Читать книгу Штрафники Василия Сталина - Антон Кротков - Страница 4

После обеда Нефёдов отправился на пляж. Немного полежав на горячих камнях, и разогрев тело под палящими лучами полуденного солнца, Борис с разбегу влетел в холодное море, подняв гейзер брызг. Выскочившая из медпункта медсестра сердито кричала ему вслед. По возвращению нарушителя наверняка ожидала скучная лекция о вреде для его сердечной системы контрастных перегрузок. Но это будет потом. А пока он яростно рубил руками тугую воду. Плыл долго. И только когда тренированные выносливые мышцы налились свинцовой тяжестью, мужчина перевернулся на спину. Успокаивая дыхание, взглянул на далёкий берег. Отсюда открывался отличный вид на пансионат: по всему склону зелёной горы прилепились его белоснежные корпуса. Пляж же выглядел тонкой жёлтой полоской у подножия зелёного великана. Немногочисленная в этот послеобеденный час загорающая публика казалась россыпью лениво шевелящихся на солнце букашек.

Одинокий пловец оказался на границе двух безбрежных стихий – моря и неба. Его расслабленное тело словно парило – почти невесомое. Возникло чувство полёта, но не такого, как в самолёте. Борис чувствовал себя птицей – степным орлом, раскинувшим руки-крылья в восходящих воздушных потоках…

Под ласковое покачивание волн мысли рождались такие же спокойные, наполняющие сознание радостной силой. Сегодня вечером должна, наконец, приехать жена с сыном. Борис, наверное, в тысячный раз за последние две недели представлял, как скажет Ольге о том, что страшно виноват перед ней. Но ведь они столько пережили вместе, чтобы так просто разойтись. Нет, их отношения ещё можно починить. И он сделает для этого всё возможное и невозможное!

Внезапно со стороны берега послышался нарастающий гул приближающегося катера. Парень с подлетевшей моторки сообщил Нефёдову, что его вызывает по какому-то срочному делу сам начальник санатория. Что за оказия такая лодочник не знал.

В кабинете начальника санатория Бориса ожидал крайне неприятный сюрприз в образе непонятно зачем приехавшей сюда Зинаиды Красовской. Но среди местного персонала визит знаменитой киноактрисы произвёл грандиозный фурор. Ещё в фойе административного корпуса Нефёдова удивило массовое скопление людей в белых халатах врачей и работников кухни, а также работяг в спецовках сантехников и озеленителей. «Наверное, партсобрание намечается» – решил Борис. Но оказалось, что растревожил сонную курортную заводь визит киношной примы.

Когда Борис только вошёл в кабинет, Красовская вела непринуждённую светскую беседу под коньяк и фрукты в компании самого начальника санатория, его зама по хозяйственной части и главврача. Женщина задумчиво курила, слегка покачивая ножкой в аккуратненькой туфельке. Лишь изредка одаривала собеседников подобием улыбки. Но не избалованным вниманием столичных знаменитостей мужикам и этого было достаточно, чтобы чувствовать себя на седьмом небе от счастья. Ещё бы! Сама Красовская, которую большая часть населения двухсотмиллионной страны привыкла считать бесплотной богиней с киноэкрана, вдруг материализовалась перед ними собственной персоной!

– А я ведь в прошлом году был в столице и попал на премьеру «Большой стройки», где вы играли бригадира монтажников Степаниду Кузнецову, – радостно сообщил гостье начальник санатория, – вы мне даже расписались на своей карточке. А я ещё пригласил вас приехать к нам отдохнуть, и вы ответили, что подумаете. Не помните? Только поверьте, если бы вы согласились, я лично подготовил бы для вас лучший коттедж у моря.

– Премного польщена. Благодарю. Но я вас, действительно, не помню, – с кислой миной на лице холодно заявила актриса, давая понять, что не расположена даже к самому невинному флирту. Но тут какая-то неожиданная мысль пришла ей в голову, и Красовская впервые обворожительно улыбнулась фактическому хозяину санатория.

– А впрочем, я подумаю над вашим предложением. Может так статься, что мне действительно потребуется задержаться тут на несколько дней для одного важного дела.

