Читать книгу Франсуа и Мальвази. III том - Анри Коломон - Страница 23

* * *

День следующий выдался с самого утра пасмурным и преддождливым. Лежа в постели ему даже не хотелось вставать, хоть и очень неловко себя чувствовал на узкой постели под одеялом среди стеллажей книг. Они были высоки, темны и зажимали кабинет до вида узкого коридора, кончавшегося к счастью дверью. Потому что, если бы двери не было, дальше бы шла библиотечная зала, заглядывавшая бы сюда не стеллажом, а книжным хребтом до самого потолка, отчего бы ночевавшему внизу было бы абсолютно неуютно от этого и от единения с захожим местом.

…Но нужно было вставать и убираться отсюда, и из библиотеки вообще, неровен час – сюда могла прийти та самая, встречи с которой он так не желал хотя бы этот один день после вчерашнего. Ей, наверное, уже донесли уже про малыша еще вчера, но вчера он, прикрываясь тем, что его отправили к бассейну, весь день провел там, куда она не могла прийти. Сегодня тоже не нужно было попадаться на глаза.

Амендралехо встал, быстренько оделся и вышел из кабинета. Первое, что ему бросилось в глаза – это выбор между выходом в срединную часть здания, где могли быть люди и его могли окликнуть, и… окном. Окно потянуло его к себе еще и потому, что ему хотелось поглядеть что творится во дворе. Окно глядело на заднюю часть двора и посему Амендралехо, кроме того что небо затянуло матовой пеленой, моментально заметил, что у конюшен происходит работа по снаряжению или, наоборот, разнузданию кареты от коней. По идее, если утром, то карету княжны были должны снаряжать: она никуда вчера не уезжала и это была точно ее карета. Но и приглядевшись он ничего не понял: вроде распрягали, может на время дождя? Куда она собиралась ехать? Нужно было непременно узнать. Невзирая на высоту второго этажа, Амендралехо открыл огромную створку окна и занес ногу на карниз, как вдруг далеко за собой услышал:

– С каких это пор Вам надоело пользоваться дверями, сеньор Амендралехо?

Это была она! Она все видела и понимала. Она поджидала его, когда он встанет с постели прямо здесь в библиотеке. Амендралехо заторможено обернулся и глянул в ту часть залы, в которой за столом сидела княжна Мальвази, которую он не заметил.

– Я очень извиняюсь, что оставил вас без внимания. – с поклоном проговорил Амендралехо. – А что касается окна – я премного прошу Вас не брать это во внимание. Просто захотелось с утра эдак хорошо встряхнуться, ведь кто знает что день грядущий нам готовит?

– Да. Вы это правильно делаете – бодритесь. Я намерена вас отчитать, прежде всего, закройте за собой окно.

– Давайте, я приготовился. – повернулся он от закрытого окна.

– Прекратите немедленно поясничать. И ответьте мне: вы и дальше собираетесь вести себя тем же образом?… Сеньор Амендралехо, мой дом не место для Ваших шашней, вдобавок с дебошем.

– Ва-ау! Шашней каких – Любовных? – если я правильно понимаю это слово. Ва-ау! Как предусмотрительно, что Вы прежде, чем сказать мне такое, приказали мне закрыть за собой окно – я не разбил себе шею. Это же надо в чем меня подозревать! Я догадываюсь с Марселиной? Чистые дружеские отношения так опорочить! Она не удержалась от того, чтобы доставить мне приятное, и вот что вышло!

– Почему сенник оказался весь разваленным?

– Это буйствовал Пакетти так, что чуть меня не отдубасил. Вызовите его – спросите! Но не наказуйте. Я его простил, он просто не то хотел сказать!

– Аха! – тихо произнесла она, подумав за этим, что уезжать нужно ей и она правильно сделала что собралась.

– Сеньор Амендралехо, принесите, пожалуйста, письменный прибор. Мне нужно написать письмо герцогине Неброди.

– Новое? У меня сохранилось старое, если Вы желаете я его принесу и Вам его останется только продолжить…. правда, не будет стихов. Хотя, я за это время сочинил…

– Оставьте, не надо. Герцогине сейчас не до стихов. У нее умер близкий друг – князь Сан-Кальтадо. Я тоже за нее очень расстроена, поэтому попрошу Вас написать то, что я продиктую, пожалуйста, скорописью.

