Читать книгу Мне не жаль - Аннэ Фрейтаг - Страница 7

Среда, 20 мая

Оглавление

– Ты забыла ее вчера, – говорит он сразу же, когда она садится в автобус, и протягивает ей сумку. Эдгар говорит это грубее, чем ему хотелось бы. А может, он хотел звучать так, но это даже смешно. Юлия смотрит на него, и выражение ее лица, которое только что было задумчивым, исчезает. Как будто кто-то стер его, как пятно со стола. Эдгар впервые сознательно замечает, насколько высокий у нее лоб. Широкий и изогнутый. А главное – тоже очаровательный. Кажется, все-таки он ни при чем. Он просто купился на ее детское личико. Не он первый.

– Ты забрал ее, – отвечает Юлия.

– Да, забрал, – и хотя это очевидно, он все равно отвечает на ее вопрос.

Она смотрит на него и на сумку и ничего не говорит. Ни слова. Эдгар ждет благодарности, но так и не дожидается, поэтому в какой-то момент он просто говорит «Вот», и Юлия забирает у него сумку. Она по-прежнему ничего не говорит. Какого черта? Ему должно быть все равно.

Эдгар избегает ее проницательного взгляда. Она стоит рядом с ним в проходе между рядами сидений, Эдгар занимает место, на котором она сидела вчера. Он оставил свободным место у окна справа от себя. Как будто хотел отзеркалить ситуацию. Это глупо, он это знает. Эдгару нужно просто подвинуться еще на одно сиденье, чтобы она могла сесть рядом с ним, но он этого не делает. Полный идиотизм, главным образом потому, что он очень хочет, чтобы она села рядом. Как можно ближе. Настолько близко, чтобы их плечи, руки и колени на короткое время соприкоснулись во время поездки, когда автобус затрясет по неровной дороге. Эдгар полюбил брусчатку, когда стал учиться в одной школе с Юлией.

Проходит момент, три неиспользованные секунды, затем Юлия опускается на свободное место на другой стороне автобуса. Ее лицо задумчивое и бледное. Окаменелое и пустое. Но что-то еще можно заметить в выражении ее лица. Может быть, злость. Как только он думает об этом, она смотрит на него. Эдгар хотел бы избежать этого долгого, пронзительного взгляда. Но по какой-то причине он этого не делает. Может, назло.

– Что? – спрашивает он.

– Ты заглядывал внутрь? – спрашивает она странным тоном, как будто в сумке было что-то очень личное.

Эдгар колеблется.

– Да, – отвечает он. – Я подумал, что там может быть что-нибудь из еды. Что-то скоропортящееся, что я должен положить в холодильник или выбросить.

Юлия смотрит на него прищуренным взглядом, словно ища на его лице следы лжи. Как будто она ему не верит. Затем она смотрит в сторону.

– Больше ты ничего не делал?

Эдгару этот вопрос кажется странным. Как будто она знала наверняка, что он натворил.

– Я просто проверил, что было внутри, и больше не совал нос не в свое дело, – слишком раздраженно говорит Эдгар у дверей. Его тон умело скрывает ложь. Конечно, он все вынул. Ее вещи были разложены на его кровати. И в какой-то момент Эдгар зарылся лицом в ее свитер. Ртом и носом. Он лежал на животе, плотно закрыв глаза, и вдыхал ее запах. Пока он не перестал его чувствовать. Эдгар был полностью им поглощен. При этой мысли по его спине пробегают мурашки.

– Это какая-то дурацкая игра, Эдгар? – Голос Юлии резко прерывает воспоминания о том, что и как он делал с ее свитером. Эдгар смотрит на нее. А ее взгляд – сплошной упрек, который он сразу чувствует всеми внутренностями. Она протягивает ему книгу. Это книга, которая была в ее сумке, книга, которая есть у него. Эдгар смотрит на Юлию и не понимает, чего она от него хочет.

– Мне очень жаль, – говорит он через несколько секунд, – но я не понимаю тебя.

– Где мой ноутбук? – отвечает она. Ее голос становится громче.

– Твой ноутбук? – смущенно переспрашивает Эдгар.

– Да, мой ноутбук.

– Честно, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Ты точно знаешь, о чем я говорю. – Внезапно лицо Юлии оказывается прямо перед ним; она встала со своего места. Изо рта пахнет зубной пастой. – Ты сменил адрес электронной почты.

– Адрес электронной почты? – спрашивает Эдгар, выходя из себя. – Какой еще адрес электронной почты?

– Ты читал мои записи, и ты изменил адрес!

Думает Эдгар медленно. Тяжело. Как будто утро, близость Юлии, ее слова блокируют связи в его мозгу. Или ее запах. Тот теплый аромат, который исходит от ее тела. Эдгар открыл сумку прошлой ночью. Он долго думал, стоит ли это делать, и наконец сделал. Содержимое лежало на его кровати. Наполовину пустая бутылка для воды, пачка Tempos с двумя бумажными платочками, тонкий свитер и книга в черной обложке – книга, которую она сейчас держит в руке. Графический роман, который ему очень нравится. Его удивило, что она читает что-то подобное, но он не стал задавать вопросов. Что он вообще о ней знает?

– Там был мой ноутбук, – говорит Юлия, указывая на сумку. – Где он?

Эдгар покачал головой.

– Не было там ноутбука.

Они смотрят друг на друга, и глаза девушки переливаются серым и коричневым. Как свинец и шоколад. Когда она так выглядит, она для него будто чужая. Взрывоопасная смесь злости и отчаяния. И чего-то еще. Того, для чего у него нет подходящего слова.

– У меня нет твоего ноутбука. – Эдгар полностью поворачивается в ее сторону и кладет руки ей на плечи. – Я клянусь. Что бы ни случилось, это был не я. – Скрип тормозов, автобус останавливается, Юлия качается в сторону, Эдгар ловит ее. – Подумай сама. Зачем мне вообще возвращать тебе сумку? Я мог бы просто притвориться, что не заметил ее. – Эдгар смотрит ей в глаза и вкладывает всю свою искренность в этот взгляд, а затем говорит: – Должно быть, это был кто-то другой.

И с этой фразой ее лицо тускнеет. Как доска, которую протерли. Выражение лица внезапно и полностью исчезает, как будто его суть пропала в мгновение ока. «Так бывает, когда кто-то умирает», – думает Эдгар.

Автобус снова поехал, а Юлия села на свое место.

Затем Эдгар говорит:

– У тебя же стоит пароль на ноутбуке?

Но она не отвечает. Она просто смотрит сквозь него. Через него, и стену автобуса, и деревья. Пульсирует только сонная артерия. Потом он понимает, что проблема именно в этом.

– Значит, он без пароля, – говорит Эдгар.

– Без, – настолько тихо отвечает Юлия, что шум двигателя автобуса почти заглушает ее ответ.

Эдгар медленно кивает.

– А на жестком диске есть конфиденциальные данные… Ты сказала – записи?

Губы Юлии становятся белыми, она разминает пальцы.

– Да, – говорит она. – Но их нет на жестком диске.

– А где же они тогда? – смущенно спрашивает Эдгар.

Она смотрит на него. Стеклянный, покрасневший взгляд. Как будто она слишком мало спала. Или слишком много плакала.

– Это записи в блоге, – говорит она.

– Я не понимаю, – бормочет Эдгар. – Какие записи в блоге?

