Читать книгу Меч Тристана - Ант Скаландис - Страница 7

в которой Тристан благополучно выздоравливает и наконец-то знакомится с Изольдой, но знакомство их оказывается настолько неправильным, то есть несвоевременным, что приходится бедному рыцарю уносить ноги в родную Британию, преодолевая при этом серьезные препятствия

Рыбаки рассказали королю Гормону, каким прекрасным певцом и музыкантом оказался найденный ими в лодке полуживой человек, и Гормон призадумался. Конечно, ему самому захотелось послушать неземные мелодии, извлекаемые из диковинной заморской арфы заезжим менестрелем, но менестрель лежал теперь без сознания, и ни один палец его не шевелился. Он и дышал-то уже с трудом, а лицо и все тело его распухло, словно труп утопленника. Но славные целители острова Эрин, бывало, и не таких еще с того света вытаскивали. Поэтому прежде всего распорядился король поручить несчастного менестреля заботам жены своей Айсидоры, чтобы та поскорее определила курс лечения, подобрала все необходимые снадобья и приступала к процедурам тотчас же. В помощь ей были выделены для начала три девушки, сведущих во многих тонкостях медицинской науки, а потом…

Вот на потом у короля Ирландии Гормона созрел интересный план.

– Айси, – сказал он жене своей, входя в Медовый Покой замка Темры, – я придумал, как нам совместить приятное с полезным, точнее, полезное с полезным, а ведь такое особенно приятно. При этом одною стрелой мы поразим даже не двух, а трех диких уток. Посуди сама: не пристало тебе тратить свое драгоценное королевское время на никому не известного здесь менестреля. Твое дело, твоя обязанность как обладательницы тайного знания – положить начало, то есть спасти жизнь этому юноше, а все дальнейшее пусть доделает другой человек. Угадай кто. Правильно! Наша дочка – прекрасная юная Изольда. Она давно мечтала учиться музыке, а к своему искусству врачевания ты, Айси, приобщала ее с детства. Так пусть же попрактикуется всерьез. Логично? Логично. А заодно этот бард будет выздоравливать и учить ее музыке. Музыка, врачебная практика, здоровье барда – три дикие утки. Твое свободное время можно считать уже четвертой птицей, которую я предлагаю подбить. Неплохо?

– Неплохо, – согласилась Айсидора. – Как, говоришь, зовут этого менестреля?

– Тантрис.

– Странное имя. Он что, индус?

– Не похож. Очень светлый, – сказал Гормон. – Я имею в виду волосы. Лицо-то у него сейчас совсем непонятного цвета.

– Индусы тоже бывают светлыми, – со знанием дела сказала Айсидора.

Эх, ведали бы они, король и королева Ирландии, поклявшиеся перед образом Святого Патрика отомстить убийце Моральта, ведали бы они, какого именно «индуса» пригрели у себя в замке. Но Тристан, назвавшийся Тантрисом, как ему казалось, весьма остроумно, на лицо был решительно неузнаваем, а голос его тем более знали немногие. Поэтому лишь на семнадцатый день зашедший в покои принцессы сенешаль Гхамарндрил Красный, взглянув на больного барда, почуял что-то неладное, не то чтобы признал наверняка, а вот почуял, как собака. По запаху. Однако к этому времени прекрасная белокурая Изольда уже неплохо подлечила Тристана. Он не только вновь шустро перебирал пальцами струны, он уже пел чистым голосом, сгибал ноги и руки и свободно раскрывал и закрывал глаза. Глаза-то его, наверное, и навели на подозрение сенешаля по имени Гхамарндрил. С глаз-то все и началось.

Двумя днями раньше, когда юная Изольда, которую Тристан до сих пор узнавал лишь по голосу да по мягким прикосновениям нежнейших пальчиков, разрешила ему снять с глаз защитную повязку, промыть их водой и наконец вновь увидеть солнечный свет. Тристан увидел нечто большее, чем этот свет, и так разволновался, что уже через секунду вновь потерял сознание. Изольда даже испугалась. Неужели она что-то делает неправильно? Но причина обморока юноши крылась совсем в другом, и догадаться об этом принцессе было никак невозможно, а если бы кто и объяснил, она бы все равно не поверила.

Тристан узнал ее. Вернее Иван узнал. Это была его любовь. Московская любовь.

