Читать книгу Європа - Антон Владимирович Ерхов - Страница 4

Мара – в мелочах: живёт, или прячется, или кроется. Именно мелочи и вспоминаешь – потому что лишь они твои, а остальное – общий план, вид издалека, фотография со спутника – одинаково для всех: утренние симпсоны по «М1» – неважно, смотришь их или нет; строящаяся мечеть на набережной; подземный переход, закрытый с весны вроде как на ремонт; повалившееся на провода дерево.

«Несмотря на прохладное лето, – сообщил в интервью журналу „Бизнес“ директор компании „Ликонд“ Владимир Степура, – темпы роста украинского рынка кондиционеров сохранились на уровне 25%, и этот показатель превышает среднеевропейский».

– Сворачивайся потихоньку, – сказал Чижов, – и без пяти подходи на тот терминал.

– А что случилось? – Ждан провёл тряпкой по люку самсунга и встал.

– Халин будет с Днём строителя поздравлять.

– Чего? – не понял Игорь.

Костя то ли не услышал, то ли проигнорировал вопрос – быстро зашагал к холодильникам, где Малик и Сохацкий, как всегда, о чём-то спорили: «да, блядь» – «нет, блядь».

– Без пяти собрание отдела, – сказал им Чижов.

– Хорошо, – кивнул Малик.

– Опять какую-то хрень придумали, – заворчал Сохацкий, – делать им нефиг.

Ждан дошёл до конца ряда (двоичный код: эл-джи, самсунг, самсунг, эл-джи – шестёрка или девятка) и глянул на время. Пятьдесят четыре минуты – теперь точно пора. Он отнёс тряпку и мистер-мускул на свой терминал и помчал к другому.

Все уже собрались (кроме Сотника, который возился с гофрой – «Костян, хватай его за шкирку и тащи сюда!»), стояли полукругом перед Халиным и ждали, когда начнутся «поздравления». Малик крутил в руках подставку для ценника, Нефедов загибал уголки на переоценочной ведомости.

– Вот что, работнички… – начал Андрей.

– «Работнички» – это клуб такой футбольный, – усмехнулся Шевель, – из Македонии.

– Сейчас, Шева, получишь красную карточку.

– Корпоративную?

– Воротник поправь… В общем, господа, как оказалось, у нас вовсю зверствует «тайный покупатель». Сообщили только вчера, а вообще эта акция идёт с середины июля.

– Лучше б нам явных покупателей подогнали, – буркнул Сохацкий.

Отдел поддержал – кто покачал головой, кто цыкнул, кто щёлкнул пальцами.

– Что это такое, вы знаете. Набрать надо не меньше шестидесяти баллов. Ниже означает профнепригодность и получение люлей в виде охрененного штрафа. По-хорошему же набрать надо не меньше семидесяти пяти.

– За месяц-то кого-то проверили? – спросил Шевель.

– В основном пока трусили мелкую. Но один, вернее – одна, пожаловала и на кэ-бэ-тэ.

Все уставились на Халина. Он выдержал паузу, заглянул в глаза одному, другому – как офицер в каком-нибудь военном фильме перед тем, как сказать что-то пафосное-эпохальное.

– Проверили Игоря-джана.

Теперь все повернулись к Ждану. Он несколько опешил от такой внезапной славы, даже шагнул назад. Как и тогда, в разговоре с Ларой-«лыжницей», Игорь не связал «тайного» с собой – идёт и идёт, месяц так месяц. И тут вдруг не просто проверили, а единственный кого.

Вспомнилась давнишняя сцена: сырой предновогодний день, навесы, зонты, и случайно – у киоска – старый знакомый. «Слушай, – сказал тот, – мне зачёт один осталось поставить, полчаса максимум, и отметим потом мою сессию». «Хорошо», – согласился Ждан. Они свернули к универу, поднялись на самый верх – товарищ постучал и зашёл в аудиторию, Игорь остался ждать в коридоре. Было шумно: студенты толпились под каждой дверью – сдающие, сдавшие и несдавшие. Среди них – две девушки возле стенда с объявлениями. «Кого-то ждёшь?» – спросила одна. «Его», – ответила другая и показала пальцем на Ждана.

– Наводка была на Сотника, по печкам индезит, но он как всегда где-то шлялся.

– Где я шлялся? – возмутился Димон.

– А сколько я набрал? – очнулся наконец Игорь.

– Восемьдесят пять, молодец. Сдал бы хреново – не проблема, отмазали бы, стажёров проверять не должны. Ну а так… Немного потерял на приветствии, посмотришь анкету – тайная сама к тебе подошла, и поздоровалась первой.

На этом собрание закончилось. «Помогу тем хиппи, – сказал Шевель, – пока они ничего не разбили». «Давайте работать, – сказал Халин и хлопнул Ждана по плечу: – А ты погодь».

Андрей протянул несколько листиков – анкету. «Дмитрий Сотник» вычеркнуто, рядом – «Игорь Ждан». Едва услышав про печки индезит, Игорь понял о каком эпизоде речь – и не ошибся. «Возражение: уплотнительная резинка лопается при высокой температуре». Будто наткнулся на описание себя в чужом дневнике: выглядел так-то, отвечал то и то. И везде баллы, почти за каждое действие: шесть из шести, четыре из пяти, три из трёх…

Правильные вопросы? Правильная одежда? Всё с вами ясно, Шарлотта Грей.

– И ещё кое-что, – сказал Халин.

– Другая анкета?