А потом она рассказывает ему обо всем. О терапии, которую ей прописали, когда ее родители разошлись, о ее неудержимом гневе, о себе самой, о мире, обо всем, о мыслях, которые иногда были настолько запутанными, что она сама путалась в них. Она рассказала ему, что вначале вела дневники, но ее маленькие братья и сестры слишком часто использовали их для рисования. Так у нее появилась идея создать аккаунт на WordРress. Пустую комнату, полную секретов, которых никто не видит. Эдгар слушает ее и ничего не говорит. Время от времени кивает, иногда бросает хмурый взгляд на нее или ободряет понимающей улыбкой, не более того. Автобус останавливается и трогается снова и снова, люди выходят, а другие садятся, пока Юлия открывается ему.

Момент между ними настолько реален и ощутим, что кажется, что их слова заполняют пустоту в Эдгаре, о существовании которой он даже не подозревал до сих пор.

Есть блог. Приватный. В сети это просто пустая страница. Но на самом деле там полно записей. Записей, которые никто не видит. Это мысли Юлии. Нефильтрованное «я», которое не особенно нравится ей самой, которое она выписала из себя именно по этой причине. Эдгар хотел бы знать, есть ли какие-нибудь записи о нем, но не спрашивает, потому что это было бы неуместно. А потом он понимает, что что-то о нем должно быть, потому что она сказала «Ты прочитал записи». Иначе зачем ему менять адрес электронной почты, если она ничего о нем не писала?

– А что случилось с этим адресом электронной почты, который я должен был изменить? – спрашивает Эдгар, и Юлия смотрит на свои колени. – Ты думала, что я прочитал записи, – говорит Эдгар. – И я полагаю, что и обо мне там что-то есть. – Молчание. – Хорошо, – говорит Эдгар. – Я сочту это за «да». И я думаю, что это не совсем лестные вещи, иначе ты вряд ли испугалась бы того, что я мог изменить твои данные доступа.

Юлия смотрит вверх. Ее глаза полны слез, теперь их цвета не видно: ни серого, ни коричневого – только вода.

– Я хотела удалить записи, – говорит она. – Я хотела войти в WordРress и удалить. На всякий случай, если ты откроешь ноутбук. – По ее щекам катятся слезы. – Я даже не думала, что ты сделаешь это. Я имею в виду, откроешь. Это была всего лишь мера предосторожности. – Юлия вытирает лицо тыльной стороной ладони. Эдгар хочет протянуть руку и коснуться ее обнаженной руки, но сдерживается. – Но я не смогла авторизоваться. Неверный адрес электронной почты.

– И поэтому ты думаешь, что кто-то его изменил, – делает заключение Эдгар. – И ты думаешь, что это я. – Он старается не показывать, насколько он обижен тем, что она это говорит, и смотрит в сторону. – Ты, должно быть, написала обо мне довольно жестокие вещи, если ты думаешь, что я бы так отреагировал.

Юлия молчит. Он надеялся, что она возразит. Эдгар рассматривает книгу у нее на коленях. Размеры и вес аналогичны ноутбуку. Кто бы это ни сделал, должно быть, он знал, что Юлия носит его в своей спортивной сумке. И что он не защищен паролем. В противном случае подмена не имела бы смысла. Человек должен быть из ее ближайшего окружения. Кто-то, кого она знает. И, очевидно, это тот, кто любит графические романы.

– Сколько людей знают, что ты всегда носишь ноут в этой сумке? – спрашивает Эдгар. – А кто из них знает, что он не защищен паролем?

– Теоретически это мог увидеть кто угодно. Я писала в школе довольно часто.

Эдгар вспоминает, как несколько раз видел ее с ноутбуком. В свободные часы или после перерыва. Всегда за одним и тем же столом.

– Хорошо, – говорит он, – и я думаю, твой браузер запоминает большинство паролей.

– Почти все, – отвечает Юлия.

– Я спрашиваю, чтобы лучше разобраться. Я не очень хорошо знаю WordРress. То есть ты выключаешь компьютер, но теоретически любой, кто откроет твой ноутбук, может просто снова войти в систему, используя сохраненные данные. Верно? – Юлия кивнула. – Ясно, – говорит Эдгар. – Кто из твоего круга друзей читает графические романы?

Это опасный вопрос, но Эдгар не понимал этого, пока не он его не задал. Потому что именно он читает графические романы. Не то чтобы Эдгар хорошо разбирался в этом, у него их может быть всего шесть или семь, но в последнее время он увлекся. И он не помнит, не упоминал ли он об этом в каком-нибудь из их разговоров.

Юлия наклоняет голову и странно смотрит на него.

– Только ты, – отвечает она.


Линда стоит на автобусной остановке и ждет Эдгара. Обычно она этого не делает. Всегда действует по-другому. Но в его день рождения она делает исключение. Обычно она просто заходит за ним и приносит что-нибудь для него. Маффин, бенгальский огонь или что-то в этом роде. Сегодня это маленький пирог, который она и ее мать испекли вчера вечером. Эдгар до смерти обожает лимонные торты. И панакоту. Он получит панакоту на выходных, сегодня время лимонного торта. Покрытого густой глазурью и сахарной пудрой. Именно так, как ему нравится.

Изначально, конечно, это была его идея. Из них именно у него есть творческий потенциал. Лучший друг. Линда знает, что это так. Все началось с ее дня рождения около четырех или пяти лет назад. Некоторое время спустя Эдгар сказал ей, что к тому времени он уже был в нее влюблен. Ему было двенадцать или тринадцать. Эдгару нравилась Линда, даже когда она была пухленькой. Она ему всегда нравилась. Даже когда она сама себя не любила. Каждый год Эдгар придумывал что-то особенное на ее день рождения. Так как он всегда приходился на летние каникулы, они часто веселились вместе. Эдгар приходил к ней с тирамису и воздушными шарами или любимым мороженым Линды и букетом цветов. Он не покупал цветы, а собирал их в соседних садах. Да, Эдгар собирает цветы. Не для всех, но он делал это для нее. А в прошлом году он залез на дерево перед окном Линды с рюкзаком, полным еды. Ровно в двенадцать он тихонько постучал в окно. А потом они устроили пикник на подоконнике, поставив ноги на большую ветку перед собой. Только они вдвоем и луна. И крендельки с маслом. И бутылка газировки Paulaner Spezi, потому что это то, что Линда больше всего любит от Paulaner. Эдгар знает такие вещи. Он как губка для мелочей, из которых сделан человек. Он просто все помнит. Мать Линды однажды сказала, что это тысяча маленьких доказательств его любви. Может быть, это правда. Если так, то этот лимонный торт – знак любви Линды.

Момо иногда раздражает то, насколько же долгая и интересная у них с Эдгаром история. Линда это прекрасно понимает. Но что есть – то есть. Это не изменишь. Даже ради кого-то. Даже ради Момо. Эта история – часть Линды.

Линда достает из кармана свой телефон и смотрит на время. Автобус приедет через минуту. Она смотрит вверх и видит его вдалеке. Он похож на маленького синего червяка, который пробивается через мост Фриденхаймера в их направлении. Она убирает мобильник, вставляет три маленькие свечи, которые принесла с собой, в торт и достает зажигалку из переднего отделения своего рюкзака.

Линда стоит на автобусной остановке и ждет. Она наблюдает, как автобус приближается к красному светофору, как вскоре после этого он становится зеленым, и автобус проезжает перекресток. Линда зажигает свечи и одной рукой прикрывает дрожащее пламя от воздушного потока, чтобы он не задул их. Визжат тормоза, автобус останавливается. Линда идет к задним дверям, потому что Эдгар всегда сидит сзади. Двери открываются, и Линда держит перед собой небольшую тарелку с тортом.

