Читать книгу Юрий Гагарин. Один полет и вся жизнь. Полная биография первого космонавта планеты Земля - Антон Первушин - Страница 7

В отличие от периода оккупации о первых послевоенных («отроческих») годах жизни Юрия Алексеевича Гагарина писали неохотно и скучно. Там тоже хватало нюансов, афиширование которых, по мнению цензоров, могло бросить тень на безупречную репутацию первого космонавта планеты. Соответственно, в постсоветское время появились публикации, добавившие к биографии множество новых деталей и интерпретаций, но все они, увы, грешат тем, что их практически невозможно проверить через сопоставление с другими источниками, однозначно установив степень исторической правды.

Главной идеей, связанной с этим периодом, которую пытались донести до читателей еще советские авторы, стала мысль о том, что именно тогда окончательно сформировалась мечта о небе, которую юный Юра пронес через всю жизнь. Вот, например, что писала Мария Ефимовна Залюбовская в книге «Сын Земли и звезд» (цитирую по изданию 1984 года):

«В техническом кружке ребята под наблюдением Льва Михайловича Беспалова смастерили летающую модель самолета. В Доме пионеров помогли им достать игрушечный бензиновый моторчик (в Москву писали!). Вся школа пришла смотреть запуск самолета. И он не подвел, не посрамил ни ребят, ни Беспалова. Взлетел проворно и несколько минут парил под всеобщее ликование школы. Лев Михайлович в тот день вместе со всеми превратился в заправского кружковца, переживал, суетился, наконец крикнул на радостях:

– Неужто никто из вас не станет летчиком?! – И посмотрел в сторону Юры. – А вот и станет!

В то последнее лето отрочества он не раз слышал, когда шел в школу или в магазин за хлебом:

– Летчик, летчик идет!»

Если не обращать внимания на стилистические ошибки, то всё равно возникает вопрос: откуда Залюбовская взяла все эти развесистые подробности? И с чего вдруг Юру прозвали летчиком, если самолет запускали всем кружком?

Или там же:

«Беспалову по душе был смекалистый и неунывающий ученик. Что-то в нем созвучным показалось самому учителю, и он дал ему одну из своих любимых книг – „Вне Земли“. Многого Юрий в ней тогда совсем не понял, но слова Циолковского о Земле как первоначальной колыбели человечества запали крепко в душу».

Здесь ошибки уже не стилистические, а фактические. Действие происходит, очевидно, в первой половине 1948 года, поэтому маловероятно, что учитель Беспалов мог дать Юре научно-фантастическую книгу «Вне Земли» Константина Циолковского: ее первое издание (если не считать незавершенную публикацию 1918 года в журнале «Природа и люди») было выпущено в 1920 году небольшим тиражом в Калуге и считалось не просто раритетом, а музейным экспонатом; второе же издание, напечатанное тиражом 50 000 экземпляров, появилось только в 1958 году, когда в космосе уже летали искусственные спутники Земли. Впрочем, даже если бы Юра получил от учителя редкую книжку или комплект журналов с повестью Циолковского, он всё равно не смог бы найти в ней знаменитую фразу основоположника теоретической космонавтики «Планета есть колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели», потому что она завершает не повесть, а вторую часть довольно сложной статьи «Исследование мировых пространств реактивными приборами», опубликованную в 1911 году. Тем не менее исследователи указывают, что фраза из Циолковского всё же присутствует в личной тетради Юры, куда он выписывал понравившиеся ему цитаты и стихи, поэтому мы можем предположить, что юноша где-то ее услышал – возможно, от того же Беспалова. Биографу Залюбовской почему-то показалось этого мало, и она присочинила историю, даже не удосужившись заглянуть в труды основоположника.

Примерно такой же степени достоверности и другие сведения о том периоде. Посему в своей реконструкции мы будем опираться только на сохранившиеся документы и воспоминания непосредственных участников событий, делая, конечно, поправку на особенности мемуарной селекции.

Итак, немцы ушли, и в марте 1943 года Гагарины смогли наконец вернуться из тесной землянки в свой дом. Однако долгожданное освобождение от оккупантов никак не улучшило их жизнь, скорее наоборот. Семья лишилась двух старших детей. Весь район лежал в руинах, многие деревни вокруг были уничтожены, а поскольку фронт укатился на запад, то даже кониной теперь было негде разжиться. Ко всем прочим неприятностям, от переживаний и плохого питания у Алексея Ивановича развилась язва желудка. Его направили на лечение в военный госпиталь Гжатска, где и пристроили к службе охранником. А Юра, оставшийся за старшего, должен был учиться.

Обратимся за подробностями к мемуарам Анны Тимофеевны:

«9 марта, в Юрин день рождения, был ему сделан самый желанный подарок: возобновились занятия в школе.