– Новый бейджик. В общем, баста-капиливаста, с сегодняшнего дня ты – продавец.

Просто и буднично. Ждан, конечно, не рассчитывал на «посвящение в студенты» или наречение, но услышать какое-нибудь «в добрый путь» от завотделом всё же хотелось.

Мономиф, mon ami

Игорь заменил «стажёр» на «продавец» (смотрите-завидуйте – грудь вперёд, расправил плечи); нашёл себя в базе, сперва на ближайшем терминале, затем – на стиралках: выбрал и-зэт десятую, указал центр ответственности «Ждан Игорь» и распечатал заказ.

– Поздравляю, – сказал Валера.

Игорь вынул листик из принтера, быстро скомкал и бросил в корзину.

– Принёс?

– Да, – ответил Ждан.

Он на всякий случай глянул по сторонам, убедился, что Чижова нет поблизости, и вытянул из кармана список: даты-модели-суммы. Игорь так и не понял, было ли это «выписывание на Нефедова» чем-то предосудительным. Костя ничего не сказал, когда вышел из отпуска – хотя наверняка смотрел свой выторг перед тем, как пойти отдыхать, и сверил с тем, что в итоге вышло за месяц.

Впрочем, Ждан хитрил – выписывал через раз: то на Валеру, то на Костю.

– Не густо, – заметил Нефедов. – Но и не пусто.

Последнее время Игорь про себя называл Валеру «теневым начальством» – тот составлял планы-графики-отчёты, разруливал какие-то вопросы с менеджерами и складом, ещё кем-то – вызванивал, узнавал; делал много чего невидимого и незаметного для рядового сотрудника; «публичную» же работу (объяснить, например, продавцам условия акции) Халин почему-то всегда поручал Чижову.

– Я посмотрю, – устало кивнул Нефедов, – и вечерком рассчитаемся.

Сучасний украïнський ембiєнт

«Теперь, Мауг Ли, – засмеялся Костя, – твоя и моя одной крови».

Пока Игорь был стажёром, существовали всякие «потом» и «со временем» – освоишь, узнаешь, поймешь, попробуешь, осилишь… «Надо будет знать, – говорил Халин. – Надо будет сдать». Время стажёра линейно – завтра означает сегодня плюс сколько-то, послезавтра – это завтра плюс сколько-то ещё, и дальше, дальше, дальше. От старта и до финиша, от начала и до конца. Дни – словно столбики на трассе: «Сколько ехать-то, не помнишь?» – «Двадцать. Или двадцать пять».

У стажёра – единственная цель: стать продавцом. У продавцов же – сотни промежуточных: порвать всех в этом месяце по выторгу, дотянуть до выходных, распродать «камни», получить премию, – но никакой финальной. Как бег по кругу: «Что белки хреновы в колесе» (Сохацкий), «Сансара. Сара-сан» (Халин), «И каждое утро начинаешь с нуля» (Олейников), «Помнишь игра была такая – „Менеджер“?» (Чижов).

Или, скорее – «Монополия». «Chance» и «Community Chest» всё-таки ближе «Європе», чем «Сюрприз» и «Извещение»… Круглые сутки, круглая неделя, круглый месяц, круглый год – беконечное поле (читай: безначальное).

В одной из бесед с Фабьеном Уаки Далай-Лама XIV сказал: «Если бы сансара где-то начиналась, то начало должно быть и у Будды, а это уж очень всё усложняет».

(GO)

Иногда Лисицина забегала на стиралки к терминалу. «Можно выпишу? – спрашивала она. – А то глянь, что у нас творится». И действительно, возле их терминала – единственного на весь отдел – всегда собиралась толпа: две параллельные очереди, в одной – сплошь девчонки в красных поло; в другой – подвёрнутые джинсы, подсолнухи на юбке, развязавшийся шнурок – неслучайная случайность, как фокус-группа или люди на остановке.

Оля стучала ноготочками по клавишам, отбивала какой-то ломанный ритм («Игорян, говори этим с мелкой, чтобы отдел обратно меняли»), печатала заказы – часто целую пачку; и потом почти каждый раз предлагала: «Идём покурим?» – «Идём», – соглашался Ждан.

«Как у Булычёва – всё по одной схеме: герои куда-нибудь прилетают, приплывают, проваливаются. В какой-то мирок. А там – зверская тирания. Ну и суть-дело: устраивают революцию, свергают тирана и мчат домой под радостные аплодисменты освобожденных туземцев… Свобода, хэппи-энд, ура-ура! А что такое свобода? Возможность выбора. Вот туземцам и приходится выбирать. Проблема в том, что свобода заканчивается, когда выбор сделан. И дальше – в лучшем случае скукотища; в худшем – как в „скотном дворе“, всё сначала… До новой свободы и нового выбора… Потому-то люди и шляются по магазинам – всякий раз пытаются ощутить эту свободу, возможность выбирать».

Шёл дождь, и они спрятались под навесом сервиса. Можно было покурить и на центральном входе, даже Ужва махнула рукой: «Чёрт с вами, раз такой ливень» – но там уже набилось столько людей: и продавцов, и покупателей, и просто прохожих, решивших переждать непогоду, – хрен протолкнёшься, – что Оля и Игорь несговариваясь побежали за угол (перепрыгивая ручьи и лужи) к сервису (по скользким ступенькам, придерживаясь за мокрый поручень).

Почему-то пахло рыбой – конечно, не так сильно и явно как на рынке или в каком-нибудь магазине-океане, – и всё же дождь был странным, угрюмым – никакой прохлады, никакой свежести – наоборот, будто бы вытягивал из города остатки воздуха – давил, угнетал.