Эдгар выходит из автобуса.

Вместе с Юлией Нольде.


В последние годы Эдгар всю поездку на автобусе из школы в день своего рождения с нетерпением ждал момента, когда увидит Линду на автобусной остановке. У нее всегда был для него воздушный шарик или кусок торта. А когда он выходил из автобуса, на ее лице появлялась улыбка, которая мгновенно заставляла табун мурашек пробежаться по его рукам.

Уже много лет главным подарком на его день рождения была сама Линда. А еще ее день рождения, которого он втайне ждал больше всего. Эдгар всегда любил эту традицию. Но в этом году он забыл о ней. Забыл, будто ее никогда и не существовало. И это связано не только с разговором с Юлией, но и с тем, что они с Линдой уже не те. Больше не те, кем были. Ни по отдельности, ни вместе. Эдгар смотрит на нее и понимает. Все это – ложь, которую он любил говорить себе, потому что хотел в нее верить. Потому что все остальное означало бы, что он должен был признаться себе, как далеко они друг от друга. Она от него, а он от нее. Линда была его лучшим другом, затем его девушкой, а теперь она что-то среднее между девушкой, с которой он занимался сексом, и девушкой, которая бросила его ради другой. Он знал, что их дружба дала трещину, но не знал, насколько глубок разрыв.

Внезапно он чувствует это настолько отчетливо, будто осознание вонзилось в него ножом. Как будто началось кровотечение – настолько физический разрыв между ними. Он чувствует это, несмотря на то, что она стоит всего в паре метров от него.

Несколько секунд он, Линда и Юлия просто застывают на месте. Они похожи на три несочетаемых ингредиента. И неловкая тишина окружает их невидимыми стенами. Затем взгляд Юлии падает на тарелку с тортом и разноцветными свечами. Она переводит взгляд с нее на Эдгара. Линда словно исчезла – остался лишь торт на тарелке.

– У тебя сегодня день рождения?

Эдгар кивает.

– Я не знала.

Он собирается спросить: А откуда тебе вообще знать? Ты почти ничего обо мне не знаешь. Но он этого не делает. Потому что это было бы несправедливо. К тому же он не хочет оскорблять Юлию.

– Всего наилучшего, – мягко говорит она, как если бы это было секретом. У нее очень робкая улыбка, поднимаются только уголки губ, и в глазах появляется мерцание.

Эдгар не хочет отвечать, но это получается само собой. Как будто уголки его рта его переиграли. Их два, а он один. Поэтому он улыбается и говорит «спасибо».

Момент продолжается, а Линды будто не существует. Юлия смотрит на него, и он смотрит ей в глаза, такие большие, круглые и темные, а потом он думает о своем лице, зарытом глубоко в ее свитер, в этот чудесный запах ее кожи, пока Линда внезапно не говорит:

– От меня, кстати, тоже всего наилучшего.

Такое ощущение, что ее голос просто включили. Как радиоинтервью. У него ледяной оттенок. И ее присутствие внезапно стало настолько явным, что его удивляет, что он мог заметить его только сейчас. Он решил ее игнорировать или на самом деле просто не заметил?

Эдгар смотрит на Линду, но она смотрит на Юлию. Немного дерзко и надменно. И есть в ее взгляде что-то еще. То, что он не может определить сразу. Как пряность, которую вы ощущаете, но не понимаете, нравится ли она вам. Он смотрит на Линду как на незнакомку. То, как она смотрит на Юлию, не сочетается с тортом на тарелке и с цветами. Эдгару казалось, что он знает каждый взгляд. Но этот – что-то новенькое. Как предмет одежды, который она никогда не носила.

– Что ты вообще делаешь в этом автобусе? – спрашивает Линда. И ее вопрос звучит так, будто никто, кроме Эдгара, не имеет права ездить на нем. Как будто это его личный автобус, а не общественный транспорт.

– Езжу в школу, – отвечает Юлия.

– Я думала, ты живешь на Роткройцплац?

– Раньше да, – говорит она. – Мы переехали несколько месяцев назад.

Линда смотрит в сторону Эдгара.

– Несколько месяцев назад, – говорит она. – И с тех пор вы вместе ездите на автобусе?

Ее вопрос адресован Эдгару, но в конце концов отвечает Юлия:

– Да, частенько.

Эдгар избегает взгляда Линды. Как нашкодивший ребенок. Он не хочет видеть разочарование на ее лице. И обвинений. Правда в том, что ее не касается, с кем он ездит в автобусе. Что это вообще ничего не значит. И что она, грубо говоря, последняя, кому позволено его в чем-то упрекать. Ей повезло, что он до сих пор с ней разговаривает. Потому что она рассталась с ним. Не он с ней. А потом он страдал, как бездомная собака. Линда ничего об этом не знает. Эдгар никогда ей не говорил. Он держал это в себе, потому что не знал, сколько правды может выдержать их новая дружба.

– Нам пора. – Голос Юлии нарушил тишину. – Уроки начнутся через несколько минут.

Линда протягивает Эдгару тарелку с тортом и тремя свечами. Их пламя погасло, три маленьких фитиля уже изогнулись и полностью черные. В этот момент Эдгару стало стыдно. Потому что Линда ничего не сказала, и понятно почему. Да и торт так вкусно пахнет. Лимоном и сахаром.

Линда отворачивается и идет вперед. Они следуют за ней. Атмосфера между ними натянутая, как кожа, которая обгорела на солнце. Линда смотрит прямо перед собой, можно понять по ее походке, что она злится. Эдгар несет лимонный торт и чувствует себя виноватым, потому что хочет, чтобы ее вообще не было рядом. Он никогда не хотел этого раньше. Если и есть человек, с которым он всегда хотел быть, то это определенно Линда. Независимо от того, что он чувствовал, это всегда была она. И внезапно это больше не так. И это чувство странно грустное. Как будто что-то закончилось только сегодня, хотя на самом деле это было больше месяца назад. Как будто он сейчас насильно сгонял ее с пьедестала, на который сам же возвел много лет назад. Эдгар давно потерял связь с Линдой. А потом он задается вопросом, было ли ей тогда тоже трудно. Когда его заменила Момо, а ему пришлось покинуть свое место. Может быть. Он никогда не думал об этом. Потому что он был жертвой – жертвой ее чувств к кому-то другому.

Когда наконец вдали появляются школьные ворота, Эдгар вздыхает с облегчением. Юлия пойдет налево, а он – направо, как и каждое утро. Их дружба заканчивается у ворот учительской автостоянки, и каждый из них возвращается в свой мир. Только на этот раз и Линда здесь. Помеха и лучшая подруга Эдгара. Она собирается засыпать его вопросами. Вопросами, ответы на которые ей не понравятся. Как это произошло, почему из всех людей он выбрал Юлию Нольде, их врага, хотя на самом деле она была только врагом Линды, а Эдгар ненавидел Юлию только ради нее. Из-за преданности. Потому что так поступают друзья. Но чего больше всего боится Эдгар – это другого вопроса. «Почему ты просто не сказал мне?» Он не будет знать, что на это ответить. Потому что сам не знает.

Они уже у ворот учительской автостоянки. Все трое останавливаются: Эдгар между Линдой и Юлией, будто между двумя стульями. Между двумя девушками, у которых нет ничего общего, кроме него. За исключением него и того факта, кто он им.


