Читать книгу Ва-банк - Анри Шарьер - Страница 3

Через неделю, благодаря рекомендательному письму Проспери, бакалейщика-корсиканца, я устроился на рудник «Ла Мокупия». Следил за работой насосов, откачивающих воду из штолен.

Рудник напоминал угольную шахту. Те же штольни и штреки под землей. Золотые жилы не встречались. Самородки тоже попадались нечасто. Драгоценный металл был сокрыт в твердой горной породе. Ее взрывали динамитом. Большие глыбы разбивали кувалдами. Мерные куски породы загружали в тележки, которые с помощью подъемников подавались на поверхность. Затем порода обрабатывалась в дробилках и превращалась в порошок мельче речного песка. Порошок смешивали с водой и получали текучую массу, которая закачивалась насосами в огромные баки, не уступающие по величине резервуарам на нефтеперерабатывающих заводах. В баки добавлялся цианид. Золото растворялось, образуя более тяжелую суспензию, и осаждалось на дне. Затем жидкий осадок подвергали нагреву, в результате чего цианид испарялся, а выпавшие золотые крупинки задерживались гребенками фильтров. Эти фильтры – точная копия расчесок для волос. Золотой песок собирался и переплавлялся в слитки. Качество получаемого таким образом золота строго контролировалось, проба на чистоту должна была соответствовать двадцати четырем каратам. Слитки отправлялись на склад, где они находились под строгой охраной. Кто же их охранял? Я долго не мог прийти в себя! Не кто иной, как бывший каторжник Симон, напарник Большого Шарло по побегу.

После работы я решил поглазеть на это чудо: отправился на склад и не поверил своим глазам. Внушительный штабель золотых слитков был аккуратно выложен заботливыми руками Симона. А само хранилище какое-то несерьезное: простая камера из бетона, никакой спецарматуры, стены не толще обычных, деревянная дверь.

– Как дела, Симон?

– Порядок. А твои как, Папи? Хорошо тебе у Шарло?

– Не то слово.

– Я не знал, что ты в Эль-Дорадо, а то постарался бы вызволить тебя оттуда.

– Спасибо на добром слове. Скажи-ка, ты нашел здесь свое счастье?

– Видишь ли, у меня здесь дом. Не такой большой, как у Шарло, но кирпичный. Сам построил. Молодая ласковая жена. Две дочурки. Когда захочешь, приходи к нам. Мой дом – твой дом. Шарло сказал мне, что твой друг болен. Моя жена умеет делать уколы. Если надо, обращайся без всякого стеснения.

Мы разговорились. Симон был безумно счастлив. Не вспомнил и не заикнулся ни о Франции, ни о Монмартре, где он, кстати, долго жил. Совсем как Шарло! Прошлое для него не существовало – только настоящее: жена, дом, дети. Зарабатывал он двадцать боливаров в день. Хорошо, что куры неслись, – омлет всегда на столе. Выводились цыплята – опять же мясо на кухне и доход от продажи. А просто так, на двадцать боливаров в день, Симон, конечно, далеко бы не уехал. Да еще с семьей!

Я уставился на эту груду золота, так небрежно хранящуюся за деревянной дверью и четырьмя стенами толщиной тридцать сантиметров. Пару раз подцепить ее фомкой – и дверь бесшумно откроется. Золотишко нынче по три с половиной боливара за грамм, или тридцать пять долларов за унцию. Его тут прилично: потянет на три с половиной миллиона боливаров, или миллион долларов. Фантастическое богатство! Стоит только протянуть руку! Спереть его как дважды два – просто детская забава.

– Хороша поленница! А слитки-то как уложены – красота, да и только! Правда, Папийон?

– Лучше бы ее развалить да хорошенько припрятать. Богатство несметное!

– Может, и так, но золото не наше. Оно священно, потому что мне его доверили.

– Доверили тебе, но не мне. Веришь, просто руки чешутся, когда видишь такую гору. Лежит себе без присмотра.

– Не без присмотра – я ее охраняю.

– Может быть. Но ты же здесь не круглые сутки?

– Нет, только с шести вечера до шести утра. А днем другой сторож. Да ты должен его знать: это Александр, что проходил по делу о фальшивых почтовых переводах.

– А! Знаю. Ладно. Пойду. Пока, Симон. Привет семье.

– Ты навестишь нас?

– С удовольствием. Чао!

И я быстро ушел, вернее, убежал прочь от этого места. Прочь от соблазна. Невероятно! Тут хочешь не хочешь, а украдешь! В администрации рудника сидят какие-то чудаки. Плохо, ох плохо лежит золотишко! Просто диву даешься, как оно еще лежит. Такое сокровище – и под охраной двух первоклассных мошенников! Да уж, чего только не насмотрелся на своем веку, а такого не видел!