Накануне учительница Ксения Герасимовна Филиппова обошла все деревенские дома, извещала, чтобы назавтра к 9 часам все собрались в доме Веры Дмитриевны Клюквиной – там будет школа. Изба у Веры Дмитриевны была большая, а она осталась одна, вот и попросила Ксения Герасимовна разместить классы у нее. ‹…› Вера Дмитриевна охотно согласилась, избу всю почистила и полы помыла, у соседей лавки заняла, старалась как можно лучше всё устроить.

Я разыскала на чердаке Юрин портфельчик. А положить в него было нечего: букварь и другие учебники пошли у гитлеровцев на растопку, ни одной тетради не осталось. Но ученик есть ученик, должен быть с портфелем. Проводили мы Юру на уроки с пустой сумкой.

Вернулся он возбужденный, стал делиться впечатлениями. Учебников в классе не было, но командир полка передал Ксении Герасимовне „Боевой устав пехоты“. По нему-то и овладевали грамотой. В одной комнате располагалось по два класса: сначала первый и третий. Заканчивались у них занятия – начинали учиться второй и четвертый. Ксения Герасимовна сразу же дала задание набрать гильз, чтобы по ним учиться счету, поискать в домах бумагу.

Многого школе не хватало. Даже так скажу: ничего не было. А учила Ксения Герасимовна ребят хорошо. Да и воспитывала по-настоящему. В школе (в доме Клюквиной) даже самодеятельность была. Участвовал Юра в хоре, поначалу пели ребятишки довоенные песни, а потом стали услышанные по радио разучивать. Поставили спектакль „Встреча с Героем Советского Союза“. Я ходила на этот утренник. Показывали, как в освобожденное от фашистов село возвращается раненый летчик, Герой Советского Союза. Его встречают родные, односельчане. Он расспрашивает, как они жили, рассказывает о боях, в которых отличился. Тут по радио сообщается: „Победа!“ Все кричат: „Ура!“ И мы, зрители, тоже закричали: „Ура!“»

Однако всеобщая разруха и бедность давали о себе знать. В начале лета в Клушине начался настоящий голод. Пока там стояла красноармейская часть, то местных подкармливали на солдатской кухне, но когда военные ушли, стало совсем плохо. Гагариных выручал запас ржи, сохраненный Анной Тимофеевной, и паек, который получал Алексей Иванович на службе в госпитале.

Сохранились воспоминания клушинского одноклассника Евгения Яковлевича Дербенкова: «После уроков приходилось помогать матерям в колхозе. Юра часто пас телят, а я свиней. После немцев повсюду было полно боеприпасов. Ходили мы в Вельковский лес с мальчишками, разряжали потихоньку снаряды. Как? А очень просто: сядем верхом на снаряд, в руках зубило, молоток, бьем, потом отвинтим головку. Как-то на плесе решили взорвать. Кроме меня, в этой затее участвовали Юра Кулешов, Коля Белов, Юра Гагарин и Толя Гольцов. Насыпали полную фуражку пороху… Удивительно, как уцелели!» Знакомая картина. Те, кто жил в СССР, прекрасно помнят, что дети подрывались на старых снарядах, валявшихся в лесах, вплоть до начала 1980-х годов. Но Юре и его одноклассникам снова повезло.

Хотя в районе действовало военное положение, Анна Тимофеевна решилась съездить к родственникам в Москву. Николай Иванович, дядя будущего космонавта, и его жена Мария Михайловна встретили ее радушно, прикупили гостинцев на Тишинском рынке: хлеб, сахар, мыло, подсолнечное масло, «петушки на палочке».

Из эвакуации вернулся в Клушино и другой дядя – Павел Иванович. Пришел вместе с поредевшим и отощавшим колхозным стадом. Из-за отсутствия техники и лошадей стадо использовали в качестве тягловой силы на пахоте. В Гжатск привезли семена для колхозов. Автомобилей тоже не было, поэтому деревенским женщинам пришлось ходить за ними – 12 км в одну сторону. Постепенно Гагарины восстанавливали хозяйство: получили теленка, поросенка, козу, потом смогли купить корову. Так и пережили тяжелейший 1943 год.

В сентябре Юра пошел во второй класс. Учился очень прилежно, понимая, видимо, что помощи в образовании ждать неоткуда. Живой ум помогал ему схватывать всё на лету: одноклассники подтверждали, что контрольные работы он сдавал раньше остальных, а стихи запоминал с первого раза.

