Читать книгу Хаос на пороге (сборник) - Антология - Страница 12

Пока я мешкаю в дверях, стягивая туфли, из гостиной доносится голос Джоселин: «Началось!» Прямо в обуви бегу через коридор и сажусь рядом с ней. Джоселин берет меня за руку, поглаживает мое обручальное кольцо, но не сводит глаз с экрана телевизора, где уже идет пресс-конференция.

Ожидаемое столкновение не сравнимо с тем, из-за которого вымерли динозавры, но мировые правительства не должны недооценивать масштаб грядущей катастрофы. Погибнут миллионы людей, даже если астероид упадет в Тихий океан. Мой коллега доктор Мариатасан сейчас расскажет, какие атмосферные и климатические изменения нас ожидают, но позвольте мне повторить слова доктора Мейера: при любом раскладе наша планета так или иначе пострадает от столкновения.

(Вопрос из зала, неслышимый из-за разноголосицы)

Зависит от места падения.

(Выкрики)

Если астероид упадет в Китае, там никого не останется в живых.

(Переполох в зале; оратора оттаскивают в сторону и что-то шипят на ухо, он отмахивается и вновь обращается к залу)

Нет-нет. Профессор Мейер сказал, в следующем году. В две тысячи двадцать третьем. Но времени все равно мало. Надо действовать. Событие носит характер угрозы. Неспроста это событие считается угрозой уничтожения. Если астероид столкнется с европейским континентом, все население Европы погибнет. В других частях земного шара тоже будут жертвы.

(Выступающий оборачивается к другим участникам пресс-конференции. Крики из зала)

Как только будет известна зона возможного столкновения, всем жителям следует покинуть свои дома, а остальным приготовиться к последствиям катастрофы. Люди должны объединиться.

(Журналист из зала: «Место падения уже известно?»)

Еще нет. На это может уйти до шести недель. Слишком много переменных факторов.

Экран гаснет. Я поворачиваюсь к Линн. В ее руке дрожит пульт от телевизора.

– Придется отменить свадьбу.

– Нет, – отвечаю и крепко прижимаю Линн к себе. – Просто перенести.

За неделю до того, как объявили о предполагаемом месте падения, пришла приятная новость: умеренные консерваторы в Техасе пропихнули закон о равенстве браков. Мы всегда мечтали пожениться дома, в Техасе. Мечты осуществляются! На радостях все кинулись регистрировать отношения, но мы с Линн решили обождать.

– Ты уверена? – спрашиваю. Воскресный день, позади у нас целых тридцать шесть часов отдыха. Отдых такая редкость в последнее время. Линн просматривает журналы для молодоженов.

– Конечно. Мы же хотели, чтобы все было романтично и без суеты, да?

Я киваю в ответ.

– Бежать сломя голову за брачным сертификатом и фотографиями – это совсем не романтично.

– А если астероид упадет на Северную Америку?

– Поженимся в Венеции. – Линн похлопывает рукой по дивану, приглашая меня сесть рядом. Я расхаживаю по комнате взад-вперед, не отдавая себе отчета. – Не Техас, но все-таки. Венеция, представляешь?

– Может, в Париже?

Линн хватает меня за коленку.

– Вот это по-нашему. А может, в Ирландии? Ты обожаешь Ирландию.

– Хм, а что, неплохо бы. А может быть, на склонах Килиманджаро?

С тех пор как Линн проследила свою родословную до чернокожих рабов, вывезенных из Танзании, она мечтала отправиться туда.

Линн отбрасывает журнал и хлопает в ладоши.

– Придумала!

С радостным нетерпением всматриваюсь в ее лицо.

– Лас-Вегас! – кричит она.

Я закатываю глаза к потолку, но все-таки смеюсь. Кладу голову на колени Линн, и мы обсуждаем, как устроим свадьбу за границей. Изо всех сил хочу радоваться вместе с ней, но мое воодушевление быстро гаснет. Мы столько ждали, покуда в Техасе узаконят браки. У меня больше нет сил надеяться и откладывать мечты на потом.

* * *

Конспирологи в Интернете – те самые, которые предсказывали столкновение астероида с Землей и которых называли параноиками – в один голос твердили, что основной удар придется на Северную Америку, хотя до официального заявления оставалось целых пять дней.

