Читать книгу Море Нопы - Анника Гуль - Страница 1

1

Опасно ночевать под открытым небом. Утром обязательно чего-нибудь не досчитаешься. Волна выплеснула мой рюкзак, а сандалии уплыли. Словно две огненных рыбки дрейфовали в нескольких метрах от берега, вот что значит – подошва из пробки. За мной следила местная чайка: еще не городская жительница вроде вороны, но уже не морская дикарка, вдохновившись которой можно написать дзен-буддистскую книжку. Непонятное создание, и, судя по крикам, не слишком дружелюбное.

Вода оказалась холодной и мутной, с отчетливым запахом водорослей. Вероятно, так древний человек ловил рыбу, как я – свою единственную обувь – голыми руками и в одиночестве. Дно норовило выскользнуть из-под ног, волны усилились, и я с трудом достигла суши. Зато красные сандалии снова были со мной. Я обулась и подошла к лазейке в проволочном ограждении, просунула в дыру мокрый рюкзак, вылезла сама и изучила окрестности. Забор тянулся вдоль берега. По одну сторону лежала широкая, пустынная полоса земли и море, по другую – теснились одноэтажные домики. Ночью я шла от вокзала до моря сорок минут и убедилась, что этому городишке очень к лицу его название. «Старая Бухта, – сказал проводник поезда. – Лежать в сероводородной ванне – и то приятней».

При свете дня ничего не изменилось: тут и там древние камни, проросшая среди валунов трава, жесткая и седая, как будто пережила много зим. Вдалеке играла музыка, запах водорослей мешался с запахом дыма, жареного мяса и перезрелых фруктов, солнце сияло в окнах. Я поднялась по склону, двинулась вперед, разглядывая домишки вдоль дороги. Их цвета давно выел соленый ветер. Мог ли выглядеть по-иному город с именем, обрекающим на ветхость всего, даже того, что только строится? Ста-ра-я Бух-та.

Из одного окна выпирала большая старомодная колонка. Играли The Beatles. Я остановилась застегнуть ремешок сандалии, ощутила, как дрожит от звуковых волн земля, прошла несколько метров и оказалась прямо перед ее домом.

Среди всех невзрачных жилищ этот был самым невзрачным, словно сошел с рисунка ребенка трех лет: несколько кривых палочек и одна грязная краска. Под окнами вяли флоксы, дом выглядел необитаемым. Я постучала в дверь. С рюкзака на крыльцо стекала вода, кап-кап. Никто не открывал. Неужели она ушла?

В окне мелькнула тень. Я постучала громче, и еще. На третий раз дверь открыла девица моего возраста, лет шестнадцати-семнадцати. Никто не говорит о таких «высокая», говорят «рослая», как о лошади, голова маленькая и черты лица мелкие, очки, мышиного цвета «луковка» на голове и черная футболка до колен, поэтому фигуры не разберешь – вот и вся Рита Нопа.

– Привет, – сказала я и улыбнулась.

Она узнала во мне приезжую, поправила очки на носу и сказала:

– Мы не сдаем комнаты.

– Наверное, я что-то перепутала, – сказала я.

– Точно, – ответила девица без улыбки.

Она слегка пробуксовывала на согласных звуках, поэтому получалось «с-сдаем» и «точ-чно».

– Нашла этот адрес в газете, – снова вступила я.

– Ошибка какая-то. Мы не сдаем комнаты, никогда, – повторила она.

– Жаль, зря шла. Можно зарядить у тебя телефон? Пожалуйста. Видишь, какие у меня неприятности…

Девица с сомнением посмотрела на мой рюкзак, с которого капала вода на крыльцо, уже натекла целая лужа. А я разглядывала хозяйку дома, впервые очутившись на расстоянии вытянутой руки, и удивлялась: как можно жить у моря и быть такой бледной? Мумия, не девчонка! О таких всегда думаешь, что у них изо рта пахнет. На самом деле, нет. Но никуда не денешься от первого впечатления.

– Вещи утонули, еле спасла рюкзак, – сказала я. – Дурацкая история.

Она нисколько не заинтересовалась. Говорю же, мумия! Я сделала жалобный вид. Девица не убирала ладонь с дверной ручки.

– Пожалуйста, – повторила я. – Мне нужно позвонить кому-нибудь, а телефон разрядился.

Тогда она, наконец, отступила вглубь дома. Я вошла, а точнее, втиснулась в крошечное помещение, где на детских санках громоздились какие-то мешки. У входа стояли огромные мужские кроссовки времен Майкла Джордана, что меня озадачило. По моим расчетам, мужчины тут не водились. В доме разило старушечьей мазью и горелым. Девица провела меня в комнату, небольшую, со старой мебелью и светло-розовыми обоями в пузырях, указала на серую от грязи розетку. Я достала телефон. Девица зевнула.

– Старая Бухта – приятное название, – сказала я, чтобы поддержать разговор.

Она промолчала.

– Забавная штука с этими названиями. Если есть Старая Бухта, должна быть и Новая, правда? – сказала я. – Вот Оскол: есть Старый, есть Новый. А Бухта только Старая, я почитала брошюрку в поезде.

Девица почесалась.

– Здорово, наверное, каждый день просыпаться и в окне видеть море, – снова сказала я.

– Ко всему привыкаешь, – ответила она.

– А я вижу из своего окна стену соседнего дома.

– М-м.

– Знаешь, что бывает, когда очень долго смотришь на кирпичную стену? Она начинает казаться морем.

Телефон молчал. Девица посмотрела на черный экран, заявила:

– По-моему, не работает.

– Все-таки вода попала, – сказала я. – Ты не дашь свой телефон? Мне бы позвонить.

– Н-нет. Он отключен.

Девица почесалась и выразительно перевела взгляд с меня на выход. По-видимому, жалела о собственном гостеприимстве или чего-то боялась.

– Э-э… тогда можно салфетку? Постараюсь его спасти, – попросила я и потрясла телефон.

Она подошла к буфету, выкрашенному белой краской, с недовольным видом открыла ящик. Будто от свидания ее отвлекаю, а не от очередного прыща на носу! Я заглянула через ее плечо. Чего только не было в ящике: географические карты, компас, батарейки, даже армейский сухпаек. Она перебирала все это и нервно дергала плечом, через которое я заглядывала.

– Ого, вы готовитесь к концу света?

Она неохотно ответила:

– Мать любит походы.

– Ух! А ты?

– Что – я? – спросила она.

– Любишь походы?

– Не очень.

– Поэтому сидишь тут одна?

– С чего ты взяла, что я одна?

– Ну, возрази.

Она только хмыкнула в ответ. Достала бумажные салфетки, протянула мне и быстро отдернула руку.

– Тебя как зовут? – спросила я.

– Рита, – ответила она и захлопнула ящик так, что на буфете задрожали расписанные бутылки, выставленные, очевидно, для украшения в стиле кантри.

– А меня Ламбада, – сказала я и напела. – Шо-орандо си фой пара-рара-рара-рара-ра-а…

Эмоций у нее было, что у мороженой скумбрии. Она так и не сдвинулась с места и все почесывалась. Может быть, у нее идиосинкразия? Этим красивым словом одна моя знакомая называла физическое отвращение к невинным, в общем-то, вещам. Например, Наполеон до чертиков ненавидел белых лошадей. А одного писателя корчило от определенных слов, вроде «ипостась». Хотя и белые лошади, и слово «ипостась» ни в чем не виноваты. Рита Нопа могла так же необъяснимо не любить девушек в красных сандалиях.

Я делала вид, что промокаю телефон салфеткой, она пыхтела надо мной и смотрела подозрительно, как недавняя чайка на берегу, это начало раздражать. Я попросила воды. Она хмыкнула, но вышла на кухню и вернулась со стаканом.

– Какая вкусная здесь вода, – сказала я, напившись.

Тут она ухмыльнулась и ответила:

– В прошлом году нашли кишечную палочку. Каждый год что-то находят.

– Что еще интересного в вашем городе? – спросила я невозмутимо.

– Для тебя – ничего.

Это уже было вызовом. Я села на стул и заявила: никуда не пойду, финита. Наконец-то! Ее челюсть качнулась в подобии живой гримасы. Она захлопала ресничками под толстыми линзами очков и повысила голос:

– Мы не сдаем комнаты, сколько повторять!

– Я и не прошу сдать комнату. Для такой просьбы у меня нет денег. Говорю же – я утопила вещи, спасла только телефон, да и то, кажется, не совсем спасла.

– Меня это не волнует, – сказала она с кислым видом.

– Правильно, зачем волноваться? Я просто поживу у тебя, спать буду вон там, чтобы по утрам видеть море.

– Я что, в дурном кино? – попробовала она соригинальничать.

– Немножко поживу. Ты ведь все равно одна.

– Да с чего ты взяла, что я одна?! – взорвалась она.

– Ты одна, потому что твоя мать сейчас в очередном походе, – сказала я. – В походе за женским счастьем, ага?

Губы девчонки некрасиво скривились. Где же она откопала эти жуткие очки, стянула у Остина Пауэрса? Она оглянулась, словно ища помощи у родных стен, яростно поскребла плечо. Точно, у Риты Нопы нервный зуд. Я скатала салфетку шариком, бросила в пепельницу и сказала:

– Твоя мать собралась замуж. Все началось с курортного романа в Старой Бухте, а потом – раз! – и завертелось, ее избранник захотел на ней жениться и позвал к себе в Питер. Она решила попробовать, не век же одной куковать, а он мужчина приличный, – Рите совершенно необязательно было кивать, я продолжала свой рассказ, уверенная в том, что попадаю точно в цель, – А тебя она оставила дома. Но ты же большая девочка, правда? Поживешь пока одна, там что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем.

– Слушай, ты кто такая? – спросила она наконец, изо всех сил пытаясь вернуть рыбье хладнокровие.

– Можешь называть меня сестрицей, – сказала я. – Твоя мать уехала в Питер к моему отцу. Здравствуй, Гита!

Мат индийским слоном. Она закрыла очки ладонью, тут же отняла, проговорила просто и устало:

– Вот задница. Сразу не могла сказать?

Я воодушевилась.

