Читать книгу Грани лучшего мира. Том 2. Ветры перемен - Антон Юрьевич Ханыгин - Страница 1

Грани лучшего мира

Том II

Ветры перемен

Глава 1

Для моряка одиночество – чувство привычное и даже приятное. Нет, на корабле всегда найдутся верные товарищи, которые и помочь готовы, и поговорить, и выпить за компанию, если капитан позволит. Но заселенную людьми деревянную посудину окружало одно лишь открытое море, подпирающее лазурный небосвод. Вот о каком одиночестве рассказывали бывалые моряки каждому юнге – всеобъемлющем, пустом, безнадежном, но таком прекрасном и свежем, что оказавшись в нем единожды, человек навсегда оставит свое сердце в шумном морском плену.

Капитан «Отважной куртизанки» Кристоф Тридий угодил в эту ловушку почти четырнадцать лет назад, когда совсем еще юным солдатом на службе фасилийского короля Кассия отправился по воде к берегам Алокрии во время очередной попытки завоевать соседнюю страну. Поход окончился для флота Фасилии плачевно – сперва он с огромными потерями преодолел барьер рифов, а потом был окончательно уничтожен восходящей звездой алокрийского мореходства Миреем Силом. Кристофу посчастливилось уцелеть и вернуться домой, но с тех пор безграничные водные просторы манили его, снились по ночам, виделись в болоте рутины. Он обрел мечту, несмотря на едкий осадок поражения.

Фасилийцы боялись моря. Отчаянная попытка Кассия была обречена на сокрушительный провал. Но некоторые юноши все же загорелись желанием вновь ощутить объятья соленого ветра, наполняющего паруса, палящее солнце над головой и синюю пустоту вокруг. Однако Фасилия навсегда забросила попытки создать сильный флот и все свои усилия направила на становление страны как великой сухопутной державы. Молодые люди, грезящие морем, были вынуждены отказаться от мечты. Но только не Кристоф Тридий.

Неся службу простым городским стражником, он однажды во время патруля встретил своего старого товарища Демида Павия и тут же предложил ему стать моряками, отправившись в Алокрию, которая на их глазах доказала свое военно-морское превосходство. Демид в шутку согласился, но очнулся только тогда, когда они уже пересекли городскую черту. Полдороги до алокрийской границы он пытался переубедить Кристофа, а потом просто не смог бросить друга на его пути к мечте.

В Алокрии им пришлось тяжело – трудный переход через Силофские горы, отсутствие денег, незнание языка, статус чужаков и потенциальных врагов. Изъясняться приходилось скромным набором фраз, которые они выучили в свое время для допросов пленных алокрийцев. В одном из илийских городов на них обратила внимание местная стража, их обвинили в шпионаже, но, к счастью, не казнили, а отправили в Донкар для дальнейшего разбирательства. Все-таки поимка фасилийских шпионов почти в сердце страны – дело достаточно громкое.

После того как двое фасилийцев вдоволь помыкались по тюрьмам и камерам допросов, об их странном желании стать алокрийскими моряками услышал сам адмирал Мирей Сил. «А что, это было бы забавно, – посмеялся будущий комит колоний. – Я поговорю с королем на их счет. Хочется посмотреть, что из этого выйдет!»

И вот капитан Кристоф Тридий и его помощник Демид Павий уже два года командовали небольшим патрульным судном со звучным названием «Отважная куртизанка», куда после нескольких лет отличной службы их назначил лично Мирей. Наверное, он это сделал ради очередного каламбура – название корабля как бы намекало на поступок двух сумасшедших фасилийцев, спонтанно сбежавших из дома и, грубо говоря, предавших родину из-за мечты. Кристоф же себя предателем не считал и с благодарностью принял командование…

– На горизонте какой-то корабль, – доложил капитану Демид, вырвав того из цепких лап воспоминаний. – Дрейфует на рифовый пояс. Приказы?

– Кажется, в этом месте сейчас никого не должно быть, – задумчиво ответил Кристоф, сверяясь со свитком узаконенных маршрутов морских грузоперевозок и расписанием торговых судов. – Опознавательные знаки?

– Не видно.

– Может, штурвал сломался. Отстали от какой-нибудь флотилии, – предположил капитан. – В любом случае надо им помочь, могут ведь о рифы разбиться.

– Да уж, – Демид нервно сглотнул, вспомнив, как почти четырнадцать лет назад пережил подобное кораблекрушение, чудом оставшись в живых. – Я передам приказ команде.

«Отважная куртизанка» – небольшой, но очень быстрый патрульный корабль, поэтому и экипаж у нее был невелик. Когда Кристоф стал ее капитаном, он столкнулся с непредвиденной сложностью – мало кто из алокрийских моряков хотел выходить в море под началом фасилийца. Пришлось набирать в команду всевозможные отбросы общества и людей, которые отчаялись настолько, что были готовы плыть куда угодно и с кем угодно, лишь бы давали скудный паек и немного монет, которые за две ночи в порту превращались в продажную любовь и дешевое пойло. Бывшие пираты, илийские преступники, нищие марийцы и даже несколько аборигенов Дикарских островов и выходцев из Кажира. Комит колоний был сильно удивлен, увидев набранный Кристофом Тридием экипаж, но затем махнул рукой и подписал указ, одобряющий новую команду «Отважной куртизанки», сказав при этом: «Главное, чтобы этот сброд слушался своего капитана, а капитан оставался верен алокрийскому флоту».

Так оно и вышло. Разношерстная компания быстро превратилась в единый коллектив, объединенный всего одним, но железным обстоятельством – страна, под флагом которой они ходили в море, их отвергла, но бескрайние соленые просторы стали для них новой родиной, кормилицей и смыслом жизни.

– Кристоф-капа, – обратился к капитану проходящий мимо чернокожий моряк. – Может с той корабль случись тот беда, как у мы?