– Мне так никто и не поверил, – сказала Лисицина. – Короче, была весна – март или апрель. Пылесосы только-только передали от вас к нам. И я каким-то чудом – ещё толком выучить их не успела – продала моющий томас. Вся сияю, подхожу к терминалу и набиваю томас, клац энтером, смотрю – вывалился список самсунгов. Что за фигня? Пишу заново: нажимаю тэ – на экране эс, жму аш – на экране а… Я стою и смотрю на экран, как дура. Потом попробовала понажимать другие клавиши – что бы не клацала, выходит: эс, а, эм, снова эс. В общем, самсунг, как ни крути… Покупатель уже начинает нервничать, стоит, переминается с ноги на ногу. Ещё и Игнатьева подходит, тоже выписать надо – ты её не застал, она где-то в мае уволилась. Я объясняю, что проблемы с базой, надо звонить программистам. Сама, говорю ей, попробуй, я минут десять пытаюсь томас вбить. Игнатьева подходит к терминалу, безо всяких проблем набивает томас. Спрашивает: какой? Отвечаю: моющий. Клац-клац, и распечатывает мне заказ. Держи, говорит, и меньше пронто нюхай, когда полки протираешь. Сучка… Я с тех пор всегда на экран смотрю, после того, как нажму первую букву.

Сверкнула молния – Перун хлестнул плетью проштрафившуюся нечисть – где-то там за жэ-ка и усадьбой. Дождь припустил с новой силой.

– Вперёд? – спросила Оля.

– Вперёд, – Игорь бросил окурок в урну.

Лисицина взяла его за руку. Цитата откуда-то: переглянулись, засмеялись. И дальше – тоже цитаты: сбежали по ступенькам, глядя под ноги, вжав головы в плечи (в одежде под душем), уже не разбирая куда ступать («бля», – черпнул туфлем воду) – быстрей, быстрей, быстрей – к другим ступенькам… Чёрно-белый ливень: раскрась в свои цвета и мысли – и он станет твоим на все сто.

На входе стоял Шквырь, директор. «Подожди-подожди», – сказал он технику, собравшемуся обратно в магазин. «И ты», – другому. «И вы, тоже пойдите сюда», – двум продавцам у банкомата.

Ждан подумал, что Шквырь собирается вычитывать курильщиков – индульгенция от Ужвы ещё не означала, что грехи будут прощены и директором. Тем более, запрет на курение вдвоём никто не отменял. Так было в институте – официально: «палити заборонено»; однако никто не обращал внимания ни на запрет, ни на нарушавших, разве что иногда кто-нибудь из деканта, зайдя в туалет, возмущался: «окно хотя бы открывайте». А однажды в «курилку» на третьем этаже заглянул ректор. И застал там Игоря с сигаретой. «Вы учитесь у нас?» – спросил ректор. Строго, но не повышая голос. «Да», – ответил Ждан. «Можно ваш студенческий?.. Ага… Игорь Ждан… Хорошо. Идемте со мной». Они спустились в а-хэ-чэ, зашли к начальнице. «Выдайте молодому человеку ведро и швабру, – скомандовал ректор. – Потом проверьте, что он нормально всё там выдраил. И после этого отдадите документы». Слух быстро разошёлся по институту, недели две или три все выходили курить на улицу.

– Вы тоже, – остановил Шквырь Ждана и Лисицину.

Ладонь Оли выскользнула из Игоревой. Она чуть отодвинулась, обхватила свои плечи руками.

– А теперь, – громко сказал директор, – если кто-то начнёт ныть, что у него херовые условия труда… Вот, блядь, – он ткнул пальцем в сторону перекрестка, – смотрите на действительно херовые!

Светофоры не работали. Движением управлял регулировщик в дождевике: поднял руку, вытянул вперёд, повернулся боком… Вода лилась будто из шланга, волнами – как в кино.

– Парня явно начальство не любит, – сказал кто-то.

– Херовые! – повторил Шквырь.

Он был старше Игоря всего на год или два. В двухтысячном устроился в ЦУМ техником-грузчиком, через пару месяцев стал продавцом, затем – старшим, а там и завом-замом. Сюда, на Космонавта Добровольского его назначили директором, едва компания выкупила цех: откроем – будешь. Ещё немного – и можно в какие-нибудь фокусы-бизнесы, в рубрику «история успеха».

О том, кем Шквырь начинал, в «Європе» вспоминали довольно часто. По разным поводам: и «грузчик, блин, без образования – зато учить горазд», и «тоже техником когда-то, а теперь!»

Вечером Игорь впервые увидел Лисицину не в униформе. После работы: тучи прятались за домами, солнце топталось по лужам (как ребенок, чьи родители отвлеклись-отвернулись), а радуга – разноцветный змей – пила воду из реки – наполняла небесные закрома для новых дождей.

Лисицина ждала кого-то на выходе, разговаривала по телефону и кивала уходящим: пока, пока, пока. Как швейцар: «До свидания, всего доброго». Не так давно Ждан тоже побывал в роли такого проважающего («Пять минут, – сказал Чижов, – заскочу в первый, и побежим») – курил в двух шагах от лестницы и будто раздавал напутствия каждому спускающемуся – удачи, счастливо… Оля была в белой маечке (сквозь которую просвечивался бюстгалтер), длинной жёлто-красной юбке с какими-то индийскими узорами и тапочках – балетных чешках. Другая Лисицина. А ещё – словно подчёркивая «инакость» – она через слово говорила «мерси» и «пардон», слова, которых Игорь прежде от неё не слышал.

