Читать книгу Тайна хрустального дома - Анна Виневская - Страница 3

Окно было раскрыто настежь. Стояли жаркие летние дни. Раскаленное уличное марево вязкой неподвижностью наваливалось на плечи, липко обволакивая и гася любое желание. Не хотелось уже ничего. В открытое окно доносился уличный шум, пронзительно и настойчиво звали Колю, раздраженно лаяли собаки, где-то ругались пьяные люди. Потные мысли тяжелым грузом оседали на дне мозга. Середина лета душно и устало висела над провинциальным южным городом.

Обмотавшись мокрым полотенцем, она утомленно побрела на кухню…

Последний год своей замужней жизни она жила с усталой мыслью о том, что эта кухня, надоевшая жареная картошка, бесконечные воспоминания мужа о детстве на Сахалине превращают ее жизнь в мрачную клетку, из которой есть только один выход. Куда? Она не хотела об этом думать. Иногда эти мысли сами лезли в голову.

Сидя в душном маленьком полуподвальном помещении издательской бухгалтерии, ежедневно проводя десятки счетов, сводя дебет с кредитом чужой жизни, она каждый раз, колотя отчаянными пальцами по жертвенному калькулятору, мечтала найти кнопку, чтобы открыть себя – замурованную в тесную клетку быта, безысходности и отчаяния.

А вечером после душной, набитой безликими счетами комнаты, она приходила в такую же удушающую однообразным бытом маленькую двухкомнатную квартиру, жарила на ужин картошку и выслушивала бесконечный рассказ мужа о счастливом детстве. И сидя напротив него, наблюдая за его чавкающим, хлюпающим и жующим ртом, вытянутой майкой, свисающей на уже оформившийся живот, выпученными коленками трико, она не думала и не мечтала уже ни о чем.

– Прекрати чавкать! – кричала она. Посмотри на меня! Моя жизнь, словно клетка. Я здесь пустое место! Ты не видишь меня! Я для тебя лишь старая ненужная мебель, стена, на которую ты не обращаешь внимания! Я безразлична тебе!

И видя, что муж от ее истерики впадает в ступор, она продолжала, повышая тембр голоса и уже выкрикивая слова и фразы, словно вкрикивая их в сознание своего мужа, стараясь впечатать то, что она ощущает, в его нервную систему.

– Мне нечего даже одеть! Я скоро буду ходить голая!

Видя какой эффект вызывают ее крики, она, чтобы усилить впечатление от своих слов, подходила к шкафу с посудой и начинала бить все, что попадало ей под руку. Кидала в сердцах, с чувством, сопровождая каждую тарелку или чашку известной ему из таких истерик фразой о том, что она – ненужная мебель, стена, пустое место.

Накричавшись, нарыдавшись, перебив часть посуды, она успокаивалась до следующей Луны. И на пике эмоционального накала все начиналось снова…

Вместе с новым утром приходили надоевшие звуки: вот шаркающие стоптанные тапочки мужа, бульканье воды в кипящем чайнике, звон чашек, бурчание ей вслед о том, что все заботливые жены готовят мужу завтрак, а она – неблагодарная бесхозяйственная неумеха. Да, и не понимают здесь ни его самого, не уважают его мать, его дочь от предыдущего брака и всю его родню.

И снова цифры, счета, жареная картошка…

Разнообразие мужчин в ее жизни сменялось их же однообразием. Словно какой-то рок преследовал ее. Не избалованная мужским вниманием, она соглашалась на первую встречу, потом на вторую, потом становилось жалко мужика от услышанных рассказов о несчастном детстве, о больной маме у него на руках, о мечте найти женщину, которая бы понимала, ведь ему так мало надо в жизни – только чуточку счастья. Потом она словно теряла себя, пытаясь обогреть его, и, будто ныряла в глубину без скафандра, оглушенная своей же жалостью, каким-то наступившим безволием и втянутостью в его жизнь. А года через три – оглушенная, связанная по рукам и ногам непонятным и обязательным долгом перед ним, вдруг опомнившись, лихорадочно искала возможность убежать, скрыться, исчезнуть.

Что происходило с ней за эти три года? Заботы, желание угодить, мысли об общем ребенке… Но дети не рождались, угодить становилось все труднее и труднее. И тогда тоска знакомым силуэтом усаживалась у изголовья кровати и перебирала длинными влажными пальцами ее мысли, собирала их в косы, вплетая темный образ безысходности.

Может быть поменять обои? Или купить новые туфли? Так жить невозможно. Нужно что-то менять. И тогда она или била посуду, или вспыхнувшее стремление к новизне заглушало на какой-то миг тоску. Ей чудилось, что жизнь обретала новые краски. И это воодушевление, эта потребность к красоте, казалось, придавала воздушность ее итак легкому телу, блеск ее погасшим за стеклами очков глазам, смысл ее бессмысленному существованию.

