Читать книгу Дело Саввы Морозова - АНОНИМУС - Страница 4

В санкт-петербургском доме статского советника Нестора Васильевича Загорского было непривычно тихо. Тихо было на первом этаже, еще тише – на втором, и особенно тихо было в сердце дома, в кабинете самого Загорского. Казалось, всякая жизнь тут прекратилась, только яркие лучи весеннего солнца прожигали большое стеклянное окно кабинета, словно хотели выжечь дому глаз. Тишина была такая, что чудилось, будто во всем доме нет ни единой живой души – ни хозяина, ни даже прислуги. Впрочем, учитывая характер Загорского и особенности его профессии, утверждать что-то со всей определенностью было невозможно. Однако, даже если кто-то все-таки сейчас и находился в доме, этот кто-то явно не торопился обнаруживать свое присутствие.

Вероятно, поэтому, когда с улицы позвонили в дверь, на звонок никто не откликнулся. Человек снаружи, выждав некоторое время, позвонил снова – ответом по-прежнему была тишина. Однако гость не угомонился и позвонил также и в третий раз. Настойчивость его была вознаграждена: в глубинах дома, кажется, произошло некоторое шевеление, и дверь с легким вздохом неожиданно открылась сама собой.

Тут следует заметить, что Нестор Васильевич, как человек прогрессивный, следил за последними открытиями в науке и технике и шел с ними в ногу, чтобы не сказать – опережал. Электрическое освещение, паровое отопление и прочие приметы современного быта появились в его доме едва ли не раньше всех в Санкт-Петербурге. Но помимо вещей общеизвестных, Загорский пользовался и совсем уж удивительными фокусами, смысла которых не мог постигнуть рядовой обыватель. Одним из таких технических фокусов оказалась и самооткрывающаяся дверь – вещь, совершенно непонятная не только любому здравомыслящему человеку, но даже и верному помощнику Загорского Ганцзалину.

– Зачем? – недоумевал тот, недовольно вышагивая по гостиной, пока статский советник со свойственной ему даже в малых делах тщательностью раскуривал сигару. – Зачем такая дверь? Какой от нее толк?! Тем более когда на вас объявили охоту большевики!

Китаец до такой степени был возмущен, что даже против своего обыкновения прочитал небольшую лекцию о том, что человечество всю свою историю выискивало самые верные и надежные способы запереть двери, причем так, чтобы никто снаружи открыть их не мог. И вот хозяин при помощи знакомых инженеров и электриков придумывает способ, как открывать дверь без участия человека. К чему тогда, скажите, все эти замки и запоры, которые подарила нам цивилизация, если всякий, кому захочется, сможет открывать двери нараспашку?

– Не всякий, – хладнокровно отвечал на это Загорский, – далеко не всякий, а только лишь тот, кому будет позволено. Предположим, вся прислуга ушла в церковь, и как раз в этот миг заявился какой-то человек со срочным делом. Он звонит в дверь один раз, второй, третий, из чего я понимаю, что дело у него серьезное и не терпит отлагательств. Я нажимаю специальный рычажок, дверь отпирается сама собой, человек входит внутрь…

– …убивает хозяев и выносит из дома все ценное! – закончил Ганцзалин.

Загорский поморщился: его верный помощник уж слишком мрачно смотрит на вещи. Мир состоит не только из бандитов и жуликов – по земле ходят и весьма порядочные люди.

– Изредка! – уточнил Ганцзалин. – Изредка ходят. Но это не значит, что домой к нам будет ходить только честная публика. Это во-первых. Во-вторых, даже если вся прислуга ушла в церковь, куда пойдет Киршнер?

Артур Иванович Киршнер был дворецким Загорского, человеком во всех отношениях превосходным, однако лютеранином и, следовательно, православной церкви не посещал.

– Киршнер такой же человек, как и все. – Вид у статского советника был совершенно невозмутимым. – Он может заболеть, умереть, в конце концов, просто уволиться. И что же, прикажешь в таком случае мне самому спускаться к двери и собственноручно ее открывать?

