Читать книгу Блуждающие токи. Затерянная на Земле - Анри Юз - Страница 2

48 километров на запад от Цюриха к озеру Лауэрц-Зе серебристый Форд Фокус Корнелия Стурлссона ехал со скоростью 145 км/ч, весьма задорно подпрыгивая под «Gimme! Gimme! Gimme!». И сам доктор, пребывающий в хорошем расположении духа, постукивал пальцами по рулю в такт мелодии. Позади него деловито дребезжали пожитки для летнего досуга.

Благодаря щедрому взносу от господина Рогенгофа, Корнелий наконец-то смог позволить себе воплотить давнюю мечту среднестатистического мужчины за шестьдесят и обзавестись собственным приусадебным участком.

На этой неделе он стал полноценным обладателем небольшого летнего домика и уже установил спутниковое телевидение, поэтому Стурлссона распирало от энергии легкого нетерпения.

Через пятнадцать минут Форд Фокус прибыл к месту назначения. Мужчина вышел из машины и, даже не заперев её на замок, побежал скорее осматривать свои владения. Он неспешно прошелся между будущих грядок, мысленно прикидывая, куда посадит кабачки, а куда морковь, задумавшись на мгновение о необходимости посадки салата.

«А если да, то какой? Может, салат латук, рукколу или шпинат? А что, если черви их будут есть?» ― Корнелий с задумчивой тревожностью почесал седую бороду и посмотрел в небо.

Он решил, что у него ещё будет время разобраться в забавах начинающего садовода-любителя, причем, по его соображениям, вагон посадок большинства растений уже умчался в пробуждающуюся от сна весну, и многим его садоводческим проектам пока что было ещё не суждено сбыться.

«Но тем и лучше, ― уверял себя доктор Стурлссон, ― в этом году у меня запланировано нечто более амбициозное!»

Подумав о профессиональных планах, Корнелий вспомнил про свой автомобиль, набитый второстепенными средствами для их осуществления. Первостепенное же должно приехать завтра, поэтому нужно основательно подготовиться и «отработать свой дачный участок».

Проехав замшевыми ботинками по земляной куче, мужчина торопливо подоспел к машине. К счастью, никто из потенциальных угонщиков не удосужился осведомиться о легкой добыче, оставленной мечтательным доктором.

Корнелий припарковал машину поближе к дому, одновременно прикидывая в уме, во сколько ему обойдётся новый забор с воротами. Не мог же он довольствоваться сеткой-рабицей!

Пока Стурлссон перетаскивал справочники по психиатрии, чемодан с его дачными нарядами, продукты и покупки из магазина «Садовый город» на крыльцо, в мыслях он прикидывал материал и высоту забора, но, уже занося их в дом, пришел к выводу, что ничего не смыслит в этом.

До самого вечера Корнелий занимался уборкой и раскладыванием вещей, и, ещё немного побродив между вымышленных грядок, он все же решил заняться работой.

Доктор Стурлссон заварил себе какао, потому что кофе нарушал его строгий график сна, и уселся за справочники и свои заметки.

Настольная лампочка своим холодным тусклым светом заглядывала в его исписанные мелким приплюснутым почерком тетради и от перенапряжения иногда мигала, но Корнелия это совсем не раздражало. Кроме того, с экрана ноутбука его трудовую деятельность озаряла находящаяся в разработке книга «Влияние психических расстройств на сновидения».

Его интересовал не столько сон, как естественное физиологическое состояние организма, сколько возникновение в сознании и восприятие им уникальных образов. Корнелий, конечно же, не верил, что увиденная во сне капуста обернется вероломством в любви, но и не примыкал к той группе ученых, что считали сны просто развлечением человеческого подсознания.

«Сны ― это код загадочной матрицы сигналов мозга, определяющие сознание личности человека. Это ключ к сундуку забытых воспоминаний. Это аллегорическая карта, которая приведет нас к познанию себя…» ― так начинается книга доктора Стурлссона, отражавшая его понимание сущности сновидений.

Среди сотен страниц, посвященных описанию и обобщению примеров из его личной врачебной практики в работе с пациентами, больными депрессией, деменцией, различными невротическими и аффективными расстройствами, на несколько десятков простиралась самая колоритная глава о пациентах с шизофренией.

Стурлссон описывал общую картину течения болезни того или иного пациента, несколько снов, которые он видел в течение определенного периода времени, а также старался их интерпретировать, опираясь на те бредовые идеи, галлюцинации и другие различные проблемы восприятия мира, от которых страдал больной. Он с гордостью поделился своим весьма удачным опытом погружения в осознанное сновидение во время гипноза, где помог нескольким пациентам побороть свои страхи.

Книга Корнелия казалась примечательной не только коллегам и знакомым специалистам в этой области, но и самому доктору Стурлссону, достаточно требовательному к себе. Однако ему, как всегда, не хватало какого-нибудь особенного, выходящего из ряда вон случая, загвоздки, исключения.

«Как скучно, когда все работает по одному правилу! ― порой восклицал доктор, занимаясь не только своей профессиональной деятельностью, но и изучением чего угодно, ― где же тут развитие? Отклонение ― это альтернативная дорога, которая может привести к необычным и удивительным результатам».

Наверное, поэтому, он выбрал именно такую профессию, и очень радовался получению и использованию своих знаний, однако ни в чем полностью не соглашался ни с одним мастодонтом психиатрии. Даже по отношению к психическим заболеваниям у него была своя особая позиция. Корнелий не отрицал, что психические болезни ― это такие же болезни, как и соматические, но где граница нормы? Что такое норма? Существует ли она в природе? Могут ли люди с их субъективным сознанием судить о какой-то «норме»? Для Корнелия эти вопросы и по сей день были открыты, но при лечении психических болезней ему хватало лишь того, что сам пациент или окружающие испытывали дискомфорт.

Сознание и мышление «психически больных» было особенное, нескованное рамками, устанавливаемыми общественными порядками, свободное, своеобразное. Поэтому в своей книге «Влияние психических расстройств на сновидения», Корнелий хотел показать не только необычные визуальные образы, которые возникали в подсознании его пациентов, но и как можно расшифровать их и воздействовать с целью лечения.

Однако Стурлссон не торопился. Он решил вначале закончить схему в своей записной книге под заголовком «Р.Ротенгоф». Так как доктор по большей части склонялся к параноидной шизофрении, для наглядности он решил выписать себе наиболее общие признаки.

В то время как Корнелий старательно выводил в своих прямоугольниках «схизис»2, «эхо мыслей»3, «кататоническое поведение»4, «галлюцинации», «бредовые идеи» и прочие прелести данного психического расстройства, его телефон внезапно зазвонил.

– Аллоу? ― вопросительно протянул доктор, подавив в себе раздражение.

Стурлссон не любил, когда его отвлекали от работы и, вообще, звонили попусту, однако он всегда старался отвечать нейтрально, пока не выяснит личность вызывающего. В этот вечер он не ждал звонка, но ведь врачам часто звонит кто ни попадя.

– …Это доктор Стурлссон? ― женский голос неуверенно сыпался тревожным песком в телефон.

Стурлссон немного замялся, не желая в этот момент оказаться самим собой и кому-либо об этом рассказывать, ведь если зовут доктора Стурлссона, значит от него что-то нужно, а Корнелий был сейчас в неподходящем настроении, чтобы кому-то помогать. Но, не найдя никаких объективных причин для обмана и любопытствуя причиной звонка, Корнелий произнес:

– …Да.

– Ох, ― с облегчением после долгой паузы произнесла женщина и продолжила, ― доктор Стурлссон, вы ведь занимаетесь лечением Розы Ротенгоф?

– Э-э, а почему вытспрашиваете? Кто вы? ― Корнелий не собирался болтать с какой-то женщиной о своих пациентах.

– Ой, я не представилась, извините, ― женщина ещё сильнее засуетилась и занервничала, ― я доктор Линдхнет, я проводила МРТ-обследование Розы. Я отправляла вам снимки на той неделе… Если вы меня не помните, то там внизу стоит мое имя…

– Стойте, стойте, я помню! ― Корнелий унял её непрерывный поток информации.

На самом деле он не помнил её и даже не услышал ничего после слова «МРТ», но судя по голосу женщины и несдержанному волнению с привкусом виноватости, Корнелий понял, что Линдхнет больше хочет сказать сама, чем потребовать что-то от него.

– Что вы хотели, Линдхнет?

– Ох, ― Линдхнет выдохнула и шумно, как пылесос, набрала воздух в легкие, ― у меня к вам такое дело…

Корнелий с усталым раздражением собрал глаза большим и указательным пальцев в кучу у носа. Как же он не любил, когда ходили вокруг да около.

– Понимаете, ― Линдхнет оттягивала, но ещё немного набрав воздуха, сквозняком выдохнула в трубку, ― у вас не все снимки.

– О чём вы? Я не заметил ничего подобного.

– Вы и не радиолог, ― в голосе Линдхнет проскользнула снисходительная усмешка, но тут же исчезла, ― у нас возникли некоторые трудности с аппаратом, возможно…

– И вы решили стереть неудачные снимки? ― Стурлссон начал негодовать, ― послушайте, Линдхнет, я, конечно, может быть, и не радиолог, но и вы, знаете ли, не фотограф!

– Я понимаю, доктор Стурлссон, ― голос женщины был отягощен виной, ― поэтому я и звоню!

– …― Корнелий выжидал.

– Я не удаляла снимки… Я…я просто не включила их в медицинское заключение.

– Вы хотите сказать, что вы что-то на них обнаружили?

– Как сказать… ― Линдхнет тревожно медлила, ― с тканями Розы всё в порядке, но вот их структура…Я …я…ох… не знаю, как объяснить…

– Что с ней? Я не понимаю, о чём в вы, Линдхнет?

Линдхнет долго молчала, приводя в порядок свое объяснение, но, так и не справившись с этим, сказала:

– Корнелий, давайте я пришлю вам на личный почтовый адрес, куда доступ есть только у вас, пожалуйста!

Корнелий сердился, что его беспокоили в нерабочее время, однако раздражение начало уступать место любопытству. Несколько мгновений доктор перебирал в памяти последнюю встречу со своей пациенткой, повесив молчание, напрягавшее радиолога. Роза тоже говорила о фотографиях, и это не могло ни настораживать.

