Читать книгу Inselstadt: Город-остров - Елена Пильгун, Анна Закревская - Страница 4

В согласии дизайна и технологии рождается истинная красота2.

Со школьной скамьи Йоахим не предавал забвению свой тайный навык держать карандаш левой рукой, при учителях будучи примерным правшой. Спустя сорок лет это умение помогло архитектору, подстреленному в правое плечо при побеге из Хафенбурга, не остаться на обочине жизни Инзельштадта – более того, работать по призванию с того момента, как он смог самостоятельно встать на ноги.

Работы было много, дьявольски много. Здания, прибывшие из большого мира, теснились друг к другу как попало, словно птенцы в гнезде. Большинство пребывало в относительной целости, но кое-кому требовалась масштабная реставрация. Место на острове стремительно заканчивалось.

– Скольких мы ещё ждём? – спросил Йоахим у Эрика.

– Спроси лучше, когда, – растерянно улыбнувшись, ответил Хранитель места. – Они смогли связаться ещё с пятью собратьями…

«Они» – это пряничный домик смотрителя реки, вычеркнутый из новых планов застройки набережной. Почтенная музыкальная школа, предназначенная под снос ради проекта жилой высотки. Заброшенная кирха Путеводной звезды, ставшая пристанищем бродячих артистов и ласточек. Госпиталь Благого знамения, главный врач которого согласился отчалить в неизвестность за компанию с местом своей работы, не дожидаясь, пока больничные палаты перекроят под склады. И ещё три десятка зданий, с которыми Йоахим пока не успел познакомиться ближе. Три десятка существ, которые всё это время казались людям не тем, чем были на самом деле, а сейчас, не желая погибать, прибыли на остров из близких и далёких городов, по большей части забрав с собой и тех, кто дал им ход.

– Мы пытались ускорить дело, но ничего не вышло, – добавил Эрик. – Даже здесь, на острове, не у всех людей установилась связь со всеми зданиями подряд, что уж говорить о попытках контакта с теми, кто пока ещё остаётся на материке. Увы, им нужно найти своего человека там, где они находятся сейчас…

Йоахим вздрогнул, вспомнив, как его впервые накрыло зовом Морского собора. По всему выходило, что он имел право не принимать связь. Мог перетерпеть, прогнать наваждение прочь и жить дальше спокойной, обычной и понятной жизнью. Или её подобием. Избегая маршрутов через площадь Королей и мечтая забыть о том, что не откликнулся на призыв о помощи.

И никогда, никогда не увидеть Город-остров. Никогда не войти в него за руку с Катариной.

«Мой дом там, где ты, Йоахим», – первое, что сказала она, когда Морской собор припарковался у пристани под звёздами, и живые здания Инзельштадта приветствовали её слова светлой безмолвной радостью.

Архитектор прищурился на скопление шпилей, которые отсюда, со смотровой площадки на ратуше, напоминали набор остро отточенных карандашей, готовых расчертить небеса по эскизам воздушных потоков.

– Кто их построил, Эрик?

Хранитель места улыбнулся вновь.

– Спроси их сам, Йоахим, и разреши им дать тебе ответ.

Архитектор закрыл глаза и, ничему более не удивляясь, мысленно повторил вопрос. Спустя несколько долгих секунд тишины его затопило входящей информацией. Радуясь человеческому интересу, здания не тратили времени на поиск подходящих слов, передавая сознанию Йоахима готовую картинку – прозрачную, звенящую, яркую.

Три столетия тому назад, на исходе эпохи Великого объединения земель, мир превратился в одну сплошную строительную площадку, на которой юные государства стремились перещеголять друг друга архитектурой, словно кокетки на вечернем променаде – платьями. Тогда и пришли Зодчие. Откуда – известно не было: изначальные их образы расплывались в памяти новорождённых зданий светящимися силовыми линиями, тем более что Зодчие сразу же привели свой облик в полное соответствие местным традициям, и днём возводили свои соборы и ратуши, как полагалось, а ночью дорабатывали их, как считали нужным. Днём они творили для этого мира красоту. Ночью они превращали здания в величайшие тайники и прятали в них осколки лучших своих технологий, рассчитывая, вероятно, однажды прийти и остаться навсегда.