Он встретил ее на улице год назад. Ну да, за год до смерти. И в один миг понял тогда, что жить без нее уже не сможет. Поначалу сам пытался уверить себя, что это позерство. А как иначе? Нормальный молодой цинизм конца двадцатого века. Понравилась баба. Ну о-о-очень понравилась. Ну просто потрясная баба – на обложку «Плейбоя» без конкурса. Ну захотелось эту бабу так – аж челюсть свело. Все понятно. Оказалось, что не все. Оказалось совсем непонятно.

Он подошел, он попробовал познакомиться, взяв быка за рога. Ничего не вышло. Она его отвергла с царственной улыбкой, от которой он сгорел, восстал из пепла, как Феникс, и снова сгорел, чтобы стать теперь уже не привычной тварью с перышками и клювом, а кем-то, может, и летающим, но совсем иным (ангелом, что ли?). Но он ее выследил, благо умел это делать профессионально, и преследовал изо дня в день с упорством безумца и в лучших традициях прошлого, если не позапрошлого века – мягко, ненавязчиво, с робкой растерянной улыбкой и с цветами, только с цветами.

А был он «крутой»: высокий, красивый, накачанный, с языками, с карате, с приличными «бабками», со льготами всякими, какие до сих пор, даже при полном развале во всей стране, предоставляло своим сотрудникам КГБ, ну, то есть ФСБ, конечно. Перед ним любая должна была ложиться по первому требованию. А ему любую не хотелось. Даже раньше не хотелось, а теперь… Теперь он умер. Любовь – это смерть. Для всех, кроме нее.

Он напрочь потерял аппетит (фу, как тривиально!), он плохо спал по ночам (Боже, еще банальнее!), он ходил по улицам со счастливой, глупой улыбкой. Он читал о таком в книжках лет шесть или восемь назад и даже тогда чуть-чуть подсмеивался над влюбленными героями и не верил, что так бывает на самом деле, и точно знал, что с ним будет не так. А теперь ходил по Москве и благодарил Бога, в которого не верил никогда раньше, за то, что Он даровал ему, недостойному, эту любовь.

Словом, в итоге он добился своего. Маша – так звали прекрасную незнакомку – стала замечать Ивана. Чуть позже – разговаривать с ним, потом – приходить на свидания. И они бродили вместе по улицам. И он не кидался к ней, охваченный нетерпеливой мужской грубостью, которую некоторые почему-то считают большим достоинством, он наслаждался тем, что имел, тем, что она уже отмеряла ему щедрою мерой – возможностью подолгу смотреть в ее глаза, правом слышать ее голос и рассказывать ей о себе, и узнавать много нового о ней. Это было прекрасно. Это было восхитительно!

А когда впервые он прикоснулся к ее руке без перчатки, был тихий взрыв, он даже не представлял, что у людей бывают такие волшебные руки. А собственно, разве Маша – просто человек? Нет, конечно! Она – богиня.

Они стали ходить под руку, он подолгу держал ее ладонь в своей и ощущал с неземным восторгом, как растворяется в огромном, могучем потоке тепла, потому что вечность и космос, завихряясь мириадами маленьких галактик, текли через их сомкнутые в холодном весеннем воздухе руки. Потом он научился обнимать ее, поначалу за плечи, чуть позже – за талию, и наконец однажды прижал ее к себе всю. В тот же вечер они поцеловались. Он думал, что сойдет с ума от счастья.

Они шли к его приятелю в гости маленьким сквериком на Садовом кольце возле Бронной. Было уже темно и пусто-пусто. Он вел ее за руку по низкому узенькому заборчику, и Маша ставила ноги в линию, как балерина. Так любят играть только дети и влюбленные. А потом заборчик кончился, и она прыгнула ему в объятия, раскрыв губы навстречу. Он задохнулся.

До квартиры приятеля они добирались долго, очень долго. Было не меньше восьми остановок в пути, а в подъезде они просто набросились друг на друга, и в лифте – тоже. Приятель решил, как он потом признавался, что оба они были изрядно пьяные. Что он мог увидеть без специального зрения, которое дает людям только любовь? Им было удобно признать такую версию. Сидя перед этим у нее дома на кухне, они выпили бутылку сухого под шоколад и апельсины, но пьяными были не от этого.

Целый месяц они жили вот такими свиданиями: вечер, иногда холод, иногда ветер, иногда дождь и всегда – буйная страсть. Негде было встречаться? И это тоже, но не это главное. Просто всему свое время. Элементарная истина, которую он так хорошо понимал теперь. «Вот идиоты! – думалось про друзей, бывало, учивших его жизни. – Как много они теряют, прыгая в койку в первый же день!» А потом вдруг понял: ничего они не теряют. Нечего им терять, потому что это – о другом. Просто они не знают, что такое любовь. Просто им не повезло. Они довольствуются меньшим.