В 1944 году наконец-то пришли вести от старших детей. Сегодня вокруг их судьбы много путаницы, поскольку достоверных сведений не сохранилось. Встречаются совершенно невероятные заявления: например, что Зою Алексеевну вместе с другими русскими девушками «гнали в Гданьск топить», – версия выглядит нелепо, поскольку для уничтожения советских граждан гитлеровцы не прибегали к столь экзотическим методам.

Реальность была, конечно, прозаичнее. В интервью, которое дала Зоя Алексеевна английским исследователям Пирсу Бизони и Джеми Дорану, приоткрыт краешек правды. Старшие дети Гагариных действительно оказались в Гданьске и были направлены в трудовые лагеря. Зоя вспоминала: «Мне приходилось каждую неделю обстирывать сотни немцев. Мы кое-как перебивались, но они были хозяева, а мы – рабы. Они всё могли с нами сделать – могли убить, а могли оставить жить. Нас всё время мучил страх, а выглядели мы как оборванные золушки, кожа да кости, одни локти торчат. Обуви у нас не было, иногда мы находили солдатские сапоги, но они были для нас слишком большими. ‹…› Немцы селили нас в разрушенных домах, после того как выгоняли оттуда тех, кто там жил». Когда началась эвакуация лагерей на запад, в неразберихе сначала Валентину, а потом Зое удалось бежать. Они, конечно, стремились домой, но командование подразделений, на которые они вышли, по-другому распорядилось их дальнейшей судьбой. Валентина призвали в армию и после обучения он стал башенным стрелком на танке «Т-34»; в 1945 году был награжден медалями «За отвагу» и «За Победу над Германией». Зою с учетом ее колхозных навыков направили служить помощницей ветеринара кавалерийской части.

После Великой Победы отца семейства демобилизовали, но он решил остаться в Гжатске. Современный исследователь Владислав Иосифович Кац выдвинул в статье «О чем молчал Гагарин-старший» (2010) гипотезу, что Алексею Ивановичу было неудобно возвращаться в Клушино из моральных соображений: дескать, во время войны он сотрудничал с оккупантами и у его односельчан, приходящих с фронта, могли возникнуть к нему серьезные вопросы. Думается, причина всё же в другом (на оккупированных территориях всякое случалось, и демобилизовавшиеся это прекрасно понимали). Мы помним, что Гагарины еще в конце 1930-х годов собирались перебраться в город, а теперь причин для переезда прибавилось: поселок был разорен, жить там стало голодно и холодно. Кроме того, служа в Гжатске, Алексей Иванович сумел показать местным жителям свои таланты в качестве строительного рабочего с навыками каменщика, плотника, столяра и слесаря – в городе, который был почти полностью разрушен, такие специалисты весьма ценились.

Обратимся к мемуарам Анны Тимофеевны:

«Под новый, 1946 год перебрались мы в Гжатск. Построили на выделенном участке по Ленинградской улице небольшой, временный домик, стали готовиться наш деревенский перевезти. ‹…›

Более двадцати лет была я к тому времени замужем за Алексеем Ивановичем, но вот начинал он новое дело, к которому, кажется, подступиться невозможно, и я невольно любовалась им, как, бывало, в молодости: до чего же у него всё складно да ловко получалось! Так и с переездом на новое место. Решили перебираться, я похолодела: сколько забот, трудов, мороки! Подумать боязно – с насиженного места стронуться! Алексей Иванович успокаивает:

– Нюра, это только кажется, что трудно. Одолеем!

Стал перечислять: „Яму под фундамент да под печь в начале лета выкопаем, а уж там дела пойдут. Фундамент сложим. Избу клушинскую разберем, пронумеруем все бревнышки, собрать – проще простого. Не один дом строил. Никто, сама знаешь, не жаловался. Себе неужто не сделаю? Балки в доме крепкие, полы не гнилые, крышу подлатаем. Чего же ты, Нюра, боишься, я же все эти работы, считай, с закрытыми глазами могу делать. Так говорю?“

Не спорю. Успокаивать успокаивал, но заметила: сам готовился загодя, осмотрительно, непоспешно. Видно, крепко спланировал, какую работу за которой выполнять. Юра с Борисом ему помогали по-взрослому. Землю копали, раствор месили, песок таскали, глину мяли, кирпичи подавали».

В городе было проще и с учебой. Хотя, как сообщают краеведы, две трети школьных зданий в Гжатске были разрушены, обучение подрастающего поколения быстро восстанавливалось: свои двери открыли начальная, две семилетние и средняя школы, а также вечерняя средняя школа рабочей молодежи. Юрий, которому в конце 1945 года было одиннадцать лет, и его младший брат Борис, которому исполнилось девять лет, устроились в начальную базовую школу при Педагогическом училище – оно располагалось в приметном двухэтажном особняке купца Степана Ивановича Церевитинова (современный адрес – улица Советская, 3), где 29 августа 1812 года останавливался Михаил Илларионович Кутузов, направлявшийся в Царёво-Займище, чтобы возглавить отступающие русские войска.

