Читать книгу «Я на черте засечной…» - Антон Махнырёв - Страница 5

Взволнованно-заворожённый,

Как на посту (ведь не безделка!),

Я в предстоянье у колонны –

Она же надевала сменку…

Ресницы, локоны и рюши

Сплетались в девочке воздушно –

Подумать пошло – душе душно!

Увидеть! – Большего не нужно!

В рутине дня мне проблеск лестный!

Был рад (пусть «отношений» нету!)

Легко через пролёты лестниц

Лететь в сиянье к кабинету!..

Бульдозер разломал колонну…

Не знал её я. Не узнáю…

Но словно к роднику, к былому

Сквозь чёрствый помрак припадаю!..

Ругань медсестёр нарушив,

Ждун в больнице сел несмело:

«Может, тут подправят тушу…

А душа? – Не их же дело!»

На потеху стыд порушив,

Влез в шедевры (обнаглел он!):

Ждун прорвал картины тушей…

А душа? – Душа болела…

И во сне вздыхала туша,

Лапы заломив, ревела:

«Хоть бы рядом Ждуньи душу!!!»

А поймал Ждун чьё-то тело!..

Я у черты засечной.

С какой я стороны?

Я в Диком поле вечном?

В селениях страны?

Устрою я семейно

Сеннýю серость дня

С посредственной – спокойно –

Там Скот сжуёт меня.

Иль распалюсь я в поле

В конец и без коня,

Взъярю разбой раздолья –

Там Зверь сожрёт меня.

Я на черте засечной

Засел в засаде тут.

Здесь ветви изувечат.

Секут, секут, секут…

Замкнулся года круг необратимо,

В нём сердца голос твой звучал бы без конца:

«Ах!» – сень на Истре Иерусалима,

И в Суздале: «Хорррош!» – от хруста огурца.

Девчонки радость: «Вот он выпал, снег!»

Печаль: «Сбежал во слякоть Новый год!»

И гордость в мая день любимый тот:

«Смотри, идёт бессмертный наш народ!»

Средь будничной любви, о нас забот,

Быть может, так творился б жизни ход…

Прошедший этот, для нас новый, год

Смотрела ты, как без тебя пройдёт…

Звонки последние, звонки прощальные,

Не перекрещены пока вы в «крайние»,

Перестраховки для, в дань суеверию…

Без звона занавес дадут, наверное!

Бегом, шажком (кто как) дойдём до края мы,

Крадётся следом мысль:

Что там, закрайнее?!

Звоночки метят след, звеня, преследуют –

Так всё же дай нам, Жизнь,

Коль есть последние,

Звонки последние – земным (не лётчикам)?!

Усердней, девочка, как в пропись точечку,

С улыбкой, с бантами, звони азартнее!

«Проснись! Последние пришли экзамены!»

Листья склеены в липкие сети.

Отлежавшись, сгниют до скелета.

Веселились весной в чистом свете;

Соблазнив, отлетело лето.

Средь деревьев – стражей покоя,

Склеив в прошлых листах быль и небыль,

Прочь уйду я из жизни зноя

В это страшно-бесстрастное небо.

Чёртова дюжина, чёрная пятница –

Я, ты, Зачатьевский, «кольчужкой» платьице.

Чёртова дюжина, чёрная пятница –

Чёрнокошачья отмашка: «Встречаться нам!»

Чёртова дюжина, чёрная пятница –

Счастья не вышло – согласны на счастьице.

Чёртова дюжина, чёрная пятница –

Чувства усталые, словно в прострации.

Чёртова дюжина, чёрная пятница –

Три года встреч и черта – «Расставаться нам!»

Чёртова дюжина, чёрная пятница –

Вспомнил зачин: тот июль, день тринадцатый…

«Псом Останкинским верным буду –

Поселите там в парке, в будку:

Сторожил чтоб дворец я чутко;

Отгонял забвенья дух жуткий.

Зарыть в парке вам трудно будто?