Дамочка действительно выглядела шикарно. На ней был строгий брючный костюм из тонкого английского сукна светло-серого цвета, напоминающий по крою военную форму. Приталенным платьям Красовская предпочитала свободные деловые костюмы, которые смотрелись очень элегантно, а заодно скрывали некоторые недостатки её фигуры.

Для последней роли актриса выкрасила свои светлые волосы в каштановый цвет и коротко постриглась. Да и судя по жестам и изменившейся манере говорить, она всё ещё не вышла из образа коварной и мстительной английской шпионки, которую недавно играла. Эта, почти мгновенно взошедшая «звезда», и за пределами съёмочной площадки предпочитала носить маску загадочной значительности. Каждое её слово должно было производить на окружающих совершенно особенный эффект. Красовская не произносила фразы, а роняла слова.

С момента их первой встречи прошло совсем немного времени, а она так изменилась! Громкая слава сделала своё дело. От детской наивности в глазах, специфического северного говорка, провинциальной робости не осталось и следа; трогательный пухлый ротик сформировался и стал чувственным. А эта походка, низкий «усталый» голос, ленивая грация пресыщенной львицы!

Впрочем, у этой раскрывшейся розы подросли и шипы: в её характере поразительно быстро созрели такие черты, как женская агрессивность, даже стервозность. В перспективе эти качества грозили развиться в нечто законченно-наступательное. Кто бы мог подумать, что в душе этой некогда нежной и немножечко наивной провинциальной девчонки столь быстро начнут распускаться эти хищные цветы! Впрочем, возможно, при первой их встрече Борис просто не понял, что имеет дело с гениальной природной актрисой, умеющей сыграть нужную роль не только на сцене. Ведь в свои двадцать с небольшим Зинаида уже обладала жизненным опытом и стальной хваткой опытной стервы.

Стоило Нефёдову появиться на пороге кабинета, как гостья сразу забыла про своих кавалеров.

– Не ожидал? – начала Зинаида с типично женского вопроса, обычно задаваемого после длительной разлуки. При этом актрису нисколько не смущало, что при выяснении отношений с бросившим её любовником присутствуют посторонние люди.

– Нет.

– Почему так?… Значит, не рад меня видеть…. Не можешь сделать выбор?

– Я уже выбрал… двадцать лет назад.

– Ты это про свою жёнушку! Ха! То же мне, боевая подруга! Кухонная фрау!

Актриса звонко рассмеялась. Но папироса в её длинных пальцах мелко задрожала от едва сдерживаемого гнева. Она смяла её о пепельницу, вложив в движение руки всю свою ярость.

– Хм, вот ты оказывается какой – Борис Нефёдов! – Красовская откинулась на спинку стула. Привычно щёлкнула зажигалкой, вновь закурила, продолжая внимательно и даже удивлённо рассматривать его.

В помещении витал тонкий аромат французских духов. Этот запах женского благополучия и заграничной роскоши настойчиво лез в ноздри, и так не вязался с окружающей казённой обстановкой. Когда они только встретились, от скромной и никому не известной студентки ВГИКа пахло дешёвой фиалковой водой…

Это произошло в компании «штатников». Так называли себя поклонники всего американского, появившиеся в Москве в конце сороковых годов. Это были герои из интеллигентского подсознания. То о чём многие здравомыслящие люди даже боялись подумать, несколько десятков молодых и свободных представителей сливок московского общества отважно объявили стилем своего существования.

Впрочем, что-то подобное должно было произойти. Тесное сотрудничество Советского Союза с США и Великобританией в годы войны против общего врага – Гитлеровской Германии, а также несколько первых послевоенных лет относительного либерализма, посеяли в душах советских граждан первые опасные семена сомнений. Это в 20—30-е годы благодаря тем же карикатурам весь остальной мир воспринимался жителями Советской России, как тёмная зона. Там конечно властвовали человеконенавистнические эксплуататорские законы. А типичный американец представлялся жителям первого рабоче-крестьянского государства либо угнетаемым чернокожим тружеником, либо его апологетом – ненавистным миллионам пролетариев плакатным толстяком «Мистером Твистером» в цилиндре и смокинге, с сигарой в хищных клыках.