– Простите, доктор Стурлссон! Но это действительно важно! Просто взгляните, ― прервала мучительное молчание Линдхнет, буквально умоляя, ― понимаете, я сделала это не со зла, но… У нас престижная клиника, и наш посетитель, господин Ротенгоф, не абы кто… Я растерялась…Такого никогда не было… я не понимаю, что это…

Стурлссон совершенно не понимал, о чем она говорит, однако доктор сделал вывод, что во время процедуры Розы, что-то пошло не так, и это отразилось на снимках, что, возможно, оправдывает такое сумбурное поведение Линдхнет, но что было на снимках?

– Хорошо, я скину вам свой адрес по SMS, ― Корнелий снова потер глаза, и, не дождавшись от Линдхнет словесной тирады благодарности, повесил трубку.

Стурлссон быстро отправил последнему входящему номеру свой личный адрес, положил телефон на стол и ушел заварить себе ещё какао.

Когда он вернулся, на его почту уже пришло новое сообщение. С медлительным недоверием мужчина открыл письмо и кликнул на папку с фотографиями, которая была вложена в него. На экране появилось томительное кольцо загрузки, а Корнелий ощутил предчувствие легкой тревоги.

«Что имела в виду эта Линдхнет? Что может быть на снимках?» ― думал доктор, постукивая металлической дужкой своих очков по столу.

Как только томительное кольцо исчезло, Корнелий отбросил свои очки в сторону и уставился на первый снимок.

Обычно на снимках МРТ головной мозг может узнать даже обыватель, однако в данной ситуации установить наличие этого органа у проходящего томографию было затруднительно. Примечательно было то, что сам силуэт остался неизменным, в то время как все, что было внутри, располагалось в хаотичном порядке. Трудно было определить границы отдельных органов и тканей, так как создавалось впечатление, что они превратились в какую-то подвижную жидкость и на фото был запечатлен момент её перемещений.

Доктор Стурлссон отпрянул от экрана, широко распахнув свои близорукие глаза. В груди все сжалось в острый комок замешательства и …страха. В голове всплыло воспоминание о странном поведении фрау Ротенгоф во время последнего приема. На секунду облако сумбурных событий сложилось в весьма рациональную картину, которую Корнелий тут же смешал в кучу снова, не желая признавать невероятное. Он судорожно похлопал ладонью по столу в поиске своих очков. Однако их надевание не улучшило ситуацию.

Доктор Стурлссон два раза глубоко вздохнул и без какой-либо мысли в голове пролистал остальные фотографии.

Остальные фотографии не отличались ничем примечательным, кроме того, что отражали постепенное разрушение рельефа лица и показывали это с разных сторон. А в конце Корнелий пришел к выводу, что кульминацией всего этого сомнительного процесса было достижение обтекаемой формы человеческой головы, словно форма оболочки осталась, а содержание стало единой материей.

Мужчина нажал на крестик последней настораживающей фотографии. Пытаясь придать какое-либо осмысление увиденному, Корнелий в течение нескольких минут внимательно вглядывался в пустоту, лежащую на столе.

Человеческая природа такова, что у всего должно быть свое объяснение и причина. А если его нет, то его следовало бы придумать. Так, древний земледелец сетовал на богов земли, дождя и даже молний из-за того, что в этом сезоне его урожай был весьма скудным, и это было вовсе не потому, что все лето он лежал на сеновале и плевал в небо, вместо того, чтобы поливать свою кукурузу.

Стурлссону тоже хотелось объяснений, однако информация все никак не складывалась в приемлемую картину для его сознания. Корнелий хотел было сам что-то додумать, но что он мог додумать? Он психиатр, а не радиолог, он хорошо разбирался в строении мозга, но не в строении атомов и процессов, которые происходят с ними внутри под воздействием магнитных волн. Что он мог понять, если даже радиолог Линдхнет не понимала?

Все бы было куда проще, если бы не фантастический рассказ неуравновешенной Розы и её озабоченность недостающими фотографиями. Откуда она знала, что их не хватает? Почему была так уверена в их существовании? Почему изображенное на фотографиях так совпадает со словами девушки?

Стурлссон был настроен скептически.

«Не могут человеческие органы так шевелиться!» ― доктор настойчиво стукнул кулаком по столу в оглушительной тишине размышлений. Корнелий нашел свое объяснение.

Роза прислонила голову к стеклу, устремив взгляд далекой задумчивости в чащу высоких сосен. Лучи утреннего солнца скользили по острым изгибам её лица, отбрасывая утомленные тени под скулами. Лицо расслабленно и неподвижно вытянулось, принимая ещё более изможденный вид. Под глазами темнели впалые круги ночных раздумий. И, хотя Роза плотно позавтракала перед отъездом, выглядела она не слишком наполненной жизненными силами. Длинные распущенные волосы были заправлены за шиворот серой толстовки, которая нелепо скомкалась в кучу под грудью. Но девушка не обращала внимания на это недоразумение, находясь слишком далеко от мира, где на ней что-то надето. Не беспокоили Розу и легкие постукивания черепа о стекло автомобиля на небольших дорожных неровностях.

Эдуард величественно и молчаливо сидел за рулем в своих авиаторах, чуть приспущенных на переносицу, чтобы лукавые лучи не щекотали глаза, переливаясь блеском в светло серой радужке. Белая рубашка с подвернутыми рукавами и с парой расстегнутых пуговиц на груди, колыхалась от воздушных порывов из приоткрытого окна. Сегодня у его прически был выходной от геля для волос, поэтому короткие локоны тоже кружились небрежными волнами.

Лидия, устроившись на пассажирском сидении впереди, не нашла занятия лучше, чем выводить малиновой помадой губы поверх своих зажеванных ниток. Эдуарду, казалось, будто она делала это всю дорогу. И, несмотря на то, что Ротенгофы выбрались впервые за многие годы на семейный отдых, каждый был занят своими собственными размышлениями.

В голове Эдуарда все крутились последние слова психиатра о его дочери, поэтому его думы были весьма тягостными и требующими анализа воспоминаний прошлых лет. Что и как могло повлиять на становление болезненного характера Розы?

Бессмысленно утаивать от самого себя, что отношения с женой были внешне искусственными, а внутри эмоционально натянутыми. Никто ничего не говорил, не показывал, не делал, но незримое, неслышимое, неосязаемое напряжение ощущалось всеми клетками тела. Эдуард думал так не только про себя, но и про Лидию. Она говорила одобрительное «Конечно!», но он чувствовал, как где-то за её узкими зрачками прячется «Даже не думай, подлец…».

Мужчина ловил себя на мысли, что ему это все кажется, и он просто ждет осуждения даже от своей семьи. Раздумья о причине заставляли ощущать его удушливый стыд.

Расположившись на сидении за отцом, Роза по-прежнему с внимательной пустотой в глазах продолжала рассматривать величественные вечно зеленые тянущиеся к небу сосны, которые шепотом своих душистых иголок манили всё дальше в глубину лесов вершины Хёронен.

Несмотря на свой угрюмый, впрочем, как и всегда, вид, она была действительно рада вновь посетить уединенную обитель, огороженную несколькими километрами могучих деревьев от людской суеты и навязчивых огней города. Эринтсваген находился в 42 километрах от Цюриха на восток и 11 минутах езды по Ратенштрассе к озеру Егери. Там располагался загородный дом господина Ротенгофа среди нескольких имений других далеко не бедствующих владельцев.

Роза чувствовала себя здесь как на окраине цивилизации, а все потому, что сигналы из внешнего мира доходили сюда лишь благодаря радиоприемникам. Местного населения здесь не наблюдалось, а владельцы своих летних имений предпочли отказаться от технических благ цивилизации во имя покоя и единения с природой. Многие приезжали сюда специально, чтобы посидеть на информационной диете. Роза, в самом деле, любила информационные диеты, потому что искала свой особый сигнал.

Недовольным отсутствием интернета здесь был только Эдуард, потому что ни на минуту не мог оставить свое предприятие без попечения. Господин Ротеноф до сих пор не понимал, как он сможет оставить работу на целый месяц своего пребывания в лесной глуши. Именно поэтому в своем собственном имении в последние пять лет он практически не появлялся, систематически отправляя на летнее уединение только Розу и Лидию. Они, впрочем, встречались там нечасто, и каждая из них была предоставлена самой себе.

«Но в этот раз всё должно было быть иначе. И будет иначе!» ― твердо решил мужчина, поворачивая на однополосную дорогу, ведущую в самую глубь леса.

Среди сосен притаились кустарники, которые украшали пухлой юбочкой их тощие стволы. Периодически попадались крупные папоротники и тогда сосновый прикид выглядел совсем нарядно.

Наконец автомобиль Ротенгофа озарил солнечный свет ― он выехал на поляну, покрытую ярко-зеленым ворсом молодой травы. Несколько коттеджев, территория которых имела невысокое ограждение индивидуального дизайна, стояли в два ряда на отдалении друг от друга. От каждого участка в середину между рядами шла каменная дорога, образуя небольшую улицу. С приближением автомобиля вдали все выше проступали темные вершины гор, чуть задевающие облака, которые сегодня небольшой командой ползли около самого горизонта. Укрытая со всех сторон сосновыми деревьями поляна простиралась всего на полкилометра, но от этого лишь выглядела ещё уютнее. Однако величия этому месту придавали и другие поляны с немногочисленными домиками на невысоких волнах зеленых холмов. И казалось, будто каждая из этих маленьких полянок часть грандиозной природной системы, имеющей свое завершение лишь при столкновении с суровым сужением горных вершин в небесном пространстве на горизонте.

Ротенгоф свернул на каменную дорогу, неторопливо подъехал к деревянному двухэтажному коттеджу посреди поляны и остановил машину прямо напротив дома за ажурным кованым забором с механическими воротами и калиткой. Все пассажиры вздохнули: кто-то с сожалением об окончании увлекательной поездки, кто-то с облегчением от утомительной дороги, кто-то с тяжестью о грядущем неминуемом таскании сеток. Ведь господин Ротенгоф попросил домработниц подготовить дом к их приезду, но оставить его семейство на время этой летней идиллии в частном составе. О чем, возможно, он и пожалел в следующие мгновения.