Я не спеша поднимался вверх по извилистой тропинке, ведущей к деревне. «Замок» Шарло стоял в самом конце тропинки. Я плелся нога за ногу. День был тяжелый: восемь часов, да во второй штольне даже при работающих вентиляторах воздуха не хватало. Влажно и душно. Раза три или четыре останавливались насосы. Пришлось переналаживать и вновь запускать. Сейчас полдевятого, а под землю я спустился в полдень. Заработал восемнадцать боливаров. Для простого трудяги совсем неплохо. Килограмм мяса стоит два с полтиной, кофе – два боливара, сахар – семьдесят сентимо. Недороги и овощи, рис – полболивара за кило, столько же фасоль. Прожить можно, и довольно дешево. Все это так. Но хватит ли у меня ума принять такую жизнь?

И вот, взбираясь по каменистой тропинке без всякого труда благодаря подбитым гвоздями ботинкам, полученным на руднике, я, хоть и старался не думать об этом, вновь видел миллион долларов в золотых слитках, который так и просится в руки какого-нибудь смельчака. Застать Симона врасплох – пара пустяков, особенно ночью. Подойти сзади и угостить хлороформом, чтобы не узнал тебя. И дело в шляпе. Безответственность и халатность администрации потрясающи: Симону оставляют даже ключ от хранилища, чтоб он мог там укрыться, если пойдет дождь. Верх идиотизма! Остается только вывезти двести слитков с рудника. Подогнать грузовик или телегу – в общем, что попадется. Надо заранее подготовить в лесу вдоль дороги несколько тайников. Слитки можно будет спрятать партиями – скажем, в каждом тайнике по сто килограммов. Если подвернется грузовик, то после разгрузки можно отогнать его подальше к реке, где поглубже, да и пустить на дно. А если телега? В деревне телег полно. С лошадью, правда, труднее, но и ее найти можно. С восьми вечера до шести утра, да если ночка выдастся с проливным дождем, дело можно будет провернуть запросто, еще и вернуться домой и завалиться спать как ни в чем не бывало.

С мыслями о том, как я, обтяпав дельце, уже тихо скользнул под простыню на широкой кровати Шарло, я незаметно для себя очутился на освещенной огнями деревенской площади.

– Buenos noches, Francés,[11] – приветствовала меня группа мужчин из бара.

– Добрый вечер. И всем спокойной ночи.

– Посиди с нами немного. Выпей холодненького пивка, сделай милость.

Отказаться было бы невежливо. Я принял приглашение. И вот я уже сидел среди этих добрых людей, в основном шахтеров. Они хотели знать, как я живу, нашел ли себе жену, хорошо ли Кончита ухаживает за Пиколино, не нуждаюсь ли в деньгах на лекарства и прочие расходы. Эти великодушные и неожиданные предложения постепенно возвращали меня к действительности. Один старатель предложил мне, если я пожелаю, отправиться с ним. Ну это в том случае, если мне не нравится рудник и я не хочу там работать.

– Будет потяжелей, но и заработаем больше. И потом есть шанс разбогатеть за один день.

Я поблагодарил их всех и собрался выставить ответное угощение.

– Нет, француз, ты наш гость. Как-нибудь после, когда станешь богачом. Храни тебя Господь!

И вот я снова шагал по дороге к «замку». Да, легко стать честным и скромным среди этих людей, которые довольствуются малым, счастливы без видимой причины, принимают человека, не интересуясь, кто он и откуда.

Дома меня встретила Кончита. Она была одна. Шарло работал на руднике. Когда я уходил оттуда, он как раз пришел. Кончита – само веселье и доброта. Она подала мне тапочки, чтобы ноги отдохнули от тяжелых ботинок.

– Твой друг спит. Он хорошо поел. А я написала письмо в больницу с просьбой принять его и отнесла на почту. Больница совсем недалеко от нашей деревни – в небольшом городке Тумерено.

Я поблагодарил ее и принялся за дожидавшийся меня горячий ужин. Кончита ухаживала за мной просто и весело, по-семейному, и это снимало внутреннее напряжение, оставшееся от соблазнительной тонны золота, и настраивало меня на спокойный лад. Открылась дверь.

– Всем добрый вечер!

В комнату непринужденно вошли две молодые девушки.

– Добрый вечер, – ответила Кончита. – Папийон, это мои подруги.

Одна из них оказалась высокой и стройной брюнеткой по имени Грасьела. У нее была ярко выраженная цыганская внешность. Другую звали Мерседес. Ее дед был немец, потому и кожа у нее белая, а волосы белокурые и очень тонкие. У Грасьелы были черные глаза андалузки со жгучим блеском тропиков, а у Мерседес – зеленые, вдруг напомнившие мне о Лали, индианке из племени гуахира. Лали… Что стало с Лали и ее сестрой Заремой? Не попытаться ли разыскать их, раз я вернулся в Венесуэлу? Сейчас тысяча девятьсот сорок пятый год, с тех пор прошло двенадцать лет. События тех дней отошли в прошлое, но при мысли о двух прелестных созданиях сердце сжимается от боли. Много воды утекло… В их жизни наверняка произошли перемены. Честно говоря, я не имею права вносить сумятицу в их новую жизнь.

– Твои подруги прелесть, Кончита! Спасибо, что познакомила.

Я понимал, что обе девушки свободны и ни с кем не помолвлены. Вечер в приятной компании пролетел незаметно. Мы с Кончитой проводили их до конца деревни, и всю дорогу они висели у меня на руках. На обратном пути Кончита сообщила, что я понравился и той и другой.