– Хорошо, что все тайное становится явным. Теперь ты позволишь сидеть рядом с тобой за твоим маленьким столиком, есть из твоей тарелочки и спать в твоей кроватке? Если позволишь, я нырну на дно и достану тебе золотой шарик.

Она, конечно, немного расслабилась, но не скажешь, что была рада. Ей все это не нравилось. Болотной ряске тоже вряд ли нравится, когда ее тревожит наглая цапля.

– Хватит кривляться, – сказала она. – Не люблю, когда кривляются. Как тебя зовут на самом деле?

– Ламбада, – ответила я.

– Зачем ты приехала?

– Познакомиться.

– Зачем тебе со мной знакомиться?

Она застыла, сложив руки на груди. Локти у нее были серые, волоски хорошо бы обесцветить. Ох и дразнят ее в школе! А может, просто не замечают. Не знаю, что хуже. Вряд ли она встречалась с кем-то, да она не целовалась ни разу в жизни! Я зачем-то представила, как это – целовать ее тонкие, бесцветные губы, касаться языком ее холодного и скользкого языка – и содрогнулась. Рита Нопа, что же ты такая жалкая?

– Мне захотелось с тобой познакомиться – и все, – сказала я. – А еще я не одобряю решение твоей матери. Взять и уехать, бросить несовершеннолет…

– Замолчи! – выкрикнула она. – Не суй свой нос куда не следует!

Я вздрогнула от этой вспышки ярости, но была удовлетворена: все шло по плану. Мне стало ясно все-все о Рите Нопе и ее неладах с матерью. Я примиряюще подняла руки.

– Разреши хотя бы переночевать. Трудно найти комнату в чужом городе без денег и телефона. У меня яблоки есть, сладкие.

Рита вздохнула.

– Только одну ночь, – сказала она, королева тухлых рыб, не удержалась и добавила. – И учти: я тебя не звала!

Помимо комнаты, в которой так натужно завязалось наше знакомство, в доме были маленькая кухня и Ритина комнатка. Рита прошла на кухню, меня не пригласила. Я последовала за ней. Окно кухни выходило во двор, на клумбу, которую никто не поливал. На столе стояла сковородка с яичницей неаппетитного вида. Я раскрыла рюкзак и высыпала рядом красные яблоки, которые купила на каком-то полустанке у старушки с неожиданным колечком в носу. Рита поджала губы. Она села за стол, не предлагая мне присоединиться, но через мгновение вздохнула, поднялась за ножом и тарелкой, разрезала холодную, свернувшуюся к центру яичницу, положила на тарелку половину, подвинула мне и молча села снова. Прилипая к столу запястьями и локтями, мы съели яичницу, следом выпили чаю. Она не задала ни одного вопроса о матери. Ни одного вопросика, маленькая прыщавая Электра! Это злило и радовало меня одновременно. Все шло по плану.

Мыть посуду Рита не стала, а двинулась в комнату, и походкой, и выражением лица показывая, как ей не нравится происходящее. В окне Ритиной комнаты до горизонта разливалось море, дикое, безлюдное, величественное. Цвета слабели и холодели вдаль, как на полотнах Уистлера. В остальном комната соответствовала хозяйке: неубранная постель, хлам на письменном столе, шкаф из прошлого века и всюду вонь старушечьей мази. Змеиный яд, вот что это. Однажды мой отец растянул спину, и кто-то из его знакомых привез баночку с коброй на этикетке, внутри оказалась темно-коричневая субстанция с таким же въедливым запахом.

Разглядывая комнаты, я не могла отделаться от ощущения странности всей этой обстановки, и, когда захотела поправить волосы, поняла, что меня смущает: в доме не было зеркал. Хотя, будь я такой же малосимпатичной, как Рита, тоже предпочла бы не встречаться со своим отражением. Она открыла шкаф, достала простыни, слава богу, чистые.

– Будешь спать на диване в зале.

«В зале» – умереть не встать! Я попробовала диван, на который меня определили, – твердый, словно надгробный камень, цвета неравномерно прожаренного гренка. На стене напротив висели круглые часы. Мы провели в молчании часа три, не меньше. Когда стукнуло девять вечера, Рита ушла чистить зубы. Я спросила, можно ли включить телевизор. В ответ из ванной раздалось омерзительное клокотанье. Телевизор был старый, без пульта, я нажала переключатель. По экрану поползла косая рябь. Вот и ответ. Рита, вытирая лицо, прошествовала в свою комнату, дверь закрывать не стала. Я сплющила пальцами ее силуэт в проеме, как пластилиновую фигурку. Она словно почувствовала и оглянулась.

– Спокойной ночи, – сказала я. – Извини, что так вышло. Если бы мой чемодан не утонул, я пригласила бы тебя в ресторан.

– Только не бери мою зубную щетку, – сказала она. – Чисти пальцем.

Я вздохнула и забралась под жесткую простыню. На удивление, белье издавало приятный цветочный аромат.

Ночью шумело море, и это было прекрасно. Я думала о набегающих на берег волнах, о теплой воде. Мне хотелось смеяться и плакать. Еще чуть-чуть, и я бы прокралась в ее комнату, легла рядом, обняла и сказала: черт с ними со всеми, Рита. Правда, ну их всех, пап, мам… Мы свободны и впереди у нас целое сумасшедшее лето, это главное. Но она по-мужски захрапела. Тогда я повторила привычную молитву: Боженька, можно мне никогда не будет больше шестнадцати? – и уснула.

Утром я проснулась от чудно́го, детского ощущения – щекотки. Солнце сверкало, море сверкало. Сверкала ниточка паутины надо мной. По руке полз паук. Я аккуратно стряхнула его на пол, потянулась и ощутила тупую боль в каждой мышце. Все потому, что вчера долго валялась на камнях. Я снова видела Риту в дверной проем. Не всю ее, а только серые пятки, торчащие из-под одеяла. Говорят, на животе спят люди, которым есть что скрывать.

Часы на стене показывали пять утра, но спать мне больше не хотелось. Тихонько, стараясь не скрипеть половицами, я прокралась к буфету, открыла верхний ящик. Прямо мне в руки выкатилась склянка со снотворным. Все-таки Ритина мать – настоящий специалист по выживанию! Такие таблетки принимала одна подруга моего отца, депрессивная художница Нева – это имя значилось даже в ее паспорте! – и утверждала, что без них погибла бы от инсомнии, а это романтично только в средневековых повестях, на деле же – склоки и слезы по пустякам, медленное окисление, плохая память, складки жира и тромбы, а под венец – инфаркт миокарда. Нева энциклопедически образованна. Каждый раз, жонглируя ее словечками, я вторгаюсь в неизвестные области. От нее я узнала не только об инсомнии, идиосинкразии, но и об американском художнике Уистлере, который провел детство в особняке на Галерной в Санкт-Петербурге, десять минут хода от дома Невы и полчаса езды от нашего с отцом дома. Вспоминать о доме не хотелось. «Чур меня, чур!» – прошептала я и вернулась к своим исканиям.

В буфете обнаружилась тетрадь с чистыми листами и ручка. Я забралась с ногами на диван и начала записывать первые приключения: ссору с отцом, вокзал, поезд, симпатичного блондина по имени Оскар, ночь в Старой Бухте. Увлекшись, исписала три страницы, пока почерк не стал мелким и путаным.

К восьми часам Рита еще не проснулась, пришлось мне хозяйничать. Я набрала воды в чайник, поставила на огонь и пошла в ванную, где все-таки нашлось зеркальце – маленькое, с морским видом на обратной стороне, оно закатилось вглубь полки. Из стакана воинственно торчала одинокая зубная щетка. На щетине темнела кровь. Бр-р! Я почистила зубы пальцем, вымылась под сломанным душем. Струя из рваного шланга била в разные стороны, на полу остались лужи. Я затерла воду чем-то похожим на половую тряпку, хотя, возможно, это была самая любимая футболка хозяйки. Про чайник совсем забыла. Вода выкипела наполовину. Я опустила в кружку пакетик чая, залила кипятком, чай мгновенно покрылся белесой пленкой. Над раковиной, в которой громоздились сковородка из-под вчерашней яичницы, тарелки и кружки, летали мухи. Я наблюдала за мушиной жизнью, пила чай и грызла яблоко, когда на кухню вошла Рита, все в той же мятой черной футболке, со свалявшейся «луковкой» на голове. Вместо приветствия она произнесла:

– Это моя кружка.

– Хорошо, сейчас вымою, – ответила я.

– Не надо.

Я пожала плечами, предложила:

– Может, пойдем купаться?

– Здесь нельзя, – сказала Рита и открыла холодильник.

Лучше бы она этого не делала. Запахло так, что мне расхотелось пить чай. Рита достала из холодильника кусок масла, ткнула ножом. Масло расползлось.

– По-моему, холодильник сломался, – сказала я.

– Давно, – ответила Рита, невозмутимо намазывая бутерброд.

Она с аппетитом поела, собрала крошки в рот и заявила:

– Если ты позавтракала, отправляйся искать комнату.

Что и говорить, Рита Нопа застала меня врасплох. Я думала, она предложит мне остаться. Мы ведь не были посторонними людьми, разве не так? За ночь и свежее, прекрасное утро Рита должна была бы это понять. Однако непреклонность таилась в каждом ее жесте. Я чувствовала себя разочарованной, в голове почему-то крутилась фраза: «Твоя проблема, Зиги, в том, что ты совсем не разбираешься в людях». Откуда эта дурацкая фразочка? Ах, да! Так сказала Фрейду его тетушка… Я злилась сама на себя за излишнюю самоуверенность.

Пока Рита копошилась в своей комнате, я надела самые вызывающие шорты и майку на голое тело. Moschino («Москино», никакого «Мосчино», строго сказала прошлогодняя девушка моего отца, та, что появилась после художницы Невы. Правда, эта девушка говорила еще и «координально» и «мое деньрождение», и даже «попробывать»). Обернула вокруг щиколотки браслетик-цепочку. Подкрасила губы ярко-красной помадой, взбила волосы. В таком виде можно вскружить голову даже вампиру, заодно прогневить пару бабулек, сдающих комнаты на монашеских условиях. А я и не хотела понравиться ни одной квартирной хозяйке. За это утро – тихое и вдохновенное – мне успел полюбиться домик Риты, даже со всеми его рваными шлангами и сломанными холодильниками, и дурацкими цветными бутылками. В ее доме было что-то вызывающе несообразное шестнадцатилетнему человеку и вместе с тем что-то такое, по чему он втайне тоскует. Как в детском штабе на дереве, куда вход – только по паролю.