«Пока», – сказал Ждан. «Пока-пока», – ответила Лисицина.

Они будто выключили друг друга до завтра (направили пульты и одновременно клацнули «power») – потому что жизнь продавцов вне магазина – это как краны либхер или танкеры хюндай – знаешь, что есть такое, но особо не задумываешься. Потому что либхер – это холодильник, а хюндай – телевизор или магнитола.

– Это же бош?

– Нет, – ответил Игорь, – это горенье. Словенская фирма.

– Ну завод-то им бош строил. Вы разве не знаете? И вся технология боша.

Спорить Ждан не стал. Если Mandalay «Empathy» продавали как Portishead «Pearl», почему бы не продать горенье как бош. «Не совсем портисхэд», – говорил продавец из киоска на конечной.

– Не совсем, – сказал Ждан.

(ELECTRIC COMPANY)

Обычно Игорь сразу понимал (едва заметив), что свернувший с бульвара покупатель идёт именно к нему. И не важно, стоял ли Ждан на стиралках один, или с Олейниковым, или даже если вокруг «паслось» полотдела. Вот он – твой, к тебе. Чаще всего, несложно было вспомнить кто и что: этот присматривал морозилку, эта ждала вертикалку канди («Нет-нет, нужна именно такая»), у этого чего-то не хватило для кредита. Впрочем, случались исключения – Игорь видел, что идут к нему (не потому что единственный или ближе всех), но не узнавал.

Так вышло и с тем утренним «прорабом» в полукомбинезоне с накладными карманами, не по сезону тёплой рубашке, ботинках на высокой подошве, с толстой папкой с завязками в руках («Дело №») – для полноты образа не хватало разве что каски. Он резво прошагал к терминалу, прямиком к Игорю, миновав ничем не занятого Сашу.

Вообще-то, папка – нехороший знак; правда, скорее у пожилых посетителей (блеяние: «мо-о-олодой че-е-еловек, я принёс план кварти-и-иры, да-а-авайте посмотрим, вот здесь я хочу поставить холодильник, а вот схема про-о-оводки, скажу сра-а-азу – заземления в доме нет»). Этот же был бодрым, вполне себе in bloom.

– Здрасьте, – сказал «прораб». – Так, – он посмотрел на бейджик, – Ждан. Продавец. Хорошо, – положил папку на ближайшую машинку, развязал бантик и стал выкладывать акты или справки: листики с подписями и печатями.

Игорь наблюдал за ним, как за какой-нибудь пандой в вольере.

– Не-жданный, – пробубнил «прораб» сам себе, – долго-жданный. Гра-жданский, – он выискал среди бумаг потрёпанную тетрадь, повернулся к Игорю. – С чего начинается инструкция?

– Что? – удивился вопросу Ждан.

– Инструкция. К холодильнику или стиралке. Что идёт в самом начале?

– Оглавление?

Игорь подумал, что лучше – ответить (или хотя бы – попытаться ответить). Люди, спрашивающие о чём-то странном, так просто не сдаются. «С мозгоклюями, – советовал Чижов, – лучше не спорить: покивал им, поотвечал на их пришибленные вопросы и аккуратно, потихоньку – до свидания, до свидания, до свидания… Не то весь мозг сожрут». Действительно, не хватало ещё грустной истории, например, про купленную давным-давно печку («Я тогда только женился, и нам, как молодой семье, выделили квартиру в ведомственном доме»), в инструкции к которой («Настоящей инструкции! Не то, что сейчас!») раздел «Подключение» («Что творят сволочи!») шёл за рекомендациями по уходу.

– А после него?

– Описание? Характеристики?

– Не-а, – «прораб» покачал головой. – Ты достань инструкцию, посмотри.

Игорь нехотя открыл люк, вынул инструкцию, пролистнул «Благодарим за покупку» и «Содержание». Возле заголовка на третьей странице стоял значок «внимание».

– Важные сведения по безопасности, – прочитал Ждан.

– Вот! – засиял «прораб» и протянул руку. – Михал Иваныч по технике безопасности.

Будто михал-иваныч – это должность, он – по технике безопасности, а ещё есть михал-иваныч по логистике, михал-иваныч по рекламе, старший михал, коммерческий иваныч.

– Сюда пиши фамилию, – показал он в тетрадке, – здесь – отдел, дату и подпись. Это о том, что ты ознакомлен с правилами безопасности. А тут, ещё раз – по электрике. И почитай в инструкции меры предосторожности при подключении, что надо, чего нельзя ни в коем случае…

– Здесь-то мы их не подключаем, – улыбнулся Игорь.

– Техника опасна и перед эксплуатацией, и даже потом, когда её выбросят. Случаи были, когда какой-нибудь шкет забирался в холодильник, дверь захлопывалась, и всё – назад никак, он задыхался. Так, что перед тем, как выкинуть холодильник, дверцу надо пробить ломом, чтобы, вдруг чего, воздух поступал… Как-то по телевизору показывали, в Германии или в Бельгии, не помню, кладбище холодильников – огромаднейшее, тысячи стоят – и рядами, и один на одном…

– И что, все с пробитыми дверцами?

– Не знаю, – Михал Иваныч пожал плечами.

– Можно на сайты знакомств писать: «Парень, купивший бразильский вирпул и эл-джи арт-кул, ищет девушку со схожими вкусами для серьёзных отношений».

