Читать книгу Спутанные частицы - Антон Алеев - Страница 6

Мне всегда нравились рассказы, написанные от первого лица. Знаете, почему? Потому что такая история изначально настраивает читателя на литературно-оптимистический лад. Ведь сразу ясно, что героя не пристрелит в финале какой-нибудь ополоумевший маньяк. Иначе как бы он – герой – мог поведать нам эту историю?

Однако я никак не мог предположить, что однажды в роли такого рассказчика выступлю сам.

Но факт остаётся фактом: передо мной стопка (я бы даже сказал – кипа) исписанных каракулями листочков, я беру верхний и бегу взглядом по первой строчке.

Мы обязательно встретимся

Рассказ

Началось всё с пачки пятитысячных банкнот, перетянутых наивной жёлтой резинкой. Этот пресс лежал на гладкой лакированной столешнице, и время от времени притягивал мой взгляд. Пачка состояла из ста купюр. Путём нехитрых математических подсчётов получалось, что на моём столе валяется пятьсот тысяч рублей в казначейских билетах банка России.

Так, стоп. Немного подумал и понял, что сморозил глупость. Про пачку. Не в смысле номинального объёма, а в смысле, что с неё всё началось. Потому что началось всё гораздо, гораздо раньше. А пачка послужила триггером, как бы спрессовала последующие события в плотную массу отдельных эпизодов, которые слиплись, как банкноты под резинкой.

Всё дело в том, что я – трус. И мне не стыдно в этом признаваться, потому как в данный момент стыдиться уже бессмысленно. С содроганием вспоминаю эту разноцветную горсть капсул в моей дрожащей ладони. Я смотрел на них пустым взглядом минуты три, наверное, не шевелясь (только ладонь дрожала). Потом открыл рот и резким взмахом-движением отправил пилюли между губ, но странным образом, за те полсекунды, пока моя рука описывала фатальную дугу, рот мой снова закрылся, и я просто размазал лекарства по лицу. Скулы свело так, что разъединить губы мне смогли бы сейчас только спасатели МЧС посредством имеющегося у них гидравлического разжима.

Не лучше у меня получилось с карнизом тринадцатого этажа. Казалось бы, ну чего уж проще-то? Перелезть через ажурное ограждение общего балкончика на площадке этажа – с этим справился бы и ребёнок – примериться, чтобы попасть на асфальтовый пятачок перед подъездом и не придавить ненароком какую-нибудь некстати взявшуюся на траектории бабуленцию, катящую продуктовую коляску на колёсиках, и адьё. Там даже шаг делать не надо, просто соскользнуть вперёд с символического козырька. Но меня подвела труба. Не знаю, откуда она там вообще взялась, но приделанная к стене дома железными хомутами, тонкая стальная труба шла снизу вверх и проходила в локтевой доступности от моей дислокации на карнизе. Вначале я схватился за неё, чтобы удобнее было перелезть через перила, но… К моему удивлению, вторая свободная рука тут же последовала за первой, ухватилась за ту же трубу, и я превратился в человека набекрень. Я стоял на карнизе в крайне неудобной позе и мёртвой хваткой держался обеими руками за расположенную сбоку, вертикальную трубу. Дикость ситуации заключалась ещё и в том, что я не мог отклеиться от трубы, чтобы перелезть обратно на балкон (прыгать я уже раздумал, неожиданно решив пойти по стопам Анны К., и свести все счёты посредством локомотива). Не знаю, сколько я простоял в таком скособоченном состоянии (по любым прикидкам – очень, очень долго), но вывел меня из технологического ступора крепкий мужской бас, раздавшийся из-за полуприкрытой общественной двери на балкон. Кто-то сюда приближался, возможно, с намерением перекурить на верхотуре. Пальцы мои волшебным образом разжались и я, мало уступая воздушному цирковому акробату, за несколько миллисекунд переместился обратно на надёжную бетонную твердь балкона. Потом юркнул в дверь на противоположном конце, чтобы не встречаться со спасителем, и одним духом сбежал по лестнице до второго (от греха подальше) этажа, где сел, прислонившись к перилам спиной. Я три раза вытаскивал из кармана куртки пачку с единственной оставшейся в ней сигаретой, брал никотиновую палочку пальцами, подносил ко рту и убирал обратно. Я так и не решился закурить, хотя желание меня обуяло просто непреодолимое. Не решился, потому что не смог нарушить клятву, какой бы смешной эта принципиальность в данной ситуации не выглядела. Что ещё за клятва, спросите вы? Об этом расскажу немного позже.