Юлия Нольде. Из всех людей именно она. Девушка, которую она ненавидит больше всего, даже больше Марлене Миллер.

Линда смотрит на Эдгара так, будто видит его впервые, а он идет рядом с ней совершенно спокойно. Как ни в чем не бывало. Как будто это обычный день.

Эдгар не хочет поднимать эту тему, а уж тем более извиняться. Она это понимает по тому, как он смотрит на нее: по отсутствующему взгляду в пустоту. Это предвещает типичное для него молчание.

Он должен был сказать ей об этом. Или хотя бы как-то оговориться. Но он ничего не сказал. Ни слова.

Юлия Нольде. Эта сука с милым личиком. В форме сердечка, с большими глазами, острыми скулами и высоким лбом. Она похожа на маленькую девочку. И если на нее глянуть, то она такая невинная. Чистая, как капля росы. Это лицо всегда было ее самым эффективным оружием. В этих круглых глазах не заподозришь чертей. Глубокие, честные, карие, с густыми ресницами. Но Линде виднее. Она знает ее намного лучше.

Она и Эдгар идут бок о бок. Их окружают одноклассники, море голосов и лиц, везде топот спешащих. Затем звучит звонок, и они исчезают в классах и на лестничных клетках, как будто кто-то выдернул вилку из розетки. Разговоры стихают, двери закрываются, уступая место тишине.

Шаги Эдгара эхом разносятся по коридору. Линда молча идет позади него. Он поворачивает направо в сторону химических лабораторий; коридор перед ними длинный и без окон.

Линда задается вопросом, что причиняет ей больше боли: то, что Эдгар не рассказал ей о поездках на автобусе, или что он, кажется, забыл, что Юлия сделала с ней тогда. Конечно, это была не только она, но она была там. Она всегда была рядом. Но никогда не действовала первой. А потом, когда Линда заплакала, она посмотрела на нее. С такой жалостью. Но ничего не сказала. Чертова лицемерка.

Линда догоняет, затем молча идет рядом с ним. Он не пытается что-то сказать, поэтому в какой-то момент она говорит сама:

– Итак, ты и Юлия, – и это звучит так странно, как будто кто-то другой говорит через нее.

Эдгар закатывает глаза.

– Мы просто ездим на одном автобусе, – отвечает он тоном, который звучит равнодушно и в то же время раздраженно.

– Да, – говорит она. – Уже несколько месяцев.

Эдгар останавливается и смотрит на нее.

– Что это значит? – спрашивает он.

– Я бы тоже хотела это знать, – говорит она.

Коридоры устрашающе пусты, серо-голубой линолеум и грязно-белые стены. И они между.

– Правильно ли я понимаю, – говорит в какой-то момент Эдгар, – что мне не разрешено говорить с ней только потому, что она сделала тебе гадость лет сто назад?

Они смотрят друг на друга. И стоят у пропасти, о которой знает только она.

Затем Линда говорит:

– Потому что она сделала гадость? Ты сейчас серьезно?

Эдгар вздыхает.

– Да ладно, это было давным-давно. Когда-нибудь обида должна пройти.

Проходит долгий напряженный момент, который показывает ей ту сторону Эдгара, которой она не знала раньше. И не хотела знать.

– Это не обида, – говорит Линда через некоторое время. – Это здравый смысл.

– Может быть, – отвечает Эдгар. – Но тогда это не имеет ко мне никакого отношения.

Последнее предложение медленно просачивается в ее разум, как будто он влажная земля, которая не может впитать больше воды. Это несколько лет ее жизни. Эдгар видел, как она страдала. Как она была напугана. Это совсем не он. Тогда он всегда был на ее стороне. Больше нет.

Глаза Линды горят, в горле встает ком проглоченных слов и страха. Она и не подозревала, что настолько боялась потерять Эдгара. Ей кажется, что она снова оказалась в раздевалке. Толстая и голая. Затем ее взгляд падает на небольшую тарелку с тортом в руке Эдгара. Он выглядит крошечным. Лимонный пирог. Эдгар любит лимонный пирог. Линда испекла его именно так, как ему нравится. По его рецепту. Этим утром она все еще думала, что они прогуляют первый урок вместе и он поделится кусочком. Как всегда и было в их дни рождения. Вместо этого они сейчас здесь. В длинном коридоре, ссорятся.

– Если это действительно не имеет к тебе никакого отношения, – наконец говорит Линда, – почему ты просто не рассказал мне об этих автобусных поездках?

Взгляд, которым он смотрит на нее, совершенно ледяной.

– Потому что мир не вертится вокруг тебя, Линда, – говорит он.

И он оставляет ее стоять с этой мыслью.

ПРОТОКОЛ

продолжение

Мюнхен, четверг, 21 мая, 12:20

Администрация городской гимназии

имени Кете Кольвиц

Тема: Издевательства над Юлией Нольде

...............................................................................

Комиссия:

Госпожа Ферхлендер – директор;

господин Вейганд – заместитель директора;

Эдгар Ротшильд – ученик выпускного класса;

Бенджамин Ротшильд – отец ученика, законный опекун.

................................................................................

ГОСПОЖА ФЕРХЛЕНДЕР:

Так у тебя не было этого ноутбука?

ЭДГАР:

Я ничего не знал об этих записях.

ГОСПОЖА ФЕРХЛЕНДЕР:

Вопрос не о записях, Эдгар.

ЭДГАР:

Ноутбука Юлии не было в сумке. И даже если бы все было иначе, вряд ли я бы опубликовал все эти записи о себе.

ГОСПОДИН ВЕЙГАНД:

Вам, должно быть, было трудно это читать. Я имею в виду, никому бы не понравилось читать такое о себе.

ЭДГАР:

Было неприятно.

ГОСПОДИН ВЕЙГАНД:

Тем не менее она писала не только о тебе. Так что тот факт, что тебя упомянули, не означает, что ты не причастен.

ГОСПОДИН РОТШИЛЬД:

Его упомянули? Думаю, вы просто описываете обстоятельства. Вы хоть записи сами читали?

ГОСПОЖА ФЕРХЛЕНДЕР:

На самом деле господин Вейганд хочет сказать, что…

ГОСПОДИН РОТШИЛЬД:

При всем уважении, думаю, я хорошо понимаю, что говорит господин Вейганд. А именно то, что мой сын мог публиковать записи о нем самом, чтобы отвлечь от себя подозрения. Как своего рода алиби. Он бросает взгляд на господина Вейганда. Вы это имели в виду, не так ли?

ГОСПОДИН ВЕЙГАНД:

Что ж, по крайней мере, это одно из предположений, которое нельзя упускать из виду.

ГОСПОДИН РОТШИЛЬД:

И каков был его мотив?

ГОСПОДИН ВЕЙГАНД:

А я знаю? Возможно, отказ. Или месть. Он пожимает плечами. Ведь девушка изрядно поиздевалась над ним в этих записях.

ГОСПОДИН РОТШИЛЬД:

Отомстил, опубликовав те самые записи с информацией про него, которую лучше никому не знать? Чтобы все могли это прочитать? Даже вы должны понимать, что это было бы довольно глупо.

ГОСПОДИН ВЕЙГАНД (раздраженно):

Что вы имеете в виду?

ГОСПОЖА ФЕРХЛЕНДЕР:

Господа, давайте продолжим эту тему, ладно? Эдгару: Есть ли у тебя подозрения насчет того, кто выложил записи в Интернет?