Нажав кнопку открытия багажника, Эдуард с юношеской резвостью выскочил из своего Лексуса и оглядел масштабы грузовой работы. За ним неторопливо вывалилась Лидия, а за ней выпрыгнула Роза.

– Милая, открой дом, пожалуйста, ― сказал мужчина, протягивая ключи.

За ними потянулась Лидия, но Эдуард протягивал их Розе, поэтому девушка лихо выхватила ключи перед лицом матери и, нажимая на кнопки, стремительно расправилась с гаражом и калиткой и скрылась в зеленеющей садовой арке.

– А ты, будь добра, возьми сумки со своей одеждой, что ты набрала гулять в лесу, ― сказал спокойно Эдуард жене, однако, в голосе все же дребезжало недовольство.

Лидия хмыкнула, отбросила свои жидкие, достающие до плеч, волосы цвета блеклого ореха с проседью (на летний период госпожа Ротенгоф решила отдохнуть от капсульного наращивания) и принялась вытаскивать из багажника две большие сумки и со своими вещами. Лидия выглядела значительно старше своих лет, несмотря на упорные занятия йогой и строгую диету. Она походила на костлявую курицу, которая отчаянно пытается сохранить увядающую красоту при помощи сельдерея, кремов со слизью улиток, цветастых платьев и тяжёлых серёжек, в то время, как по достижении среднего возраста её муж совершенно расцвёл…

Эдуард вытащил другие тяжелые предметы быта из багажника и взвалил их себе на плечи. Вены на его сильных руках очертили рельеф напряжения, а на лоб упала темная, чуть завивающаяся внутрь прядь, которую от откинул изящным кивком головой. Мужчина неспешно проследовал с вещами в садовую арку, где большие листья дикого винограда шелестели, задевая его груз.

Роза, ожидающая семью у двери, следовала глазами за чуть покачивающейся от тяжести фигурой Эдуарда.

Ему было слегка за сорок, и его зрелая красота мужественной суровости походила на последние плоды крыжовника в августе: самые большие и самые сладкие. В них уже не было юношеской кислинки зеленой корочки ранних ягод, и хотелось съесть целиком, а тонкая кожура сама лопалась во рту и таяла косточками, объятыми вязкой нежной мякотью. Но это последние недели самого насыщенного и яркого вкуса прежде, чем увядающее растение сбросит засохшие ягоды.

Едва бы нашлись барышни, которые отказались бы стать объектом пристального внимания его серо-голубых глаз. Правда, в последние годы цвет радужки тяготел к сверкающей стали с огибающей её черной полосой, и при прямом попадании солнечных лучей поблескивал алмазным окаймлением вокруг зрачков, что делало его, однако, ещё более притягательным для дамских сердец. Но сколько бы ни подозревала Лидия, рубашка её мужа скрывала подтянутую упругость мужского тела, к которой давно не прикасалась женская рука.

Роза столкнулась своим блуждающим взглядом с отцом и поспешила взять у него часть пожитков. Эдуард нехотя протянул дочери пару пакетов, чтобы она внесла их в дом. Роза к тому времени избавилась от своей дремучей толстовки. Длинные волосы качались у поясницы, распадаясь плавными движениями на блестящие пряди.

Роза обладала соблазнительной женственной фигурой, которая совершенно не вязалась с постоянно измождённым лицом. И когда она пребывала в размышлениях оно ещё сильнее вытягивалось и сползало вниз, создавая сердито-отягощённый взгляд. Выдающиеся скулы, блеск стальных глаз и изящную вздернутость кончика носа она унаследовала от отца. А от матери, в свою очередь, Роза унаследовала что-то, вероятно, незначительное.

В целом внешность фрау Ротенгоф была весьма своеобразная, однако далеко не отталкивающая юных и не очень воздыхателей. Пухлые губы чаще всего были либо задумчиво приоткрыты, либо цинично поджаты, а надменный изгиб бровей заставлял ощутить окружающих её необъяснимое превосходство. Серьезный не по годам взгляд и выраженная геометрия лица добавляла мужественности её юным чертам.

На самом деле Роза с лёгкостью могла стать первой красоткой любой школы, университета или колледжа, подкрашивая губы помадой и надевая короткие юбки и облегающие платья, однако в выборе одежды она отдавала предпочтение удобству и однотонным чёрным, белым, синим и серым цветам. В частности, Роза имела привычку примерять что-нибудь из гардероба отца. Эдуард, впрочем, никогда не замечал пропажи нескольких рубашек или футболок из его необъятного шкафа деловой одежды, но в скором времени обращал внимание, как хорошо сидит на дочери новая вещица.

Вот и сейчас девушка раскладывала вещи в подозрительно свободной серой майке, надетой на голое тело и заправленной в зауженные синие джинсы.

Эдуард утомленно оперся на дверной косяк, сосредоточенно размышляя о том, видел ли он данный предмет гардероба ранее, и, возможно, о том, что его дочь уже не в том возрасте, чтобы носить её без бюстгальтера.

– Что встал на проходе? Ты будешь помогать разбирать вещи? ― ворчливое скрипение жены, ткнувшей его локтем в бок, вытянуло его из странных раздумий, и мужчина, ничего не отвечая, проследовал внутрь дома.

Внешне деревянный двухэтажный коттедж господина Ротенгофа и его семьи выглядел не слишком шикарным, но обладал минималистичным шармом, как и внутреннее устройство дома, сделанное со вкусом. На первом этаже располагалась кухня, имеющая выход на веранду, и широкая застекленная гостиная. В ней стояли несколько дорогих кожаных кресел, небольшой журнальный столик из стекла и огромный книжный шкаф, преимущественно заполненный книгами Эдуарда по физике и машиностроению, которые он берег после окончания университета, однако, можно было найти и сопливую лирику романтиков первой половины девятнадцатого века, приволоченную Лидией для досуга. Никто в доме не разделял её поэтического настроения, а Эдуард утверждал: «В жизни по-настоящему важные мысли не говорят в рифму…»

Лидия только морщила нос от его слов, и целыми днями валялась с Байроном на кровати или копалась в грядках. К тому же, она организовала себе роскошную оранжерею, в которой она могла часами пропадать и вместе с Байроном. Она плотно примыкала к гостиной матовым стеклом, а вся основная прозрачная конструкция выходила на улицу. Там Лидия выращивала всякие экзотические цветы, привезенные со всей планеты, подарки от Эдуарда. Так, он лишил себя мучительных размышлений по поводу выбора нового праздничного подношения жене. Впрочем, основная работа по уходу за всякими прихотливыми созданиями растительного происхождения ложилась на плечи несчастных домработниц, которые следили за домом в течение всего года до наступления дачного сезона. А если одна из них угробит какую-нибудь дорогую колючку, то Лидия беспощадно отчитывала их, и практически каждый год им приходилось искать новую смотрительницу за цветами.

На верхнем этаже располагалось четыре комнаты: комната для гостей, где в роли гостя обычно пребывал какой-нибудь хлам Лидии; кабинет господина Ротенгофа, заваленный всякими старыми бумагами, которые он приволок из дома; темная спальня Эдуарда и Лидии с широким застекленным балконом, занавешенным тяжелыми бордовыми шторами из габардина; небольшая и светлая комната Розы с достигающим двух метров окном, открывающим по ночам звездные миры.

Оставив на веранде Эдуарда раскладывать готовые к употреблению продукты в холодильник и Лидию, что-то бессмысленно подметающую, Роза уже занесла ногу на последнюю ступеньку лестницы, ведущей в её покои, чтобы предаться безграничному одиночеству, как в двери постучали.

Эдуард замер с сыром в руках. Лидия перестала корячиться под столом и вылезла оттуда, чтобы показать мужу свое замешательство. Однако у него и своего хватало, ведь никто из них не ждал гостей.

– Иди посмотри кто там, ― сказала Лидия и указала мужу веником на дверь.

– Но почему я? ― мужчина замешкался и развел руками, ― я…я сыр держу!

Лидия сузила на него один глаз, давая понять, что его глупые шутки не прокатят, однако, махнув на мужчину веником, сама решила во всем разобраться.

В коттедже Ротенгофа было две входных двери: одна, передняя, в коридоре и вторая, деревянная, на веранде. Незваные гости предусмотрительно подошли к последней.

– Кто там? ― спросила осторожно Лидия, открывая дверной замок.

– Соседи! ― на неё вдруг обрушился громогласный женский голос, руки обладательницы которого уже с упорством помогали Лидии распахнуть двери.

– Пани Скоптыш-Броньская! ― рука приветствия стремительно выпрыгнула вперед, ― но можете звать меня просто Кунегунда!

Лидия замерла, сраженная обилием звука и информации. Перед ней стояла женщина, примерно её возраста, чуть расплывшаяся в талии, с мясистым носом, широким звукоиспускателем и золотистой тугой косой. Гостья была одета в коричневую вязаную юбку почти до пят и клетчатую рубашку.

– Рада познакомиться, госпожа Ротенгоф, ― обдав Ротенгофов пламенным приветствием, сдобренным неразборчивым польским акцентом, Кунегунда нещадно потрясла хрупкую руку Лидии, которую она не смогла скрыть от чересчур дружелюбного рукопожатия.

– Откуда… ― хотела начать Лидия, однако сразу же переключилась на другой вопрос, ― вы кто вообще?

– Так я говорю же: пани Кунегунда! Мы с мужем купили дом напротив. Так что теперь мы соседи!

«Я тебе говорила, что надо было дом напротив выкупать скорее! Пока не понаехали!» ― Лидия обернулась и бросила гневный взгляд Эдуарда, по-прежнему стоически держащего сыр. Тот лишь с сожалением поднял брови.

Кунегунда умело оттеснила Лидию и вошла в дом, с интересом оглядываясь.

Роза лежала на столе, стоящим у окна, и внимательно провожала взглядом проплывающие облака. Её мысли были далеко отсюда. Однако звуковое беспокойство, доносящееся снизу, вернуло их на место. Обычно её не слишком волновало происходящее вокруг и тем более не с ней, но эти непривычные возгласы затаили в ней любопытство.

Она медленно встала со стола и тихо, чтобы не привлекать внимания, начала спускаться по лестнице. Однако остаться незамеченной ей не удалось.

