка заинтересуется блеском рыцарской жизни и забудет о глупостях. Не тут-то было: через несколько месяцев рыцарь отослал Ансельма восвояси без всяких объяснений. У следующих трех господ сэр Арнульф добиться причин отказа также не сумел. На письма следовали вежливые отписки, на вопросы в лоб рыцари отводили взгляд. Лишь один, помявшись, сказал сэру Арнульфу, что его сын не годится для военной службы. И, откровенно говоря… если признаться… рыцарь его немного боится. Сэр Арнульф был благодарен ему за честность и позже прислал в подарок бутылку отличного висканского вина. Он понимал этого рыцаря. хотя сам сэр Арнульф не мог бы точно сказать, в чем дело, но ему пришлось признаться и себе: Ансельм совсем не таков, каким сэр Арнульф мечтал его видеть, когда мальчик еще лежал в колыбели.

Ансельм был чужд Холодным ключам. Вот Марвин, Рон – они здесь были свои. При них и Ильме дом был теплым, живым. Он дышал, он хотел будущего. Теперь сэр Арнульф все дни проводил в своем кабинете, перебирая ветхие трофеи, вспоминая былое, думая о том, что произошло с его жизнью. Пыльные комнаты, траченные молью гобелены, грязные скрипучие полы, холодные стены, безжизненные камины, затянутые пылью углы – и средь всего этого лишь шарканье полуслепой Зельды и легкие шаги Ансельма. И шелест страниц.

Иногда наступала тишина. Это значило, что во дворе Ансельм копается в грязи, разглядывая червей. Или залез на грушу и наблюдает за пчелами – как они летают туда-сюда, собирая нектар. Или лег на землю и пытается услышать, что происходит там, в глубине…

Сэр Арнульф утаил это от Аббата, но он знал, что Ансельм ворует книги. Мальчик хорошо их прятал и никогда не попадался на воровстве. Но Аббат точно знал, что Ансельм прочитал не только те два романа, что были у них в доме.

Сэр Арнульф надеялся до последнего, что Ансельм изменится. Он думал: он такой потому, что он растет без матери. Оба его брата умерли до его рождения. Я уже стар. У него трудная судьба. Он перерастет свои странности, он станет другим.

Но ничего не изменилось. Ансельм дерзил, воровал книги, смотрел на пчел и категорически не желал учиться драться. Он был равнодушен к таким понятиям, как слава, отвага, благородство и честь. Как устроен мир – вот единственное, что его интересовало.

Когда Ансельму исполнилось двенадцать и вместо неуправляемого ребенка он стал неуправляемым подростком, сэр Арнульф окончательно понял, что из его сына не выйдет толк. И сделал единственное, что хоть как-то могло спасти Ансельма – передоверил его Господу. И хотя сэр Арнульф покидал Хуисмарк с тяжелым сердцем – не того он желал бы для своего сына, совсем не того, – он чувствовал, что поступил правильно. Тяжко было у него на душе, но впервые за многие годы – спокойно. Если кто и сможет правильно позаботиться об Ансельме, то только Господь.

В том, что Ансельм – заноза в заднице, Аббат убедился очень быстро. Поскольку когда Господь раздавал чадам своим послушание и смирение, Ансельм шлялся непонятно где, зато очередь за плутовством и лукавством отстоял целых два раза. Кроме того, юный бесенок был в изобилии снабжен сомнительными совершенствами, приличествующими скорее барышне, обреченной спасти свою семью удачным замужеством, нежели рожденному с достоинством нести почетное бремя фамильной чести благородному отпрыску старинного рода; а именно обладал Ансельм нежным лицом, тонкими руками, зелеными как мох глазами и взглядом девицы, одержимой похотью.

Под постоянной угрозой порки, а не то по своим тайным соображениям, Ансельм прилично следовал своим обязанностям, как то: исправно посещал службы, ни разу не уклонился от послушания и выполнял работы отменно и добросовестно, что изводило Аббата постоянными подозрениями о замыслах чада измученного рыцаря – тем более что во время пения псалмов и вознесения молитв Ансельм так стрелял из-под клобука глазами, что невозможно было не заподозрить его в измышлении какой-нибудь каверзы. Подтвердилось, что Ансельм обладает неуемной изобретательностью и просто-таки непристойным любопытством. То и дело заставляли его корпевшим над какими-то ему одному понятными схемами, значками и формулами. Глаза Ансельма горели при этом фанатичным огнем, и уж точно эти исследования эти он проводил не ради знаний как таковых: у него была своя, одному ему известная цель. И цель эта в понимании Аббата не имела ничего общего с благочестием, ибо любопытство неблагородного юноши благородного рода возбуждали вовсе не теологические вопросы – он был одержим изобретательством, а это область опасная, где всего шаг до измышлений, внушенных бесами.

Не прошло и пары недель с тех пор, как сэр Арнульф передал монахам с рук на руки свое чадо, как Ансельм подошел к Аббату с жалобой на то, что брат Евстафий не допускает его в библиотеку, а брат Фока – в скрипторий.

Брови Аббата взлетели вверх.

– Во-первых, – сказал он непочтительному юноше, – запомни: ты теперь состоишь в братстве и должен подчиняться правилам. Никогда и ни при каких обстоятельствах ты не можешь вот так ловить меня во дворе и задавать какие угодно вопросы. Тебе следует ждать, когда Аббат тебя вызовет или к тебе обратится. Если твое дело срочное и важное (или ты считаешь его таковым), передай свою просьбу моему секретарю. Брата Антиохия, полагаю, ты уже знаешь. Во-вторых, я удивлен, Ансельм, что ты не понимаешь таких простых вещей. Ты сам при нашей встрече назвал мне причины, по которым знания не доверяются кому попало. Ты решил принять монашеский обет, поскольку это даст тебе доступ к ценным книгам. Это хорошо. Хотя и не так хорошо, как если бы ты стремился принять постриг из любви к Богу. Но пока ты всего-навсего послушник. Пройдут месяцы, если не годы, прежде чем тебе позволят хотя бы приблизиться к библиотеке. Молись, трудись, учись смирению и послушанию, и может быть – может быть! – если в течение ближайшего времени ты проявишь себя с лучшей стороны, я поговорю с братьями о том, чем ты можешь быть полезен в библиотеке или скриптории. И не раньше.

Несмотря на очевидную дерзость Ансельма, Аббат был уверен, что сделал ему хорошее внушение. Каково же было его изумление, когда на следующий же день брат Ефстафий притащил за ухо Ансельма к нему в кабинет.

– Вот, преподобный отец, полюбуйтесь! Является ко мне и заявляет, что будто бы вы разрешили ему осмотреть биологическую секцию! Скажите мне, правда это или нет?

– А ты как думаешь, брат Ефстафий! Ансельм, что я тебе сказал на днях?! Антиохий! Позови Нуллу, где он там…

– В мясницкой, отец. Свежует туши.

– Скажи ему, что сегодня в пять пополудни у него будет работа. А ты, мальчик, пока поголодаешь в келье и подумаешь над своим поведением.

Ровно в пять часов Ансельма вывели на широкий монастырский двор, где уже была приготовлена скамья и с розгами в руках поджидал могучий брат Нулла. Интеллектом брат Нулла не блистал, зато мог похвастаться избытком силы и полным отсутствием сентиментальности. Брат Нулла кивнул Ансельму и легким движением руки указал на скамью. Со вздохом Ансельм задрал полы рясы и спустил штаны.

Натягивать которые четверть часа спустя было очень, очень больно. Задница саднила, иссеченная в кровь. Морщась, Ансельм так и эдак пытался приспособить штаны, но они были довольно тесными, и как ни надень – пониже, повыше, – больно было очень.

Ансельма потрогали за руку. Снизу вверх на него смотрел совсем юный, прямо-таки маленький монашек с круглыми щечками и большими голубыми глазами. Жестами монашек манил Ансельма за собой.

– Пойдем со мной к брату Бенцию. У него есть хорошая мазь, она поможет.

Ансельму ничего не оставалось как последовать на монашком.

– Больно тебе?.. Брат Нулла свое дело знает!

– Тебя тоже пороли? – спросил Ансельм.

Монашек помотал головой.

– Нет. Просто брат Нулла старательный.

– Да уж, – Ансельм поморщился.

Миновав аптекарский огородик, они подошли к небольшой пристройке, где брат Бенций держал свою лабораторию. Монашек подергал дверь.

– Никого нет. Но ничего, я знаю где тут что лежит.

И ничтоже сумняшеся принялся ковыряться в замке булавкой.

– Ээээ… – сказал Ансельм. – А это ничего, что ты делаешь? Брат Бенций возражать не будет?

Монашек только отмахнулся.

– Меня они пороть не станут. Все, готово. Идем.

Ансельм последовал за маленьким пронырой в лабораторию. Несмотря на боль и любопытство, которые отвлекали его, он не мог не обратить внимание, что устроился брат Бенций очень уютно. Мягкий свет заката проникал сквозь узкое окно, золотя пылинки и аккуратно развешанные по стенам и под потолком пучки душистых трав. На полках и широком рабочем столе в идеальном порядке были расставлены всяческие сосуды, требующиеся для приготовления химических составов, в сундучках хранились душистые порошочки, а высокий шкаф был плотно набит бутылочками с настойками и коробочками с пилюлями – именно туда, приставив стул, и полез предприимчивый монашек.

– Вот, – немного погремев склянками, протянул он Ансельму коробочку. Ансельм понюхал, открутив крышку: густая зеленоватая с серыми крапинками мазь пахла горьковато, но приятно.

– Намажешь, и вскоре все пройдет, – сказал монашек. – Хотя погоди-ка…

Он снова залез на стул и потянулся к верхней полке.

– Нет, я не достану. Давай лучше ты. На самом верху, третья бутылочка слева… Ну значит справа. Да, вот эта, с белой дрянью. Да. Возьми себе. Выпей пару капель с водой сегодня вечером. Хоть поспишь нормально.

– Спасибо, – сказал Ансельм. Он был действительно признателен. – А откуда ты все это зна….

Они уже были на улице и монашек, сопя от натуги, трудился над тем, чтобы запереть замок. Клобук падал ему на лицо, закрывая обзор, монашек нетерпеливо мотнул головой, и капюшон соскользнул, обнаружив похожую на змею черную косу.

– Йо-хо! – сказал Ансельм. – Да ты девчонка!