Так продолжалось – с более или менее долгими перерывами – ещё два с половиной столетия. Потом Зодчие перестали являться в мир.

– Пока наше существование никому не мешало, мы не предавались особенному беспокойству и жили ожиданием новой встречи с создателями, – добавил Эрик, говоря от имени собравшихся зданий, но странным образом не отделяя себя от них. – Однако, сейчас мир меняется, даже не подозревая, что неосторожный снос таких зданий чреват серьёзным бедствием… Мне кажется, Зодчие смогли бы почувствовать, что над их творениями нависла угроза. Не хочу думать, что в их родном мире случилось что-то непоправимое, но…

– Но нам нужно продержаться как можно дольше, – неожиданно для самого себя выдохнул Йоахим чеканную формулировку войны, смягчив её вопросительной интонацией. – Спасти всех, кого сможем. Это план-минимум. План-максимум – отыскать Зодчих?..

Эрик одобрительно кивнул. Позволил себе, впрочем, скорректировать ход мыслей архитектора.

– Последние три года я посвятил именно этому. Попутно составлял каталог памяти зданий, которые прибывали на остров – проще говоря, сделал сотни зарисовок по картинам с их мысленного потока. Впрочем, подробнее об этом тебе расскажет капеллан, он ведёт основную хронику. По мере сил я также занимался реставрацией вместе с остальными. В этих задачах преуспел. В поиске – увы, нет…

Йоахим придержал уже заготовленные вопросы, пытаясь поймать в фокус сознания некую мелочь, которая, словно песчинка в часовом механизме, мешала архитектору воспринимать ход событий естественным и ровным.

Вот оно. Пронзительное ощущение пустоты. Город мог в упор не замечать свои здания, пока они смирно стояли на месте. Но уход по собственному желанию – это удар, после которого бесполезно внушать себе, что от него совсем не больно.

– На месте ушедших зданий остаются котлованы и пустыри, – перед глазами Йоахима встала воображаемая ретроспектива побега, которую он пропустил, будучи без сознания. – Люди видят, как эдакая громада отдаёт якоря и сваливает в закат. Ладно бы пара человек – после такого они наверняка окажутся в душелечебнице, но десятки… сотни… Неужели ни разу не было погони? Неужели мы не видны с воздуха?..

Меж бровей Эрика залегла тонкая складка: Хранитель места напряжённо решал, стоит ли открывать Йоахиму все карты прямо сейчас. Решил, что прежде должен увидеть архитектора в деле, и ответил уклончиво:

– Погони были, но успеха они, как видишь, не имели. Пока – не имели. Впрочем, нельзя бесконечно полагаться на везение и… кое-что ещё, о чём я обещаю поговорить с тобой чуть позже.

На следующий вечер Инзельштадт пополнился маленьким, но гордым локомотивным депо. С дюжиной работников и двумя сотнями пассажиров. Такое на памяти Хранителя случалось впервые.

– Мы пробовали подружиться с электрическими составами, – стараясь не обдавать Хранителя паром и копотью, тихо пояснил усталый чёрный локомотив. – Но успеха не достигли. А потом паровозный круг приказано было законсервировать, подвести по нашей территории пути к электродепо и тем самым лишить нас выхода на магистраль. Поначалу старое депо хотели превратить в музей, но затем стало известно, что и этого не планируется…

Эрик сосредоточенно кивнул, давая паровозу знак, что понял безысходную альтернативу, которая предназначалась ему и его товарищам.

