Читать книгу Ручей сквозь раку - Антон Гончарук - Страница 3

Застывшие зелёные волны. По ним ступал владелец бесплодных рук.

Над морем цвета жизни шла непримиримая борьба тёмных, бездушных тел, перекрывающих каждую щель между собой за тем только, чтобы солнечный луч терялся в необъятных лабиринтах виновников потопа, творцов грома. Пути, образуемые между неловких, но многочисленных касаний между туч, кончаются лишь тогда, когда монотонные, объёмные картины теряют свою монументальную роль и, от давления бесцветного неба, превращаются в плоскую, бесхарактерную пелену, беспомощную от ранений золотых копий.

Шаги идущего с золотого берега растворялись в теплом ветре, который прятал в себе смятение от надвигающейся грозы. Она – последний компонент очищающей компании. Как только этот властный и беспристрастный всадник без лица достигнет неисчислимые изумрудные волны, начнётся излияние небесных борцов. Картина ожидает свои краски, но холст уже готов. Когда все аспекты будут готовы – пространство осядет, шаги забудутся окончательно и, с девственной свежестью, бархатная трава нагреется от света, будто никогда не знала ласки тени.

Многие оттенки уюта тускло проступали сквозь линию горизонта. За серыми, могущественными тучами, солнечное пламя поджигало концы темно-пасмурных, неуклюжих нарушителей тишины. Воздушный поток переносил на себе мысли идущего в блёклую даль. Ноги жертвенного добровольца от усталости потеряли вес. Облегчение дало возможность идущему быстрей ступить на берег, усеянный оранжевыми иглами, создавших непроницаемый слой на чёрной, прогретой земле.

Покрывало было мягким, пусть и хранило в себе острые, не подточенных концы. Сквозь иглы поднимались деревянные бугры, вспухшие от сытости тёмной земли. Они являлись небольшими, твёрдыми островами. В центре возвышались сухие по внешнему виду стволы, синхронно прогибающееся от власти танцующего поверх них ветра. Внизу же царил почти беззвучный покой. Единственное, что могло столкнуть с мысли уединённого – скрипы этих тощих мечтателей, с самого своего рождения тянущихся в единственно доступном направлении; имеющих в себе бесформенную надежду найти для себя что-то новое, приятное и, по сравнению, с низиной, опрятное.

Ветви единородных владельцев леса росли наверху. Своими руками сосны дотягивались до соседей, чтобы сплотиться, и, вместе, без страха одиночества, потянуться ввысь. Из-за скитания между страхом и блаженным желанием, иные ветви оттопыривались поверх других.

Идущий растерялся при входе в царствие шероховатых и скрипящих стволов, ходящих взад-вперед от каждого дуновения, скрывающего тревогу – между деревьев, вместе со взглядом, терялось наставление пути. Насколько мог, странствующий продолжил прямоту дороги. Направление изменялось от каждого дерева, оврага, изгиба островов.

Мягкий слой ржавых игл, казавшийся тонким только около углублений в земле, прогибался от шага, после чего мгновенно восстанавливал свою, казалось, первородную форму.

Лучи солнца, служившие маятниками для путника, безо всякого труда пробивались через тонкие сосновые руки, освящали спокойное царство, ненарочно обходя тёмные углы в деревянных телах, нетронутые рвы, нор, и ямы. Углубления в земле для скользящего взгляда оставались незамеченными, но, будь у путника время на внимание, на лесном одеяле синхронно стали бы проявляться ловушки, жадно впитывающие в себя интерес.

Места, где треснула ткань бархата, способны потянуть в свою темень, удерживая за детское, древнее в человеке любопытство. Смотря в оттенок сухой раны, сознание заглядывалось бы бесконечными изворотами, тупиками подземных жил – в коралловый ящик собственных тайн, ведь, на самом деле, глаза упираются в перенасыщенную, нетронутую светом почву.

К счастью, внимание идущего не пробудилось от упоения своими мыслями, не зацепилось за неровность земли или кровоточащее ранение дерева – пока удалось избежать рок холода и скитаний рассудка. Но он непременно наступит.

Дни оставались теплы, мягки и только надрывающийся воздух разрывал иллюзию неувядающей летней поры. Ночь же подготавливала поднебесье к холодной, разъедающей осени.

Сейчас в начальной фазе бездумное самопожертвование солнца. До отречения оставалось немного.

В пути встречались сосны, своими силами отделившиеся от остальных высоких мечтателей, из-за чего стали кривы и уродливы. Некоторые ветви, растущие слишком низко, накрывали оранжевую поверхность. Столбы отдалились друг от друга значительным пространством. На месте разъединения основы скапливались хвойные листья.