О зачислении Гагарина сохранился даже соответствующий документ: «Я, Лунова Елена Фёдоровна, бывшая заведующая начальной базовой школой при Гжатском педагогическом училище, подтверждаю, что Юрий Алексеевич Гагарин поступил в 3 класс в начале ноября месяца 1945 года в вышеназванную школу». Сама Елена Лунова, хорошо знавшая семью Гагариных, вспоминала эту встречу так (цитирую по книге Лидии Обуховой «Любимец века», издание 1979 года):

«– В пятидесятые годы, – говорит Елена Фёдоровна, – стала я заведовать начальной базовой школой при педучилище. По-моему, это была очень интересная и полезная форма: студенты училища имели свою школу. Они часто давали уроки и вообще привыкали к ребятам, присматривались к труду педагога. ‹…›

В это самое время иду я как-то по улице и вижу как будто знакомое лицо. „Ты ли это, Нюра?“ Мы с ней обнялись. Оказывается, она с детьми недавно сюда переехала. Жили еще в землянке, но уже перевезли сруб из Клушина и собирались ставить свой домик на новом месте. „Я к тебе, Елена Фёдоровна, своих двух младших приведу. Ты уж их, пожалуйста, возьми“. Я ответила: „Приводи“.

И вот на другой день Анна Тимофеевна приводит двух мальчиков-погодков: Юрку и Бориску. Смотрю на старшего. В сером костюмчике: мать перешила из своей старой хлопчатобумажной юбки. Потупился, а глаза плутоватые, быстрые. „Ты его в хорошие руки передай, – просит Анна Тимофеевна, – чтоб не забаловался“. Младший на вид был поспокойнее, непокладистее. Он пошел во второй класс, а Юра в третий. Там Нина Васильевна [Лебедева] преподавала, наша выпускница. Вот она уж учитель, как говорится, милостью божьей! Никогда голоса не повышала, не сердилась, а слушали ее ребята раскрыв рты, так им было интересно».

Обращаю ваше внимание, что если бы не война, то в конце 1945 года Юрий должен был ходить в пятый класс, а не в третий. И то, что он учился в одном классе с детьми, которые были его на два года младше, конечно же, оказывало влияние и на него самого (переросток!), и на его окружение. Даже если бы Юрий не стремился в лидеры, его подталкивала к этому ситуация, в которой он оказался.

Вернемся к воспоминаниям Елены Луновой, в которых хорошо описан быт того времени:

«Всё у нас в школе тогда было еще самодельное. Вместо парт столики, а перед ними на двух чурбаках доска-скамейка. Мальчишки иногда выдирали гвозди, которыми доска держалась на чурбаках, и вдруг посреди урока – бух на пол! Тут уж не обходилось без Юры Гагарина. Он был мальчишка подвижной, шаловливый. Но передалась ему и матвеевская деликатность, мягкость характера. Помещение у нас было маленькое, сидели по трое. Сначала Нина Васильевна [Лебедева] посадила Юру в глубине класса, но скоро поняла, глаз с него спускать нельзя. Если и не озорничает, то достанет потихоньку из стола книгу и смотрит себе в колени, читает. Читал больше старые журналы; что попадалось под руку. Перевели его на ближнюю парту. И помню, вместе с Пашей Дёшиным сидела с ними третьей такая маленькая девочка Анечка, самая крошечная в классе, ее легко было обидеть. Но Юра ее оберегал, провожал до дому – им в одну сторону было идти, – и даже раза два я видела, что несет ее сумку с книгами. Сумки были матерчатые, матери сами шили. У нас вообще в школе не существовало антагонизма между девочками и мальчиками, все дружили. Но даже и на этом фоне Юра относился к маленькой Анечке трогательно.

Возле школы бомбой разбило здание, и после уроков школьники разбирали его по кирпичу. Младших ставили на конвейер, старшие грузили. Стоят эти малыши, как муравьишки, цепью и по крошке, по песчинке, гору разбирают. „Посмотрите, – сказала потихоньку Нина Васильевна, – как Юра Гагарин о своей подшефной заботится“.

В самом деле. Стоят Паша и Юра, а между ними Анечка; если кирпич побольше, они его друг другу передают мимо нее».

В том, что Юрий брал шефство над другими детьми, нет ничего странного – он привык следить за Борисом, который тоже был на два года младше. Был ли Гагарин исключительно «правильным» подростком и отличником, каким пытались его представить некоторые из советских биографов? Очевидно, нет, что следует из рассказов учителей. Лидия Обухова в своей книге «Любимец века» (издание 1972 года) приводит такой случай:

«Но огорчений с ним тоже хватало. ‹…›

Третий и четвертый классы текли у Юры Гагарина с переменным успехом: он получал четверки и пятерки, а иногда ему выговаривали за то, что он не приготовил урока.