– О, что за королевна! ― ядреный голос Кунегунды опередил её следующий шаг, и девушка замерла в страхе и нерешительности.

«Папа, это что?» ― Роза перевела вопрошающий взгляд на отца, однако одними глазами ему удалось поделиться лишь безграничным непониманием, поэтому ситуацию в свои руки взяла Лидия:

– Роза, познакомься, это наша новая соседка напротив ― пани Кунегунда.

– День добрый! ― пани Кунегунда уже летела своей ладонью к лестнице.

С неодобрительным лицом Роза опасливо скукожилась, но, несмотря на это, новой соседке удалось потрясти в своем капкане хрупкую руку девушки.

– Какую красоту вырастили! ― Кунегунда обернулась к Лидии, расхваливая её плод совместных ночных трудов с Эдуардом, и обратилась уже к самому предмету своего восхищения:

– В университет ходишь?

Роза неуверенно кивнула.

– О, это чудесно! Мой сын Матеуш закончил два года назад и теперь работает тут с отцом в Швейцарии. Только летом к ним приезжаю, ― Кунегунда на мгновение приуныла, погрузившись в мысли о разлуке. Чтобы поберечь свои барабанные перепонки, никто не стал уточнять, почему бы ей тоже не переехать сюда насовсем.

– Это очень печально, но я думаю, вы хорошо проведете этот отпуск вместе, ― заключила Лидия и, выпроваживая гостью взглядом, скрестила руки на груди.

– О, спасибо, пани Лидия, Вам тоже хорошего отдыха в этом чудесном уголке! ― щеки Кунегунды приподнялись в улыбке, и, одной ногой уже ступая за порог, она мечтательно произнесла, ― У нас есть сыночек, у вас доченька…

Кунегунда с настораживающим намеком задвигала бровями.

Лидия, нахмурив брови, в недоумении отвела назад свою шею, как гусыня, а Эдуард так сжал сыр в своей пылающей ладони, что бедный «Эмменталь» наверняка превратился в плавленый сырок.

Увидев недобрые выражения их лиц, Кунегунда поспешила пояснить:

– Прошу прощения за мой недалекий немецкий, возможно, я сомнительно выразилась, но, думаю, молодежь обычно скучает на природе, и им будет веселее вместе.

Брови Эдуарда и Лидии в недоверчивом понимании расслабились. Никто возражать больше не стал.

– Как знать, Кунегунда, как знать…― Лидия задумчиво покачала головой и с силой захлопнула за гостьей двери.

Кунегунда, уже отдаляясь, оглянулась и крикнула новым соседям:

– Заходите на рассольник с галушками и квашеную капусту!

Лидия беззвучно лежала на подушке, повернувшись каменным лицом к потолку. Эдуард, затаив дыхание и закутавшись одеялом до ушей, рассматривал профиль жены. Какое-то внутреннее беспокойство заставило его поднести два пальца к её ноздрям.

Но в следующую секунду их обдал слабый поток теплого воздуха. Мужчина выдохнул не то с облегчением, не то с сожалением и отдернул пальцы. Пытаясь отогнать странные мысли, Эдуард помотал головой на подушке, отвернулся от Лидии и аккуратно встал с постели. Он опасливо оглянулся, чтобы проверить, не разбудил ли её, но жена по-прежнему застывшей статуей усопшей девы покоилась на ложе.

Мужчина осторожно вытащил из прикроватной тумбочки спутниковый телефон и легкими шагами вышел на балкон в одних серых трусах-брифах от Calvin Klein, не желая лишний раз топать через всю спальню к комоду за одеждой.

Прохлада раннего утра скользнула по его неприкрытому телу, и Эдуард непроизвольно дернул плечами. Он завернул за угол, чтобы дальнейшие его действия были как можно меньше слышны и, опершись руками на перила, набрал телефонный номер.

– Доброе утро, господин Ротенгоф, директор департамента правого обеспечения Хенрик Гуивер, слушаю?

– Здравствуйте, Хенрик, как там идут переговоры с «Юпитер-корпорейшн»?

– М-м-м, ― голос Хенрика виновато замялся, ― боюсь, с этим придется подождать, господин Ротенгоф, Катахреза отказывается передавать нам права на ускоритель…. Он требует проведения патентного исследования…

Эдуард с досадой сжал перила и челюсти так, что первые еле слышно жалобно заскрипели, а мышцы челюсти напряглись, создавая рельеф сердитости на его лице. Мужчина совершенно забыл о том, что окруженный прохладой раннего утра он стоит на своем балконе в одном нижнем белье.

– Неужели этот гнусный мошенник всерьез рассчитывает выиграть в суде? ― Ротенгоф необдуманно ударил кулаком по перилам.

– Я понимаю, господин Ротенгоф, ваше недовольство, мы будем стараться…

– Недовольство?! Я в ярости Хенрик! Я пятнадцать лет положил на разработку ускорителя для получения антиматерии! Мне бы хотелось при жизни проверить его эффективность. Я готов платить этому подлому черту деньги, сколько угодно, только бы начать, наконец, строительство аннигиляционных двигателей! Они цель всей моей жизни! Это должен был быть прорыв в проектировании космических кораблей…

– И будет, господин Ротенгоф, нужно только собрать все доказательства вашего авторства разработок и отправить суд…

– Так отправляйте! Чего вы медлите, Хенрик? Я отлучился на месяц, поручив вам руководство патентным спором от нашей кампании, надеясь, что вы сможете решить эти проблемы! Мне нужно каждый раз вам напоминать о ваших обязанностях?

– Эд? ― заспанный осуждающий голос, доносящийся со спины Эдуарда, раскатился дрожью по всему его телу. Он ненавидел, когда его называли «Эд».

Мужчина вздрогнул и обернулся. В дверном проходе обтекаемая занавесками в своей длинной сорочке со всклокоченными волосами и недобрым взглядом стояла Лидия, скрестив руки на груди.

«Эд, ты шумишь и мешаешь мне спать!

Эд, ты же обещал никакой работы в этот уикенд!

Эд, почему ты стоишь полуголый на балконе! Соседи смотрят!» ― таилось в её укорительном «Эд».

В телефоне Хенрик продолжал что-то лепетать в свое оправдание, но Эдуард его уже не слушал.

– К концу недели все документы по разработкам нашей компании должны быть собраны и отправлены в патентное бюро, всего доброго, Хенрик, ― необычно тихим и ещё более низким голосом Эдуард быстро проговорил в телефон и повесил трубку.

Лидия шумно втянула ноздрями воздух и покачала головой.

– Надень штаны, не срамись! ― сказала она только и скрылась приведением в тумане занавесок.

Эдуард опёрся локтями на перила и закрыл лицо руками, на несколько секунд выпадая из мира.

– Доброе утро, господин Ротенгоф! ― идущая по тропинке Кунегунда радостно махала ему какой-то тряпкой.

Мужчина ответил ей сдержанной нелюбезной улыбкой и поскорее скрылся за занавеской, недоумевая, куда она намылилась в такую рань.

Как только Роза поняла, что её сознание отошло от сна, она вскочила и схватила листок и карандаш, которые были заранее положены на тумбочку. Чуть меньше десяти секунд она восстанавливала в голове некую логическую последовательность и написала на маленьком квадратном листе: «Поглощение».

Она отбросила карандаш в сторону и долго смотрела на сочетание букв, складывающихся в слово. Нужное ли слово она выбрала? Нужные ли буквы? Достаточно ли они отражают сущность той мысли, что с каждым мгновением неумолимо меркла в её сознании? Теперь уже поздно…

Суть улетучилась бесследно, и вот уже эти буквы кажутся ей чужими и ничего не значащими. Как неузнанная мелодия, которая утихла на самой желанной ноте, и не найти, не вспомнить её никогда.

Роза взяла в руки другие маленькие квадратики с не менее сомнительными заметками. Она перебрала их как игральные карты в руках, однако они не помогли побудить подсознательную память к работе.

Это омрачило её душевное состояние. И, хотя со стороны она всегда казалась такой, её редко что-либо действительно расстраивало. Девушка, скорее, была равнодушной к окружающей жизни, но вот что действительно приводило Розу в отчаяние, так это несовершенство человеческого сознания.

Во сне Розе казалось, что она знает и понимает такие вещи, которые невозможно описать при помощи изобретенных человеком знаковых систем: цифр, формул, букв. Буквы были наиболее субъективными, поэтому, может, она и использовала их, поскольку после непостижимых, неконтролируемых информативных процессов в её мозге, оставались лишь ощущения. Для выражения не хватало цифр, формул, а слова всегда казались не самыми подходящими. Но это все, что было у Розы.

Она вздохнула, продолжая перебирать в руках свои записи. Ей удалось уже разгадать две, придет время, и ясность обретет каждая из них. Все они сложатся в единую картину сущности. Так верила Роза.

Двери в её комнату скрипнули, и из приоткрытой щели показалась осторожно заглядывающая голова Эдуарда. Он увидел задумчиво сидящую на кровати дочь с маленькими квадратными листками в руках. Роза ощутила его присутствие, но никак не отреагировала.

– Опять видишь эти сны? ― спросил мужчина, сильнее отворяя дверь и опираясь на косяк.

Ещё несколько секунд Роза молча смотрела в пустоту перед собой, прежде чем поднять глаза на отца:

– Я никогда не переставала, ― ответила она спокойным голосом.

Эдуарда вдруг позвала Лидия откуда-то снизу, он начал разворачиваться, чтобы покинуть комнату дочери.

– Просто мы давно не жили вместе, папа… ― сказала тихо ему в след Роза, но отец уже не слышал.

Роза положила свои записи в коробку на тумбочке, оделась и спустилась вниз по лестнице, стараясь не шуметь, чтобы не здороваться с матерью, которая шумно возилась на кухне.

Когда девушке это удалось, она выскользнула на улицу, наполняя легкие утренней свежестью. Солнце уже грело и освещало планету во всю.

От яркого света она прищурилась и прикрыла ладонью глаза. Медленным шагом, девушка отошла чуть влево от крыльца, и когда её глаза привыкли к навязчивым лучам, Роза увидела следующую картину: полуобнаженная фигура незнакомого молодого мужчины возвышалась над декоративным заборчиком, отделявшим их от Кунегунды и её семейства.