Изуродованные деревья, своей природой отказавшиеся от духовного родства с братьями, заменяли маятник-светоч, позволяли убедиться, что путь не смыкается со своим прошлым, а продолжает расти витиеватой фигурой дальше. Позади одного из мечтателей расступался весь бор, открыл перед путником одну из тех таинств, которые не всякий раз открываются повторно.

Посреди редеющего леса стоял дом. В некоторых местах тонких стен проходили едва заметные линии, не выпускающие из избы даже света раскалённого камина. За спиной строения скрывалась короткая пристройка.

Плоскость оранжевого шелка под ногами постепенно переросла в травяной покров, вытоптанный и смятый почти во всех своих местах.

Перед входом в свой дом, рассматривая что-то деревянное, с гладким сквозным отверстием, стоял хозяин отрешённой от бора земли, одетый в стёртую, порванную на концах одежду, прикрывающую мужественное, крепкое тело.

Хозяин изучал деревянную деталь столь заинтересованно, что не заметил приближение первого за несколько лет гостя, а тот, видя нового человека перед собой, пробудился от колыбели абстрактных раздумий и сосредоточился на новой, волнующей для него мысли: что стоит делать перед незнакомцем, какие именно слова подбирать в свою речь.

Гость приближался к вовлечённому до тех пор, пока не стал совсем явным.

Их взгляды пересеклись. От неожиданности и удивления мужчина в истрёпанной одежде не мог сказать и слова, а только повернулся к пришедшему, скрестил руки у себя на груди и ждал, пока тот объяснится, будто незваный гость должен оправдать свой визит.

– Простите, если отвлёк вас от чего-то важного, но тот долгий путь, который мне пришлось преодолеть, забрал все силы, лишил осторожности, и, должен признаться, я просто потерялся. – Сказал гость обезвоженным голосом.

Замок на груди у хозяина ослаб, но не открылся полностью.

– Ты ничего страшного не сделал.

– Спасибо, что не держите на меня никакого морального порока, и моя совесть чиста. – Эти слова вызвали улыбку у собеседника, затем повисла тишина, нарушаемая расстроенными скрипками.

– Тебе что-то нужно? – Спросил мужчина с деревянной трубкой в руке. – Ты издалека? У тебя никакой сумки нет. Может, хочешь пить, есть? Могу дать тебе немного из своих запасов, если нужно.

– Я не могу требовать у вас что-то взамен моего визита, но за кружку воды я буду вам крайне благодарен.

– Подожди, сейчас дам.

Мужчина отвернулся и пошёл бодрым шагом к приоткрытой, тяжёлой двери. Она выделялась от других частей дома своей монотонностью, шириной, узором неравномерных и грубоватых линий. Перед входом торчали маленькие камни, вросшие в пожелтевшую и лопнувшую землю. Рядом, под окном, лежали строительные останки. Из-за их ненадобности они давно прогнили, между ними рос мох, а на краях торчали перинки зелёной травы.

Хозяин вышел из своего дома, держа в руке переполненную кружку.

– Как ваше имя, добрый человек?

– Паша. А твоё?

– Моё – Сумаил.

– И далеко тебе идти? Может, переночуешь у меня?

– Не могу взять с вас ещё и ночлег за то, что случайно нашёл вашу хижину в лесу.

– Хижину?

– Не хотел вас оскорбить, назвав дом хижиной, просто, насколько я знаю, дом в лесу – это, скорее, хижина лесника. Вы, думаю, им не являетесь?

– Нет. Мы здесь просто живём.

Молчание.

Сумаил прочувствовал до кончиков своей глубокой души ту тишь, которая царит здесь во время ночных штилей: ни единого вздоха. С неба опускается пелена ночи, расплывается между сосен и помогает им скрывать большую часть своих изъянов. Она ласково расступается перед тем, чьи мысли распространяются дальше тела. Её власть подпитывают углы и дыры, которые готовятся при рассвете забрать незначительную часть отданного немому беглецу.

– Я не против, если ты погостишь у меня. Думаю, моему любимому цветку станет чуть лучше. Понимаешь, я единственный человек, который заходит в эту дверь, – он медленно повернулся ко входу в дом и указал на него своей крепкой ладонью, – и никакой радости у ребёнка от моего возвращения и присутствия нет. Она очень обрадуется, когда увидит кого-то нового.

– Вы, Павел, очень добры ко мне. С огромной радостью я бы погостил у вас в доме и сыграл ту роль, которую вы отвели, но, простите меня, я обязан идти дальше. Обещаю, если у меня появится хоть малейшая возможность вернуться и развеселить новшеством вашу дочь, я обязательно так и поступлю.