В свете вышеизложенного нетрудно догадаться, что кавер на несчастную литературную героиню у меня тоже не задался. Причём, ещё на стадии теоретических изысканий. Я слабо представлял себе весь процесс. Это что, завидев приближающийся состав, мне придётся бежать сломя голову и падать на рельсы? Договориться с моими ногами (после губ и рук) на такую авантюру явно нереально. Если только лечь поперёк ейного (состава) пути заранее, но… чёрт побери… Я увидел себя, уютно устроившегося на шпалах и, например, приближающегося ко мне обходчика в ослепительно оранжевом жилете, или грибника, вышедшего из леса к насыпи… и поёжился от неловкости.

Может что-то ещё? Верёвка? Но её надо купить в магазине. Я не сомневался, что продавец сразу обо всём догадается: и даже так отчётливо представил его презрительный взгляд, что у меня свело пальцы на ногах. К тому же куда её приделать? Снять люстру и использовать крюк? Но он такой хлипкий, что вряд ли выдержит. Люстра то едва-едва держится, а я, несмотря на врождённую худобу, всё же, вешу больше потолочного светильника.

Пистолет или ружьё? Но откуда у меня они? Где их взять? Как ими пользоваться? Какие нужны патроны? В интернете прочитать? Какой-то получается сложный в совокупности план, который реализовать полностью с моими-то способностями очень маловероятно.

Резануть тупым столовым ножом по запястью? Ну уж не-е-е-е-т!! Меня аж два раза всего передернуло от такой фантазии.

Что тогда остаётся?

Вот уж никогда не думал, что передо мной встанет такая простая и одновременно невыполнимая задача. Но надо было смотреть правде в глаза. Я собирался покончить жизнь самоубийством, однако по ряду причин и из-за своей трусости не мог этого сделать. И смех, и грех!

И тут я вспомнил Мальвину. Вернее, не столько её, сколько то, о чём она мне говорила в конце нашей единственной в жизни встречи.

Возможно, проникнувшись историей, вы сейчас почувствовали себя этаким киношным переговорщиком, что в критический момент подкрадывается к парню, собирающемуся прыгать с моста. «Эй, друг, – говорят такие спецы, рисуя на лице обезоруживающую улыбку, – давай обсудим твою проблему, прежде чем ты сделаешь шаг… Ведь ни одна проблема не станет весомее, если её просто обсудить». Так вот, если вы сейчас мысленно такой чувак (или чувиха), и как бы обращаетесь ко мне, то давайте обсудим, ок. И вы уже сами решите, прав я или нет.

Конечно же, не прав, говорите вы сейчас себе мысленно. Тем более странно такое обсуждать с парнем, у которого на столе валяется полляма «деревянных». Но вы вначале выслушайте.

Только наберитесь терпения. Ведь сейчас вы уже не переговорщик, а психотерапевт, расслабленно устроившийся в мягком кресле перед пациентом. У вас очень глубокомысленный вид (как у большинства шарлатанов) и вы серьёзно киваете, как бы поощряя меня к откровениям.

Да и пожалуйста, мне не жалко.

Отец ушёл, когда мне стукнуло пять. На третье утро после моего очередного дня рождения. Ещё недавно он протягивал мне коробку с конструктором, и вот уже складывал вещи в свой старый, потёртый, огромный рыболовный рюкзак. Чемоданов у нас в семье отродясь не водилось. Мама, на удивление, совсем не плакала, только смотрела хмуро по сторонам. Это то, что я помню. А вот куда и как смотрел отец – нет, вылетело из воспоминаний. И как он выглядел – тоже. Какая-то бесформенная, мягкая гора. Зато я помню, что он называл меня дурацкой кличкой «Кэп», и я никак не мог понять, что она обозначает. Перед тем как уйти, он снова меня так назвал. Он сказал: «Не всё настолько однозначно в жизни, Кэп, как кажется на первый взгляд». Я ничего не понял, только хлюпнул носом. «Не переживай, Кэп, – добавил отец. – Мы ещё обязательно встретимся». И ушёл. Излишним будет пояснять, что больше я его никогда не видел.