– Мы не боимся смерти, – добавил паровоз, – но умирать без цели, не выработав собственный ресурс, были не согласны. Бригада механиков и два машиниста поддержала нас в решении сбежать – о, поначалу они дар речи потеряли, узнав, что их депо может сняться с места, словно перелётная птица!.. А потом мы обнаружили, что нас слышат и те, кто тоже хотел бы… уехать.

Зов паровозов оказался иначе смодулирован по частотам, чем у большинства зданий, и оттого был острее, пронзительней и созвучней неприкаянной человеческой тоске по иным горизонтам. Слыша этот зов сквозь тяжкие завесы тревожного сна, люди вставали, собирали при свете полной луны самое необходимое и молча шли по пустынным улицам к единственной платформе своих посёлков, спящих глубоким праведным сном. Поезд приходил вне расписания, но всегда – вовремя, и одинокие пассажиры с лёгким сердцем покидали места, которые были им родными по факту появления на свет, но никак не по духу.

– Скажи, Эрик, – совсем уже тихо спросил чёрный паровоз. – Неужели нас делает плохими и негодными лишь тот факт, что в мире появилось нечто лучшее? Неужели нам до́лжно быть уничтоженными только поэтому?..

Эрик хотел бы одарить чудесными надеждами и локомотивы, и их пассажиров, но предпочёл путь предельной честности.

– Нет. Я не считаю так, как ты сказал. Но Инзельштадт – не Царство небесное и не божественный остров из древних легенд. Мы всё ещё в этом мире, и мы не разорвали с ним связь, хоть и вынуждены таиться. Я рад всем прибывшим без исключения, но вряд ли могу обещать вам новой дороги и беспечной жизни здесь и немедленно, особенно в перспективе зимы…

Чёрный локомотив коротко фыркнул:

– Нет проблем. Работа за работу. Мы сделаем всё, чтобы люди не замёрзли, но с приходом тепла вы поможете нам вновь обрести движение, пусть лишь в пределах острова.

Удивительное дело, но явление поездов стало для Йоахима заветным осколком, благодаря которому в его голове наконец сложился витраж нового городского плана. Необходимость выгуливать паровозы задавала требования к ширине главных улиц, меж которых здания распределялись бы по принципу личной симпатии или смежных предназначений – чаще всего эти понятия были тождественны, что безмерно облегчало архитектору расчёт необходимых площадей. Оставалось принять к сведению местную розу ветров и перестроиться согласно ей, чтобы угольные дымы как можно скорее покидали Инзельштадт.

Но прежде прочего стоило подумать о людях. Главным образом потому, что багаж у большинства прибывших с поездами оказался собран не как в поход, а как в последний путь. То есть – с минимальным количеством съестного. Гуманитарной катастрофы на отдельно взятом острове удалось избежать лишь потому, что полсотни старожилов во главе с Эриком пустили в расход свои запасы, привезённые на катерах с материка. Это позволило выиграть немного времени, но никак не решить проблему.

И тогда Морской собор предложил свою помощь.

– Из всех зданий я сохранился меньше всего, – в голосе собора сейчас не было ни надрывной печали, ни упрёка мирозданию, – но сейчас это можно обратить в дело. Верхнюю площадку предлагаю использовать под перевозку грузов… а уж баржей в порту я ещё в состоянии прикинуться.

Йоахим поперхнулся собственным удивлением и молча уставился в стрельчатые окна колокольни – будь собор человеком, он поймал бы растерянный взгляд архитектора, который обнаружил, что знает о своём подопечном далеко не всё.

– Составляйте список покупок, друзья, – Эрик разрядил обстановку, умудрившись пошутить и отдать приказ одновременно. – Настало время использовать золотой запас, обнаруженный в тайниках часовни святого Микеля. Одна крупная вылазка на материк – всяко лучше, чем много мелких.

Сам Хранитель планировал посвятить себя долгому и обстоятельному разговору с локомотивами. Прежде всего – о том, кто успел вложить в них душу, если Зодчие не появлялись в мире очень и очень давно.