– Сумаил. Не извиняйся. – Павел глубоко вобрал в свои лёгкие воздух и выпустил его вместе со своим разочарованием. – Можешь прийти в любой момент.

– Павел, благодарю. Сейчас мне стоит продолжить путь, пока не стало темно.

– А куда ты направляешься. Может, помочь?

– Вы предлагаете неравноправный обмен, но самостоятельно я не смогу найти путь к стоящему у реки посёлку. Павел, укажите мне дорогу, этого будет достаточно.

– Посёлок? Там стоит город, и ты на него можешь выйти по тропинке, – Павел показал своей ладонью на вытоптанный им за долгие года путь, выделявшийся среди игл светлым тоном. – Если тебе нужен не он, а, вправду, какой-то посёлок, тогда просто поднимайся против течения реки, может, на что-то набредешь.

– Выражаю вам огромную благодарность от всего сердца, Павел. Сейчас мне нужно идти. Даю слово – как только наступит миг, который смогу уделить дороге к этому дому, то обязательно им воспользуюсь. Вы – добрейший человек.

– Удачи в пути.

Сумаил, с лёгкой улыбкой на лице, медленно отвернулся, зашагал, по началу, спокойным шагом, вскоре ускорился и скрылся в переливающемся лесу.

Как только за плечами у идущего исчез дом, земля покосилась. Деревья, ранее стоявшие на ровной поверхности и миролюбиво растущие к молчаливым наблюдателям, теперь ловко балансировали своими корнями, крепко вцепившись в чёрную землю. Уклон иссох и потрескался без защиты скатывающихся игл. Солнечный свет беспрепятственно достигал дна сквозь трещины. Только с наступлением вечера сухие порезы наполняются влагой, темнеют и предвкушают приход небесной пелены.

На скосе сосны отличались тем, что не из желания, а из необходимости сплотились своими ветвями друг за друга. Выиграв время своим единением, они пустили в чернозёмные глубины свои корни, достали кончиками до подземных течений. После, начали впитывать в себя этот Стикс, покидающий мрак вдалеке и теряющий значение в светло-сиреневом, уповающем от благородной первородности, море.

Снижение продолжалось недолго.

Вдалеке, выделяясь в монотонной палитре, вырисовывались комки. По степени приближения они разрастались вширь, отбирая всё большую часть спокойного, тёплого, самовоспроизводящегося пространства. Эти внезапные нити, в отличии способны завлечь и бездушного. Сумаил, идя к новому таинству, забыл следовать проложенному пути – его влекло только широкое пятно, приобретавшее осторожные зелёные мазки.

Тонкие, хрупкие в основании, кусты, перевязанные между собой природными узлами, врастали концами в землю. Ответвления стебля, оказавшиеся на уровне плеч Сумаила, держали редкие, тонкие и короткие листки, робкие из-за своего слабого родителя. Немногочисленной листвы хватило на шаль.

Дугообразные прутья окружили таинство.

Приподнявшись на носки у низкорослой рощи, Сумаил видел неизменное продолжение леса, не принявшего во внимание плетёную опухоль.

Забыв о своей цели, о надвигающемся ночном заточении солнца, путник устремился в центр сплетения с жаждой – он хочет увидеть семя, породившее ростки твёрдых нитей.

С большим старанием над аккуратностью, с опекой к стеблям, Сумаил продвигался к примерной середине рощи. Часто, искренне не желая навредить творениям веретена, своей жилистой, бледнокожей рукой, прогибал отростки, пытаясь перестроить их в другой ряд, чтобы открыть себе путь дальше. Он осторожно ступал своими вытянутыми, мозолистыми стопами между сухих, едва растолстевших от почвы, корневыми узлами. Медленно, прогнувшись под шалью, украдкой продвигался дальше. С каждым шагом земля становилась мягче, все детальней на ней отпечатывалась стопа. В центре рощи было замедленное течение. Обессилевший омут, образованный от подводного течения.

Ветер сюда никогда не проникал – плоскость жидкости покрывалась нетронутой, равномерной зеленью.

Пляс воды медленно кружил вокруг хранилища души.

Посреди тёмных, слабых вод, стояла, наклонившись на левую сторону, мраморная скульптура. Ледяная бездна окутывала её по локти. Она имела гладкие формы, собранные кудри и влажные глаза. Застывший взор, устремленный выше рощи, на верхушки оранжевых сосен, сохранил в себе момент, когда раскаянье, переродившееся в отчаянье, деформируется обратно. Сумаилу казалось – отчаянье наступило от понимания того, что объект ожидания никогда не одарит свою судьбу вниманием. И столетия пребывания здесь наполнялись слезами.