– А тебе какая нравится? – поинтересовалась она.

– Обе очаровательны, Кончита, но я не хочу никаких осложнений.

– Ты называешь это осложнением? Заниматься любовью – все равно что есть и пить. А ты можешь жить так, чтобы не пить и не есть? Я, когда не занимаюсь любовью, хожу совершенно больная, хотя мне уже двадцать два. А каково им в шестнадцать и семнадцать? Если их лишить этой радости, они умрут.

– А как отнесутся к этому их родители?

Тут она пересказала мне все то, о чем говорил Хосе: девушки ее страны любят быть любимыми. Не раздумывая, они без остатка отдаются тому мужчине, который им нравится. И не требуют взамен ничего, кроме экстаза любви.

– Понимаю тебя, милая Кончита. Я, как и любой мужчина, не прочь поиграть в любовь. Только предупреди своих подруг, что эта игра ни к чему меня не обязывает. Главное – предупредить, а там их дело.

Боже, нелегко вырваться из такой среды! Шарло, Симон, Александр и многие другие были буквально очарованы ею. Теперь я понимаю, почему они до самозабвения счастливы среди этого веселого и щедрого народа, так не похожего на наш. С этими мыслями я отправился спать.

– Вставай, Папи, уже десять часов! К тебе пришли.

– Доброе утро, мсье.

Человек лет пятидесяти с пробивающейся в волосах сединой, без головного убора, с открытым взглядом больших глаз, над которыми нависают густые брови, протянул мне руку.

– Я доктор Бугра.[12] Пришел сюда, узнав, что один из вас болен. Я видел вашего друга. Ему смогут помочь только в госпитале в Каракасе. Будет трудно его вылечить.

– Давайте перекусим, доктор, – предложил Шарло.

– С удовольствием. Благодарю.

Подали вино. Отпивая небольшими глотками из своего стакана, Бугра обратился ко мне:

– Что расскажешь о себе, Папийон?

– Да что сказать, доктор? Делаю первые шаги. Словно новорожденный. Вернее, будто сбитый с толку подросток. Я совершенно не представляю себе, какой дорогой идти.

– Дорога простая. Посмотри хорошенько вокруг себя – и увидишь. За исключением одного-двух человек, все наши старые товарищи выбрали правильный путь. Я в Венесуэле с двадцать восьмого года. И никто из бывших моих знакомых каторжников не совершил здесь ни одного преступления. Почти все женаты, имеют детей, живут честно и приняты обществом. Забыли свое прошлое настолько, что некоторые не смогут тебе толком рассказать, за что именно их осудили. Прошлое для них смутно, осталось далеко позади, похоронено в дымке былого. Словом, быльем поросло и плевать на него.

– Со мной несколько иначе, доктор. Кое-кто мне крепко задолжал. Список должников довольно длинный. Упрятать в тюрьму невиновного! Тринадцать лет борьбы и страданий! А чтобы получить по счету, мне надо вернуться во Францию. Для этого потребуются большие деньги. Простому рабочему не собрать такой суммы, чтобы хватило съездить туда и обратно. И еще неизвестно, вернешься ли назад. Само собой разумеется, исполнение задуманного тоже потребует расходов. Да и потом, закончить свои дни в какой-то забытой Богом дыре?.. Меня привлекает Каракас.

– Думаешь, среди нас ты один такой, у кого имеются счеты? Послушай-ка, я расскажу тебе об одном парне, которого знаю. Его звали Жорж Дюбуа. Он рос в трущобах квартала Ла-Виллет. Отец-алкоголик частенько попадал в психлечебницу, когда ему виделись черти. У матери на руках шестеро детей, и от жуткой бедности она шаталась по арабским барам своего квартала. С восьми лет Жожо, так его прозвали, прошел путь от воспитательного до исправительного учреждения. Он начал с воровства фруктов из мелких лавчонок. Несколько раз попадался. Отсидел два-три срока в патронажных заведениях аббата Ролле, а в двенадцать угодил в исправительный дом жесткого режима. Надо ли тебе говорить, что, оказавшись в четырнадцать лет среди восемнадцатилетних, ему пришлось защищать свою задницу. Поскольку силенок у него не хватало, требовалось обзавестись единственным средством самозащиты – оружием. Удар в живот одному из главарей юных гомиков – и администрация отправила его в самую строгую колонию для неисправимых в Эссе. Представь себе, там он должен был находиться до тех пор, пока ему не исполнится двадцать один год! Короче, он вошел в этот круг в восемь, а в девятнадцать его освободили. Но на руки выдали предписание явиться немедленно на призывной пункт для отправки в один из штрафных батальонов в Африке. С таким прошлым он не имел права служить в регулярных войсках. Сунули ему на дорогу немного деньжат – и с приветом! На беду, у парня оказалась душа. Сердце еще не успело зачерстветь до конца. На станции ему на глаза попался вагон с табличкой «Париж». И тут словно пружину отпустили. Не раздумывая, он вскочил в поезд и прибыл в Париж. Когда он вышел из здания вокзала, шел дождь. Укрывшись под навесом, парень начал размышлять, как добраться до Ла-Виллет. Под этим же навесом стояла девушка, она тоже пряталась от дождя. В ее взгляде он почувствовал теплоту и участие. Все, что он знал о женщинах, ограничивалось его собственным небольшим опытом с одной толстушкой, женой старшего надзирателя из Эсса, да байками старших товарищей по исправительному дому. На него никто и никогда не смотрел так, как эта девушка. И они разговорились.