Кажирец Бадухмад Гамалаббаз ужасно коверкал алокрийский язык, хотя в Алокрии прожил гораздо дольше Кристофа или Демида, которые говорили на нем уже почти без акцента. Наверное, дело в том, что большую часть того времени он провел в тюрьме, куда угодил за бандитский налет, а в мрачных застенках беседовать особо не с кем. Во время какого-то крупного праздника его забрали из камеры, чтобы он сыграл массовку в театральной постановке, где требовались чернокожие актеры. После спектакля о нем забыли, и так Бадухмад оказался на свободе. В тюрьму возвращаться не хотелось, и некоторое время он честно побирался в портовом районе Нового Крустока, пока не наткнулся на Кристофа, собиравшего в тот момент команду. Под парусом кажирец ходить не умел, зато был сильным, выносливым и неплохо обращался с оружием, что могло бы пригодиться во время патрулей. Из него получился хороший матрос, хотя бандитское прошлое и буйный южный характер периодически напоминали о себе.

– Беда, говоришь… – задумчиво произнес капитан. – А ведь если они шли по параллелям севернее нас в тот момент, когда подул горячий ветер со стороны сияния на побережье Евы, то сейчас они должны были оказаться примерно в том месте, где и находятся…

– Кристоф-капа, может, это не стоит оно? – Бадухмад многозначительно кивнул в сторону дрейфующего корабля на горизонте. – Плохой болезнь зараза может, всем плохой станем. Не хочу, чтобы другой раз случись тот беда опять…

Два дня назад Демид ворвался в каюту капитана и сбивчиво доложил о каком-то странном сиянии, которое внезапно появилось на обрывистом побережье Евы. Когда Кристоф поднялся на мостик, оно уже разгоралось с невероятной силой и периодически вспыхивало, испуская во все стороны волны золотистого света. Спустя некоторое время подул сильный горячий ветер со стороны побережья, что было крайне нетипично для этого места. Капитан приказал развернуть корабль, и им все-таки удалось сбежать от загадочного потока воздуха, который мог сбить их с маршрута или даже выбросить на рифовый пояс, если бы стал сильнее. Когда ветер стих, сияние не исчезло, но казалось, что все самое страшное уже позади. Демид настаивал на возврате в порт, чтобы доложить Комитету о произошедшем, но Кристоф рассудил, что раз предположительный источник загадочного явления находился на побережье, то патруля Южного моря это никак не должно касаться. Не хотелось возвращаться в душный порт, когда только почувствовал соленую свободу. Тем более, ничего страшного же не случилось.

Однако в последнем капитан ошибся. Уже к вееру того дня несколько моряков «Отважной куртизанки» слегли с непонятной болезнью, симптомы которой были никому не известны. Их рвало кровью, тела неестественно раздулись, они лихорадочно дрожали, обливались потом и бредили, сбивчиво рассказывая о каком-то сражении. Причем все говорили об одном и том же.

До утра следующего дня не дожила половина заболевших. Согласно морским порядкам их похоронили, выбросив за борт корабля. Но мертвые тела тяжело упали на воду, словно на твердую поверхность, а волны переворачивали их и толкали. Экипаж «Отважной куртизанки» провожал безвольно перекатывающихся по морю товарищей беспокойными и недоумевающими взглядами, но никто не рискнул сделать какое-либо предположение насчет странного явления. Остальные пораженные болезнью матросы неожиданно пришли в себя и были вполне здоровы, но они никак не могли вспомнить то, о чем все вместе рассказывали в загадочном бреду. А вид неугасающего сияния на побережье Евы вызывал у них необъяснимый страх.

– Кристоф-капа, – грубый голос Бадухмада рассек нить воспоминаний капитана. – Болезнь. Может, плывем обратно от беда?

«Слишком уж я задумчивый стал в последнее время, – разозлился на себя Кристоф. – Впрочем, как тут не стать…»

– Нет, – коротко ответил он, вглядываясь в приближающийся силуэт дрейфующего корабля. – Судя по всему, они были ближе к сиянию, когда их настиг тот ветер. Значит, и болезнь у них могла проявиться сильнее, из-за чего они потеряли управление и теперь обречены на кораблекрушение. Наверное. Если эти вещи вообще взаимосвязаны…

«И как я буду писать отчет?», – печально подумал Тридий, раз за разом воссоздавая в голове цепочку событий, которые не поддавались логике, но, похоже, действительно имели место быть.

– Кристоф, а чернокожий засранец в чем-то прав, – заметил вернувшийся Демид.

Не слишком вежливо потеснив капитана, он занял свое любимое место за штурвалом. Хоть Павий и был подчиненным Кристофа, в первую очередь они оставались друзьями и, если уж на то пошло, соучастниками в измене родине.

– Когда-нибудь я буду отгрызать твой уши, – в шутку огрызнулся Бадухмад, сверкнув белоснежными рядами острых зубов. – Мы в папа Кажир любил нежный мясо фасилийский собачонок.

– Хватит, – капитан оборвал привычную на борту «Отважной куртизанки» перепалку. – Мы в любом случае должны разобраться в их проблеме и по возможности помочь. Кстати, не думаю, что болезнь заразна, ведь кроме тех, кто изначально заболел, она ни на кого не перешла.

Помощник капитана согласно кивнул и начал сосредоточенно подправлять курс, чтобы перехватить дрейфующий корабль. Кажирец только пожал плечами и пошел выполнять свои обязанности. Человеческий механизм «Отважной куртизанки» отлажено заработал, несмотря на несколько отсутствующих деталей, которые вчера были выброшены за борт.

– Это же кагока! – откуда-то сверху прокричал Бадухмад. – В папа Кажир лодка такой обычно!

Кристоф всмотрелся в силуэт корабля. Это действительно была кагока – достаточно вместительное грузовое судно крупнейшего государства на южном континенте.

– Его здесь не должно быть, – заметил Демид.

– Кажирские контрабандисты, – скривился капитан. – Пожалуй, стоило бы позволить им разбиться.

– Меняем курс?

– Да ладно уж, – махнул рукой Кристоф. – Раз уж сошли с маршрута патруля, то доведем дело до конца. Надо разобраться во всем, арестовать их и отбуксировать товар… Ох, угораздило же.

