Читать книгу Загадка о тигрином следе - Антон Кротков - Страница 8

Позади Одиссея с металлическим стуком закрылись тюремные ворота. Молодой человек стоял, не спеша куда-то идти, наслаждаясь волшебным ощущением внезапно наступившей свободы. Прошло какое-то время, прежде чем Луков стал замечать на себе недоумённые взгляды прохожих. Только тут мужчина сообразил, что выглядит довольно нелепо. На улице было морозно, а на нём было лёгкое пальтишко, да широкопола шляпа, в которых его арестовали осенью. Однако до сих пор счастливчик будто не замечал холода. А ещё он улыбался, как блаженный. Не удивительно, что проходящие мимо люди смотрели на него с жалостью и опаской, как на свихнувшегося в застенках убогого, которого и выпустили то по причине сумасшедшего, и старались обойти.

Наконец, ощущение эйфории в душе Лукова несколько улеглось, и он медленно побрёл вдаль мрачного здания ВЧК. Из какой-то двери впереди ежеминутно выходили женщины с красными пятнами на скулах, обезображенные слезами и бессильным гневом. В руках их были раскрытые свертки, отвергнутые, брошенные назад чуть ли не в лицо крохи хлеба и белья, собранные так тщательно и безнадежно. Это были жёны, матери, сёстры заключённых. При виде их у молодого мужчины сразу сползла улыбка с лица. Сгорбившись, он ускорил шаг, стремясь поскорее пройти мимо несчастных женщин, не смея поднять на них глаза. Больше всего Луков боялся встретить здесь кого-то из родственников тех, с кем он был арестован по одному делу, поэтому чуть ли не бегом спешил поскорее миновать место скорби и печали.

Но неожиданно на его пути возникло непредвиденное препятствие в лице красноармейца в остроконечном суконном шлеме с красной матерчатой звездой на лбу. Тот выскочил в одной гимнастёрке, шароварах и огромных валенках из заколоченной войлоком двери караульного помещения. Причём ворот на его гимнастёрке-косоворотке был по-молодецки расстёгнут. У красноармейца потухла самокрутка, и он выбежал прикурить у какого-нибудь прохожего. И хотя у Лукова не было при себе ни спичек, ни зажигалки, ему пришлось приостановиться.

И тут он услышал за спиной удивлённый женский голос, показавшийся ему очень знакомым:

– Одиссей Гекторович! Как! Неужели это вы?!

Луков быстро обернулся, словно его позвал призрак. Молодой человек стал искать глазами ту, которая окликнула его. Он не сразу признал в старухе с растрёпанными седыми волосами супругу профессора Свекольникова. Одиссей был поражён, ибо знал эту даму светской львицей, которая была украшением любого общества. Когда-то она была не просто красива, но блистательна. Если на университетских вечеринках госпожа Свекольникова начинала декламировать стихи собственного сочинения, то многие из собравшихся слушали её, вытянув шеи и затаив дыхание. На балу в честь наступающего 1915 года её выбрали всеобщим тайным голосованием хозяйкой и королевой вечера. К великой ревности её супруга в эту великолепную женщину влюблялись не только преподаватели, но даже студенты, которым она по возрасту годилась в матери. Будучи большой модницей, профессорша любила и умела одеваться…

Теперь от былой элегантности не осталось и следа. На Свекольниковой были какие-то обноски. Она прижимала к груди крохонький свёрток, в котором, судя по всему, находилась передача для её мужа.

Чувство стыда за то, что он свободен, в то время как муж этой несчастной и остальные арестованные по одному с ним делу продолжают томиться за этими стенами, захлестнуло Лукова. И он смалодушничал! Сделал вид, что не узнал знакомую и чуть ли не бегом бросился прочь.

Если бы в кармане его случайно завалялся последний четвертак, он бы, не задумываясь, потратил его на извозчика, лишь бы только поскорее исчезнуть с глаз этой женщины. Но в нынешней Москве деньги ничего не стоили, да и извозчиков теперь было не сыскать, ибо все лошади были либо давно съедены, либо мобилизованы в Красную армию.

Кажется, Свекольникова что-то резкое крикнула ему в спину. Но к счастью Луков не разобрал её слов. Всю дорогу Одиссей корил себя за минутное малодушие и не находил оправданий своему поступку. Как он мог так позорно бежать, не поддержав несчастную женщину, не подарив ей хотя бы лучик надежды на скорое освобождение её мужа!

Одиссей был так потрясён и погружён в собственные мрачные мысли, что не заметил, как оказался перед родным домом. Он сразу направился в арку, так как парадный подъезд давно был заколочен. Дворник и швейцар исчезли вскоре после октябрьского переворота вместе с большинством прежних жильцов. Освободившиеся квартиры были превращены в коммуналки и заселены по специальным мандатам Моссовета представителями победившего класса. В подъезде Лукова встретил уже ставший привычным запах запустенья и немытых пелёнок. Часть лестницы была завалена всяким мусором. Электричества в парадном давно не было. Так что пока мужчина преодолел первые два пролёта, он исчиркал пол коробка спичек.