Китаец сердито проговорил, что на такой случай у Загорского имеется он, Ганцзалин. Уж он-то как-нибудь спустится к двери, откроет ее и благополучно вытолкает незваного гостя взашей.

– Именно этого я и боюсь, – кивнул Нестор Васильевич. И, подумав немного, добавил: – А вообще, оставь меня в покое со своими претензиями. Пойми одну простую вещь – мне просто нравится сама эта идея. Неужели тебе не хотелось бы жить в мире, где люди не прислуживают друг другу, а всю работу делают электрические механизмы?

Ганцзалин засопел сурово и заявил, что господин, очевидно, начитался Жюля Верна. Нет и не может быть такого мира, где бы одни люди не прислуживали другим. Этот порядок установлен тысячелетиями, и сломать его совершенно невозможно.

– Аминь, – заключил Загорский, однако электрические замки так и не демонтировал.

Более того, он усовершенствовал их таким образом, что двери можно было открыть и совсем без участия человека – если позвонить в звонок снаружи определенное количество раз с определенной долготой. Однако сколько именно надо звонить, знали только двое: сам Загорский и его верный Ганцзалин.

– А если случайно попадет? – спрашивал неугомонный помощник. – Какой-нибудь жулик случайно позвонит нужное количество раз – и дверь откроется?

– В таком случае мы будем знать, что теория вероятности тоже кое-чего стоит, – бодро отвечал статский советник. – Однако уверяю тебя, возможность такого совпадения чрезвычайно мала…

Судя по всему, Загорский все же несколько ошибался в своих вычислениях. Нынешний пришелец продолжал терзать звонок и дозвонился до того, что дверь открылась сама собой, автоматически. Так, во всяком случае, это выглядело со стороны.

После некоторой заминки в дом вошла немолодая уже, хорошо и вместе с тем скромно одетая дама лет пятидесяти. Впрочем, это была не скромность бедности, а скромность хорошего вкуса. Перчатки, шляпка, сапожки, пальто – все выдавало в посетительнице женщину весьма состоятельную, хотя и не желавшую это показывать.

В некоторой растерянности она остановилась на пороге и, не видя перед собой дворецкого и никого из прислуги, стала озираться по сторонам. Проще всего, разумеется, было бы подать голос, однако гостья почему-то постеснялась это сделать. Вместо этого, самостоятельно сняв пальто, она отправилась вверх по лестнице в жилую часть дома.

Однако, едва только дама оказалась на втором этаже, позади нее материализовалась некая стремительная тень. Тень эта молча ухватила пришелицу за руки и мягко, но быстро свела их за спиной.

– Господи Боже мой, – в ужасе воскликнула женщина, тщетно пытаясь повернуть голову и увидеть, кто на нее напал, – что вы делаете?!

Позади нее раздалось неразборчивое, но весьма устрашающее шипение, которое, впрочем, было немедленно пресечено появлением хозяина дома. Высокая фигура Загорского возникла словно бы из ниоткуда, однако к его привычному благородному облику добавилась неожиданная деталь – его левая рука висела на перевязи.

– Ганцзалин, – с досадой сказал статский советник, – уймешься ты, наконец, когда-нибудь или нет?

Китаец из-за спины плененной им дамы решительно отвечал, что он не уймется до тех пор, пока господину грозит смертельная опасность. Нестор Васильевич, не слушая, велел ему немедленно оставить в покое гостью.

– За нами охотятся, нас могут убить, – помощник смотрел на хозяина исподлобья.

– И все равно это не повод вести себя неучтиво.

Ганцзалин, как-то по-кошачьи фыркнув, отпустил даму и отступил на два шага назад. Она с некоторым испугом стала щупать свои запястья, словно боясь, что после железных объятий китайца может и вовсе остаться без рук.

– Не беспокойтесь, – пробурчал китаец, – я держал мягко, даже синяков не останется.

Нестор Васильевич при этих словах нахмурился и строго спросил, не желает ли Ганцзалин извиниться перед их гостьей за свое безобразное поведение?

– Не желаю, – коротко отвечал грубиян и, ничего больше не говоря, сердито скрылся в недрах жилища.

Загорский только головой покачал, после чего обратил взор на даму.