По мере приближения к кагоке стало понятно, почему она дрейфовала, отдавшись воле ветров и течения. На палубе не обнаружилось ни единого матроса, на штурвале зачем-то висела тряпка, и вообще что-то в этом корабле было не так.

– Очертания… странные, – прищурился Демид.

– Да, – у Кристофа все поплыло перед глазами, когда он попытался внимательнее вглядеться в упорно ускользающую из внимания корму. – Паруса и канаты тоже. Дует ветер, а они не шелохнутся. Надо сказать ребятам, чтобы были начеку…

Пожеванные ржавчиной и солью крючья впились в борт кагоки, и два десятка сильных мужских рук напряженно заработали, притягивая корабли друг к другу крепкими кантами. Пузатые деревянные конструкции с жалобным скрипом столкнулись, и переброшенный с «Отважной куртизанки» мостик поднял в воздух небольшое облако пыли.

На палубе кагоки так никого и не появилось.

– Бадухмад, прокричи им, что они арестованы алокрийским флотом и должны немедленно выйти без оружия и сдаться, – приказал капитан.

Кажирец хрипло пролаял на своем родном языке слова капитана, но ответом была все та же тишина.

– Ладно, – задумчиво протянул Кристоф. – Пойдем, посмотрим все сами, что ли.

Взяв с собой Демида, Бадухмада и еще троих моряков, которые лучше всех владели оружием, капитан «Отважной куртизанки» взошел на борт кагоки. Остальным было приказано быть наготове и в случае сигнала сразу бросаться на помощь, а так в тесноте кают и грузовых отсеков они только мешаться будут, если начнется потасовка.

Вблизи палуба корабля выглядела еще страннее. Казалось, что по плотно подогнанным доскам ходили волны, но это было незаметно из-за морской качки. Однако если моргнуть или отвести взгляд хоть на мгновение, то шаловливое пространство тут же старалось уловить этот момент и посмеяться над растерянными людьми, сократив длину досок, сделав капитанский мостик пониже или шире, изогнув мачту то вправо, то влево. Канаты и паруса замерли, словно для них не существовало ни ветра, ни самого времени. Бадухмад осторожно постучал саблей по ткани, но на ней не осталось и складки.

– Плохо парус, – заметил кажирец. – Такой ветер плохо надувай, кагока далеко не уплывает.

– Он не всегда таким был, умник, – съязвил Демид. – Помыл бы себе, что ли, мозг с мылом, а то уже совсем он у тебя протух.

– Да я больше чистый, чем ты, белокожий фасилийский девочка!

– Не чистый, просто на твоей черной шкуре не видно прилипшее дерьмо, – зажав нос, возразил помощник капитана. – Зато запах весьма ощутим.

– Это у тебя из рот воняет!

Раздались неуверенные смешки моряков. Очередная перепалка этих двоих немного сняла напряжение и растерянность.

– Хватит, – Кристоф предостерегающе поднял руку. – Надо осмотреться на палубе. Если найдете что-нибудь интересное, то докладывайте незамедлительно.

Интересного нашлось даже слишком много для обычной корабельной палубы. Увы, ситуацию это нисколько не прояснило. Почти сразу были замечены отпечатки пальцев рук и по-моряцки голых ступней, которые как будто растянули и промяли древесину, словно влажную глину. Если постараться, то по ним можно было восстановить передвижение людей по палубе. Ответов так и не появилось, но стало понятно, что большинство кажирских моряков было выброшено за борт неведомой силой, а они сопротивлялись ей и хватались за все подряд, оставляя неестественные вмятины на корпусе корабля, что, по сути, тоже не должно происходить с нормальной древесиной. А кое-где виднелись следы сражения, но неизвестно, произошло оно недавно или это отголоски контрабандистского прошлого кагоки. Царапины, отколотые саблями щепки, треснувшие стропила, копоть от поджога – для ходящих по Южному морю кораблей это не редкость. Но…

– Кажется, здесь кабан клыки о мачту почесал, – неуверенно заметил Демид. – Или медведь когтями ее располосовал. Зачем-то. И там. И вот там…

Действительно, на высушенных солнцем досках остались ужасающие отметины когтистых лап каких-то огромных животных, а мачта была… пожевана?

– Может, они перевозили экзотических хищников, и те вырвались на свободу, – предположил Кристоф. – Впрочем, это не объясняет остальных странностей.

На палубе также были обнаружены непонятные клочки ткани или свалявшихся волос, которые были слишком длинны как для человека, так и для животного. Остатки неизвестной материи валялись в застывшей жиже, не напоминающей ничего, что могло бы пригодиться на корабле. На ее поверхности проступали какие-то очертания, отдаленно напоминающие человеческие лица, и по пугающему совпадению их обрамляли слипшиеся локоны странных волос-ниток.

Отложив поиск ответов на потом, Кристоф Тридий подозвал своих людей, и они все вместе двинулись на капитанский мостик. Открывшийся их глазам вид пошатнул душевное равновесие даже самых бывалых моряков. То, что капитан «Отважной куртизанки» принял за наброшенную тряпку, на самом деле оказалось слившимся со штурвалом человеком. Непонятно, где заканчивалось одеревеневшее человеческое тело, и где начиналась рулевая конструкция кагоки. В смятом и смазанном лице угадывался только рот, разинутый в безмолвном вопле ужаса.

– Экзотические хищники?.. – растерянно спросил побледневший Демид.

– Да нет, – пробормотал в ответ Кристоф, разглядывая соединенного со штурвалом человека. – Это какая-то скульптура? Гамалаббаз, ты на родине такие видел?

Бадухмад обошел вечного рулевого и осторожно постучал саблей по руке, с трудом угадывающейся в поплывшей фигуре. Раздался отзвук как при ударе по дереву, и, хмыкнув, кажирец без особого почтения к мертвецу ткнул его острием в спину. Из-под рассеченной ткани остатков одежды потекла кровь.

– Не видел такой до сейчас, Кристоф-капа, – пожал плечами невозмутимый чернокожий матрос. – В папа Кажир такой нет. И гляжу – кровь полил, а скульптура так не умеют.