Зелень цеплялась за локти, образовывая небольшие островки у них, которые со временем откалывались и возвращались в привычное кольцо.

Омут, чьё течение образовывалось от насыщения свежей водой, пытался затянуть в себя стоящую фигуру, но подземная река, сочившаяся из впадины, была бессильна перед творением.

Локальный цикл с застывшими чувствами в центре увлёк Сумаила в безмолвные рассуждения, уводящие всё глубже, подальше от заката. Вдруг, заскучавший ветер, заспешивший в дальние поля, затронул своим невесомым телом сосны. Они, заскрипев и заиграв тенями, выволокли потерянного в наслаждении бесформенных мыслей. Освежившим взглядом он осмотрел эту умиротворяющую и чувственную картину вновь. Глаза скульптуры влекли его, но не принимали. Невозможно избежать скорби из-за надобности расставания.

Отвернувшись, с отяжелевшем дыханием, Сумаил начал красться обратно по тропинке, случайно образованной им самим. Возвращаясь, удалось сохранить тишь рощи. Переступая через деревянные начала, прогибаясь под дугами, он выбрался в лес, на тон потемневший за время его отсутствия.

Тропа Павла слилась с лесной поверхностью отчего стала невидимой. Она мерещилась в разных сторонах и исчезала в бархатном слое по приближению постороннего. Оставалось только идти в сторону увядающего светила.

Тёмная роща исчезла в лесном пространстве так же как и появилось – вновь в лесу, кроме сосен и их скрипов, совершенно ничего нет. Тишина уютной чащи преобладала над всеми посторонними звуками: ни шаги, ни дыхание спешащего Сумаила будто и вовсе не существовали.

Равнина кончилась. Поверхность поднималась обратно. На ней отчётливо выделялись сформированные когда-то бугры насыщенной гумусом земли. Но и этот новый ландшафт, только набравшись сил и затмив прежние формы, резко оборвался, как и растущие на нем деревья. Не успев поредеть, они всей своей братией покосились с обрыва, разбавив монотонное отражение неба своими бессмысленными узорами деревянных рук и растопыренных корней. Они, сначала оголившись, впивались в поверхность реки.

Она неслась в невидимые дали.

Водный поток, растягиваясь вперёд, будет становиться старше, будет вбирать в себя все частички мира, насыщаться, и незаметно его форма изменится. Однажды он станет настолько взрослым, что нагнувшиеся деревья, первородные камни и побледневшие цветы не смогут осесть в непроглядной от ила глубине. Вместо этого они равномерно будут нестись с властью течения. Как только старость закончится, все эфирные части вольются вместе с остывшей плотью в сиреневую гладь бездонного моря.

Протекая за голыми корнями, вода подмывала лесной берег, делая его короче.

Сумаил заворожённо стоял между тонких столбов и глядел в непрерывную борьбу вод с наполненной частью самих себя.

Солнце пропадало за противоположным берегом – совсем иной стороной течения. Там раскинулся непроглядный, меховой лес. В нем не росли сосны, но елей, берёз, клёнов и, особенно, дубов поросло множество. Все эти деревья переваливались друг на друга, их стороны прилегали к соседу и кончики входили в чужое пространство ветвей. Под ними хранились обломанные копии их рук. Если в лесу со стороны Сумаила хвороста почти не было (ввиду врождённой слабости стволов), то здесь, в смешанном и беспросветном, хруст обломков сопровождал почти каждое движение чего-то живущего в нём.

Позади густых зарослей солнце кончало свою финальную стадию. Розовый свет, уплывая за родителем, оставлял за собой только отблеск на голубом небе. Совсем скоро светлый оттенок, служащий напоминанием о царствующей ясности, будет поглощён ночью во главе со своим серебряником – иным пламенем, вестником утопающих мыслей, который к счастью, сегодня не обременит поднебесье своим ликом и в лесах по обе стороны реки будет настолько темно, что за любым стволом образуется простор бесконечных объёмов и неизвестной жизни.

Время иссякало и перевоплощалось в ночь. Сумаил, по указке Павла, пошёл против течения в надежде выйти к городу, где, как он надеялся, отыщет свою главную цель. Идя по берегу, прямо у реки, он заглядывал в её негостеприимные, бурлящие чёрные воды.

Лучи светила непрестанно пытаются проникнуть через зеркальную поверхность.

С самого зарождения водяного течения они не могут войти внутрь и осветить всё поглощённые им, руслом моря.