ЭДГАР:

Думаю, у любого человека в этой школе была причина это сделать.

ГОСПОЖА ФЕРХЛЕНДЕР:

Линду Офербек несколько раз называли как возможного подозреваемого. По словам некоторых студентов, Марлене Миллер и Юлия Нольде издевались над ней многие годы. Короткая пауза. Вы близкие друзья, верно?

ЭДГАР:

Да.

ГОСПОЖА ФЕРХЛЕНДЕР:

Правда ли, что над ней издевались?

ЭДГАР:

Да, это верно.

ГОСПОЖА ФЕРХЛЕНДЕР:

Как вы думаете, Линда могла опубликовать эти записи? Как своего рода месть за все?

ЭДГАР:

Вы хотите, чтобы я сдал свою лучшую подругу?

ГОСПОДИН ВЕЙГАНД:

Значит, вы думаете, что она могла.

ГОСПОДИН РОТШИЛЬД:

Он этого не сказал.

ГОСПОДИН ВЕЙГАНД:

И в самом деле.

ГОСПОЖА ФЕРХЛЕНДЕР:

Господин Вейганд, пожалуйста, не говорите за мальчика.

ГОСПОДИН ВЕЙГАНД:

Но он это подразумевал.

ГОСПОДИН РОТШИЛЬД:

Вы это сказали, а не он.

ГОСПОДИН ВЕЙГАНД, хмурясь:

Что я сделал?

ГОСПОДИН РОТШИЛЬД:

Я могу повторить, если у вас проблемы со слухом.

ГОСПОЖА ФЕРХЛЕНДЕР:

Господа, пожалуйста. В нынешней ситуации нам действительно не нужны театры военных действий. Снова Эдгару: Нет, я не жду, что ты подставишь Линду. Я просто хочу знать, думаешь ли ты, что это может быть она. Вот и все.

ЭДГАР:

Почему бы она сделала это сейчас? Я имею в виду именно сейчас, когда они уже оставили ее в покое.

ГОСПОЖА ФЕРХЛЕНДЕР:

Потому что есть вещи, которые нельзя забыть.


Линда сидит на своей кровати, гадая, прав ли Эдгар в этой ситуации. Может быть, она действительно просто слишком злопамятная. И проблема в ней. Может быть и так. Ах да, скорее всего так и есть. Дело всегда в ней. Разве не всегда проблемы в одном человеке больше, чем в другом? Разве не так работают отношения? Линде нравится быть всем для Эдгара. Это не преступление. Кроме того, она ничего не заставляла его делать. Это был его свободный выбор – влюбиться в нее. «Да, и теперь, видимо, он решил переключиться на Юлию, – говорит голос в ее голове. – Разве это не его дело?» «Нет, черт возьми, не только его», – говорит Линда в тишине своей комнаты, которая в тот же момент перестает ей нравиться, потому что внутри нее все взрывается.

Линда берет свой мобильный телефон, снимает блокировку и ищет номер Эдгара в списке избранных контактов. Второй по счету. Раньше был первым. Она отгоняет эту мысль и нажимает его имя, но затем сразу же кладет трубку, прежде чем появились первые гудки. Эдгар должен ей звонить. Он тот, кто должен извиниться. И Эдгар, которого она знает, сделал бы это давным-давно. Да и вообще бы этой ссоры не было. Потому что в правильной версии ее жизни он вышел бы из проклятого автобуса один. Линда отдала бы ему торт и поздравила бы его. Эдгар задул бы свечи и загадал желание, а потом они бы вместе съели лимонный торт на лужайке между учительской парковкой и спортзалом.

Линда кладет телефон на матрас и садится рядом с ним. Как будто это Эдгар, а не просто мобильное устройство. Она сворачивается в клубок и игнорирует чувство пустоты под ребрами. Ощущение, что она потеряла его. Но Эдгар – огромная ее часть. Как рука или нога. Она не могла его потерять. Она его продолжение, а он – ее. Так было всегда.

Линда лежит на спине и смотрит в потолок. Если бы они с Эдгаром не спорили, она бы сейчас не думала о нем. Скорее всего, Момо пришла бы к ней, они посмотрели бы фильм и уснули вместе. Или Момо продолжила бы читать ей книгу, которая так нравится Линде. Как в ту ночь, когда они обе не могли уснуть. Если бы они с Эдгаром не поссорились, ей было бы наплевать на него. Он просто был бы в ее жизни, а она – в его. Хотя сегодня у него день рождения. Линда плохая подруга. Та, которой у Эдгара, вероятнее всего, уже нет. Она поворачивает голову и смотрит на сотовый телефон, как будто мысленно заставляя его зазвонить. «Позвони. Эдгар, позвони». Но он не звонит. Она задается вопросом, когда в последний раз звонила ему сама, но не может вспомнить. Эдгар звонил ей в последние несколько месяцев сам. Линда на самом деле только спрашивала его, свободен ли он, когда Момо была занята. Или когда они с Момо ссорились. Эдгар стал ее любимым номером два. «Ну, это именно то, чем ты сейчас являешься и для него», – говорит ее внутренний голос.

Линда садится и берет телефон в руки. Но она не может ему позвонить. Не может. Все в ней противится этому звонку. Он оставил ее в этом коридоре. Он ее. А не наоборот.

Линда убирает телефон в сторону. А потом она признает, что это правда. Что Эдгар и она уже давно не дополнение друг друга. Что на самом деле – это просто иллюзия, выдумка. А потом она задается вопросом, не повзрослели ли они. Может, они переросли свои роли. Разошлись. И при этих мыслях ее глаза наполняются слезами. Но ее ресницы не пускают их наружу. Линде никогда раньше не приходилось плакать из-за Эдгара. Она задается вопросом, сколько раз он плакал из-за нее. И, не зная почему, она предположила, что частенько.

Линда вспоминает автобусную остановку, она видит себя, как она ждет Эдгара с тортом в руках. И как он выходит из автобуса с Юлией Нольде. Скрежет ее зубов громко врезается в тишину. Линда даже не заметила, как сильно она их сжала. Она часто так делает, когда злится. В прошлом она иногда так сильно скрипела зубами по ночам, что сама просыпалась от звуков. Потом ее дантист прописал ей ночную пластину, которая начинала странно пахнуть, если ее забывали регулярно чистить. У Эдгара тоже есть такая. По той же причине. А когда он остался ночевать у нее, они вставили капы, почистив зубы. После этого они не могли правильно произносить «с». Затем Эдгар сказал тысячу вещей на букву «с». И это было так забавно, что Линда иногда случайно от смеха выплевывала пластину. Вспоминать о тех моментах так приятно, но так больно. Как вспомнить кого-то, кто умер. Того, кто больше никогда не заставит вас смеяться.

Линда думает о разговоре в школьном коридоре сегодня утром, она пытается воспроизвести его, как сохраненный аудиофайл, но от него остались только фрагменты. Только чувство предательства. И предложение, которое заставило почувствовать себя преданной: «Правильно ли я понимаю, что мне не разрешено говорить с ней только потому, что она сделала тебе гадость лет сто назад?»