Незнакомец был высокого роста с чуть смугловатой кожей, отдающей куда-то в желтизну, и походил на бодибилдера-любителя. Небольшие, но удлиненные голубые глаза в расслабленном наслаждении и солнечной неге закрывались, массивная плоская челюсть выдвинулась вперед, а широкий рот с тонкими губами приоткрылся от усердия, обнажая мелкие и частые акульи зубки. Его мускулистое тело блестело от чего-то влажного, а мышцы правой руки и груди ритмично и подозрительно напрягались, перекатываясь под кожей. Объемный, завалившийся на одну сторону неряшливый горшок золотистого блонда частично прилип к невысокому лбу, тоже мокрому то ли от пота, то ли от чего-то неизвестного. Снизу что-то постоянно тонкой струйкой на него брызгало, и капли стекали вниз по его жесткому очерченному торсу. В такт своим движениям рукой мужчина покачивался всем телом на месте. Он перехватил шланг другой рукой, изрядно утомившись. Матеуш поливал грядки.

Всё это время Роза стояла неподвижно и смотрела на нового соседа, пока он не повернулся к ней. Но не успел мужчина поприветствовать девушку и улыбнуться своей хищной улыбкой, как на улицу вышел Эдуард.

– Роза! ― окликнул её отец весьма строго, ― почему ты тут стоишь и не идешь завтракать? Нам скоро пора выезжать к доктору Стурлссону! Мы опоздаем!

Но на самом деле Роза никуда не опаздывала, а до выезда оставалось ещё полтора часа. Но если бы девушка обернулась, то увидела бы, какой разъяренный взгляд был у её отца, только дубинки в руке не хватало.

«Что за соседи теперь у нас такие: какая-то женщина сует свой нос в чужие дела, а этот вообще поливает тут грядки, как порно-звезда!» ― Эдуард так втянул носом воздух, что, казалось, вдали пошатнулись верхушки сосен, и вошел в дом.

Роза бросила недоумевающий взгляд на Матеуша и тоже проследовала внутрь.

– Доброе утро, Роза! ― поздоровалась с дочерью Лидия, перенося на тарелках вафли из кухни на веранду.

– Привет, мама, ― ответила ей Роза, прошла мимо и уселась за стол.

– Может, помочь, Лидия? ― Эдуард с вежливостью, но нехотя, предложил свою помощь, уже делая шаг в сторону веранды.

– Да нет, дорогой, все готово почти! ― Лидия улыбчиво отмахнулась.

«Дорогой…» ― пережевывал в своем сознании мужчина, усаживаясь напротив Розы.

Наконец Лидия накрыла стол, разлила всем чай и уселась за свои мюсли с овсяным молоком. Роза с удовольствием позавтракала пятью кусочками сыра и четырьмя вафлями с кленовым сиропом, а Эдуард с горем пополам прикончил только две вафли и даже не притронулся к сыру. Лидия, усердно делая вид, как наслаждается уже третью неделю подряд полезным блюдом, заметила его кислое лицо и спросила:

– Дорогой, тебе не нравится?

Эдуард молча отмахнулся, пытаясь дать понять, что дело не в этом.

– Как ты смотришь на то, чтобы выкупить соседний дом? ― спросил вдруг он, не сумев сделать вид, что ничем не обеспокоен.

– Ты о доме Скоптыш-Броньских? Но они ведь только приехали! ― Лидия всплеснула руками, хотя ещё неделю назад сама упрекала мужа, что он не успел купить соседний участок.

– Это неважно, за хорошую сумму они продадут свой дом и купят куда лучше в другом месте, ― мужчина отхлебнул воды из стакана.

– Но они такие дружелюбные соседи!

– Очень дружелюбные… ― пробубнил Эдуард себе под нос.

– Я думаю, ты слишком критичен к людям, Эдуард, ― закончив с мюсли, Лидия собирала тарелки.

– Мне не нравится, когда чужие люди лезут в мою жизнь и мешают моему отдыху, ― муж Лидии совсем насупился, ― когда поливают там свои грядки…

Роза усмехнулась, но не прокомментировала утреннюю встречу.

– Ты про Матеуша? ― поинтересовалась Лидия, ― он кажется вполне милым молодым человеком… Может, слегка напыщенным… Но никто не идеален, Эдуард! Дай им шанс…

Мужчина сжал челюсти, но ничего не ответил. Он посмотрел на дочь по-прежнему сердито, когда её глаза ехидно улыбались ему:

– Собирайся, Роза, нам пора.

Роза сразу же встала и вышла на улицу, посчитав себя вполне готовой к поездке. Поблагодарив жену без особого воодушевления, Эдуард подошел к зеркалу, чтобы удостовериться, не выползла ли рубашка ненавистным пузырем на пояснице, не передавил ли классический галстук воротник, но его образ оказался безупречным. Сегодня Эдуард решил обойтись без геля для укладки, поэтому зачесал свои волосы в легком беспорядке назад и тоже вышел.

Его дочь стояла под цветочной аркой и внимательно разглядывала мясистые бутоны каких-то розовых цветов, название которых было ведомо только Лидии. Эдуард с юношеской легкостью подкрался сзади и, затаив дыхание, встал у неё за спиной.

– Пошли к машине, ― шумно выдохнул он сердитым шепотом Розе почти в ухо.

– Что-то ты сегодня недобрый, ― спокойно ответила девушка, словно ожидая его.

– Некоторые здешние обитатели уже успели испортить мне отпуск, ― пробубнил мужчина себе под нос, не отходя от дочери, и несдержанно добавил, ― Ох, этот Матеуш…

– Ты ревнуешь? ― без смятения спросила Роза, повернув голову в сторону его дыхания.

Неожиданный испуг прокатился по телу Эдуарда, заставив его напрячься и с силой втянуть в раздувшиеся ноздри воздух.

– Нет, ― его голос покрылся льдом безразличия, ― просто держись от него подальше, мало ли что у него на уме…

Роза лишь пожала плечами в ответ и, прикрыв глаза, качнулась назад, но отца на прежнем месте уже не было.

По пути они не проронили ни слова, лишь Роза периодически щелкала радиоприемник, но под конец ей надоели популярные хиты, и, погрузившись в тишину, она предалась своим размышлениям.

Когда Лексус господина Ротенгофа преодолел 20 километров от Эринтсвагена, и уже огибал озеро Лауэрц-Зе, утреннее веселое солнце спряталось за облака, которые хмурились, как брови Эдуарда. Ощущалось приближение непогоды. Роза напряженно присела на сидения, скованная внезапной тревогой. Эдуард почувствовал необъяснимое беспокойство дочери, и с облегчением выдохнул, когда увидел вдали дом, предположительно принадлежавший доктору Стурлссону.

Корнелий в старомодном бежевом свитере с вязаными косичками вышел их встречать. Он стоял около ворот и активно махал руками Эдуарду, показывая, куда припарковать машину.

– Добрый день, господин Ротенгоф! Проходите скорее, кажется, природа собирается буянить, ― доктор взглянул на тучи над головой и весело протянул ему руку для приветствия, но пожалел, как только ладонь Эдуарда сжала его артрозные пальцы.

Мужчина кивнул в ответ и, руководствуясь приглашением, вошел на участок Корнелия.

С тоскливой улыбкой доктор помахал рукой, унимая боль и одновременно здороваясь с его дочерью:

– Фрау Ротенгоф, рад встрече! Как ваше самочувствие?

– Я думала выяснять это ― ваша работа, ― сказала девушка и прошла мимо него.

Эдуард стоял около свежевскопанных грядок и осматривал владения Стурлссона:

– Недурственный участок, ― заключил он, бросая недоверчивый взгляд на облезлую сетку-рабицу, ― вы деньги зря не тратите, Корнелий. Вам бы только забор сменить…

– Конечно, но не все сразу, ― Корнелий подбежал к дому и открыл двери перед гостями.

– Разумеется. Я думаю, вы сможете обустроить это место должным образом, ― Ротенгоф интеллигентно улыбнулся и вошел внутрь, пропустив вперед дочь.

– Роза, мне необходимо будет поговорить с твоим отцом наедине, ― Корнелий обратился к девушке, ― это не займет много времени, пока могу предложить чаю.

– Ну, только если у вас есть печенье, ― Роза перестала увлеченно разглядывать и трогать вещи Корнелия, висящие в гостиной, и обратила на него внимание.

К счастью, у доктора Стурлссона оказалось в доме печенье. И даже несколько разных видов.

Он проводил девушку на кухню, заварил чай и поставил перед ней все свои запасы, а затем удалился в свой кабинет вместе с её отцом, прихватив свою записную книгу.

Эдуард вошел, но неуместно мялся у входа, не зная, куда себя деть. Он немного нервничал. Хотя нет, он себя обманывал. Эдуард был в ужасе. Ему казалось, что на подмышках его рубашки вот-вот выползут подлые потные пятна предательства его эмоций. Он сделал лицо сердитости и безразличия, которым всегда скрывал переживания. Это немного помогло ему собраться, однако до кресла перед столом Корнелия он добрался не слишком изящно.

– Вы в порядке? – уже устроившись напротив, Корнелий взглянул на него поверх очков с подозрением.

– …Э-э, Да…да – Ротенгоф закивал головой и нарочито расслаблено закинул ногу на ногу, но в полёте носок туфли задел мусорное ведро под столом Корнелия.

– Ох, Господи, извините! – мужчина вплеснул руками и хотел броситься приводить все в порядок, как напортачивший школьник.

– Господин Ротенгоф, ну что вы! Глупости! Я потом сам все приберу, не переживайте! – остановил его действия доктор Стурлссон.

Эдуард вздохнул, распрямился, пригладил на себе рубашку с галстуком и, снова взяв под контроль ум и тело, спокойно спросил:

– Что вы хотели спросить, доктор Стурлссон?

– Ну для начала, как таблеточки? Они, конечно, накопительного действия, но седативный эффект должен быть заметен с первого приема.

– Вы знаете, доктор Стурлссон, я не заметил ничего особенного. Роза никогда не была какой-то тревожной или слишком активной, не думаю, что ей вообще нужен этот эффект…

– Он необходим для того, чтобы у неё не случилось очередного приступа психоза, – пояснил Ротенгофу Корнелий и заглянул в свои записи, – вы ведь не были с ней тогда во время приступа?

