Читать книгу Как я не стал богословом - Антон Прус - Страница 3

Из дурдома я вынес не только опыт общения с психами, которые оказались настолько интереснее нормальных людей, но и большую любовь. Влюбиться в своего психотерапевта – это как схватить насморк питерским ноябрьским вечерком, штука банальная. Восхитительной случайностью было то, что моим психологом была божественная, рыжая, умная студентка последнего курса психфака ЛГУ. Я писал для нее стихи, дрался с психами, которые «порочили» ее имя во время трудотерапии в подвале, когда мы за три копейки штука крутили розочки для похоронных венков из тонкого поролона, тоскливо смотрел из окна своей палаты на окно ее кабинета.

Она была на шесть лет старше, а я был для нее неврастеником-курсантом. Мне и в эротическом сне, сопровождающимся многократными поллюциями, не могло привидеться, что у меня будут поцелуи в электричке по пути к ней в Красное Село, и Новый Год с изнуряющим и божественным сексом, как мне тогда казалось, а теперь ясно, что наш секс был однообразным и скучным, что будет даже секс в этом кабинете, на окно которого я медитировал, и путь из клиники, через палаты с психами, под взглядами моих бывших товарищей по отделению, сидящих перед телеком, который им было позволено смотреть по расписанию…

А ее друзьями были те музыканты, поэты, которых мы все теперь знаем, и просто прекрасные бездельники, на чьи выставки, выступления и просто посиделки мы ходили вместе. На одной выставке я был потрясен: одна из наших знакомых художниц выставлялась вместе с картинками БГ, и вот, между Его летчиком в кабине и храмом на фоне голубого неба, стояла моя обнаженная богиня, укутанная в свои рыжие волосы. У нас чуть не случился секс прямо в выставочном зале… Она могла загипнотизировать контроллера в поезде, и он проходил мимо нас, безбилетников, или хама-официанта в ресторане, и он из тролля превращался только для нас в ангела-хранителя с подобострастной улыбкой.

На время, на год или чуть больше, она стала всем моим миром, где много неизвестных книг, новых поэтов, случайных встреч и неожиданных впечатлений. Она была ключиком к этому всему, а без нее ничего не работало. Без нее всем этим прекрасным людям хотелось как обычно – бухнуть, трахнуть, а в крайнем случае услышать, что они гении. Однажды под утро один такой поэт позвал меня, мол, он ночью записал гениальные стихи на магнитофон. Мы включили запись. Там было: «Я – гений. Я хочу быть гением. Хочу», и все. Больше ничего. Короче, они казались ничем, а она – всем. Теперь я знаю, что эти известные люди, которых сегодня знает каждый, были очень интересными, просто я для них – нет. Мне очень нравилась моя прыщавая любовь к рыжеволосой богине, а разбираться с ее великими друзьями я был не готов. Так эти сегодняшние мэтры, а тогда вялые и подвыпившие, не сильно стремившиеся открыться мне, и не стали моими «своими».

А потом она сказала словами Помяловского: «Вот и кончилось наше мещанское счастье». Я чуть-чуть поплакал, прогуливаясь с ней по железнодорожной платформе, утопающей в кустах цветущей сирени (уж не знаю, зачем она для расставания выбрала такой роскошный интерьер), а потом улыбнулся. Она вопросительно посмотрела на меня, а я сказал, что зато я купил отличную книжку. Это были рассказы и миниатюры Тонино Гуэрры «Птицелов». Вот тогда она меня и поцеловала в последний раз, наверное, поняла, что ее ангельская миссия по пробуждению человека в гадком, обиженном жизнью утенке – закончилась.