Новость вышла в 8:42 и к девяти утра разлетелась по всей планете, нагоняя ужас и панику на жителей континента. Перебрав все мыслимые способы выбраться из страны, я прихожу к выводу, что нужны либо политические связи, либо огромные деньги.

Не удивительно. Четыреста миллионов человек рвутся отсюда прочь – транспортной инфраструктуре Канады, Мексики и США не справиться с таким наплывом. Лишь одно стало иметь подлинную ценность: возможность уехать. Самолеты в Европу, Японию, Африку, – куда угодно подальше от Северной Америки – забиты битком. По вечерам мы с Линн ломаем головы, как нам спастись. У телерадиокомпании «Стар ньюс», где работает Линн, есть свой самолет. Линн рассчитывает, что мы улетим вместе с другими сотрудниками. Я иного мнения на этот счет, но помалкиваю. «Стар ньюс» – огромная корпорация, в которой работают тысячи людей. Мне бы хотелось разделять оптимизм Линн, но с чего бы такому медиамонстру спасать нас?

Родители Линн небогаты. Линн переживает, как бы они не сдались и не пустились во все тяжкие перед смертью. Я продолжаю изучать всевозможные пути отступления. У дяди Дона есть яхта. Может, он мог бы вывезти нас? Но мама говорит, что дядя уже покинул страну.

Линн, как обычно, работает допоздна, а возвращается напряженной и вымотанной, что совсем на нее не похоже.

– Все куда хуже, чем мы думали, Эм, – говорит Линн, наливая себе вина. – Беженцы снесли заграждения на границе между США и Мексикой.

– Ты хочешь сказать, забор, поставленный, чтобы мексиканцы не лезли на территорию США, на самом деле не давал американцам сбежать в Мексику? – говорю, обняв Линн за плечи. – Вот что я называю высшая справедливость.

– Это не смешно, Эм. Там люди гибнут.

– Но ведь о месте падения еще не объявили.

Линн обернулась. «Ты серьезно?» – читалось в ее лице.

– Все и так знают, что астероид упадет здесь. Официально или нет.

Разумеется, она права.

– Тогда, может, стоит бежать в Южную Америку?

– Говорю тебе: это безнадежно. Ты не видишь того, что вижу я. В Панаме – верная смерть. Беженцев – кому повезет пройти через минные поля и не запутаться в колючей проволоке – там отстреливают. – Линн прикладывается к бокалу с вином. – Мы предоставлены сами себе.

Через три дня, ровно в девять утра, вышло официальное сообщение. Но все и так все знают. Разве что теперь известно точное место падения – Южная Дакота. Президент оглашает список новых законов. На это уходит полторы минуты. С первых же секунд ясно – теперь я без работы. Кому нужны политтехнологи, когда в стране военное положение. Люди тысячами переходят в армию и в полицию. Может, и мне вступить в их ряды? Но, подумав немного, я решаю, что отстреливать мародеров мне не по душе.

Пока я целыми днями брожу без дела, Линн в своей стихии: прямо у нее на глазах, здесь и сейчас, творится история. Линн – ключевой корреспондент «Стар ньюс», и кроме этого, она пишет статьи для местных новостных агентств. Вертится как белка в колесе.

– Передохни, – прошу я, когда Линн возвращается домой после очередного двенадцатичасового рабочего дня. На столе ужин и бутылка вина. На улице стреляют, но теперь это часть повседневной жизни.

Линн берет бокал и без сил валится на диван.

– Ты знаешь, зачем я так стараюсь.

Мы сто раз об этом говорили. Линн не только горит желанием сообщать людям о текущей действительности – она из кожи вон лезет, чтобы выслужиться. Рассчитывает, что руководство «Стар ньюс» вывезет нас отсюда из благодарности к ней. Но несмотря на все ее репортажи, боюсь, она только зря растрачивает последние драгоценные моменты, которые мы могли бы провести вдвоем.

– Хотя бы сбавь обороты. К чему тебе заниматься местными новостями? – Я накрываю на стол. – Нам надо чаще бывать вместе, пока… – У меня язык не поворачивается говорить об астероиде, особенно теперь, когда до столкновения осталось полгода, а шансы спастись тают на глазах.