Боже, как он счастлив! Как он сочувствует всем, как он жалеет всех, кто не испытал этого! Как он любит всех!

А после настало лето, и он уехал в срочную и длительную командировку, из которой даже писать не имел права, не то что звонить.

Они встретились вновь в октябре. Судьба подарила им три дня. И опять было негде. Или просто они отвыкли друг от друга. Да нет. Поцелуи и блуждание рук по телам были все так же мучительно сладостны. Вот только мучение сделалось гораздо более явственным. Над их любовью сгущались тучи. Они слишком сильно любили друг друга, чтобы не почувствовать этого. И прежде чем Иван уехал в Чечню навсегда, он сделал Маше предложение. Господи, если бы хоть один из его друзей узнал, что он предлагал жениться девушке, с которой ни разу не был в постели! Да его бы обхохотали как инфантильного придурка и сопливого романтика. Но никто не узнал об этом. Не надо им было об этом знать. И плевать, если какой-нибудь солидный очкастый сексолог объясняет, что интимная близость после свадьбы – это медицински безграмотно и методологически неверно. Плевать. Они ведь все о сексе, а он – о любви. Где им понять друг друга?

Он писал ей с Кавказа. Теперь оттуда писать разрешили. Присутствие подразделений ФСБ в «зоне конфликта» сделалось почти официальным. До ввода регулярной армии оставались считанные месяцы. Писал он часто, как только мог. А потом началась война. Долгая, как операция без наркоза.

Из отдельной разведроты Ивана перевели в штурмовой спецназ, и под Новый год он вместе с грачевскими «соколами» принимал участие в знаменитом взятии Грозного «силами одного мотострелкового батальона». Чудом остался жив, а весной под Самашками сдался в плен по заданию Центра. Осенью сумел бежать и должен был демобилизоваться, но вышла какая-то накладка. И в очередной Новый год все повторилось, словно в дурном сне: отряд под его началом проводил спецоперацию в столице Ичкерии…

И это как раз тогда он посвятил Маше свое последнее стихотворение – «Письмо с того света»: «И будет тихо падать снег…»

Оно и получилось с того света. Потому что он уже ничего не успел отправить.

А теперь Иван открыл глаза и увидел ее – Машу. Обстановка была немножко непривычной. Мягко говоря. Огненный сноп воспоминаний ворвался в голову и расколол ее пополам.

Когда он вновь открыл глаза, прекрасное женское лицо склонилось над ним совсем близко. И он уже почувствовал тончайший, но отчетливый привкус фальши. Какой-то вселенский шутник подсовывал ему Одиллию вместо Одетты.

– Маша, это ты? – спросил он безнадежным голосом и, разумеется, по-русски.

– Он снова бредит, – сказала «Маша» по-ирландски, оборачиваясь к кому-то, стоящему позади.

Больше он не терял сознания, просто прикрыл глаза, чтобы подумать, не обжигаясь об эту ее красоту.

Сказать, что он влюбился в племянницу убитого им Моральта, было бы глупо. С другой стороны, если попробовать отвлечься от той, прежней жизни, она, безусловно, симпатична ему, то есть, по здешним понятиям, у них мог бы быть счастливый брак. И наконец, в ее поразительном сходстве с Машей есть некий знак. Безусловно, это как-то связано со всеми предыдущими чудесами: путешествие во времени, двойная жизнь, вторая смерть, зеленые глаза пророка. Он должен понять, пусть не сразу. Очевидно, получится не сразу. Тем более когда все так перепуталось и в этом, и в том мире. Он и Изольда – враги, враги кровные, они же – потенциальные любовники, и вдобавок ко всему – хитрая система отношений: врач и пациент, ученица и наставник.

«Успокойся! Неужели тебя не учили владеть собой? Учили, да еще как! И здесь, и там. Так возьми себя в руки и пойми, вдолби в свою башку: сейчас, сегодня самое главное – ваши простые человеческие, если угодно, профессиональные отношения. Все. С остальным нельзя торопиться. До поры».

И он сумел вдолбить это себе в голову. И чем здоровее становился, тем спокойнее относился к Изольде. Он уже видел массу различий между ней и своей настоящей возлюбленной. Но еще важнее – он вспомнил: прикосновения рук. Просто мягкие, просто нежные прикосновения. Просто. С Машей всегда и все было по-особенному. Потому что общались их души. А у этой точной копии не было Машиной души, а значит, и любви между ними быть не могло. Но тогда что? Неспроста же этот, с зелеными глазами, затеял такую странную карусель времен. Неспроста. Так слушай его внимательней, Иванушка!