Рита чуть не зашипела, войдя в комнату и увидев Moschino. Она поменяла футболку, надела черную юбку до колен, попыталась причесаться, однако оставалась все так же уныло нехороша. В прихожей она, к моему удивлению, нырнула в огромные мужские кроссовки, о которые я вчера едва не споткнулась. Мы вышли из дома, Рита закрыла дверь и спрятала ключ под коврик.

– А вы как говорите – «районный ДэКа» или «районное ДэКа»? – спросила я.

– Чего?

– Ничего. Просто тест.

Она рассердилась и сказала:

– Изучай кого-то другого.

– У меня здесь никого нет, кроме тебя, – напомнила я.

– По-хорошему прошу, перестань кривляться!

Я прикусила язык. Над улицей плыл аромат цветов, к которому неумолимо подмешивался душок разлагающихся водорослей. Было жарко. Футболка Риты стала еще чернее на спине и под мышками. Мы шли молча. На развилке она притормозила на секунду, чтобы сказать:

– Ладно, удачи, – и поспешила от меня, взметывая ураганчики пыли.

– Эй! – крикнула я вслед ей. – А что делать, если не найду комнату? Можно вернуться к тебе?

Она не ответила, даже не обернулась.

– Если бы ты приехала в Питер, я бы тебя не выгнала! – крикнула я ей в спину с такой обидой, какой сама от себя не ожидала.

Что ж, придется импровизировать. Я отправилась искать комнату, и на это занятие убила целых два часа. Мне не везло. Домики цвета картонных коробок от яиц оказывались либо заперты, либо распахивали двери только для того, чтобы сонный хозяин сообщил: комната уже сдана. Я быстро устала. Сейчас бы с разбега прыгнуть в море, отдаться течению и приключениям… В конце концов, ради этого я здесь, в Старой Бухте. Глупая, глупая Рита!

«Это последний вариант», – пообещала я себе у калитки с объявлением «Сдается комната». За оградой высился двухэтажный каменный дом, к нему вела мощеная дорожка. На звонок вышла огромная женщина, чей возраст плохо определялся из-за слоя жира. Ее волосы были убраны под ярко-желтый шарф. Одетая в длинную цветную блузу и шальвары, она напоминала раздобревшую Шахерезаду, еще и обмахивалась веером из перьев, повергая все вокруг в тяжелый ориентальный туман. Я сказала, что пришла по объявлению. Шахерезада распахнула дверь, впуская меня. В первые секунды я ничего не видела, настолько темно оказалось в доме. Портьеры скрывали дневной свет. Всюду стояли высокие вазы без цветов, вместо дверей с потолка на пол спадали парчовые занавеси. Пол был каменный, с рисунком под мрамор, а может, это и был мрамор. У меня закружилась голова от духоты и восточных благовоний. Хозяйка без слов махнула мне рукой и, плавно переваливаясь, начала подниматься на второй этаж. Ее необъятная задница в шальварах так и качалась перед моими глазами.

Второй этаж производил впечатление недавно надстроенного, еще не тронутого всем этим восточным великолепием. Мы прошли мимо запертой двери, остановились в конце коридора, где крыша шла на скос. Я ожидала увидеть уютную мансарду и не ошиблась. Когда Шахерезада отворила дверь, передо мной предстала голая, обшитая вагонкой комнатушка. Не хватало только пишущей машинки «Ремингтон» и пары бутылок «Вальполичеллы», чтобы почувствовать себя бородатым писателем. Шахерезада сказала:

– Могу принести раскладушку, – и уставилась на меня выпуклыми глазами, жирно обведенными черным карандашом где-то пару дней назад.

– Подходит, – сказала я.

– На отдыхе мало что нужно, – сказала она. – Главное – море рядом.

– Вы правы, – ответила я.

Она не уточнила, что купание в этом районе запрещено, и я промолчала.

– Восемнадцать есть? – спросила она и тут же добавила, мигом заслужив сто баллов. – А, какая разница… Хочешь пить?

Я сказала: хочу. Мы спустились вниз, Шахерезада предложила мне сесть на диван и удалилась. Вернулась почему-то с тремя банками холодной пепси-колы. Уселась в кресле напротив. Вид у нее был такой, будто ей осточертел праздник жизни. Она пила, обмахивалась веером и разглядывала меня без всякого стеснения, словно собиралась написать портрет.

– Ничего, что у меня паспорт утонул? – спросила я.

– Ничего, – сказала она и попыталась положить одну ногу на другую. Непростая операция, если ты весишь больше центнера.

От ледяной газировки у меня сводило челюсть. Банка покрылась бисеринками воды, я то и дело вытирала ладонь о шорты.

– Значит, тебе негде жить, паспорт утонул, – сказала Шахерезада и тихонько усмехнулась.

В животе у нее что-то заколыхалось, так, что она сделалась похожа на удава, только что проглотившего кролика.

– Если честно, кошелек тоже утонул. И вообще – все утонуло, – ответила я.

Шахерезада покачала головой и жалостливо сложила пухлые губы: ай-ай-ай, точь-в-точь торговка на восточном базаре, которая разрешает взять в долг по доброте душевной. Она о чем-то надолго задумалась. Комнату укутала тишина, как будто мы попали в снегопад и между нами быстро росли сугробы. Я испугалась, что она уснет, а когда очнется, не узнает меня. Чего доброго, поднимет шум. Я кашлянула. Шахерезада встрепенулась и посмотрела на меня с непонятным страданием во взгляде. Она отставила банку на столик, рядом с веером, поднялась, грузно опираясь на подлокотники кресла, махнула: пошли. От этих жестов я чувствовала себя служанкой во дворце. Перед моими глазами стояли отпечатки ее толстых пальцев на запотевшей банке – так же легко она могла бы одной ладонью обхватить чью-то шею. Я помотала головой, отгоняя нелепые мысли, навеянные, должно быть, полумраком и тяжелыми ароматами, подходящими какому-нибудь скорбному ритуалу. Мы опять поднялись на второй этаж. Лестница под хозяйкой прогибалась и пружинила. Наверху Шахерезада долго отдувалась, на ее носу повисла капля пота. Отдохнув, она подошла к запертой двери, мимо которой мы прошли первый раз, достала ключ из шальвар и открыла, не без заминки. Я поняла, что секундные остановки были нужны ей не для восстановления сил, она что-то решала, то и дело хмурясь и поглядывая на меня. Мое сердце забилось чаще.

Комната за тайной дверью отличалась от всего темного, душного, золотисто-пурпурного, забитого коврами и шторами дома. Мебели в ней было немного, только самая простая и светлая. Сразу угадывалось, что здесь жила девчонка, но давно. Череда постеров «Сумерек» обрывалась на «Затмении» а ведь были еще две части «Рассвета». Все очень аккуратно: ни соринки на полу, ни брошенной майки, ни крема для рук или помады, забытых на столе.

– Нравится? – спросила Шахерезада каким-то напряженным голосом. – Останешься?

У меня мурашки забегали по рукам и ногам.

– Здесь? – переспросила я.

Шахерезада подошла к постерам на стене, обвела рукой, точно экскурсовод в музее:

– Эти нравятся?

– Не все, – честно призналась я. – Вампиров не люблю.

Она нахмурилась. Я подумала: не такая уж она старая, морщины на лбу неглубокие. Наверное, нет и сорока, просто однажды плюнула на себя. Взгляд у нее стал чудной, словно она пыталась вспомнить, где мы встречались раньше, и никак не могла. Не самый приятный взгляд. Я поняла: сейчас захлопнется дверь, и мы останемся вдвоем в темном доме. Эта мысль меня напугала.

Тем временем хозяйка подплыла к шкафу, развела створки, бережно вынула что-то бирюзовое, расправила на руках. Оказалось, платье. Простенькое, но симпатичное, для выпускницы-отличницы на «Последний звонок».

– А это нравится? – в ее голосе зазвучала угроза, я поторопилась ответить:

– Очень.

– Накинь, – приказала Шахерезада. – Скоро папа придет.

– Это ведь не мое платье, – сказала я, отступая на шажок.

– Все равно, – сказала Шахерезада и сделала мягкий шаг ко мне, – это моей дочери.

– Наверное, вашей дочери не понравится, что ее платье кто-то надевал, – сказала я.

– Все равно, – повторила хозяйка. – Ей все равно. Она умерла.

Ладони вмиг стали холодными и мокрыми, но уже не от запотевшей банки пепси-колы.

– Надень, он скоро придет, – велела Шахерезада, протягивая мне платье.

Я вышла из комнаты спиной вперед, бормоча извинения, благодарности, неловкие оправдания, что мне не хватит денег и я зря ее побеспокоила. На лице хозяйки застыло горькое недоумение. Парой прыжков я одолела лестницу. Шахерезада кричала сверху, что ничего страшного, она пустит меня жить бесплатно. Я подбежала к выходу, и на миг мне представилась классическая сцена из триллера: дом окажется заперт, на окнах решетки… Но нет. Дверь легко поддалась. Я вылетела из дома и ослепла от яркого солнечного света. Шахерезада издавала жуткие звуки в глубине дома, будто плакала.

Щурясь, я быстрым шагом пересекла ее двор с изящной деревянной беседкой и ухоженными цветниками – не скажешь, что хозяйка съехала с катушек, и вздохнула с облегчением только за калиткой. Потрясла головой, прогоняя кошмар. Вот бы спросить у кого-то, что это было! Но никого вокруг. Выброшена на берег вдали от дома.

Озноб продолжал колотить меня и под солнцем. Однако чем дальше я уходила от моря и чем шире становились улицы, тем больше я успокаивалась. Передо мной лежала Старая Бухта как она есть, со всеми своими чудиками. Но это даже забавно! В конце концов, приключения могут быть разными. Я уже предвкушала, как опишу Шахерезаду в заметках об этом городке, в котором вряд ли задержусь. Тут кое-что случилось. Даже и происшествием это трудно назвать, так, мелкая случайность… определившая мою жизнь. Я увидела парня, который приклеивал листовку к фонарному столбу. Крупные буквы кричали: «Здесь исполняются мечты!» Парень обмахнул листовками вспотевшее лицо, потряс ладонью с расставленными пальцами.