– Ладно, – устало отвечает Линн. Не верю своим ушам. Я-то ожидала, что она заартачится. – Хреновые времена настали, но ведь могло быть и хуже, – продолжает Линн. Такая покорность в голосе, совершенно ей несвойственная, меня беспокоит. – Ты права, нам действительно нужно почаще бывать вместе.

– Спасибо. Я просто беспокоюсь, – говорю я.

Линн молча встает с дивана, берет у меня ложку и подходит к плите.

Глядя на то, как она помешивает в сотейнике, я прихожу в отчаяние. Мы молчим.

– Не беспокойся, – наконец, шепчет она и оборачивается.

Я молчу, не зная, что сказать, но это не важно. Линн со мной, а уж она всегда знает, что сказать. Даже теперь.

Вдруг Линн улыбается. Следов усталости и стресса как не бывало.

– К черту все! Давай поженимся!

Мы сообщили родителям о наших планах. Моя мама пришла в восторг, ей все равно, где будет свадьба. Папа ответил сдержанно и уклончиво. Родители Линн колесили по шестьдесят шестой магистрали – они всегда хотели проехать ее от начала до конца – но пообещали вернуться ко дню свадьбы.

Для друзей новость о нашей свадьбе стала лучом света в темном царстве. Церемония состоится через месяц, когда до столкновения будет оставаться еще пять месяцев. Мы с Линн надеемся, что после свадьбы «Стар ньюс» вывезет нас из Америки. Подготовкой к свадьбе занимаюсь я, а Линн работает без роздыха.

Я как раз подыскивала небольшой оркестр для свадебного вечера, когда зазвонил телефон. Звонила Линн.

– Привет, любимая, – говорю. – Как работается?

– Хоть что-то в этом дурдоме, наконец, сдвинулось с места! – Она так возбуждена, что у нее, кажется, дрожат руки. – ООН объявила об экспатриации населения Северной Америки. Через две недели. Официально объявят сегодня днем. Я сама только что узнала от редактора.

Не могу поверить, что не ослышалась.

– Значит, мы сможем уехать?

– Да. То есть нет. Не все так просто. Будет лотерея. Лотерея для экспатриантов. Слишком мало времени и ресурсов, чтобы вывезти полмиллиарда человек.

Быстро прикидываю в уме. Не сходится.

– Что за ерунда. Неужели за полгода нереально всех перевезти, это с нашим-то флотом и авиацией!

– Я же говорю – не все так просто. Думаешь, Саудовская Аравия примет пару миллионов христиан? В некоторых странах и слышать не хотят об американских беженцах. В других сами готовятся выживать. То есть, фактически, никто не будет нам помогать.

– Значит, может не сложиться.

– Боже, Эм, скажи спасибо, что хоть какие-то хорошие новости! Наши шансы возросли! Только подумай: «Стар ньюс» теперь не нужно вывозить всех сотрудников поголовно. Мы почти наверняка улетим с компанией. Кроме того, мы ведь можем выиграть в лотерею. – Линн молчит, затем неуверенно спрашивает: – Думаешь, стоит отложить свадьбу?

– Похоже, что еще ничего толком не ясно. Может, пусть все идет своим чередом?

– Да-да, конечно. Но возможно, нам придется приспособиться. – Линн снова излучает надежду и оптимизм, и такой ответ меня приятно удивляет.

Приспосабливаться? Нет проблем. Черт, еще вчера на горизонте маячила смерть, а сегодня просто нужно приспосабливаться, – разве не здорово? Обвенчаться в Техасе и махнуть во Францию? Отлично. Улететь в Англию и пожениться там? Тоже устраивает. Не успеваю и рта раскрыть, как Линн говорит:

– Как бы я хотела сыграть свадьбу в Венеции.

Я прямо вижу, как она улыбается. Она давно уже не была такой счастливой, и вдруг понимаю: мне нужно, чтобы она была счастлива. Не хочу, чтобы она «приспосабливалась».

– Или на склонах Килиманджаро! – подхватываю я.