На плечи юнцу и юнице легли натруженные, в пятнах от трав и реактивов тяжелые руки брата Бенция.

– Я вижу, чада, – прогудел брат Бенций, – вы познакомились.

Лоретта, у которой не было никакой работы (кроме той, что она сама себе выбирала, а иногда она это делала), взяла привычку ходить за Ансельмом хвостиком. И поскольку Ансельм, как уже выше сказано, в плане исполнения послушаний был не вполне безнадежен, а Лоретта обнаружила склонность все за ним повторять, вскоре выяснилось, что Ансельм – тот единственный, кто в состоянии вложить в голову малышки Лоретты хоть немного разумения, а в ее руки – крупицу ловкости и мастерства. Монахи не стеснялись гонять Ансельма в хвост и в гриву, поручая самую простую, тяжелую и черную работу, но Лоретте так нравилось его общество, что она временами даже оставляла свои барские замашки и принимала участие в общественно полезном труде.

Пока Ансельм был в монастыре новичком, Лоретта знакомила его со всем и всеми и показывала ходы-выходы. Однако как только сын Сиреневого рыцаря немного освоился в Хуисмарке, стало ясно, кто тут истинный мастер своего дела. Ансельм открыл для Лоретты новый уровень шкодства, наглядно показав ей, что все, чем она занималась до сих пор, – не более чем мелкие пакости.

В то время как Лоретта устраивала безобидные розыгрыши и мелкие (причем чаще всего непреднамеренные, а исключительно веселия для) пакости, Ансельм покусился на самые основы безопасности монастыря. В ход шли ложь, воровство, мошенничество, подсыпание в напитки сонного порошка и незаконное проникновение в личные покои Аббата. А все для чего? Чтобы обзавестись копиями ключей от библиотеки, с помощью которых он мог бы проникать туда без ведома братьев и творить там черные дела – читать книги.

К чести Ансельма следует сказать, что эти свои хулиганства он держал от Лоретты в тайне. Во-первых, потому что не доверял такой беспечной болтушке. А во-вторых, потому что не хотел ее вмешивать. Ибо даже преступный Ансельмов ум не мог дойти до того, чтобы развращать невинный ум Лоретты.

Загвоздка заключалась в том, что возникшая между ними привязанность сделала Лоретту невероятно чувствительной к происходящему с ее приятелем. Они проводили так много времени вместе и Лоретта так привыкла к тому, что может найти Ансельма в любое время суток в любой части монастыря (иногда по подсказке монахов, а иногда с помощью внутреннего чутья), что Ансельму пришлось проявить немало изобретательности, скрывая от нее свои похождения.

Лоретта стала плохо спать. Часто среди ночи она подрывалась ни с того ни с сего и уже не могла заснуть. Иногда ей становилось от этого страшно, и она начинала плакать. В это время Ансельм, ничегошеньки не ведая, шастал по библиотечным лабиринтам, вынимая то одну книгу, то другую, устраиваясь с этими книгами на полу и зачитываясь до одурения. В келью он возвращался только перед самой Рассветной, отдавал полчаса беспокойному сну и поднимался к службе. В результате под глазами его образовались темные круги, он стал раздражителен и рассеян, плохо выполнял работу, огребал наказания, но с упорством маньяка снова и снова вкушал запретный плод.

Однажды ночью юный нарушитель крался, как обычно, к месту преступления. Ключами он давно научился не греметь; достав их у дверей скриптория, он выбрал ключ к первому замку, и тут…

– Ага!

Его ухватили сзади за пояс. Ансельм подпрыгнул, крик застрял в горле, и наш парень едва не отдал Богу душу в самом расцвете лет.

– Ты! – шепотом закричал он на Лоретту. – Ты что тут делаешь! Марш к себе!

Лоретта заныла:

– Я хочу с тобой, Ансельмчик!

Пробудившись в очередной раз посреди ночи, Лоретта на сей раз решила поискать утешения у своего друга, а приблизившись к его келье, увидела открывающуюся дверь и выскальзывавшего бесшумной тенью Ансельма. Тенью столь же бесшумной Лоретта последовала за ним.

– Тебе сюда нельзя!

– Тебе тоже, – заметила умненькая Лоретта.

– Вот наказанье. Ступай!

– Я хочу с тобой, я хочу с тобой, – ныла Лоретта.

– Я не могу тебя впустить, ты все испортишь. Девчонка в скриптории, в библиотеке! Да если Аббат узнает…

– А не возьмешь меня, я все ему расскажу, – блеснула юная шантажистка.

Ансельм глубоко вздохнул и присел перед ней на корточки. Проникновенно посмотрел в глаза.

– Лоретта. Иди спать. Мне сюда просто нельзя, а тебе нельзя совсем-пресовсем никогда-преникогда, понимаешь?

Лоретта помотала головой и улыбнулась. Иногда она была до ужаса противная.

Ансельм запустил пальцы в волосы.

– Ладно, – наконец сказал он. – Но поклянись на мече, что никому не скажешь. Целуй меч!

Лоретта поцеловала меч и торжественно поклялась, что будет нема, как могила.

В этот час скрипторий был совершенно тих и пустынен. На столах лежали оставленные монахами книги, раскрытые на тех страницах, где братья прервали работу. Ансельм и Лоретта, державшаяся за его рясу, пересекли зал и поднялись в библиотеку, расположенную прямо над скрипторием. Здесь было еще тише, хотя казалось, тише уже некуда. И все же… Ансельму казалось, что он слышит тихие вздохи, невнятное бормотание, шорох – то книги дремали и думали про себя, а некоторые мечтали.

– Вот рай, – сказал Ансельм. – Я, Лоретта, украл ключи от рая.

Лоретта широко раскрыла глаза. Это Рай?! Ансельм объяснил ей, что ей ничего нельзя трогать, никуда нельзя ходить и лучше даже не шевелиться. Лоретта все же раскрыла ближайшую к ней книжку и разочаровалась: сплошь одни черные закорючки. Заинтересовали ее лишь заглавные буквы, выполненные в виде изумительных разноцветных животных.

– Все, хватит, – сказал Ансельм, отнимая у нее книгу. – Я сделал ошибку, что привел тебя. Посмотрела? Пойдем.

Он досадовал, что Лоретта сорвала ему сегодняшнее чтение. Вчера он остановился на самом интересном месте! И тревожился, что если книга понадобится кому-то, библиотекарь обнаружит его закладку, и тогда шума не миновать. Но Лоретту следовало отвести обратно и убедиться, что она заснула.

– Тут совсем неинтересно, – поделилась Лоретта своими впечатлениями. В ее восприятии эти бесконечные шкафы, стеллажи, полки, забитые полчищами томов и свитков, были воплощением вселенской скукоты.

Ансельм сказал:

– Ну вот и славно. Больше не ходи сюда за мной, – запер библиотеку и повел ее вниз.

А вот в скриптории оказалось куда интереснее. Лоретте вздумалось пошалить, и она принялась бегать от Ансельма между столов, заливаясь хохотом, оскальзываясь на каменном полу и наотрез отказываясь уходить.

– Лоретта! – взмолился Ансельм, ухватил ее за край рясы, и они оба бухнулись на пол. Лоретта больно ударилась головой и разревелась. Ансельм подполз к ней и принялся утешать, дуя на шишку.

– Ну вот, – шептал он, стараясь ее урезонить, чтоб она ревела потише, а то если их обнаружат, будет ой как несдобровать. – Говорил я тебе, тут не место для игр, не место для девочки. Все, все, хватит плакать.

Лоретта завздыхала, успокаиваясь, и хлюпала в Ансельмов рукав.

– Смотри, – сказал ей Ансельм, – как красиво.

И показал на окно. Там, за стеклом, в густой синей мгле, танцевали пушистые белые мухи. Огромные хлопья кружили, сталкивались, взлетали, образуя водоворот; то они мчались куда-то все вместе, то вдруг принимались спокойно парить, и каждый из них будто смотрел через стекло на Ансельма и Лоретту.

– Снег, – сказал Ансельм.

Они легли на пол и стали смотреть, как пляшут снежинки.

А потом ушли, и снег засыпал их следы.

С этих пор Лоретта каждую ночь спала спокойно.

Оформив Лоретту в дочери полка, Аббат знал, на что идет. Однако с появлением сына Сиреневого рыцаря его задача стала в два раза сложнее. Выходившие из-под пера Ансельма чертежи не сулили его будущности ничего хорошего, и уж нечего и говорить о богохульных словечках, нередко вырывавшихся из его уст, и едких замечаниях, нацарапанных на полях его испещренных схемами и знаками рукописей. Неблагочестивый ум был у юноши с глазами девицы, и Аббат молился о том лишь, чтобы скверна не передалась Лоретте. Впрочем, последняя казалась к ней вовсе невосприимчивой, в значительной степени потому, что едва ли способна была хоть что-то усвоить из опасных измышлений своего приятеля.

Может сложиться впечатление, что Аббату заняться было больше нечем, кроме как наблюдать за жизнью двух юных созданий. Это не так. Хотя парочка и пользовалась среди Аббата заслуженной популярностью, у него была куча других важных дел. Например, он вел обширную переписку, в которой отдельное место занимало общение с некой замечательной особой. Вы можете решить, что у Аббата с этой особой был роман, однако данное предположение далеко от истины. Особа занимала высокий пост в монастыре карамелек, южные пределы которого граничили с северными пределами Хуисмарка, и их отношения с Аббатом носили чисто эпистолярный характер, несмотря на то, что заочное знакомство длилось уже много лет.

Как это нередко бывает, повод для завязывания контакта оказался совершенно пустяковым.

Весна 1495 года

Уважаемая Мать-Настоятельница!

Как вы поживаете? Я поживаю хорошо.

Спешу сообщить, что корова из вашего стада забрела на наше пастбище. Пожалуйста, примите меры.

С наилучшими пожеланиями,

Аббат.

Уважаемый Аббат!

Я поживаю хорошо, благодарю вас. Попечением святой Карамельки в монастыре также все обстоит благополучно.

О какой корове идет речь?

С уважением,

Мать-Настоятельница

Уважаемая Мать-Настоятельница!

Корова белая с рыжими пятнами. Зовут Простушка.

Благослови Вас Единый.

С уважением,

Аббат.

Уважаемый Аббат!

Пусть Единый также благословит Вас и Вашу паству.

А почему пастух вашего стада не может просто сообщить об этом пастуху нашего стада? Неужели человеку вашего положения (да и моего, если уж на то пошло) необходимо решать проблемы с коровами?