Но с конца сороковых годов образ врага заметно поблек. Власть сама допустила в страну заразную западную крамолу, приоткрыв форточку в ещё недостроенном железном занавесе. В 1945-м году СССР наводнили трофейные и «ленд-лизовские»14 вещи – грампластинки, американские костюмы, открытки с видами горных курортов Европы и модных флоридских пляжей, предметы быта. По заданию Сталина советские инженеры создали массивные имперские лимузины ЗИС-110, ЗИМ по образцам американских «Паккардов» и «Бьюиков». Правда, у них в Штатах на таких автомобилях ездили миллионы представителей среднего класса, включая «синих воротничков» (квалифицированных рабочих). Но в СССР, созданные по американским лекалам массивные «линкоры», развозили исключительно чиновничью и партийную аристократию.

В кинотеатрах шли трофейные немецкие и американские фильмы, в которых блистали «звёзды» мирового кино и играла музыка в исполнении оркестров Гленна Миллера, Каунта Бейси. После страшных военных лет смертельно уставшие от гимнастёрок и скудных пайков люди стремились к ярким цветам и эмоциям.

Власти не сразу поняли, какие опасности могут занести вольные ветры перемен через неосмотрительно приоткрытую цензурную форточку. Не удивительно, что многим по сравнению с тяжёлым послевоенным существованием в СССР, страна небоскрёбов и Голливуда показалась запретным раем. Мифологизация жизни «за бугром» часто приводила к гротескному преувеличиванию богатства и технической продвинутости Западного мира.

«Штатники» представляли собой первый советский андеграунд – предтечу возникшего уже после смерти Сталина движения стиляг. В то время как все советские газеты чуть ли не ежедневно проклинали Западный мир, особенно Америку, и всё американское, небольшая группка молодых людей (как правило это были дети высокопоставленных родителей) наслаждались запретными плодами заокеанского рая. Они словно не жили в стране, в которой снова, как и в 1937 году тысячи людей получали 25-летние лагерные сроки по надуманным обвинениям в связях с японскими, американскими и прочими разведками. Большинство советских граждан боялись даже близким людям сознаться в наличии хотя бы тени симпатии к стране, олицетворяющей собой мировой империализм. А эти ребята и девушки умудрялись со вкусом жить в убогом и ханжеском советском обществе, где значительная часть мужского населения спивалась от скуки и осознания отсутствия перспектив, а молодые женщины рано превращались в старух от тяжёлой работы и бытовой неустроенности; где культурная жизнь находилась в жёстких тисках цензуры, а духовная – под неусыпным контролем идеологических органов КГБ.

Кстати, в Третьем Рейхе тоже когда-то существовала кучка своих отщепенцев, преклоняющихся перед Америкой. В нацисткой Германии их называли «свингующими мальчиками». Как правило, это были дети преуспевающих коммерсантов, университетских профессоров, врачей. Они не интересовались политикой. «Свингующим» был чужд расизм и милитаризм. Поэтому они не состояли в нацистских организациях, таких как Гитлерюгенд и Союз Германских Девушек. В то время как штурмовики по всей Германии устраивали еврейские погромы, подвергали насильственной эвтаназии пациентов психиатрических больниц, эти беспечные гуляки проводили время на пикниках и вечеринках. Своим внешним видом – чрезмерно широкими и длинными плащами, мешковатыми пиджаками, длинными цветастыми галстуками, шляпами американского покроя «свингующие» раздражали нацистских бонз. Какое-то время с этими молодыми отщепенцами боролись фельетонисты и карикатуристы из ведомства министра пропаганды Йозефа Геббельса. Затем ими занялось гестапо. С началом войны часть неисправимых «свингующих» оказалась в штрафных батальонах на восточном фронте, а часть – за колючей проволокой концлагерей. Можно было не сомневаться и насчёт отечественных почитателей западного мира. Сталинская машина подавления без сомнения должна была в скором времени истребить этот опасный для военизированной империи вольный дух вместе с его носителями. Но пока у чекистов до них ещё не дошли руки, эти ребята резвились, даже не подозревая, что в их среде уже завелись сексоты15, регулярно строчащие доносы своим кураторам из МГБ16.