Как-то Нина Васильевна, тогда еще совсем молодая учительница, едва переступив порог классной комнаты, попросила Елену Фёдоровну пойти с нею к Гагариным. Она жаловалась, что Юра совсем запустил грамматику, не учит правила, а сегодня при практикантах опять оконфузил ее. Вместе с расстроенной Ниной Васильевной они пошли чуть не через весь город к дому Гагариных.

Дом еще только строился. Отец был на стропилах, а мать вышла навстречу очень встревоженная.

– Ну, что он набедокурил?

– Ничего особенного. Просто не учит уроки. Сегодня правила по грамматике не знал.

Юра стоял тут же неподалеку за маленьким верстачком, стругал какие-то планки. Он потупился и, глядя на босые ноги, упрямо пробормотал, как и всякий бы другой мальчишка на его месте:

– Я только один раз не выучил.

– А вчера, Юра? – мягко сказала Елена Фёдоровна. – А позавчера? А ведь мы тебя готовим в пионеры!

– Так вы с ним по-своему и поступите, – сказала в сердцах мать. – Жалеть не надо.

– Нет, – возразила Нина Васильевна, – лучше уж сами понаблюдайте, чтоб Юра готовил уроки.

Анна Тимофеевна сокрушенно покивала головой.

– С домом мы с этим занялись, выпустили его из рук.

В глазах Юры блеснули слезинки, которые, впрочем, тотчас и высохли».

В пионеры Юру, конечно, приняли: произошло это 4 ноября 1946 года. И по учебе он тоже выправился, закончив третий класс хоть и не отличником, но хорошистом. Мечтал ли он в то время о полетах, небе и карьере летчика? Учительницы, занимавшиеся с ним, в один голос утверждают: мечтал и даже готовился. Вот что, например, утверждала в интервью вышеупомянутая Нина Васильевна Кондратенкова (до замужества Лебедева):

«Как и все мальчики, Юра был шаловливым. Например, ведешь урок, смотришь – полетел бумажный самолетик. Спросишь: „Кто это сделал?“ Юра поднимается: „Я“. Глаза опускает: „Больше не буду“. Помню, в 4-м классе я вела авиамодельный кружок. И вот однажды, когда уже урок начался, открывается вдруг дверь, и входит наша заведующая Елена Фёдоровна Лунова, и какой-то мужчина с ней. Он держит в руках планер. Я насторожилась. Мужчина говорит: „Прохожу мимо школы, а вот из этого углового окна летит планер, и прямо мне на голову! Спрашиваю класс: „Чей планер?“ Юра встал: „Мой“. Конечно, сделали ему внушение. Но на этом всё и закончилось: никто его наказывать не стал, и родителей в школу не вызывали. Не тот был повод“».

Здесь мы видим, при всём уважении к свидетелям, типичный пример мемуарной селекции. Если бы, скажем, Юрий Алексеевич стал знатным капитаном дальнего плавания, то Нина Кондратенкова, вероятно, вспомнила бы, как он складывал из газет кораблики – и ведь наверняка складывал! Самое интересное в этом интервью упоминание об инциденте с планером: поскольку он встречается в разных источниках, то, скорее всего, произошел на самом деле. Елена Лунова, например, давала подробности, которые невозможно выдумать:

«Как-то по школьному двору вдоль палисадника прогуливался в перемену дежурный член родительского совета Фёдор Дмитриевич Козлов, по профессии техник-строитель, человек общительный и смешливый. ‹…›

Козлов не ждал беды, когда откуда-то сверху, может быть с неба, а вернее из окон третьего этажа, на него свалилось что-то достаточно увесистое. Это оказался самодельный самолет.

Елена Фёдоровна уже догадалась, чей он, и вошла в четвертый класс вместе с потерпевшим. Все дружно встали и открыто, в сознании собственной невинности, со спокойным любопытством смотрели на вошедших. Одна только пара глаз упорно не поднималась от пола.

– Ну, что ж, ребята, – начала Елена Фёдоровна, – вы ушибли Фёдора Дмитриевича, а могло случиться еще хуже. Просто не знаю, как теперь и быть! Не могу даже представить, кто из вас мог принести в школу этот самолет? А главное, бросить из окна. Самолеты надо испытывать в поле, на ровном месте. И если это хороший самолет, то он полетит вверх, а не вниз.

Козлов поддакивал:

– Будь он чуток побольше, у меня на голове получилась бы целая рана!