С пожеланиями всяческого благополучия,

Мать-Настоятельница.

Уважаемая Мать-Настоятельница!

Ваш пастух утверждает, что Простушка пасется на ваших землях.

С уважением,

Аббат.

Уважаемый Аббат!

Так на наших или на ваших? Где именно пасется Простушка?

Благослови вас Единый.

Мать-Настоятельница.

Уважаемая Мать-Настоятельница.

Пастушка перешла вброд ручей Заливай и находится на островке, разделяющем его и речку Повешенку.

С ув,

Аббат.

Ув Аббат.

Это наша земля. Наш пастух прав.

Мать-Настоятельница.

Мать-Настоятельница.

Ваш пастух неправ. Это наша земля.

Аббат,

Я просмотрела бумаги. Согласно решению Церковного суда от 1485 года, данный участок принадлежит монастырю Святой Карамельки. Оставьте Простушку в покое.

С наилучшими пожеланиями,

Мать-Настоятельница

Уважаемая Мать-Настоятельница.

Я также просмотрел бумаги. Пожалуйста, поднимите ваши архивы за 1489 год. Решение суда от 1485 года было признано недействительным, так как в момент принятия решения преподобный судья Базиликс, как оказалось, уже был охвачен помешательством, которое сказывалось на его умственных способностях и в дальнейшем заставило Церковь прибегнуть к обряду изгнания бесов. Таким образом, решение преподобного Базиликса было отменено, и в силу вновь вступило Соглашение от 1455 года, в котором епископы Хеммский и Хуисмаркский определили границы, разделяющие земли аббатства Дроздов и монастыря Святой Карамельки. В данном Соглашении особо сообщается, что пребывавший долгое время спорным (из-за дрогнувшей в 1321 году руки Его Преосвященства Милизия) участок земли между ручьем Заливаем и речкой Повешенкой относится к землям Аббатства.

Да хранит вас Единый.

С уважением,

Аббат.

Уважаемый Аббат.

Можете проверить: Пастушка больше не пасется между речкой Повешенкой и ручьем Заливаем.

Поздравляю.

Мать-Настоятельница.

Уважаемая Мать-Настоятельница.

С чем вы меня поздравляете?

Да благословит вас Единый.

Аббат.

Подумаешь, наша корова паслась на их землях. Много она у вас там травы съела? Фу.

С ув, М-Н.

Уважаемая Мать-Н.!

Закон прежде всего!

Ну вас с вашим законом.

Благослови Единый и проч.

М.-Н.

Осень 1498 года

Глубоко почитаемая Мать-Настоятельница!

Вы все еще дуетесь?

Слышал, в ваших яблоневых садах собрали превосходный урожай. Поздравляю. Счастливого вам праздника Святого Хрумия!

С самыми теплыми пожеланиями,

Аббат.

Уважаемый Аббат.

Урожай действительно неплохой, благодарю. Вам также счастливого Святого Хрумия. А я вот слышала что в ваших садах урожай не очень.

Благослови Единый.

М.-Н.

Гордая, упрямая женщина! Так я и знал.

К сожалению, вынужден признать: урожай не удался. Брат Павсикакий допустил распространение червячка. В настоящий момент он исполняет епитимью.

Как вы поживаете?

Припадаю к вашим стопам,

Аббат.

Уважаемый Аббат,

Припадайте лучше к стопам Единого. Сочувствую по поводу червячка.

М.-Н.

Уважаемая М.-Н.

Мир?

Б.Е.,

Аббат.

Ув. Аббат.

Ладно.

М.-Н.

Примерно так многие годы общались Аббат с Матерью-Настоятельницей, пока у первого не появилась настоятельная необходимость обсудить с замечательной особой совершенно иную, и очень важную, тему, касающихся двух юных обитателей Хуисмаркской обители.

Парочка была застукана в монастырском саду в момент, когда Ансельм нашептывал на ушко Лоретте прелестные речи. Легкий ветерок осыпал юнцов бело-розовыми лепестками. Зеленый взор Ансельма сладостно скользил по цветущим яблоневым деревьям, то и дело обращаясь к личику Лоретты, на палец же Ансельм накручивал блестящую черную прядь. Подкравшись поближе к ничего вокруг не замечавшим подросткам, Аббат с ужасом определил, что юный бесстыдник читал девчонке стихи.

Обрушившись на юнцов как гнев Господень, Аббат ухватил обоих нарушителей за уши, – визгу было на весь сад. Парочку немедля разлучили, каждого посадили под домашний арест на хлеб и воду, и хотя Лоретте на тот момент шел всего-то двенадцатый год, Ансельму было уже полных четырнадцать, и это не могло не озаботить Аббата мыслями о том, что все чада Господни грешны, а что ему делать-то теперь?! Единственным уроком полового воспитания Лоретты так и остался сеанс с братом Веригием, и не хватало еще чтобы знаниями о пчелках и птичках с нею поделился одержимый бесами юноша в расцвете пубертатного возраста.

Сей случай заставил Аббата уединиться к кабинете, энергично потереть ладони друг о друга, окунуть перо в чернильницу и приступить к сочинению послания.

Весна 1512 года

Уважаемая Мать-Настоятельница!

Как Вы поживаете? Я поживаю хорошо.

Хотя нет. Несмотря на то, что правила любезности обязывают меня высказываться таким образом, хорошо я не поживаю. Я охвачен тревогой. Мне незамедлительно требуется ваш мудрый совет. Причем совет, ни просьба о котором, ни ответ на эту просьбу не могут содержаться в письме. Умоляю о встрече.

Благослови Вас Единый.

С надеждой на положительный ответ,

Аббат.

Уважаемый Аббат!

Спасибо, я поживаю хорошо.

Встревожена вашими речами.

Что случилось?

С уважением,

Мать-Настоятельница.

Уважаемая Мать-Настоятельница!

Повторяю, дело чрезвычайной важности, срочности и секретности. Умоляю о встрече.

Аббат.

Уважаемый Аббат.

Вообще-то я довольно занята.

(Уж не пытаетесь ли вы таким образом назначить мне свидание, хи-хи).

Б.Е.

М-Н.

Уважаемая М.-Н.!

Ей-Богу, мне не до свиданий! Да и что вы такое себе придумали? Я обеты давал. Да и вы, кстати, тоже. Если вы не назначите место, я сам к вам приду!

Аббат

Еще чего не хватало, смущать моих монахинь! Ополоумели вы что ли?

М.Н.

Может и ополоумел. Я в отчаянии. Мне нужен ваш совет!!!!

А.

Уважаемый Аббат!

Ну ладно. Когда и где?

М.-Н.

Уважаемая Мать-Настоятельница!

Завтра на рассвете на опушке нашего леса, что смотрит на ваше поле. Приходите одна! Клянусь Единым, я Вам ничего не сделаю.

Я буду в серой рясе с веткой ивы в руке.

Уважаемый Аббат.

Ха и еще раз ха. До того, как поступить в монастырь, я заканчивала курсы самообороны. Я легко сделаю троих таких, как вы.

Шучу. Я вам верю. До встречи.

М.-Н.

Долина Эвры долго будет помнить эту сцену.

Взволнованный Аббат стоял на часах у опушки. Он наблюдал за тем, как по росистому полю, озаренному лучами восходящего солнца, в нежном тумане, стелющемся по земле, плыла к нему стройная фигурка в коричневом одеянии ордена карамелек. Возрастная дальнозоркость позволила Аббату еще издали со своего наблюдательного пункта разглядеть ее лицо. Миг – и ветка ивы, брошенная взволнованной рукой, полетела на землю; ноги Аббата оторвались от земли и будто сами собой полетели, понесли его навстречу монахине. Над утренним гомоном птиц, над травою, над полем и лесом разнесся слившийся крик:

– Юбиляр!… Голониза!…

Случилась одна из самых романтичных встреч всех времен – по крайней мере, одна из самых романтичных встреч эпохи Пробуждения.

Мужчина и женщина бежали друг к другу по залитому солнцем полю, чтобы при встрече стиснуть друг друга в горячих объятиях, беспрестанно восклицая: «Юбиляр!», «Голониза!», «Сколько лет, сколько зим!», «Как ты?!», «А как ты?!», «Единый, сколько лет!..», «А я и не знал!…», «А я и не знала!…» – и так далее, и тому подобное. Пока обретшие друг друга люди, взявшись за руки, сидят на поваленном дереве и пытаются наговориться за долгие годы разлуки, вкратце объясним, в чем тут дело.

Когда-то, давным-давно – а именно, лет примерно за сорок до нынешнего утра – Юбиляр, тогда еще молодой перспективный монах, состоял преподавателем у юной рыженькой Голонизы. Учитель был пылок, ученица проявляла незаурядную живость ума – и, как это нередко случается в подобных ситуациях, связь их становилась все теснее, пока не увенчалась грехом. Молодые люди не одну неделю втайне предавались плотским утехам и даже называли свои отношения любовью, но со временем потеряли бдительность, и тайна была раскрыта. Гнев настолько ослепил отца Голонизы, что будущий Аббат едва не расстался с признаками своей мужественности, однако дело удалось замять, и Юбиляр отправился в монастырь, девица же – к дальним родственникам, где вскоре успешно вышла замуж. После вынужденного расставания молодые люди потеряли друг с другом связь. Юбиляр продвигался по карьерной лестнице, Голониза родила и вырастила четверых детей. И лишь когда муж Голонизы покинул этот мир, а дети встали на ноги, Голониза решила, что пора пожить и для себя и устроилась в монастырь карамелек Матерью-Настоятельницей, в каковом звании и пребывала вот уже более пятнадцати лет.

Для выражения восторгов и обмена основными впечатлениями о минувших годах Юбиляру и Голонизе потребовалось немногим более часа. Мать-Настоятельница опомнилась первой.

– Все это просто потрясающе! – сказала она. – Но для чего ты меня звал, Юбилярчик?

– Ах, да! – спохватился Аббат. – Слушай же. Как я рад, что это оказалась именно ты, Голониза! Никто не может мне помочь, кроме тебя!

И Аббат выложил своей приятельнице все, что касалось Лоретты.

– Что же мне делать? – в качестве итога спросил он.

– Я тебе скажу, чего тебе и всем вам нельзя было делать ни в коем случае! Вам нельзя, нельзя было брать этого ребенка к себе! Девочка в мужском монастыре! О чем вы только думали! Ты понимаешь, что ты натворил? Это надо исправить немедленно! Идем, я забираю ее сейчас же!