И вот Нефёдов случайно оказался в обстановке совершенно фантастической, как ему показалось, свободы. После знакомства с Василием Сталиным он стал бывать в таких местах, куда при иных обстоятельствах человека его социального статуса и биографии просто не могло занести. На этот раз один знакомый делец, помогающий Василию крутить какие-то, им одним ведомые афёры на «чёрном» рынке, предложил Нефёдову «отлично провести вечерок в компании очень приличных молодых людей и интеллигентно-раскованных девочек». Вокруг Сталина много крутилось подобных скользких типов. Нефёдову невольно приходилось поддерживать с ними тесные отношения, ибо часто приходилось вместе сидеть за одним столом или в ипподромной ложе, париться в Сандунах, выезжать на охоту. Вот и на этот раз Борис не смог отказаться от приглашения. Впрочем, он и сам был рад отправиться навстречу новым впечатлениям. Возвращаться после службы в унылую коммуналку совсем не хотелось. Душа уже привыкла получать ежедневную порцию свежих впечатлений и удовольствий.

На нефёдовской «Победе» они подъехали к дому в Девятинском переулке. Борис хорошо запомнил, что, уже оказавшись в шикарной пятикомнатной квартире, которая принадлежала какому-то очень крупному мидовскому дипломату, подошёл к окну, и вдруг увидел внизу кусочек настоящей Америки. Оказалось, что дом примыкает к американскому посольству. Во дворе старинного особняка стояли шикарные американские автомобили, играли нарядно одетые дети посольских служащих. На Бориса это зрелище произвело странное впечатление, как, впрочем, и общение с новыми знакомыми…

Большинство участников вечеринки имели заграничный вид. Со времён своей испанской командировки Нефёдову не приходилось видеть столько по-западному элегантно одетых мужчин и женщин. Даже высокопоставленные чиновники и члены их семей, имеющие возможность заказывать и шить одежду в особых ателье индивидуального пошива («индпошив»), выглядели бы безнадёжно провинциально по сравнению с собравшейся на вечеринку «золотой молодёжью». Для этих «мальчиков» и их подружек, словно не существовало негласного запрета на ношение заграничной одежды. В стране шла жестокая борьба с низкопоклонством перед Западом – «космополитизмом». Любой человек, заподозренный в симпатиях к враждебному капиталистическому миру, немедленно объявлялся его агентом влияния. А в компании, в которую попал Борис, все называли друг друга заграничными именами: Михаил был «Майклом», Георгий – «Джеком», Маша – «Мэри» и т. д. То и дело слышались словечки: «дарлинг», «бэби», «супер», «летс дринк» или «летс дэнс», «гуд тайм». Даже немного вызывало зависть умение молодых красавцев раскованно-вальяжно двигаться, ослепительно белозубо улыбаться, на голливудский манер непринуждённым щелчком по пачке «Кэмел» или «Лаки Страйк» доставать сигарету, носить красивые костюмы из стопроцентной шерсти и стильные причёски. На некоторых из гостей были элегантные твидовые пиджаки с огромными плечами и узкие брюки, в то время, когда почти всё мужское население страны одевалось в мешковатые костюмы.

Особый интерес Бориса вызвала автоматическая американская радиола, способная проигрывать пластинки на разных скоростях. Симпатичная девушка на глазах Нефёдова зарядила в проигрыватель сразу 15 дисков с модными джазовыми композициями, и умная машина принялась проигрывать их без перерыва. Собравшаяся публика лихо отплясывала в «атомном» стиле фокстрот, буги-вуги. Да это было совсем не то, что «приличные» танцы под патефон в доме офицеров!

Благодаря умению хорошо исполнять модные танцы Борис не имел проблем с партнёршами. Как он заметил, собравшиеся в квартире молодые люди больше интересовались свежими импортными журналами и умными беседами. Девушки же страстно хотели танцевать. Поэтому оказавшийся в компании умелый кавалер был у них нарасхват, даже несмотря на свой бостоновый костюм по стандартной советской моде. И всё шло прекрасно до тех пор, пока очередная партнёрша не огорошила Бориса вопросом, который в иных обстоятельствах он посчитал бы явной провокацией:

– Скажите, вы любите Америку?