Тогда Юра не выдержал, вышел из-за парты.

– Это мой самолет, – прошептал. – Простите.

Ему сделали еще несколько упреков, а когда собрались уходить, он догнал Елену Фёдоровну, тихо спросил:

– Вы отдадите мне его?

Елена Фёдоровна замялась.

– Знаешь, Юра, лучше пусть останется у нас в учительской. Это ведь модель, ее надо поберечь.

Юра вздохнул: ему было так жалко своего самолетика…»

Можно ли говорить на основании этого эпизода, что юный школьник сохранил свою мечту о полете, которую заронили ему в душу предвоенные рассказы о героических пилотах и аварийная посадка «ЛаГГа» под Клушино? Можно, но с той оговоркой, что такая мечта не была чем-то особенным: профессия военного летчика оставалась в глазах молодежи одной из престижнейших, о ней мечтали многие, но вряд ли кто-нибудь, включая Гагарина, всерьез готовил себя к ней.

Лучшим другом будущего космонавта в тот период стал Павел Васильевич Дёшин. Он, со своей стороны, рассказывал об этом так: «Мы с Юрием жили неподалеку друг от друга. Из школы ходили вместе и уроки очень часто готовили за одним столом. У меня дома или у него. Юра увлекался физикой, математикой. А мне эти предметы давались со скрипом. То и дело приходилось обращаться к нему за помощью. И что примечательно: Юра, бывало, не успокоится, пока не убедится, что я понял урок».

Тут надо сказать, что Павел был, вероятно, самым старшим учеником в третьем классе базовой школы (на два года старше Юрия, который, как мы помним, и сам был переростком), и семья Дёшиных тоже хлебнула лиха: один из сыновей партизанил, попался на диверсии и был расстрелян; двух других вместе с матерью угнали на запад, красноармейцы освободили их только в Белоруссии. В любом случае жизненный опыт Павла был значительнее, чем у Юры, и при этом, как подтверждают современники, Дёшин спокойно принял неформальное лидерство Гагарина, его опеку. Причем сам Юрий, когда у него возникли проблемы с грамматикой русского языка, ни к кому не обращался, а справился без посторонней помощи.

Разумеется, учителя быстро заметили лидерские качества Юрия и после принятия в пионеры начали «продвигать» его по линии общественной деятельности: он стал председателем совета школьного отряда, много бывал в Доме пионеров, занимался в драмкружке, участвовал в постановке спектаклей.

Весной 1947 года Юра закончил четвертый класс и, соответственно, осенью пошел в пятый класс средней школы № 1, которая располагалась в двух жилых зданиях по адресу: Советская улица, 91. Классной руководительницей была учительница русского языка и литературы Ольга Степановна Раевская. Обратимся к ее воспоминаниям:

«Нет ничего удивительного в том, что школа превратилась в значительный центр культурной жизни Гжатска. Мы давали концерты не только учащимся, но и раненым в госпитале, выступали после торжественных собраний и конференций, ставили спектакли в пользу детского дома.

Оказывали дети посильную помощь и в восстановлении мирной жизни. Школьники расчищали развалины, во время каникул работали в пригородных колхозах – дергали лен, копали картошку, свеклу, морковь. И я не помню случая, чтобы ребята уклонялись от этих недетских, тяжелых даже для взрослых работ. Наоборот, если родители пытались удержать кого-нибудь из них дома, ребята просили учителей воздействовать на отца или на мать.

Некоторые из наших учеников могли гордиться и боевыми заслугами, свидетельствами которых были ордена и медали – награды за участие в партизанской борьбе. Учились у нас и „сыны полков“ – одетые в солдатское обмундирование воспитанники воинских частей. ‹…›

В трудных условиях жили дети, нелегко им было и учиться. ‹…› Несколькими учебниками обходился целый класс, писали ребята кто на чем мог, а вместо черновиков использовали записные книжки, сшитые из газет. Зимою в классах было до того холодно, что замерзали чернила в пузырьках, а заниматься приходилось в пальто. Сидели ученики не за партами, а за самодельными, сколоченными из длинных досок столами – по пять-шесть человек за каждым столом. Чтобы выйти к доске, ученику нужно было нырнуть под стол или протиснуться за спинами товарищей.

Юра носил учебники в потертой полевой сумке. В школу он обыкновенно приходил в белой рубашке, подпоясанный широким солдатским ремнем с латунной пряжкой, на голове ладно сидела пилотка. Это был Юрин парадный костюм. Мальчик его очень берег и, возвращаясь из школы, переодевался в полосатую ситцевую рубашку, старые штанишки, снимал ботинки и до холодов бегал босиком.

