Читать книгу Серебряный век. Поэты и стихи - Антология, Питер Хёг - Страница 32

     Меня влекут чудесные сказанья,

     Народный шум на старых площадях,

     Ряд кораблей на дремлющих морях

     И блеск парчи в изгибах одеянья.

     Неясные и странные желанья…

     Учитель сгорбленный, весь в сединах,

     И рядом – отрок с тайною в глазах…

     В тени соборов дремлют изваянья…

     В каналах узких отблески огней,

     Звук лютни, пенье, смех под черной маской,

     Стук шпаг, повсюду кровь… свет фонарей…

     Ряд дам, мечтающих над старой сказкой…

     Глаза глядят внимательно и нежно,

     А сердце бьется смутно и мятежно.

     Если б я был древним полководцем,

     покорил бы я Ефиопию и персов,

     свергнул бы я фараона,

     построил бы себе пирамиду

     выше Хеопса,

     и стал бы

     славнее всех живущих в Египте!

     Если б я был ловким вором,

     обокрал бы я гробницу Менкаура,

     продал бы камни александрийским евреям,

     накупил бы земель и мельниц,

     и стал бы

     богаче всех живущих в Египте.

     Если б я был вторым Антиноем,

     утопившимся в священном Ниле, —

     я бы всех сводил с ума красотою,

     при жизни мне были б воздвигнуты храмы,

     и стал бы

     сильнее всех живущих в Египте.

     Если б я был мудрецом великим,

     прожил бы я все свои деньги,

     отказался бы от мест и занятий,

     сторожил бы чужие огороды —

     и стал бы

     свободней всех живущих в Египте.

     Если б я был твоим рабом последним,

     сидел бы я в подземельи

     и видел бы раз в год или два года

     золотой узор твоих сандалий,

     когда ты случайно мимо темниц проходишь,

     и стал бы

     счастливей всех живущих в Египте.

     Когда утром выхожу из дома,

     я думаю, глядя на солнце:

     «Как оно на тебя похоже,

     когда ты купаешься в речке

     или смотришь на дальние огороды!»

     И когда смотрю я в полдень жаркий

     на то же жгучее солнце,

     я думаю про тебя, моя радость:

     «Как оно на тебя похоже,

     когда ты едешь по улице людной!»

     И при взгляде на нежные закаты

     ты же мне на память приходишь,

     когда, побледнев от ласк, ты засыпаешь

     и закрываешь потемневшие веки.

     В проходной сидеть на диване,

     Близко, рядом, плечо с плечом,

     Не думая об обмане,

     Не жалея ни о чем.

     Говорить Вам пустые речи,

     Слушать веселые слова,

     Условиться о новой встрече

     (Каждая встреча всегда нова!).

     О чем-то молчим мы, и что-то знаем,

     Мы собираемся в странный путь.

     Не печально, не весело, не гадаем, —

     Покуда здесь ты, со мной побудь.

     Вы и я, и толстая дама,

     Тихонько затворивши двери,

     Удалились от общего гама.

     Я играл Вам свои «Куранты»,

     Поминутно скрипели двери,

     Приходили модницы и франты.

     Я понял Ваших глаз намеки,

     И мы вместе вышли за двери,

     И все нам вдруг стали далеки.

     У рояля толстая дама осталась,

     Франты стадом толпились у двери,

     Тонкая модница громко смеялась.

     Мы взошли по лестнице темной,

     Отворили знакомые двери,

     Ваша улыбка стала более томной.

     Занавесились любовью очи,

     Уже другие мы заперли двери…

     Если б чаще бывали такие ночи!

     О, быть покинутым – какое счастье!

     Какой безмерный в прошлом виден свет

     Так после лета – зимнее ненастье:

     Всё помнишь солнце, хоть его уж нет.

     Сухой цветок, любовных писем связка,

     Улыбка глаз, счастливых встречи две, —

     Пускай теперь в пути темно и вязко,

     Но ты весной бродил по мураве.

     Ах, есть другой урок для сладострастья,

     Иной есть путь – пустынен и широк.

     О, быть покинутым – такое счастье!

     Быть нелюбимым – вот горчайший рок.

     Разве можно дышать, не дыша,

     Разве можно ходить, не вставая,

     Разве можно любить, коль другая

     Не ответит влюбленно душа?

     Ах, без солнца бессолнечен день,

     Холодны водопадные реки,

     И с трудом подымаются веки,

     Если голову ломит мигрень.

     Разве странно, что, только любя,

     Я дышу, и пишу, и мечтаю,

     Что нигде я покоя не знаю,

     Проведя полчаса без тебя?

     Разбукетилось небо к вечеру,

     Замерзло окно…

     Не надо весеннего ветра,

     Мне и так хорошо.

     Может быть, всё разрушилось,

     Не будет никогда ничего…

     Треск фитиля слушай,

     Еще не темно…

     Не навеки душа замуравлена —

     Разве зима – смерть?

     Алым ударит в ставни

     Страстной четверг!

     Что делать с вами, милые стихи?

     Кончаетесь, едва начавшись.

     Счастливы все: невесты, женихи,

     Покойник мертв, скончавшись.

     В романах строгих ясны все слова,

     В конце – большая точка;

     Известно – кто Арман, и кто вдова,

     И чья Элиза дочка.

     Но в легком беге повести моей

     Нет стройности намека,

     Над пропастью летит она вольней

     Газели скока.

     Слез не заметит на моем лице

     Читатель-плакса,

     Судьбой не точка ставится в конце,

     А только клякса.

     Утраченного чародейства

     Веселым ветрам не вернуть!

     А хочется Адмиралтейству

     Пронзить лазоревую муть.

     Притворно Невской перспективы

     Зовет широкий коридор,

     Но кажется жестоко лживым

     Былого счастия обзор.

     Я знаю, будет всё, как было,

     Как в старину, как прошлый год;

     Кому семнадцать лет пробило,

     Тому осьмнадцатый пойдет.

     Настанет лето, будет душно,

     Летает детское серсо,

     Но механично и бездушно

     Природы косной колесо.

     За ивовым гоняйся пухом,

     Глядись, хоть день, в речную тишь,

     Но вольным и влюбленным духом

     Свои мечты не оживишь.

     Все схемы – скаредны и тощи,

     Освободимся ль от оков,

     Окостенеем ли, как мощи,

     На удивление веков?

     И вскроют, словно весть о чуде,

     Нетленной жизни нашей клеть,

     Сказав: «Как странно жили люди:

     Могли любить, мечтать и петь!»

     Мне не горьки нужда и плен,

     И разрушение, и голод,

     Но в душу проникает холод,

     Сладелой струйкой вьется тлен.

     Что значат «хлеб», «вода», «дрова» —

     Мы поняли, и будто знаем,

     Но с каждым часом забываем

     Другие, лучшие слова.

     Лежим, как жалостный помет,

     На вытоптанном, голом поле

     И будем так лежать, доколе

     Господь души в нас не вдохнет.