(Устав, сдохну, схватив простудку)» –

Помечталось вот так с минутку.

Строчу стихов – стежков строчки.

На столе листов источников стопка

(Пока не стоит забвения стопка):

Не поставил в стихах если точки,

Не выспросил если источник,

Строчу дальше (вдруг буду признан?!) –

И тем пришиваюсь я к жизни.

К тому же не знаю я точно

За смертью своих полномочий:

Смогу ль наблюдать за Отчизной?

Вдруг нет? Пришиваюсь я к жизни.

А вдруг увидит мой призрак

Кручину родных на тризне?

Когда гной отчаянья брызнет –

Крепче пришьюсь тогда к жизни.

Сон с мамой – то вещий признак:

«Не надо за мной!» – с укоризной

Она умоляла. (Знак признан.)

Догнал всё ж… Отшился от жизни?

Перед музейной стойкой,

Что к лифту на пути,

Стою, душой нестойкий.

Меня пора спасти!

Хоть сам не знаю: стою ль?

За дерзость не почти:

Своей души настойкой

Тепло дай обрести!

Судьба, спокойный стоик,

Стой! Хватит! Вновь не мсти!..

Вновь занята́… «Не сто́ит!.. –

Твержу: Пройдя, прости!»

В парке зарыта юность

С первой экскурсией. Где-то

Там дерзковато рисуюсь

В снах дворцового лета.

В парке зарыта юность –

Встреч и речей миллионы.

Там в круговерти я сунусь

«Вальсом» – аттракционом.

В парке зарыта юность –

Ключ же от клада украден!..

Утки, в пруду соревнуясь,

Чертят мне знак «Фольксваген».

Длинный деятельный дятел,

Въедливый ты мой приятель,

Отвлекись и помоги:

Подолби мои мозги!

Не меняй своё ты кредо:

Клюй скорей там короедов.

Не вдавайся в их причинки,

Выклюй лишние личинки!

Пусть кричат нам: «ахи-охи»,

Пусть клянут: клюй мысли плохи!

Пусть кривятся, как кликуши, –

Клюй в извилинах их туши!..

Зная мысли, славный дятел,

Не «стучи»: ты ж не предатель?

Ночь. Такси на «Алексеевской».

«В путь!» – мигает мне, зовёт.

Сяду. Света сеть рассею я

И умчусь на нём в полёт!

Сесть в такси на «Алексеевской».

Слева – её дом не ждёт…

Ждал на лестнице рассеянный,

Заходил с вином развеяться.

Карта вин вины не бьёт.

Сесть в такси на «Алексеевской».

Справа – рынок тела ждёт.

К «феям» забегáл проверенным.

Там падение измерил я.

Жёг там душу: «Жжёт – не жжёт?!»

Сесть в такси. Расстаться с холодом.

Сбросить грех гирлянд тогда…

И растает сердце в Вологде…

Там и сгину навсегда…

Сел в такси на «Алексеевской».

Но расставил сети тот,

У кого к такси доверие:

В дом-ночлежку привезёт!

Май доплавляли июньской той ночью.

Завтрашний день мы в планах не прочили.

Просто без спроса нагрянул, настойчив.

После встречался я с ней «между прочим».

Плен был непрочен, а я неустойчив.

Ясность настала – страсти просрочены…

Вспомню порой (всё так в памяти точно!):

Послепостельно поэмой потчевал.

Пудрить землю декабрь старался снежочком.

Тридцать первое. В предновогодней поре

Перед праздником мысленно ставлю я точку

Под Москвой, в Палестине, в монастыре.

Здесь вязала история узел горди́ев,

Здесь, где Никона длань и смела, и дерзка.

Разрушенья, разрухи смели грех гордыни,

Здесь воскрес плод деяний, дай Бог, на века!

Малоснежье печалило самую малость,

Благодарность шептал на другой быв земле…

Над собором ворóны задорно игрались.

Им, наверно, прощалась та детская шалость.

И, казалось, прощалось, прощалось и мне…