Пару раз, поднимаясь, Сумаил спотыкался о толстые сосновые корни, изгибом уходящие вглубь земли между утонувших. Созерцанием течения он перебивал переживания о надвигающейся ночной поре. В отражении реки мелькал потусторонний лес. В отличии от бора, законченного на этом обрыве, смешанный неповторим в каждой своей мелочи, в отдельных деревьях и их дуэтах, зарослях плюща. Пейзаж, бодро дышащий перед окончательным приходом осени, не так интересовал идущего, как скопление воды, несущееся вдаль.

В один момент корни пропали. Сумаил ступил на тропу.

Это был спуск, основанием идущий далеко от прибережного конца. Тропинка отвлекла от вод, и, вступивший на неё, подняв свой взгляд, увидел впереди бугор, сливающейся с балансирующими деревьями из-за каждой тлеющей на нем иглы. Чем дальше продвигался Сумаил по вытоптанной линии, тем выше становился холм, с которого, ручьём, тропа и стекала.

В итоге он вышел на дорогу, с одной стороны путающейся в лесу, а с другой ведущую к мосту. В некоторых местах путь порос маленькими скоплениями тонкой травы. Сосны, взращённые по обе стороны, были возвышенности по плечи, потому без труда, находясь на дороге, можно дотянуться до самых низких ветвей ближайших братьев.

Нависавший лес даже в самый солнечный день не давал лучам свободно спускаться и нагревать линию земли, когда-то дрожащей от колес настолько, что в ней до сих пор не проросли младшие сосновые братья. По этой линии шёл Сумаил, второпях наступая на кончики низкорослых кустов.

Дальше старой, потрескавшейся дороги, раскинулся переход, соединяющий противоположные берега каменным основанием и кованными перилами. Ещё не зайдя на него, не оказавшись над всепоглощающим течением, Сумаил заметил на том краю опёршегося на выкованные цветы человека, с гладкой и бледной кожей, совсем молодого, но имеющего на себе несколько неосторожных отметин. Детали лица и рук скрывало расстояние. Человек держал в своих руках небольшой блокнот с твёрдым переплётом и, поглядывая вдаль, записывал в него новые и новые слова. Сумаил подходил к незнакомцу медленным шагом.

Старый мост был крепок в каждом камне своего основания. Все части его тела сплочены и неразрывны даже перед столетиями непрерывных потоков поглощающего и сносящего времени.

Перила соединяющего узла состояли из кованых цветов неповторимых в друг друге форм. Каждый чёрно-ржавый цветок индивидуален. Многие из них не имели названия – они были созданы в голове кузнеца и только единожды выращены в земном мире. Стебли растений прорастали не задевая других. Рост, вымышленное стремление стать выше других, недвижимы. Любовь создателя в твореньях пестрила в шипах природных роз и в тонких, вымышленных лепестках безымянных цветов.

Открывшийся Сумаилу простор отвлёк от молодого человека. Полноценный вид на бурную реку был нов для идущего. Она извивалась, ползла между чащами, заплеталась в пути, образуя подводные и поверхностные затоки, двигалась вперёд блестя чешуёй.

Следуя взглядом по течению он увидел основание иного, более молодого пути. Два маяка, обмытые ветром, сыпались в воду совершенно беззвучно уже долгие годы. На второй, близкий к берегу смешанного леса, накинули голый, бетонный брусок – самое начало будущей недостроенной переправы. На нем цвела зелень, ухватившаяся между камней за пылинки земли.

Вода прогибалась у каменных наростов. В образованную мягкость не проникала её сила. Преодолевая это препятствие, она надрывом стремилась дальше.

Не убирая взгляда с далёких старческих маяков, Сумаил соприкоснулся с иным жаждущим. Оба они вышли из прямых лабиринтов в своих головах и, вернувшись в отторгающий мир, взглянули друг на друга. Наблюдатель с блокнотом – недоуменно, вторженец – с пустым вдохновением.

– Извините, вам что-то нужно? – С доброжелательной улыбкой спросил бледнолицый. Складки под глазами, образованные эмоцией, полностью противоречили причине своего возникновения – от толстых, резких линий создавалось чувство, будто спрашивающий насмехался или презрительно относился к собеседнику.

– Прошу меня простить, я не желал отвлекать вас от вашего дела. Произошедшее – просто случайность.

– Ничего, всё в порядке. Продолжу после, все равно не очень входит. Поэзия может обрываться, но поток сознания не обязан беспрерывно хлестать поэта, да?

– Вы пишите?

– Да. Вот стою у реки, смотрю в неё, и она мне в голову прибивает строки, что-то вроде… – Поэт сделал вид, будто прочёл строки из блокнота, на самом деле считывая с заезженных отрывков памяти.