– Ох, сеньора! – вздохнул, уходя Амендралехо. – Хочу очень вас попросить не разглашать о моем умении писать чертиками. Не то может статься это дойдет до ушей епископа Трапанского и его Высокопреосвещенство как в старые средневековые времена сожжет меня на костре.

– Это последний раз, сеньор Амендралехо.

Оттенок прощальности послышался в ее голосе и Амендралехо зашел за дверь, направившись по кабинету в мрачном расположении духа. Он понял: она рвала с тем, что против ее воли зародилось и рвала, может быть, очень безжалостно. Но еще оставалась надежда, что все это не так: ему показалось. Этого не должно было быть!

Он наметил спросить ее об этом и поговорить, но когда он вышел к ней, то все его устремления ушли, соприкоснувшись с холодным видом княжны. Да и то сказать, что она княжна, великосветская княжна, с которой такой бы интим кончился плохо, и возможно даже жестоко, стоило бы ей только высказать свое недовольство окружению сверху.

Амендралехо безразлично писал почти все говоримое, успевая записывать обыкновенной прописью. Затем, когда он все переписал каллиграфическим почерком, подал ей на подпись. А она уже сама заложила листок в пакет и заклеила язычок клеем. По краям этого язычка аккуратно проставила тушевые клеммы знака «S».

С письмом было покончено и ему оказалось следовало то, что он и подозревал, нужно ехать отвезти его, да не куда-нибудь, а на тот конец Сицилии в Рагузу, Сиракузы или Кальтаджироне, в зависимости от того, где будут хоронить князя, и там найти герцогиню. Не было ничего хуже! И как же ему не захотелось отправляться по ее поручению, хотя и это уже давало надеяться: она отменила поездку и посылает его. Только это давало ему силы встать, после некоторого промедления, взять письмо и тронуться к выходу. Собираясь обернуться, чтобы попрощаться или высказать свое неудовольствие, попытаться перепоручить это кому другому, он не знал, но не успел он что-либо сказать и только взглянул на княгиню, как услышал от нее:

– Сеньор Амендралехо, Вы не держите на меня обиды за то что я била Вас плеткой и часто была с вами невежлива? Расстанемся друзьями…

О, это было уже верное расставание навсегда, обдуманное и твердо решенное; против него уже ничего нельзя сделать. Амендралехо уходил с нехорошими предчувствиями, пытаясь разогнать дурноту быстрой ходьбой по коридорам к выходу и к конюшням, скорее разузнать о том, что все же происходит?

Еще издали он видел уносимые чемоданы из багажа кареты. Марселину ему удалось найти внутри самой кареты, наводившей там чистоту и свежесть. Ее ответы на его горячие вопросы не дали прояснения, а еще более затуманили ситуацию. Сеньора княгиня собиралась сегодня куда-то уезжать, но отменила решение когда к ней примчалась Климентина, вся в слезах – сбежал Альбертик вместе со своими друзьями и сейчас неизвестно зачем будут использовать карету: для уезда, или погони. Больше она ничего не могла сказать, хотя и интересовалась конечно же куда Мальвази собралась уезжать?

Что было делать? Оставалось только то, что садиться на коня и поезжать, несмотря на все предчувствия совершаемой трагедии. Фарлэп стоял уже кормленый и поеный. В минуту взнуздав его, Амендралехо подъехал к берейтору справиться о карте дорог. Тот ушел и принес ему через некоторое время рисовку от собственной руки, вполне понятную и удобную для пользования. Держа и рассматривая эту карту сицилийских дорог Амендралехо так же и поезжал верхом. Но не смотрелось ему на карту, его взгляд тянуло к окнам, недалеко от которых он проезжал. Даже капельки дождя, поминутно падавшие на лицо нисколько не отвлекали его от желания увидеть хоть в одном из окон лицо ее, смотрящее на него… Но ничего он так и не заметил, сколько ни вглядывался, и сердце его наполнялось неистерпимой тоской по ней, трагической натуре женщины однолюбицы, опустошенной и закрывшейся от первой любви. Если бы только она хотя бы провожала его взглядом, он бы мог тогда броситься к ней и быть может все изменить, но видно все шло к тому, к чему шло, и ему не в силах было это изменить. Нужно ехать.

Дождик слабее слепого дождя продолжал накрапывать, грозя уничтожить чернильные подробности рисованной карты. Неожиданно на ум пришло прояснение и вместе с этим чувство морального облегчения, быть может он мог еще поймать герцогиню в пути, но самое главное даже заключалось в ином!

Тридцать пять раз по тысяче и будут Орлеанские ворота!