– Капитан, посмотрите сюда!

Обернувшись на голос, Кристоф приблизился к подозвавшему его моряку. Парень с выдубленной солеными ветрами кожей стоял и дрожащей рукой указывал на деревянный настил, где виднелось какое-то темное пятно.

Пятном оказалось не что иное, как тень, если это можно было так назвать. От двух маслянистых следов босых ног тянулся распластанный силуэт человека, причем можно было разглядеть мельчайшие детали одежды и внешности, словно некий искусный художник решил запечатлеть на досках его изображение, используя только серые и черные тона. Единственный изъян, который допустил этот невероятный мастер – картина получилась слишком сильно растянутой в длину. Однако для всех был очевиден тот факт, что никакого художника на кагоке отродясь не было.

– Если корабль шел на восток, – задумчиво пробормотал Кристоф. – То эта тень упала на юг. Неужели во всем действительно виновато то сияние с берегов Евы?

– И с нами могло бы случиться то же самое, если бы мы не вышли из потока северного ветра? – дрожащим голосом спросил Демид.

Павий всегда был немного трусоват, однако из-за осознания собственной трусости он наоборот бросался навстречу страхам наперекор своей натуре. Такой вот храбрый трус.

– Скорее всего, да, – неуверенно согласился капитан. – Помните странное поведение тел наших павших товарищей на воде? Так ведь не бывает. Как и всего этого.

От увиденных на кагоке вещей и игры пространства начала болеть голова. Матросы впервые за многие годы вспомнили симптомы морской болезни, но пока еще держались, не показывая свою слабину перед капитаном Тридием. Впрочем, и сам фасилиец с трудом фокусировал взгляд, который упрямо блуждал по сторонам, поддавшись головокружению. Осознание неправильности происходящего давило на психику, вопросы накапливались, но не было даже намека хотя бы на один правильный ответ. Хотелось сбежать с кажирского корабля и уплыть куда-нибудь подальше от него, но отступить сейчас – значит мучиться неизвестностью до конца жизни.

– Надо обыскать каюты, – решил Кристоф. – Вдруг кто-то все же выжил.

– Если ты в это действительно веришь, то просто еще раз взгляни на палубу, – возразил Демид. – Надо уходить отсюда, мы увидели достаточно.

– Мы обыщем каюты, – повторил капитан, четко выговаривая каждое слово. – Как я буду объяснять Мирею, что мы обнаружили пустой корабль, испугались и сбежали, так ничего о нем и не узнав?

– Может, давай забывай все, Кристоф-капа? – встрял Бадухмад. – Садимся в наш лодка и уплываем далеко обратно, а Мирей-комит скажи, что не был никакой корабль, не видел никакой. Хорошо же?

Остальные трое моряков немного помялись и вроде как поддержали предложение кажирца, пробормотав что-то невнятное.

– Мы обыщем каюты и трюм, – резко ответил Кристоф и, подозрительно прищурившись, взглянул на чернокожего моряка. – А на тебя это совсем не похоже, Гамалаббаз. Неужели ты решил упустить возможность поживиться контрабандой?

– Пфф, – фыркнув, отмахнулся Бадухмад. – Я знает, что в папа Кажир богатый только богатый люди. Бедный люди там очень бедный, а такой лодка ходит только бедный. В такой кагока мы найдет только очень мало. Уплываем далеко надо.

– Так, приказы не обсуждать! – прикрикнул капитан. – За мной.

Кажирец пожал плечами и зашагал за Кристофом, направившимся к двери, истерзанной когтями неизвестного животного. Демид и остальные моряки опасливо поплелись следом. В конце концов, пока что с ними ничего плохого не произошло.

За дверью их поджидал короткий коридор, усеянный по обеим сторонам проемами в отдельные каюты, которых было не так много, видимо, только для капитана кагоки и его приближенных. Но, шагнув в недлинный проход, моряки «Отважной куртизанки» вновь угодили в ловушку разбушевавшегося пространства. Доски коридора были помяты, по ним медленно ползали едва заметные волны. По мере продвижения по нему он как будто менял углы на вмятины, стягивал одни щели и тут же раскрывал новые, сквозь которые с негромкими щелчками выскакивали покрытие пола и обшивка стен, чтобы занять свое место во вновь освободившейся нише. Изгибы сменяли друг друга, неестественно заворачивались внутрь себя, их природа была какой-то неправильной. Все вокруг словно насмехалось над Кристофом и его людьми. Перед их глазами все плыло, взгляд просто не мог ни за что зацепиться, внимание рассеивалось, а непонимание копилось в голове, заставляя слабый человеческий череп трещать по швам.

Один моряк оглянулся и не смог сдержать леденящий душу крик ужаса. Все остальные тоже обернулись и, почувствовав, как холодный пот выступил на спине, увидели, что коридор, по которому они сделали всего несколько шагов, оказался в разы длиннее и заворачивался уродливой спиралью. Дверной проем теперь висел где-то под потолком, который хоть и был достаточно низким, но почему-то казался недосягаемым. Приходилось задирать голову, чтобы увидеть небольшое светлое пятнышко неба, любопытно заглядывающего в проход.

Вопящий моряк никак не реагировал на слова капитана и отрезвляющие пощечины товарищей, которым пришлось приложить все свои силы, чтобы сдержать его истерию. Он упал на волнистый пол, бился в судорогах, разбрызгивал слюну, бешено вращал вытаращенными глазами и мычал что-то бессвязное в перерывах между хриплыми криками.

– Надо убивай, – предложил Бадухмад. – Ему совсем плохой.

– Сперва попробуй оглушить его, – приказал Кристоф.