Линн права. Мне надо благодарить судьбу. И я благодарна. Я вне себя от счастья, и это заслуга Линн. Мы обсуждаем фасон свадебных платьев и то, как будем целоваться на закате. У меня сердце замирает от радости.

Линн освещает ход лотереи, готовит истории о победителях и проигравших, о радости и скорби. После того, как третий проигравший покончил с собой прямо в кадре, я прошу ее бросить это дело. У лотереи благая цель, но едва ли не у всех она вызывает злобу и подозрение. Организационные особенности лотереи стали причиной массовых протестов. Так, например, военные и их семьи будут экспатриированы в первую очередь. Мне, как знатоку политической кухни, это яснее ясного. Непопулярное решение обеспечивает эффективную работу организаторов лотереи: коррупция практически отсутствует – никакая взятка не стоит того, чтобы рисковать спасительным билетом. Тем не менее, люди игнорируют рациональную подоплеку, и я переживаю за Линн, которая во всем этом варится. Техническая сторона вопроса оставляет желать лучшего: почтовая инфраструктура и Интернет все еще работают весьма сносно, однако билеты разыгрываются заблаговременно по месту жительства, а уведомление о результатах нужно получать на руки в оцепленных солдатами городских центрах. Приходишь. Узнаёшь о своей судьбе. Уходишь.

– А если кто-то решит отправиться на тот свет, прихватив с собой остальных? – говорю я, умолчав о том, что волнуюсь за душевное здоровье Линн. Свидетелем скольких смертей нужно стать, прежде чем они оставят на тебе отпечаток? После первого самоубийства в кадре Линн пришла домой совершенно опустошенная, а после третьего подобного инцидента лишь вскользь упомянула о нем.

К моему удивлению Линн кивает.

– Это уже вчерашний день. – Лотерея началась всего неделю назад, а волна самоубийств уже «вчерашний день». Как это грустно; хорошо хоть Линн, кажется, не отдает себе отчета в том, сколько горечи в ее словах. – И потом, у нас ведь свадьба! – добавляет она.

Свадьба через две недели. С оркестром не вышло, но один из друзей согласился подиджеить. Праздновать будем в гостинице «Четыре сезона», где хватит места и для родственников, и для друзей. Кроме того, там есть водопад, на фоне которого пройдет церемония. Не совсем то, чего я хотела, но от одной мысли о свадьбе у меня перехватывает дыхание.

До собеседования остается целый месяц, и мы почти не думаем о лотерее. Будущее неопределенно, впрочем, этого вполне достаточно.

В кои-то веки я доведалась о чем-то раньше, чем Линн. Мамина подруга, которая работает в Бюро по вопросам экспатриации, сообщила ей, что регистрация браков временно отменена. Мама пришла в ужас и немедленно позвонила мне.

– Постой, но зачем? – Мне все еще не верится. Это абсурд.

– Потому что лотерея проходит в два этапа. Тянуть билет может каждый гражданин, это раз. Если тебе повезло, тебя вывозят вместе с ближайшими родственниками, это два. Теперь понимаешь?

– Нет, – отвечаю. Возможно, я просто не хочу понимать. Не верится, что в таком решающем деле, как лотерея на право остаться в живых, могла быть лазейка.

– Люди вступают в брак, чтобы повысить свои шансы на отъезд. А если у тебя куча детей, то шансы еще больше. Про свадебную лихорадку слышала?

Я-то слышала, но предполагала, что она вызвана неотвратимостью смерти, что люди, подобно нам с Линн, хотят вступить в брак, пока еще не поздно. А то, что, оформив отношения, можно обойти систему, мне и в голову не приходило.

– Значит, браки больше не регистрируют, чтобы родители-одиночки с детьми не переженились между собой? Тогда, если в лотерею повезет кому-то одному, остальные тоже будут спасены.

– Именно. – У меня сжимается сердце, когда я слышу мамин упавший голос. Утратить немногие крохи радости посреди беспросветного мрака просто немыслимо.

– Значит, холостякам ничего не светит.

– Я бы не сказала…

Во мне закипает гнев.

– А как же мы с Линн? Мы не собирались обходить правила! Мы годами ждали, чтобы зарегистрировать отношения, и вот теперь, перед самой свадьбой, мы снова в пролете!

Это вопиющая несправедливость! Надо поговорить с Линн.

