Читать книгу На кухне мисс Элизы - Аннабел Эббс - Страница 14

Я прибываю в Бордайк-хаус воскресным вечером. Мисс Элизы нигде не видно. Спесивая горничная ведет меня в комнату на самом верху, где мы будем жить вместе.

– Я Хэтти, – говорит она, разглядывая меня с видом голодной кошки, узревшей мышь. – Я уже дважды бывала в услужении и приехала с Актонами из самого Ипсвича, так что я здесь главная.

– Главная надо мной? – уточняю я, оглядывая маленькую мансардную комнатку.

По обе стороны стоят две настоящие кровати – узкие, зато с постельным бельем и одеялами. Малюсенькое окошко выходит на хозяйственный двор. Остальную мебель составляют умывальник с тазом и кувшином, комод, куда я должна сложить свои вещи, и ночной горшок с выцветшей зеленой птицей на боку.

– Ну да, – отвечает Хэтти. – Где твой сундук с вещами? Ты никогда не была в услужении, что ли?

Мне жутко стыдно, и я решаю соврать, что мой багаж приедет позже, но язык отказывается повиноваться. Я мотаю головой, бормочу что-то нечленораздельное и краснею. Неужели я единственная, у кого нет ничего своего? Даже смены одежды или обуви…

– У тебя нет сундука? У каждой девушки должен быть сундук.

– Все мои вещи в мешке. – Я указываю на холщовую торбу, в которой хранятся щетка для волос, чистая ветошь для месячных, треснутый обмылок и обструганная палочка для чистки зубов. – А когда я могу познакомиться с кухаркой?

– У нас нет кухарки, – с чувством превосходства ухмыляется Хэтти. – Только мисс Элиза, и здесь, наверху, командую я, понятно?

Я недоуменно хмурюсь. Чувство неловкости, что у меня нет сундука, уступает место удивлению: ведь миссис Торп ясно дала понять, что я буду помогать кухарке.

– Нет кухарки? А кто же готовит еду?

– Мисс Элиза, – поясняет Хэтти.

Не успеваю я подобрать упавшую челюсть, как она велит мне ложиться спать, потому что назавтра прибывают первые постояльцы, и хозяйка хочет, чтобы мы встали в половине шестого.

Как только я укладываюсь в постель, Хэтти начинает шепотом расспрашивать о моей семье.

Миссис Торп велела мне не отвечать на такие вопросы.

– Почему ты так поздно идешь в услужение, Энн? Твои мать и отец еще живы, Энн?

Я мямлю что-то невразумительное, пока она не начинает задавать вопросы, на которые я могу отвечать без вранья.

– Сколько твоих братьев и сестер умерли, Энн?

– Все семеро, кроме меня и Джека.

Я не говорю ей, что четверо из них умерли от потовой горячки за два дня. Не хочется сейчас об этом думать.

– А у тебя есть кавалер, Энн?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. А у тебя?

– Ага. Из Ипсвича. Он работает в мануфактурной лавке, у него материй каких хочешь полно. И разноцветных ниток. Ты всех в Тонбридже знаешь, Энн?

– Не-а. Только викария и его жену.

– У тебя что, нет друзей?

– Джек, мой брат, да он теперь в Лондоне живет.

Хэтти наконец засыпает, не успев договорить фразу о том, что я должна выполнять все ее приказания, если не занята на кухне с мисс Элизой. Стараясь сдержать слезы, я прислушиваюсь к шуршанию в стропилах. Сегодня мистер Торп увез маму. В новую лечебницу для душевнобольных. Он говорит, что там все очень благочестивы. Завтра папа будет работать на кладбище, я – в Бордайк-хаусе, а мама… Что будет делать мама? Мистер Торп уверяет, что у нее будет личная сиделка, чтобы успокаивать ее, когда она впадает в панику, и защищать ее скромность, если она порвет на себе одежду. В конце концов мне удается отогнать мысли о маме с папой и о доме, и я задумываюсь о мисс Элизе, которая на самом деле никакая не благородная леди, а простая кухарка. Не понимаю, почему миссис Торп скрыла это от меня. Когда в голове перестают роиться мысли, я прислушиваюсь к шороху под крышей, но все тихо. Хоть бы Хэтти захрапела, или начала вертеться с боку на бок, или вскрикнула во сне, как мои мама и папа. Нет, она лежит очень спокойно.