– Здесь вправду исполняются мечты? – спросила я.

– Угу, – ответил он. – Обращайся. Только скажи, что пришла по листовке.

Я бродила по городу и убеждалась в правоте ночного проводника. Старая Бухта была однообразна, как сплошная окраина. Но теперь в ее потаенной глубине мерцало обещание с листовки. Здесь исполняются мечты. Я глазела на людей. Непроизвольно выхватывала взглядом прохожих в необычной одежде. Кто-то болтал на итальянском. Кто-то хромал или смешно вертел бедрами. Маленькая нервная женщина лет сорока, в строгом жакете и брюках, пыталась купить кофе в автомате. Она нажимала на все кнопки подряд, коварная машина подмигивала, проглотив ее деньги. Не получив ни кофе, ни денег обратно, женщина отошла в сторону и огляделась в надежде, что никто не заметил ее оплошности. Этой недоверчивостью и одновременно тягостным смущением на лице она напомнила мне Риту. Да что там, Рита Нопа и не выходила у меня из головы. Я думала о ней как о названой сестре – само собой, заколдованной. Кто еще, кроме меня, мог вразумить эту девицу? Пусть она мне и не понравилась с первого взгляда (а кому она могла понравиться?).

В моей жизни только однажды возникла симпатия с первого взгляда, и я не ошиблась – то знакомство переросло в дружбу с одним мальчиком в пятом классе. Его звали Максим. Потом я выросла, и все последующие знакомства начинались в лучшем случае с любопытства, но больше никогда – с искренней симпатии. Но и любопытство – неплохое начало. А в Рите промелькнуло кое-что любопытное. Вот почему, побродив по городу, я вернулась на берег к уже знакомой дыре в проволочном ограждении.

Бриз гнал волны, шумные и игривые. Берег был пустой насколько хватало глаз. Только слева далеко в море выступала желтая коса, по которой кружил трактор. За проволочной сеткой на возвышении стоял дом Риты. Несколько раз мне показалось, она мелькнула за окном, но, конечно, все это были фантазии. Невозможно разглядеть что-то столь мелкое на таком большом расстоянии. Само собой, фантазии.

Конечно, я все придумала. До вчерашнего дня я знать не знала ни Риту Нопу, ни ее мать. Старая Бухта – единственное место у моря, куда свободно продавали билеты на вокзале, и у меня хватило денег, вот и все. Поезд шел два дня. Я села в Питере и через два дня выскочила из вагона в густую темноту южной ночи. Мой попутчик Оскар, блондинчик лет девятнадцати, что-то крикнул вслед. Его оттеснили семейство из Ростова и компания звонкоголосых, встревоженных путешествием старушек в одинаковых соломенных шляпках, севших где-то между Питером и Тверью. Пока ростовчане выгружали чемоданы, трех невовремя разбуженных детей, а потом старушек, я успела скрыться за углом кирпичного здания вокзала и выйти на улицу, покрытую брусчаткой. Вокруг трепетали сумерки, что-то вздыхало и бормотало, как будто море пряталось за ближайшими кустами. Но я все шла, шла, а море не показывалось. Городок спал и ворочался во сне. Тени деревьев качались в свете фонарей. Воздух был влажным и теплым, как сонное дыхание. Кричала какая-то ночная птица, стрекотали цикады. Ни одного механического звука: звонка мобильного, гула кондиционера, шуршания автомобильных шин. Только беспокойные выдохи и всхлипы. Я не думала, что город встретит меня беспробудно спящим. А море продолжало дразнить своими чревовещательными трюками, так и не показываясь. Я подумала вернуться на вокзал, найти Оскара. Хоть он и глуп как пробка и надоел мне за два дня в поезде, но вдвоем легче. Не успела я засомневаться, как перед глазами встало холодное и насмешливое лицо моего отца. Он покачивал головой, точно говорил: так я и знал, струсила маленькая девочка.

– Ну уж нет! – сказала я вслух. – Я приехала на море и прямо сейчас иду купаться.

В конце улицы светилась вывеска открытого магазинчика, там я купила воды и спросила: а где у вас море? Продавщица рассмеялась и ответила: везде. Море и вправду оказалось в двух шагах, почему-то за сеткой. Я могла бы перемахнуть через ограждение, но пошла вдоль, принимая чужие порядки. По берегу двигалась моя тень.

А потом тень села у моря, не замечая меня. Это же девчонка. Одна, ночью, у моря. Я хотела ее окликнуть, но что-то мне помешало. Наверное, сам вид девчонки. Её спина и затылок выражали такое скорбное одиночество, что нарушить его было бы кощунством. Я тихонько села на камни. Так мы и сидели – она по одну сторону сетки, у моря, а я – по другую, и слушали волны. Ее спина вздрагивала, она то и дело утирала лицо, словно от морских брызг. Она плакала.

Когда девчонка наконец поднялась и медленно двинулась вперед с какой-то обреченностью движений, я, не отдавая отчет в собственных действиях, последовала за ней. Она просто заворожила меня. Это было странным, и обернись она сейчас, имела бы полное право крикнуть мне: «Да что ты привязалась?!» Я следовала за ней неотступно, однако девчонка была так погружена в себя, что ничего вокруг не замечала. Она брела в пяти шагах и вдруг свернула к сетке. Я остановилась. Девчонка пролезла сквозь ограждение и двинулась наверх, к домам. Камешки мягко осыпались из-под ее подошв, я слышала ее дыхание. Теперь мы были на одной стороне.

Ни разу не оглянувшись, она подошла к дому с черными окнами. Вошла, и тут же вспыхнул свет. В доме царила тишина, никто не спросил, где она бродила ночью. Свет горел недолго. Когда погас, я все еще стояла у ее калитки с помятым ящиком для почты и прислушивалась к тишине.

А потом… Да, я сделала то, что ни коем случае нельзя делать. Даже не хочу об этом вспоминать. Я не горжусь своим поступком, хотя и понимаю, что без него план бы не сложился во всей своей чудовищной простоте. Не знаю, может ли служить оправданием то, что мне стало ее жаль? Бесконечно жаль. Вот девочка, которая несчастна, – подумала я, – интересно, почему.

Уже светало, когда я вернулась на берег. Гладкие волны катились от самого горизонта, и я отключилась. Через несколько часов море разбудило меня не церемонясь. Рюкзак и сандалии уплыли, солнце давно поднялось над Старой Бухтой. Ночная идея будоражила и бросала мне вызов. Я вернулась к дому девчонки с диким планом, не имеющим никаких шансов на исполнение. Но непредсказуемость всегда воодушевляла меня, в детстве я часто ела на спор неизвестные ягоды или на «слабо» бродила по крыше.

Днем Рита Нопа оказалась не такой ранимой и трогательной, как ночью. Она не купилась на мои россказни. И вот теперь я снова сижу на том же берегу, удивляясь своему упорству. Что за магнетизм излучает эта дырка в заборе? Притягательность бредовых намерений, не иначе.

Шум вокруг нарастал: волны плескались, чайки горланили, в этом многоголосье я различила слабое, но надоедливое урчание, от которого мне стало тревожно. Так звучал голос разума, призывающий позвонить отцу, или, на крайний случай, художнице Неве. Я привалилась к рюкзаку и вытянулась до сладкой неги в мышцах. Большим пальцем ноги закрыла трактор. Как хорошо, что можно не слушать внутренний голос! В конце концов, этот предостерегающий зов всего лишь еще одно проявление силы, которая заставляет хищника, выпущенного из клетки на волю, стелиться к земле, словно он до сих пор скован со всех сторон непреодолимыми решетками. А я – свободна! Хватит прижимать уши и настороженно озираться. Сво-бод-на! Выкинута на берег в полном одиночестве, что может быть лучше?

Тревога покрылось мягкой, округлой зыбью. Я обязательно что-нибудь придумаю. Море так и манило глубиной, проникало в голову всплесками, рокотом и криками чаек. Ноги и руки стали тяжелыми. Придумаю. Я всегда что-нибудь придумываю. Меня качали теплые волны, язык стал большим, неповоротливым. Море кипело у берега и уже задевало пятки. «Ванна с кипятком», – подумала я и закрыла глаза.

Кто-то хрустнул камешком за спиной. Я привстала, прогоняя цветные пятна, следы красно-золотого полусна. Море теперь не просто шумело, а мощно билось в голове. Передо мной стояла Рита.

– Сюда нельзя, – сказала она. – Ты что, табличек не читаешь?

Она возвышалась надо мной, прямая, со скрещенными на груди руками, сама похожая на предупреждающий знак. Я приподнялась на локте и ответила, едва двигая пересохшим языком:

– Здесь запрещено купаться. Я и не купаюсь.

– Долго будешь мне на нервы действовать? – осведомилась она.

У меня болела голова то ли от голода, то ли от солнца. Я не хотела казаться жалкой и усталой, но, видимо, это получалось против моей воли, потому что, бросив на меня внимательный взгляд, Рита протяжно вздохнула и сказала уже менее сварливым тоном:

– Вижу, комнату ты не нашла.

Я кивнула.

– И что собираешься делать? – спросила она.

Я пожала плечами. Она засопела и снова задала вопрос:

– Ничего не забыла?

Только теперь я разглядела в ее руках свой несчастный, безвременно скончавшийся телефон.

– Ты оставила телефон. Похоже, он заработал, – сказала Рита и виновато отвела глаза.

– Ого! – обрадовалась я, включая экран. – И правда!

Она поковыряла каменистый берег кроссовкой и сказала:

– Тебе звонили пару раз.

Я вздрогнула и едва поборола желание зашвырнуть телефон в пенистую волну, словно он был горящей головешкой. Кто мог звонить мне, если я сменила номер перед отъездом? Кто хочет испортить приключение? Рита по-своему истолковала мое беспокойство. Она сказала:

– Я не хотела брать трубку! – помялась и добавила: – А потом подумала: как мне тебя искать, чтобы вернуть телефон? Вдруг ты не вернешься? Получается, будто я его украла… Вот я и подумала: отдам твоему знакомому. Позвонила ему и сказала: приезжай и забери ее телефон.