(JUST VISITING)

Раз в неделю выпадало дежурство, теперь уже не «идём поможешь, заодно расскажу», а обязанность. Такие дни отмечались в графике синим цветом. К девяти часам дежурный подходил на склад, брал список утренних доставок и вместе с кем-нибудь из складских выдвигался в зал – собирать технику. «Так, ребята, вот холодильники, эта стиралка и бойлер с витрины»… Обычно – три-четыре единицы (остальное – удалённый склад), хотя, случалось, что и все двенадцать мест ехали из магазина: «Что ж вам, блин, с удалёнки-то не торгуется?» Дежурный заполнял гарантийки, брал на инфо печать, проштамповывал. Упаковка хранилась в подвале, в полумифических краях (за железной дверью, вниз по лестнице) – Игорь ни разу туда не спускался, – достаточно было записать на бумажке модели и отдать кому-нибудь из складских.

Часов в десять подъезжали доставщики (в каждой газели – водитель и два грузчика), находили свою технику по выданным на инфо талонам («Это наш холодильник, придурок, ваш тот, что в углу») и осматривали – чтобы нигде ни вмятины, ни царапины. После подписания акта – сдал-принял – любые дефекты становились проблемой доставки. Особенно дотошным был один невысокий паренёк с повадками гопника, всегда ходивший в чёрной бейсболке найк. Он дёргал дежурного по любому поводу: «Покупатели это видели? В гарантийку впиши, что есть скол», порой даже придирался к технологическим отверстиям (приходилось объяснять, что это нормально – «вот, смотри, в инструкции нарисовано»). Иногда, не поверив продавцу, доставщик сам звонил клиентам и уточнял: видели? знаете? Впрочем, понять этого найка-бейсболиста было легко: мало приятного затащить невлезшую в лифт двухметровую дуру этаж так на десятый, чтобы там клиент вдруг обнаружил вмятину и отказался принимать – «Везите на хер обратно, я ничего подписывать не буду, мне без хрени всякой». Более того – могли и оштрафовать – уронили? платите!

Вторая доставка была в обед – около двух. Снова – свезти из зала на склад, заполнить гарантии, решить, если что, вопросы с доставщиками. В общем-то и всё. Из дополнительных неприятностей – весь день таскаться с телефоном. Из бонусов – сокращенный рабочий день, дежурный уходил на час раньше.

(«Сегодня ты к сокобанам?» – спросил Сотник, не отрываясь от телефона).

Товар отгружали в присутствии охранника – он открывал складские ворота и сверялся с накладной: «Стой. Тринадцать сорок восемь. Есть такое. Вывози»… Грузчики будто разбирали макет сити-центра: высотки-холодильники, гостиница-водогрейка (высокая и тонкая) и архаичная стиралка (в обмотанной скотчем порвавшейся коробке, с торчащими пенопластовыми рёбрами) – памятник архитектуры, случайно затесавшийся в компанию молодых акселератов.

Складом заведовал Изотов, самый взрослый (точно за сорок); единственный не в «европейском» комбинизоне – всегда в хаки-футболке и камуфляжных штанах. По слухам, Изотов «побывал где-то», на войне – в Афганистане, или на Кавказе, или даже в Африке. Правда, никаких подтверждений этому не было, кроме надуманных: одежда в стиле милитари, взрывной характер (вывести из себя его могло что угодно), изредка разговоры типа «пять минут и тепловой удар» и «что ты мне рассказываешь, дальность – восемьсот метров».

Заместитель Изотова – Корсик – производил иное впечатление. Лет тридцать с небольшим, очки, короткая стрижка – инженер, конструктор, в правильном, не анекдотическом значении.

Как звали других складских, Игорь не помнил – они ходили без бейджиков, а переспрашивать каждый раз было как-то неудобно. Знакомые и безымянные. Слышишь, как с инфо объявляют: «Работник склада Герман подойдите к», и попробуй догадайся, что зовут того самого, в чёрной водолазке, который нервничает, если кто-то берёт его тележку: «это у вас – общие, а у меня – моя; перекладина не гнутая, резинки на ручках нормальные» (на этой тележке потом кто-то нацарапает: «бэтмобиль»).

– Идёмте, – позвал Корсик, – покурим на халяву.

«На халяву» – значит здесь, во дворике: не надо петлять к кассам через встройку, идти вдоль проверки, обменки, сворачивать за угол – пару шагов и ты на месте.

Игорь слышал от кого-то, что «Європе» принадлежит только полоска в метр шириной возле ворот. Остальное – фабричное, а то и вовсе terra nullius. Выглядел двор заброшенным, пустыня с редкими оазисами: раскуроченными щитами; мотками ржавой проволки, сваленными в кучу битыми кирпичами; неизвестно зачем – новенькими листами гипсокартона, прямо на земле. Вдобавок, сине-белый корпус табачки словно отвернулся: сплошная стена, без дверей и окон – не вижу, не знаю.

Корсик встал у ворот, оперся локтем о засов; Изотов присел на ящик возле наружников макквэй (большущих двухвентиляторных); остальные курильщики разбрелись кто куда, будто и не вместе, как в пратчеттовских котошахматах.

Солнце смотрело в сторону – так бывает, когда прощаются или готовятся прощаться – смущенное: «Я буду приезжать иногда на выходные. И на каникулы, само собой». Очень скоро – похороны мух, последний в году гром, уползающие-засыпающие змеи, караваи на осеннее равноденствие.

– Присаживайся, – предложил Ждану Изотов. – Чего стоять-то?