– Откуда приехал?

– Из провинции.

– Ты мне нравишься. Почему бы нам не отправиться в отель? Я буду ласковой, и там тепло.

Жожо разволновался. Девчонка показалась ему очаровательной. Да еще положила свою нежную руку на его руку. Для парня встреча с любовью представлялась потрясающе ярким событием. Девушка была юной и страстной. Устав от любовных утех, они сели на кровати и закурили. Девчонка спросила:

– Ты первый раз спишь с женщиной?

– Да, – признался он.

– Почему так долго ждал?

– Сидел в тюрьме для малолеток.

– Долго?

– Очень долго.

– Я тоже была в приюте. Но бежала оттуда.

– Сколько тебе лет? – спросил Жожо.

– Шестнадцать.

– Из каких мест?

– Из Ла-Виллет.

– Какая улица?

– Улица Руан.

Жожо тоже оттуда. Ему становится страшно от мелькнувшей мысли.

– Как тебя зовут? – вскричал он.

– Жинетта Дюбуа.

Она оказалась его сестрой. Потрясенные, они разрыдались от стыда и горя. Потом каждый рассказал о своих злоключениях. Жинетта и другие сестры вели такую же жизнь, как и он сам: воспитательные дома и исправительные учреждения. Мать только что вышла из лечебницы. Старшая сестра работала в борделе для арабов в Ла-Виллет. Они решили ее навестить.

Только вышли из отеля, как навстречу им попался хряк в полицейской форме.

Он тут же заорал на девчонку:

– Разве я тебе, маленькая сучка, не говорил, чтоб ты не шлялась на моем участке и не приставала к мужчинам? – И полицейский грозно двинулся на них. – На этот раз придется тебя задержать, грязная шлюха!

Жожо не мог этого вынести. После всего, что случилось, парень не ведал, что творил. Он выхватил нож с несколькими лезвиями, купленный им накануне для армейских нужд, и всадил его прямо в грудь стража порядка. Жожо арестовали. Двенадцать «компетентных» присяжных приговорили его к смерти, но президент республики помиловал, и парня отправили на каторгу.

Затем он бежал, Папийон, и живет сейчас в большом портовом городе Кумана. Он сапожник, женат, у него девять детей. Все сыты, обуты, одеты и ходят в школу. А один из старших уже год как учится в университете. Каждый раз, проезжая через Куману, я заглядываю к нему. Хороший пример, правда? Поверь мне, у него тоже были свои счеты с обществом. Как видишь, Папийон, ты не исключение. У многих из нас имелись причины для мести. Насколько я знаю, никто не покинул эту страну ради сведения счетов. Я верю в тебя, Папийон. Если тебя привлекает Каракас, перебирайся туда. Но я надеюсь, что ты сумеешь влиться в современную жизнь, не оступишься и не попадешь в ловушку.

Бугра ушел уже поздно вечером. Я был взволнован встречей с ним. Почему он произвел на меня такое впечатление? Догадаться не трудно! Все эти первые дни на свободе я встречался с каторжниками, счастливыми и приспособившимися к новым условиям. Но в их жизни не было ничего необычного. Они довольствовались своим скромным уделом рабочего или крестьянина. Бугра же был не чета им. Впервые мне встретился бывший зэк. Каторжник, ставший господином. Вот что задело меня за живое. А буду ли господином я? Сумею ли им стать? Для врача это просто. Для меня намного труднее. Но я уверен: придет день, и я тоже стану господином, хотя пока еще не знаю как.

* * *

Сидя на скамейке в глубине штольни номер одиннадцать, я наблюдал за работой насосов. Сегодня они не доставляли мне хлопот. Под ритмичное гудение двигателя я повторял про себя слова Бугра: «Я верю в тебя, Папийон! Берегись городских ловушек и соблазнов». В том, что в городе их хватает, нет никаких сомнений. Но трудно сразу переменить образ мыслей. Доказательства? Не далее как вчера вид золотохранилища меня буквально потряс. Всего две недели на свободе, а я, ослепленный несметным богатством, что так и просится в руки, уже обдумывал план по овладению им. В глубине души я еще не до конца решился оставить в покое эти слитки.

В голове роились бессвязные мысли. «Я верю в тебя, Папийон». Но разве я могу жить жизнью моих товарищей? Не думаю. В конце концов, есть много других способов честно зарабатывать деньги. Я не обязан принимать жизнь в таких узких рамках. Это не для меня. Я могу продолжить авантюрную стезю: заделаюсь старателем – буду искать золото, алмазы… Могу уйти в буш и выйду из него в один прекрасный день с кругленькой суммой, которая обеспечит мне достойное существование.