Кажирец ослабил захват, чтобы было сподручнее нанести удар тяжелым эфесом сабли по затылку спятившего товарища. Но тот, почуяв свободу, стал как будто в разы сильнее, одним рывком вскочил на ноги, откинув в сторону двух державших его матросов, и побежал к выходу из коридора. Он резво бежал по спирали, перепрыгивая с пола на стены, со стен на потолок и потом снова на пол. Но ему не удалось приблизиться к заветной двери и на шаг, хотя его капитан и четверо товарищей, замершие на одном месте, все удалялись и удалялись. Не выдержав такого насилия над своим пошатнувшимся рассудком, моряк заскочил в первую попавшуюся каюту и задернул за собой штору, стараясь хоть как-то оградиться от кошмарного коридора.

Кристоф, Демид, Бадухмад и двое других моряков старались лишний раз не шевелиться, увидев, к чему может привести всего один необдуманный поступок. Впрочем, думать о происходящем они тоже старались как можно меньше, так ведь и с ума сойти можно, в чем они тоже уже наглядно убедились.

– Надо было вас послушать, – извиняющимся тоном пробормотал побледневший Кристоф. – Ну, пошли обратно?..

Они осторожно зашаги назад по коридору, и желанный выход, кажется, начал им поддаваться, неохотно приближаясь к дезориентированной пятерке. Капитан шел впереди, поэтому он первый добрался до шторы каюты, в которой спрятался от своих страхов его подчиненный. Нельзя его здесь оставлять.

Осторожно откинув ткань в сторону, Кристоф заглянул внутрь, и тут же его взгляд наткнулся на полуистлевший труп, облаченный в лохмотья, которые некогда были одеждой того моряка с «Отважной куртизанки». Внутри каюты царил беспорядок, словно кто-то старательно искал какой-то необходимый ему предмет, узкое окно-бойница напоминало птичье гнездо из щепок, углы и стены покрывали глубокие царапины, доски обшивки были расшатаны, но все еще крепко держались на своих местах.

– Ой, какой старый мертвый, – из-за плеча капитана выглянул Бадухмад. – Он старался искать выход с этой палка?

Действительно, в руке трупа была зажата какая-то кочерга. Наверное, именно ее искал попавший в ловушку матрос, когда сабля пришла в негодность. Она, кстати, лежала рядом – безнадежно погнутая, затупленная и покрытая многолетней ржавчиной.

– Так ведь не бывает, – еле выговорил Кристоф. – Он ведь скрылся из виду всего на пару минут. А тут как будто десяток лет прошел…

– Это наш? – изумился кажирец и внимательнее присмотрелся к останкам. – Ага, тряпка похожий. Но мы ему больше не помогай, пора ходить дальше.

Невозмутимости чернокожего матроса можно было только позавидовать. Да и остальные моряки отнеслись к гибели товарища достаточно равнодушно – за последнее время им довелось увидеть столько странных вещей, что, кажется, они навсегда забыли, что такое удивление.

– Да, – согласился капитан. – Идем дальше.

По мере неторопливого продвижения к выходу Кристоф заглядывал в другие каюты, и везде ему открывались ужасные картины, преисполненные отчаянием, страхом и безумием. За приоткрытыми и разодранными в клочья шторами покачивались самоубийцы-висельники, отбрасывая на пол тусклую тень парящего человека. Один кажирский моряк навсегда застыл, воткнувшись разбитой головой в стену, и его поза красноречиво рассказывала о том, как он в исступлении бился о доски, пока череп, треснув, не поддался его стараниям. В иных каютах можно было найти людей, которые некогда убивали друг друга с садистскими улыбками на одинаковых восковых лицах. Аккуратно отрезанные и полуобглоданные конечности говорили о чудовищных актах каннибализма.

– Если кушал друг, то голодный был, может, – то ли пошутил, то ли высказал серьезное предположение Бадухмад. – Разное случается иногда.

Его высказывание осталось без комментариев товарищей, которые пытались избавиться от подступившего к горлу комка. Выход из неестественно длинного и искаженного коридора становился только желаннее, ни о чем другом думать они уже не могли.

Некоторым смертям так и не нашлось объяснение – кажирцы неподвижно стояли посреди кают, лежали в гамаках, сидели, замерев в процессе каких-то своих дел. Но если хотя бы на мгновение отвести взгляд или просто моргнуть, то они тут же незаметно меняли позы, оказывались в другом месте и даже исчезали. Ни заходить за шторы, ни спрашивать что-либо у пугающих изваяний никому не хотелось. Уже стало понятно, что это бессмысленно и опасно.

– Он не приближается, – дрожащим голосом произнес Демид, неотрывно глядя на заветный дверной проем.

До выхода оставалось какие-то три-четыре шага, но, как бы осторожно ни ступали на дощатый пол моряки «Отважной куртизанки», они никак не могли добраться до него.

– Идите медленнее, – приказал капитан.

Его люди были уже на пределе, включая всегда невозмутимого Бадухмада Гамалаббаза. Блестящая черная кожа кажирца приобрела странный сероватый оттенок, когда он наконец почувствовал, что находится в смертельной ловушке. К счастью, расстояние до выхода начало неохотно сокращаться, но вскоре снова застыло.

– Еще медленнее!

Они едва переставляли ноги, холодный пот струился по жилистым телам, в ушах стоял шум крови, которую на предельных скоростях надрывно перекачивали сердца, раскаленные страхом перед неизбежностью и иссушающей душу жаждой оказаться под открытым небом. Еще немного – и можно будет дотянуться до двери.

– Медленнее!

Один из матросов не выдержал и с рыком прыгнул вперед, решив одним рывком оказаться на свободе. Кристоф и остальные его спутники не смогли понять, что произошло в следующий момент. Как будто воздух перед прыгнувшим матросом уплотнился, поймал его и швырнул в дальний конец коридора. Несчастный размахивал руками и кричал во время своего длительного падения. Как это ни странно, но падал он именно в горизонтальной плоскости, пролетая по кривой спирали растягивающегося коридора. Моряк с глухим шлепком и коротким треском упал на стену, брызнув во все стороны мутной жижей из разбитой головы. По грубым доскам неспешно расползлась лужа крови, но на пол не стекла ни одна капля.

– Медленнее, – машинально повторил Кристоф. – Медленнее…

Осипший голос капитана немного привел в чувство застывших подчиненных, они наконец оторвали взгляды от расплющенного трупа товарища на стене, до которой на самом деле было не так далеко, хотя летел он очень долго. Просто тогда коридор был другим.