– Да ладно, – махнул рукой Игорь.

– Садись, – завскладом чуть сдвинулся, хотя места и так было предостаточно, похлопал ладонью по ящику рядом с собой. – Настоишься ещё в зале.

Ждан пристроился с краю; поставил ноги на выступавший брус, поправил штанины, чтобы не вытянулись коленки.

– Странные вы люди, – покачал головой Изотов. – Хочешь присесть – присаживайся, зачем что-то думать? Все проблемы от этого…

– От того, что стоим и думаем?

– От того, что желания подавляем.

Вспомнилось бабушкино: «Нельзя спорить с организмом. Если чего-то хочется, значит организму чего-то не хватает». Говоря это, бабушка ставила перед Игорюшей тарелку с яблоками, или виноградом, или смородиной: «Не хочешь – не кушай. Пусть просто побудет здесь».

– Желаниям, значит, надо потакать? – спросил Ждан. – Человек и есть то, что он хочет?

Изотов пожал плечами. И отвернулся – сменил одну скучную картинку на другую, такую же.

Сочинять новые вопросы Игорь не стал. Можно и помолчать. Тем более – чего-чего, а болтовни на рознице и так хватало («В ритейле», – поправил бы Халин).

Ждан снова осмотрел дворик и почему-то представил кладбище холодильников, то самое, про которое говорил Михал Иваныч – тысячи, десятки тысяч – некоторые выглядели металлоломом; другие, наоборот, будто только из магазина, со сверкающими на солнце лэйбами и ручками. И обязательно – с пробитыми дверцами, пусть всё будет по правилам.

– Было дело, – сказал вдруг Изотов, – не забирал пайки очень долго, то забывал, то ещё что-то. А потом – выдался свободный день – почему бы и не сходить?

Он замолчал, будто ждал подтверждения. Игорь кивнул. Действительно, почему бы и нет.

– Нахожу ихнего зава, – продолжил Изотов, – объясняю что к чему. Заведовал там совсем молодой пацан – шустрый такой, и всегда с калькулятором, два на два и то в уме умножить не смог бы. Находит меня в списках, и считает. То-сё, складывает, умножает. Получается двадцать три. Собирает банки, всё в порядке. И тут я решил сам пересчитать, сколько мне положено. Прикинул в голове, получилось двадцать девять. Стоп, говорю, как ты двадцать три насчитал-то? Ну, как же, отвечает он, и давай на калькуляторе пересчитывать. Медленно, показывает мне всё: вот прибавляю, вот умножаю. Потом жмёт «равно» и, ёб твою мать, на экране – двадцать три. Ни фига себе! Беру листик с ручкой и считаю в столбик, ни хера не двадцать три… Слышь, говорю, дай-ка сюда свою машинку. Знаю же наверняка, что должно быть двадцать девять… Хватаю калькулятор, нажимаю девятку – на экране «тройка», жму шесть – получается «о» с чёрточкой, как у вьетнамцев… Оказалось, что палочка вертикальная не работает, не горит. Вот так и наёбывал нас, на пару с калькулятором-сообщником, – завскладом вздохнул. – Хотя, может и не нарочно.

Он бросил окурок в измазанное краской пластмассовое ведро.

– Это я к чему… Чтобы не было – глянь в базе, там всё уже провели – без документа с печатью ничего со склада не уйдёт. Мы тут только бумажкам доверяем. Надёжней средств ещё не придумали.

– Закругляйтесь, – громко сказал охранник. – Я буду закрывать.

– Да погодь ты, – отозвался кто-то со склада, – сейчас машина приедет.

– Когда приедет, тогда и откроем.

– Уже приехала, выворачивает. Вот накладные.

К охраннику подошёл грузчик (из некурящих), протянул бумаги.

– Что тут? – спросил Корсик и тоже шагнул к охраннику.

– Что там? – спросил Изотов.

– Да мелочёвка всякая, но дохренища.

– Наше есть что-нибудь? – поинтересовался Ждан.

– Газовые колонки. Так что – далеко не уходи.

Вообще-то принимать технику должен был или завотделом, или старший продавец, но, как правило, занимался этим дежурный. Даже подпись ставил свою. Принял-фамилия-дата.

– Блядь, – усмехнулся Изотов, глядя в накладную. – Ну мы и торгуем. Стингеры, юнкерсы.

Одни – «беспородистые» вентиляторы; другие – вполне «породистое» газовое оборудование.

Утром Игорь продал колонку юнкерс пенсионеру, оказавшемуся, несмотря на все признаки – шерстяной берет (не важно, что на улице ещё тепло), седую бородку, набор ручек в нагрудном кармане – не «профессором» и не «кулибиным».

«Цена, – сказал он, – это не главное. Надо, чтоб хорошая была».

«Тогда – юнкерс. Три модели, на этой полке».

«Тот самый юнкерс? – насторожился пенсионер. – Который бомбардировщики делал в войну?»

«И да, и нет», – ответил Ждан. И пересказал прочитанное в журнале на инфо – «Техника дома» или «Выбираем технику» (их бесплатно приносили раз в неделю): про Хьюго Юнкерса, открывшего ещё в конце девятнадцатого века фабрику водонагревателей (первую в мире); про то, что из-за кризиса в начале тридцатых фабрику пришлось продать бошу; что после прихода к власти нацистов, не поддержавший их Юнкерс был вынужден отдать самолётный завод и все патенты государству – самого же Хьюго поместили под домашний арест; в пятидесятые Львовский завод газовой аппаратуры выпускал котлы по чертежам юнкерса («Мне газовщик расхваливал львовские», – кивнул пенсионер); до конца восьмидесятых колонки юнкерс шли только на внутренний немецкий рынок.