– Прекрасно, вы творец! Прошу, помогите мне, пойдёмте со мной. – У Сумаила заблестели от блаженства глаза. Теперь дело, как ему показалось, за малым – привести к своему дому спасителя.

– Да, творец, поэт! Помочь? Нет… Понимаете, я занят… пишу. Смогу помочь потом.

– После завершения ваших строк?

– Точно. Вы же сможете подождать немного? К завтрашнему дню напишу и помогу.

Сумаил, незаметно для собеседника, поник от мысли о том, что, в случае ожидания до завтрашнего дня, может опоздать и его возвращение уже ничего не решит. Искра радости, явившаяся в нем, стала угасать и впитывать в себя отчаяние. Оно пропитало тёплую плоть изнутри, перебило дыхание и заставило замереть. Застывшее тело не пропускало через себя импульсы сознания.

– Увидимся завтра. – Поэт потупил взгляд в дальний, расколовшийся временем мост. – Здесь, ближе к полудню. Теперь я вернусь в одиночество. До завтра. Доброй ночи.

– Спасибо вам.

Уже наступил вечер – солнечная история забылась в потёмках. Лес и воздух над рекой обратились в сумерки того же цвета, как во время оживляющих утренних лучей.

Молодой человек, имя которого Сумаил узнает завтра, отвернулся, убрал блокнот внутрь своей одежды и безмолвно направился в арку насыщенных деревьев. Там он затерялся, скинув с себя зацепившийся взгляд.

Сумаил, потеряв силуэт поэта на фоне далёкой дороги, отправился противоположно погибшему солнцу. Помнив, что Павел приютил его, он решил воспользоваться этим предложением.

Тёмная, журчащая река осталась позади. Восставшая луна накрыла водяной рёв серым зеркалом. Надежда свернуть на ту тропинку, что верно проведёт между изжаренных деревьев, сопровождала идущего.

Глаза не хватались за повсеместные якоря. Совершенно не отвлекаясь на дорогу, Сумаил шёл ускоренный шагом – следовал за мыслью, ведущей вперёд. Она – рассуждение о поэте, задаче, которую нужно выполнить воспользовавшись даром этого безымянного творца.

Пустынная дорога, на краях накрытая сосновыми иглами, заключала в себе весь существующий мир. С наступающей прохладой треск стволов участился. Между рвущихся струн терялся шум, исходящий от живых существ. Многочисленные сосновые крики, очистившись через танец ветра, дойдут до одиночки в форме мысли, а никак не звука.

Впереди серые оттенки становились тёмными. Деревья, сливающиеся с теми своими кровными братьями, что стояли впереди, пропадали. С земли и с неба исходил холод. Взяв в свои оковы лес, он дал ему свободу. Пока Сумаил ступал за слепым проводником, неощутимо остывало мировое тело.

Щебень сливался в единую массу и собирался поглотить зелёный цвет, пока ещё выделяющийся на фоне всей дороги.

Мрак стёр последние упоминание о царившем свете. Очистив мир, он дал проход небесному морю. Как только воды заняли весь небосвод, Сумаила пробила дрожь.

Вот и наступила ночь, поглотившая в себя все зримые и незримые дали. Сумаил, очнувшись от рассуждении о поэте, обратил внимание на тропу, вытекающую из дороги в глубь леса и немоты. Тропа еле светилась, прерываемая мёртвыми тенями ветвей и стволов.

Чернота, выливающаяся из оврагов и ям, стекающая по стволам и корням, придавала сосновым звукам своё пугающее обаяние, наполнявшее каждый закуток, переходящее из остужающей, летней стадии, в обмораживающую, осеннюю.

Ночь – зеркало.

Неожиданно для себя, Сумаил вступил в воздух, полный влаги. Мгновение, и все кругом имеет в себе частичку ручья, затихшего, неназванного озера или сокрытой кустами, болотной цепи. Теперь бор стал ещё холодней, начал ощутимо вытягивать и растворять тепло скитавшегося тела.

Усталость избавляла от мыслей и переживаний. Для полного слияния с соснами оставалось одно – полностью лишиться чувств.

Неожиданно, заблудившийся зацепился за проскальзывающий между стволами свет, тускло проходящего порог немытого стекла.

Уцепившись взглядом за этот свет, Сумаил, вырываясь из деревянной вязи, ступил на свободное от игл пространство, окружённое небесными, проблёскивающими наблюдателями. Теперь он направился прямо к монотонной двери, чтобы постучаться в неё и попросить заслуженного отдыха.