– Да куда еще медленней, – застонал Демид, вцепившись в плечо капитана. – Мы и так едва шевелимся, стараемся не дышать, а до двери как было два шага, так и осталось!

– Значит, будем стоять в направлении выхода! – прикрикнул Кристоф.

Только он сказал это, как пространство перед ними лопнуло, и всех оставшихся в живых матросов неведомой силой вышвырнуло наружу. Свежий солоноватый воздух обжигал легкие, лазурное небо резало глаза, и только сейчас спасшиеся осознали, что в коридоре они совершенно не слышали шума моря и вообще каких бы то ни было звуков извне.

– Капитан?

Изумленный голос принадлежал моряку с «Отважной куртизанки», который навис над распластанным на палубе кагоки Кристофом и обеспокоенно смотрел на него.

– Я, – со стоном выдохнул фасилиец, поднимаясь на ноги. – В чем дело?

Растерянный парень помялся и как-то неуверенно заметил:

– Вы вышли из коридора, ведущего к каютам кажирцев…

– И? – нахмурился капитан.

Моряк растерялся еще сильнее, начал оглядываться на своих товарищей, но те только пожимали плечами и отводили взгляды, предоставляя все объяснения ему.

– Вы отсутствовали слишком долго, и мы начали звать вас. Нам никто не отвечал, тогда мы решили отыскать вас сами.

– То есть нарушили приказ, – строго прервал его Кристоф. – Вам было велено оставаться на «Куртизанке».

– Все было слишком странно…

– Не то слово, – пробормотал капитан. – Ладно, дальше что?

– Мы проверили каюты кагоки, обошли палубу, мостик, заглянули в трюм, но вас не нашли, – с нервным смешком ответил моряк.

На его лице промелькнуло сомнение в собственных словах. Он снова посмотрел на остальных членов экипажа «Отважной куртизанки», и те согласно закивали, подтверждая странный рассказ.

– Вы прошли по коридору, заглядывая в каюты? – уточнил Кристоф.

– Да.

– И что вы там увидели?

– Ничего. И никого. Пусто, – парень нервно почесал заросшие щетиной щеки. – А где еще двое? Вы вроде пятерых с собой брали.

Капитан обернулся и посмотрел на зияющий дверной проем. Обычный проход, за которым виднелся такой же обычный коридор. Даже можно предположить, что это было какое-то наваждение, и произошедшее не имело никакого отношения к действительности. Но куда в таком случае пропали два моряка?

По спине Кристофа пробежал холодок. Где же они побывали?

– Посмотри на палубу кагоки, – капитана «Отважной куртизанки» посетила смутная догадка. – Что ты видишь?

– Да ничего особенного, палуба как палуба… – его подчиненный внимательно осматривал все вокруг, а потом внезапно вскрикнул и побледнел. – Капитан, она шевелится!

– Лучше не обращай внимания и забудь, – пробормотал Кристоф.

«Значит, не каждый может увидеть это самостоятельно, а только если ткнуть носом, – подумал он, размышляя над новым обстоятельством. – И что это нам дает? Да ничего».

– Кстати, где Демид и остальные, кто со мной был? – капитан только сейчас заметил пропажу спутников.

– А, это пока вы были без сознания, мы отнесли их на «Куртизанку».

«Значит, отключился». Он действительно едва держался на ногах, голова кружилась, и к горлу подступала желчь.

– Ты сказал, вы заглянули в трюм? – вспомнил Кристоф.

– Да, – молодой моряк в очередной раз изменился в лице. – Там это… как бы рабы. По виду – аборигены Дикарских островов. Вот только, они мертвы и немного… слиплись.

– Слиплись?

– Ну, да, – смутился парень. – Как бы прилипли друг к другу и даже… перемешались, что ли. Хотите взглянуть?

Рабы с Дикарских островов – серьезная статья доходов Кажира, за которым закрепилась слава столицы мировой работорговли. Одно время Алокрия поставляла туда дикарей из своих колоний, но благодаря деятельности гуманистов и Церкви Света торговля несчастными аборигенами была прекращена, а колониальные власти предпочли с ними вообще больше не пересекаться или хотя бы жить мирно. Тогда кажирцы начали самостоятельно организовывать налеты на острова, условно не принадлежащие никому, и захватывать рабов, которые зачастую умирали во время перевозки в тесных трюмах от удушья, голода и нечеловеческого обращения.

– Нет, примерно понимаю, что ты имеешь в виду, – отказался капитан и, повысив голос, обратился ко всем своим подчиненным, слоняющимся по кагоке. – Возвращаемся на «Куртизанку»! Поторапливайтесь!

Экипаж алокрийского корабля почти сразу же переметнулся на родную палубу. Взглянув на источающий зловоние провал трюма, в котором долгое время томились изуродованные и слепленные в единую гротескную массу трупы дикарей, Кристоф прошел по узкому мостику и с облегчением вздохнул, оказавшись на «Отважной куртизанке».

– Отцепляйте кагоку, – скомандовал он. – Курс на северо-восток, идем к Новому Крустоку.

Пусть кошмарная посудина столкнется с рифами, которые распорют ее вздувшееся деревянное брюхо. Громыхающее море должно похоронить в себе неестественную ошибку реальности, дабы она не омрачала этот мир своим существованием.

Патруль «Отважной куртизанки» не подошел к концу, но она уже возвращалась в порт. Кристофа Тридия ожидают долгие часы мучительных воспоминаний за письменным столом, потому что для этого отчета важна каждая деталь. Собственных догадок у капитана было совсем немного, и они не могли похвастать внятностью и логичностью, но Комитет в любом случае должен узнать о произошедшем со всеми подробностями.