Потом мы как-то спокойно жили достаточно много лет, в целом даже неплохо. Я, мама и бабушка. Матушка трудилась поваром в столовой, бабуля регулярно получала пенсию. Я потихоньку взрослел, ненавидел школу (потому что меня дразнили в классе за лопоухость) и, как и остальные приятели-сверстники, пропадал до ночи на улице. Пока не началась «чёрная полоса», как мы её окрестили на очередном семейном совете. Вначале погорел наш дом в деревне. Хоть мы там и не жили, но всё равно было обидно. Дом принадлежал матери (а жили мы в бабушкиной «двойке-хрущёвке») и являлся как бы «запасным аэродромом», если что. Не знаю, какое событие конкретно подразумевалось под «если что», но теперь там вместо аэродрома остались руины; дом, хоть и не сгорел дотла, но, вместе с надворными постройками превратился в совершенно нежилое помещение. Потом захворала мать. Вначале мы восприняли болезнь как затянувшуюся простуду, но диагноз оказался неумолим – рак лёгких. Матушка продержалась четыре месяца, наполненные адской болью – я и сейчас без труда слышу её почти непрерывные в последний месяц стоны-крики. Как ни кощунственно так говорить, но смерть принесла ей (да и всем окружающим) облегчение. Что уж кривить душой. Я, хоть и искренне горевал, и даже провалился в недельную депрессию, справился с горем довольно быстро. В шестнадцать лет смерть самых близких переносится совсем не так, как в тридцать. Через полгода умерла бабушка. Просто так, ни от чего, видимо от старости. Не проснулась. Но прежде, чем покинуть этот бренный мир её успели «оприходовать» какие-то проходимцы, типа чёрных риэлторов. Посулив мифические барыши, они подсунули бабуле юридически-мутные бумаги и квартира, которая должна была отойти мне по наследству как бы «повисла в воздухе». Мне в тот момент исполнилось семнадцать, и до совершеннолетия я в квартире безвозбранно проживал, но как только отметил восемнадцатилетие, пришли суровые дядьки в форме и вежливо меня «попросили». Начались бесконечные судебные разбирательства, одно время я ходил в прокуратуру, СК и суд как на работу, но дело никак не двигалось. Ни одна из сторон не могла законно вступить в свои права и хоть квартира и не перешла в собственность аферистов, я в ней тоже до конца разбирательства находиться не мог; до сих пор она стоит опечатанная и будет теперь уже стоять, видимо, в таком виде до скончания веков.

Я перекантовывался, где придётся: у знакомых, у знакомых знакомых, пока не устроился на работу и не стал снимать угол самостоятельно. Хотя «работой» это, и последующие мои трудоустройства можно назвать, если применять кавычки. Вначале я подвизался курьером. Зарплаты хватало, чтобы оплачивать жильё, и есть растворимую лапшу (в субботу-воскресенье глазунья или омлет; яйца я покупал на ярмарке по распродаже). Поэтому параллельно я устроился расклейщиком объявлений, жизнь стала налаживаться, хотя и уставал я как слон в цирке. Налаживалась она до тех пор, пока я не встретил Таню.

Надо сказать, что у противоположного пола я никогда особым успехом не пользовался. Ещё со школьных времён. Одноклассники уже гуляли с подружками по-взрослому, а у меня в десятом классе не имелось даже пассии. Всё что я мог – «мечтать» перед сном в продавленный матрас, вызывая в воображении гладкий материал миди-юбки нашей молодой географички Марины Семёновны, что волнующе натягивался на её упругой ягодице, когда она чуть наклонялась, чтобы взять мел. Я винил в таком плачевном положении дел свои уши и ничего больше. Я с упрёком сетовал самому себе, не понимая, от кого они мне такие достались: ни у отца (по рассказам), ни у мамы никаких ушных патологий не отмечалось. Правда, бабушка как-то признавалась, что у её мужа (моего деда) развевались на ветру те ещё лопухи, но подтвердить факт документально она не могла. Как бы то ни было, мои ушные раковины, непропорционально розовели по обе стороны головы, приделанные строго перпендикулярно к черепу (если можно так говорить об относительно круглом объекте). Я всегда носил длинную причёску а-ля Кирк Хэммет1 в середине творческой карьеры, но и это не спасало. Уши лезли наружу и из-под ниспадающих вихров. Короче говоря, комплексовал я ужасно, и на время выбросил амурные страдания из головы; к тому же, на двух «работах» уставал так, что иногда давал отдохнуть и матрасу: Марина Семёновна к тому времени уступила место Александре Голубятниковой (так значилось на бейдже), бухгалтеру в конторе, где я два раза в месяц получал зарплату.