– Я понимаю, милая. Если я могу чем-то…

– Мне надо бежать.

Жму клавишу отбоя, затем набираю Линн и выкладываю все как есть. Линн молчит. Вопреки здравому смыслу я изо всех сил надеюсь, что она найдет выход из положения.

– Сейчас приеду, – наконец говорит Линн. Я уселась ждать, отгоняя мрачные мысли.

Линн приехала через несколько минут. Швырнув сумку на пол в прихожей и едва коснувшись губами моей щеки, она принялась мерить шагами комнату. Мы как будто поменялись ролями: теперь она была на взводе, а я в полном спокойствии полулежала на диване. И все-таки энергичность Линн действовала на меня ободряюще. Если у проблемы есть решение, Линн его найдет.

Наконец, Линн повернулась ко мне.

– Так. Ладно. Во-первых, – она подняла палец, – мы обе можем выиграть в лотерею.

Согласно киваю.

– Во-вторых, – Линн подняла второй палец, – мы можем улететь вместе со «Стар ньюс».

Снова киваю.

– И в-третьих, – Линн подняла третий палец и тут же спрятала его в кулак, – мы сможем пожениться, когда лотерея закончится, верно?

Об этом я как-то не подумала. Когда лотерея закончится, защищать систему будет не от кого, и регистрация браков возобновится.

– Наверное, ты права…

В этом уравнении слишком много неизвестных. Мне все равно кажется, что мы обречены, хочу сказать я, но Линн меня опережает:

– На самом деле, это ничего не изменит!

Мы отправились в Бюро по вопросам экспатриации. На дорогах творится черт знает что. Военные следят за порядком, однако на обочинах полно помятых и брошенных машин. Дорожные происшествия перерастают в перестрелки. Центральные улицы Остина напоминают зону военных действий.

Парочка потерявших надежду и пустившихся во все тяжкие устроила гонки на тридцать пятом шоссе, перекрыв движение. Пришлось ждать, пока не прибудет полиция или не закончится гонка. Люди по всей стране стремятся, пока не поздно, осуществить свои желания. Мне их жаль. Зато они не сидят, сложа руки, в ожидании неминуемой гибели. Впрочем, конкретно из-за этой парочки Линн рискует опоздать на собеседование, и мое сочувствие быстро иссякает. «Уроды», – бормочу себе под нос. Мы выехали за целых два часа, – три месяца назад дорога не отняла бы у нас и получаса – и у нас на счету каждая секунда.

Линн треплет меня по колену.

– У нас полно времени.

Я киваю, но когда позади оглушительно ревет военная сирена, меня охватывает внутреннее ликование. Хулиганы разбегаются, путь свободен.

Бюро по вопросам экспатриации находится в надежно защищенном здании, огороженном толстой бетонной стеной с колючей проволокой. Повсюду солдаты с автоматами. Мы остановились на огромной пустой парковке невдалеке от стены. Я шепчу:

– Линн, я люблю тебя.

Она улыбается и, обхватив ладонями мое лицо, пальцами утирает мне слезы.

– Знаю, – шепчет она в ответ и целует меня. – Я тебя тоже.

Внутрь разрешают войти только Линн. Она направляется к воротам, а я – к проходной из толстого стекла, где на жестких пластмассовых стульях ждут друзья и родственники. В полупустом зале ожидания стоит напряженная тишина. Присев на свободный стул, я разглядываю стены.

Главное здание соединяется с залом ожидания длинным коридором, по которому один за другим выходят люди, уныло качают головой и, не выдерживая, начинают рыдать. Повсюду крики, вопли, плач. Зрелище не для слабонервных. В моем присутствии никто не пытался покончить с собой, но видеть потухшие глаза так же невыносимо.

Несколько счастливчиков входят с добрыми вестями, однако, из уважения к присутствующим здесь ходячим мертвецам, держат свою радость при себе. Приглушенные возгласы и слезы счастья странным образом действуют ободряюще. Какой-то молодой человек сдержанно кивает, и ему на шею бросается женщина. Я искренне за них рада. Интересно, куда они переедут? В Лондон? В Токио? В Мадрид? В Москву? Не имеет значения. У них есть будущее.