Лишь две квартиры пока ещё занимали прежние хозяева. На последнем этаже доживал свой длинный век адмирал в отставке, – лишённый пенсии старик с дочерью – старой девой. В прежние времена оттуда по вечерам частенько доносились фортепьянные партии – семейство не теряло надежды приманить жениха, которого не интересовало бы приданное, зато очень привлекала духовная жизнь потенциальной невесты. Но за последний год Луков ни разу не слышал уютного музицирования, и если бы однажды случайно не столкнулся на лестнице с дочерью отставного флотоводца, которая сообщила, что батюшка её ещё жив, то решил бы, что и их унесло лихое время.

Прямо на лестничной площадке третьего этажа жгли костёр из книг и пили самогон несколько субъектов запойного вида. Какой-то небритый тип в ватнике злорадно «прожевал», не вынимая папироски изо рта, и призывая в свидетели такого же разбитного вида приятеля:

– Гляди, Гришань, сосед вернулся! А мы то надеялись, что ему в Чеке юшку пустили… Везучий, падла! Ну да ничего! Скоро эта буржуйская морда вместе со своим доходягой-папашей переедет отсель на ближайшую помойку! А мы по ним поминки справим. Верно, Гришаня?

Торопливо отперев ключом дверь, Одиссей тут же запер её за собой. Наконец, он в знакомом с детства мирке, где, несмотря на все проносящиеся над этим городом социальные бури и потрясения, всегда чувствовал себя спокойно и уверенно! Правда, в квартире было темно и очень холодно. И не единого звука. Молодой человек позвал из прихожей отца. Ответом ему была гробовая тишина. У Одиссея стали ватными ноги от ужаса. Он вдруг ярко представил в собственном воображении, как сейчас обнаружит холодный труп самого дорогого ему человека.

Не снимая одежды – прямо в пальто и ботинках Одиссей бросился в комнаты. И тут же к огромному своему облегчению услышал доносящейся из дальней комнаты кашель и слабый голос отца:

– Я тут, сынок. Слава Богу, ты вернулся!

В отцовском кабинете было темно. Вначале молодой человек наткнулся на ширму, из-за которой снова послышался отцовский кашель. Одиссей зажёг фитиль керосиновой лампы. Отец лежал на диване в домашнем халате, накрытый пледом. Лицо его было очень бледным, даже жёлтым. Он страшно ослаб. Оказалось, он почти ничего не ел в последние дни. Только пил пустой свекольный чай. Иногда его навещала бывшая кухарка. Когда могла она покупала где-то на свои скромные средства мёрзлую картошку, свекольную ботву, другую доступную ей еду и варила из них каши и борщи, подкармливая бывшего хозяина, который всегда был очень добр по отношению к ней. Если бы не эта сердобольная женщина, Одиссей конечно бы не застал отца живым. Хотя затяжная простуда и недостаточное питание сильно подточили силы отца.

Молодой человек наклонился к старику, нежно обнял его, поражаясь его худобе.

– Я же писал тебе в последней записке из камеры, что скоро мы встретимся. Теперь всё будет хорошо, я выхлопочу тебе паёк.

– Слава угодникам, ты вернулся! – сияя от счастья, прохрипел отец. – Ты знаешь, сынок, я человек не религиозный, но после того как тебя забрали, я только и делаю, что молюсь о твоём возвращении.

В ответ на вопрос сына: зачем он отгородился в пустой квартире ширмой, отец ответил, что сделал это на случай внезапного визита бывшей кухарки, чтобы она не застала его в не слишком приличествующем спящем виде. Он попросил сына помочь ему сменить домашний шлафрок (домашний халат) на сюртук – даже перед ним старый профессор не хотел выглядеть неподобающим образом.

Чтобы скрыть подступившие слёзы радости Одиссей отправился на кухню готовить обед. С собой он принёс объёмистый куль со всякой вкусной и питательной всячиной. Этот пакет с настоящим сокровищем ему вручил на прощание Вильмонт, не смотря на все протесты Лукова. В пакете, помимо хлеба, сыра, колбасы и яблок, оказалась даже бутылка кагора. Так что молодому человеку удалось накрыть просто шикарный по нынешним временам стол.

За едой Одиссей рассказал отцу о предложении, которое ему сделал сам Дзержинский. Отец к удивлению Лукова сразу и беззаговорочно поддержал его решение, причём рассуждал он примерно так же, как и бывший царский генерал Вильмонт:

– Знаменитый египетский поход Наполеона был ничем иным, как попыткой революционной Франции оттяпать жирный кусок от богатого колониального имущества «Владычицы морей», то есть революционной авантюрой чистой воды, вроде в той, в которую нынче снаряжают тебя. Тем не менее, благодаря тому, что в поход с Бонапартом отправились не только воины, но и лучшие умы французской науки, мир получил множество великолепных открытий. Чего стоит одна только расшифровка Шампольоном древних иероглифов на знаменитом Розеттском камне, которая стала прорывом в египтологии.