Знакомство с Таней началось с того, что она хотела вызвать полицию, чтобы меня оштрафовали за незаконную расклейку объявлений (я пришпандоривал их на клей прямо на подъездную дверь). Слово за слово и мы, неожиданно, прониклись некой душевной симпатией. Она, прямо скажем, тоже была не Аллен Делон, но не мне кочевряжиться с такими-то ушами.

Закончилось наше сближение тем, что мне теперь пришлось устроиться ещё и на третью работу – по выходным я забирался внутрь ростовой куклы ёжика и шарахался по улицам, пытаясь зазвать посетителей в шаурмушную. Внутри ёжика царила ужасная духота, в кожу то и дело впивались какие-то острые детали конструкции (словно у ежа иголки росли внутрь), обзор сверху и снизу ограничивался узкими прорезями-бойницами (из-за чего я однажды врезался в машину, выезжающую из переулка; не она в меня, а я в неё, хорошо ещё, что без последствий – кукла мягко отпружинила от лакированного бока авто). Такие лишения мне пришлось претерпевать, чтобы хоть иногда угостить Таню пирожным в кафе. Всё-таки просто ходить раз за разом по набережной туда-сюда представлялось мне уже не очень солидным.

Мы провстречались почти год, когда Таня мне изменила. Меня как раз в тот момент выперли с третьей моей работы (которая уже осталась единственной) – шаурмушная накрылась, если говорить мягко, то медным тазом. Поэтому вместо того, чтобы целый рабочий день бороздить космические по размерам просторы прилегающих к заведению улиц я понуро отправился на свою съёмную квартиру. Таня иногда ночевала у меня (вообще она жила с родителями, но недолюбливала отчима) и в этот день как раз должна была быть дома. Я без всякой задней мысли открыл входную дверь и стремительно проследовал в единственную комнату, где застал картину маслом. Они даже особенно не стали скрываться и делать вид: то ли попросту не успели, то ли поняли всю смехотворность мизансцены. Знаете, если бы оставался какой-нибудь шанс на объяснение, я бы может быть и поверил, настолько я чувствовал себя деморализованным. Но шанс отсутствовал. Как говорят искусствоведы, полотно не предусматривало никакого двоякого толкования. А сестры-близнеца у Тани, увы, в природе не существовало.

Я великодушно позволил голубкам уйти, а сам напился в ближайшем баре, и все деньги, которые копил на сюрприз для Тани, потратил на проститутку.

Шлюху звали Мальвина. Конечно, в паспорте у неё наверняка стояло другое имя, но отдавая дань традиции, я безропотно называл её именем вожделенных мечт Буратины. Меня охватило такое безразличие, что назовись она Фиделем Кастро, я бы безвозбранно окликал её и так.

Честно признаться, я в ту ночь был не на высоте. Сказались перипетии прошедшего дня и моё вечернее перепитие в баре. Короче говоря, то, за что я отдал все накопленные за полгода деньги, подразумевая часовое развлечение, закончилось в течение двадцати пяти секунд.

– Слушай, – сказала Мальвина, вытираясь сплфеткой. – А можно я у тебя переночую? Работы на сегодня нет больше, а домой ехать не охота. Тем более я полбутылочки вискаря спи… ла!

Последний аргумент, невзирая на начинавший медленно кружиться надо мной потолок, показался мне вполне убедительным.

Мальвина голая сходила в прихожку, принесла бутыль и стаканы, плеснула в них на два пальца, и мы выпили.

И тут Остапа понесло. На меня напало настоящее ораторское недержание, и я непрерывным потоком принялся излагать Мальвине историю своей жизни в таких подробностях, что мне позавидовал бы и Цицерон. В конце своего затянувшегося стендапа я признался, что потерял цель и, вероятнее всего, завтра все газеты выйдут с моим скоропостижным некрологом. В тот момент мне казалось, что город оценит мою кончину, как очень значимое событие, и сиё, непременно, найдёт свой оклик во многих СМИ.