Голониза решительно вскочила, дабы сию минуту осуществить свое намеренье, но Аббат мялся и медлил.

– Но Голониза… пожалуйста, подожди. Мы все так полюбили малышку Лоретту! И ей у нас хорошо! Уверяю тебя! О ней заботятся, она счастлива и всем довольна!

– В этом я ничуть не сомневаюсь, Юбиляр, – смягчившись, ответила Голониза. – Но подумай: какое будущее ждет у вас эту девочку? Ей еще нет и двенадцати, а тебе уже приходится за нее беспокоиться! Что же будет потом?

– Я понимаю… – промямлил Аббат. – Но братья… Мы пока не готовы расстаться с ней, Голониза. Она ведь совсем еще ребенок. Никто и не думал, что она останется с нами навсегда. Но может быть, еще хотя бы парочку лет?.. Если она прямо сейчас уйдет, я просто не знаю, что со всеми нами будет! Еще один или два года, Голониза! А после – обещаю: мы отправим ее к тебе!

– И мы сделаем из нее превосходную карамельку! Лучшего будущего для ребенка в ее положении и пожелать нельзя! Что ж, решено. Но тем не менее я уже сейчас должна поговорить с нею. Ведь как я полагаю, никто не говорил с ней о том… ну, обо всем об этом.

– В том-то и дело. Я просто не знал, кому это поручить. Брат Веригий однажды беседовал с ней, но похоже, толку от этого было мало. А теперь боюсь, не стало ли слишком поздно.

– Думаю, совсем еще не поздно, – утешила его Голониза. – Уверена, с ней все будет в порядке. Ансельм ваш больно шустер, но мне не кажется, что у него дурные намерения. Пойдем, отведи меня к Лоретте. Я объясню ей все, что нужно знать. А ты дай мне слово, что будешь писать мне о ней каждую неделю. И если у нас появятся хоть малейшие опасения, я тут же забираю ее к себе! Хотя бы прошло и не два года, как мы с тобой условились, а меньше. Уговор?

Повеселевший Аббат кивнул и пожал руку своей подруге.

– Уговор! Я так рад, что мы встретились, Голониза!

– И я, дорогой.

Заметим в скобках, что переписка Юбиляра и Голонизы признана классикой любовной лирики, и ею до сих пор мучают школяров в учебных заведениях Медорана.

Когда Лоретта была маленькой, она однажды задремала в корзинке с соломой, которая стояла на кухне. Забралась под шумок и уснула. Позже эта корзинка стала ее законной, Лореттиной корзинкой (как для собачки или кошечки). Конечно, в келье у нее, как и у всех братьев, стояла печурка, но маленькая дочь полка любила спать на кухне. Там почти всегда кто-то находился, в любое время суток было тепло и пахло всякими вкусными вещами. Особенно отрадно там было зимой. Можно долго прогревать холодную келью, а можно прибежать на кухню, свернуться уютным клубочком и сладко отрубиться под негромкий гул разговоров, ароматы готовящейся еды, потрескивание остывающей печки.

Тут и нашел ее Ансельм, желавший сделать подружке подарок.

Немного утолив вожделение по отношению к библиотеке, Ансельм обратил свой любопытный взор и неуемную энергию на территорию монастыря. А тут было чем интересоваться. Обитель была построена много веков назад, во времена Второй империи, на месте заброшенного языческого святилища. Конечно, все, что могли, разрушили, переделали, перестроили, замазали краской, спрятали и замаскировали, но тем интереснее было нашему любознательному другу откапывать эти секретики. Обломок алтаря, на котором совершались человеческие жертвоприношения; фреска непристойного содержания; описание битвы, выставлявшее в невыгодном свете благородных сподвижников Тродда; мелкие монетки с полустертым профилем правителя неведомо какой страны и эпохи; погребок с покрытыми древней пылью бутылками – каждая из этих находок приводила Ансельма в состояние экстатического ликования, и лишь опасение, что новым открытиям помешают, если обнаружат прежние, мешало ему делиться своей радостью с Лореттой. Она ведь не умела держать язык за зубами.

Дабы ничего не пропустить, свое изучение тайн обители Ансельм начал с крыш и, спускаясь, добрался до самого нижнего уровня – крипты, где нашли последнее упокоение десятки почетных мертвяков. Они лежали там, в сухой мгле, в стенных нишах, бесконечными рядами, и если постоять несколько минут в полной тишине, можно было услышать, как становятся тленным прахом их кости.

В первом зале крипты не было ничего интересного. Так, мощи и реликвии, целовать которые водили сюда гостей монастыря и выставляли в храме по большим праздникам. А вот в залах захоронений…

Монастырская церковь блистала роскошью. Золотом, серебром, драгоценными каменьями, витражами и фресками. Каждая из выставленных в крипте реликвий также была очень ценной. Однако Ансельм подозревал, что это далеко не все, чем располагает обитель. Ему было интересно, что же скрывает Аббат за семью замками и печатями. И, главное, где. О какой-то еще сокровищнице монастыря (кроме крипты) при Ансельме ни разу не упоминали, но он знал, чуял, что она где-то есть! Много сотен лет стоял на этом месте хуисмаркский монастырь; знатные правители приезжали сюда для паломничества и отпущения грехов, а некоторые из них, оставляя суетный мир, принимали постриг, дабы провести оставшиеся им годы в труде и молитве. И что, никто из них ничего не подарил обители? «Не верю!» – говорил Ансельм.

И хотя в монастыре его пытались научить прямо противоположному (то есть верить), юный кладоискатель не оставлял в покое свою догадку. Шуршал в библиотеке свитками и страницами книг, рылся в истории и старых планах монастыря, приставал к монахам с расспросами. И вот в один прекрасный день – вернее, в одну прекрасную ночь…

– Лоретта! – Ансельм осторожно потряс ее за плечо. – Лоретта!

Девочка сонно заворочалась к корзинке и так сладко вздохнула, что Ансельм засомневался, а стоило ли ее будить.

– Чего? – раскрыла глаза Лоретта и обрадовалась: – Ансельмчик! Мы идем гулять?

Он улыбнулся и подал ей теплый платок.

– Именно. На, оденься.

Вместе они выбрались из кухни, миновали пристройки, пересекли широкий двор и вошли в темную пустынную церковь. Луна заливала ее бледным светом, тени пересекались друг с другом, пугая причудливыми черными фигурами, но Лоретта крепко держалась за руку Ансельма и ничего не пугалась. А вот при входе в крипту заартачилась.

– Ой, там же покойники! – пискнула она. – Я боюсь!

– Ничего они тебе не сделают, – прошептал в ответ Ансельм.

В крипте завязал Лоретте глаза. Потом вел куда-то, что-то отодвигал (шорох был похож на звук отъезжающей каменной плиты), вел какими-то узкими проходами, где дышать было нечем. И вот наконец повеяло свежим воздухом, Лоретта почувствовала простор, и Ансельм наконец снял повязку.

Лоретта открыла глаза и ахнула.

Ансельм решил подарить ей сокровища кроменической церкви.

Они стояли в большом зале, освещенном факелами, которые загодя зажег Ансельм. Зал был устроен в форме амфитеатра, ярусы которого, уходящие к потолку, служили полками для множества сундуков, которые сейчас были распахнуты и ломились от драгоценностей. Жемчуг, золото, рубины, изумруды, ожерелья, диадемы, кубки, браслеты переливались в отблесках пламени, будто излучая собственный мягкий свет. С восторженным визгом Лоретта бросилась к сундукам, доставая и примеряя то корону, то диадему, то ожерелье, то бусы, то пояс, а то напяливая на себя сразу все. Она погружала руки в груды золотых монет, играла, будто она принцесса, а эти сокровища сторожит дракон, а потом будто она королева, которая владеет этими сокровищами, а потом будто они находятся на дне морском, и это трюм затонувшего корабля, а она – русалка, которая тот корабль обнаружила.

Все тщеславие и суетность женской породы предстали перед Ансельмом в ее лице. Полюбовавшись, Ансельм спросил:

– Представляешь, сколько все это стоит?

– Сколько? – выныривая из сундука с реццанским зеркалом в руке и накручивая на себя километры жемчуга, спросила Лоретта.

– Полагаю, как десять таких монастырей.

– Да ну! – изумилась Лоретта. – Вот здорово! И что мы будем с этим делать? Заберем себе и сбежим?

Ансельм засмеялся и щелкнул ее по носу.

– Маленькая разбойница! Ты собралась обокрасть монастырь? И куда мы пойдем? Что будем делать?

– Ну, не знаю, – сказала Лоретта. – Что-нибудь придумаем. С таким-то богатством.

– Но когда поймут, что мы сбежали, нас будут искать. Найдут, отнимут сокровища и посадят в тюрьму. А может быть, и казнят. Повесят, например.

– Ну да. Жалко. Ну значит, не будем брать ничего. Тем более я все равно не знаю, куда идти и что делать.

– Никому не говори, что мы здесь были. Хорошо? Нас накажут, если узнают. Но пока можешь еще поиграть. Хотя завтра ты, конечно, не выспишься.

Но Лоретта подустала. Она еще покопалась в сундуках, порассматривала разные прикольные монетки, но уже без прежнего энтузиазма. Села на кучу кербских ковров, сложенных прямо на полу, немного повозилась с хитро запертой маленькой шкатулкой и стала позевывать.

Ансельм спросил:

– Как думаешь, почему здесь эти сокровища?

– Ну, потому что они принадлежат монастырю, наверное.

– Ну а монастырь кому принадлежит?

Лоретта тщательно подумала.

– Монастырь принадлежит Церкви.

– А Церковь кому?

Тут не было ни секундной заминки. Лоретта была натаскана на десять из десяти.

– Единому, конечно. Церковь – это дом Единого, где живет Его дух. Он велел Тродду основать ее и править ею и землями от Его имени. И он велел ему завоевать всех, чтобы все знали про Него и жили в любви и мире.

Ансельм даже улыбнулся.

– Какая умница. Ну раз монастырь принадлежит Церкви, а Церковь – Единому, то кому принадлежат сокровища монастыря?

Лоретта еще раз тщательно подумала. Цепочка была для нее длинновата, но не непосильна.

– Единому?.. – наморщив лоб, рискнула она.

– Получается, так. И что будет, если мы возьмем отсюда сокровища? Мы украдем у…

– Единого… – в благоговейном ужасе прошептала Лоретта. – И Он накажет нас!