– Прошу вас, сударыня, простить моего помощника. Однако обстоятельства наши действительно несколько неординарные. Вся штука в том, что не так давно мы подверглись нападению… – Он качнул рукой на перевязи. – Теперь вот вынуждены принимать меры предосторожности. Впрочем, это никого не должно беспокоить, это касается только нас с моим Ганцзалином. Итак, с кем имею удовольствие?

Дама улыбнулась ему, но улыбка вышла у нее какой-то жалкой, беспокойной. Вообще, она имела вид человека образованного, но уверенного в себе и без привычки к истерикам, которые так часты в России в интеллигентном сословии. Тем удивительнее было видеть ее робость и даже страх. Правда, со страхом этим она справилась очень быстро и спустя несколько секунд уже смотрела на статского советника прямо и спокойно.

– Я – Анна Тимофеевна Карпова, – сказала она просто.

Нестор Васильевич слегка наморщил лоб, словно что-то вспоминая.

– Карпова? – переспросил он. – Не родственница ли вы действительного статского советника историка Геннадия Федоровича Карпова?

– Я его вдова, – отвечала гостья.

Загорский приветливо улыбнулся.

– Очень рад вашему визиту, – проговорил он, – я очень ценил профессора Карпова. Однако же тут, на лестнице, не слишком удобно разговаривать. Могу я пригласить вас в мой кабинет?

Она кивнула, и статский советник пошел впереди, указывая путь. Спустя минуту они были уже в кабинете Загорского. Размерами он мог посоперничать с хорошей гостиной и больше подходил какому-нибудь университетскому профессору, а не дипломату. Рядом с полукруглым окном, которое сейчас было плотно задернуто шторами, располагался дубовый письменный стол с лампой под зеленым абажуром. На столе, кроме того, стояла чернильница, стакан с остро очиненными карандашами, лежала толстая стопка писчей бумаги и пухлый кожаный блокнот. В кабинете имелся бежевый диван, на котором одинаково удобно было как сидеть, так и спать, и пара бежевых кресел. По стенам уходили в потолок высокие книжные шкафы с бесчисленными томами; чаще всего встречались тут книги на английском и китайском языках. В целом же в кабинете царила атмосфера деловитого удобства.

По молчаливому приглашению хозяина Анна Тимофеевна уселась в кресло, сам Загорский поместился напротив нее на вращающемся стуле из тех, что так легко опрокидываются вместе с сидящим на них человеком.

– Прошу простить, что принимаю вас в кабинете, однако в гостиной много окон, и сидеть там сейчас небезопасно – могут подстрелить, – сказал он, с любопытством глядя на гостью.

Карпова, которая, кажется, все еще не пришла в себя после неожиданного нападения Ганцзалина, невольно поежилась: кто же именно может их подстрелить?

– Да кто угодно, – несколько беспечно отвечал статский советник. – Люди, видите ли, в средствах не стесняются. То есть, конечно, при большом желании вас могут и зарезать, и удавить, и утопить, и из окна вытолкнуть – но подстрелить, на мой взгляд, все-таки проще всего.

Гостья поглядела на него озадаченно, не понимая, шутит Нестор Васильевич или говорит серьезно. Не зная, как начать разговор, осведомилась осторожно, где же все его слуги?

– Слуг я временно отослал – как раз чтобы не перестреляли их всех, как куропаток, – отвечал хозяин. – Тут случилась некоторая заварушка, и держать их дома было бы опасно для их здоровья. Мы с Ганцзалином, как вы уже, наверное, поняли, ждем недобрых гостей и вынуждены были принять некоторые меры предосторожности.

Карпова погрустнела. Если так и если жизнь господина Загорского под угрозой, вероятно, ее просьбу исполнить он не сможет. Нестор Васильевич неожиданно усмехнулся: пусть Анна Тимофеевна скажет сначала, что за просьба, а там уж видно будет, можно ее исполнить или нельзя.

– Просьба моя касается брата моего, Саввы Тимофеевича Морозова, – начала гостья. – Это московский купец и промышленник, вы, верно, слышали про него…

Нестор Васильевич кивнул: про Савву Тимофеевича он, разумеется, слышал. Однако Карпова внезапно умолкла и теперь молчала, глядя куда-то в сторону. Статский советник терпеливо ждал.