– А давай я тебя закажу, – неожиданно сказала Мальвина, глядя на меня пьяными глазами.

– Ты дура, что ли? – вначале не понял я. – В каком смысле?

– У меня у племянника контора шик-блеск-красота, – пояснила девушка. – Работают чисто и следов не оставляют. Мне сделают по блату. Раз и готово! – она подняла стакан, предлагая чокнуться.

– Ты о чём толкуешь-то? – машинально стукая в её стакан своим, переспросил я, ощущая в мозгу пшеничную кашу, в которой резвятся электрические угри.

– Какой ты глупенький. Ну, они заказ берут. На устранение. Киллеры. Только ты никому.

До меня потихоньку начал доходить смысл её слов.

– То есть ты хочешь, чтобы они меня… того?

– Ты же сам сказал, что хочешь самоубиться. А они в этом деле профи.

Я стал смеяться. Предложение Мальвины мне показалось ужасно весёлым. Я смеялся и смеялся. Девушка вначале недоверчиво на меня поглядывала, а потом и сама стала подхихикивать.

– Профессионалы, – я бил себя по коленкам, не в силах сдержаться от распирающего меня веселья, и выходил всё на новый и новый виток безудержного смеха.

– Ага, – поддакивала Мальвина и быстро-быстро, как китайцы на ярмарке, трясла головой.

Самое любопытное, что утром, когда я проснулся (вернее, в обед, какое там утро), я увидел на тумбочке визитку фирмы племянника, о котором говорила Мальвина. Она оставила мне этот картонный прямоугольник, приложившись к нему на прощанье своим накрашенным ртом: поперёк названия компании алел неровный отпечаток её губ.

С тех пор прошло двенадцать месяцев.

А неделю назад я встретил Какашу.

На самом деле его звали Кирилл, в своё время он учился в той же школе, что и я, только на два класса младше. Не знаю, чем руководствовались его родители, нарекая сына таким именем. «А что такое?» – спросите вы. Кирилл и Кирилл, нормальное незашкварное имя. Само по себе да. Но не с такой фамилией. Фамилия у Кирилла была – Кашин. То есть, в итоге получилось «К. Кашин». Ка-Кашин. Первый же одноклассник, обративший на это внимание, поставил в жизни Кирилла вечную вертикальную перекладину, разделив её (жизнь), как любят сейчас говорить, «на «до» и «после». Был Кашин Кирилл, а стал – Какаша.

Сейчас Какаша вместе с пятью компаньонами держал забегаловку «Два поэта» на углу Пушкина и Мандельштама.

По правде говоря, я не то, чтобы его встретил, просто зашёл тогда в насквозь пропахший маргинальными запахами зал забегаловки, чтобы поинтересоваться, нет ли какой работёнки —грузчиком там, официантом, или, если уж совсем повезёт – учеником бармена. Часы показывали полдень понедельника и народ в «Двух поэтах», можно сказать, отсутствовал как класс. Какаша сидел в центре зала за столиком и пересчитывал кэш за предыдущую смену. Перед ним находилась скомканная куча ассигнаций, которую он аккуратно раскладывал в две стопочки: сильно мятые купюры и не сильно.

– А, это ты, – сказал он, не поднимая головы, когда я приблизился к столику. Такой фразой он встречал абсолютно всех потенциальных собеседников.

– Ищу работу, – я сразу взял быка за рога, чтобы не размазывать кофий по кружке.

– Если ты… – начал Какаша.

– Любую, – перебил его я, уточняя своё резюме.

И тут совладелец бара на несколько секунд задумался, что меня насторожило. Обычно за ним такое не водилось.

– Есть один вариант, – туманно произнёс он, поднимая глаза.

Я заинтересованно присел на стул, ожидая, впрочем, очередного подвоха. Ждать от Какаши выгодного предложения было невозможно.

– Рокки искал человечка, да так и не нашёл, – сообщил Кирилл, снова опуская глаза. – Рискованное дельце, но и бабки хорошие.

– Что же никто не согласился? – резонно поинтересовался я. Рокки я шапочно знал. Прозвали его так, потому что он, занимаясь боксом, в ранге фаворита умудрился проиграть какому-то стажёру-новичку и вскоре со спортом завязал. Но не завязал с криминалом.