– Какому еще знакомому? – я уже стояла перед ней, отряхиваясь от песка и мелких камешков.

– Оскару, – ответила она почти сердито.

Ах, это всего лишь Оскар, симпатичный блондин из поезда! Совсем забыла, что мы обменялись номерами.

– А что мне было делать? – повторила Рита. – Ты ушла и оставила свой телефон, я же его не украла!

Она снова нахмурилась.

– Я попросила этого твоего Оскара приехать за телефоном. А потом увидела тебя.

Рита выдохнула и подвела итог:

– Он вроде как едет. А вроде как – уже и не надо?

Ее ресницы за стеклами очков хлопали растерянно и беспомощно. Мне вдруг подумалось, что Рита впервые разговаривала с парнем по телефону. Ну и смутилась она, наверное!

– Пусть приезжает, – ответила я, – если ты не против.

Рита сделала шаг назад и дернула руками, будто хотела выпростать их вперед в заградительном жесте.

– Я же сказала, здесь нельзя…

Тут зазвонил телефон. Мой знакомый и уже почти забытый блондинчик, то и дело срываясь на возбужденный крик, проговорил:

– Кто это? Ламбада, это ты? Я не понял, что с тобой случилось. Звоню, отвечает какая-то непонятная девица… Короче, я приехал. Я тут, Набережная, девятнадцать, все верно?

– Твой адрес Набережная, девятнадцать? – спросила я Риту, она ошарашенно кивнула, я велела Оскару: – Спускайся к морю.

– Что?!

– Дойди до конца улицы, увидишь за домами сетку… ну, ограждение такое из проволоки.

– Так.

– Пройди немного, упрешься в дыру. Вроде кроличьей норы, здесь мы тебя и встретим.

– Э-э-э… какая нора? Какие кролики? Я как бы не один.

Оскар говорил громко, Рита слышала каждое слово. Она опять начала скрести кожу на груди. Я нажала отбой. Рита медленно села рядом со мной. Ее губы подрагивали. Я еще не понимала, что творю, только смутно догадывалась, какая буря поднимается в ее душе, грозя вырваться на ее собственный, запертый от всех кусочек берега и разметать все вокруг.

– Зачем ты это делаешь? – спросила она едва слышно. – Сюда нельзя! Никому нельзя! Ни-ко-му!

– А дырка в заборе для кого? Для никого? – спросила я и пошла встречать Оскара.

В поезде я удивилась, почему он едет в такую глухомань, он с тоской ответил, что хотел заняться серфингом в Португалии, но был наказан родителями за разбитую машину, и поэтому теперь отправляется в Старую Бухту, которую случайно нашел на форуме серферов.

По берегу победоносным клином шли трое – блондинчик впереди, а сзади по обе стороны от него приземистые и смуглые пареньки, похожие друг на друга, как два грибочка. Все трое были в шортах, майках, модных очках от солнца, спортивные и плечистые.

– Ламбада! – закричал Оскар. – Что это ты здесь торчишь, как сирота казахская?

– Казанская, – осторожно ответила я, надеясь, что он так шутит.

– Да ну, – отмахнулся блондинчик и неожиданно ловко притянул меня к себе. – А я звонил узнать, куда это ты пропала на вокзале?

В поезде мы целовались на протяжении тысячи километров, поэтому сейчас его губы по-хозяйски прильнули к моим. Приятели Оскара одобрительно загудели. Оскар, довольный произведенным впечатлением, оторвался от меня и представил грибочков. Зная о своем сходстве, они заявили: мы не братья. Я не запомнила, кто из них Рома, а кто – Кира.

– А это – Рита, – сказала я громко и указала на скрюченную фигурку. – Вы разговаривали по телефону. Ее мать – хорошая подруга моего отца. Лучше не бывает.

– А, – без интереса ответил Оскар и представился. – Оска-ар. Ударение на «а». Я же не кинопремия.

– Я ведь исправилась, – ответила она. – В телефоне ты записан без ударения, – и покрылась бледным румянцем.

Оскар в самом деле напоминал позолоченную плечистую статуэтку, глядя на которую хочется благодарить родителей и Всевышнего. Как же он хорош в зеленых очочках, белоснежных шортах и маечке! Рита яростно расчесывала шею. Однажды я наблюдала такое выражение лица – у светловолосой, похожей на скандинавку, женщины на верблюжьей ярмарке в Пушкаре. Индийцы увлекали эту женщину в танец, кружили возле нее и что-то выкрикивали, они хотели передать туристке свое веселье, а она застыла на месте, в глазах – ужас, и недоверие, и обида. Она вцепилась в фотоаппарат, сумочку крепко прижала локтем к телу. Судя по бледности и круглым глазам, это был ее первый день в Индии. У Риты был первый день в компании серферов.

Приятели блондинчика тем временем о чем-то договаривались, стоя у самой кромки воды. Оскар засунул большие пальцы за пояс, покачался на носках и присвистнул.

– Да это круче «Свинарника»! Глядите, какие волны! – крикнул он.

– Чистый лобовой бриз, – прокричал в ответ один из грибочков. – Не спот, а сказка.

– И вы не знали? – спросил Оскар.

– Сам в шоке!

Рита прокашлялась и сказала:

– Это место мало кто знает. Вообще-то, здесь была техническая зона…

Я подумала: сейчас она заведет свою песню о том, что тут нельзя купаться. Но Рита смолчала. Никто не обратил на нее внимания. Оскар потер ладошки и сказал:

– Не терпится попробовать. Вы как? Рома? Кир?

Рита, прокашлявшись, как подавившаяся рыбой чайка, изрекла:

– Здесь н-нельзя!

Серферы переглянулись, будто на их глазах ожило дерево и сказало: «Хватит вам топтаться на моих корнях!». Оскар фыркнул:

– Да ладно. Сама говоришь, это место мало кто знает. Пошли за досками, ребята! – он повернулся ко мне. – У нас доски в машине. Тут, рядом.

Они умчались так же шумно и неожиданно, как появились. Рита скрючилась, напоминая обугленную спичку.

– Это твой парень? – спросила она. Ее голос нервно звенел.

– Нет, мы познакомились в поезде. Если честно, я сбежала от него на вокзале, – ответила я.

– Вы же целовались, – сказала она.

– Что с того?

Я улыбнулась. Ветер игриво бросил волосы мне на лицо, словно приглашая к шалости. Первый загар лег на удивление ровно, я сама себе нравилась. Рита смотрела на меня со странным выражением, в котором мешались зависть, любопытство и тревога.

– Значит, он не твой парень? – уточнила она, я не сдержалась, усмехнулась и предложила:

– Хочешь, будет твой?

Рита снова покрылась блеклой краской. Я села рядом, и она не отодвинулась, только крепко прикусила нижнюю губу. После короткой паузы она проворчала:

– Откуда ты свалилась на мою голову… со всем этим табуном?

– Хватит куковать, Гита. Приключения не начнутся, если будешь такой занудой.

– Мажорка, – сказала она и подвигала челюстью взад-вперед.

Оскар и его приятели с досками под мышкой произвели фурор на сонном берегу. Потревоженные чайки вились над нами и кричали. Я смотрела, не мигая, как резво ребята входят в шипящий прибой. Рита причитала, что здесь опасно и она прямо сейчас идет домой подальше от самоубийц, но никуда не уходила. С ней творилось неладное, но вряд ли она сама понимала это.

Оскар был намного выше своих приятелей-грибочков, которых быстро скрыла морская пена. Мое сердце гулко забилось, когда он одним изящным движением лег на доску, сливаясь с ее плоскостью, и взлетел на первой волне.

– Господи, – вырвалось у Риты.

Оскар лежал на доске и мощно греб руками. Море волновалось. Рита набирала камешки в горсть и тут же высыпала, следя за блондинчиком во все глаза.

– Как же он тебе не парень, если так испугался за тебя? Приехал через десять минут, – сказала она все тем же нервным, звенящим голосом.

– Я и сама удивилась, – ответила я и поняла, что говорю чистую правду.

В самом деле, а чего это Оскар рванул сюда? Я бы его и не вспомнила, не позвони он и не явись как бог из машины.

Оскар тем временем вскочил на доску, выставив правую ногу вперед. На него неслась высокая волна. Он дивно смотрелся. Ах, как хорошо!

– Мы вместе ехали из Питера, – повторила я. – Скучно было в дороге, вот и разговорились.

Волна сшибла Оскара с доски, Рита ахнула. Блондинчик снова вскочил на серф. Я подумала, что плохо разглядела этого парня. В душном вагоне он был просто забавным симпатягой в этих своих зеленых очках от солнца, поднятых на лоб, с колечком на большом пальце и болезненно ограниченным словарем. Теперь же, когда он сливался с волной, поднимался на самый высокий гребень, чтобы рухнуть вниз и снова заскользить на грани завораживающего эквилибра, я им любовалась. В животе скручивалась неподвластная разуму судорога, мурашки бежали по рукам и ногам. Мне нравилось, что он так красив и я так красива, что мы – юные, бесстрашные, с сильными телами и огнем в глазах, и в нас так легко влюбиться.

– Доска для серфинга – чертовски сексуальная штука, правда? – спросила я Риту.

– Не ругайся у воды, плохая примета, – сказала она сварливо.

– А что является ругательством? «Чертовски» или «сексуально»?

– Опять выпендриваешься?

Отброшенная ею тень двигалась, точно гигантский паук. Рита не отрывала взгляда от Оскара. Он ехал на носу доски спиной вперед, свесив пятки.

– Доска чертовски сексуальна, – объяснила я. – Имею в виду не форму. Есть что-то манящее в людях, которые умеют то, чего не умеешь ты.

– Не замечала, – буркнула Рита и вытянула вперед ступни в огромных кроссовках.

Через час я пристегнула крепление к ноге и с доской то ли Ромы, то ли Киры наперевес двинулась в море. Оскар шел рядом.

– Помнишь, что я тебе говорил? Спину выгибай и работай руками.

Первая же накатившая волна едва не сбила меня с ног, я расхохоталась.

– Это линия прибоя, – прокричал Оскар. – Ее надо преодолеть, как я тебя учил.