«А чем эти три модели отличаются?»

(«Некоторым, – заметил Чижов, – нужна техника с историей». )

– Туда не влезет! – крикнул кто-то.

– В бабу влазит, а тут не влезет? – крикнул Изотов в ответ.

– Идёшь сегодня фейерверк смотреть? – спросила Лисицина.

Самой неприятной работой Ждан считал «мониторинги». Благо проводили их не часто – раз в пару месяцев. Заковыристое словечко означало переписывание цен у конкурентов. Тебя направляли в какой-нибудь супермаркет, иногда – здесь, на Космонавта Добровольского, но чаще – надо было ехать (метро, маршрутка) в один из филиалов; начальство, видимо, полагало, что все соседи друг друга знают: выходят по утрам из одного автобуса, а дальше – кто в «Цифровой центр», кто в «Аудио-Видео», кто в «Дом Электроники»; в обед – снова собираются вместе, например, в «Штурвале»; любой продавец-конкурент увидит тебя в своём супермаркете и сразу же вспомнит; поймёт, что никакой ты не Йозеф Леман, и не Ганс Будайт: «Шпионим, значит? Подсматриваем? В блокнот записываем?»

Новость о предстоящем «мониторинге» («Всего два дня: кто-то сегодня, кто-то завтра») отдел воспринимал так же, как очередную «волну» тайного покупателя, если не хуже: «менеджерам нужно, им и флаг в руки», «полдня на какую-то херню», «а проезд нам оплатят?» Андрей, впрочем, никогда не обращал внимания на эти замечания и вопросы. «Съездить нужно в „Комфорт“ на Студенческой и в „Мир бытовой техники“ на Спортивной, – спокойно продолжал он. – С каждого – минимум двадцать позиций. Пишем только свою технику». Авэшники расказывали, что их Левич каждый раз тратил пару минут, чтобы успокоить недовольных: «Быстро смотались, вернулись и забыли. Заодно сделали доброе дело. Полезное… А насчёт того, что кто-то тут бомбит, пока кто-то переписывает – так завтра они поедут, а вы останетесь бомбить».

В «мониторингах» Игоря смущало не потерянное время – часа три-четыре («Без продаж, – напоминал Олейников. – Без продаж»); и не сама поездка – временами очень хотелось выбраться из зала (пусть и по работе), особенно, когда день «ни о чём», – смущала какая-то полулегальность мероприятия. С одной стороны – ничего противозаконного, статьи «переписывание цен» нет ни в административном, ни тем более в уголовном кодексе; с другой стороны – делать это надо было натихоря, не привлекая внимания, оглядываясь на охрану – в общем, что-то всё-таки нарушалось.

Проще всего «мониторился» «Комфорт». Тамошние продавцы попросту игнорировали зашедших на отдел. Смотрите, читайте инструкции, включайте вытяжки, выключайте телевизоры, хотите – пляшите и пойте – только не мешайте смотреть кино, дремать и раскладывать «косынки». Даже охранники и те выглядели как байбаки осенью – казалось, ещё чуть-чуть и позасыпают – свалятся кто где («Амёбы», – говорил Шевель. Или «молекулы»).

Корпоративным цветом «Комфорта» был салатный – наверное, в этом и причина всеобщей расслабухи: бледно-зелёные стены, ценники, вывески, указатели успокаивали нервы, располагали к отдыху-релаксу, мечтаниям – но никак не к работе. Да и на покупателей обстановка действовала не лучшим (для продаж) образом – погуляли, посмотрели, отдохнули и ушли. Как выживала эта сеть (два супермаркета и салон связи) – загадка.

Полная противоположность «Комфорта» – «Дом Электроники». К привычным цветам супермаркетов, торгующих бытовой техникой – белому и красному, – здесь добавили ещё и чёрный («Прям, блин, Третий Рейх»). Стоило только вытащить блокнот и ручку, и к тебе подходил охранник: «Уберите. У нас нельзя переписывать цены». Начнёшь возмущаться – выведут на улицу. В общем, приходилось запоминать сколько сможешь, затем выскакивать на перекур и быстро-быстро записывать куда-нибудь. После – снова в зал… Другой вариант – использовать «технические ухищрения» – например, начитывать цены на диктофон (который, под такое дело можно было взять на а-вэ с витрины); или звонить коллеге в «Європу», изображая семейную беседу: «А ещё есть двухметровый, с одним компрессором, стóит две сто пятьдесят. С виду ничего такой. Серебристый – на сотню дороже».

Про «Дом Электроники» ходило множество слухов. Первый и главный – «офигенное бабло», которое там платят: кто-то утверждал, что выходит раза в два-три больше, чем в «Європе». Остальные слухи – о «фашизме»: штрафовали за любую мелочь – перекрученный бейджик, лишние пять минут обеда, частые перекуры; за то, что опираешься на технику или скрестил руки на груди. Более того – «настучавший» получал процент от начисленного штрафа; говорили, что для многих это был чуть ли не основной заработок. Начальство поощряло любые доносы и сплетни подчинённых. Само собой, атмосфера в супермаркетах царила ещё та – продавцы не здоровались друг с другом, общались исключительно по делу – не коллектив, а просто люди, работающие в одном помещении. Неудивительно, что в «Доме Электроники» всегда имелись открытые вакансии.