Анна Тимофеевна наконец вздохнула и посмотрела на него. Как же ей быть теперь, она даже не знает, с чего именно начать разговор.

– Начинайте с главного, – посоветовал Загорский. – Это беспроигрышный способ.

Если с главного, то брата ее, известного промышленника Савву Морозова, хотят убить злые люди…

– Понимаю, – улыбнулся Загорский. – Опасаться обычно следует как раз добрых людей. Но, впрочем, и злые способны доставить некоторые неприятности.

– Вы шутите? – спросила сбитая с толку гостья.

– Почти что нет, – отвечал статский советник. – Но, впрочем, это не так важно. Прошу вас, продолжайте.

* * *

Народу в знаменитом ресторане «Палкин» было немного – публика только-только начинала собираться к обеду.

Загорский, хмурясь, поглядывал на часы: они показывали четверть первого, один из богатейших людей России запаздывал на встречу самым безбожным образом. Что ж, подождем еще пять минут – да и пойдем по своим делам. В конце концов, это ведь не он обратился к Морозову с просьбой. Конечно, ждать хорошего воспитания от купчины не приходится… А впрочем, почему бы и не ждать? Купцы первой, да и второй, гильдии давно уже не ходят в поддевках, а, напротив, одеваются у лучших портных, учат языки и детям своим дают наилучшее образование вместе с дворянскими отпрысками. Так почему бы, скажите, и не ждать от современного купчины благородных манер?

С другой стороны, раз уж он оказался в «Палкине», грех не пообедать. Тем более сейчас, когда дома живут только сам Загорский и его верный помощник. Из соображений безопасности всех остальных слуг он из дома удалил, так что Ганцзалин теперь и швец, и жнец, и на дуде игрец. Однако, несмотря на его китайское происхождение, повар из помощника неважнецкий. Правда, оплошности свои он весьма остроумно оправдывает отсутствием в России настоящих китайских ингредиентов. Вот только Нестору Васильевичу почему-то кажется, что ингредиенты тут ни при чем, дело совсем не в ингредиентах.

– Твоя стряпня и в Китае была бы так же ужасна, – попенял Ганцзалину статский советник.

– Это еще бабушка натрое сказала, – отвечал китаец, как всегда переврав пословицу.

Так или иначе, давиться ганцзалиновской стряпней – не русской и не китайской – Загорскому изрядно надоело, так что он был даже рад, что зашел в ресторан. Как говорят англичане, если вам достался лимон, сделайте из него лимонад. Даже если Морозов не явится на рандеву, можно будет, по крайней мере, прилично пообедать. А стряпню Ганцзалина пусть лопает сам Ганцзалин!

– Любезный. – Статский советник поднял правую, здоровую руку, и в ту же секунду к нему подскочил расторопный официант.

Загорский начал уже было называть блюда – тартар, салат оливье, томленые щи по-старорусски, – как в зале появилась невысокая коренастая фигура.

Ага, сказал себе Нестор Васильевич, издали разглядев татарское плоское лицо и азиатский прищур глаз, явился – не запылился. Морозов, видно, знал, как выглядит Загорский, потому что, окинув взглядом зал, без сомнений двинулся прямо к нему. Что ж, господин мануфактур-советник[7], я вас ждал, теперь придется подождать и вам. И, не обращая никакого внимания на подошедшего к столу миллионера, продолжал подчеркнуто неторопливо листать меню… Когда наконец официант отошел, Нестор Васильевич поднял на купца равнодушный взор и смотрел на него теперь без всякого интереса.

Впрочем, равнодушие его было напускным – фигура Морозова способна была вызвать интерес и у менее любознательного человека, чем статский советник. Миллионер, меценат, благотворитель, человек расчетливый, но способный на необыкновенную щедрость, старообрядец по рождению, а по убеждениям – почти либерал, ярый поклонник научно-технического прогресса, Савва Тимофеевич будил воображение не только в праздных умах обывателей, но и в среде аристократии.