– Ну вот, – сказал Ансельм. – Значит, что мы будем делать?

– Оставим все как есть!

– Умница.

Они засобирались возвращаться. Ансельм стал гасить факелы.

Всю дорогу до дормитория Лоретта была задумчива и молчалива. У двери своей кельи она спросила:

– А не у Церкви можно красть?

Легкий подзатыльник придал ей ускорения и одновременно дал понять, что думает о ее предположении Ансельм.

Долго ли, коротко ли, а наступил четырнадцатый день рождения Лоретты. Монахи испекли ей праздничный торт, который должен был стать сюрпризом, но не стал – из-за неистребимой привычки именинницы совать свой нос куда не следует. Тем не менее Лоретта была растрогана до слез, когда вся братия собралась, чтобы ее поздравить. Монахи по очереди подходили к Лоретте, пожимали ей руки, похлопывали по плечу, дарили маленькие подарочки: кто шелковую ленту, кто украшенный резьбой деревянный гребень, кто мешочек леденцов…

– Напоминаю всем, – дрогнувшим голосом произнес Аббат, – что это последний день, когда Лоретта с нами…

И будто в подтверждение его слов, погребальным эхом отозвался Бертрамов колокольчик.

– Коричневые сестры, – толкая Лоретту в бок, шепнул Ансельм. – По твою душу.

– Но я не хочу к карамелькам, – заныла Лоретта. – Мне у вас так хорошо. Я не хочу никуда уходить. Я не хочу быть монашкой. А можно я прямо отсюда выйду замуж?

– Лоретта, дочь наша, мы с радостью оставили бы тебя здесь навсегда, но ты знаешь, что это невозможно, – строго ответил Аббат. – Стать монахиней – лучшее, чего может желать девушка в твоем положении. Это почетный, благочестивый и уважаемый путь. Сотни девушек мечтают об этой чести. Как ты собираешься выходить замуж? Живя здесь, где ты намерена знакомиться? Кто будет представлять тебя? Ты же не выйдешь на улицу, прости Единый, в поисках мужчины. Ты незаконнорожденное дитя, ты даже не знаешь своих родителей. У тебя нет дома, нет никакого состояния. Какую партию ты можешь составить? Вот если бы у тебя был состоятельный покровитель…

Поняв, что вылетело из его уст, Аббат немедленно пожалел об этом и исполнил выразительный фейспалм. Но было уже поздно. Лоретта вцепилась в него как клещ. Кто такие состоятельные покровители? Как с ними знакомятся? Где они живут? У Аббата есть список имен и адресов этих людей? Как такого покровителя заполучить Лоретте? Что делает покровитель? Насколько он должен быть состоятелен, чтобы Лоретта вышла замуж? Как именно он будет сватать Лоретту?

– Все! – крикнул Аббат. – Ну-ка, хватит! Опомнись, дитя! У тебя нет богатого покровителя! И знакомить тебя с ним никто не будет! Ты выросла в монастыре и совершенно не знаешь жизни. Брось свои фантазии. Нам жаль расставаться с тобой, но по-другому нельзя. Тебе надо становиться взрослой. Карамельки – твоя единственная возможность занять достойное место в обществе. И не забудь поблагодарить Мать-Настоятельницу, она к тебе чрезвычайно добра.

– Ага, – сказала Лоретта. – А уж к вам-то…

– Не дерзить! – приказал Аббат, но сам уже рыдал, обнимая Лоретту, и все братья рыдали, кто уткнувшись соседу в плечо, кто содрогаясь и вытирая лицо рукавом рясы, кто мужественно стараясь сдержать всхлипы, кто смахивая скупую слезу. Так, сопровождаемая толпой братьев, будто стаей плачущих серых птиц, Лоретта вышла за ворота Хуисмарка.

Здесь ее поджидали пять сестер-карамелек во главе с Матерью-Настоятельницей. Они и шагу не ступили на территорию монастыря. Карамельки церемонно поздоровались с братьями, а Мать-Настоятельница протянула руку Лоретте.

– Добро пожаловать к нам, дитя. Пойдем, сестра Фелиция возьмет твой узелок.

Монастырь карамелек, двенадцать часов спустя.

Предрассветный час. Земля спокойно, сонно дышит. Она еще крепко спит, но предчувствует, что скоро пора проснуться. Земле в долине Эвры, плодородной, благословенной, снятся счастливые сны. Ей свежо от мокрой травы, тепло от мягкого дыхания солнца, сладко от чистых, спокойных вод Эвры, которые та несет на восток. Спят – пока еще – птицы. Спят готовые к уборке поля. Спит лес. Спят яблоневые сады Хуисмарка и вишневые сады монастыря карамелек. Спят карамельки.

Но кое-кто бодрствует.

Шух-шух, остаются следы на мокрой траве. Бум, прислоняется к монастырской стене лестница. Туп-туп-туп, и вот уже кое-кто на стене. Шлеп, разворачиваются порванные и снова связанные вместе простыни. Хоп-хоп-хоп – и кто-то быстрым шагом удаляется прочь, навстречу готовому проснуться солнцу.

Роса тяжелила Лореттин подол, сердце веселил птичий гомон. Радостный туманный воздух наполнял Лореттины легкие, и она с наслаждением откинула капюшон, подставив лицо утренней свежести. Все дальше и дальше она уходила от карамелек, все ближе и ближе была ее новая жизнь.

Позади послышался топот, и несколько мгновений спустя ее догнал запыхавшийся Ансельм.

– Так и знал, что ты сбежишь.

Лоретта сморщила носик.

– Я же сказала, что не хочу оставаться с ними! Они меня до икоты довели. Такие зануды!

– И что ты собираешься делать?

– Искать родителей. Мне надо устраивать свою судьбу, – важно сказала Лоретта, и по тому, как она произнесла эту фразу, Ансельму стало ясно, что она ее где-то подслушала.

– И где ты собираешься их искать? – спросил Ансельм.

Лоретта пожала плечами.

– Начну с Кривой мельницы, должно быть. Потрясу Мельничиху. Поспрашиваю в Колоброде.

– Не трудись, – сказал Ансельм. – Я тут кое-что приготовил для тебя… На случай, если ты решишь не становиться монахиней. Помнишь, я ходил несколько раз с братом Ахавием в Колоброде? Я кое-что там узнал. Про твою семью.

И Ансельм выложил Лоретте то, что ему стало известно из расспросов местных жителей.

– Ансельмчик, – сказала Лоретта, – ты просто душечка! Ну, раз так, мне ясно, что делать.

– Не боишься, что за тобой отрядят погоню?

Лоретта пожала плечами.

– Да зачем я им? Вчера мне Настоятельница весь вечер втирала, какое мне сделали одолжение.

Ансельм оглядел ее.

– И все равно. Хотя бы переоделась в их рясу. В одежде Дроздов сразу будешь привлекать внимание.

Если бы у Лоретты была склонность к рефлексии и немного умения облекать свои мысли и чувства в слова, она могла бы ответить примерно следующее: «Это единственная одежда, которую я знаю. В ней я гуляла по яблоневым садам, лазила по конюшням, пряталась в кладовой и смотрела на летящий снег из окна библиотеки. Эту одежду носят люди, которые растили меня, как свою дочь. В этой одежде я была счастлива. А сейчас я не знаю, что меня ждет, и ряса Дроздов, единственное, что мне осталось от прошедших лет, придает мне уверенности. Я не хочу с ней расставаться».

Но поскольку ни склонности к рефлексии, ни умения облекать свои чувства в формулировки у Лоретты не было, она ответила:

– Ну и что? Я не хочу носить этот коричневый ужас.

– Как только дойдешь до города, купи себе платье. У тебя деньги есть?

Лоретта показала несколько монет.

– Украла?

– От них не убудет.

– Молодец. И будь осторожна. На дорогах и в лесах много всяких людей ходит. Много и таких, которые могут быть для тебя опасны. Лучше всего, прибейся к каким-нибудь купцам или приличным путникам. Обычно люди путешествуют компаниями и нанимают охрану. Они возьмут тебя с собой за скромную плату. Не пожалей на это денег, прошу!

– Ладно, – сказала Лоретта. – А может, ты пойдешь со мной, Ансельмчик?

– Нет, – сказал Ансельм. – Нет, я не могу. Как думаешь, мы когда-нибудь увидимся?

– Конечно, увидимся! Наверняка я очень скоро выйду замуж, рожу детей и мы все вместе приедем сюда в Большое Паломничество.

– Пришли мне о себе весточку.

– Да я же не умею писать.

Не всем удается, живя в эпицентре грамотности, не усвоить ни единой буквы, но у Лоретты получилось.

– Попроси кого-нибудь. В городах на каждом шагу писцы предлагают свои услуги. Мне хотелось бы знать, как ты устроилась, нашла ли родителей, что с тобой… Ты всегда знаешь, где меня найти. Я никуда не денусь. А вот я тебя так легко найти не смогу. Но если я понадоблюсь, только дай знать. Хорошо?

– Ну конечно, – сказала Лоретта. – Конечно, я напишу тебе.

– И вот еще что. Не знаю, как у тебя пойдут дела. Надеюсь, что удачно, конечно… Но если вдруг тебе придется трудно и ты не будешь знать, что делать, всегда говори: «Я выросла в лоне святой кроменической церкви и получила воспитание в монастыре». Запомнила?

Лоретта кивнула.

– Повтори.

Лоретта повторила.

– Повтори еще раз.

Лоретта повторила еще и еще – всего в общей сложности раз десять, пока Ансельм не убедился, что фраза отскакивает у нее от зубов. После чего Ансельм расцеловал Лоретту в щеки и убежал: ради прощания с нею он слинял с Бдения и должен был неминуемо огрести епитимью; но не поэтому прятал Ансельм от Лоретты лицо и не поэтому торопился бегом обратно.

Лоретта зашагала навстречу заре.

Информация, добытая Ансельмом путем расспросов жителей Колоброде и окрестностей, гласила, что четырнадцать лет назад незаконнорожденным ребенком разрешилась не кто иная, как Роза, дочка фермера Йона. Вскоре после рождения дочери опозоренная девица исчезла из Колоброде, и о том, куда она направилась, родня молчала как воды в рот набрав, однако душевно побеседовав с одной из ближайших Розиных подруг, Ансельм выяснил, что Розочка пустилась искать счастья в Шмельхен.