Клеились обои, покупались новые туфли или даже платье, проходило и возбуждающее чувство новизны. Но оставалась снова пустота, оставались размеренность и скупость провинциальной жизни, будни с чужим детством на Сахалине, чужими детьми от прежних непонятых браков.

Сухой горечью осадка оставались звуки шаркающих старых домашних тапочек и пропитавший несбывшуюся жизнь запах жареной картошки. Оставалась тоска и усталость, разочарование собой и этой длинной однообразной жизнью. И этого сухого остатка ее жизни было так мало, что, сдунув его с ладони, можно было сказать – кто такая? А ничего и не было?

Что оставляет после себя каждый человек? Горстку сухого остатка? Физическое воплощение себя в детях? Социальную память, как память о своих делах, своей жизни, которую сохраняют другие люди? Но и они уйдут, оставив кучки сухой пыли… Что каждый из нас оставляет после себя в этой жизни?

Сотворенные и рожденные из небытия, в небытие и ушедшие, мы оставляем после себя след погасшей звезды на черном бархате пустой вселенной. Эта вселенная, наполненная нашими мерцающими искрами, живет благодаря мигу нашего существования, искрами, озаряющими для кого-то пустые глазницы времени. Каждое живое или неживое воплощение сущего, является отражением одного единого желания и намерения – жить…

Все сущее, как первозданное зеркало – отражается в своей вселенной, имея и неся собой намерение постоянного творения, и отражаясь в своих творениях. Все есть одно и одно есть все. Жизнь каждого человека существует и отражается в жизнях всех, с кем рядом он живет – в переживании счастья и единения с шумом морского прибоя, близости к бледному лицу луны в теплую южную ночь, волнующего объятия или звенящих чувств, внезапно нахлынувших в момент узнавания своего лица на старой черно-белой фотографии. И не только… Как белое и черное, добро и зло, либидо и мартидо в спиральном витке противоборства эти силы создают и разрушают, оставляя в великой войне противостояний вещество, которое когда-то станет мыслить.

Как счастьем и наполнением переживается сама Жизнь, так и страданием и нехватками где-то внутри переживается то, что делает Жизнь конечной, что позволяет ощутить этот холод вечности, этот конец пути для каждого из нас лично.

Прикосновение края вечности, – и ты становишься каплей в несущемся потоке стремнины, сливаешься с другими каплями и становишься водой, течешь по подземным руслам и выходишь светлым, чистым, хрустальным ключом на поверхность земли, ты течешь в реках, разливаясь в плесы, торжественно и глубоко вливаясь в море. Или ты – покой, молчание и вечное спокойствие земли, твердость, устойчивость, незыблемость и прохлада скалы, и корни травы и деревьев проникают в тебя с силой живого ростка. Миг – и ты танцующий бесконечную пляску язык пламени, саламандра – жительница огня. Пламя вибрирует, трепещет, порождая горячие искры, они уносятся вверх – туда, где снова бесконечность обнимает их, приглашая разделить покой и пустоту вечности. Или в безмолвной пустоте ты поднимаешься вверх и растворяешься в воздухе – в огромном голубом пространстве, покое, легкости и радости, ты летишь в потоках воздуха и они играют тебе нежную песню ветра. Ты летишь над землей – над полями, городами, растворяясь в прозрачном эфире и ощущаешь бесконечность огромного воздушного океана, обнимая собою землю, весь мир, пронизывая все и всех. Ты живешь в душе земли, воды, огня и воздуха. Ты и есть эта единая душа, которая окутывает собой всю землю и весь мир…

Что ей чудилось или снилось? Как понять свои ощущения? И не сошла ли она с ума? Нельзя так много работать. И сколько раз она говорила себе, что семья, а не работа должна быть у женщины на первом месте. Но кто такая женщина? Иногда она думала, что не похожа на других – не такая хозяйственная и домовитая, слишком жалостливая и сердобольная. Она испытывала какую-то необъяснимую щемящую тоску в груди, видя больных животных, детей, старых беспомощных людей. И хотелось плакать… и ком в горле стеснял. Хотелось убежать куда-то, спрятаться от своего переживания чужого страдания. Было стыдно ощущать свою непохожесть, или скорее несхожесть с другими женщинами. Не то, чтобы она не пыталась как-то научиться быть женщиной. Нет. Было какое-то внутреннее знание, что она не такая. Другая.

Иногда, уносясь в своих мечтаниях, она грезила. И эти сны наяву скорее были похожи на чьи-то чужие жизни, о которых она знала и которые ей были более близкими, чем ее настоящая жизнь. И эти то ли сны, то ли грезы миражами ложились в канву жизни, челноком снуя, проявляя себя в утке и основе красками чьего-то замысла, являя себя в спутанной паутине намерений общего вселенского движения к совершенству и бесконечности.