Я положила доску на воду и попыталась лечь сверху. Здесь, среди волн, доска походила на беззащитный лепесток ромашки, невесть каким ветром занесенный в море. Оскар отпускал краткие команды: на живот, держи равновесие, не топи корму, прогни спину, греби. Гребла я долго, предплечья налились тяжестью. Не так уж это просто, как выглядело с берега. Оскар подбодрил:

– Одной девчонке акула откусила руку, но она все равно стала профи. А у тебя две руки.

Через несколько минут он велел: садись. Я приподнялась на доске, подтянула ноги и… тут же оказалась под водой. Оскар помог мне вновь забраться на доску, которая норовила выпрыгнуть из-под меня и уплыть в открытое море.

– Поймать волну – это оказаться в нужном месте в нужное время и грести с нужной скоростью, – сказал Оскар тоном классического тренера из кино.

В ответ я только отплевывалась и смеялась. Вот о чем я мечтала! Свободное, дикое лето, красивые и веселые люди вокруг, а ты принадлежишь только себе – и еще – этому морю, солнцу, соленому ветру.

– Видишь первую волну? Греби! – кричал Оскар. – Греби, пока не подойдет вторая волна. На гребне поднимайся сначала на руках, а потом отталкивайся ногами и вставай.

У меня ничего не получалось. Я слишком торопилась, или опаздывала, или теряла равновесие и оказывалась в воде. Каждый раз сердце уходило в пятки. Оскар терпеливо подхватывал меня, мы обменивались торопливыми, солеными поцелуями. Его горячие щеки, шея, плечи золотились и пахли солнцем, и я подумала: этот вкус мне нравится.

– Сначала ты как бы сдерживаешься. А потом раскрепощаешься. Слушаешь свое тело. Понимаешь? – говорил он.

В нужный момент я поднялась на ноги, и доска понеслась к берегу с невероятной скоростью. Внутри разверзлась холодящая пустота, сама себе я казалась невесомой. Так вот что Оскар называл «раскрепоститься»! Мой тренер быстро пропал из виду. Передо мной – только вода, удивительно синяя, и слегка облупившийся белый нос доски, с которой мы составляли единое целое. Я слилась со стихией, парила в свободном полете, сердце обрывалось и повисало на одной тоненькой ниточке, и колотилось где-то в животе, пружинило обратно и снова падало. Берег стремительно приближался. Мне почудилось: еще секунда, и я с размаха врежусь в землю, влечу прямо в раскрытый от ужаса рот Риты… Тут я сорвалась с доски. Меня накрыло волной, потом еще одной. Море напомнило о своей непокорности и силе. Волна крутила меня, как белье в центрифуге стиральной машины. Я уже не понимала, где дно, а где поверхность. Над головой мелькнуло что-то белое, большое. Доска. Я попыталась ухватиться за ее край, доска выскальзывала, словно покрытая мылом. Вода щипала глаза, нос, горло. Я зажмурилась, беспомощно барахталась, короткими всхлипами глотая воздух, пока Оскар не поймал меня за руку и не вытащил наверх.

– Ну как? Ты ощутила это? – спросил он. – До того, как попала в замес, ты чувствовала волну?

Его глаза сияли.

– Да, – сказала я. – Значит, я попала в замес? Ух ты!

Наверное, мои глаза сияли не меньше. Мы начали целоваться, не чувствуя дна, рискуя захлебнуться.

В метре от берега я остановилась. Оскар встал рядом. Прибой покалывал ноги мелкими камешками. Серферы лениво помахали нам. Рита сидела с неестественно прямой спиной.

– Чуть шорты не потерял. Завтра возьму гидрач и гоу-прошку, – сказал Оскар и высморкался в воду.

– Что?

– Ну, гидрокостюм и камеру.

Из повелителя стихии Оскар снова превращался в забавного, но недалекого паренька. Меня даже расстроило, как быстро происходило это превращение. Он начал рассказывать, что познакомился с Ромой и Кирой на форуме серферов, это они пригласили его в Старую Бухту, а раз денег у него хватало только на Старую Бухту и родители уперлись рогом из-за разбитой машины и едва сданной сессии, и бла-бла-бла… Как будто меня это интересовало!

– Можно тебя кое о чем попросить, – сказала я.

Он склонил голову набок, будто дрессированная птица. Я попросила его:

– Приударь за Ритой.

– Что?

– У нее должна быть серьезная причина, чтобы подружиться со мной на все лето.

Волна окатила нас с ног до головы, отнесла друг от друга. Оскар подгреб и взял меня за руку.

– Все равно не понимаю. Причем здесь я?

– Представь, что это просто игра. Сделай вид, что она тебе нравится.

Я попыталась объяснить ему, что он – мой шанс задержаться у Риты. Целый дом на все лето, только представь, никаких взрослых, никаких правил! Он никак не мог смекнуть, тогда я стукнула его по лбу:

– Да ты нравишься ей! Я это сразу заметила. Она глаз с тебя не сводит. А если уйду я, уйдешь и ты, и она никогда тебя больше не увидит. Теперь понятно?

– Значит, решила разыграть трюк за мой счет? – он зарычал и повалил меня в воду.

– Эй, что у вас случилось? – закричал с берега то ли Кира, то ли Рома.

Мы поднялись. Оскар обнял меня за плечи.

– Больно, – сказала я и высвободилась.

– Да ты сгорела, крошка, – ответил он.

Мы вышли из воды. Рита отвернулась. Я пихнула Оскара в бок, и он промямлил:

– Девчонки, я нашел неплохое местечко, клуб «Старая Бухта». Приходите вечером.

– Я за, – быстро ответила я. – А ты, Рита?

– А ты, Рита? – эхом повторил Оскар. – Придешь?

В его очках сияло два солнца, по золотистой груди стекали капли воды, и весь он был как только что отлитый из золота бог. Рита подняла голову, что-то жалобное мелькнуло в ее личике. Я подумала: какая прекрасная история для клипа безнадежно устаревших рокеров, которых все еще включают на школьных выпускных под слюнявые поцелуи с привкусом кока-колы и выкуренной в туалете сигареты.

– Я? – спросила Рита, тут все увидели огромные черные пятна на ее подмышках.

Возле Ритиного дома стоял «Шевроле Спарк» одного из серферов. Капот покрывали кляксы ржавчины, напоминающие окрас леопарда. Когда мы подошли к машине, любопытная старушка в розовой шляпке заглядывала в салон через окно. Заметив нас, она отпрянула и сделала вид, что ищет кошку. Оскар козырнул ей. Бабушка поджала губки, удалилась к соседнему дому и зазвенела ключами. Она перебирала ключи, пока ребята пристраивали свои доски и рассаживались в машине. Оскар помахал нам из открытого окна, крикнул:

– До встречи в клубе!

Грибочек-водитель врубил Билли Айлиш, и они тронулись под заедающую песню о сонном параличе.

– Кис-кис-кис, – звала бабушка, хотя кошка – тут как тут – терлась о ее ноги.

Дома Рита молчала. Мы вымыли посуду, пожарили яичницу, сели за стол.

– По-моему, тебе нужно не в клуб, а в полицию. – сказала она наконец. – Как ты вернешься домой без паспорта и денег?

– Про полицию слышать не хочу. Я знаю, чем это обернется. Правда-правда, лучше сразу всплыву пузом кверху! – ответила я.

– М-м.

– Ладно тебе, Гита!

– Как ты будешь жить без паспорта и денег в чужом городе? Он что, заберет тебя, этот Оскар?

– Да что ты привязалась с этим Оскаром…

– Так он заберет тебя?

– Я этого не хочу.

– А чего ты хочешь?

– В клуб!

– М-м.

– Что?

– М-м.

Опять она переходила в режим мычания. Когда-то давным-давно я читала рассказ о девочке, которую похитили в раннем детстве и носили в чемодане. Вообще-то, рассказ был недетским, даже трагическим. Девочка перестала расти в восемь лет оттого, что ее носили в чемодане. Над чемоданом взрывались снаряды, дымились развалины. В общем, хлебнула она горя. У нее даже с голосом что-то случилось, навсегда остался детским: когда девочка в конце концов спаслась, выросла, пошла работать в офис и отвечала по телефону, многие думали, что ошиблись номером. Такой вот рассказ. Взглянешь на Риту и поверишь, что есть люди, которых все детство носили в чемодане.

– Извини, Рита, – сказала я как можно мягче. – Понимаю, что свалилась на тебя слишком неожиданно. Но у нас намного больше общего, чем ты можешь себе представить.

– И что же?

– Ну-у… – тут я серьезно задумалась.

Ее рот пополз набок. Она решила, я смеюсь над ней. Но что поделаешь – у меня не было ни одной истории, когда меня отвергали мальчики, или я до жути трезво осознавала свою непривлекательность. Отчего же тогда это гнетущее, неумолимое чувство родства с ней? Мое – с ней?

Рита издала смешок, обозначая, что разговор окончен. Тогда я выпалила:

– Мы обе родились некстати.

Не знаю, зачем я это сказала. Слова вылетали сами собой. Рита потянулась к лицу и начала тереть подбородок.

– Несколько лет назад моя мать попала в секту, – продолжала я. – «Просвещенные синим», слышала когда-нибудь?

Рита мотнула головой.

– «Просвещенные синим» – такая секта, – объяснила я, и она раздраженно скривилась: да понятно.

– С сектами что плохо – их дурацкая убежденность, что они единственные доперли до настоящего бога, – сказала я. – Ладно бы, тихонько варились в своем превосходстве, мало ли вокруг сумасшедших. Но они начинают завлекать народ, и довольно агрессивно.

Где-то лопнула автомобильная шина, громче закричали чайки, но Рита не шелохнулась.

– Мне поручили детский контингент, так они называли школьников. Нужно было раздавать книжки, беседовать, приглашать ребят к нам домой, якобы поиграть. Только проповедника из меня не вышло. Однажды меня даже побили на школьном дворе, – мне показалось, что ей-то должно быть известно унижение на школьном дворе, но она сидела с безучастным лицом. – Сейчас я прекрасно понимаю тех ребят, а тогда было обидно. Позже мать забрала меня из школы, но стало еще хуже. Знаешь, о чем я мечтала? О вторжении инопланетян. Мне казалось, от людей ничего хорошего не дождешься.