Из уст в уста передавалась история, когда московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович выразил желание поглядеть новый дом мануфактур-советника на Спиридоновке, спроектированный знаменитым архитектором Шехтелем и поражавший роскошью всю Москву. Морозов, разумеется, не возражал. Однако, когда великий князь явился в гости, дома он Савву Тимофеевича не застал – тот демонстративно уехал на Никольскую мануфактуру, которой управлял после смерти отца, Тимофея Саввича.

Когда фраппированные знакомые попрекнули мануфактур-советника за то, что он так невежливо обошелся с генерал-губернатором, тот отвечал, что Сергей Александрович желал увидеть вовсе не его, Савву Морозова, а лишь его дом. И таким образом, вполне смог исполнить свое желание. К чести великого князя следует сказать, что он на Морозова не обиделся и даже вошел с ним в приятельские отношения, которые продолжались вплоть до трагической гибели генерал-губернатора от бомбы, брошенной террористом Иваном Каляевым.

Под стать Морозову была и его жена, Зинаида Григорьевна. Начать с того хотя бы, что, прежде чем выйти за Савву Тимофеевича, она была замужем за его племянником. Однако это не помешало ей бросить первого мужа и выйти за мануфактур-советника – дело в старообрядческих семьях почти фантастическое. Впрочем, новые купцы из числа старообрядцев уже не так крепки были в вере, а некоторые и вовсе о ней не вспоминали. Тот же самый Савва Тимофеевич, как известно, говорил: «Меня гимназия научила курить и в Бога не веровать».

Что же касается Зинаиды Григорьевны, то сия экстравагантная особа на Нижегородской ярмарке ухитрилась выйти на бал в платье, шлейф которого оказался длиннее платья царицы Александры Федоровны. Мало того, Морозова украсилась еще и брильянтовой диадемой, чрезвычайно похожей на корону, которую носила Ее Императорское Величество. Говорят, императрица было сильно задета таким поведением Морозовой, которая, как ни крути, была всего-навсего купчихой.

Вероятно, именно осознание того, что она купчиха и, несмотря ни на какие миллионы, не сравняется с аристократами, толкало самолюбивую Зинаиду Григорьевну на разные размашистые, но дурновкусные поступки. Модный мужицкий писатель Максим Горький, близко друживший с Морозовым, рассказывал налево и направо, что будуар Зинаиды Григорьевны забит, как беличья нора, фарфором и необыкновенно дорогими китайскими безделушками. Бессмысленное тщеславие жены раздражало Морозова, однако он и сам был самолюбив. Ему не раз предлагали дворянство, но он от этой подачки отказывался. В деятельном купеческом сословии видел он достоинства не меньше, а может быть и больше, чем во всех сиятельных аристократах, вместе взятых.

И все же положение его было странным, межеумочным. Пожалованное ему высочайшим указом звание мануфактур-советника, по виду почетное, в Табели о рангах соответствовало всего-навсего коллежскому асессору или ротмистру в кавалерии, в то время как, например, статский советник Загорский носил на себе почти генеральский чин.

Человек не только очень богатый, но также и хорошо образованный, любивший литературу, музыку, живопись и театр, со стороны высшего света Морозов чувствовал лишь пренебрежение, сложным образом перемешанное с любопытством, которое испытывает естествоиспытатель, глядя на диковинное насекомое. С пренебрежением этим он учился бороться разными способами – от резких отповедей и язвительных замечаний в адрес недругов до ернического смирения, которое, как легко догадаться, было паче гордости.

Сейчас, глядя в лицо мануфактур-советника, Загорский читал в нем все вышеперечисленное и еще какой-то странный, глубоко спрятанный надлом. Ему на миг вдруг стало жалко этого очень богатого и не очень, кажется, счастливого человека.

– Господин Морозов, я полагаю? – спросил он, слегка наклоняя голову.

Мануфактур-советник угодливо поклонился, лицо его расплылось в неожиданно елейной улыбке.

– Простите, что отвлекаю от обеда-с. Если не вовремя-с, так я могу и в другой раз.

– Отчего же, – сдержанно отвечал статский советник и кивнул на стоявший за столиком свободный стул. – Прошу садиться.