Опешивший от неожиданности Нефёдов промычал в ответ что-то нечленораздельное. Ему тут же вспомнилась карикатура из вчерашней «Правды», на которой был изображён мировой империализм в образе страшного цепного пса дядюшки Сэма. Жуткое чудовище художник нарисовал оскалившим свои огромные острые клыки на прогрессивное человечество. Руки же едва удерживающего своего монстра на поводке козлоподобного Сэма были по локоть в крови свободолюбивого народа Северной Кореи, где уже шли бои…

Насчёт бывших союзников по антигитлеровской коалиции у Бориса было своё собственное мнение. Во всяком случае, никаких оснований считать американцев и британцев исчадиями ада, надменными колонизаторами и суперменами, желающими поработить весь остальной мир, – как их изо дня в день подавала пропаганда, – у него не было. В последние месяцы войны Борису несколько раз приходилось довольно тесно общаться с западными союзниками. И он не заметил в их поведении ничего развязного и тем более нагло-самодовольного. Обычные люди, разве что, намного более свободные, чем наши, лучше одетые и сытые.

Об этом не принято было теперь говорить, но любой фронтовик, испытавший на себе нехватку самых необходимых вещей в первые годы войны, знающий, что такое ходить в атаку, имея одну винтовку на двоих, пухнувший с голоду в окопах под Москвой и в Сталинграде, помнил, как вдруг потоком полилась в армию щедрая помощь из-за океана: яичный порошок, знаменитая тушёнка в огромных банках. Многие, её пробовавшие, утверждали, что не ели ничего вкуснее. В частях вдруг появились джипы-«Виллисы», которым нипочём было любое бездорожье.

И кто знает, не пересядь Красная армия на колёса тысяч грузовых «Студебеккеров» и «Фордов», быть может, пришлось бы нашей пехоте пешедралом, да на конной то тяге – не два года наступать до Берлина, а все пять!

Борис до сих пор лётал в американской лётной куртке и великолепных тонированных очках, позволяющих без напряжения смотреть на солнце. А американские «Аэрокобры» с их неслыханно комфортной просторной кабиной, попасть в которую можно было через открывающуюся на автомобильный манер дверцу! Любой профессионал знал, что штатовские истребители своими мощнейшими моторами и грозным вооружением задали советским авиаконструкторам новые стандарты качества.

В общем, Борис мог бы немало добрых слов сказать об Америке, но не смел. В конце концов, он офицер, а его страна в данный момент находится в состоянии войны, пусть и неофициально с бывшим союзником.

– А я люблю Соединенные Штаты Америки! – девушка, которую Борис теперь весьма осторожно поворачивал в танце, не зная, чего ещё от неё ожидать, с вызовом подняла кукольное личико на словно воды в рот набравшего кавалера. – Ненавижу Советский Союз и обожаю Америку и всё американское: «кока-колу», голливудские фильмы, джаз, свободу слова!

Потрясенный таким бесстрашием, Нефёдов не мог и слова вымолвить. Тогда барышня презрительно его покинула, должно быть, задаваясь раздражительным вопросом: «И как только этого узколобого примитива занесло в их продвинутый круг!».

Оставшись один, Борис отошёл в сторону перевести дух. Давно ему не приходилось бывать в таком переплёте. И кто бы мог подумать, что хрупкое существо с невинными васильковыми глазищами может оказаться пострашнее «Фоккера», внезапно вынырнувшего из облаков и заходящего тебе в хвост!

Оглядевшись, Нефёдов вдруг заметил скромно одетую по местным меркам блондинку. Она тоже сидела в стороне от всех. Почти не пила, держалась скромной мышкой на краю стола, и с широко распахнутыми глазами провинциалки слушала заумные разговоры соседей. Почему-то никто из парней ею не интересовался, и это было очень удивительно, ибо она была свежа и достаточно привлекательна. Правда, её простое платье в горошек из дешёвого ситца нелепо смотрелось на фоне заграничных нарядов присутствующих модниц. Вообще, было заметно, что девушка чувствовала себя здесь не в своей тарелке.

