Читать книгу Жмурки со Вселенной - Анна Владимировна Орловская - Страница 3

Говорят, что перед смертью проносится вся жизнь. У меня же пронеслись только последние два года, и самое первое, что всплыло в памяти, – это знакомство с Григом. Потом еще какие-то клочки воспоминаний…

17:59. В эту минуту все сотрудники завороженно смотрят в угол экрана своего ноутбука. Еще чуть-чуть, и офис уйдет в прошлое хотя бы до утра.

18:00. Все резко срываются с рабочих мест, среди них и я. Вчера мне исполнилось 24 года. Тоже лихорадочно собираю документы, кладу в сумку телефон, блокнот, помаду. Ни одной лишней минуты здесь нельзя находиться. Убегать нужно молниеносно, чтобы никто не смог остановить и отнять драгоценное время.

– Вы уже уходите? – спрашивает проходящий мимо завхоз.

– Да, – говорю ему.

Главное правило офиса в конце рабочего дня – отвечать коротко, иначе наглый коллега, решивший еще поработать, заберет не минуты, а уже часы.

Бесшумная обувь сменяется на тонкие шпильки. Теперь официально можно стучать каблуками: директор ненавидит, когда сотрудники громыхают обувью, но его уже нет на месте. Опаздываю. Слышу, как коллеги закрывают двери, а ключи бросают в бездну сумок. На выходе смотрю в большое зеркало – и ведь никто не сказал, что весь день проходила лохматой. Волосы торчат, как будто спала с мокрой головой. Натягиваю шапку, закрываю дверь и бегу к выходу.

18:27. Я жду автобуса уже пятнадцать минут. Из-за промозглой погоды нос опускается в шарф. Не помогает, на вдохе дрожит все тело. Подходит наконец-то 53-й автобус. Это единственный в городе маршрут, по которому еще ходят длинные автобусы. Радуюсь: мое любимое место возле окна в дальнем левом углу никто не занял. Тихое, уютное и закрытое местечко.

Вроде еще не семь, а на улице уже плохо видно людей, зато хорошо выделяются «кричащие» баннеры. Время такое: заметны только вывески. В салоне оповещают о следующих остановках. В студенческие годы я любила ездить с водителем-меломаном: он включал древние песни, и обстановка менялась, накатывала волна единения с незнакомыми людьми. Мы подпевали всем автобусом: «Она хотела бы жить на Манхэттене…»

Роюсь в сумке, ищу наушники.

Где-то впереди раздается ноющий диалог двух бабок, которые стыдят молодежь за оставленную на сиденье бутылку. При резком торможении она звонко падает. Автобус трогается дальше, а бутылка перекатывается по салону.

– Вот не выкинули! Какая стала молодежь бескультурная, в наше время уже бы уши надрали за такое. Не могут даже донести до мусорки. Позор какой.

В их разговор вклинивается кондуктор и рядом стоящие и кивающие пассажиры. Обсуждение быстро переходит к школам, налогам, депутатам, которым не хватает 400 тысяч зарплаты. Болтовня продолжается под резвое перемещение бутылки, и никто из них уже не помнит, с чего все началось. Водитель опять резко тормозит, и блуждавшая бутылка прикатывается к ногам сидевших впереди бабулек. И тема с молодежью крутится по новой.

Наконец-то надеваю наушники, звучит та самая песня, которая когда-то объединяла такой же автобус. Меня уносит поток мыслей, тихонько напеваю: «Она хотела бы жить на Манхэттене и с Деми Мур делиться секретами, а он просто…» Пассажиры вокруг поворачиваются и немного улыбаются мне. Закрываю рот, оказывается, я снова пела в автобусе. Видимо, эти люди со мной часто ездят и привыкли к моим чудаковатостям. Снимаю наушники, а бабки так и мусолят молодежь.

Подходит молодой человек и одним действием останавливает круговорот тем: молча вытаскивает из своего пакета книгу и кладет туда бутылку. Нытье прекращается, спасибо прекрасному рыцарю. Рядом со мной освобождается место, и он садится. На вид ему лет тридцать, удивительно, что в мире барбершопов еще можно встретить бороду а-ля скандинавский дровосек.

Я работаю с графиками, кругами и цветными линиями, поэтому на ситуацию в автобусе у меня сразу выскакивает картинка в голове, где надпись сверху гласит: «Мир делится на два типа людей». А внизу диаграмма: 80 % – люди, которые вечно ноют, остальные 20 % – молча решают проблемы.

Мужчина врывается в мои размышления:

– У вас чудесный голос!

Наверняка краснею.

– Привет. Кстати, меня зовут Григорий. Честно, не умею знакомиться, но все нужно попробовать. А ты как? Точнее, тебя как зовут? Ой, точнее, вас.