Учился Юра очень хорошо. От других ребят его отличала необыкновенная живость. Он был очень непоседлив, энергичен, всегда первым рвался к доске и схватывал буквально на лету. Его хватало на всё: и на учебу, и на ребяческие проделки, и на участие в художественной самодеятельности. Помню его читающим с большим чувством стихи о Юрии Смирнове, декламирующим отрывок из романа „Молодая гвардия“ – „Руки моей матери“, лихо отплясывающим русский танец или „Лявониху“. Если ставилась пьеса, Юра непременно играл в ней. В общем, был он, как говорят, один во многих лицах.

Часто мы оставались после уроков, чтобы почитать вслух интересную книгу. Некоторые отзывы о прочитанном у меня сохранились. Среди них – отзыв Юры Гагарина. Он пишет, что ему понравилась книга „В открытом море“, в которой рассказывается о героях-черноморцах, о борьбе моряков с врагами нашей Родины, о том, как, попав в плен, они не пали духом, а, совершив почти невероятное, вырвались на свободу».

Во многих источниках можно встретить утверждение, что именно Раевская привила Юрию страсть к чтению, однако мы видели, что читать и декламировать он пристрастился намного раньше, еще в Клушино. Тем не менее Гагарин упомянул свою классную руководительницу в книге «Дорога в космос» в числе других преподавателей гжатской школы.

Особое внимание он уделил также учителю физики (цитирую по изданию 1961 года):

«Физику в школе преподавал Лев Михайлович Беспалов. Интереснейший человек! Прибыл он из армии и всегда ходил в военном кителе, только без погон. В войну служил в авиационной части, не то штурманом, не то воздушным стрелком-радистом. Было ему лет тридцать. Но по лицу его можно было понять, что человек этот многое видел, многое пережил.

Лев Михайлович в небольшом физическом кабинете показывал нам опыты, похожие на колдовство. Нальет в бутылку воды, вынесет на мороз, и бутылка разорвется, как граната. Или проведет гребнем по волосам, и мы слышим треск и видим голубые искры. Он мог заинтересовать ребят, и мы запоминали физические законы так же легко, как стихи. На каждом его уроке узнавали что-то новое, интересное, волнующее. Он познакомил нас с компасом, с простейшей электромашиной. От него мы узнали, как упавшее яблоко помогло Ньютону открыть закон всемирного тяготения. Тогда я, конечно, и не мог подозревать, что мне придется вступить в борьбу с природой и, преодолевая силы этого закона, оторваться от земли, но смутные предчувствия, ожидания чего-то значительного уже тогда зарождались во мне.

В школе пионеры организовали технический кружок. Душой его был Лев Михайлович. Мы сделали летающую модель самолета, раздобыли бензиновый моторчик, установили его на фюзеляж, сделанный из камыша, казеиновым клеем прикрепили крылья. То-то радости было, когда эта модель взмыла в воздух и, набирая высоту, полетела, проворная, как стрекоза!»

Учителя физики и бывшего штурмана бомбардировщика «Ту-2» Льва Михайловича Беспалова источники называют тем человеком, который первым познакомил Юрия с идеей космического полета. Причем тут источники разнятся: кто-то (как, например, Мария Залюбовская) утверждает, что Беспалов дал Юре почитать одну из книг Циолковского, кто-то (как, например, Анна Гагарина) говорит, что одну из книг о самом Циолковском. В начале главы мы уже установили, что вряд ли Беспалов мог располагать трудами Циолковского: в конце 1940-х годов они оставались большой редкостью. Что касается книг о Циолковском, то перед войной вышли биографии основоположника, написанные Николаем Алексеевичем Рыниным (в 1931 году) и Яковом Исидоровичем Перельманом (в 1937 году), однако они совершенно не были рассчитаны на читателей-подростков. Вероятнее всего, Беспалов дал своим школьникам на изучение одну из многочисленных статей, появившихся в прессе осенью и зимой 1947 года в связи с 90-летием калужского ученого. Но даже если так оно и было, то не стоит преувеличивать влияние материала о Циолковском на воображение юноши: у него в то время хватало других интересов и забот. Вот авиацией он действительно увлекался. Но ею в то время увлекались многие.

Были и другие претенденты на звание человека, познакомившего Гагарина с основами теоретической космонавтики. К примеру, учитель математики Натан Вульфович Марьяхин сообщал в собственноручно записанных воспоминаниях (7 марта 1972 года):

«Юра уже в детские годы обладал исключительной любознательностью. Возможно, что любовь к небу, мечта о межпланетных путешествиях у него проявились уже тогда, когда он посещал занятия математики и астрономии, на которых я рассказывал о геометрии Лобачевского, о космическом треугольнике для проверки суммы углов его, о тайнах далеких миров. Стремясь осуществить свою мечту, он занимался авиамоделизмом, спортом, очень любил играть в волейбол».