Чайки горланили. Рита встала, закрыла окно, повернулась ко мне и сказала:

– Очень поучительная история.

На подбородке у нее засох желток, но даже в таком виде она выглядела решительно.

– Хорошо, я пойду в этот клуб, если ты так хочешь, но на этом всё. Слышишь? Вам придется от меня отстать, – сказала она.

2

Вечером мы собирались в клуб. Я спросила Риту, есть ли у нее шорты. В ответ Рита состроила кислую мину, пришлось уточнить, знает ли она, что такое шорты. Она вспыхнула:

– Я что, по-твоему, в лесу выросла?

– Нет, конечно. Где бы ты так испортила зрение?

– А у тебя плечи сгорели, и облезешь ты некрасиво!

Мы поддевали друг друга, но, как бы ни ерничала Рита, о флирте я знала больше. Пришлось ей ко мне прислушаться. Да, между откровенной одеждой и откровенным флиртом тонкая грань. Я знаю, о чем говорю. Флиртовать можно по-разному. Можно быть игривой или таинственной, тонкой и как бы утомленно-полусонной. Но штука в том, что в ночных клубах это не работает. Там знают один вид флирта – открытую атаку. Потому преподноси себя соответствующе. Даже не сомневайся, все получится. Спину выпрями, плечи разверни, грудь вперед.

Она молчала, только нервно сглатывала слюну. Мы обрезали ее джинсы и нашли самую короткую, облегающую маечку. У Риты оказалась неплохая фигура. Но лицо и «луковица» на голове выглядели печально. Я предложила ей постричь волосы, в свободной художественной манере. Эта дурочка сбежала в ванную и закрылась на крючок. Зато после усталых пререканий обула босоножки вместо первых кроссовок Майкла Джордана.

Мы вышли вечером. У соседнего дома на скамейке сидела любопытная старушка в розовом платье, с живым цветком на шляпке и читала газету, этакая интеллигентная бабушка Барби. Рита одернула шорты. Старушка мило улыбнулась:

– Риточка, гулять пошла? Будь осторожна, – и показала нам объявление в газете. – Опять пропала собачка, уже второе объявление за последний месяц. Я считаю, в городе завелся маньяк.

Мы сели в пустой автобус и тут же прилипли к сиденьям. Наши плечи и ноги соприкасались, отчего стало еще жарче. Я поймала масленый взгляд водителя, который годился нам в дедушки.

– А я из школы ушла, – сказала я Рите.

Она не сдержала удивленного возгласа:

– Как это? Сама ушла?

– Ага. Вот отец и разозлился.

Она нахмурилась, о чем-то задумавшись. Через миг на ее лице отразилась догадка:

– Значит, он выгнал тебя из дома за то, что ты бросила школу?

– Ну… Примерно так и было.

– И чем же ты собираешься заниматься? – глаза, уменьшенные линзами очков, смотрели с испугом и каким-то благоговением.

Водитель резко затормозил, две женщины у выхода едва успели схватиться за поручни и разразились бранью. Водитель хохотнул, посмотрел на меня в зеркало и пригладил мокрые волосы ладонью. Я сказала:

– Хочу стать сценаристом.

Она изумилась еще больше, даже отодвинулась от меня. Я снова перешла на иронию:

– Когда-то я писала пьесы для школьного театра. Для таких спектаклей главное, чтобы было много героев и куча женских ролей, мальчики в наш театр не шли. Ах да, никакого вампирского порно, радиоактивных трупов и прочих спорных моментов… Вообще-то, я хочу работать в кино.

Рита замолчала. Она долго думала, чем бы удивить меня в ответ. Наконец, вспомнила:

– А я, когда родилась, была двадцатитысячным жителем города, к нам целую неделю ходили журналисты, даже по телевизору показывали.

– Да ты знаменитость! – сказала я, едва сдерживая смех.

– Брось, – отмахнулась она.

– Серьезно.

Мы помолчали, и я сказала:

– Круто.

– Что? – спросила она.

– Мы прошли с тобой тест.

– Опять? Ты опять ставила надо мной опыты? – возмутилась Рита.

– Это тест на гендерное равенство, как в западном кино. Если два женских персонажа говорят о чем-то, кроме мужчин, значит, фильм прошел тест на гендерное равенство, – объяснила я.

Рита усмехнулась. Мы ехали по ее городку, и она рассказывала о скудных достопримечательностях Старой Бухты, пытаясь быть остроумной, что-то вроде: «Этот парк очень популярен, особенно среди эксгибиционистов». Там – рынок, где когда-то торговали два легендарных вьетнамца. О, это были гении торговли. Они изображали глухих. Если кто-то хотел купить у них костюм, один вьетнамец делал вид, будто забыл цену, и кричал другому: сколько стоит замечательный «Адидас»? Второй кричал: триста! Тогда первый оборачивался к покупателю и говорил: сто. Покупатель спешил рассчитаться с глухим продавцом. Вьетнамцы тихо хихикали, довольные театрализованным представлением. Вот какими искусными обманщиками славен наш городок, качала головой Рита. Я удивлялась: что это ее прорвало?

Когда мы очутились в темноте, среди зарослей акации, она не унывала и продолжала острить: «У наших автобусов одна неприятная особенность – никогда не останавливаются там, где тебе нужно». Я поняла, что Рита пытается подражать мне, а еще – она на взводе от страха.

Минут пятнадцать мы искали клуб на побережье. Рита растерялась среди летних баров и магазинчиков с мутными окнами, откуда неслись музыка, смех, крики. Пришлось нам спрашивать дорогу. Клуб «Старая Бухта», вытянутое здание с террасой, нависшей над водой, вызывал воспоминания о старомодных речных трамвайчиках. По морю вокруг летали цветные всполохи. Кто-то плясал на террасе. Из кухни доносились аппетитные запахи. Вокруг скопилось столько народу и машин, будто все местные таксисты на просьбу: «Везите меня куда-нибудь, где будет весело!», не сговариваясь, мчали в плавучий клуб. Хороший знак! Только вход в этот рай преграждал охранник. Он взглянул поверх нас и не произнес ни слова, повел головой, что означало «Девочки, быстро домой и баиньки». Нас уже теснили сзади, но я не уходила, а сказала охраннику тоном заговорщика:

– Мы на похороны бабушки.

– Че-го? А ну брысь! – ответил он.

Мы отошли в сторону. Несмотря на неудачу, Рита улыбалась. Мне стало ясно: она струхнула, только заслышав музыку, визги и хохот, сотрясающие здание на сваях. Для нее войти в клуб все равно что шагнуть в пасть хищного зверя. Но я-то сдаваться не собиралась.

– Вот глупый, еще и в кино не разбирается, – сказала я об охраннике.

– С чего ты взяла? – спросила Рита.

– «Я на похороны бабушки» – это же пароль в подпольный клуб из фильма.

– Делать нечего, пойдем домой.

– Нет уж. Помнишь, мы решили, что проживем это лето по полной?

Рита не помнила, чтобы она что-то решала, но послушно следовала за мной. Мы обошли клуб, пока охранник и очередь у входа не исчезли из виду. Терраса стояла на крепких сваях, под ней темнела вода. Интересно, тут глубоко? Я первой вошла в море. Рита что-то пискнула за моей спиной. Вода оказалась приятно теплой, переливалась изумрудными огнями, словно все светлячки этой ночью выбрались на поверхность. Музыка стала громче, мужской голос звал неведомую Янку. На нас никто не обращал внимания, не свистел и не кричал: «Караул! Дети!» Я оглянулась. Рита стояла на берегу, сложив руки на груди.

– Поторопись, скоро портал закроется!

– Я не собираюсь плыть, – сказала Рита, голос ее звенел от возмущения.

– Тогда возвращайся одна в этих диких шортах. Знаю одного маньяка, который с удовольствием прокатит тебя на автобусе, – сказала я и двинулась дальше.

Вода дошла мне до пояса, потом до груди. Краем глаза я заметила, что Рита идет за мной. Медленно, нехотя, но идет. Я поплыла. Каждый гребок отзывался болью в мышцах. Добравшись до террасы, я ухватилась за скользкие балки, подняла голову и увидела Оскара.

– Ну ты даешь! – заорал он.

Я вцепилась в деревянные перекрытия, уперлась ногами в сваи и ловко взобралась на террасу. Прыгнула вниз, застыла на секунду, будто гимнастка, совершившая идеальный соскок со снаряда. Видимо, этим летом я обречена купаться в одежде. Оскар обнял меня, зубы его отливали голубым в призрачном свете «Старой Бухты».

– Да, детка! – орал он.

– Погоди, там Рита.

Мы перегнулись через перила и увидели в воде бледное лицо, которое через секунду стало желтым, потом – алым, затем окрасилось в немыслимый индиго. Рита то и дело уходила под воду и снова показывалась на поверхности, ловила ртом воздух и молотила руками по воде.

– Помогите! – крикнула она, Оскар расхохотался от неподдельного ужаса, который звучал в ее голосе. А вот Рита по-настоящему захлебывалась!

Парочка зевак вызвалась помочь. Мы вчетвером перекинули Риту на террасу. Мокрая и злющая, она первым делом протерла очки. Выглядела она и впрямь жалко, точь-в-точь новорожденная летучая мышь. Волосы облепили лицо и плечи. Еще и потеряла босоножку в воде. Ни на кого не глядя, она рванула ремешок второй босоножки и скинула ее. Самого Тарантино привели бы в восторг ее огромные ступни. Тогда я тоже сняла свои сандалии с перекрещивающимися ремешками, все равно они мерзко хлюпали и оставляли лужи. Оскар не мог остановиться – смеялся и похлопывал меня по спине.

– Ну ничего. Зато мы наверняка победим в конкурсе мокрых маек, – подбодрила я Риту.

– Где здесь туалет? – спросила она сквозь зубы.

Оскар проводил нас к кабинкам. Рита молча заперлась в крайней. Я успела привести в порядок одежду с помощью настенной сушилки для рук, Рита так и не появилась. Я постучалась в дверь и сказала:

– Слушай, это глупо – с таким трудом попасть на вечеринку и просидеть всю ночь в туалете.

Она опять играла в молчанку.