Глаза Эдуарда скользнули вниз и влево, задержавшись там. Он успокоился и погрустнел. Наконец после непродолжительной паузы он произнес:

– Я был лишь после… Но она была нормальная, она все понимала, доктор Стурлссон… ― Ротенгоф опустил голову в раздумье, ― я не знаю, можно ли верить всем этим девушкам, которые видели…

– Ну, с этим мы разберемся, не беспокойтесь, господин Ротенгоф! ― Корнелий располагающе улыбнулся и снова опустил глаза в записи, ― Как Роза реагирует на окружающий мир чаще всего? Бывает, что она плачет или смеется? Может, сильно взволнована?

– Нет, никогда не видел слез у неё на глазах, даже в детстве, ― отец Розы нахмурился, очевидно, задумавшись, что это странно, ― она никогда не хохочет, только если ехидно усмехается. Кажется, будто мир вокруг ей безразличен. А если она и взволнована, то только по какому-то неведомому другим поводу.

– Очень хорошо, ― кивнул Стурлссон, и записал на свою страницу под названием «Р. Ротенгоф» «снижение аффекта», ― так, продолжим: как у неё обстоят дела с семьей? Со сверстниками? Я заметил, она не слишком общительная, и я даже сказал бы, скрытная…

– Да, можно сказать, скрытность ― это одна из доминирующих черт её характера, но разве это плохо, доктор Стурлссон? Я думаю, в наше время, чем меньше ты о себе, рассказываешь, тем меньше эту информацию могут использовать против тебя.

– Хм, вы правы, господин Ротенгоф, но в её возрасте молодые люди обычно стремятся поделиться с миром своими переживаниями, заявить о себе в социуме. Она ведь учится в университете, неужели у неё нет друзей, мальчиков?

– Корнелий, я её отец, а не подружка, она не делится со мной такими вещами, ― Эдуард прищурил глаза, а затем печально вздохнул, ― последний год, мы очень отдалились друг от друга… Из-за работы я должен был жить некоторое время в Берне…Мне очень жаль, но я ничего не знаю об её университетских приятелях. В разговорах она никогда никого не упоминала.

– Ничего страшного, Эдуард, у вас ещё есть время узнать получше свою дочь! ― Корнелий записал «скрытность», и снова с улыбкой взглянул на поникшего мужчину, ― а в детстве у неё были друзья?

– Нет, ― однозначно ответил Эдуард, ― она всегда была сама по себе, ей будто в голову не приходило играть с другими детьми, да и они как-то сторонились её. Роза всегда сама находила, чем себя занять. Лидия уговаривала её с кем-нибудь подружиться, но её слова никак не повлияли на нашу дочь. Роза больше любила складывать пазлы, разгадывать судоку и считать примеры. Задачи она, конечно, тоже любила, но примеры она находила более отвлеченными от жизни.

– Роза учится в университете на факультете математики и естественных наук. Какие предметы её интересуют больше всего?

– Астрономия, астрофизика, астробиология…

– Понятное дело. А как у неё с успеваемостью?

– Знаете, доктор Стурлссон, когда Роза только пошла в школу, мы думали с Лидией, что она станет каким-нибудь вундеркиндом! ― Эдуард усмехнулся с простодушной улыбкой, ― но потом, я не знаю, она будто быстро поняла, что к чему. Что отличников все время отправляют на олимпиады, всякие конкурсы, просят списать, ну вы понимаете… А Роза просто хотела, чтобы её оставили в покое. Она хоть и решала на отлично, но только то, что требовалось, никогда не зазнавалась и не отвечала, пока не спросят…

Эдуард замолк, анализируя сведения из прошлого. Корнелий с интересом ждал продолжения.

– Мне кажется, что учеба Розу не интересовала. Она и не доставляла ей особых хлопот, но и воодушевления не приносила. Моя дочь говорила, что в школе, ей дают не то, что она хочет знать.

– А что её на самом деле интересовало?

– Космос.

Не дав Корнелию произнести последние звуки его вопроса, Эдуард выдохнул это слово, как последнее дуновение ночного воздуха в форточку перед рассветом. Стурлссон замер, словно ощущая на себе ледяной вакуум названного объекта. Бескрайним взглядом пустых глаз Ротенгоф посмотрел в окно, совсем как его дочь на приеме у Корнелия. Врач заприметил эту особенность.

– В изучении космоса можно найти все ответы, которые волнуют человека, вам так не кажется, доктор? ― Эдуард чуть прищурил глаза и вдохновлённый мыслью взглянул на Стурлссона, который хотел что-то возразить, но, не дав ему возможности, продолжил, ― все исчезнет в беспросветной бесконечности, и люди, и планеты, и звезды, и черные дыры, и даже фотоны света… В какое пространство это все денется, и в пространство ли? Уж если мироздание и подчиняется единым законам и имеет свое начало, то искать его стоит в небесной вышине, ― произнес мужчина и задумчиво поднял глаза наверх, ― сколько вопросов без ответа… Мы даже не знаем, где находимся, Корнелий! Планета Земля, Солнечная система, суперсистема Альциона, созвездие Плеяд, рукав Ориона, Галактика Млечный Путь, Местная группа галактик, Сверхскопление Девы, Галактическая нить Ланиакейя, Стена Рыбы-Кита, Вселенная? А что дальше, доктор?

Корнелий лишь пошлёпал губами после тирады космических объектов Эдуарда и решил не исключать пока «генетический фактор» в истории болезни Розы.

– Вы часто общаетесь со своей дочерью на подобные темы? ― Стурлссон отложил ручку и подпер подбородок пальцами.

Прежде чем ответить Ротенгоф вздохнул, посмотрел вниз и поджал губы, а затем, не поднимая глаз и уводя их куда-то в сторону, с сожалением произнес:

– Мне кажется, это я виноват во всем… в этих её мыслях… Корнелий, я думаю вам известно о моей работе…

– Конечно, господин Ротенгоф, около трехсот спутников вашей компании кружат вокруг орбиты Земли, а ваши пилотируемые космические корабли нового поколения летают дальше Луны! ― восторженно поделился Корнелий своими знаниями о кампании «Ротенгоф корпорейшн».

– Верно, чуть дальше Луны… ― с горечью произнес Эдуард, но, отбросив печальные раздумья о недостигнутых целях, продолжил, ― вы понимаете, Корнелий, я был бы плохим отцом, если бы не познакомил свою дочь с космосом…

– Вы правы, господин Ротенгоф, ― мягко произнес Корнелий, ― вы сделали все верно. Это уже особенности психики Розы. На месте её бредовых идей мог бы быть не космос, а что-нибудь другое, например, за последние пять лет развелось так много ипохондриков среди молодежи! Каждый десятый убежден, что болен какой-нибудь неизлечимой болезнью! Анализы ничего не подтверждают, а они все требуют и требуют дальнейших поисков! В лучшем случае таких «больных» присылают ко мне, а в худшем высасывают из них деньги за ненужные лекарства и прочее…

Вдруг совсем близко прогремела гроза, и молния сверкнула своей опасной вспышкой в окне полутемного кабинета Стурлссона. Корнелий вздрогнул и вскрикнул одним вздохом.

– Боитесь грозы, доктор? ― как-то таинственно поинтересовался господин Ротенгоф, спокойно откинувшись на кресло, будто это была не гроза, а телефонный звонок.

– А вы?

– Знаю, что надо бы, гроза такая опасная, но меня всегда почему-то наоборот тянет на улицу, ― Эдуард посмотрел в окно, мечтательно выходя мыслями из кабинета Корнелия.

– А Роза боится грозы?

– В нашей семье только Лидия верещит под звуки грома, а мы с Розой обычно над ней смеемся, ― мужчина усмехнулся, вспомнив давние и примечательные моменты из жизни.

– Как у вас отношения с женой? Сколько лет вы с Лидией состоите в браке?

Улыбка тут же спала с лица Эдуарда, и его брови снова сошлись в напряженной угрюмости, ― Двадцать лет. Мы были так молоды, когда я сделал ей предложение…

«О чем я думал?» ― с сожалением попытался дать оценку Ротенгоф решениям своей юности.

– О, у вас сейчас непростой период в жизни: ответственная работа, взрослая дочь, стареющая жена…

Теперь вздрогнул Эдуард, но сейчас же унял свои телодвижения. Он сжал челюсти, приготовившись к «опасному» вопросу от доктора Стурлссона.

– Кризис среднего возраста, я имею в виду, ― Корнелий раскинул руками, делая вид, что пропустил мимо эту вспышку страха, внезапно прокатившуюся по телу мужчины.

Напряженные плечи Эдуарда упали вниз, он несколько раз неравномерно поморгал и снова расслабился.

– Что, доктор, разве я похож на человека, который не добился своих целей? ― мужчина ухмыльнулся, подперев губы согнутым указательным пальцем, но в его глазах мелькнула печаль.

– Вы один из самых успешных ученых и предпринимателей этого десятилетия, но счастливы ли вы? ― Корнелий опёрся локтями на стол, внимательно вглядываясь в лицо сидящего перед ним Эдуарда. За мгновение на его лице пробежало несколько разных эмоций, от тоскливой улыбки до обиженно поджатых губ. Мужчина хотел что-то сказать, но остановил себя. Ротенгоф сидел с приоткрытым ртом начатой фразы до тех пор, пока не согнал с лица лишние эмоции.

– Честно сказать, отношения с женой оставляют желать лучшего… ― равнодушно произнес он, ― но мы здесь, вроде как, говорим о моей дочери?

– Всё верно, господин Ротенгоф, но ваши взаимоотношения оказывают непосредственное влияние на становление характера Розы. Обстановка в семье ― это очень важный аспект взросления ребенка. Родители ― это агенты первичной социализации…

– Доктор, вы слышите? ― Эдуард прервал нравоучительную речь Корнелия, который, наверняка, хотел сказать ещё не менее пяти предложений по поводу влияния семьи на ещё не сформировавшуюся личность.

– …Э, дождь? Гром? ― непонимающе спросил Стурлссон.

– Нет, не это… Розу не слышно. Двадцать минут назад ещё гремела керамическая посуда, и скрипели половицы, но теперь тишина… ― отец девушки настороженно посмотрел на двери.