В «Мире бытовой техники», «Аудио-Видео» и «Цифровом центре» порядки были, плюс-минус как в «Європе» – охрана подходила к шпионам, если те начинали в открытую конспектировать всё, что видят; или, например, фотографировали ценники. «Будьте добры», «у нас не принято» и «обратитесь к продавцу, он подскажет и запишет то, что вас заинтересовало».

И все её «почему?» превратились в «зачем?»

«Меня, – сказал Сохацкий, – отец всегда вычитывал, если я приходил домой с разбитой мордой. Папа, говорю ему, их было трое, а я никого не трогал, просто хотел пройти мимо. Всё равно, злился он, виноват ты – или спровоцировал, или же показал свою слабость».

Ждала у обменки, неслышно подпевая какой-то песне (наушники-капли), – открывала-закрывала рот, будто выброшенная на берег рыба.

(CHANCE)

Костя часто звал Игоря: «идём поможешь, заодно и посмотришь». Как замазать царапину чистящим средством или закрыть наклейкой с серийником («Девяносто девять процентов решат, что это – марки-пломбы, и не станут срывать»); где искать сертификаты; как снять резервы или поменять номер счёта, войдя в базу под ником завотделом (Халин доверял Чижову такие операции, сообщил пароль – наверное, просто устал по десять раз на день слышать: «Андрюха, поменяй центр ответственности, а то Валерка занят», «Андрей, плиз, вбей нового плательщика, а то Нефедов выходной», «Нужно скидку сделать, а Валера где-то потерялся»).

Временами Игорь чувствовал себя Костиным заместителем. С той же базой, например. Чижов вводил пароль Халина и говорил: «Сделай, что тебе нужно; продли Малику резерв; и не забудь потом выйти». Получалась хитрая цепочка: Ждан иногда замещал Костю, который (неофициально) замещал Нефедова, который, в свою очередь, был старшим продавцом – официальным заместителем Андрея. Так что, зам зама зама Халина.

Простая и понятная схема: делишься обедом – получаешь сотрапезника, выпивкой – собутыльника, жилплощадью – сожителя; если же знаниями-навыками (орудиями труда), то – сотрудника. Правда, младшего. Потому что есть такая штука как опыт (из объявлений: не менее одного года, двух, трёх) – индивидуальная, твоя: опыт нельзя одолжить, купить, скопировать, взять… Что? Опытом делятся? Да ну… Типа послушал баек начальника и сам стал начальником? Херня! Это как «учиться на чужих ошибках» – отмазка для тех, кому лень жопу от дивана оторвать… Поваляюсь, посмотрю по телеку, кто и как тупит. Поучусь.

Если было нечем заняться, Ждан с Чижовым проводили тест-драйвы: сравнивали, какая из машинок меньше шумит при отжиме (болты при этом не выкручивали); проверяли, на самом ли деле полки с пометкой «safety glass» не бьются, как утверждал Халин (оказалось, что бьются – причём не трескаются, а рассыпаются в мелкую крошку); тестировали сумки-холодильники, диспенсеры, вытяжки, нагреватели.

«Всё технику насилуете?» – спрашивал Олейников, если вдруг оказывался рядом. «Да, Саша, – отвечал Чижов. – А ты вот знаешь, например, запищит ли этот самсунг, когда кончится стирка?» Или: «Да, Саша. А ты знаешь, для чего в бразильских вирпулах эта хреновина?» Или просто: «Да» – и поворачивался обратно к холодильнику, стиралке, печке: «Давай, Игорян, запускай!»

Во время одного из таких тест-драйвов (мучали сушилку горенье) к Игорю и Косте подошёл охранник. Охрана, бывало сбегала с боевых постов, когда в магазине (точнее – на вверенной территории) не было посетителей. Глазели на витрины, спрашивали у продавцов что-нибудь по технике. Чаще всего собирались у колбы поиграться новыми мобильниками.

– Вижу, пацарики, по ходу, вы нормально в этом шурупите, – сказал охранник. Он упёрся одной рукой в бок, вторую – поставил на стиралку; будто хозяин, вызвавший мастеров и решивший посмотреть, что да как – получается, не получается.

Голосом, манерами, словечками секьюрити был похож на того доставщика, что носил чёрную бейсболку найк. «Если не родственники, – подумал Игорь, – значит с одного района». И сразу представил «пацарика», подходящего вечером к замечтавшемуся посетителю: «Слыш, олень! Всё, баста. Закрывается, по ходу, лавочка. Почесал отсюдава, хэ-рэ дуплиться».

Игорю стоило больших трудов не рассмеяться («Вот ты дурносмех», – говорил отец ему в детстве) – пришлось даже присесть, затянуть шнурки на туфлях, лишь бы отвлечься. Благо помогло – Ждан проглотил слюну, и словно какой-то эко-вэлв перекрыл смеху путь наружу.

– А чё? – охранник почесал подбородок о ворот рубашки. – Это ж зашибись, когда так.

– Зашибись, – подтвердил Чижов.

Нейтральная рабочая интонация, привычная улыбка – но блеск в глазах всё-таки проскочил. Игорь был уверен, стоит им с Костей переглянуться, сказать друг другу: «Ну шо, пацарик, пошурупили?» – и они будут хохотать до самого закрытия.

– Я чё хотел узнать, – продолжил охранник. – У меня стиралка дома. Как вот эта. Или эта. Год назад покупали. И короче, ща чёта случилось. Включаешь, она гудит себе, но нифига не стирает. И бельё внутри не бултыхается.