Чувствую, нелегко будет отклониться от курса на риск и приключения. И все же по здравом размышлении, несмотря на весь соблазн, исходящий от этой груды золота, ты не должен так поступать, не можешь и не имеешь права. Миллион долларов… Папи, и ты еще сомневаешься? Дело-то в шляпе! Все как на блюдечке – должно выгореть. Дело-то уже сделано, еще и не начавшись. И не может сорваться. Да! Вот это соблазн! Боже! Они не имеют права совать под нос мошеннику гору золота, почти без присмотра, да еще при этом говорить: «Трогать нельзя». Десятой части хватило бы на осуществление задуманного, включая месть. Всего того, о чем мечтал долгие тысячи часов в подземелье.

В восемь часов клеть подняла меня на поверхность. Я сделал небольшой крюк, чтобы не проходить мимо склада. Чем меньше видишь, тем лучше. Я быстро поднялся вверх по тропинке к дому. Проходя через деревню, я приветствовал всех встречных. Извинялся перед теми, кто хотел меня остановить, под предлогом, что спешу. Кончита ждала меня, такая же черная и веселая, как всегда.

– Все в порядке, Папийон? Шарло сказал, чтобы я угостила тебя вином перед обедом. Он говорит, что у него такое впечатление, будто у тебя не все хорошо… Что случилось, Папи? Ты можешь открыться мне, жене твоего друга. Хочешь, я позову Грасьелу? Или Мерседес, если она тебе больше нравится? Будет неплохо, как ты считаешь?

– Кончита, черная жемчужинка Кальяо, ты чудо. Шарло тебя обожает, и я его понимаю! Может, ты и права. Для душевного равновесия надо, чтобы рядом со мной была женщина.

– Вот это верно. А Шарло думает иначе.

– Что-то не пойму, объясни.

– Я говорю, что тебе нужно, чтобы ты любил и тебя любили. А он говорит, что надо подождать. Не время еще класть тебе девушку в постель. У тебя совсем другое.

– Что – другое?

Она замолчала в нерешительности, но затем выпалила:

– Боюсь, ты расскажешь Шарло. Он влепит мне пару пощечин.

– Обещаю молчать.

– Ладно. Шарло говорит, что ты не создан для такой жизни, какую ведет здесь он и другие французы.

– А еще что? Продолжай, выкладывай все, Кончита.

– И еще он говорит, будто ты считаешь, что на руднике без дела валяется груда золота и что ты можешь найти ему лучшее применение. Вот что он говорит! А еще – что ты не из тех, кто может себе отказывать, и что ты хочешь кому-то отомстить, а для того и другого нужна уйма денег.

Я взглянул ей прямо в глаза:

– Ну, Кончита, твой Шарло попал пальцем в небо! А вот ты права. Мое будущее кажется мне абсолютно безоблачным. Ты угадала: мне действительно нужна женщина, которую я буду любить. Я не осмеливался сказать об этом, потому что немного робею.

– Что-то мне не верится, Папийон!

– Ну хорошо! Веди сюда блондинку, сама убедишься, как я буду рад, когда со мной рядом окажется любимая.

– Иду сию же минуту.

Она ушла в комнату, чтобы переодеться.

– Вот уж Мерседес обрадуется! – донесся ее крик.

Тут раздался стук в дверь.

– Войдите! – крикнула Кончита.

Дверь открылась, и я увидел на пороге Марию, немного смущенную.

– Это ты, Мария? В такой час? Какой приятный сюрприз! Кончита, разреши мне представить тебе Марию. Эта девушка приютила меня в своем доме, когда мы с Пиколино приехали в Кальяо.

– Дай я тебя поцелую, – обратилась к ней Кончита. – И правда, ты красивая, как и говорил Папийон.

– Какой Папийон?

– Это я – Энрике, или Папийон, что одно и то же. Садись со мной рядом на диван и рассказывай.

Кончита лукаво улыбнулась и сказала:

– Думаю, мне незачем куда-то ходить.

Мария осталась на ночь. В ее любви еще сквозила робость, она дрожала всем телом от малейшего прикосновения и ласки. Я был ее первым мужчиной. Теперь она спала. Чтобы ее не беспокоил резкий свет лампочки, я зажег две свечи. Они почти догорели. В их слабом мерцании красота молодого тела проступала еще явственнее и было видно, что девичьи груди еще несли печать наших ласк. Я осторожно поднялся. Хотел подогреть немного кофе и посмотреть на часы. Четыре часа. Нечаянно я уронил кастрюльку и разбудил Кончиту. Она вышла из комнаты в халате.

– Ты хочешь кофе?

– Да.

– Для тебя одного, разумеется. Она, поди, спит без задних ног с ангелами, с которыми ты ее познакомил.

– Ты дока в этом деле, Кончита.

– В жилах моего народа течет огонь. В этом ты сам должен был убедиться сегодня ночью. Мария наполовину индианка, на четверть негритянка, а в остальном испанка. Если уж ты такой смесью недоволен, тогда можешь идти и вешаться, – добавила она смеясь.

Великолепное солнце уже поднялось высоко и приветствовало пробуждение Марии. Я отнес ей кофе в постель и не смог удержаться от вопроса:

– А дома не беспокоятся о твоем отсутствии?