Стоит ли говорить, что Лоретта, направившая свои стопы на поиски матери, пренебрегла каждым из добрых и разумных Ансельмовых советов.

Во-первых, платье она себе не купила. Денег у нее было в обрез, на еду только (убегала Лоретта второпях и уж что добыла то добыла, одну мелочь), так что и никаким обозам и купцам Лоретта платить не стала. На лихих людей в лесах она также легкомысленно наплевала. Поэтому то, что все ее пешее путешествие до Шмельхена прошло без эксцессов и приключений, мы можем списать лишь на непостижимую милость Божью. Лоретта не пряталась и никуда не спешила. Впервые в жизни предоставленная самой себе, она прогулочным шагом шествовала по дороге, извивающейся средь полей и лесов, лишь иногда уточняя направление у крестьян или встречных путников. Покупать еду ей не приходилось: люди сами давали ей кто сыра и хлеба, кто молока, и лишь спрашивали, почему такая юная девица ходит в одежде служителей Бога. Лоретта отвечала, что одежду дали ей монахи, а ищет она свою мать, и люди сочувствовали ей и желали успеха. Один священник сурово заметил Лоретте, что не следует девице носить мужское платье, пусть даже это ряса монаха. Лоретта в ответ спросила, не хочет ли этот достойный служитель церкви стать ее покровителем или по крайней мере дать ей денег на подобающий наряд, и священник с ворчанием отвалил.

Пока Лоретта собирает ежевику в сосновой роще и готовится устроиться на ночлег под гостеприимной елью, посмотрим, что стало с обесчещенной бедняжкой, ее матерью, и где она теперь.

Опроставшись, Лореттина мать решила начать с чистого листа и отправилась туда, где ее никто не знал – в большой город Шмельхен.

Поскольку все в округе знали о позоре Розочки, Йон собрался с духом и решился сделать то, о чем даже и не помышлял, а именно – отправить дочь к родственникам. В Шмельхене жил его брат, колбасных дел мастер, с которым отец Лоретты рассорился еще в юности. Но уж как случилось так случилось: в Колоброде Розочку определенно ничего хорошего не ждало, а в городе, где о ее позоре ничего не слышали, у нее еще были шансы устроиться. Задиравший нос перед своим братом, дядя Розы тем не менее тепло принял племянницу, а ее симпатичная мордашка и аппетитные формы сослужили службу всей семье: меньше чем через год после прибытия в Шмельхен Роза вышла замуж за доброго человека, колбасника по профессии и мясника по призванию, господина Клопса. К тому моменту, как Лоретта покинула монастырь, у них был приличный домик, трое выживших из десяти родившихся детей, да и вообще дела обстояли неплохо. Во многом благодаря тому, что Роза вовремя сообразила симулировать девственность, подсунув в нужный момент в нужное место рыбий пузырь с утиной кровью, так что по сю пору муж Розы был убежден, что взял в супруги девицу чистую и невинную.

В тот добрый погожий вечер, когда Лоретта наконец прибыла в Шмельхен, вся семья собралась за столом. На ужин были поданы кровяная колбаса, источающие горячий жир бараньи сардельки, тушеная капуста и пшеничный хлеб. На одном конце стола сидел сам господин Клопс, другой занимала госпожа Роза. Между ними помещались дети, все, в господина Клопса, светлоголовые и серьезные, в госпожу Розу – голубоглазые и плотненькие. Маленький Хру украдкой под столом подсчитывал накопленные монетки, а его старшие сестры Мусси и Тусси дубасили друг друга по голове и таскали за косы с достойным лучшего применения упорством, пока их не разлучила крепкая материнская рука. Семейство склонилось над столом, чтобы прочесть молитву, и тут… «Та-та-та-там!» – раздался стук в дверь.

– Пойди, мать, погляди, – сказал господин Клопс. Ему не терпелось приступить к бараньим сарделькам. – Если это опять дура Клотильда за солью, не давай.

Госпожа Роза направилась к двери неохотно: она тоже была голодна, устала за день и только-только настроилась подкрепиться и перевести дух. За ее спиной вновь завели свою возню близняшки. Госпожа Роза распахнула дверь.

На пороге, широко улыбаясь, стояла Лоретта. Но это мы знаем, что это была Лоретта, а госпожа Роза увидела перед собой отроковицу в изрядно запыленной рясе монаха из стаи певчих дроздов Господа.

Некоторое время мать и дочь молча смотрели друг на друга.

– Чего тебе надо? – нарушила молчание госпожа Роза.

– Госпожа Роза? – спросила Лоретта.

– Да.

– Мама! Мамочка! – взвизгнула сумасшедшая девица и повисла на шее у госпожи Розы. Госпожа Роза затряслась всем телом, стремясь скинуть с себя Лоретту, будто грушевое дерево – грушу, но не тут-то было, Лоретта сидела как влитая.

В глубине дома услышали шум.

– Что там, Роза? – послышался недовольный голос господина Клопса. Госпожа Роза услышала, как по столу загремела посуда, и поняла, что ужин начали без нее. Пустой желудок напомнил о себе требовательным урчанием; собрав силы, госпожа Роза наконец стряхнула с себя Лоретту.

– Ничего! – крикнула госпожа Роза в дом. – Тут какая-то полоумная, сейчас разберусь. Чего тебе? – накинулась она на Лоретту. – Какая я еще тебе мама. Иди откуда пришла.

– Мамочка-мамочка! – защебетала Лоретта. – Вот мои документы! – и словно фокусник зайца, достала из широкого рукава ленточку, которой некогда было перевязано ее младенческое одеяльце.

Госпожа Роза побледнела, схватилась за сердце и посмотрела на Лоретту уже совсем другими глазами. Лоретта тем временем потянула носом.

– Пахнет вкусно! – весело заявила она.

Но госпожа Роза ее веселья не разделяла. Вытолкнув Лоретту на улицу и плотно прикрыв за собою дверь, она зашипела на нее:

– Что тебе надо от меня? Уходи отсюда!

Лоретта растерялась.

– Но ты ведь моя мама, мамочка! Я хочу теперь жить с тобой!

На этот раз госпожа Роза схватилась за голову.

– Ничего лучше ты не придумала? Иди откуда пришла! Сдалась ты, нужна ты мне больно. Мало я из-за тебя позора перенесла.

И госпожа Роза скрылась в доме, оставив на пороге растерянную Лоретту. Через минуту она появилась вновь и стала совать ей в руку несколько монет.

– Вот, возьми, пока муж не увидел… и иди себе…

– Что такое, Роза? – на пороге стоял грозный, по призванию мясник, господин Клопс. – Сто раз говорил тебе, нищим не подавать. Да еще сколько: три медяка?!

И господин Клопс от души врезал госпоже Розе.

– Не бейте мою мамочку! – завопила Лоретта и кинулась на господина Клопса с кулаками. Господин Клопс взвыл и с воплем «А это еще что?!» швырнул Лоретту об стену. Возле дома начала собираться толпа.

Стекая по стене, Лоретта расмазывала по чумазому лицу слезы и сопли.

– Я ее дочка! – тыча пальцем в госпожу Розу, всхлипывала Лоретта. – А она меня знать не хочет!

Взоры любопытных соседей обратились на чету колбасников. Господин Клопс уже занес над госпожой Розой тяжелую длань.

– Нет! – взвизгнула госпожа Роза. – Неправда это, Клопсик! Это полоумная! Врет она все! Я тебе досталась девицею!

– А чего же ты ей денег дала?! – обличительно взревел мясник.

Госпожа Роза жалостно заплакала.

– Пристала она ко мне, безумная, уж больно я испугалась, Клопсик. Прогони ее, да возьми три медяка, я это тебе на новые сапоги копила, хотела подарок сделать…

– Ну ничего, ничего, – господин Клопс приобнял госпожу Розу за плечи. Он успел остыть – да и вообще был хорошим, добрым человеком. – Идем домой, Роза.

Лоретта поднялась с колен и спросила:

– А мне что делать?

– А что хочешь, – обернулся от порога господин Клопс. – Иди подобру-поздорову, пока стражу не позвали.

– Но я хочу есть, – сказала Лоретта. – Я сегодня целый день ничего не ела. И денег у меня нет.

Ей никто не ответил: дверь за четой захлопнулась. Правда, на миг показались было три любопытные светловолосые головки, но по резкому шлепку матери исчезли и они. Лоретта осталась посреди улицы одна – если не считать постепенно расходящихся зрителей.

К Лоретте приблизился долговязый молодой человек с лисьими глазами. Одет он был в яркий, пестрый костюм, чей узор состоял из красных и оранжевых ромбиков. У молодого человека была манера становиться, картинно отставив ножку и романтично встряхивая рыжеватыми кудрями до плеч. На поясе у молодого человека висело маленькое зеркальце, а на плече сидела сова, что как бы намекает нам. Он пригласил Лоретту к себе в гости, и поскольку выбора у Лоретты особо не было, она согласилась.

По дороге молодой человек рассказал Лоретте, что зовут его Тильман, но она может звать его Тиль, что он даст ей приют на сколько потребуется и что сам он борец со вселенским злом.

– И как же вы с ним боретесь? – с уважением спросила Лоретта.

Тиль немного засмущался, отвечая, что почем зря балагурит и показывает баронам и герцогам голый зад.

– И как, помогает? – спросила Лоретта.

Тильман не успел ответить ничего определенного, потому что к этому мгновению они уже достигли пункта назначения – бедной, убогой, покосившейся хижины с мертвым очагом и корзиной яблок в углу. «Угощайся!» – щедрым жестом повел рукой в ее сторону Тиль и пригласил Лоретту присаживаться, чтобы повести с ней задушевную беседу.

– И что, госпожа Роза и впрямь твоя мать?

– Еще какая! – с хрустом вгрызаясь в яблоко, подтвердила Лоретта. – Но она меня знать не хочет.

– Это очень нехорошо, – с воодушевлением сказал Тильман. – Ее необходимо наказать! Она не должна поступать так с тобой только потому, что ты была зачата вне брака и можешь разрушить ее нынешний брак.

– Вот и я так думаю, – согласилась Лоретта. Маниакальный блеск глаз Тильмана немного пугал ее, но она относила его на счет слишком горячего сочувствия Тильмана человечеству. – А как мы будем ее наказывать?