Борис подсел к незнакомке. Разговорились. Чувствующая себя неловко из-за того, что никто здесь ей не интересуется, девушка была рада обратившему на неё внимание мужчине. Тем более что он не выглядел высокомерным сыном высокопоставленного папы. Звали её просто и мило – Зиной. Правда фамилию она носила, не слишком подходящую для артистической карьеры – Огурцова. Выяснилось, что Зина – студентка первого курса института кинематографии. После школы поступила в техникум, параллельно работала секретаршей в управлении порта. А потом всё бросила и приехала из Архангельска в Москву, чтобы стать «артисткой». И чудо! Сразу поступила в заветный ВУЗ. Сюда же на вечеринку её пригласил парень с режиссёрского факультета, с которым она познакомилась на учебном этюде два дня назад. Но юноша этот здесь заинтересовался фигуристой шатенкой, и полчаса назад они вдвоём заперлись в ванной комнате.

У девушки было симпатичное личико с большими задумчивыми глазами и ярким румянцем на щеках. А вот фигура – скорее крестьянки, чем будущей кинодивы: плечи широковатые для девушки, высокая полная грудь, крепкие бёдра зрелой женщины. Она казалась олицетворением здоровья. От девушки пахло дешёвым одеколоном, а ещё свежестью утреннего моря и полевых трав. «Наверняка острые на язык сокурсницы-москвички шутливо прозвали её „колхозницей“» – посочувствовал провинциалке Борис.

Кто-то включил радиолу. Предложение потанцевать девушка восприняла с заметным смущением и одновременно с благодарностью. Ей явно тягостно было ощущать себя за бортом всеобщего непринуждённого веселья. Она робко поглядывала на кавалера, не то с испугом, не то с уважением.

– Как вам учёба?

Она собралась было что-то ему ответить, но в последний момент передумала и лишь пожала плечами.

– Ну хоть нравиться?

– Нравиться.

– А что?

– Что? – переспросила она, при этом её белёсые брови удивлённо изогнулись, словно он боялась попасть впросак. Похоже, у этой чудачки были серьёзные проблемы с обыкновенным общением; тем более было удивительно, как её занесло в артистическую профессию.

– Ну, что конкретно вам нравиться? Там: история кино или занятия по актёрскому мастерству?

– Ещё не знаю, пока не решила… Вообще-то я всё себе немного не так представляла – осторожно ответила она. Девушка говорила с ним так, будто ступала по минному полю. Похоже, новая знакомая приняла Бориса за взрослого прожженного обольстителя, специализирующегося на неопытных первокурсницах. Разница в возрасте у них действительно была существенная.

– Хотите, уйдём отсюда, – предложил Борис.

– Да, мне уже пора, а то в общежитие не пустят – поспешила она сообщить кандидату в ухажёры, чтобы он не питал иллюзий относительно долгих прогулок под луной.

Нефёдов проводил Зину до метро и выпросил у неё согласие на новое свидание. Прошёл месяц, и они стали встречаться почти каждый день. Их роман развивался стремительно. Для зрелого мужчины невинное увлечение быстро переросло в серьёзное чувство. При этом Бориса терзало чувство вины перед Ольгой и сыном. Нет, он, конечно же, продолжал заботиться о них. Но важная часть его души отныне принадлежала юной студентке. Непонятно, чем она его так зацепила. Ведь не было же тогда в Зинаиде ничего особенного: ни особой красоты, ни шарма. И уж тем более ничто не намекало на будущую сексуальность того великолепного животного – женщины, будто созданной для плотских наслаждений, женщины-загадки – страстной и эротичной, какой она стала впоследствии.

В компании Василия Сталина было немало актрис, в том числе молоденьких красавиц, мечтающих об успехе. Зинаида тогда была им не чета. Казалось, у неё нет никаких шансов. Но именно благодаря Борису дурнушке из Архангельска удалось совершить фантастический рывок, в очень короткий срок превратившись из скромной серой мышки в королеву экрана. Борис ввёл подругу в круг приближённых к сыну вождя людей искусства. С помощью Сталина-младшего, у которого были друзья везде, студентка получила две свои первые крохотные эпизодические рольки. К её чести Зинаида свой шанс не упустила, справившись с ними блестяще. Вся её неловкость в первую их встречу на вечеринке «штатников» оказалась тонкой игрой женщины, умеющий подобрать верный ключик к сердцу конкретного мужчины.