Даже красота моря поблекла под давлением необъяснимого. Этого Кристоф простить не мог, его страх и непонимание подминали любовь к безграничным просторам соленой синевы. Загадочные ветра и золотистое сияние на обрывистом побережье Евы в этом виноваты или нет – неважно. Он сделает все, чтобы вернуться в свою мечту – коварное и искреннее, жесткое и нежное, ненавидящее бурями и любящее теплыми течениями море. Его надо очистить, только так мир Кристофа станет лучше…

Глава 2

Донкар остался живым только в воспоминаниях, но даже они поблекли и покрылись багровой ржавчиной от крови, пролитой на улицах столицы. Кажется, город навсегда укрылся саваном белой ночи, отказываясь показываться солнцу. Вечный траур витал в воздухе, прилипал к лицам тонкой паутиной, лился в легкие горьким вязким медом, опьянял смертепоклонников, толкая их на новые свершения во имя Нгахнаре, смерти воплощенной.

Сложно сказать, сколько времени прошло с начала великой жатвы в столице Алокрии. Сектанты, верные последователи багрово-черного владыки, в едином порыве хлынули на улицы Донкара под руководством своего нового лидера, избранного самим мрачным покровителем. Его метка – иссушенная рука мертвеца, его цель – пожать обильный урожай для владыки, его истина – логичное завершение жизни, единственная правда мира, которую невозможно отрицать и подвергать сомнениям – смерть.

Слуги Нгахнаре омыли мостовые и стены домов кровью, во всеуслышание заявив о начале великой жатвы. Жители Донкара, которые не захотели или не смогли покинуть столицу, пытались выжить в багрово-черном безумии устроенной смертепоклонниками резни, и все время слилось для них в одну сплошную ночь, не желающую выпускать из своих объятий полюбившийся ей город. Он окончательно поменял свой облик, застряв во времени где-то за час до рассвета. Смерть гуляла по темным улицам, а ветер ласкал ее бледное тело под легким белоснежным одеянием. Невеста Нгахнаре прибыла в Донкар на свою мрачную свадьбу.

– А как дышится-то легко! Прямо полной грудью, ух! – взвизгнула от восторга Тормуна Ана, а затем ее посетила очередная сумасшедшая идея, и в глазах смертепоклонницы заплясали разноцветные язычки пламени. – Грудь! Мне нужна большая грудь, чтобы глубже дышать! Смогу надолго задерживать воздух, буду экономить силы на дыхании. Это же сколько труда надо, чтобы постоянно вдыхать и выдыхать, а потом снова вдыхать и выдыхать, еще раз и еще…

Она ненадолго задумалась над своей неожиданной догадкой, открывшей ей новые сложности жизни. Кинжал, который Ана называла принцессой На-Резка, плясал в ее худых руках, оставляя в воздухе за собой шлейф из привязанных к рукояти цветастых ленточек. Легкий шелест ткани и блеск острой стали помогали Тормуне в серьезных размышлениях, если так можно было назвать попытки найти способ избавиться от необходимости дышать воздухом.

Донкар оказался полностью во власти смертепоклонников. Многие горожане сбежали, осознав неизбежность смерти, если они немедленно не сбегут из города через единственные свободные от сектантов северные ворота. Зажиточные купцы, ростовщики, преступники и аристократия не решились покинуть свои особняки и родовые имения, оставив все свое богатство, которое могло сгинуть в багрово-черном приливе. Теперь они мертвы, несмотря на потуги городской стражи, наемных телохранителей и бандитов Синдиката, открыто предложивших городской элите защиту от сектантов за огромные деньги. Но никакие сокровища и объединенные усилия не смогли сдержать натиск последователей Нгахнаре, ведомых Мертвой Рукой. И вот наконец пал последний оплот защитников Донкара – королевский дворец.

Лидер смертепоклонников Ачек По-Тоно шел по заполненным тенями залам, а за ним вприпрыжку следовала Тормуна, задумчиво мурлыча какую-то незамысловатую мелодию. Немного поодаль плелся Ранкир Мит, прихрамывая на одну ногу.

– Придумала! – радостно вскрикнула Ана. – У нас же еще есть пленники, да? Надо найти женщину с огромной грудью, ага. Аккуратно ее отрезать, ага. А затем пришить мне! Ага!

– Это больно, – машинально заметил Ачек, по привычке напряженно всматриваясь в темноту.

– Можно и потерпеть, – отмахнулась сектантка, демонстративно обидевшись, что он отнесся к ее идее без должного восторга. – Вообще, можно пришить Мелкой, например, три груди или четыре…

– Зачем?

Тормуна поперхнулась от возмущения, затопала ногами и, обвинительно указав на Ачека дрожащим пальцем, воскликнула:

– Ты меня совсем не слушаешь! Как мне, по-твоему, служить владыке, если я должна думать о том, что мне надо постоянно вдыхать и выдыхать воздух! Я… да я просто не буду дышать, вот и все! Поберегу силы для единственно истинного в жизни! Не буду дышать, хоть тут свежо и приятно пахнет!

У полубезумной девочки-сектантки были свои представления о свежести воздуха. В действительности, голодный ветер облизывал неровный настил трупов на мостовой, разгоняя тлен по улицам города. Белесый туман разил разложением, спертый воздух с тяжелым запахом крови щекотал ноздри и заставлял легкие конвульсивно содрогаться, тряпье на мертвецах, покрытое мочой, рвотой, слизью и гноем, размокло под моросящими дождями и добавило в новый аромат Донкара специфические тона. Нет, пахло в столице не свежо и уж точно не приятно.

Они вышли на галерею, с которой открывался чудесный вид на Донкар. Точнее, он мог бы быть чудесным, если бы не темно-синяя пелена бесконечной ночи и бледный туман, отблески и завитки которого напоминали о зловонии, царящем в разлагающейся столице.

– Ты узнаешь город, Ранкир? – спросил Ачек, не отрывая взгляда от улиц, где неспешно ползали едва заметные черные точки – сектанты сооружали живые алтари из мертвецов.

– Я не хочу говорить с тобой, – пробормотал убийца.