***

Аномально тёплая осень пришла в Инзельштадт как благословение, позволив жителям города вести работы на открытом воздухе до последних чисел октября. Было сделано много, фантастически много, и Эрик назвал бы этот трудовой подвиг чудом, если бы не знал его механики.

В основе её пребывала ненавязчивая помощь самих зданий, чей язык трёхмерных образов оказался понятен даже тем, кто в строительстве не разбирался. Вектор был задан грамотной координацией со стороны Йоахима, который умел перевести эти образы в чертежи, а чертежи – в чёткий алгоритм действий по их воплощению. Но ключевым элементом, огнём и топливом любого движения вперёд стало удивительное и ценное, словно редкий металл, чувство нужности здесь и сейчас. Это чувство с одинаковой силой захватывало и здания, и людей, временами требуя от них работы на пределе возможностей, но взамен отдавая больше, безмерно больше.

Водонапорная башня ко дню своего юбилея обрела новый мощный насос. Пекарня «Три пончика» с подачи Катарины вызвалась по весне разбить у себя на крыше огород; многие дома, сознавая нехватку свободной земли и постоянную трансформацию той, что имелась, захотели последовать заразительному примеру пекарни. Трубы отопления, выполненные из новомодного термопластика, были успешно проложены от паровозов до ближайших зданий, в числе которых оказался и госпиталь, привычный к размещению большого количества людей. К радости почтенного заведения, на этот раз никому из них не было плохо и больно.

– Я обещал поделиться с тобой секретом невидимости острова, Йоахим, – кажется, Эрик обладал безграничной памятью, особенно на данные им самим обещания. – Впрочем, твой собор в некотором смысле опередил меня. Направленные голографические искажения – так этот способ маскировки называют сами здания. Всё это время они поддерживали для проплывающих мимо кораблей и пролетающих самолётов иллюзию необитаемого клочка земли. То же самое они делали на протяжении подготовки к собственному побегу, так что местные жители порой успевали привыкнуть к тому, что какой-то дом, который они толком и не помнили в лицо, стоит на долгой реставрации, а потом оказывается вроде как пущенным под снос. К тому же порой и выдумывать особо не приходилось – ты сам слышал, какая судьба ждала многих. Но непрерывная поддержка голограмм выматывает здания, по капле отбирая тот ресурс, за счёт которого они стареют так медленно и до сих пор не разрушились… если речь, конечно, не о пострадавших во время войны. У них, как ты сам успел заметить, энергетические контуры сильно повреждены, и ночами их мучит фантомная боль от утерянных частей конструкции, но здесь они хотя бы знают, что рано или поздно будут восстановлены. Меж тем, остров занят практически полностью, жителей также прибыло, поэтому я всё чаще думаю, что пора прекратить это бегство от самих себя… и от мира.

Заинтригованный, Йоахим вскинул бровь. До этого момента он считал Хранителя этаким ходячим оберегом хрупкого прошлого от яростных ветров настоящего – возможно, виной тому было название должности Эрика.

– Я хочу запросить для Инзельштадта статус независимого города, – признался Эрик. – Но до того, конечно, многое понадобится привести в соответствие требованиям… впрочем, так я сейчас обозначаю цели, а не препятствия. Строительство придётся отложить до весны, но на скуку времени не останется всё равно… потому что мы будем учиться. У зданий и друг у друга.

В день первого снега город-остров сделал новый шаг вперёд и вверх, становясь городом мастеров во имя идеи, в которую беззаветно верил его Хранитель: сотворенное ради чего-то не может уйти в никуда3. Сотворённое однажды с любовью, вдохновением и максимальной отдачей, обретает собственную жизнь от искры жизни творца. И нет ничего хуже, чем дать этой искре погаснуть в забвении и ненужности.