– Рискованное потому что дельце.

– Ты же знаешь, я с наркотой не связываюсь, – вздохнул я, прекрасно зная, на чём живёт Рокки.

– Дело хозяйское, – в свою очередь вздохнул Какаша. – Но бабки крутые.

Я мысленно прикинул шланг к носу. После «Двух поэтов» я рассчитывал зайти в парк, где мне уже третий месяц обещали место карусельщика, но шанс на благоприятный исход мероприятия болтался около нуля. Больше идти мне было некуда. Долг в микрозаймовой конторе к этому моменту достиг у меня шестидесяти восьми тысяч целковых и рос как на дрожжах (мне ведь приходилось на что-то жить и платить за хату).

– Дашь его номерок? – тогда сказал я, как мне показалось, совершенно не своим голосом.

– Дам, только ты поторопись. Рокки ждать не любит.

Нудные подробности нелегального натурального обмена товар-деньги-товар-деньги, осуществить который я подвизался я, пожалуй, опущу. Кто в теме и так знает, как это делается, а кто не в курсе, тому и знать-то необязательно. Остановлюсь только на паре ремарок. Во-первых, при проведении операции выяснилось, что Рокки в ней сам выполняет роль маленькой шестерёнки, этакой подставной шестёрки. А бенефициар всего предприятия некий Хач: страшнейший человек, «имя» которого тогда произносилось в кулуарах только шёпотом. И то, лишь теми, кто в принципе решался это сделать. Большинство же вовсе помалкивало в тряпочку: ходила легенда, что упоминание трехбуквенного обозначения авторитета всуе неизбежно кликало беду. Поэтому большинство коллег по бизнесу при возникновении каких-либо отсылок к Хачу артистично прикидывались глухонемыми. А во-вторых, в тот же самый отрезок времени я попал под действие той трудновыполнимой клятвы, о которой уже упоминал. Дело было так: я шёл по улице с кейсом типа «дипломат» на точку передачи. В кейсе, кроме маскировочных безделушек лежал пакет со снежно-белым порошком. Шёл я по тротуару, а по мостовой в попутном направлении двигался неспешный поток автомобилей. Кроме обычных легковушек в него вдруг вклинился полицейский экипаж: я зафиксировал его неожиданно обострившимся боковым зрением и лишь благодаря приступу чудовищной силы воли не прибавил шаг. Полицейский автомобиль потихоньку приближался ко мне сзади и метров за десять включил проблесковый маячок. Весёлые красно синие сполохи заиграли на крыше машины, правда, без сирены, но от этого стало только страшней. Я, не сбавляя ход, начал потеть, да так, что почувствовал, как по мне стекают целые струйки: по спине, по бокам от подмышек, по ногам.

«Сдали! – вспыхивала и гасла (как маячки) во мне уничтожающая мысль – Сдали же, суки!». Борясь с желанием зашвырнуть дипломат в кусты и дать дёру, я, как сомнамбула, тем не менее, продолжал двигаться – как указывают в учебнике физики для шестого класса – прямолинейно и равномерно.

Полицейская машина поравнялась со мной.

И вот тогда я дал страшную клятву. Я мысленно сказал себе: «Если всё сейчас обойдётся, то обещаю Тебе… – под „Тебе“ я не то, что подразумевал какого-то конкретного Бога, потому что не особо в него верил (вернее так: иногда верил, а иногда – нет), а скорее некую Высшую Субстанцию, которая курирует наше пребывание в Мире, – … обещаю Тебе, что с этого же момента брошу курить!»

Маячки на крыше полицейской машины погасли, она спокойно обогнала меня и проследовала дальше.

Я сделал глубокий выдох, такой, будто перед этим минуты две набирал воздух в лёгкие.

Как ни странно, обменные операции мне произвести удалось почти без происшествий. Почти, потому что за самым последним свёртком курьер не пришёл. Я не знаю, почему. Я прождал его час и пошёл к себе домой, ощущая, как ляжку через карман жжёт упругий пресс, стянутый жёлтой резинкой. Вначале меня посетила дебильная мысль передать деньги через Какашу (вернее, через Рокки), чтобы окончательно расквитаться с этим подозрительным делом. Но тот самый Какаша, которому я позвонил, сообщил, что Рокки уже в КПЗ.