– Сестры знали, что я пошла сюда. Значит, отец узнал об этом часом позже. Ты не прогонишь меня сегодня?

– Как можно, милая! Я сказал только, что не хочу обзаводиться своим домом. Но это совсем не значит, что я хочу прогнать тебя. Это совершенно разные вещи. Оставайся столько, сколько тебе захочется.

Приближался полдень. Я должен был отправляться на рудник. Мария решила съездить домой на попутной машине, а вечером вернуться.

– Ну, приятель, вижу: сам нашел девчонку! То, что надо! Лакомый кусочек. Поздравляю, старина!

Шарло произнес это по-французски, стоя на пороге комнаты в пижаме. И добавил, что, поскольку завтра воскресенье, не мешало бы спрыснуть мою женитьбу. На том и порешили.

– Мария, скажи отцу и сестрам, чтобы приходили к нам в воскресенье. Все вместе и отпразднуем. А сама приходи, когда захочешь. Будь здесь как дома. Счастливо поработать, Папи! Обрати внимание на третий насос. А после работы к Симону заходить необязательно. Не стоит заглядываться на его барахло, которое он стережет из рук вон плохо. Когда сам не видишь такого безобразия, то и на душе легче.

– Ах ты, старый плут! Ладно, не пойду к Симону, не беспокойся, дружище. Чао!

Мы с Марией прошлись по деревне в обнимку, чтобы местные девчонки видели и знали, что она моя жена.

Насосы работали отлично, даже третий не барахлил. Но ни горячий воздух, ни влажность, ни тарахтение двигателя не мешали мне думать о Шарло. Он понял; от него не скроешь, почему я хожу задумчивый. Старый плут быстро догадался, что всему виной груда золота. Симон наверняка передал ему наш разговор. Настоящие друзья! Теперь они рады-радешеньки, что я обзавелся женщиной! Надеются, что с таким подарком милостивого Господа я забуду блеск золотых слитков.

Чем больше я об этом думал, тем яснее вырисовывалась создавшаяся ситуация. В последнее время ребята вели честную жизнь и держались безупречно. Но, несмотря на то что жили они так же, как и прочие обыватели, они не забыли правил преступного мира: не выдавать никого полиции, даже если догадываешься о том, что замышляется преступление, пусть даже тебе самому грозят при этом крупные неприятности. В случае удачного ограбления первыми заметут сторожей – Симона и Александра. Шарло тоже достанется. Впрочем, заметут всех бывших каторжников, всех без исключения. И тогда прости-прощай покой и воля, дом и огород, жена и ребятишки, куры, козы и поросята. Я прекрасно понимал, что бывшие каторжники дрожат не за себя, а за свой очаг, который, как они считали, я собирался разрушить. «Не дай бог, если он наделает нам хлопот», – должно быть, думали они. Я представлял себе, как они проводят маленький военный совет в узком кругу. Интересно, как они поставили вопрос и как его разрешили?

Я принял решение. Вечером зайду к Симону и приглашу его с семьей ко мне на торжество. Пусть передаст Александру, что если завтра он тоже сможет прийти, то милости просим. Надо им всем дать понять, что мне ничего, кроме Марии, не надо.

Клеть подняла меня наверх. Я встретил Шарло, собравшегося спускаться в шахту, и спросил:

– Надеюсь, праздник не отменяется?

– Да ты что, Папийон! Ни в коем случае!

– Я приглашу Симона с семьей. И Александра, если он сможет прийти.

Ох и хитрец же старина Шарло! Посмотрев на меня, он бросил как бы мимоходом:

– А что, неплохая мысль!

Не говоря больше ни слова, он вошел в клеть и спустился туда, откуда я только что поднялся. Я заглянул к Симону на склад.

– Порядок, Симон?

– Порядок.

– Зашел поздороваться. Это во-первых. А еще пригласить тебя отобедать с нами в воскресенье. Приходи вместе с семьей.

– Охотно. А что ты отмечаешь? Освобождение?

– Нет, женюсь. Нашел себе женщину. Мария из Кальяо, дочь Хосе.

– Поздравляю от души. Будь счастлив, дружище! Искренне желаю тебе этого.

Он крепко пожал мне руку, и я ушел. На полпути наткнулся на Марию. Она шла вниз по тропинке мне навстречу. Обнявшись, мы направились вверх, к нашему «замку». Отец и сестры собирались подъехать на следующий день к десяти утра, чтобы помочь приготовить стол.

– Тем лучше, потому что нас соберется больше, чем мы предполагали. Что сказал тебе отец?

– Он сказал: «Будь счастлива, дочь. Но не строй иллюзий на будущее. Чтобы узнать человека, мне достаточно на него взглянуть. Твой избранник – хороший человек, но он здесь долго не задержится. Он не из тех, кто довольствуется нашей простой жизнью».

– А ты что ответила?

– Что сделаю все, чтобы удержать тебя как можно дольше.

– Дай я тебя поцелую. Мария, ты добрая душа. Поживем пока, а будущее само решит, как быть дальше.