Однако слушать пришлось не того, который с зелеными глазами, а того, который с красными волосами. Тристан уже вставал и ходил, когда однажды ему довелось случайно услышать разговор сенешаля Гхамарндрила Красного с любимой служанкой Изольды Бригиттой.

Красный на вид был мерзок: волосы его все, от макушки до подбородка, да, наверное, и ниже, имели жуткий медно-красный цвет и жесткость металлической проволоки. Нос был длинный и тонкий, глаза маленькие, глубоко посаженные, а голосом сенешаль обладал скрипучим, словно у старика. Не мог он не понимать, что родился уродом, из-за того, наверное, и зол был на весь мир. А злость до хорошего не доведет.

И сейчас праведный гнев его на Тантриса, который оказался тем самым рыцарем Тристаном – убийцею Моральта, любимого шурина короля, – этот праведный гнев был обильно приправлен кипящей неуправляемой злобой. Злоба-то и помешала сенешалю Гхамарндрилу совершить быстрый и правильный поступок в сложившейся ситуации. Пока он шипел с миловидной служанкою Изольды где-то там за ширмой, Тристан, не долго думая, в чем был одет, а был он в исподнем, прыгнул из окна и был таков.

После такого поспешного бегства недоучившего учителя и недолечившегося пациента принцессы Изольды многие согласились с догадкой сенешаля Красного. Однако были и другие мнения. Мол, не совсем здоров на голову этот юноша, вот и сбежал, окончательно помутившись рассудком. Да и возможно ли, чтобы доблестный рыцарь из Корнуолла под видом какого-то чудака-менестреля целый месяц скрывался в цитадели своих же врагов. Оскорбительно для короля Гормона подумать такое, ну а сенешаль Гхамарндрил Красный – известный любитель сгустить краски и изобразить муравьишку гигантским лесным вепрем.

Меж тем Тристан в многолюдном и шумном порту Темры изображал юродивого. Натерев лицо специальными травами, измазав себя с ног до головы глиною, выпрашивал милостыню и на одежду какую-никакую монеток наклянчил. А потом, уже одетый, исполнял песни по тавернам и базарам и заработал денег на оружие, ибо нельзя без оружия в путь отправляться, а украсть его считал для себя Тристан недостойным, даже в той, прежней жизни. Вот и получил он кинжал и лук со стрелами простым, честным способом. А оптический прицел к луку, состряпанный им от нечего делать еще давно, в Корнуолле, был тем единственным талисманом, который он, следуя интуитивному чувству, уволок с собой, спасаясь бегством.

На вторые сутки, идя через лес, Тристан повстречал разбойников. Те вознамерились сразу взять себе в рабство крепкого молодого человека. И Тристан сказал:

– Что ж, господа хорошие, раз такая моя судьба, видно, не миновать ее, я сдамся, вас ведь много здесь, а я один. Отчаянность – не храбрость, любили говаривать мои предки.

Улыбнулись лесные разбойники доводам молодого человека. Но продолжил Тристан:

– Однако дайте и вы мне шанс. Давайте состязаться. Пошлем вон в то дерево по десять стрел: десять я и по одной – каждый из вас. Кто точнее в итоге окажется, тому и выбирать судьбу. Идет?

На мгновение задумались разбойники, а потом главарь их смекнул, что положение их выгоднее, и согласился.

Да только не знали они, каким был Тристан виртуозным стрелком и что за лук имел при себе. В родном Корнуолле его оружие со спецоптикой так и называли – лук «Без промаха». Все стрелы практически одна в одну легли, только щепки в разные стороны летели. Разбойники и стрелять перестали, раз такое дело – все равно уже проигрыш, что зря стрелы пропадать будут. Лучше просто на чудо поглазеть.

Однако не отпустили они Тристана с миром, как договаривались. Разбойники есть разбойники, им неведомы понятия о чести, это наивный рыцарь корнуолльский по молодости лет всех еще по себе мерил.

Ну, разоружили его, руки связали, примотали к седлу и повели в глубь леса. На что надеялись дикие лесные жители? На то, что станет ни с того ни с сего покорным благородный рыцарь? Впрочем, уж если при дворе Гормона не разглядели в чужеземном барде особу королевского рода, где там было чумазым уголовникам догадаться о происхождении загадочного стрелка, одетого в рубище! Силу его они видели, умения оценили и мечтали все это использовать, но по-своему, по-разбойничьи.