Удар бледным кулаком по доске повлёк за собой цепь событий внутри дома, которые изничтожили царившую до того времени тишину. Тяжёлые шаги Павла отчётливо расходились по всему полу и оттого были слышны и за пределами домашнего уюта. Зная, кто пришёл, хозяин без промедлений открыл путь, раскрыл свой кров, а после – отошёл в сторону, дав гостью свободно войти в тепло.

Справа от входа, недалеко от окна, стояла кровать. На ней сидела белокурая девочка, смотревшая на гостя счастливым, неосмысленным взглядом. Она была одета в белое, потёртое платье, улыбалась так, что её щеки смягчали неразвитые скулы. Это была дочь Павла, весёлая от неосознанности себя в этом мире. Пришедший незнакомый человек виделся ей как бесцветное событие.

Сумаил ответил ей улыбкой, но она никак не отреагировала на непривычную взаимность.

Павел попросил гостя пройти, присесть с дороги. Предложил ему выпить, перекусить. Тот отказался – усталость отбила всякий аппетит и единственное, чего он хотел – уснуть, окончательно, отпустив тяжёлые и острые мысли в беспорядочный мир облегчающих сновидений. Поддерживая рукой свою уставшую голову, гость рассматривал дом: теневые, сцепленные тонкой паутиной углы, грандиозная, неаккуратная печь, держащая в своём теле небольшое, но яркое пламя, кровать с белокурой девочкой, множество деревянных игрушек у её постели, маленький табурет, ещё одна кровать, больше первой, стол, под ним ведро с водой, пара стульев. Слева растянулась хлипкая лестница, ведущая на чердак.

– Вижу, ты очень устал. Ладно. Не буду мучить тебя. Я постелю для тебя зимнее одеяло. Поспишь на нем.

– Благодарю, Павел.

По ту сторону закрывающихся глаз Сумаил представлял, ориентируясь по звукам, как хозяин поднимается наверх, трусит и стелит одеяло, проверяет его, крышу, лестницу, спускается обратно.

Павел подозвал к себе уставшего гостя, проконтролировал его подъём наверх и, после того как тот лёг, пожелал доброй ночи, спустился вниз, присел на табурет, стоявший у кровати дочери. Присев, он, немного погодя, превратил одно кроткое воспоминание в целый рассказ и стал усыплять чадо.

Лежащий на верху перед сном побывал в тайне леса, на мосту, в ночи и под её спутником.

Сосны качались чаще. Сила движений позволяла им полностью скрестить конечности. Образованный гул сходил с верхушек, подхватывал нетронутые частички поверхности и таскал, забавляясь, между стволов. Становясь громче с каждым поворотом он ненарочно выплёскивался наружу в своё бессилие, развеивался в свободе.

Для смешанного леса он невозможен. Шорох листьев, разрывы и сближение различных ветвей, создают разнообразными формами яркий и насыщенный крик, а не оглушающий, единый массив.

Вначале противоположный бору лес состоял исключительно из дубов, а земля скрывалась в тени цветов, многообразных трав и плодородных кустов. Но довольно скоро между расстоянием одного дуба до другого стали прорастать и тянуться ввысь иные деревья, в будущем ставшие густотой пледа, окутавшего поселение.

Людской очаг был велик, в нем зарождались новые идеи и сразу же воплощались в жизнь. Скитальцев заманивало кипящее развитие, удивляли величественные здания и упрашивали остаться цикличные улицы.

Город кипел столетиями, кипятком очищая от природы все большую площадь.

В один момент, сердца стали прокладывать новые дороги и строить мосты к источникам упокоения – многочисленным шахтам. Это позволило протолкнуть жизнь вперёд развития, что привело к застою и гноению. Прошлое потянуло будущее в свои объятья в момент, когда опустели глубокие, далёкие дыры. С того времени потяжелели крыши и опустели дворы.

В центре, недалеко от площади, стоял двухэтажное поместье. Вокруг его оцепил низкий, каменный забор, чья грудь состояла из облезлых решёток с иступившимися наконечниками. Через массивные ворота шла скромная дорога, ведущая прямо ко входу. За дверью открывался вид на холл дома, когда-то светлого и уютного, а ныне пропитанного тенью. На широкой лестнице, сомкнутой грациозными, деревянными перилами, стоял и подпитывал неуверенность поэт.