– Душевно благодарен вам за ваше снисхождение-с. – Савва Тимофеевич, посверкивая хитрыми монгольскими глазками, опустил упитанное тело точно в стул.

Подоспевший официант с поклоном положил перед ним меню.

– Мне того же-с, что и его высокородию, – подобострастно проговорил Морозов, одаривая Загорского и официанта одинаково глуповатой улыбкой.

Официант несколько озадаченно кивнул и растворился в белоснежном накрахмаленном воздухе ресторана.

– Итак, – проговорил статский советник, – кто же именно хочет вас убить?

Морозов заморгал небольшими своими (почти свинячьими, подумал Загорский) глазками, приподнял бровки, изобразил изумление. Какое, позвольте, убить, откуда это и почему убить? Кому он нужен, человечишко мелкий, неинтересный, совсем неавантажный. Говорите, сестра сказала? Да что ж сестра, она и не то еще соврет – известно, дура-баба, ум-то куриный.

– Ну да, – кивнул статский советник. – И вы ехали в Петербург из Москвы затем только, чтобы сообщить мне, что сестра ваша, между прочим почетный член Московского общества истории и древностей, дура-баба и курица? Не слишком ли расточительная трата времени и сил для делового человека?

Морозов моргнул и заявил, что бешеной собаке семь верст не крюк и он еще бы дальше поехал, лишь бы понравиться важной персоне вроде господина Загорского. Сестра – что ж, без всякого его согласия обеспокоила Нестора Васильевича, он ужо ей ижицу-то пропишет, чтоб не своевольничала… Баба – человек совсем без понятия, куда ей соваться в мужские дела?!

– Послушайте, господин мануфактур-советник, – мягко прервал его Загорский, – я знаю, что вы какое-то время содержали Художественный общедоступный театр господ Станиславского и Немировича-Данченко. Видимо, там вы набрались разных актерских хитростей и почему-то решили, что сейчас самое время изобразить передо мной какого-то темного купчишку. Так вот, я вам заявляю, что мне это совершенно неинтересно. Вы – человек хорошо образованный, окончили Московский университет, учились также в Манчестере и Кембридже. Такой человек не может быть дураком – так зачем же изображать из себя дурака? Актерство в жизни, по моему глубокому убеждению, – это фальшь и обман. Скажу вам больше: несмотря на вашу весьма недурную деловую репутацию, ваша персона не вызывает у меня никакого сочувствия.

– Чем же вам моя репутация не нравится? – неожиданно заинтересовался Савва Тимофеевич, забыв о гаерской манере изъясняться.

– Я не говорил, что репутация не нравится, – поморщился статский советник. – Репутация ваша как раз вопросов не вызывает. Другое дело, насколько можно ей верить, этой репутации? Нынче репутации делаются так же лихо, как прически, только денег требуют больше. Мне скорее уж не нравится сама ваша персона. И вовсе не потому, что вы происходите из низов и, как всякий фабрикант, эксплуатируете рабочих вашей мануфактуры. Вы мне не нравитесь по одной простой причине – вы финансировали российских социал-демократов, людей опасных и жестоких. Впрочем, полагаю, что вы делали это из лучших побуждений. Но, как гласит поговорка, ни одно доброе дело не остается безнаказанным, и вы почувствовали это на собственной шкуре. Что ж, господин мануфактур-советник, если вы не хотите рассказывать о сути вашего дела, в таком случае я расскажу о нем сам…

Официант принес вино, откупорил бутылку и разлил по бокалам. Загорский отпил из своего и поставил бокал на стол. Морозов даже не шелохнулся и лишь, не отрывая глаз, смотрел на собеседника.

– Итак, вы разошлись с вашими недавними друзьями, вы перестали давать им деньги на их революцию, а на самом деле на хаос и преступления против Российской империи. – Загорский сейчас смотрел на собеседника так же внимательно, как и тот на него. – Социал-демократам ваша строптивость чрезвычайно не понравилась, и они решили на вас надавить. Человек вы неподатливый и давления не любите, поэтому тут, как сказал бы мой помощник, нашла коса на камень. Однако русские марксисты – люди безнравственные и готовые на все. Поняв, что мытьем, то есть убеждением, деньги из вас не выбить, они решили сделать это катаньем – то есть запугать. Если надо, они готовы вас даже убить, не так ли?