– Бог вас накажет, – сказал им Тристан просто.

Разбойники посмеялись. Но еще и стемнеть не успело, когда сбылось пророчество нашего героя.

Из лесной чащобы со всех сторон появились всадники, одетые скромно, но добротно, а вот кони их были поистине роскошны, и мечи и копья ясной сталью сияли и золотой отделкой. Разбойники побросали оружие и пытались бежать, но каждого из них настигла карающая рука одного из гордых бойцов, так бесшумно и быстро окруживших банду злодеев. Тристан стоял теперь один внутри круга плотно сошедшихся людей. Передние спешились, а задние, подняв забрала, смотрели на него сверху вниз.

– Кто ты, несчастный пленник? – спросил командир отряда. – Куда путь держал?

– Я – бродячий музыкант Тантрис… – начал было Тристан, но командир прервал его тут же одним коротким словом:

– Достаточно. Я – Финн Гуммал, или Финн Благородный, вождь фенниев, и знаю обо всем, что творится под небом Эрина. Шотландцы зовут меня Мак-Гуммал, но ты можешь называть просто Финном…

«Какой еще финн, – ошалело подумал Тристан. – Что он мне голову морочит, мы же в Ирландии. И вспомнилось вдруг не к месту из «классики», из Владимира Вольфовича Жириновского: «Кто такие финны? Финны – разве ж это нация?!» Ну а действительно, поди и не было еще в те времена никаких финнов».

Однако Финн Благородный, он же Финн Мак-Гуммал, рассказывал нечто забавное. Получалось, что у них тут, в Ирландии, почти как в России: есть королевская армия, ну, то есть как бы федералы, а есть казаки, вольница – вот это как раз феннии. И эти ихние феннии посильнее наших казаков будут и поблагороднее. Отстаивают интересы народа, то бишь всей страны. Короля формально уважают, но по сути дела ни в грош не ставят. С разбойниками справляются много лучше, чем армия, да и чужеземных захватчиков первыми встречают. И при всем при том у них еще и разведка отлично работает. Финн действительно знал все о последних событиях при дворе.

– Ты не Тантрис, ты Тристан, племянник короля Корнуолла Марка и победитель героя нашего Моральта. Заметь, я говорю не убийца, а победитель. Ведь ты же в честной борьбе победил его, и я горжусь твоей силой и мастерством. А то, что женщины наши – сестра Моральта и племянница его – вернули тебя к жизни, так и то справедливо. Твой-то меч на острове Самсунга не был ядом смазан. Не прав был, значит, старина Моральт. А от эринских ядов, известно это, только эринские противоядия помогают. Вот, брат, какие дела. Я на тебя зла не держу, можешь так и передать королю своему, феннии-де целиком и полностью за мир между Ирландией и Корнуоллом, да что там – между Ирландией и всей Британией, нам еще найдется с кем воевать, даже здесь, у себя. Вот этих лесных подонков, например, надолго хватит. Зачем же благородным рыцарям друг друга в капусту рубить. Прав я, Тристан Лотианский? Или не прав?

– Ты, Финн Благородный, прав сейчас, как никто другой! – воскликнул Тристан. – Тысячу раз прав.

– Вот и прекрасно, что ты согласен! Мои ребята помогут тебе вернуться в Тинтайоль, а ты уж, брат, подумай, как сделать, чтобы между нашими странами мир установился. Много есть способов, но ты хорошенько подумай и выбери самый лучший. Счастья тебе, Тристан! Да хранит тебя Святой Патрик!

И он умчался в лес, потому что темнело уже и где-нибудь его наверняка ждали другие люди, попавшие в беду.

Двое из отряда фенниев, вернув Тристану его оружие и подарив на память ирландский меч, запалили факелы и первыми, показывая дорогу, двинулись в сторону Черного Брода, то есть порта Ат-Клиат, будущей столицы Эрина, которую безжалостные потомки англов и саксов назовут смешным для ирландского уха словом Дублин. Из этого будущего Дублина и отправлялся утром торговый корабль, державший курс на Кардуэл, знаменитую северную резиденцию короля Артура. Направление рейса, скажем прямо, подвернулось не слишком удачное, но выбирать Тристану было некогда. Главное – попасть на родную британскую землю, а уж в Стране Логров никакой путь длинным не покажется.