Огромный дом совершенно пуст. Его крыша, ставни и стены так отяжелели от неминуемой ноши – истории, хранящейся в комнатах, углах и проходах – что прогибались и тянули всё сооружение к земле. Прогнившие от влаги доски, ободранные обои и картины со смытыми красками – окружение стихотворного творца наблюдающего за возникающей яростью. Он направился в дальнюю комнату второго этажа – семейную библиотеку. Открыл стеклянные дверцы дубовых, массивных шкафов и стал вываливать книги, после – тащить их в середину комнаты, собирать в кучу. Поэт взращивал стопку до тех пор, пока, как казалось ему, все материалы не были исчерпаны, после чего достал коробку спичек, зажёг одну из нетронутой грозди, наклонился и прислонил прометеев дар к сухим, жёлтым страницам безымянного, столетнего издания.

Медленно, неуклонно, росло пламя вверх. Дым проходил сквозь деревянную сеть. Поэт, стоя в области невидимых, тёплых ласк огня, впервые за долгое время почувствовал, что, наконец, один, что его никто не держит, никто не способен приковать словом к месту, значению.

Пламя, поглощающее множество рассказов и героев возгорается, восславляется над своими тлеющими костями и падает, тухнет, забывается.

И стало невозможным прикоснуться сквозь пепел мягкого угля до шелкового, оранжевого пути.

За жизнью, смертью, частичным возрождением, наблюдал поэт. Он не придумывал строки, не создавал из увиденного ни единого образа – молча пронаблюдал за циклом, простился с увиденным и, после длительного пребывания около тепла, вышел в коридор, к царице-ночи, направился в свою комнату, дабы встретить завтрашний день с надеждой. Поэт надеялся на то, что все станет лучше после пробуждения в новом дне. Эта мысль посещает его каждую ночь и уже стала частью ночного ритуала.

Ничего с приходом утра не изменится ни в его жизни, ни в её понимании. Поэт не начнёт с завтрашнего дня писать в блокноте вновь и вновь приобретённые слова. Но он надеется. Надежда и даёт ему сил вставать по утрам, мучиться в поисках себя, тосковать о радости, исчезнувшей в младые годы, и приходить к своей постели, обещая, что завтра явится возвышающее вдохновение.

Спальня находилась в самом конце длинного коридора, прямо у окна, по которому ветвями водило дерево готических форм. Касания были громкими, угнетающими, но привычными. Тень ветви, лежавшая на груди подошедшего к окну, провела трещины по плоскому лунному свету.

Осколки упали на багровый пол.

Поэт захлопнул клеть.

2

Тени сузились – свет вновь восстал, прогнал ночные хвосты обратно в норы и трещины, начал развеивать утреннюю серость тумана. Только в этот момент дня, когда солнце слабое, на тонких, иссохших ветвях останавливались птицы, давали своему голосу резвиться, творить песнь.

Сумаил, ощутив пришедшее тепло на своей плоти, медленными, ленивыми движениями скинул со своего тела крепкие оковы сна. С полным пробуждением пришла память о вчерашнем дне – о том, как он, начав путь по просьбе своего отца, изначально шёл по тропе, пока та не прервалась у конца пшеничного поля, как, задумавшись о происходящем, отклонился от пути, ступая значительно левее солнца, как взобрался на высокий, тёплый холм и увидел пред собой остывшее, некогда беспокойное изумрудное море, как преодолел его, впервые ступил на мягкие иглы, и, за долгое время, заговорил с посторонним; увидел своё мутное отражение в непроглядном стекле, познакомился с людским творцом и заручился спасителем для своего родителя. Точно. Сегодня его ждёт встреча, ради которой он шёл так далеко от дома. Мысль о выполненном поручении радовала его. Хор утренних птиц был тише счастья.

Сумаил встал с постели, спустился по хлипкой лестнице на каменный пол рукодельного дома. Внизу пересёкся взглядом с той девочкой, что стала главной причиной того, что Павел, пусть и обходительный, добрый человек, впустил в свою боровую избу чужого. Белокурая, худенькая, голубоглазая, она сидела на краю кровати. До того, как Сумаил спустился вниз и отвлёк её, она увлечённо смотрела в окно на бесформенный пейзаж, лес, потерявший свои черты после метаморфоз отуманенного стекла. Сосновый мир приобрёл больше тайн, завлекающий голос стал громче, но потерял красоту деталей.

Глаза девочки, вне зависимости от того, чем именно засматривались, оставались одинаково любопытны и налиты радостью. Иной ребёнок с таким взглядом должен плясать, восторгаться, но не она, белокурая, с веснушками на белизне лица.

Павла в кровати не было. Поляна вокруг дома пустовала. Сумаил бесшумно закрыл дверь и направился к мосту.

Он торопился по извивавшейся между соснами тропе и скоро вышел прямо к заброшенной дороге людского царства. Ветви сосен образовывали барьер, который, спустя время, сменился на другой, неприродный, полный безымянных цветов с поржавевшими кончиками листьев и шипов.