А вот и Линн. Напряженно вглядываюсь в ее лицо. Она выиграла? С ней все будет хорошо? Линн поднимает глаза на стеклянную стену и, не поднимая руки, одними пальцами машет мне. Я вскакиваю и на полдороги подбегаю к ней. Заглядываю в глаза. Линн кивает.

Мы обнимаемся. Я не в силах сдержать слез.

Мы идем через парковочную площадку, взявшись за руки. Рядом проезжает машина. Внутри – мужчина и женщина. Заметив выражение их лиц, я поспешно отвернулась. Линн садится за руль, я – на соседнее сиденье и хлопаю дверью, отгораживаясь от горя и неизвестности.

Я уже не помню, как мы добрались домой. Я почти ничего не помню. Я не выпускаю Линн из объятий, опасаясь, что все это сон.

Меня переполняет немыслимое прежде счастье: моя любимая в безопасности, эта прекрасная, потрясающая женщина, которая подарила мне столько радости, не погибнет по жестокой воле небес или судьбы или того, кто решил, что отныне жизнь не более чем лотерея. Линн будет жить. Она будет жить. Она. Будет. Жить.

Через несколько дней Линн вернулась домой в обед – что удивительно, поскольку она все еще пашет на «Стар ньюс». Не знаю, что она освещает теперь, думаю, что-нибудь веселенькое: массовые беспорядки, разбой, грабежи и самоубийства уже никому не интересны. В Европе пользуются спросом истории о людях, которые перед смертью отрываются на полную катушку. Линн снимает о них репортаж за репортажем и получает искреннее удовольствие от процесса.

– Привет! Ты сегодня рано. Затишье? – говорю я с улыбкой. Затишья в новостях больше не существует.

– Я увольняюсь, – отвечает Линн.

– Что? Почему?

Я откладываю книгу и поднимаюсь ей навстречу.

– Правительство изъяло весь корпоративный транспорт «Стар ньюс», чтобы вывезти как можно больше людей по программе экспатриации.

Без слов падаю на диван. Надежда улететь вместе с компанией Линн испарилась.

– Они врали, Эм. О том, что транспорт изымают, стало известно давным-давно. Мой начальник знал – и ничего не сказал! Они просто вели переговоры, когда именно передать ключи властям. – Линн бьет кулаком в стену. – Они всё знали! Черт бы их побрал!

– Почему же нас не вывезли раньше?

– Не знаю. Потому что они злобное мудачье. Потому что я слишком хорошо работала. Да какая теперь разница? – Линн садится рядом. – Нам конец.

Склонив голову ей на плечо, я шепчу:

– Конечно, нет. Ты выиграла в лотерею, это уже кое-что. Через пару дней – мой черед тянуть билет.

Я не возлагала больших надежд на результат розыгрыша, но теперь для меня не было ничего важнее. Линн, восемь лет бывшая мне надежной опорой, вот-вот потеряет землю под ногами. Она-то искренне считала, что «Стар ньюс» вывезет и её, и меня.

– Послушай, – говорю я, легонько взяв ее за подбородок. – Ты меня знаешь. Я самый везучий человек на свете. – У Линн сухие глаза, но это, кажется, только усугубляет ее страдания. – Ведь у меня есть ты.

Теперь в глазах Линн стоят слезы. Я прижимаюсь к ней щекой и целую ее. Слова больше не нужны.

Приехав в назначенный день, я оставила Линн в зале ожидания. Сегодня ее очередь ждать посреди отчаяния. Подходя к воротам, я думаю о том, как все несправедливо. Если бы мы с Линн поженились, нам не пришлось бы возвращаться сюда. Я бы могла выиграть вместе с ней.

Я прошла через металлоискатель, магнитно-резонансный сканер и какой-то химический детектор. Плакаты на стенах информируют о том, что за пронос любого из запрещенных веществ нарушитель лишается права на участие в розыгрыше. Вместе со мной проходят еще несколько человек, которые тоже пришли попытать счастья. У них изможденные, вытянутые лица. Неужели я ничем не отличаюсь от них? Солдаты выглядят строго и внушительно, но ведут себя вполне приветливо.