– Дело не только в том, чтобы мы могли быть на подхвате друг у друга, – говорил Эрик, и от его слов казалось, что остров подобен кораблю, дрейфующему в открытом море с пёстрой командой на борту. – Сейчас время триумфа конвейеров. Пусть. Мы здесь тоже пользуемся технологическими достижениями, и я их всячески приветствую до тех пор, пока они не разрушают облик зданий и не ранят тем самым их душу. Но рано или поздно, думается мне, люди устанут от типовой мебели и безлицых многоэтажек, куда ежедневно возвращаются после работы, чтобы забыться тяжёлым сном. Захотят создать что-то созвучное себе. Быть может, даже собственными руками. И пусть они найдут здесь такую возможность… ибо что ещё мы можем предложить миру за право быть теми, кем хотим?

Вероятно, идея Эрика Альтмана была наивной и утопической. Скорее всего – таковой она и была, если смотреть на неё со стороны того мира, от которого город-остров пока ещё оставался скрыт ширмой оптических иллюзий. Но для обитателей Инзельштадта эта идея стала воздухом, смыслом, спасением.

Никто и никому не говорил здесь: «Зачем тебе это знать?» и «Ты этого не сможешь». Говорили: «Хочешь, помогу?» и «Хочешь, научу всему, что умею?» Жители города-острова были очень и очень разными – так у двух соседних домов нельзя было найти одинаковых фасадов, но общим знаменателем для них стала не одна лишь задача выживания, которая – так или иначе – стояла перед каждым и раньше. Странный, не поддающийся изучению дар слышать голоса зданий и отвечать им – вот что позволяло чувствовать себя среди своих.

– Это не магия, всего лишь частотная синхронизация электрических волн мозга и… назовём это «центром сознания», – так кирха Путеводной звезды обозначила тяжёлые многогранники из неизвестного металла, заложенные в недра каждого здания – туда, куда без авторизации было не войти, разве что разнеся в клочья входной механизм. От многогранников, ныряя в глубину несущих стен каждого здания, невидимо расходились нервные волокна проводов, а взгляду оператора был доступен лишь прямоугольник экрана – идеально плоского, яркого до рези в глазах и чувствительного к касаниям пальцев. Широкий функционал многогранников проявлялся ежедневно, но внутреннее устройство обречено было остаться для мастеров непознанным, потому что ещё не существовало в этом мире инструментов, способных вскрыть монолитную оболочку вычислительного центра.

– Мы не очень любим без спроса лезть в чужие мысли, – признался дом смотрителя реки, словно извиняясь за мольбы о помощи, до которых вынуждены были дойти его собратья ещё там, на материке, – но здесь вам достаточно позвать нас, чтобы мы откликнулись. Тем более что ваши ключи авторизации служат усилителем сигнала.

Ключи, надо сказать, больше походили на украшения, чем на привычные средства отпирания замков: тонкие, изящные подвески с витражной росписью на лицевой стороне и сложной микросхемой на обороте. Именно с их помощью жителям острова рано или поздно удавалось установить диалог и с другими зданиями.

– Можем ли мы… однажды потерять с вами связь?

Этот вопрос был задан вслух юным настройщиком роялей, но мысленно его себе задали, вероятно, многие. Кирха немного помолчала, прикидывая вероятности.

– Если вы окажетесь за линией горизонта, а меж нами не найдётся здания-ретранслятора – да, но эта потеря будет временной. А если вы сами захотите забыть всё, что было здесь, и вернуться к прежней жизни – связь будет потеряна навсегда.

– Там должны очень постараться, чтоб мне этого захотелось, – криво и горько усмехнулся в усы главный врач госпиталя. – Заполнять бесконечные бумажки о пациентах вместо того, чтобы принимать самих пациентов? Воевать со страховыми компаниями, выгрызая у них деньги на лечение тех, кто потерял здоровье на производстве? Делать всё возможное – и выходить крайним?..