– Не звони сюда больше! – добавил он непривычным плаксивым голосом. – Забудь мой номер на хер! – и в трубке пошёл гудок.

Честно признаться, я пока ещё не сильно расстроился, потому как не сомневался, что в ближайшем времени всё разрешится, от Хача придёт другой человек, которому я и передам деньги. Я же не в бегах, не скрываюсь, и найти меня не так уж и сложно.

Вот как раз в этот момент события в моей жизни стали спрессовываться, возникая одно за другим. В юности я читал один фантастический рассказ про отложенное время. Там парень нашёл некие часики, которые позволяли откладывать нежелательные события. Фокус в том, что в какой-то момент все отложенные неприятности стали происходить одна за другой. Со мной произошло нечто подобное.

Придя домой, я зачем-то открыл электронную почту.

Там оказалось два новых письма. Первое было от коллекторов той самой конторы, где я занимал в последнее время деньги. Они подробно расписывали суммы, которые я обязан буду заплатить, если не погашу задолженность в ближайшее время. Несмотря на внутренний раздрай, я не преминул восхититься их интеллигентностью. Если раньше они обрывали телефоны бедных заемщиков и рычали в трубку, то сейчас посредством электронных коммуникаций вежливо уведомляли, когда конкретно вам настанет звездец.

Вторым адресатом оказался онкологический диспансер. Они сообщили, что мои анализы дали положительный результат (меня недавно диспансеризировали на предмет плохой наследственности, когда я по глупости загремел в больничку). Предлагали явиться срочно на обследование, потому что речь шла о возможной последней стадии. Я прочитал эту новость на удивление спокойно. Вспомнил маму. Но не ту, стонущую на нашей убогой панцирной кровати, а ещё здоровую, молодую, с розовым румянцем на щёках.

А потом пошёл на кухню собирать все имеющиеся в доме таблетки, чтобы опередить терминальное деление пожирающих самих себя клеток и показать раку на прощание кукиш.

Что скажете, господин психотерапевт? Теперь вам понятно подспудное желание клиента как можно скорее свести все счёты с этой, не такой уж и счастливой, как оказалось на поверку, жизнью?

Или что-то посоветуете, попробуете отговорить?

Впрочем, пустое, всё равно никакого дельного совета для меня в данных декорациях просто-напросто не существовало. Поэтому расслабьтесь и перестаньте корчить из себя светилу психоаналитики. Я, меж тем, продолжу.

Итак, мы пришли туда, откуда начали.

Я сидел в своей квартире, на столе лежало поллимона, и я никак не мог решиться самостоятельно лишить себя жизни. Потому что продолжал оставаться трусом и очень боялся любой боли. Тогда-то я и вспомнил про Мальвину.

Всё-таки, несмотря на некое общественное недовольство, сервис у нас мало-помалу поднимается. Вот взять хотя бы контору племянника моей бывшей знакомой. Внимательно выслушали, предложили встретиться («нет-нет, не у нас, разумеется, где-нибудь на нейтральной территории»), в голосе на том конце провода не чувствовалось ни осуждения, ни презрения. Деловой, культурный разговор.

Да и менеджер, с которым мы уселись за стол в кофейне на Центральной площади, производил исключительно позитивное впечатление. Строгий костюм, доброжелательный взгляд, стильные тонкие усики, безупречно выбритый подбородок.

– Правильно ли я понимаю, – уточнил Сергей (именно так он отрекомендовался), – что вы выступаете как нашим заказчиком, так и… эээ… клиентом?

– Точно так, – подтвердил я. – Формально же это возможно?

– Признаться, в нашей практике такой случай впервые, но… формально – да. Вы можете, так сказать, заказать нам самого себя.

– Ну и отлично! Только у меня пара уточняющих вопросов. Видите ли, я… как бы сказать… нахожусь в некотором цейтноте, и хотелось бы завершить сделку как можно скорее. И главный вопрос – сколько это будет стоить? Я не к тому, что намерен торговаться, а к тому, что пребываю в определённых финансовых рамках.

– Понимаю вас, – серьёзно кивнул Сергей. – Что касается первого пункта, мы можем оговорить, к примеру, срок порядка двух суток. Необходимо собрать всю информацию о вас, подготовить техническую часть. Устроит вас?