Подхожу к солдату, сидящему в кабинке на другом конце проходной, и показываю паспорт. Он смотрит на фотографию в паспорте, потом на меня, кивает и считывает код с первой страницы.

– Комната пять «А», – говорит он и указывает налево. – По коридору прямо и направо.

Протягивает мне паспорт и жестом подзывает следующего.

Наконец я в комнате пять «А». Линн рассказала, как проходит розыгрыш, поэтому я ничему не удивляюсь. Но меня поражает крайняя серость и заурядность обстановки. Вопрос жизни и смерти решается в пустой комнате, где из мебели лишь раскладной стул, железный стол, телефон и компьютер. За столом сидит человек лет тридцати в грязно-сером костюме. «Сэмюель Эспосито» – написано на табличке, стоящей перед ним.

Он поднимается мне навстречу.

– Мисс Холлистер. Рад вас видеть. Меня зовут Сэм.

Сэм ждет, пока я сяду на раскладной стул, и лишь тогда садится сам, после чего принимается пересказывать заученный текст об астероиде Мейера, о последствиях такой катастрофы и связанных с ними сложностях и заверяет, что при возможности правительство бы, не задумываясь, организовало выезд всех граждан до единого.

Однако это невозможно, продолжает он, кратко пересказывает историю создания лотереи и прибавляет, что лотерея не идеальна, но это – лучшее решение в сложившейся ситуации.

Все это он произносит приятным голосом с естественными интонациями. Он ведет себя очень приветливо, и мне даже нравится, как сочувственно он говорит о грядущей катастрофе, в которой погибнут сотни миллионов людей. Однако прежде, чем он продолжит читать лекцию по накатанному пути, я перебиваю и хорошо поставленным голосом политтехнолога осведомляюсь:

– Послушайте, Сэм, разве это действительно лучшая идея из возможных?

– Ну, кхм, вообще-то да. У нас демократия. У всех равные возможности.

– Но ведь можно эмигрировать, даже не выиграв в лотерею, – если выиграет член твоей семьи. Это справедливо?

– Видите ли, мисс Холлистер, мы не можем разлучать членов семьи. Это слишком большая трагедия. Вы, конечно, понимаете.

Я одергиваю себя. Здесь мне ловить нечего. Я, конечно, могу возмущаться из-за того, что почти десять лет не могла создать семью с любимым человеком, что из-за невежества кучки фанатиков я сижу здесь и молюсь за свою жизнь и что из-за каких-то моральных уродов, нашедших в лотерее лазейку, мы с Линн потеряли наш последний шанс.

Вместо этого отвечаю:

– О да, я очень хорошо понимаю, что такое разбитая семья.

Сэм, несколько ошарашенный, возобновляет лекцию сначала неуверенно, однако быстро приходит в себя. Он говорит, что обязан вкратце рассказать о последующих шагах для выигравших и для проигравших в лотерею, и начинает с психотерапии – проходить ее необязательно, но настоятельно рекомендуется. Можно сразу же после собеседования – психотерапевт ожидает в комнате, расположенной далее по коридору. Новый закон разрешает эвтаназию, однако прежде чем решаться на неё, следует проконсультироваться с психотерапевтом.

Затем он рассказывает, чего ждать, если я вытяну счастливый билет. Вместе с остальными меня перевезут на другой континент – на самолете или на корабле. Страну назначения определят позже, в другой лотерее. Родители и дети эмигрируют вместе, однако их дальние родственники могут оказаться в другой стране.

– Вы готовы? – Вопрос застает меня врасплох.

– Вам нужно еще немного времени? – спрашивает Сэм с пониманием в голосе.

– Нет. Все нормально. Говорите.

Я жду, что он откроет конверт или взглянет на экран или еще что-нибудь в этом роде. Однако Сэм кладет руки на стол и произносит:

– Сожалею, мисс Холлистер. Вы не сможете эмигрировать.

Я иду по коридору, минуя кабинет психотерапевта. У меня на душе спокойно. Я переживаю не за себя – за Линн. Как только Сэм вынес приговор, я поняла: теперь я должна убедить Линн уезжать без меня. Она должна жить долго и счастливо. Миру нужна ее сила, страсть, оптимизм, красота. Что до меня, то я умру вместе с миллионами таких, как я, и это, как ни странно, утешает.