– Не понимаю о чём вы, ― Корнелий нахмурился и подтянул очки к носу, ― я и двадцать минут назад ничего не слышал.

Доктор намеревался продолжить свой опрос, но Эдуард вскочил с кресла и помчался двери, что-то гневно бормоча себе под нос.

Эдуард бормотал, что Корнелий излишне глуховат, но тот, разумеется, не расслышал, а лишь привстал за столом от неожиданных движений мужчины.

Ротенгоф выбежал из кабинета и в одно мгновение свернул на кухню.

Окно было распахнуто настежь, измоченные дождем занавески жалко трепыхались от неистовых порывов ветра, небольшой табурет был пододвинут к подоконнику, на нем неумолимо ширились лужи, наплаканные злыми облаками. На столе стояла пустая кружка, каждая из трех пачек печенья разных сортов пустовала наполовину, крошки, сносимые сквозняком, балансировали на краю стола. Розы не было.

Сквозняк пробежался и по коже Эдуарда, поглощая его тело своими зыбкими тревожными объятьями. Мужчина растерянно запустил руки в волосы, его глаза бегали по углам.

В это время на кухню подоспел Корнелий, который заподозрил, что что-то всё же произошло.

– Боже, мой! ― воскликнул Стурлссон, прикрыв рот рукой.

Он хотел добавить «Мои занавески», но вовремя удержал этот эмоциональный порыв, посчитав неуместным в данной ситуации беспокоиться о занавесках.

– Куда она могла исчезнуть? ― Корнелий то ли спросил у Эдуарда, то ли размышлял вслух.

У него было лишь одно предположение, что у Розы случился очередной приступ психоза и она могла отправиться туда, куда позовут её голоса.

– В какой стороне у вас лес? ― Ротенгоф обратил к доктору сжимаемый беспокойством мрачный взгляд.

– Что? Лес? Лес там, ― не слишком быстро сообразив, Корнелий все же указал рукой прямо по направлению открытого окна.

Не успел он поинтересоваться у Эдуарда, почему тот спросил именно про лес, как мужчина уже летел через подоконник.

– Господин Ротенгоф, куда вы! Гроза прямо над нами! ― доктор испуганно сиганул к окну, срывающимся голосом крича Эдуарду в след.

– Я намерен найти свою дочь, доктор Стурлссон! ― заглушая раскаты грома, ответил мужчина Корнелию и скрылся за калиткой.

«Господи, что же творится! Что же творится!» ―оставшийся один у распахнутого окна Стурлссон нерешительно переминался с ноги на ногу. На нем был любимый свитер с вязкой «косичка» и замшевые ботинки, он боялся грозы и ненавидел ходить под дождем, но любопытство и боязнь за господина Ротенгофа и его дочь подогревали желание отправиться следом, даже не беря с собой зонтик.

Корнелий сделал ещё несколько вздохов для смелости и подбежал к окну, но тут же передумал, потому что, если бы он в силу своей возрастной неуклюжести застрял в окне, воодушевление продолжить это приключение так и осталось бы в пределах его дома. Поэтому доктор Стурлссон стремительно, но более осторожно вышел через дверь, отправившись за господином Ротенгофом.

Покинув участок, доктор заприметил молниеносно удаляющуюся белую рубашку Эдуарда. Она почти полностью намокла и готова была в мгновение разойтись от яростных движений сильных рук, разрезающих порывы воздуха на пути мужчины.

– Господииин Ротенгооооф! Подождите!!!! ― задыхаясь и вопя изо всей силы, нёсся Корнелий по лужам и мокрой траве.

На четвертую попытку позвать без оглядки бегущего спринтом Эдуарда, тот наконец оглянулся и увидел размахивающего руками во все стороны доктора. Ротенгоф чуть улыбнулся не бросившему его в беде доктору и немного замедлил свой скоростной шаг.

Терзаемый одышкой Стурлссон вскоре настиг Эдуарда. Не давая доктору расслабиться, Ротенгоф с прежней силой продолжил забрызгивать грязью свой дорогой костюм.

Прямо над головой зловеще прогремел голос грозы. Корнелий вздрогнул и побежал, неминуемо отставая от своего спутника.

Вскоре они приблизились к лесу.

– Почему вы думаете, что она именно здесь? ― переведя дух, спросил Корнелий у застывшего около первой сосны Эдуарда.

– Такое уже случалось…прошлым летом… Лидия мне рассказывала… В её голосе трепетал страх… ― произнес он, делая шаг на встречу сосновой чаще, ― я не уверен, что она здесь, но другого предположения у меня нет. А у вас?

– Нет… ― Стурлссон мотнул головой.

– Чувствуете, как гром зовет сюда, словно его источник в самом сердце леса? ― Ротенгоф загадочно оглянулся на доктора и растворился среди деревьев.

Корнелий, конечно, не чувствовал, но тоже решил раствориться. Несколько минут они молча шли вперед, задевая всякую растительность одеждой и волосами. Эдуард не обращал внимания, как ветки хлестали его по лицу, а Корнелий с омерзением морщился каждый раз, как мокрый листочек какого-нибудь пакостного кустарника дотрагивался до его руки.

Переполненный брезгливостью Корнелий не заметил, как остановился господин Ротегоф, и врезался ему в спину. Мужчина покачнулся, но не обратил внимания. Он завороженно смотрел вверх.

Корнелий протер забрызганные каплями дождя стекла, надел очки и тоже поднял голову.

На вершине сосны вниз головой, словно спящая летучая мышь, висела Роза. Она держалась за ветку одними ногами, а усталость мышц и прочие неприятные ощущения, по-видимому, совсем не беспокоили девушку. Мокрые волосы свисали с её головы в двадцати метрах от земли и слегка покачивались от воздушных порывов на высоте. Дождь стекал по лицу. Глаза фрау Ротенгоф были умиротворенно закрыты.

– Роза… ― вырвалось из груди потрясенного Эдуарда.

Роза услышала то, чего меньше всего хотела услышать. Если раздался этот звук, значит весь путь, который она проделала сюда, был зря. А так непросто залезть на сосну.

Девушка медленно открыла глаза, зная, что ожидает её за веками. Внизу под ногами клокотало суровое грозовое серо-синее небо, а капли воды уносило наверх, там же качались от сильного ветра другие сосны и мокрая трава клонилась к земле. Роза чуть запрокинула голову и увидела, как у ствола дерева, с вершины которого она могла наблюдать, – её отец в рассерженной панике махал руками, а рядом бесцельно мялся доктор Стурлссон, опасливо поглядывая на неё.

– Роза! Боже мой, что ты творишь! ― кричал Эдуард дочери с земли, ― спускайся сейчас же!

Мужчина разъяренно треснул кулаком о ствол. По дереву пробежала глухая волна его удара, гром вторил гневу Эдуарда. Роза лишь закатила глаза, как будто её отвлекали от увлекательной лепки из пластилина, чтобы она помыла посуду.

Ротенгоф намеревался лезть за ней. У его дочери по этому поводу были смешанные чувства.

«Я конечно рада, что ты так заботишься обо мне, пап, и понимаю, что любой нормальный родитель был бы в ужасе, если его ребенок висел бы на дереве верх ногами в паре десятков метров от земли, но, пожалуйста, не сейчас! ― девушка чуть качнулась на ветке и ухватилась за неё одной рукой, ― эх, ладно, все равно, уже не имеет значения…»

– Господи, Эдуард, что вы… ― испуганно воскликнул Корнелий, бегая вокруг мужчины, закатывающего рукава и выбирающего за что ухватиться на облезлом стволе сосны, ― Вы собираетесь наверх?!

– Именно так, ― процедил Эдуард сквозь зубы, вставая на какой-то гнилой пень.

Найдя не слишком примечательный сучок сомнительной прочности, мужчина резким прыжком оторвался от земли и ухватился за него, поднимаясь чуть выше и цепляясь за соседний. Мокрая и забрызганная грязью рубашка треснула по швам от такой экстремальной активности. Ротенгоф медленно поднимался вверх, опасливо опираясь ногами на хилые сучки и держась руками за более внушающие доверие. Редкие капли дождя ударяли ему в лицо, мужчина жмурил от них глаза, периодически отбрасывая мокрые волосы, прилипающие к лицу. Корнелий продолжал бегать внизу, хотя, наверное, сам знал, что даже белку, упавшую сверху, поймать бы не смог.

Роза тем временем присела на ветке, как птица, ожидая, когда могучий родитель взгромоздит её к себе на спину.

Эдуард добрался до кроны. Он ухватился за сук, переводя дух.

– Роза, держись, ― мужчина протянул ей руку.

Девушка как можно сильнее сжала локоть отца и перепрыгнула с ветки к нему.

– Держись за плечи и не отпускай меня, пока не приблизимся к земле, ― сказал он ей, аккуратно пробуя на прочность другие сучки под ногами.

– Хорошо, отец, ― прошептала она ему в ухо, чуть касаясь влажной от дождя кожи.

Роза обвила ногами бедра мужчины со спины, перекинула одну руку через шею, ухватившись цепкими пальцами за плечо, а вторую положила на ритмично сокращающийся от напряжения торс. Её ладонь чувствовала тяжелое дыхание Эдуарда и перекатывающиеся под мокрой одеждой упругие мышцы пресса.

Ротенгоф прерывисто выдохнул, с трудом сглотнул, чуть покачнулся, а затем продолжил уверенно двигаться к земле.

Оставалось всего пять метров, когда неожиданно все стало ослепительно ярким и громким, будто в уши стрельнули из пистолета.

«Небо падает, небо падает, лес, лес, лес, распад атомных ядер, поглощение живых частиц энергией, энергией, E=mc², эволюция, преобразование энергии вселенной…ох, Эдуард…» ― вот как могла охарактеризовать Роза то, что происходило у неё в голове в тот момент, когда она в свободном падении летела вниз.

Девушка упала спиной на землю, размышляя о том, что всё же это лучше, чем ничего. Она повторила вслух, как заклинание, ещё раз этот набор слов, чтобы лучше запомнить. Эти первичные словесные ассоциации ― всё, что оставалось от образов, ускользающих из её сознания.