– Ты останешься здесь, – заявил Тильман, – и ежечасно появляясь перед ее глазами, будешь напоминать ей о ее позоре. Мы будем всем рассказывать о том, что случилось, и добьемся того, что она признает тебя. А теперь пора в постель, – без всяких прелюдий перешел к сути дела Тильман. Он указал Лоретте на соломенный тюфяк в углу, сам же улегся прямо на пол, укрывшись дерюжкой. Сколько Лоретта ни просила, сколь не уговаривала Тиля присоединиться к ней, уверяя, что эдак им будет куда теплее – Тиль отказывался наотрез. Лоретта немного послушала, как он колотится от холода под своей дерюжкой, и незаметно уснула – ее грела ее собственная горячая кровь. Только лишь занялась заря, а Лоретта и Тильман поднялись, умылись, разбив ледок, из кадушки и позавтракали снова-таки яблоками. После трапезы Тиль предложил Лоретте прогуляться по улицам его родного Шмельхена и осмотреть достопримечательности.

– А эти досто-что-то-там симпатичные? – спросила Лоретта.

– Достопримечательности, – наставительно повторил Тильман. Очевидно, он считал себя очень умным и любил учить других. – Это самые красивые места города. Каждому туристу обязательно их надо посетить.

– А кто такие туристы?

Тильман почесал в затылке. На красные и оранжевые ромбики посыпалась перхоть.

– Ну, это люди, которые путешествуют ради удовольствия узнавать новые места.

Лоретта задумалась, туристка ли она, а пока решила спросить Тильмана, есть ли у него невеста. Невеста, как выяснилось, есть, и скоро Лоретта пожелала, чтоб она пропала эта невеста, потому что Тильман как завелся говорить о ней, так и не мог замолчать на протяжении всей прогулки, так что Лоретта ровнешенько ничего не узнала о достопримечательностях Шмельхена, зато узнала все об этой достопримечательной девице, носившей сложносочиненное имя Адельгейда. С горящими вдохновением глазами Тильман поведал Лоретте, что Адельгейда – самая умная и прекрасная девушка на земле. Что добрее нее нет существа на всем белом свете: как поняла Лоретта из обгоняющих друг друга в порыве восторга слов Тильмана, Адельгейда целыми днями только тем и занимается, что помогает несчастным и обделенным судьбой, хотя у самой Адельгейды ветер свистит в тщательно залатанных карманах поношенных, но безупречно чистеньких платьев. Что Адельгейда и Тильман любят друг друга, уж так любят, так любят, но сыграть свадьбу пока не могут: Тильман никак не накопит им на колечки. Вот уже много лет Адельгейда терпеливо ждет, пока у Тильмана появятся средства, чтобы им пожениться, и уж розы начали вянуть на ее щеках (этого Тильман не сказал, но Лоретта и без него догадалась), но она не говорит Тильману ни слова упрека и поддерживает его во всех его благородных [не очень-то прибыльных] начинаниях. Она понимает, сколь нелегко и в то же время почетно быть подругой борца с мировым злом, и тихо гордится профессией Тильмана.

Беседуя таким образом, Лоретта и Тильман ознакомились с кафедральным собором, ратушей, гробницей древних королей, также Тильман показал Лоретте колодец – магнит для городских сплетен, позорный столб, здание гильдии портных и городскую тюрьму. Улица, ведущая от тюрьмы к северу, вынесла Тильмана и Лоретту прямиком на рыночную площадь, где между прилавками толкалась и пихалась куча народу, продавая и покупая сыры, колбасы, мясо, требуху, овощи и прочее всяко-разно. Продираясь сквозь толпу вслед за Лореттой, Тильман вещал ей о колбасах, которыми испокон веку славился Шмельхен, чрезвычайно развитом сапожном ремесле, знаменитой росписи по деревянным дудочкам, и так далее и тому подобное. Выросшая на свежем воздухе и сроду не знавшая, что такое толпа, Лоретта оказалась не в состоянии воспринимать одновременно шквал обрушившихся на нее запахов, препирательства продавцов и покупателей да еще лекции на тему истории города, поэтому, вылетев с другого конца торгового ряда, Лоретта повернулась к Тильману, чтобы наконец заткнуть его, поскользнулась на гнилом капустном листе, схватилась за Тильмана, чтобы не упасть, и все-таки шлепнулась, увлекая его за собой. Таким образом, Тильман оказался лежащим на Лоретте, и мы не можем не покривив душой сказать, что ему это не нравилось. И знаете что? Это заметили не только мы.

– Тильман, – раздался над головами Тиля и Лоретты голос, который явно держали в леднике.

– Адельгейда! – отпихнув Лоретту, Тильман поспешно вскочил и принялся юлить вокруг подошедшей девушки. Одета она была (ну точь-в-точь как и предполагала Лоретта) в простое и поношенное, но блиставшее чистотой платье, в руках же держала корзинку с едой – очевидно, для бедных. Как по Лоретте, осанка, манера и повадки Адельгейды были характерными для девицы из простонародья, которой очень, очень, очень хотелось бы стать благородной госпожой, а вот не вышло.

Поджав тонкие губы и ни на мгновенье не потеплев лицом, Адельгейда пронаблюдала, как Лоретта поднимается с земли и стряхивает с себя грязь и овощные ошметки.

– Кто эта потаскуха? – спросила Адельгейда.

– Эй, я бы попросила! Я выросла в лоне святой кроменической церкви и получила воспитание в монастыре!

– Тем хуже для кроменической церкви, – высокомерно заметила невеста Тильмана и смерила Лоретту взором, который, вероятно, призван был уничтожить ее. – Тильман. Что она здесь делает?

Тильман, по-прежнему юля и извиваясь, принялся излагать Лореттину историю, что вот мол она прибыла в Шмельхен, дабы отыскать мать, и он помогает ей добиться справедливости.

– А, – уронила Адельгейда. – Незаконнорожденная.

Лоретта испытала хороший удар задним местом о твердое; это было ее падение в глазах Адельгейды. Правда, удар был не особо сильным – ниже падать было уже особо некуда.

– Ну что ж, Тильман, – произнесла Адельгейда. – Уверена, что ты уже понял, какую совершил ошибку, и я больше не увижу тебя рядом с этим существом, – и она повернулась, давая понять о своем намерении уйти, а также о том, что Тильман должен последовать за нею.

– Но, мой цветочек…

– Ты хочешь поссориться, Тильман?

Лоретта злорадно отметила про себя, что розы на щеках Адельгейды и впрямь отцвели – если вообще когда-то расцветали. Щеки невесты Тильмана были бледны и безжизненны, как прошлогодние травы ранней весной.

Тильман поник головою и понуро побрел вслед за своею нареченной.

– Эй! – заорала Лоретта вслед. – А как же справедливость? Ты обещал мне помочь! А как же мы добьемся, чтобы моя мать признала меня?

Тиль сокрушенно пожал плечами.

– Извини, – шепнул он Лоретте, виновато стрельнув глазом в прямую спину удалявшейся Адельгейды. – Ничего не получится.

И он затрусил вслед за своей несгибаемой, холодной как мороженое невестой. Лоретта в сердцах плюнула им вслед и отправилась на поиски госпожи Розы.

Госпожа Роза нашлась в овощном ряду придирчиво выбирающей репу. Лоретта настигла ее со спины, так что госпожа Роза даже охнуть не успела.

– Ну, – сказала ей грозная Лоретта. – Что будем делать?

На публике и без господина Клопса госпожа Роза растерялась. Лоретта пожалела ее и утащила в ближайший темный переулок. Госпожа Роза дрожала всем телом и прижималась к стене.

– Пойми ты меня, – шептала она. – Муж меня прогонит, если все узнает. Ты выставишь меня на всеобщий позор.

– Мамо, – сказала ей на это Лоретта. – Ну неужели вы меня ни капельки не любите?

Госпожа Роза залилась слезами. Лоретта еще раз ее пожалела.

– Хорошо, – сказала она. – Где мой отец?

– Да откуда мне-то знать, – рыдала госпожа Роза.

– Мамо, – угрожающе сказала Лоретта. – Ежели вы мне сей же секунд не скажете, где мой папаша, я начну на весь город КРИЧАТЬ, КАК ВЫ МЕНЯ БРОСИЛИ И ПРИЗНАВАТЬ НЕ ХОТИТЕ, КАКАЯ Я НЕСЧАСТНАЯ СИРОТА!!!!!!!!!!!!

– Не-надо-не-надо-не-надо! – взмолилась несчастная госпожа Роза, едва не падая на колени перед Лореттой. – Не знаю я, где он, богом клянусь не знаю! Он Босоногий брат, шел в свой монастырь, а к нам постучал, потому что испугался грозы! Ночью пришел, утром ушел, откуда мне знать куда он делся! Отпусти ты меня бога ради!

Лоретта вздохнула. Занимался дождь. Его капли смешивались со слезами перепуганной госпожи Розы и пропитывали гладкие черные волосы Лоретты.

– Ну вас, мамо, – устало сказала она. – Живите вы себе как знаете.

С утра у Лоретты во рту побывало только яблочко, которым угостил ее Тильман, и теперь она страшно устала и проголодалась. Пошарив в районе пояса в поисках кошелька, Лоретта обнаружила, что он куда-то подевался – вместе со всеми ее деньгами. То ли она обронила его, поскользнувшись на капустном листе, то ли в рыночной толпе его свистнули. Настал Лореттин предел: села она на землю возле какого-то дома и заплакала.

– Почему ты печалишься, странная малютка в наряде Певчих дроздов?

Лоретта подняла зареванное лицо. Над ней склонилась румяная старушка в сильно потрепанной, но опрятной одежде. Лоретта посвятила ее в свою проблему.

– Ай-яй, – покачала головой старушка. – Постой-ка. А не тебя ли я видела давеча у Розиного дома?.. Стало быть, ты утверждаешь, что Роза приходится тебе матерью?

– Приходится. Она бросила меня, когда я была совсем маленькой.

– Откуда тебе это известно?

Лоретта вкратце ознакомила старушку с этой частью своей биографии, но та была столь полна сочувствия, что Лоретта продолжила историю и сама не заметила, как сболтнула про монастырь проповедников. Спохватившись, Лоретта немедленно пожалела об этом, но ее собеседница вроде бы пропустила название монастыря мимо ушей.

– Вот, значит, как… Нехорошо с ее стороны. Но ты ведь знаешь, что родить вне брака это позор на всю жизнь. А у Розы муж и дети. Ей никак нельзя было признавать тебя перед всеми.

– А мне-то что, – буркнула Лоретта, утирая слезы рукавом.