Морозов с неожиданным равнодушием пожал плечами: что ж, убьют так убьют.

– Ну да, – кивнул Загорский, – смерти вы не особенно боитесь. Вы человек не юный, разного повидали. Подозреваю, что в людях и в обществе вы разочаровались – дело известное для людей вашего психического типа. Однако, кроме собственно купца Морозова, который, будем считать, не так уж дорог себе самому, есть еще какое-то количество людей, которые ему дороги: брат, сестры, жена, дети, наконец. И большевики – а вы якшались именно с ними – так вот, большевики, конечно, достаточно умны, чтобы это понимать. У господина Морозова слишком много имеется ахиллесовых пят – и вот на них-то бывшие его друзья и намерены давить, не так ли?

Морозов молчал. Лицо его роковым образом переменилось: из монгольской хитровато-глуповатой маски сделалось вдруг трагическим и беззащитным. Он уперся локтями в стол, упрятал лицо в ладони, сидел не шевелясь.

– Что у вас с рукой? – внезапно спросил он, не поднимая глаз на статского советника.

– Привет от ваших знакомцев, марксистов-большевиков, – отвечал тот иронически. – Впрочем, оставим в покое мою скромную персону, поговорим о вас.

Морозов только руками развел: статский советник совершенно прав. Дело обстоит именно так, как и сказал Загорский… Однако откуда он все это знает?

– Не бином Ньютона, – отвечал Загорский. – Вы, может быть, думали, что, давая деньги из рук в руки большевику Красину, вы гарантировали себе анонимность? Если так, спешу вас разочаровать. На вас в Особом отделе департамента полиции имеется особая же папочка. Но дело даже не в полицейских папочках, это информация секретная, для служебного пользования. Молва, слухи – вот что вернее всего вытаскивает на свет любое дело и любого деятеля. Социал-демократы – не единственная партия, которую вы финансировали, но самая опасная и общественно вредная. Именно их мы должны благодарить за 9 января и за всю ту смуту, в которую медленно, но верно погружается сейчас Российская империя.

Принесли щи. Морозов, однако, даже не взглянул на еду. Он откинулся на стуле и глядел теперь на статского советника со странным выражением.

– Вы полагаете, что болото, в котором пребывает сейчас Россия, – это нормальное состояние для великого государства? – спросил он неожиданно желчно.

Статский советник отвечал, что, каким бы ни было болото, в нем всегда возможна жизнь. А вот в пожаре революции никакой жизни быть не может. Тем более когда пожар этот разводят большевики.

– Вы читали главаря марксистов Ульянова-Ленина? – поинтересовался Нестор Васильевич, пробуя тартар.

Савва Тимофеевич кивнул: оригинальный господин, большой мастер политической ругани. Загорский нахмурился, отложил вилку.

– Этот, как вы говорите, оригинальный господин даже среди своих соратников слывет человеком крайне решительным и несентиментальным. Переводя на русский язык, это значит, что он жесток и ради достижения цели не остановится ни перед чем. Британский демограф Мальтус беспокоился, что рост народонаселения приведет к обнищанию и всеобщему голоду. Так вот, революция в исполнении Ленина легко решит вопрос любой перенаселенности. Я предвижу поистине миллионные гекатомбы, которые будут принесены этому страшному идолу!

Если бы в ресторане сидел сейчас Ганцзалин, он бы сильно удивился. Господин его, всегда такой спокойный и выдержанный, сейчас буквально кипел от едва сдерживаемой ярости. Говорил он негромко, но речь его полна была такого огня, что на них стали оглядываться другие посетители, сидевшие в зале. Заметив это, статский советник тут же умолк, и только медленно затухающее пламя в его глазах говорило о том, что еще полминуты назад здесь едва не случилось извержение вулкана.