После весьма удачного старта на талантливую дебютантку обратил внимание один маститый режиссёр, который доверил ей одну из заметных ролей в своей новой картине. Затем последовали другие приглашения на роли первого плана. Но настоящий триумф случился, когда сам знаменитый Иван Пырьев17 без кинопроб утвердил подающую большие надежды актрису на одну из главных ролей в своей новой кинокартине. Золушка стремительно превращалась в кинобогиню. Критики писали о поразительном умении студентки создавать образы типичных советских колхозниц, ткачих и представительниц иных героических профессий.

В то время Борис порекомендовал подруге сменить неблагозвучную фамилию «Огурцова» на нечто более подходящее для афиш. Так появилась Зинаида Красовская. В этот период произошла одна довольно комичная история.

Иногда, когда у него бывало подходящее настроение, Сталин-младший пробовал себя в, как бы это назвали в Америке: в кинопродюсировании. Правда, глубоко вникать в технологию кинопроизводства ему было неинтересно. Василия интересовала лишь внешняя сторона съёмочного процесса. Однажды ему в голову пришла идея снять широкомасштабный фильм и войне. Он даже собственноручно набросал сценарный план. И вот тут Борис получил очередной повод изумиться широте размаха своего патрона и его необузданному самодурству. Для одного из задуманных Василием эпизодов картины потребовался шикарный лимузин. На киностудии имелась богатейшая коллекция иностранных автомобилей. В один из дней Василий Сталин, Нефёдов, Зинаида и приглашённый генералом-лётчиком седовласый оператор в сопровождении начальника киношного автохозяйства отправились выбирать подходящее авто.

Больше часа они неспешно прогуливались вдоль длинного ряда сверкающих на солнце своими отполированными хромированными деталями четырёхколёсных красавцев. Наконец, Сталину приглянулся «Бугатти» из гаража Геринга. Это была очень красивая, ослепительно белоснежная машина причудливой формы с удлинённым моторным отсеком. До войны в таких чопорных лимузинах разъезжали итальянские князья и американские миллионеры.

Однако тут же возникла проблема: как снимать разговор двух главных героев внутри машины. Присутствующий консультант-оператор категорично заявил, что втиснуть массивную синхронную камеру в салон роскошного автоэкипажа не удастся. Внешне роскошный, лимузин обладал на редкость тесным салоном. Оператор предложил поискать кабриолет с открытым верхом. Генерал-лётчик, возомнивший себя великим режиссёром, молча покачивался на каблуках. Он неприязненно рассматривал «заартачившуюся» перед его гением машину. Начальник цеха с абсолютно флегматичным лицом ожидал его решения в сторонке, – ему не было никакого дела до творческих затруднений этой странной делегации. В этот момент Борис сдуру сострил, что, видимо, при данных неразрешимых обстоятельствах остаётся только распилить машину и снимать её по частям. Нефёдов даже не подозревал о роковых последствиях своей легкомысленной фразы, а не то поостерёгся бы так шутить. Но Василий сразу уцепился за данное предложение, и безапелляционно велел ошарашенному начальнику гаража к нужному времени разрезать автомобиль поперёк кузова. Правда, до съёмок дело так и не дошло, ибо Василий столь же быстро охладел к идее снимать кино, как несколько недель назад загорелся ею…

По мере того, как скромная Зина Огурцова превращалась в «звезду» первой величины – Зинаиду Красовскую, её близкие отношения с лётчиком из окружения Василия Сталина всё более привлекали внимание. Со временем об этом романе уже судачила вся Москва. Естественно, волна слухов докатилась до жены Нефёдова. Соседка по коммунальной кухне во всех подробностях расписала Ольге, как её ненаглядный муженёк волочиться за известной актрисулей. Ольга не стала утраивать Борису сцен ревности. Это было ниже её достоинства. Просто однажды, когда Борис вернулся после трёхдневной отлучки, жены и сына дома не оказалось.