Эрик стоял у высокого окна, рассеянно прислушиваясь к вдохновенной тираде доктора, и смотрел, как лёгкая снежная взвесь медленно опускается на Инзельштадт, окрашиваясь золотом и серебром в лучах полуденного солнца. Туман с незамерзающего моря и водяной пар, восходящий над локомотивным депо, укрывали город-остров невесомой вуалью, делая его торжественным и тихим, словно невеста, которой не дозволялось видеть своего наречённого, зато дозволялось верить, что он будет к ней приветлив и добр.

***

На излёте февраля, отомстившего ледяными ветрами за щедрое тепло прошедшей осени, в городе случилась первая потеря. Старый капеллан, столь много сделавший для систематизации историй, которых у каждого здания было в избытке, успел украсить изящным вензелем последний лист очередной главы и перестал дышать навсегда. Почувствовав внезапный обрыв контакта и чёрную пустоту на том конце, часовня святого Микеля позвала на помощь врача, попутно зацепив пару его новых учеников. Они продрались сквозь метель, нанесли на мозаичные полы снега, а под своды – тревожных, отрывистых фраз, но всё, что им оставалось – это принять своё поражение и констатировать смерть.

Печальная новость выбила у Хранителя почву из-под ног, но даже в столь тяжёлый момент он не потерял связи с будущим днём, в котором предчувствовал новые смерти и – хотелось верить – новые рождения, а потому принял решение, которое на первый взгляд казалось странным, но на второй – верным:

– Мы похороним нашего товарища в море. И установим на берегу знак в память о нём.

В тот вечер никому толком не работалось, хотя уйти в работу пытались многие. Но у механиков из депо упорно не клеилась сборка каркасов под будущие грядки, булочки у Катарины получились пресными и грустными, а паровозы коптили, понуро вздыхая, серым угольным дымом. Юный настройщик роялей, пришедший поддержать осиротевшую часовню, сидел перед её органом и осторожно гладил клавиши, не смея нарушить безмолвие.

– Можешь играть, – разрешила часовня. Парень вздрогнул, впервые услышав в своей голове её тихий и добрый голос.

– Я никогда не работал с органом…

– А я и не жюри музыкального фестиваля. Пожалуйста, играй. Что угодно и как угодно, только прогони эту тишину…

Решительно выдохнув, настройщик взял первый аккорд, и в сизом сумраке над островом полетели от одного окна к другому спокойные, торжественные звуки, превращая тяжкую тоску в светлую печаль, а затем унося прочь и её – для того лишь, чтобы освободить место для новых сил и новой радости.

Второй раз орган зазвучал в начале весны, обозначая начало свадебной церемонии между Йоахимом и Катариной. Неофициальной, разумеется, церемонии – ведь Инзельштадту ещё не было дано звание независимого города – но от того не менее настоящей.

Когда навстречу первым вечерним звёздам вознеслись цветные искры самодельных фейерверков, высоко в воздухе прошла волна неопознанного электромагнитного возмущения, но она была перекрыта ударными волнами взрывов прежде, чем здания успели зафиксировать её, и более не повторялась.

Разламывая бронированными бортами последние осколки тонкого зимнего льда, одинокое здание держало курс на огни заветного острова, в эту ночь сиявшие над морем лучше любого из маяков.

***

Сон покинул Эрика в самый безмолвный час перед рассветом, и Хранитель не смог понять, что стало тому причиной. Вспышка зарницы на горизонте? Еле уловимое сотрясение земли? Раскрыв глаза навстречу вязкой комнатной темноте, Эрик рывком поднялся с кровати и в три шага достиг окна.

Такую панораму Инзельштадта он видел впервые. Освещённые мощным контровым светом, бьющим откуда-то с берега, шпили на трёх куполах Эйхенского собора казались остриями гигантских вил, грозно поднятых навстречу небу. Вокруг были вилы поменьше, а за самим собором творилось какое-то движение.