Чуть свет я прокрадываюсь в кухню. Там царит образцовый порядок, все чистое, отполированное и на своих местах. На полке выстроились стаканы, рассортированные по размеру: от совсем крошечных стопочек, с большой палец на моей руке, до сияющих ослепительным блеском огромных бокалов с вьющимися виноградными лозами по ободку – наверное, для желе или вина. Над ними стоят керамические бутыли и оловянные кувшины, не такие, как у нас, а с большими изогнутыми ручками. На глиняной посуде нет трещин или сколов, а олово отполировано до блеска. Из эмалированных горшочков выглядывают натертые маслом дубовые ложки с резными ручками. На столе стоят три корзины из ивовых прутьев. В одной – две дюжины коричневых куриных яиц, в другой – полдюжины белых, а в третьей, устеленной красной тканью и свежей соломой – маленькие, пестрые, с ноготь на большом пальце. «Наверное, перепелиные», – думаю я, внезапно чувствуя голод. Я не ела яиц с тех пор, как мама заболела и мы продали кур.

При виде новомодной плиты меня охватывает страх. Она теплая на ощупь, как тост. Я во все глаза рассматриваю плиту, удивляясь, как не заметила ее раньше; вдруг появляется Хэтти и спрашивает, почему я не выгребла золу.

– О, Хэтти, я никогда таких не видела, – завороженно шепчу я, думая, что она сейчас опять задерет нос.

Вместо этого моя наставница становится на колени и объясняет, что хозяйка велела выбирать угли из золы и использовать вновь.

– Золу надо выносить в сад, под кусты черной смородины, – добавляет она. – Но сперва ты должна вытащить решетку, набросать мокрых чайных листьев, чтобы не поднимать пыль, сгрести и просеять. После этого чистишь сажу, чернишь и полируешь плиту.

Она открывает дверцу в нижней части плиты.

– Свинец, скипидар и щетки здесь. Это надо делать как можно раньше, пока плита еще теплая, тогда лучше блестит. А потом уже разводишь огонь. Мисс Элиза любит топить углем. Ты раньше пользовалась углем?

Я качаю головой. Дома мы топим хворостом и коровьими лепешками, от которых в нашей лачуге стоит несусветная вонь, а теперь, когда папа работает на кладбище, мистер Торп разрешил ему собирать сосновые шишки. Я не говорю этого Хэтти не только от стыда. Она может спросить, с чего это викарий так печется о нашей семье. Я вовсе не уверена, что она поверит папиному ответу, что его преподобие – добрый христианин, поэтому держу рот на замке.

– Вы дома пользуетесь трутницей?

Я киваю.

– Актоны пользуются спичками. Я покажу тебе, как их зажигать.

В жизни не зажигала спичек. Они горят красно-синим огнем, разбрасывая искры, и комнату наполняет запах тухлых яиц.

– Как я рада, что не буду больше драить плиту, – говорит Хэтти и добавляет, что по пятницам я должна вставать еще раньше и прочищать дымоход.

– И ты делаешь все одна? – спрашиваю я.

Такой огромный дом: куча комнат, камины, а сколько в нем окон, которые нужно держать чистыми!

– В Ипсвиче нас было семеро, да еще дворецкий. А потом случилось кое-что ужасное, мне не разрешают об этом говорить, и теперь только ты да я. Правда, хозяйка обещала нанять больше прислуги, когда появятся жильцы. А они приедут сегодня, Энн!

Хэтти хлопает в ладоши и сияет, точно жильцы – невесть какой подарок.

– Полковник и его жена со своей служанкой, так что мне не придется выносить и мыть их ночные горшки. А может, с ними приедет какой-нибудь паренек.

На последнем слове она подмигивает, и я заливаюсь румянцем.

Когда я наконец заканчиваю с плитой – кажется, провозилась целую вечность, и руки черны, как смоль, часы бьют восемь. Хэтти меняет передник и говорит, что ей пора к мадам.