– Два дня? – я подумал, что тогда придётся где-то перекантоваться. Дома люди Хача могут меня накрыть и раньше. – Годится.

– О-кэй, – по-киношному произнёс менеджер. – Что касается второго… – он достал из кармана пиджака допотопный ручной калькулятор и произвёл какие-то расчёты. – Четыреста десять тысяч пятьсот рублей, – сообщил он, поднимая на меня свой прозрачный взгляд.

– Ну… Нормально, – ответил я, не совсем представляя, как следует отвечать в таких случаях. – Только какие у меня гарантии?

– Стопроцентные, – улыбнулся краешками губ Сергей. – Деньги на наш счёт упадут только после выполнения заказа, то есть по факту вашей смерти.

Я даже не подозревал, что такое возможно. Оказывается, да. Финансовая схема сделки представляла собой заверенную у нотариуса следующую загогулину. Я клал деньги на депозитный счёт в качестве потенциального гонорара исполнителю, а исполнитель мог снять их с этого счёта только после оформления официального свидетельства о моей смерти.

Нотариус, кстати, оказался самым настоящим. Правда, перед его посещением Сергей меня, можно сказать, обыскал. На присутствие «жучков». Я отнёсся к процедуре философски – сотрудника можно было понять: не каждый день психи заказывают самого себя, вдруг это провокация. Мне пришлось выложить всё из карманов «в предбаннике» – ключи, мобильник с треснувшим экраном, пачку с единственной сигаретой, зажигалку и сто десять рублей мелочью.

Когда формальности оказались соблюдены, мы ещё раз уточнили детали сделки. Сергей заверил меня, что сам акт моего умерщвления никоим образом не затронет третьих лиц, и будет инсценирован в лучших традициях их конторы. За репутацией они следят крайне щепетильно. Так что никаких поводов для волнений. Всё произойдёт мгновенно и безболезненно, не позже завтрашних 20—00. Ещё менеджер и нотариус предупредили меня о специфике договора – ставя свою подпись под документом, я должен осознавать, что обратного хода сделка уже иметь не будет.

Мы расстались как удовлетворённые друг другом деловые партнёры. Пожали руки на прощанье и даже улыбнулись. Я, наконец-то, ощутил долгожданную лёгкость в душе. Моя жизнь окончательно решилась, и, наверное, впервые с моего рождения, я точно знал, чем и когда всё закончится.

Вы, конечно же, будете смеяться, но как же я ошибался!

Свои последние часы на этой планете я решил провести в обществе Боряна. Не очень романтично и возвышенно, конечно, но зато – практично. Вначале, правда, я подумал о гостиницах, но решив, что там существует регистрация, а также везде распиханы камеры наблюдения, решил не рисковать. Борян же жил неподалёку от меня, когда-то работал курьером в той же конторе, где и я (там мы и познакомились), а сейчас месяц за месяцем успешно пропивал пенсию деда, которого на лето отправил жить к дяде.

Борян оказался дома, и в его мутных зрачках над синюшными подглазными мешками засветилось даже некое подобие радости, когда он увидел меня на пороге. Я не стал откладывать дело в долгий ящик, выдал ему десять косарей из остатка после депозита хачиковских денег и сообщил, что поживу у него два дня.

Борян очень долго рассматривал две пятитысячных купюры, которые видел раньше в основном только по телевизору. Потом засобирался в магазин.

– Тебе чего купить? – поинтересовался он.

– Омаров в перепелином соусе, – пошутил я, и Борян понимающе заперхал в фальцетном хихиканье.

– Тогда водки, – полуутвердительно добавил он и скрылся снаружи.

Я решил, что сегодня переночую здесь, очень уж устал, да и время позднее, а завтра с утречка пойду гулять по городу. В последний раз. Чтобы не подставлять Боряна, и чтобы облегчить «жизнь» коллегам Сергея. Грохнуть меня где-нибудь в уютном закутке парка будет наверняка проще, нежели в заставленной пустыми бутылками келье неудавшегося суперкурьера.

Я даже выпил несколько стопок за компанию с Борькой под бубнёж черно-белого телевизора и забылся сном младенца на скрипучей тахте моего квартиросдатчика. Полностью расслабленный и умиротворённый. Снились мне, почему-то, зебры, которые играли в футбол большим мотобольным мячом.