Гадость. Он действительно так сказал. Но Юлия Нольде не просто сделала гадость. Когда Линда вспоминает, ее прошлое окунается в сине-фиолетовый цвет. Внутренние травмы никто не воспринимает всерьез, потому что их нельзя увидеть. Эдгар вернул ей воспоминания всего одним предложением. Они как маленькое злобное чудовище, которого дети боятся только в темноте и о котором забывают днем. Но Линда не забыла. На самом деле нет. Она прекрасно помнит множество мелочей, которые по отдельности были не так ужасны, но вместе – разрушительны. Она вспоминает, как девочки из ее класса тыкали в нее пальцем и смеялись над ней. Тогда в раздевалке перед физкультурой, когда она снова стояла полуголая и толстая, потому что они спрятали ее одежду. Маленькие трусики и маленькое бюстье. А все остальное только сало. Линда помнит, что всегда оставалась одна на этой бесконечной скамейке в спортивном зале, потому что никто не выбирал ее в свою команду. Людишки, которые предпочли бы ей пустое место. Она почти физически помнит одиночество, которое чувствовала в те моменты. Пустоту, которой она была заполнена настолько, что ей казалось, что она давилась ею.

Сегодня она задается вопросом, почему она позволяла им так обращаться с собой. Почему она ничего не делала, когда остальные просто выбрасывали ее обед в унитаз или рюкзак в окно класса. Или ее спортивную сумку. Или содержимое ее пенала. Каждый раз Эдгар спускался с ней во двор и помогал собирать вещи. Спортивная обувь, ручки, линейка и ластик. А когда они приходили в класс с опозданием и учителя спрашивали, где они были, остальные говорили, что Эдгар выбросил пенал, спортивную сумку или рюкзак в окно. «Это было очень смешно», – часто добавляла в таких ситуациях Юлия Нольде. Ее голос звучал так искренне, так убедительно, что Линда поверила бы ей, если бы не знала, как все было на самом деле.

Теперь она сидит и смотрит на мобильный телефон, который так и не звонит, и недоумевает, почему она так долго терпела. Она могла пойти к одному из учителей и рассказать правду. О том, кто на самом деле выбросил вещи в окно. Или сменить школу. Она могла что-то сделать – должна была что-то сделать. Но она ничего не сделала. Просто молчала.

Сегодня Линда больше никому не позволит так с собой обращаться. Никто не посмеет. Популярные ученики позволяют таким вещам случаться. В какой-то момент Линда поняла это. А лузеры дают возможность превратить их в жертву. Это как двусторонний договор. И если кто-то больше не выполняет свою роль, вся конструкция рушится. Однажды Линда просто перестала быть жертвой. Как щелкнула по выключателю, чтобы погасить свет. Тем не менее внутри нее еще что-то осталось от той толстой маленькой девочки. Как крошечный гнилой кусочек старого «я», о котором Линда так хотела забыть. Она ненавидит эту версию себя. Потому что она была трусихой. И слабой. И втайне она считала, что заслужила то, что с ней сделали. Но она этого не заслуживала. Она была просто толстой девочкой. А теперь Юлия Нольде забрала у нее и Эдгара. Ее Эдгара. Единственного человека, который всегда был на ее стороне.

Линда чувствует, как в ней нарастает гнев. Неистовая, чистая ярость, которая просто заполняет все мысли. Она как животное, готовое убивать, чтобы защитить себя. Если бы Юлия Нольде была здесь сейчас, Линда дала бы ей пощечину. Она так сильно ударила бы по ее лицу, что на ее сладенькой щечке остался бы отпечаток ладони. Четыре пальца и большой палец.

Но Юлии Нольде здесь нет.

Так, нужно позвонить Момо.


Юлию будит звук открывающейся входной двери, который очень похож на человеческий стон. Она задается вопросом, как долго она пролежала в постели. Дольше, чем хотела, – это точно. Когда она переворачивается на другой бок, слезы катятся из глаз: одна по виску, другая по носу. Время на дисплее мобильного телефона на короткое время размывается, затем снова становится четким. 19:09. Юлия легла в постель два часа назад. Сразу после неудачного звонка в WordРress. Собственно, она должна была знать. Ее история кажется неправдоподобной. Может быть, украденный ноутбук, а может, не украденный, а забытый в автобусе «Да, и что теперь?» – спросил работник. «Не знаю», – ответила она. А затем консультант по работе с клиентами на другом конце провода промолчал по-взрослому, не скрывавший того факта, что не поверил ни единому ее слову. Юлия даже не возражала. На его месте она, наверное, тоже не поверила бы. Когда она заплакала, он смутился и сказал, что она должна доказать, что на самом деле страница принадлежит ей. «У нас есть правила безопасности», – сказал он. Потом Юлия легла. На самом деле ей просто хотелось на мгновение закрыть глаза. На несколько минут. Но несколько минут превратились в два часа. Это не имело значения, потому что дома все равно никого не было. Но теперь они пришли. Все вместе. Ее брат и сестра громко болтают в коридоре о детском садике, кричат своими детскими гулкими голосами. Такой милый, но утомительный тон почти у всех детей этого возраста. С Нели немного тяжелее, чем с Мари. Но его личико компенсирует это.

Большинство людей думают, что Нели и Мари близнецы, но это не так. Нели ровно на год старше Мари. Но он маленький, а Мари побольше. А день рождения в один день – это вишенка на торте.

Их голоса приближаются к комнате Юлии, и старый деревянный пол своим скрипом оповещает, что они идут в сторону кухни. Юлия должна встать, она это знает, но продолжает лежать. Под одеялом приятно и тепло, выглядывает только голова. После того, как ее тошнило, она немного замерзла. Теперь ей стало лучше.

– Юли? – спрашивает мать. – Юли, ты тут?

Ее голос звучит ужасно устало, как будто с каждой буквой истончается все больше и больше.

В момент, когда Юлия собирается ответить, кто-то медленно толкает ручку двери снаружи. Это Нели. Он смотрит в ее комнату через узкую щель, как кошка.

– Она здесь! – кричит он, оборачиваясь в сторону кухни, и забирается к ней на кровать. Юлия поднимает пуховое одеяло, и Нели залезает под него. Матрас слегка подпрыгивает под его весом, затем она чувствует его маленькое тело на своем. Она и ее брат с сестрой часто обнимаются перед ужином. Иногда они вместе играют. Тогда у ее матери есть несколько свободных минут. Для готовки или звонков. Закончив, она стоит у открытого окна гостиной и курит. Тогда Юлия понимает, что этот день прошел у нее дерьмово.

Она слышит, как стучат по паркету каблуки. И как топчется босыми ножками Мари. Ее сестра прыгает к ним на кровать. Их трое, все под одним одеялом. И на данный момент жизнь снова становится прекрасной. Как будто заботы и тяжелые мысли не могут проникнуть под пуховое одеяло, пока вы лежите под ними с маленькими детьми. Как будто они своего рода защитный щит от внешнего мира.

– Ты плакала? – спрашивает Нели, кладя руки ей на лицо. Ладошка слева, ладошка справа. Они ложатся ей прямо на щеки.

– Совсем немного, – говорит Юлия.

– Почему ты плакала? – спрашивает он.

– Потому что иногда ты просто плачешь, – отвечает она, гладя его по лбу.

Мари приподнимается на локтях и рассматривает ее. Ее темные локоны похожи на подарочную ленту.

– В школе кто-нибудь плохо с тобой обращался? – спрашивает она.

Юлия качает головой.

– Нет. Никто не обидел меня.

«Пока нет», – думает она и говорит:

– Не волнуйся.

Затем она натягивает одеяло на их головы. Под ним жарко и темно, и они щекочут друг друга. Юлия делает вид, что Нели и Мари всегда попадают в нужные места. А потом она громко смеется и корчится, как червяк. Она ищет в темноте пухлые ручонки, уклоняется от них, а затем позволяет им найти себя. Нели и Мари смеются. Это громкий и красивый смех. Такой беззаботный и счастливый, какой ей хотелось бы быть. С ними почти всегда так.