– Не забудь, за все здесь отвечаю я, и ты должна меня слушаться, – командным тоном добавляет она, вновь принимая серьезный вид. – О, чуть не забыла, можешь перекусить хлебом и топленым жиром из кладовой, только много не бери.

Я так увлеклась работой, что даже не вспомнила о маме. Или о папе в его первый день на кладбище. А тем более о завтраке. Но когда Хэтти уходит, велев мне помыть полки в буфетной, я думаю о маме, которая гуляет со своей сиделкой в саду при лечебнице, где, по словам мистера Торпа, полно цветов. Я сказала мистеру Торпу, что мама не любит чужих людей и незнакомых мест, а он велел мне уповать на Господа. Я так и делаю. Даже сейчас, когда мои глаза наполняются слезами.

– Что случилось, Энн? Ты плачешь? – спрашивает мисс Элиза, вырастая передо мной, как из-под земли.

Я вытираю глаза и мотаю головой.

– Нет, мисс, просто пепел в глаз попал.

– Понимаю, непривычно на новом месте. Но если тебе станет хоть капельку грустно, скажешь мне, хорошо?

Как ответить, чтобы не солгать? Я молча киваю и опускаю голову, как велела миссис Торп. Но я не могу смотреть на свои башмаки, заляпанные водой, с обтрепанными шнурками и отрывающимися подошвами, и, подняв голову, встречаюсь с внимательным взглядом голубых, точно незабудки, глаз под длинными темными ресницами.

– Сегодня у нас много работы, – говорит она, рассеянно поглаживая бледную шею. – Что ты думаешь о тушеной телячьей лопатке с картофельными крокетами и сливовом пудинге?

Вопрос ставит меня в тупик. Что еще за крокеты? И разве я должна высказывать свое мнение о меню?

– Думаю, это вкусно, – говорю наконец я, прижимая руку к животу, чтобы успокоить голодное урчание.

– По-моему, идеально для полковника с подагрой. И для первого дня совместной работы, поскольку рецепт довольно простой. Почему бы тебе не начать с пудинга?

Увидев мои перепуганные глаза, она ободряюще улыбается:

– Возьми булку черствого хлеба, срежь корочки и тщательно измельчи. Все там.

Она указывает на дверь в кладовую.

– Мама на завтрак пьет только китайский чай, его приготовит Хэтти. А мы с тобой чуть позже съедим по кусочку имбирной коврижки, и я надеюсь, что ты соизволишь высказать свое мнение по поводу вкуса и аромата.

Я ничего не понимаю. Почему я не ношу воду и уголь, как говорила миссис Торп? Она ни словом не обмолвилась, что я буду стряпать, а уж тем более – высказывать свое мнение. И тут меня осеняет. Очевидно, жена викария рассказала мисс Элизе о Джеке, и та подумала, что брат научил меня всем кухонным премудростям. Я уже хочу выбежать из кладовой и во всем признаться – что моя мама совсем помешалась, одноногий отец испытывает болезненное пристрастие к пиву, Джек только поворачивает вертела да свежует кроликов, а сама я умею сажать картошку, мыть горшки и делать прочую грязную работу, как вдруг замечаю сладкий медовый аромат, исходящий от миски, полной мясистых фиолетовых плодов в сизом налете. По ним ползают одуревшие осы. Мои мысли путаются. Я готова вечно вдыхать божественный аромат этих неизвестных ягод.

– Ты нашла хлеб? Он на полке, рядом с турецким инжиром, – окликает меня мисс Элиза.

Я во все глаза смотрю на диковинные плоды; из трещинок выглядывает алая мякоть. Джек рассказывал мне об инжире, который обедающие в клубе джентльмены едят тушенным в портвейне и сливках. Я представляла его маленьким и сморщенным – вроде изюма.

Я нахожу хлеб, терку и нож. Едва начинаю тереть булку, как стираю себе палец, и вытекающая в миску кровь впитывается в хлеб.

Мисс Элиза просит меня взвесить крошки и записать их вес на дощечке.