После легкого ужина мы легли спать. Утром надо было встать пораньше – помочь Кончите резать кроликов, печь большой пирог, покупать вино и кое-что по мелочам. Эта ночь была еще более страстной по сравнению с первой и намного прекраснее. У Марии действительно в жилах тек огонь. Очень скоро она овладела искусством вызывать желание и продлевать удовольствие, которое ей довелось познать. Мы предавались любви с таким упоением, что так и уснули в объятиях друг друга.

Наступило воскресенье. Праздник удался на славу. Хосе поздравил нас и пожелал взаимной любви в супружестве, а сестры что-то шептали Марии на ухо. Очевидно, их мучило любопытство. Симон пришел со своей милой семьей. Александр тоже был: подыскал себе замену на работе. У Александра была очаровательная жена, ее сопровождали опрятно одетые дети – мальчик и девочка. Кролики получились вкусные – просто пальчики оближешь. Огромный пирог в виде сердца на столе долго не задержался. Мы даже потанцевали под патефон и радио. А старик-каторжник, один из гостей, сыграл нам на аккордеоне все мелодии из оперетты «Продавец птиц» двадцатилетней давности.

Выпив несколько рюмок ликера после кофе, я напустился на старых жуликов по-французски:

– Ребята, как вы могли подумать, что я собираюсь что-то провернуть?!

– Брось, приятель, – начал Шарло. – Мы бы тебе не сказали ни слова, если б ты сам не заговорил об этом. А то, что ты замыслил спереть кучу золота, – ясно как божий день. Разве не так? Признайся, Папийон.

– Вы знаете, что я на протяжении тринадцати лет вынашиваю план мести. Помножьте эти тринадцать на триста шестьдесят пять дней, да на двадцать четыре часа, да каждый час на шестьдесят минут, и вы все равно не получите то число раз, которое я клялся расквитаться за все мои страдания. И вот я увидел эту груду золота прямо под носом. Конечно, я задумал провернуть дельце.

– И что потом? – спросил Симон.

– А потом я обмозговал ситуацию со всех сторон, и мне стало стыдно. Я же замахнулся на ваше благополучие и мог бы погубить вас всех и пустить на ветер все, что создано вашими руками. Я понял, что ваше благополучие, ваше счастье, которое я тоже надеюсь когда-нибудь обрести, стоит больше любого богатства. Поэтому я отказался от такого соблазна. Не надо мне никакого золота. Даю вам слово, я не совершу здесь ничего подобного.

– Браво! – радостно вскричал Шарло. – Теперь мы можем спать спокойно. Ни в одном из нас не сидит бес соблазна! Да здравствует Папийон! Да здравствует Мария! Да здравствует любовь и свобода! Да здравствует мудрость и порядочность! Мы были крутыми ребятами – крутыми и останемся. Но только для этих свиней-фараонов! Теперь Папийон с нами. Мы все будем жить в мире и согласии.

* * *

Прошло уже шесть месяцев, как я здесь. Шарло оказался прав: в день своего торжества я выиграл первую битву против соблазна совершить дурное дело. С тех пор как я бежал с каторги, меня все дальше и дальше относило от сточной канавы. Благодаря друзьям я одержал крупную победу над самим собой: начисто отказался от мысли прибрать к рукам миллион долларов. Что же я получил взамен? Ясно одно: впредь будет весьма непросто подбить меня на подобный поступок. А отвергнув такую добычу – целое состояние! – я уже не смогу с легкостью переменить установившийся образ мыслей. Правда, где-то в глубине души я был не совсем в ладах с самим собой. Деньги нужно добывать другим путем. Только не воровством! Для поездки в Париж, чтобы свести счеты, требовалась все-таки порядочная сумма. Много-много денег!

Бум-бом, бум-бом, бум-бом! Насосы беспрерывно откачивали воду, просачивающуюся в штольни. Жара стояла несусветная. Просто небывалая. Восемь часов ежедневно я проводил под землей. Теперь я работал с четырех утра до полудня. Сегодня после работы мне предстояло съездить к Марии в Кальяо. Пиколино жил там уже целый месяц. Так было удобнее для врача. Он навещал его каждый день. Пиколино обеспечивали хороший уход: Мария и сестры старались изо всех сил. Надо было повидаться с приятелем, да и к Марии тоже тянуло. Мы с ней не виделись уже неделю. Я чувствовал потребность в ее близости и морально, и физически. На попутном грузовике я добрался до Кальяо.

Шел проливной дождь, когда я ступил на крыльцо дома. Был час дня. Все, кроме Марии, сидели за столом. Она встретила меня у двери:

– Почему ты так долго не приезжал? Целую неделю! Промок до нитки! Ну, иди переоденься сначала.

Она увела меня в комнату, раздела и вытерла насухо большим полотенцем.

– Ложись в кровать, – потребовала она.

Мы предавались любви, нисколько не заботясь о том, что за дверью, в другой комнате, нас с нетерпением ждали остальные. Заснули как убитые. И только ближе к вечеру нас осторожно разбудила Эсмеральда, зеленоглазая сестра Марии.

Ужинали всей семьей. Хосе-пират предложил прогуляться.

– Энрике, ты писал начальнику, чтобы он запросил Каракас об отмене ограничения в перемещении для тебя?