Секунда неловкости, и мой внутренний диалог: Григорий? Серьезно? Еще и с бородой. Мысль об историческом персонаже меня смешит: только Распутина в моей жизни не хватает. Вспоминаю, каких Григориев еще знаю, и строю очередной график, куда втискивается и Лепс со своей рюмкой.

Видимо, ассоциация с певцом и водкой повлияла на решение поддержать разговор. Вообще, в таких случаях придумываю изощренные фразочки типа «в каком году изобрели компас?» и тому подобное. Но тут парень мне нравится, и сегодня я не зануда.

– Лили́.

– Какое странное имя. Или это псевдоним?

– Нормальное имя, – отвечаю ему сквозь зубы, словно я лев, защищающий территорию. Мое имя никто не должен трогать.

В руках он держит книгу, которую когда-то скачивала, – «Ложная слепота» Питера Уоттса. Только моя электронная версия сейчас «пылится» среди гигов, хотя каждый день обещаю себе, что обязательно прочитаю все, что хранится в папке «Мои книги».

Григорий, видимо, обращает внимание, что я смотрю на его руки, спрашивает у меня, указывая на книгу:

– Читали?

– Только собираюсь.

– Ого, не каждая девушка интересуется настоящей фантастикой.

Ого – раздается и в моей голове. Странно, что у меня хранится эта книга, наверное, скачала из-за понравившегося названия. Со всей деловитостью отвечаю:

– Говорят, самые умные читают научную фантастику.

– Не… скорее самые умные ее пишут.

Мы оба улыбаемся. Краем глаза замечаю приближавшуюся свою остановку, быстро поднимаюсь с места, вслед за мной встает и Григорий.

– Вы вот сейчас уйдете, а как я вас потом найду? Как узнаю, что вы дошли до дома, вон какая темнота на улице.

– Можете найти меня @Лиликул.

– А-ха, смешно. М-м-м, типа Лили классная?

– Почти. Лили Кулеева.

Мы обмениваемся аккаунтами в соцсетях. Вечером ставим лайки, комментируем фотографии смайликами. Встречаемся на следующий день, гуляем, пьем кофе – и так всю неделю.

Мы мало спим, допоздна разговариваем. У нас у обоих аллергия, у меня на лилии, а у Грига на тупые законы. Тяжело встаем с утра на работу, весь день проводим в разговорах по телефону. Грига невозможно переслушать, он знает о самых разных вещах – от жирафов до коллайдера. Он сыплет латинскими крылатыми фразами и шутками о политике, религии, которые меня пока не смущают.

Я люблю эту жизнь: без планов, списков, только секс с голоду. Обеды, ужины, бытовуха – всё неважно, только наши тела и гора презервативов. Все места его квартиры опробованы, мы словно путешественники по миру и отмечаем на карте, где у нас еще не случилось. Мне редко удается домыть посуду, его руки нагло залезают под майку, нас тянет к друг другу при малейшем прикосновении. Жизнь напоминает сплошное шестое июля – день поцелуев.

Отношения между мужчиной и женщиной сейчас развиваются быстрее, чем в девятнадцатом веке, правда, медленнее, чем во времена пещерных людей. Несколько месяцев, и мы уже спорим, у кого лучше жить. Длинное имя Григорий сокращается до Грига, в честь моего любимого композитора. А позже мы подбираем кличку нашему коту – Сажа. Прозвище хорошо подходит для черного питомца. Григ переезжает ко мне.

Устаю запинаться о его коробки. Бедные мои мизинчики! Хотя он так мило при каждом ударе дует на них, целует и приговаривает, как он их обожает. Но коробки так и стоят. Он не разбирает их и по дому передвигается исключительно в трусах, потому что аномально жаркое лето, а в квартире отсутствует сплит.

– Что они до сих пор здесь делают? Поставь их рядом с моими ящиками на балконе.

– Вообще-то раньше они стояли в прихожей, теперь в зале, как видишь. Я просто все еще надеюсь, что мы будем жить у меня. Там просторнее. А тут даже коту негде разгуляться.

Его забота умиляет, но остаюсь непреклонной.

– Милый, мне тут до работы добираться сорок минут, а это, между прочим, роскошь.

Широко улыбаюсь, спор пора заканчивать, потому что уже целый день мы не обнимались.

– Здесь колхозно, или, как мой брат говорит, «кэлхори». Нет, я серьезно, какой год на дворе, а в квартире деревянные окна.

Его слова меня задевают – нельзя покушаться на святые вещи.

– Бабуля говорила, что окна должны дышать, во всем мире деревянные окна считаются лучше любого пластика. Не хочу здесь ничего менять, мне так спокойнее, как будто Ба еще рядом.

– Вот этим ты меня и пугаешь. Твой дом с привидениями.