Роза хотела начать повторять по второму кругу, но на «…энергией, энергией» внимание девушки отвлекла в суматохе бегающая вокруг чего-то лежащего на земле мужская фигура. По его неловким движениям было понятно, что это не кто иной, как доктор Стурлссон. Стурлссон бегал вокруг Эдуарда. Тот не шевелился. Корнелий присел рядом, постаравшись выбрать более чистое место. Как только Роза смогла оценить текущую ситуацию, она молниеносно вскочила и уже через мгновение стояла рядом.

Тело её отца не шевелилось, но глаза были открыты. В них взрывался сонм ужаса, благоговения и какой-то неведомой безграничной силы, которой было тесно в его глазных яблоках, потому она заставляла бешено носиться его зрачки без какой-либо особой траектории.

Роза отогнала Корнелия, который силился оказать первую помощь, и встала на колени рядом с Эдуардом. Сердце мужчины стучало со скоростью пулеметных выстрелов, но грудная клетка не поднималась, словно страх сковал его легкие, не позволяя вдохнуть. Лицо Ротенгофа краснело, сухожилия на шее изогнулись под кожей, ноздри механически раздувались, пытаясь своей силой втянуть воздух.

Девушка аккуратно взяло лицо отца в свои ладони.

– Эдуард! ― сказала она очень серьезно, нахмурив брови и пытаясь остановить на себе неуемный бег его значков.

– Эдуард! ― повторила она, почти крича на отца.

Роза ощущала, как сжимались мышцы его челюсти. Она приблизила свое лицо к лицу мужчины, почти касаясь своим носом его, и со злобным напряжением в голосе процедила сквозь зубы:

– Эдуард!

На мгновение она поймала его взгляд. Эдуард дернулся и, чуть сгибаясь в непроизвольном импульсе, втянул воздух, будто несколько минут провел под водой. Роза только успела отодвинуться. Ротенгоф, всё ещё тяжело дыша, снова лег на землю. Его немного потрясывало.

Руки девушки проскользнули по его влажным от мокрой травы плечам, и Роза поднялась на ноги, кивком головы показывая доктору Стурлссону продолжить приведение в чувства её отца.

Грудь Эдуарда высоко и часто поднималась, ноги ерзали по земле, он ворочал головой по сторонам, но ничего не говорил. Стурлссон снова присел рядом с ним и, пытаясь смирить непроизвольные движения его тела, стал наговаривать что-то умиротворяющее. Роза повернулась к лесу, вдыхая запах уходящего дождя.

Эдуард перестал дергаться и почти пришел в себя, поэтому доктор Стурлссон решился оповестить его о произошедшем:

– Господин Ротенгоф, всё в порядке, главное ― вы живы, сквозь вас ведь прошла молния…

– Что? ― осипшим голосом заговорил мужчина, приподнимаясь на локтях.

– Ну, пока вы спускались с дерева, в вас попала молния, вы упали на землю и пролежали тут около двух минут в полусознательном состоянии…

– А что с Розой? ― Эдуард беспокойно огляделся.

– С ней все хорошо, ― сказал Корнелий, чуть отклоняясь в бок, показывая мужчине его дочь, ― ей удалось привести вас в чувство.

Ротенгоф нахмурился, отвел глаза в сторону, словно заглядывая внутрь себя, что-то мысленно произнес, едва заметно мотая головой.

– Это не могла быть молния…― сказал он, не поднимая глаз, ― я не чувствовал удара тока, я не чувствовал боли, ничего…

– Хоть такое и случается, однако молнии ударяют в людей не слишком часто, и у всех разная реакция, ― говорил доктор, помогая мужчине присесть, ― вам крупно повезло, что вы остались живы! Конечно, вполне вероятно, что у вас могут быть головные боли, шумы в ушах, шрамы от разрыва сосудов в виде фигур Лихтенберга…Ожоги?

Стурлссон внимательно осмотрел сидящего Эдуарда, который затем тоже решил поинтересоваться своим внешним видом. Однако оба увидели лишь подгоревшую штанину.

– Вы точно уверены, что это была молния? ― недоверчиво взглянул Ротенгоф на врача, совсем приободрившись.

– Я же своими глазами видел! Это была вспышка с неба… И прямо в вас! И все вокруг на мгновение стало такое яркое! И вот уже вы летите вниз, ― глаза Корнелия были распахнуты пугающими воспоминаниями.

– А как же моя дочь? Молния бы прошла и через неё тоже.

– Может, она упала раньше, чем вас ударило?

– Нет, это какая-то бессмыслица, ― пробубнил мужчина, поднимаясь с земли.

Корнелий хотел его подхватить, но Эдуард ловко справился сам.

– Роза? ― чуть качаясь, Ротенгоф позвал дочь.

– Я тоже видела это, ― тихо произнесла девушка, не оборачиваясь, но повернув голову влево.

«Что?» ― застыло на губах Эдуарда.

– Господин Ротенгоф, давайте скорее возвращаться, думаю, нам стоит вызвать скорую помощь! ― перебил его Корнелий.

– Нет, не нужно скорую, я в порядке, ― Эдуард замотал головой, ― я нормально себя чувствую, правда.

– Но у вас может быть болевой шок! ― Корнелий опасливо заохал.

– Хорошо, я согласен, пойдемте отсюда, а если это будет необходимо, то вызовем врачей…― утомленно сказал Эдуард, поворачиваясь в сторону дома Стурлссона.

Неохотно сняв с себя любимый свитер, Корнелий протянул его извозившемуся в земле мужчине, ― наденьте пока, а то простудитесь.

Ротенгоф задержал взгляд на лице доктора, и, узрев тоскливое прощание, перевел глаза на чистые бежевые шерстяные косички:

– Да, нет, мне не очень холодно, я не хочу пачкать ваши вещи, лучше подожду до вашего дома, а там я не откажусь от душа и чистой одежды.

Эдуард протянул свитер обратно, и блеск радости, тщательно скрываемый Корнелием, промелькнул в его газах.

– Разумеется, господин Ротенгоф! ― ответил он оживленно.

Стурлссон пропустил Розу вперед за отцом, чтобы проследить, как бы она опять чего не учудила, потому что ни он, ни господин Ротенгоф не хотели бы сегодня снова пробежаться по лесу под дождем.

Быстрым шагом лесная команда добралась до дома доктора Стурлссона. Корнелий проводил чуть дрожащего, но упорно это скрывающего Ротенгофа в ванную, а затем решил поскорее разыскать ему чистые вещи.

Роза сидела на диване в гостиной и не слишком беспокоилась о следах непогоды на своей одежде, которая, однако, не была промокшей насквозь в отличие от одежды отца, упавшего в самую лужу.

Когда Корнелий отыскал среди привезённых вещей те, которые без сожаления, он, возможно, отпустит навсегда, доктор вернулся к девушке, и, наклонившись к ней и опершись руками на колени, с едва скрываемым осуждением спросил:

– Что это было, Роза?

Роза подняла на доктора равнодушные глаза.

– Я устанавливала связь, – она точно знала, что для Корнелия эти слова ничего не значат.

– Какую связь? С кем? – Корнелий присел на корточки перед ней, его самообладание опытного психиатра вновь вернулось, и речь стала более сдержанной и нейтрально-окрашенной.

– С теми, от кого получаю сигналы, – девушка наклонила голову вбок, с наигранной глупостью разъясняя доктору.

– Точно, сигналы! – Корнелий вспомнил концепцию её устойчивого бреда, – но почему в лесу и во время грозы?

– Если бы я знала, доктор, то не ходила бы в лес…– продолжала Роза, однако немного недоговаривая.

Корнелий прищурил глаза и задумчиво посмотрел влево, но, когда назрел новый вопрос, из ванной вышел господин Ротенгоф с недовольным лицом и полотенцем на бёдрах. Все с интересом на него оглянулись.

– Вы обещали дать мне чистую одежду… – неуверенно произнёс мужчина, капли воды стекали по его телу и капали на деревянный пол.

– Да, да, конечно, я вам кое-что нашёл, пойдёмте наверх.

Стурлссон вскочил и поспешил сопроводить Эдуарда, пока он не намочил все вокруг. Роза проводила мужчин взглядом.

Корнелий пригласил Эдуарда войти в свою спальню. На кровати в аккуратном порядке лежало что-то в старомодном стиле доктора Стурлссона. Но господин Ротенгоф не спешил переодеваться. Он сел на край кровати, обеспокоенно опустив плечи. Корнелий подозрительно выглянул за двери и захлопнул их. Доктор обернулся к сидящему мужчине, и его сердце сжалось от боли: мокрое пятно от Ротенгофа простиралось уже гораздо шире занимаемого им места, но он не решился потревожить мужчину.

– Господин Ротенгоф, как вы себя чувствуете? Вы уверены, что вам не нужно в больницу? ― Стурлссон беспокойно присел рядом чуть поодаль от мокрого пятна.

Губы Эдуарда дернулись, и по всему лицу перекатилось напряжение, глаза нерешительно забегали, рот приоткрылся. Стурлссон нетерпеливо внимал его немой мысли. Он не дышал, словно боясь её спугнуть, как рыбку, привлекшуюся на приманку.

Эдуард хотел что-то сказать, что-то важное и нелегко произносимое вслух, но вдруг все мышцы лица замерли и в мгновение расслабились, взгляд стал пустым и потерянным. Рыбка ускользнула.

– Всё в порядке, Корнелий, правда… ― невнятно и тихо произнес мужчина, едва заметно мотая головой.

Стурлссон сжал губы, зная, что это не так, но допрашивать его не стал. Господин Ротенгоф и без того был измотан.

– Ладно, господин Ротенгоф, одевайтесь и спускайтесь вниз, ― Корнелий неуверенно похлопал его по влажному плечу и тут же одернул руку.

Эдуард кивнул, поднялся и взял вещи. Стурлссон уже подошел к двери, когда тот скинул полотенце.

– Я думаю, Розе стоит прописать более сильные антипсихотические пре…, ой! ― пробормотал Корнелий, оборачиваясь, но чуть подпрыгнув и пошатнувшись, облокотился и выпал за двери.

– Как скажете, доктор, ― не изменившись ни в лице, ни в голосе произнес господин Ротенгоф ему в след, натягивая старомодные серые брюки.