– Пойдем-ка со мной, – сказала старушка. – Меня зовут госпожа Клара, а тебя?

Госпожа Клара повела Лоретту через рынок, затем парой вонючих улочек, и они остановились перед зданием, над дверями которого висела вывеска с изображением миски. У дверей здания уже выстроилась очередь.

– Я тут живу, – сказала госпожа Клара. – Это приют для бедных, устроенный нашим богоспасаемым магистратом. Тут можно бесплатно поесть. Правда, это только для жителей города, но полагаю, тебе не откажут.

– А почему у вас нет своего дома?

Лоретта и госпожа Клара медленно продвигались вперед вместе с очередью. Из дверей густо пахло вареной капустой. Публика в очереди была весьма пестрой: как совершенно опустившиеся нищие в драных лохмотьях, грязно ругавшиеся и больше походившие на огромных отвратительных насекомых, нежели на людей, так и люди вроде госпожи Клары: одетые хоть и скромно, но чисто, и державшиеся с достоинством. Сам двор, правда, ни глаз, ни обоняние не радовал: тут и там валялись кучи мусора и отбросов, шныряли крысы, а у стены крепко спало нечто, что издалека можно было принять на вонючую кучу тряпья, но на поверку оказавшееся человеком.

Госпожа Клара усмехнулась.

– Мне пришлось продать свой дом, чтобы откупиться от церкви. Меня поймали на незаконном колдовстве. Ничего серьезного доказать не смогли, но пеню пришлось заплатить. И вот я здесь. Уже много лет. Но я привыкла. Наш добрый город не оставил меня на улице. В конце концов, что бы я делала одна в своем домике? Тут хотя б другие люди узнают, что померла. А там лежала бы неделю, пока кто-то учует.

Лоретта содрогнулась.

– Ужас какой. А детей у вас нету?

– Нету, милая, нету. Так я была увлечена своим делом, что не до детей.

Вслед за другими людьми Лоретта и госпожа Клара вошли в просторный зал с каменными стенами, заставленный длинными столами и лавками. Еще на одном столе, поменьше, находилась огромная кострюля, из которой похлебку разливала по мискам не кто иная, как… Адельгейда.

– Снова ты, – на высокомерном лице Адельгейды не отразилось никаких чувств, хотя явно она была Лоретте не рада. – Отойди. Еда только для жителей города.

– Она со мной, – сказала госпожа Клара.

– Ну и что? Хоть с самим бургомистром. Ей не положено.

– Милая, разве городу убудет от одной лишь миски еды?

– Не положено! – процедила Адельгейда, протягивая похлебку госпоже Кларе и пронзая взором Лоретту. – Отойди, не задерживай очередь.

Госпожа Клара придвинулась поближе к Адельгейде.

– Милая, ты помнишь, почему я здесь оказалась? – задушевно спросила она.

– А это здесь при чем?

– При том, что я не растеряла своих навыков. Ты же, как я помню, собираешься замуж…

– Угрожаете? – прошипела Адельгейда. – Пожалуюсь городской страже, и вас упекут теперь уже навсегда!

– Жалуйся, – добродушно согласилась госпожа Клара. – Только я заранее скажу, что ты против меня настроена, и слушать тебя не станут. А больше ты свидетелей не найдешь. Я живу себе тихонько, ничем таким не занимаюсь. Вяжу шапочки для бедных детишек, перешиваю платья для их матерей, тружусь на благо города. Да и недолго мне осталась, старая я уже. Церковь может найти себе для жарки кого посочнее да помоложе.

Поджав губы так, что они практически исчезли с ее лица, Адельгейда со всего размаху шлепнула Лоретте варева и отвернулась, давая понять, что разговор завершен.

– Эй, тут одна жижа! – возмутилась Лоретта, но госпожа Клара уже подталкивала ее прочь.

– Терпеть ее не могу, – когда они уселись за стол, прошептала госпожа Клара.

– Правда? – обрадовалась Лоретта. – Я тоже!

В этот момент она поняла, что обрела в госпоже Кларе верного друга, который смотрит на жизнь так же, как и она.

– А то. Делает вид, что вся из себя такая благочестивая, нас кормит, сирот привечает, а сама ненавидит все это как Враг знает кто.

– Вот мне тоже так показалось, – с жаром поддержала Лоретта. – Стерва!

– Стерва и есть.

Некоторое время они ели в молчании. Лоретта стремилась насытиться, и хотя капустное варево было не бог весть каким нажористым и вкусным, свежее и горячее, оно в компании с ломтем хлеба по крайней мере утоляло голод. Один вопрос не давал Лоретте покоя и, поерзав, она все же решилась его задать.

– Госпожа Клара… а правда, что вы… если бы она не налила мне похлебку, вы бы превратили ее в лягушку, наслали порчу или еще чего-нибудь?

– До этого бы вряд ли дошло, – спокойно ответила госпожа Клара. – Я знала, что припугнуть будет достаточно. Такие, как эта девица, много чего боятся. Кроме того, я отошла от дел.

После обеда госпожа Клара пригласила Лоретту к себе. На втором этаже того же дома обнаружился зал, очень похожий на первый, только вместо столов он был уставлен дешевыми узкими кроватями с соломенными тюфяками. В этот час здесь никого не было, только на паре постелей дремали женщины, да в углу тихо возился чей-то ребенок.

– Тебе надо решить, что делать дальше, деточка. Тебе есть куда пойти?

Лоретта помотала головой.

– Вообще-то я хотела попросить вас кое о чем. После того как вы припугнули Адельгейду. Но раз вы сказали, что больше этим не занимаетесь…

– И о чем же ты хотела попросить? Просто интересно.

– Чтобы вы нашли моего отца, – прошептала Лоретта. – Я хочу знать, кто мой отец и где он. Моя мать мне ничего не сказала. Наверное, она и сама не знает. Знает только что он монах ордена Сандальки, и все.

– И зачем тебе это?

Лоретта в замешательстве уставилась на госпожу Клару.

– То есть как это?

– О да… – сказала та. – Конечно. Каждый брошенный ребенок желает найти своих родителей. Но тебе что с того? Мать от тебя отказалась. Неужели ты думаешь, что признает отец? Монах! Имени которого даже твоя мать не знает. Разумеется, он будет все отрицать.

– А я хочу! – упрямо заявила Лоретта. – Может, он даст мне денег, чтобы я могла выйти замуж.

– Дорогое дитя, у монахов нет денег. Ты должна бы это знать. Все их имущество принадлежит церкви.

– Тогда он должен найти мне богатого покровителя. Или пусть он хотя бы извинится передо мной за то, что зачал и бросил.

– Ладно, ладно. Я поняла. Но как я уже сказала, я отошла от дел.

– Ну может хоть один разочек…

– Нет. Я дала клятву. Я публично заявила об этом на ступенях церкви. Это слово, которое нельзя нарушать.

Лоретта ужасно расстроилась.

– Вообще-то мне некуда идти, – убитым голосом сказала она. – От карамелек я убежала. Деньги у меня украли. Я надеялась, мама примет меня… Потом подумала, пусть она хотя бы скажет, кто мой отец, я бы отыскала его, вдруг он он мне как-то поможет, но теперь… Я просто не знаю, что делать. Может, мне надо вернуться к коричневым сестрам?.. Этого я просто не переживу!

И Лоретта кинулась на постель, ломая руки и всяким иным образом выражая отчаяние. Госпожа Клара некоторое время наблюдала за ней.

– Смотрю, тебе здорово приспичило, – заметила она.

Лоретта продолжала воплощать безмолвную скорбь.

– Ладно, знаешь что? Я подумаю. (Лоретта вскочила, как ванька-встанька). Но ничего не обещаю, ясно?! Сначала мне надо кое-что узнать. А ты утри лицо и ступай за мной. Кажется, я придумала, где тебе можно заночевать.

– Спасибо! О, спасибо, госпожа Клара, вы такая лапусечка, я буду молиться за вас и все такое…

– Помолчи, я еще ничего не решила. Как я сказала, вначале мне необходимо кое-что выяснить. И прежде чем начинать, на всякий случай спрошу: полагаю, никаких вещей твоего отца у тебя нет?

Лоретта покачала головой.

– И у мамы Розы тоже вряд ли. Он ведь переночевал только одну ночь и сразу ушел. Что он мог у нее оставить? И уж наверное она не стала бы брать это с собой, когда уезжала. Хотя я могу у нее спросить…

– Я смотрю, господин Клопс тебя не особенно напугал, – заметила госпожа Клара. – Но не стоит. Я тоже думаю, что она вряд ли хранила столько лет… что он мог там забыть, обрывок пояса?.. Придется обойтись так, хотя точность от этого пострадает. И имей в виду: такие дела даром не делаются. Если я возьмусь тебе помочь, я потребую плату.

– Плату? Я, готова, конечно же, но… но у меня же ничего нет…

Госпожа Клара усмехнулась, и Лоретте почудилось, что в глубине ее зрачков блеснули крохотные красные огоньки.

– А вот тут ты ошибаешься. У тебя много чего имеется.

Никогда не разговаривайте с неизвестными.

Госпожа Клара отвела Лоретту в лес неподалеку от города. Там они долго петляли по звериным тропам, прежде чем выйти к покосившейся хижине с заколоченными окнами, древней до ветхости: ткни пальцем – и развалится. Пригнувшись, Лоретта вошла в хижину вслед за госпожой Кларой, осторожно придержав за собой грубо сколоченную дверь, которая выражала явную готовность в любое мгновенье рассыпаться. Однако внутри оказалось куда приятнее, чем можно было подумать. На деревянных полках стояло несколько кружек. Из мебели обнаружился грубо сколоченный стол и кровать с дырявым тюфячком, не обнаруживавшим присутствия паразитов. В углу стояло ведро. Над очагом висел небольшой закопченный котел. Госпожа Клара вручила Лоретте огниво.

– Если не поленишься и наберешь хворосту, можешь развести огонь. Люди тут редко хотят, но даже если кто и заметит, скорее всего, близко не подойдут: это хижина Безумной Свивы, ведьмы, которая жила тут лет сто назад. Ох и злющая была, говорят, детей живьем ела. Местные считают, что будто бы тут обитает ее призрак, и обходят это место подальше. А если кто случайно набредет, со всех ног прочь кидается. Я еще таких не встречала, чтоб воспользовались этим укрытием, хоть бы мело со всей дури или дождь лил как из ведра.