Лукову-младшему было очень важно услышать это. Но радость его сразу сменилась печалью, стоило молодому человеку вспомнить обращённое к нему лицо несчастной Свекольниковой. Сколько в нём было удивления и надежды!

Нет, Одиссей не мог держать это в себе. Ему необходимо было поделиться своей душевной болью с родным человеком:

– Отец, сегодня я поступил низко, о чём теперь искренне сожалею. Поверь, я не ищу себе оправданий. Но мне очень хотелось бы как-то исправить дело.

И Одиссей рассказал родителю про инцидент возле тюрьмы.

– Могу себе представить, что она подумала, увидев меня на свободе, в то время как её муж всё ещё в застенках. Подозреваю, что профессорша пожелала мне гореть в аду за моё предательство.

Лицо отца стало скорбным. Тут Одиссей заметил, что на безымянном пальце его правой руки отсутствует обручальное кольцо. После смерти матери, Одиссей несколько раз случайно становился свидетелем, как отец разговаривает с этим кольцом. Молодой человек бросился к комоду, достал шкатулку с семейными драгоценностями. Она была пуста.

Тяжело вздохнув, отец пояснил, что кольцо пришлось продать, чтобы купить продукты для тюремных передач.

Они выпили кагора. Поставив рюмку на стол, отец задумчиво протянул:

– Я слышал, она сильно бедствует.

– Ты о Свекольниковой?

– М-да… Знаешь что сынок: собери-ка ты часть этих деликатесов обратно в пакет, да отнеси их ей.

– И что я ей скажу?

– Всё как есть – честно. Ты ведь не сделал ничего дурного, никого не предал, не оклеветал. Тебе нечего стыдиться.

– Да она плюнет мне в лицо, и слушать не станет!

– Пусть плюёт, – спокойно согласился отец. – Плевок не пуля. Зато твоя совесть успокоиться.

Фонари на улицах не горели. Не обращая внимания на страшную темень и грязь, Одиссей шёл через полгорода к Свекольниковой. Под мышкой он держал куль с продуктами – лакомую добычу для любого бандита. Выходить из дома после наступления темноты было очень опасно. Если в дневное время ЧК поддерживала в городе относительный порядок, то по ночам на улицах безраздельно властвовал разного рода уголовный элемент.

Где-то поблизости хлопнули выстрелы. Одиссей увидел, как в конце улицы заметались тёмные силуэты. Но странное дело, к одинокому прохожему с увесистым пакетом под мышкой никто не посмел приблизиться. Уличные грабители, словно на расстоянии чувствовали в нём новоиспечённого сотрудника могущественного ЧК.

– Как, это вы?! – на лице открывшей дверь Свекольниковой было написано, что она до крайности изумлена приходом Лукова.

– Вот, возьмите, – Одиссей протянул женщине пакет.

– Что это? – демонстративно убирая руки за спину, холодно поинтересовалась Свекольникова.

– Здесь продукты, Надежда Павловна. Сами поешьте и мужу отнесите.

– А, понимаю!

Голос Свекольниковой сделался замедленно-вкрадчивым, а глаза округлились, став огромными, как у ненормальной. – Иуду замучила совесть. Откупится желаете?

– Напрасно вы так, Надежда Павловна. Я ни в чём не виноват перед вами. Вашего мужа должны скоро отпустить… я хлопотал за него…

– И чем же чекисты расплачиваются со своими прислужниками?

Будто не слыша обращённых к ней слов, безумная женщина взяла в пакет и заглянула в него.

– О! Весьма недурственно! Весьма… Значит, вот за этот жирный паёк вы и продали моего Николая Гавриловича.

Одиссей ещё раз попытался что-то объяснить Свекольниковой, но она вдруг набросилась на него с истеричным воплем:

– Доносчик!

Если бы не очки, обезумевшая женщина выцарапала бы ему глаза.

Выронив пакет, Луков бросился вниз по лестнице, на ходу поправляя задравшиеся на лоб очки. Сверху в него летели консервные банки и проклятия:

– Чтобы тебя дьявол разорвал! Пусть по твою душу из самой Преисподней явиться яростный зверь, чёрный человек!

Сбегая по ступенькам, Луков всё время слышал над головой это: «яростный зверь», «чёрный человек», пока всё не слились воедино в «человекозверя».

Лёг спать Одиссей только под утро. Ему снилось, что он сидит в каком-то простонародном трактире. Корчма полна народу. Люди за соседними столами едят, выпивают, громко разговаривают.

Вдруг среди посетителей проходит странный шумок. До слуха Лукова долетает взволнованные голоса: «Смотри! Это он! Он! Зверь! Зверь! Зверь идёт! Смотрите!

Все бросаются к окнам. Одиссей тоже пытается рассмотреть того, чьё появление так всех взволновало, но к окнам трудно подступиться. В конце концов, ему удаётся через чьё-то плечо заглянуть в окно, но кроме неясного мужского силуэта вдали он никого не успевает заметить. Тем не менее проснулся Луков весь в поту.