Потомственная дворянка Тэсс тихо ушла из его жизни, чтобы не становиться между мужем и его новой возлюбленной. А он даже не попытался её сразу вернуть. Самодовольный осёл! Борису было неприятно вспоминать свои пьяные разглагольствования с собутыльниками о том, что, мол, не гусарское это дело – валяться в ногах у взбунтовавшейся бабы. Мол, она ещё пожалеет, что ушла от такого мужика; а, когда одумается и захочет вернуться, то пускай сперва сама за ним побегает.

Как теперь Нефёдов понимал, что-то очень скверное в последнее время творилось с его душой. Регулярные пьянки, лихие деньжищи, всегда готовые на услуги девочки, тесное общение с разной мразью, – всё это незаметно, но верно уродовали его сознание. Нормальные человеческие ценности, такие как семья, настоящая дружба, любимое дело стали казаться эрзацами для серого большинства, собственная же лёгкая разгульная и развратная жизнь – истинным счастьем. Впрочем, ставшие вдруг доступными «все удовольствия мира» тоже переставали радовать, сделавшись привычной и необходимой наркомановской дозой. Приближалось пресыщение….

Даже любимая работа превращалась в скучную обязанность – беспрерывный конвейер, где лица коллег и события с какого-то момента слились в одну сплошную «пёструю ленту». Именно так пилоты реактивных истребителей «смазано» воспринимают земной пейзаж во время полёта на огромной скорости.

Со временем у Бориса даже выработался определённый стиль жизни, способствующий поддержания такого усыпляющего эмоции мироощущения «полёта на сверхзвуке». Закончив дела на аэродроме, он перемещался в ближайшую пивную. Там оглушал себя несколькими кружками пива, обычно с водочкой, и уже в приятно-расслабленном состоянии ехал домой к Зинаиде ужинать или на очередное сборище их «стаи» в какой-нибудь роскошный ресторан или на шикарную дачу. Для многих знакомых мужиков такое вольготное холостяцкое существование являлось пределом жизненных притязаний. Постепенно Борис и сам свыкся с мыслью, что достиг окончательной доступной ему гармонии во взаимоотношениях с этим миром и менять что-то нет необходимости.

Но стоило ему однажды случайно на улице увидеть издалека жену с сыном, как вся «гармония» рухнула, словно карточный домик. В тот день он будто очнулся после долгого пребывания в пьяном дурмане. Борис вдруг понял, что на самом деле глубоко несчастен без дорогих ему людей. И что живёт он совершенно чуждой, – навязанной ему жизнью.

Нефёдов решил бросить всё, чтобы сохранить семью, ведь он действительно любил Ольгу. Он прямо заявил Василию Сталину, что намерен уволиться из армии, и уехать из Москвы, хоть обратно в Среднюю Азию, откуда его генерал когда-то вытащил. Но, как говориться: «взять расчёт не получилось». Просто так уйти от Василия Сталина было нельзя. А Василий не собирается отпускать от себя своего лучшего аса. Борис с удовольствием бы даже сбежал от покровителя на войну, как когда-то в 1942 году, лишь бы вырваться из засасывающей его трясины. Но теперь было не то время и без санкции Василия Сталина в Корею было не попасть. Казалось, это замкнутый круг, из которого невозможно вырваться…

Одновременно, Борис попытался разом прекратить уже давно тяготившие его отношения с любовницей. Но Красовская, так же, как и Василий Сталин, готова была «задушить Нефёдова в своих объятиях», нежели дать ему свободу. Теперь актриса повсюду преследовала охладевшего к ней ухажёра, постоянно тянула из него деньги. И одновременно распускала о Нефёдове и его жене мерзкие слухи, не стесняясь при этом выглядеть прилипчивой недалёкой стервой. Поэтому то Борис и согласился исчезнуть на время из Москвы. В южном санатории можно было не только поправить здоровье, но и спокойно обдумать своё будущее и попытаться наладить отношения с женой, не опасаясь внезапного визита навязчивой посторонней дамы. Но она нашла его и здесь!