Уже совершенно спокойным голосом Загорский заметил, что на встречу с Морозовым он согласился только потому, что у них теперь общий противник, хотя противника этого, будем откровенны, вырастил сам Савва Тимофеевич, регулярно давая ему деньги на всякие грязные делишки. Впрочем, кто старое помянет, тому глаз вон. А теперь вот что. Несмотря на то что у них есть готовая версия, кто бы мог покуситься на жизнь мануфактур-советника, нужно быть добросовестными и рассмотреть все возможные варианты.

– Перед тем как идти дальше, хотел бы спросить одну вещь, – осторожно проговорил Морозов. – Вы ведь, наверное, берете солидный гонорар за свои услуги?

– Можете даже не сомневаться, – Нестор Васильевич неожиданно развеселился.

Так же осторожно Морозов осведомился, сколько же именно он возьмет.

– А вам не все равно? – усмехнулся статский советник. – Выбора у вас нет: или погибнуть, или заплатить столько, сколько я спрошу.

Савва Тимофеевич кивнул – это верно, однако если господин Загорский запросит, например, миллион…

– Я не запрошу миллиона, – перебил его Нестор Васильевич. – Сколько вы платили большевикам?

– 20 тысяч в год, – отвечал Морозов с некоторой запинкой.

Вот и ему заплатит столько же. Только не за год, а сразу. Савва Тимофеевич кивнул: это справедливо. Сколько же составит аванс?

– Никакого аванса, – отвечал Загорский решительно, – я возьму всю сумму целиком. Но возьму только после того, как дело будет завершено и опасность минует. Я, видите ли, человек добросовестный, и, когда вас убьют, мне будет неприятно думать, что я взял деньги за дело, которого не смог исполнить.

Морозов от изумления только рот открыл.

– Вы сказали, когда меня убьют… Так, значит, вы полагаете, что меня все-таки убьют?

– Всенепременно, и весьма жестоко притом, – спокойно отвечал статский советник. – И все потому, что вы не желаете быть со мной до конца откровенным и скрываете от меня что-то важное.

– Что же важное могу я скрывать? – развел руками Морозов с совершенно невинным видом.

Загорский отвечал, что он этого знать не может. Однако штатский, который носит с собой пистолет, очевидно, не в ладах с окружающей действительностью. Савва Тимофеевич изумился: как Нестор Васильевич узнал о пистолете?

– Ничего нет проще, – нетерпеливо отвечал статский советник. – Вы все время бросаете взгляды по сторонам и, сами того не сознавая, незаметно касаетесь кармана рукой. Если бы вы были чуть победнее, я бы заподозрил, что у вас в пиджаке бумажник. Однако вы человек, я бы сказал, нечеловечески богатый, и потеря бумажника вас беспокоить не должна. А вот к оружию вы непривычны, оно вас будоражит и отвлекает на себя часть вашего внимания. Итак, расскажите мне обо всем, что может служить источником хоть какой-то, пусть даже самой призрачной для вас опасности.

Морозов несколько секунд глядел на Загорского, потом кивнул.

– Вы позволите и мне промочить горло? – спросил он, берясь за бокал.

– Ну, если вы заплатите за обед… – пожал плечами Загорский.

Савва Тимофеевич неуверенно засмеялся. Все-таки его высокородие удивительный господин. Только что он решил не брать многотысячного аванса и тут же требует, чтобы было оплачено копеечное вино. Нестор Васильевич отвечал, что вино вовсе не копеечное, это красное бордо, которое идет по три рубля за бутылку. А впрочем, мануфактур-советник прав, и ему совершенно все равно, кто заплатит за обед, просто он хотел ободрить Савву Тимофеевича: наверняка тот привык платить за все обеды, которые проходят при его участии. Зачем же лишать его такого удовольствия в этот раз?

Морозов улыбнулся, с неожиданной симпатией глядя на статского советника.

– У вас, господин Загорский, отменное чувство юмора. С вами приятно иметь дело. Пожалуй, я согласен на все ваши условия и расскажу обо всем, что только может вам помочь.

Он откашлялся и отпил немного вина.

– Это был конец 1897 года. Общественная деятельность мне наскучила, я совершенно охладел к жене и искал, что называется, интеллигентную содержанку…