В какой-то момент Юлия откидывает одеяло и садится. Ее лицо вспотело. Наэлектризованное одеяло потрескивает, как у костра, и запах сигаретного дыма идет из соседней комнаты.

Юлия представляет свою маму у открытого окна. То, как она стоит с сигаретой в руке: морщины на лбу, усталый вид, который с каждым днем становится все более усталым. Юлии нельзя обременять ее своими проблемами. Она будет ждать. А если все будет хорошо, тут и обсуждать нечего.

Нели встает, его лицо прямо перед ней. Он смеется, и его желудок издает странный голодный звук.

– Что по поводу лазаньи? – спрашивает Юлия.

Они кивают.

Затем Нели спрашивает:

– И много-много сыра?

Юлия отвечает:

– И много-много сыра.


Анита Нольде стоит у окна и курит. И каждый раз, когда она это делает, она ненавидит себя за то, что она такой плохой пример для подражания. Не только из-за курения. Из-за всего. Мать-одиночка, никогда не хватает денег, враждебные отношения с бывшим мужем и отцом ее детей, который спал со всем, что движется. Сейчас они в разводе. Когда они расстались, Анита была беременна. Это было почти четыре года назад, за две недели до рождения Мари. Они расстались, но остались родителями. С тех пор они живут две разные жизни, связанные только тремя детьми. Каждый раз, когда Анита и Патрик входят в помещение вместе, они делают счастливые лица. Но на самом деле они настолько друг друга ненавидят, что у них только пена изо рта не идет. Анита уверена, что дети это чувствуют. Они гораздо восприимчивее, чем взрослые. Может, ложь еще хуже. Но это – попытка сделать хоть что-то правильно. Вместо того, чтобы просто ненавидеть друг друга на глазах у детей. Действительно грустно и больно. Эмоции, которые детям понятны. Но она не хочет все усложнять, поэтому носит эту маску. Анита знает, что когда-то они с Патриком были счастливы. Но ей трудно вспомнить, когда именно. Хотя счастливая фаза длилась намного дольше, чем несчастная. Возможно, несчастье чувствуется глубже. Или оно ей просто ближе, потому что счастье уже давно не рядом.

Анита закрывает глаза. Они болят от недосыпа. Если ей и удается поспать, то сон всегда плохой и короткий. Но этого достаточно, чтобы различать дни недели. На улице проезжает машина. Она едет медленно, но из-за брусчатки очень громко гремит. После наступает тишина. Шум доносится только из кухни. Он успокаивает Аниту. Голоса детей, их смех, монотонное гудение духовки, стук посуды и столовых приборов, шуршание бумаги для выпечки. У нее хорошие дети. Любимые дети. Иногда она задается вопросом, достаточно ли часто она им это говорит. Достаточно ли часто она благодарит Юлию за помощь с малышами. Или за помощь с покупками. Или когда готовит ужин. Как сейчас. А потом она спрашивает себя, когда она в последний раз вообще разговаривала с дочерью, на самом деле разговаривала, а не просто перекидывалась несколькими фразами на пороге двери по поводу ее повседневной жизни. Анита открывает глаза.

Она больше не знает своего ребенка. Она не помнит ни одного разговора по душам уже со взрослой Юли.

В последнее время казалось, будто Юлия ускользает от нее. Как будто она с каждым днем становилась все более незнакомой. Может быть, просто она стала женщиной. Может, так оно и есть. Может, так и должно быть. Анита хотела бы, чтобы ее спрашивали. Что нормально в ее жизни, а что нет. Но ее мать умерла шесть лет назад, а у сестры нет детей. Как и у большинства коллег Аниты. Но все равно они ей не особо нравятся. За исключением Клавдии. На самом деле – она неплохая женщина. Но ее дети – еще младенцы. Они только играют и спят. А в промежутках они кричат, и их нужно пеленать. Фаза, в которой у Аниты еще была возможность быть рядом со своими детьми.

Затем она спрашивает себя, чем занимается Юлия весь день. Как у нее дела в школе. И с Леонардом. Они все еще вместе? Или нет? Юлия что-нибудь упоминала о нем? Анита больше этого не знает.

Перед окном шелестят листья платана, и Анита смотрит на верхушку дерева. Ветра не было, наверное, просто птица. В этот момент запах плавленого сыра проникает из кухни в гостиную, и живот Аниты отвечает долгим, громким урчанием. А потом она улыбается, потому что только детям может прийти в голову идея испечь что-нибудь в такую жару. Позже все пропахнет едой. Шторы, раскладной диван, ее постельное белье. Анита вытирает ладонями пот с лица. Тонкая липкая пленка – след начала летнего сезона.

Воздух будто стоит на месте. Как спринтер на старте прямо перед выстрелом. Иногда Аните тоже хочется убежать. Оставьте все позади – все, кроме своих детей. А иногда даже их. Ей стыдно за эти мысли. Потому что хорошая мать о таком не подумает.

Анита докуривает сигарету до фильтра. Затем она выбрасывает окурок из окна. Тлеющие угли на тротуаре пылают оранжево-красным, оставляя укоризненный след. Как будто окурок догадывается, что ему место в пепельнице, а не на асфальте. Анита подумала поставить пепельницу на подоконник, но тогда она официально станет курильщицей. Тогда она уже не сможет сказать, что на самом деле не курит, потому что тот, кто не курит, не ставит пепельницу на подоконник. Пока она думает об этом, она закуривает еще одну. Она могла бы поставить стакан. Стакан с водой. Это была бы не пепельница. Анита затягивается, и душный вечерний воздух почти мешает спокойно курить. Она представляет, как эта смесь влаги и яда проникает в ее клетки. Она действительно не должна этого делать. И ни при каких обстоятельствах нельзя ставить стакан на подоконник.

Анита кидает едва выкуренную сигарету в сторону тротуара. Сигарета тлеет прямо рядом с предыдущей, сверкая красным. Затем Анита закрывает окно, и ее усталый взгляд отражается в стекле. Худощавое лицо с высокими скулами. Она чувствует себя потерянно; ее кожа выглядит полупрозрачной и бледной. В ней устало буквально все. И ей срочно нужно в парикмахерскую. Но она не выглядит старой. Скорее изношенной. И несчастной; несчастье оставляет отпечаток даже на внешности.

– Мама?

Анита поворачивается в сторону двери. И когда она смотрит на свою дочь, она думает о том, о чем частенько размышляла: у Юли очень милое лицо. Она имеет в виду не самое милое из своих детей; самое милое на всем свете. Самое красивое, которое она видела за свою жизнь.

– Еда готова, – говорит Юлия. Она говорит это так тихо, как будто Анита только что заснула, а она разбудила ее. Глаза Юлии похожи на две стекляшки. Они выдают слезы, о которых ее дочь молчит. И то, как она отводит взгляд, ясно говорит о том, что она не хочет что-то обсуждать.

Анита улыбается и говорит:

– Отлично, умираю с голоду, – вместо того, чтобы расспрашивать, что же случилось.