Григ дурачится, выставляет руки и бежит за мной с криком «Буа-а-а-а», типа он повзрослевший Каспер. Я от него, но наши салки вокруг коробок заканчиваются падением на самую большую. Картон не выдерживает. Развалившаяся коробка с одеждой становится кроватью. Мы смеемся, целуемся. Мозг рисует график с классификацией секса. Молчаливый секс или, наоборот, орущий, словно наступил март в кошачьем клубе. Григ – это двойной март.

– Лили, тише, твоя соседка явно со стаканом возле стенки сейчас стоит и тычет пальцами в телефон, вызывает уже полицию.

Мы смеемся. Соседка и вправду может стоять со стаканом. Подыгрываю Григу:

– Да, баба Тоня, здравствуйте.

Выброс эндорфинов, счастье накрывает как теплое одеяло, сердце колотится, и мы без конца обнимаемся. Григ смотрит в непобеленный потолок, а я спрашиваю:

– Нравится теперь эта квартира?

Он только произносит: «Угу». Мы лежим голыми среди вещей и раздавленных коробок. Разглядываю тигра на его руке, хищник грозно смотрит на меня, а вокруг его головы лента с надписью «ВДВ – Никто, кроме нас», фраза, которая ярко характеризует хозяина тату.

– Что ты улыбаешься? – спрашивает Григ.

– Вспомнила, как первый раз увидела «ВДВ» на твоей руке и растерялась.

– Почему?

– Да я таких обхожу стороной. Купания в фонтанах, мордобои, битье бутылок о голову. Короче, в день ВДВ лучше сидеть дома.

Мои слова его смешат:

– Что за стереотипы? Я никогда не купался, никого не бил в этот день. Нет, ВДВ – это «с любых высот в любое пекло». Достоинство, несгибаемость, борешься до конца. ВДВ – это не только второе августа.

Утыкаюсь в шею Грига и не могу насытиться его запахом. А он все продолжает о своем братстве:

– Нет, если какой-то «пережратый» заблевал тамбур или вусмерть пьяный в парке докопался до подростков, скорее всего, он не из ВДВ, просто форму напялил.

Григ крепко обнимает меня.

– И вообще, этот день обычно проводят с семьей, все со своими пацанятами или дочками приходят на встречу. Дети заглядывают в рот своим отцам, внимательно слушают их байки. Ну какой адекватный десантник будет нажираться при детях? – Григ расплывается в улыбке и неожиданно выдает: – И я тоже своего пацана буду водить, чтобы слушал.

Он мечтательно закатывает глаза, а я вырываюсь из его объятий в ванную.

– Ладно, пора разобрать коробки. Куда мне складывать вещи?

Григ осматривает зал, как будто в первый раз его видит.

– Клади куда хочешь.

– Что я спрашиваю? Эта квартира – сплошной советский комод, вещи можно даже в сервант положить.

Квартира правда больше напоминает советский шкаф, много сохранилось реликвий из бабушкиной молодости. Меня не раздражают совковые раритеты, но комод, сервант и стенка по периметру зала удручают Грига. Еще ему не нравится ванная комната, совмещенная с туалетом.

Кухня здесь тоже небольшая, зато с выходом на балкон. Мы с бабушкой часто сидели там, разбирали ее старые вещи, она рассказывала про свою молодость, а я доверяла ей секреты о своих снах и обидах. Помню, в детстве мне папа на первое занятие в художественной школе подарил набор кистей из пони. А я перепутала пони с единорогом и говорила всем, что у меня волшебные кисточки. Мне никто не верил, учительница прочитала на упаковке, откуда они, и рассказала всем, надо мной стали смеяться. Бабушка меня утешила и устроила нам чаепитие на балконе. Летом мы часто обедали там, а зимой перебирались на кухню. Эти два места: балкон и кухня – для меня словно вселенная детства.

А потом бабушка умерла. Коробки со старыми вещами, книгами, тетрадями, куча сломанных настенных часов, древние телефонные трубки – всё это хламом теперь лежит на балконе.

Григ постепенно привыкает к устройству квартиры. Он знакомит меня с родными. Его отец, Александр Евгеньевич, немного сердитый, властный. Мне нравится, что Григ называет его «папа». И между ними нет проблемы отцов и детей.

Александр Евгеньевич всю жизнь строит бизнес, и Григ ставит своего отца в пример, когда речь заходит о стойкости и мотивации. Мама, Анастасия Юрьевна, добрая, без всякого намека на снобизм и высокомерие, но с вечным списком вопросов: когда свадьба, дети, внуки. Тема детей меня раздражает, поэтому при диалоге съеживаюсь. Семья обеспеченная, младший брат учится в Англии, и, как говорит Григ, «он тот еще мажорчик».

Бытовой режим со временем налаживается, вещи разложены, а мы наконец-то начали есть, спать, иногда даже удается помолчать. Рабочие дни сменяют друг друга, а вечера проходят уютно, и мы засыпаем от просмотра очередного скачанного сериала. Наступает утро, и день сурка втискивается в мою жизнь.