Читать книгу Зимние сны - Антология, Питер Хёг - Страница 11

С земляком в стенах пивного зала

Случаем в беседе я увяз.

Что ему язык вдруг развязало,

А меня растрогал тот рассказ?

Не имею ясного ответа.

Не было тогда и ныне нет.

Может быть, искал я тень без света.

А искать мне следовало свет?

«Сам я родом из Электростали,

Знаешь, это около Москвы.

Сорок лет назад его оставил,

А оставив, с прошлым сжег мосты.

Помню тот предзимний день понурый

Со снежком мерцавшим, как металл, —

Как с ракетодрома Байконура,

В неизвестный мир я стартовал.

ТАСС не сообщал тогда, понятно,

Как меня несёт за облака,

Но свою страну без белых пятен

Я увидеть смог издалека.

В проволоке лагерной и вышках,

Начисто лишённой многих книг,

О которых прежде только слышал,

Даже взглядом не касаясь их.

Боже, понял я, в какой же яме

Прозябает мой родной народ —

Нет, не без альбомов Модильяни

И колбас – без прав на кислород.

В капсуле, в полёте раскалённой,

Не пришлось тогда вернуться мне

(Как позднее многим Крикалёвым[1],

Чтоб найти свой дом в иной стране).

Жизнь, как будто, открывал сначала

И, казалось, даже с огоньком,

Но, случалось, так порой качало, —

Всё вокруг летало кувырком!..»

Дальше, извините, не припомню,

Где и с кем был он тогда душой.

Слушал я с печалью, только что мне

Было до неё, увы, чужой!..

Будто в зал, реально ж – дальше, мимо

Он смотрел, уже не говоря.

– Повторите нам по кружке пива, —

Попросил официанта я.

Возле ног этюдник чуть поправив,

Он глазами улыбнулся лишь.

За его спиной в оконной раме

В лужах и огнях блестел Париж.

Который месяц словно те же маски,

Не отличишь – твоя или моя,

Но вот уже, пройдя январь, савраски

Нас тащат за пределы февраля,

Где впереди распутица, понятно,

Привычная, увы, из года в год, —

Бескрайних луж мерцающие пятна,

Среди которых вечно ищешь брод.

В такие дни понять бы надо: где мы,

Не сбились ли с пути в узлах дорог?

Нет, не сейчас, ведь врубелевский Демон

Об этом же задумываться мог.

На антикварных рынках

Встречались мне в бумагах

Военных лет открытки

И письма из Гулага.

Писавшиеся с болью,

Достоинством и честью

Тем, кто ушедших помнил

И тем, кто враз исчезли.

Тут – крепкие объятия,

Там – раненое сердце.

Как гвозди из распятия,

А ныне – для коллекций.

Какими каталогами

Оценишь боли схожие?

Какими эталонами,

Когда – мороз по коже!

Смотрю на те, что собраны

И дорожу которыми, —

В них жизни за засовами —

За штампами конторскими.

Неважно, что помарки

И труден глазу почерк —

Лежат в соседстве с марками,

Которых нет на почтах.

Альбомные страницы

Пронзило их дыхание,

Отсутствуют границы

С тем, что отныне – давнее.

А всё же не минувшее,

Ведь душу жжёт поныне

И лучшее, и худшее,

И то, что между ними.

О, город мой, давным-давно не я ли

Любил смотреть в рождественские дни,

Как снегирями в мокрый снег ныряли

Твоих автомобилей стоп-огни.

О, город мой, давным-давно не мне ли

На Пресне или у Москвы-реки

Порою сквозняки печально пели.

Твои, а не чужие сквозняки.

О, город мой, мне так давно неведом

Ни свежий воздух твой, ни новый смог,

Но сердцем я к твоим причастен бедам,

А, значит, «инагентом» зваться б мог.

Москва, Россия, мы давно не вместе,

Не жалуясь же, впрочем, на судьбу,

Быть «инагентом» счёл бы делом чести,

Я говорю, имея вас в виду.

Смотреть вперёд? Да, что же там увидишь! —

Но, может, лучше терпкое винцо

Пить, вспоминая тех, кто, будто, в Китеж

Уехав, не напишет письмецо.

Или, покуда день лениво киснет,

В туман сентябрьский солнце унося,

Причёсывать растрёпанные мысли, —

С растрёпанными дальше ведь нельзя.

Одно лишь понимаю – нынче с толку

Я сбит и малость, кажется, раскис

Средь огоньков, разбитых на осколки,

На мокрых тротуарах городских.

Печальной скрипкой влажный ветер плачет,

И шляется за мною по пятам,

А наступивший вечер пуст и мрачен,

Как выжженный пожаром Нотр-Дам.

Мир без друзей пустеет понемногу,

И вянут дни, как осенью цветы.

С минувшим веком мог идти я в ногу,

Но спотыкаюсь с нынешним, увы.

Знать, эпоха не та

Или нравы не те, —

Пустота, пустота, —

Я один в пустоте.

Город в лужах блестит,

Тусклы лишь фонари.

Сколько раз: отпусти, —

Пустоте говорил.

В лабиринтах пустых

Этих улиц без чувств,

Отпусти, отпусти, —

В ночь глухую шепчу.

Пустота по стопам

То за мной, то – во мне,

А душа, как стакан,

Где ни капли на дне.

В часы, когда для сердца нет комфорта,

Припомни пруд, где лилии цветут,

Чьи лепестки, как будто газ в конфорках,

И там – поодаль, и поближе – тут.

Они тебя наверняка согреют,

Пускай не так, как в кухне иногда,

Когда метель случалась и в апреле,

Не выпуская землю из-под льда.

Но не о том я времени и месте

Или, вернее, о местах не тех,

Где, зябнув в одиночку или вместе,

Винить судьбу считали б, право, – грех.

Нет, тут я о цветах, что были летом.

Недавним. Только память оживи,

Как сразу же появится в берете

Моне, японский мостик в Живерни.

И будет снова воздуха дрожанье,

Балет стрекоз, зависших над водой,

Палитра сада – та, что, право, жаль лишь,

Поскольку невозможно взять с собой.

Скрылся в небе верблюд крылатый,

«Плач-парад»[3] отзвучал и стих.

Под наркозом в больничной палате,

Может быть, думал ты и о них.

Как на марле кровавые сгустки,

Мне казались твои слова,

Словно с неким клеймом петербургским

И дантесовского ствола.

Прежде шутками, пусть горьковатыми,

Всё же чаще был мечен твой слог.

Только слишком далековато

Этим летом всё унесло!

А во мне, право, что-то треснуло…

Да, такая вот карусель:

Голова остаётся трезвая,

Лишь глаза как трава в росе.