Речь, видимо, идет о пятом постулате (или аксиоме параллельности) Евклида, который в современной формулировке звучит так: «Если на плоскости при пересечении двух прямых третьей сумма внутренних односторонних углов меньше 180°, то эти прямые при достаточном продолжении пересекаются». Пятый постулат настолько отличался от других, более простых и очевидных, что на протяжении двухтысячелетий не прекращались попытки вывести его как теорему. Российский математик Николай Иванович Лобачевский, разрабатывавший неевклидову геометрию, придумал проверить постулат практикой, используя астрономические наблюдения и изучая «космический треугольник» с диаметром земной орбиты в качестве основания и звездой Ригель в качестве вершины. История, конечно, волнующая, но не настолько, чтобы подвигнуть юного школьника к занятиям авиамоделизмом, спортом и волейболом – вероятнее были другие мотивы.

Впрочем, мы отвлеклись. В средней школе у Юры появились, конечно, новые друзья. Среди них был и Лев Николаевич Толкалин, не так давно опубликовавший повесть «Юрий Гагарин – наш одноклассник» (2007, 2011), написанную хорошим литературным языком. В его интерпретации будущий космонавт предстает героем приключенческого романа: лидером группы подростков, заводилой, капитаном футбольной команды и даже озорником, который, однако, знает границы допустимого и крайне редко переступает их. Рассказ Толкалина во многом совпадает с информацией из других источников, однако отличается от них большим количеством ярких подробностей, многие из которых кажутся неправдоподобными. Повесть состоит из отдельных глав-историй. В одной описывается забег класса на лыжах, из которого Гагарин вышел победителем. В другой он «зайцем» отправляется с компанией приятелей в Москву и по дороге чуть ли не дерется с уголовниками. В третьей собирает редколлегию для изготовления стенгазеты. В следующей истории прыгает в реку Гжать с высокого моста в соревновании с местным хулиганом. В другой собирает «трофеи» в окопах и блиндажах, оставшихся с войны. И так далее, и тому подобное. Не удержался Толкалин и от мемуарной селекции: дескать, его отец, Николай Алексеевич, рассказал ребятам о реактивном двигателе, о Циолковском и даже помог изготовить модель ракетоплана из досок и паяльной лампы. Или вот другой эпизод из главы о ночной ловле раков:

«Поглядывали на луну и звезды. Гагарин любил фантазировать.

– На Луну бы слетать! Что там есть?

– Да ничего там нет, – торопился начитанный [Слава] Нижник. – Безвоздушное пространство. На чем туда полетишь?

– А ракета? – не сдавался Юра. – Она в безвоздушном точно полетит. Да и самолеты уже есть реактивные. Вон Левкин отец рассказывал, что сам видел: летают без винта. Да и брат Валентин видел немецкие реактивные истребители в конце войны.

Затягивался удивительно интересный разговор. Жаль, что ночью тогда нельзя было сфотографироваться всей компанией. А звезды притягательно манили к себе.

– Эх, космическая красотища! – мечтательно и почему-то вполголоса говорил Гагарин, лежа на спине. Все тоже смотрели в эту манящую даль».

Было такое? Вполне возможно. Но избыточные анахронизмы, которые хороши в литературном произведении, не очень уместно смотрятся в тексте, претендующем на документальность. Если уж и сам Гагарин не вспомнил о самодельном ракетоплане и разговоре под звездами, то, скорее всего, эти события не оказали на него сколько-нибудь значимого влияния. Интерес к космической теме появится у него много позже.

В то же время Толкалин сумел осветить многие детали биографии, которые в других источниках упоминаются лишь мельком. Например, именно его отец подарил ребятам немецкий трофейный фотоаппарат «Agfa», благодаря которому появилось множество уникальных снимков, украсивших книги о юности первого космонавта. Подробно Толкалин описывает занятия в литературном кружке и в духовом оркестре, подготовку стенгазеты, поездки в колхоз и на физкультурные соревнования. Главное – он подтверждает: Гагарин был увлекающимся подростком, спешащим жить и стремящимся к лидерству, автором множества инициатив; даже Гжатск, первый большой город в его биографии, был маловат для этого крестьянского сына.

Вполне вероятно, что если бы Юрий завершил обучение в средней школе, то подобно своему другу Лёве Толкалину пошел бы по научно-технической части, занимался бы радиоэлектроникой, работал бы на оборонную промышленность и тоже стал бы уважаемым профессором, доктором технических наук и прочее. Однако Гагарин выбрал другой путь – быстрого взлета, который в конечном итоге привел его в космос.