Для Момо гостить у Офербеков – всегда как возвращение домой. Ощущение, будто ее дом тут, а не со своей семьей. И нет никаких претензий к ее собственным родителям, потому что они на самом деле не так уж и плохи. Немного занудные, может быть, но не хуже других. Они из тех родителей, которые понятия не имеют, чем их дети занимаются, но думают, что знают о них все. Иногда Момо чувствует себя виноватой. Потому что она позволяет им верить, что они ее знают. Только на самом деле они не очень стремятся ее узнать. Думают, что хотят, но это не так. Им нужна такая Момо, которой не существует. Они хотят ее видеть такой, какой она должна быть и какой она притворяется годами.

С тех пор, как Момо начала встречаться с Линдой, она все чаще красится. И даже ярче, чем раньше. Ее отец спросил ее об этом несколько дней назад. Он сказал: «Ты изменилась». Но понятия не имел, насколько. Понять истину – для него задача не из легких. Макияж: подводка и помада. Иногда она задается вопросом, как бы он отреагировал, если бы узнал. Если бы она сказала ему, что есть причина, по которой она никогда не приводила к себе домой мальчика.

Момо думает, что втайне он счастлив, так как остается больше времени на то, чтобы видеть в своей дочери только то, что он хочет замечать. Потому что ни один мальчик в мире не достоин его девочки. Да и она еще не готова. Или бережет себя для «того самого». Кто бы это ни был. Момо знает, что он так думает. Она знает, потому что он смотрит на нее с гордостью, как часто делают отцы в фильмах. Моя дочка – особая девочка. Момо задается вопросом, что бы он подумал о ней, если бы узнал. Если бы он только знал, что происходит в его доме за запертой дверью, пока он спит. Даже когда он не спит. Это происходит прямо у него под носом. И он этого не видит, потому что предположения о двух девушках, которые любят друг друга, у него даже не возникает. Его не существует. Так же, как не бывает гномов и эльфов.

Ее отец сказал, что ему нравится Линда. Но она ему нравится как ее подруга. Но на самом деле ему просто нравится, что его дочь с кем-то подружилась. Ему не нравятся ее зеленые волосы, пирсинг и татуировки – но он ничего не имеет против их общения.

Вообще-то странно, что он такой. В конце концов, у него и ее матери были похожие проблемы с родителями в то время. Предубеждение из-за их происхождения, а не из-за сексуальной ориентации, но на самом деле это не имеет большого значения. Ее бабушка и дедушка всегда подчеркивали, что они не были расистами. А потом появлялось огромное «но». Все культуры и народы прекрасны, когда они остаются там, откуда пришли, или когда вы просто путешествуете. Все хорошо до тех пор, пока никому не приходит в голову идея сочетаться браком с другим. Каждый должен жить, как хочет, но пожалуйста, в другом месте. Ее бабушка и дедушка не бросают камни или что-то в этом роде, но им просто нравятся себе подобные немного больше, чем другие. Или немного больше, чем просто немного. Они похожи на расистов среди рас, которых они не любят. Они не плохие люди, просто узкоглазые.

Момо, например, всегда получала от них подарки на день рождения, Фрида тоже их получает, но у двух ее двоюродных братьев Йоханнеса и Валентина подарки всегда были немного щедрее. Когда она спросила своих бабушку и дедушку, они ответили:

– Они мальчики, и это совсем другие подарки. Они не подходят девочкам. – Но настоящая причина не в этом. Йоханнес и Валентин им просто ближе. Они больше на них похожи.

Хуже всего то, что Момо в какой-то мере может понять даже своих бабушку и дедушку. Сама она всегда чувствовала себя немного похожей на изъян на картине. Лицо на школьных фотографиях, которое всегда выделялось. Слишком странная. А когда она поняла, что ей нравятся девушки, стало еще хуже. Это было ближе к концу шестого класса. А потом в седьмом у нее появился парень. Себастьян Фридрих. Она познакомилась с ним, потому что ему было легче сказать «да», чем «нет». К тому же это было незадолго до летних каникул. После них, подумала Момо, они все равно разойдутся. Или она все-таки влюбится в него. Так было бы намного проще.

Если бы Момо могла выбрать жизненный путь, она бы выбрала «нормальный». Как у матери, у которой европейская внешность и которой нравятся мужчины. В ее жизни все было наоборот. И симпатия к девушкам – еще один фактор, отдаляющий ее от «нормы».

Себастьян казался очень милым. Тот, кто нравился всем. И вне школы она его почти не видела. Они дважды ехали вместе на трамвае. И сходили один раз в кино. Это все. Момо была не против быть с ним. Он был самым нормальным человеком в ее жизни. Но потом случилась та вечеринка. Вечеринка у Мартины Вебер. В подвале у нее была комната для занятий. Толстые бетонные стены и темно-серое ковровое покрытие. Момо это очень хорошо помнит. А потом Себастьян поцеловал ее. Это было хорошо. Но большего ей не хотелось. Она сказала «нет», когда он сунул руку ей под рубашку. И с этим небольшим «нет» она превратилась из почти популярной девушки в аутсайдера всего за несколько секунд. В тот же вечер Себастьян расстался с ней и начал встречаться с ее лучшей подругой Сарой менее чем через пять минут.

Момо было все равно. Как будто все это не имело к ней никакого отношения. Именно тогда она наконец поняла, что она другая. Что она всегда будет другой. После вечеринки у Мартины Вебер Момо стала ханжой и сосредоточилась на школе. У нее были хорошие оценки, и она нравилась учителям. Тем не менее Момо не было грустно, когда ее отец сказал ей три с половиной года спустя, что они переезжают и что ей, к сожалению, придется сменить школу. Момо понравилась идея уйти. Это было место без друзей, она не успела пустить корни. Покинуть его было легко.

А потом она встретила Линду. Прямо в первый день. Момо точно помнит тот момент в зале. Запах свежевыкрашенных стен и множества пылинок, танцующих на утреннем солнце. Как будто они с Линдой каким-то образом узнали друг друга в толпе. Как будто она дала ей секретный знак, о котором Момо до этого ничего не знала.

Однажды она прочитала об эксперименте, в котором испытуемых просили подобрать пары в зависимости от их внешности. Момо была шокирована тем, насколько высок процент попаданий. Большинство людей инстинктивно находят правильных партнеров. Иногда она думает, подобрали бы ей в пару Линду на таком эксперименте. И надеется на положительный ответ. Они не такая пара, как ее родители. Никто бы не назвал их родителей парой и ошиблись бы.

Ее мать переехала из Берлина в Мюнхен из-за учебы. Ей тогда было всего восемнадцать. Чуть больше, чем Момо сейчас. А потом она встретила в университете отца ее будущего ребенка. Мужчина прямо из детской книги пятидесятых годов. Высокий, со светло-каштановыми волосами и стальными голубыми глазами. На несколько лет старше ее, он почти закончил учебу, она была только на первом курсе. Ее мать говорит, что сразу влюбилась в него. И он в нее. Вообще-то приятная история. И в детстве Момо хотела слушать ее снова и снова. Ее отец сейчас довольно крупная шишка в компании, производящей микрочипы. И когда они проводят время все вместе, каждый раз она видит одни и те же взгляды со стороны других людей. Как будто мать Момо не его жена, а уборщица, которая ошиблась дверью. Большинство людей даже не считают, что это плохо. Люди знакомятся с азиатками в ресторанах. Или в отпуске. Они официантки или бортпроводники. В противном случае они практически не контактируют с людьми. Каждый раз, когда Момо навещает своих бабушку и дедушку по материнской линии в Берлине, она замечает, насколько там все по-другому. Если вы знаете историческую подоплеку, это неудивительно, но большинство этого не знают.

Мне не жаль

Подняться наверх