– Я чрезвычайно серьезно отношусь к взвешиванию и измерению, – объясняет она. – Во всем должен быть порядок и последовательность. Лишь так можно избавить свою жизнь от хаоса. Ты согласна, Энн?

Хоть бы она перестала интересоваться моим мнением: меня это изрядно нервирует, да еще палец болит и приходится думать о стольких вещах сразу. Но этот вопрос приводит меня в еще большее смущение, ведь в ее жизни и без того царят порядок и красота, никакого хаоса и в помине нет. Мне хочется сказать ей, что хаос – это когда мать не узнает свою дочь, ходит под себя и ни с того ни с сего остригает себе волосы ножом. Когда приходится оттаскивать отца от матери, чтобы он ее не задушил. Когда ты не ела несколько дней. Когда нет никаких воспоминаний, кроме как об умирающих братьях и сестрах, а твой отец трясется и кричит во сне каждую ночь. А потом я вспоминаю, какая чистая и аккуратная у нее кухня – настоящий рай. Наверное, она имеет в виду это. Возможно, как раз поэтому я всегда мечтала стать кухаркой: брать съедобные вещи во всем их беспорядке и превращать во вкусные блюда.

– Да, мисс Элиза, – только и говорю я.

После этого мы почти не разговариваем, пока она не приносит из кладовки имбирную коврижку.

– Старый семейный рецепт, – поясняет она, положив кусочек мне на тарелку. – Я экспериментировала с количеством гвоздики и ямайского имбиря. Как тебе?

Я так голодна, что мне с трудом удается не проглотить кусок целиком.

– Главное в этом пироге – вмешивать каждый ингредиент по очереди обратной стороной деревянной ложки, – говорит мисс Элиза. – Если просто смешать все вместе, а потом взбить, ничего не получится. Уж я-то знаю – о мою первую попытку можно было сломать зубы – совершенно несъедобно получилось.

Она виновато улыбается и спрашивает, не мало ли, на мой взгляд, имбиря. У меня на языке тают плотные коричневые крошки. Рот наполняется душистым теплом и сладостью. Когда я глотаю, в нос ударяет головокружительная острота и свежесть.

– Вижу, тебе понравилось, – улыбается мисс Элиза.

И тут я выпаливаю такое, что наверняка не одобрили бы мистер Торп и его супруга. Поздно: слова вырываются помимо моей воли.

– Я чувствую вкус африканского рая, жаркого темного леса.

Улыбка на лице мисс Элизы расширяется, а глаза вспыхивают. И я осмеливаюсь задать вопрос, не касающийся моей работы.

– Что это за аромат, который прорывается так резко, словно поет высокую ноту у меня на языке?

Она внимательно глядит на меня глазами-незабудками:

– Мелко натертая цедра двух лимонов!

– Невероятно вкусно.

Я хочу сказать, что можно было бы добавить чуть больше имбиря, но это невежливо и не мое дело. А мисс Элиза так обрадовалась моему замечанию о лимонной цедре, что не заставляет меня высказываться по поводу вкуса и аромата.

Остаток дня я помогаю Хэтти готовиться к прибытию жильцов, а затем – мисс Элизе с обедом. Видно, что она нервничает, потому что делает слишком резкие движения, а лицо немного покраснело.

– Мои первые настоящие постояльцы, – несколько раз повторяет она, – скорее себе, чем мне.

Я нарезаю розмарин, шалфей и тимьян для телятины, затем отмеряю и взвешиваю ингредиенты для сладкого соуса к пудингу с изюмом. Рецепт соуса выводит ее из себя: точный вес составляющих не указан, и она должна догадываться. Я наливаю бокал мадеры, взвешиваю масло, сахар и муку, выдавливаю сок из лимона и натираю ложку мускатного ореха. Мисс Элиза опускает ложку в телятину, пробует, добавляет еще щепотку кайенского перца, мускатного цвета и соли, бормоча что-то себе под нос. В тепле кухни, увлеченная работой, вдыхая запах свежего мускатного ореха, я забываю о своих несчастных родителях. И впервые за много лет чувствую радость. Это даже приятнее, чем сидеть в тишине церкви, слушая тихое бормотание мистера Торпа под взглядами нарисованных золотых ангелов.