– Ри-ита, ну, Ри-ита, – ныла я.

– Ты меня дурой выставила! – сказала она наконец. – Я же сказала, что не хочу в этот клуб. Я же сказала!.. Еще и в таком виде!

– Проблема не в том, что кто-то будет смеяться над тобой, а в том, что ты сдалась раньше времени, – сказала я. Она только издевательски хмыкнула. Мне и самой тут же захотелось отпустить остроту по поводу своей напыщенной фразы.

– Ладно, Рита. Маленькими шажочками. Ну же. И привыкнешь, – сказала я.

Рита молчала. Ей так нравился красавчик Оскар! Он и вправду был хорош в белой маечке с надписью «Избегай боли и повторяй удовольствие», обтягивающей стройный торс. Я нашла его на террасе. Он пил коктейль из высокого бокала и флиртовал с длинноногой шатенкой. Шатенку сдуло, когда приблизилась я, босая, с всклокоченными волосами и размазанными глазами очаровательной бродяжки.

– Ты должен вызволить Риту, – попросила я.

– Мы ведь уже говорили, Ламбада, твоя подруга не в моем вкусе, – сказал он.

– Прошу тебя!

– А чего она заперлась?

– Это такое местное кокетство, – сказала я с улыбкой.

– Да? А мне кажется, она того… с левой резьбой.

– Ради меня, Оскар, – я поцеловала его, чувствуя на языке сладкий вкус апельсина и горький – алкоголя.

Через минуту Оскар скребся в дверь, за которой угрюмо молчала Рита.

– Рита, пошли танцевать, – сказал он.

За дверью стало еще тише. Она забыла, как дышать.

– Подумаешь, потеряла туфлю. Зато ты отчаянная. А я люблю смелых девчонок, – закончил Оскар.

Уму непостижимо, как легко ему удалось добиться ответа. Щелкнула задвижка. Рита появилась из кабинки бледная, но с достоинством.

Внутри клуб «Старая Бухта» напоминал зверинец – такое же волнующее, вульгарное место, запруженное взведенными телами, всюду фырканье, визги, плотные запахи. Динамики ревели. Барная стойка переливалась огнями. Мы просачивались в душной тесноте. Кто-то прохрипел мне в ухо:

– Твоя красивая. Моя увезти твоя на остров Таити.

Все, что только можно желать для первого бала Наташи Ростовой, – подумала я, искоса поглядывая на Риту. Оскар раздобыл нам коктейли. Рита выпила залпом. Мы с Оскаром посмотрели друг на друга.

– Кажется, твоей подружке надо расслабиться, – прокричал блондинчик, и фраза эта, и пальцы колечком были из попсового американского кино.

– Еще, если можно, – сказала Рита.

Сладкие коктейли – сплошное коварство, от них быстро раскисаешь, но Рита этого не знала. Должно быть, решила, что ее угощают компотом. Оскар только подмигнул мне.

Мы устроились за барной стойкой. Бармен, парень лет двадцати с внешностью атлета на греческой вазе, не отправил нас баиньки. После трех коктейлей я захотела танцевать. Рита вцепилась одной рукой в сиденье высокого табурета, другой – в край стойки, словно я собиралась волочь ее на танцпол силой. Ну тебя, в няньки не нанималась. Кажется, я сказала это вслух.

Музыка играла неважная, что-то из рейва конца девяностых, когда ди-джей еще не появился на свет, но народ был веселый. Оскар говорил и говорил, я кивала не слыша. Его зубы в улыбке отсвечивали голубым. Я плясала, как только что искупавшаяся молодая Сезария Эвора со старых видео Невы. Оскар начал меня целовать, и я уже не чувствовала привкуса алкоголя. Он танцевал, качая бедрами и закатывая глаза с одинаково чрезмерной амплитудой. Мне стало бы стыдно за него, если б не завистливые взгляды девчонок вокруг. Рита сидела у стойки. Толпа держала нас с Оскаром на одном месте напротив нее, и она глазела на блондинчика не отрываясь. Когда в музыке возникла пауза, Оскар взял меня за руку, куда-то поволок. Голова кружилась. Звуки вокруг были похожи на те, что издает зажеванная кассетная пленка в древнем магнитофоне. Однажды я нашла такой у Невы и развлекалась, пока пленка не лопнула. Нева обожала всякое старье.

Оскар тащил и тащил меня куда-то, вокруг стало темно и до странного тихо. Там, в этой теплой, пахнущей морем темноте, его руки оказались на моем животе. Оскар шумно дышал, навалившись на меня, прижав всем телом к скрипучим балкам. Язык его был толстым и неповоротливым, я начала мягко уворачиваться. От поцелуев Оскара кожа стала липкой, мне захотелось сейчас же оттолкнуть его и прыгнуть в прохладные волны, смыть с себя его следы. Он слегка отстранился и сказал:

– Ты чудо, крошка.

– Сделаешь кое-что для меня? – спросила я, пока он был так податлив.

– Все что угодно!

– Рита, – сказала я.

Он попытался сфокусировать взгляд на моем лице.

– Нет, ты серьезно? Хочешь, чтобы я с ней…

– Ага.

– Опять, – он отпустил меня. – Не понимаю. Ты что, хочешь от меня избавиться?

Теперь он смотрел обиженно. Я погладила его по щеке и сказала:

– Это просто игра. Неужели ты не понимаешь? Ее дом! Целое лето видеть море в окно. Без мам и пап, без квартирных хозяек, без придирок и нравоучений. Я точно знаю, что ее мать сейчас за тридевять земель и до сентября Рита одна. Одна в целом доме! И я хочу остаться там. Ты – мой счастливый билетик на секретный спот, Оскарчик!

Я обняла его, прижалась к груди. Он сказал:

– Ты номер один, Ламбада. Но чо-окнутая.

Я снова рассмеялась. Оскар стал целовать меня, нетерпеливо, с требовательностью, которая вызывает ответную страсть, если ты влюблена, а если не влюблена – одну скуку. На танцпол мы вернулись, пошатываясь. Кто-то нас толкал, мы кого-то толкали. Музыка взрывалась в голове, грозя скоро превратиться в невыносимую боль. Во рту стало сухо. Оскар снова полез целоваться, на меня наползало отвращение. Хорошо знаю это состояние. Я поискала глазами Риту. Она так и сидела у стойки, сгорбившись, и улыбалась с усилием.

– Рита, пошли танцевать, – сказала я.

– Отстань, мажорка! – ответила Рита и потянулась к бармену. – Спасите меня от нее! Я не знаю, откуда она свалилась на мою голову.

– Делайте что хотите, – сказала я бармену, – но больше ей не наливайте.

– Да и вам хватит, Ламбада, – сказал бармен. – У вас шорты расстегнуты.

– Рита, пошли танцевать, – запоздалым эхом откликнулся Оскар, и она медленно сползла с табурета, как змея на звук волшебной дудочки.

Остаток ночи мы танцевали, правда, без особого воодушевления. Рита плохо владела своим телом, будто слишком быстро выросла и еще не научилась управлять конечностями, такими длинными и оттого чужими. Весь ее танец был попеременным выбрасыванием этих чужих, нерасторопных рук и ног. Она смотрела в пол и сама стыдилась своих движений. Когда музыка закончилась, мы вернулись к стойке. Я лежала на плече Оскара, он гладил меня по волосам, по плечам и что-то бубнил в ухо. Кажется, рассказывал, что учится на программиста.

– Отлично, будешь программировать микроволновки, – отвечала я.

Он бубнил и бубнил, что в Питере мы можем снять комнату и жить вместе, он может подрабатывать вечерами. Это будет славно. Всегда вместе. Я не сразу сообразила, что речь идет обо мне, о нас с ним. Уткнулась в его плечо и смеялась так, что на его майке осталось мокрое пятно. Рита прислушивалась к разговору, но не могла ничего расслышать. На ее шее темнели свежие царапины. Чем больше она чесалась, тем, кажется, сильнее становился зуд.

– После смены я могу подвезти вас домой, – сказал бармен.

– Отлично. Только сначала найдем мои сандалики, – попросила я.

Сандалии обнаружились в углу террасы, рядом сиротливо валялась Ритина босоножка. Она размахнулась и запустила ее в море. Не помню, как мы прошли мимо охранника. Должно быть, под утро всем плевать, спала ли девочка с плюшевым зайкой или тискалась с парнем, который мечтает стать программистом. Мы погрузились в серый «Авео» бармена. Оскар сел между мной и Ритой, положил обе руки нам на коленки. Через несколько минут поездки она попросила остановить машину и выскочила в придорожную траву. Прислушиваясь к звукам, издаваемым ею, Оскар скривился.

– Ничего страшного, – сказала я бармену с милой улыбкой. – Моя подруга нахлебалась морской воды. Оказывается, она не умеет плавать. Скажите, как можно жить у моря и не уметь плавать? Между прочим, древние греки считали человеком только того, кто умеет читать и плавать. Вы ведь грек, а?

Бармен повернулся и спросил:

– Не хотите подержать ей волосы?

– Вот уж нет, – ответила я, и Оскар расхохотался, будто это была невесть какая шутка.

– Откуда ты столько знаешь про греков? – спросил блондинчик.

– От одной художницы. Хотя она не только художница, а еще и музыкант, и вообще, разносторонне талантливый человек. Замечательно играет на аккордеоне, вот так, – и я запела: – Шоо-орандо сифой, – и сделала вид, что играю на аккордеоне, как это делала Нева, исполняя «Ламбаду» своего детства. От сладких коктейлей в самом деле быстро раскисаешь и несешь чушь.

Когда Рита вернулась, бледная и лохматая, бармен достал коробочку с мятными леденцами, предложил нам, не оборачиваясь.

Мы очутились дома под утро. Бармен вежливо попрощался, точно вез не компанию загулявших подростков, а маленьких аристократов с поля для гольфа. Я предложила ему жениться на мне, потому что никогда не встречала такого благородного человека.

– Вы рыцарь! – твердила я. – Нет, вы птица Додо. Таких больше нет.

– Вы очень начитанная девушка, – ответил он, улыбнулся на прощание и уехал.

Оскар остался. Мы раздвинули жалобно скрипящий диван и повалились втроем, позолоченный мальчик в середине. Рита тихонько засмеялась.