– Да, Хосе.

– Пришел ответ из Каракаса.

– Положительный или отрицательный?

– Положительный. Ограничение снято.

– Мария знает?

– Да.

– Что она говорит?

– Что ты твердишь ей все время, будто не можешь оставаться в Кальяо. Когда намерен отчаливать? – поинтересовался Хосе после минутного молчания.

Хоть я и обалдел от этой новости, но тут же без лишних раздумий ответил:

– Завтра. Шофер, который меня подкинул сюда, сказал, что завтра он едет в Сьюдад-Боливар.

Хосе опустил голову.

– Amigo mio,[13] я тебя обидел?

– Нет, Энрике. Ты же всегда говорил, что не останешься здесь, но бедная Мария! И горе мне!

– Пойду поговорю с шофером, если разыщу.

Водителя я нашел. Договорились, что отъезжаем завтра в девять. Поскольку у него уже был один пассажир, Пиколино должен был ехать в кабине, а я – в кузове на пустых бочках. Я побежал к начальнику, и он вручил мне документы. По-человечески дал несколько добрых советов и пожелал удачи. Потом я обежал всех, кого знал в Кальяо и кто не отказал мне в дружеской поддержке и помощи.

После этого помчался в Караталь забрать кое-какие вещи. На прощание мы обнялись с Шарло. Оба были взволнованы, Кончита плакала. Я поблагодарил их за гостеприимство.

– Пустяки, друг. Ты бы сделал для меня то же самое. Удачи тебе! Если будешь в Париже, передавай от меня привет Монмартру.

– Я напишу.

Симон, Александр, Марсель, Андре – все пришли попрощаться. Я полетел обратно в Кальяо. Шахтеры, искатели алмазов и золота – мои товарищи по работе, все они, мужчины и женщины, нашли для меня сердечные слова. Все желали мне удачи. Я был очень растроган и еще раз убедился: обзаведись я домом и хозяйством с Марией, так же как Шарло и другие, мне никогда было бы не вырваться из этого рая.

Самым тягостным было расставание с Марией.

Наша последняя ночь любви, со слезами на глазах, превратилась в ни с чем не сравнимый накал страстей и буйство ласк, рвавших душу на части. Разыгралась целая драма, когда я дал понять Марии, что не следует надеяться на мое возвращение. Кто знает, какая участь меня постигнет, если я осуществлю задуманное?

Я проснулся, потревоженный лучом солнца. На часах было уже восемь утра. Оставаться в комнате было невмоготу. Даже на минуту, чтобы выпить чашечку кофе. Это выше моих сил. Пиколино, весь в слезах, сидел на стуле. Эсмеральда одела его и ушла. Я поискал глазами сестер Марии и не нашел: они попрятались, чтобы не видеть нашего отъезда. Только Хосе стоял на ступеньке перед открытой дверью. Мы обнялись по-венесуэльски (две наши руки сцеплены в один кулак, свободными обнимаем друг друга за плечи). Он был взволнован не меньше моего. Я просто онемел, а он сказал мне единственную фразу:

– Не забывай нас. Мы тебя никогда не забудем. Прощай! Храни тебя Господь!

Пиколино держал узелок, в котором были аккуратно уложены его чистые вещи. Бедняга заливался слезами. Мимикой и гортанными звуками он изо всех сил пытался выразить свое горе и свою благодарность, хотя на это не хватило бы и тысячи слов. Я взял его под руку и повел за собой.

Каждый со своим багажом, мы подошли к дому шофера. Приготовились к дальней дороге в большой город! Вот тебе раз – выяснилось, что машина сломалась. В тот день отъезд отменялся. Надо было ждать, пока заменят карбюратор. Делать было нечего, и мы вернулись к Марии. Можете себе представить, что за крик поднялся, когда они увидели, что мы идем назад.

– Слава богу, Энрике, что машина сломалась! Оставь Пиколино здесь, а сам прогуляйся по деревне, пока я готовлю обед… Странно, – добавила Мария, – но, может быть, Каракас не для тебя.

Я вышел на улицу и задумался над последними словами Марии. Мне было тревожно. Каракас – крупный колониальный город. Я незнаком с ним, но знаю понаслышке. Он привлекает меня, это верно. Но чем я буду заниматься, когда попаду туда? Как буду жить?

Заложив руки за спину, я медленно шел по направлению к площади. Солнце стояло в зените и пекло нестерпимо. Я укрылся под деревом с широкими листьями. В тени стояли два мула, привязанные к дереву. Какой-то старик укладывал на них груз: сито для промывки алмазов и лоток для золотоносного песка, очень похожий на китайскую шляпу. Разглядывая эти новые, необычные для меня вещи, я продолжал размышлять. Перед глазами разворачивалась библейская картина тихой и мирной жизни, с отблесками и отзвуками самой природы, спокойного и патриархального бытия. А что в этот миг творилось в Каракасе, шумной и многолюдной столице, которая так влекла меня? Все, что я слышал о ней, немедленно превратилось в реальные образы. Четырнадцать лет я не видел большого города! Надо ехать, и как можно скорее. Теперь я мог делать все, что захочу.