С каждым шагом чудовищность происходящего начинает разъедать броню показного стоицизма. Я не хочу терять Линн и не хочу, чтобы она погибла.

Вот и зал ожидания. Надо постараться не выдавать своих эмоций. Из распахнутой двери выбегает Линн с заплаканным лицом.

– Ну как все прошло?

– Я тебя люблю, – отвечаю я.

– Нет. Нет! Не может быть!

– Линн…

Я хочу взять ее за руку, но она вырывается.

– Нет! Ты не можешь умереть!

– Линн… – повторяю я, протягиваю к ней руки, и она бросается мне на грудь, громко всхлипывая. Я невозмутима, как утес. Я спасу ее.

Линн отстраняется.

– Ты можешь уехать вместо меня! – Линн твердо глядит мне в глаза – к ней вернулась твердость, которую я знаю и люблю – но ничего не поделаешь. Это запрещено. Отпихнув меня, Линн достает из кармана ключи и направляется к машине.

– Я никуда не еду, – на ходу бросает она. – Я остаюсь с тобой.

Этого я и боялась: она собралась пожертвовать собой без всякого повода.

– Я не дам тебе остаться, – отвечаю я.

Линн делает вид, что не расслышала, и не сбавляет шаг. Открывает дверцу, садится за руль. Я сажусь рядом с ней и накрываю своей рукой ее руку, лежащую на руле.

– Пожалуйста, Линн. Не говори глупостей.

Она поворачивает ко мне лицо – от страха и отчаяния не осталось и следа. Линн сияет.

– Какая же я была дура! Этот астероид. Лотерея. Чертова работа. Вся эта муть! – Она делает неопределенный жест рукой. – Я отвлеклась от главного. От того, чего мне всю жизнь хотелось.

– Ты о чем? – Непохоже, что Линн бредит, но меня пугает этот момент озарения, потому что я не понимаю, о чем речь.

– Ты сама сказала, Эм. Ты сказала «Я тебя люблю». Ты только что узнала, что умрешь. «Будьте здоровы, гражданка, через полгода вам крышка». Но для тебя было важнее сказать мне, что ты любишь меня. – Линн берет мои руки в свои. – Понимаешь? Я тоже люблю тебя. Всем сердцем. Больше жизни. Я хочу быть с тобой. К черту астероид. К черту лотерею. Давай поженимся и будем счастливы, сколько бы нам не осталось.

У Линн слезы на глазах, но я знаю – это слезы счастья. Как можно плакать от счастья?

– Не важно, сколько я проживу, – говорит она. – Я хочу умереть твоей женой.

Линн смотрит мне в глаза, не отрываясь. И я понимаю.

Наконец, после долгого пути, мы стоим у подножия горы Дэвис в Западном Техасе. Холодно, но небо ясное. С нами приехала моя мама. Родители Линн выиграли в лотерею и не смогли прийти на свадьбу, но мы за них все равно очень рады. Папина подружка тоже выиграла, и он, успев наскоро жениться на ней, перестал отвечать на звонки. Так даже лучше. Обряд бракосочетания совершает приятель Линн, Макс. Макс – баптистский пастор, и сдается мне, он всю жизнь мечтал соединить священными узами брака двух лесбиянок, но у меня язык не поворачивается спросить, так ли это.

Линн неотразима в свадебном платье. Мама, утирая слезы, ведет меня по каменистой тропинке, поросшей сорняками. Она подводит меня к Линн, обнимает ее и целует меня. Мы с Линн обмениваемся брачными клятвами, и Макс объявляет нас законными супругами. Я целую свою жену, не в силах сдержать слез.

– Прости меня, – шепчу я, но Линн мотает головой.

– Ну что ты. Ведь я хотела быть твоей женой до конца жизни. – Линн гладит меня по щеке. – И я благодарна судьбе.

Я прижимаю свою жену к себе, касаясь ее щеки своей. Я тоже благодарна судьбе.

На нашей свадьбе только один гость. Огненный шар, совсем не похожий на ту щербатую глыбу, которую показывали по телевизору, закрыл собою все небо. Сегодня перед нами величественное зрелище, невыносимо прекрасное благословение небес.