Очнувшись после того удара Тормуны на крыше одного из домов рядом с верхним кварталом, между Ранкиром Митом и Ачеком По-Тоно состоялся напряженный разговор. Они кардинально не сошлись во мнениях. Бывший наемный убийца Синдиката, ныне живущий одной лишь жаждой отомстить своему боссу, убивал ради денег и приобретения связей в преступных сетях Алокрии, которые могли помочь в достижении заветной мечты – добиться илийского дворянства, попросить руку Тиры На-Мирад у ее отца и законно жить с ней в браке, спокойно и ни от кого не скрываясь. А теперь она мертва. Но Ачек возглавил секту, положившись на какую-то свою истину, и убивал только ради смерти. Тысячи судеб людей оборваны и исковерканы его омертвевшей рукой, он не задумываясь причинял им те же страдания, которые каждое мгновение своего существования испытывал Ранкир. Товарищи по гимназии, встретившись при кошмарных обстоятельствах ночью на крыше, спустя год после выпуска совершенно не узнали друг друга.

«А я бы поболтал».

– Он сказал мне, что ты мертв, Тиуран, – буркнул Мит.

«Ты просто не понял его шутку», – возразил убитый Ранкиром рыжий бард.

– Снова беседуешь с Допом? – поинтересовался Ачек, оторвавшись от созерцания Донкара. – Мало мне было Тормуны, так теперь еще один сумасшедший…

– Что за бред ты несешь? – прорычал убийца. – Просто дай мне то, что я хочу, и оставь меня в покое!

Той ночью они заключили между собой договор. Ранкир рассказал Мертвой Руке о даре Нгахнаре – кровавом безумии, в котором он превращался в черный дым, обретал нечеловеческие возможности и скорость, убивал всех на своем пути, повинуясь законам жатвы багрово-черного владыки. И тогда По-Тоно предложил ему сделку – сила, дарованная смертью воплощенной, в обмен на информацию о местонахождении ячеек Синдиката. Осознав собственную неспособность обнаружить верхушку преступной организации, не говоря уж про самого босса, которого он и видел-то всего раз в жизни, убийца согласился, и в ту же ночь Ачек гениально развернул широкую агентурную сеть из наиболее талантливых сектантов. Недаром он так быстро дослужился в Тайной канцелярии до агента, несмотря на молодость и марийское происхождение. Нельзя сказать, что Ранкиру приносили удовольствие бесконечные смерти вокруг него, но это была единственная возможность отомстить за Тиру, за разрушенный идеальный мир, за лучшее будущее. Или прошлое?..

– Где я? – спросил Мит, очнувшись в постели.

Тиуран Доп пожал плечами и пошел по лестнице, ведущей на потолок. Скинув с себя тину, убийца выбрался из болотной лужи. Мимо него неторопливо проходили смутно знакомые люди, направляясь прямиком в топь. Они тонули в чавкающей жиже и смотрели на Ранкира. На их лицах застыли улыбки.

– Еще рано, спи, – ответил рыжий бард, спускаясь с потолка.

Он нес с собой пустую бутылку медовухи из Спасения. Убийца узнал ее. Шум катящейся по дощатому полу бутылки до сих пор стоял в его ушах, напоминая об ужасных событиях в городке, затерявшемся среди илийских лесов.

– Откуда она у тебя? – спросил Ранкир, с трудом ворочая распухшим языком.

– Что? А, это, – Тиуран нахмурился, копаясь в недавних воспоминаниях. – Нашел. Хорошая бутылка, ровная. Стеклодувы постарались на славу.

– Откуда? – выкрикнул убийца, вскакивая с кровати.

– Наверху нашел, – ответил бард, удивившись реакции друга. – Рядом с трупом Салдая. Ты чего так разволновался?

– Салдая Рика? Который был моим наблюдателем, когда я работал на Синдикат?

Обессилев, Ранкир упал на колени. Болото не упустило такой возможности и жадно проглотило его ноги. Спохватившись, убийца поднялся и перешел на твердый пол комнаты на втором этаже таверны в Спасении, до которой пришлось долго идти по каменным мостовым Донкара. Яркое солнце за это время дошло до зенита, немного повисело в нерешимости и стало клониться к северу, куда его сдувал ветер.

– Южный ветер… – пробормотал Мит, заметив странный закат. – Дорана, ты знаешь что-нибудь про южный ветер?

Дочь Ванара смутилась и отрицательно помотала головой. В руках она несла переломанные ноги Паланы, от которых избавил свою жену любящий сапожник.

– Я тоже ничего не знаю, – сказал убийца и обратил внимание на ее ношу. – Тебе не тяжело? Давай мне три, а ты две оставшиеся понесешь. Раз я твой названный муж, то давай хоть поддержим видимость…

Взяв у сияющей счастьем Дораны три сильных и красивых ноги ее матери, которая до начала гражданской войны была танцовщицей, он побрел дальше.

– Почему ты молчишь? – поинтересовался Ранкир, когда тишина проселочной марийской дороги начала давить ему на голову.

– Просто не могу понять, зачем ты тащишь их с собой, – ответил Тиуран, кивнув в сторону трех весел в руках убийцы.

– Мы поплывем.

– Почему их три?

– Кого?

Доп достал кружку и налил в нее медовуху из пустой бутылки.

– Держи, ты плохо выглядишь, – обеспокоенно произнес бард, поднося ароматный напиток стоящему на коленях Миту.

Болото засосало его уже по пояс. Не помогали даже отполированные сотнями ног крепкие доски таверны в Спасении.

– Название-то какое интересное…

– Я не молчу. Просто не знаю, что еще сказать, – мягко возразила Дорана и смутилась еще сильнее. – Я рада, что ты с нами.

– У тебя доброе сердце, – улыбнулся Ранкир.

– Спасибо…

– И нежное. Теплое, мягкое сердце, – перечислял убийца, аккуратно ощупывая его внутри груди дочери сапожника.

– Так кому третье весло? – не отставал Тиуран, шагающий рядом с другом по каменной мостовой Донкара.

Люди продолжали идти в болото и опускаться на непознанное дно, улыбаясь Миту, а сквозь их сжатые зубы сочилась кровь. Они звали его за собой, и отказаться от безмолвного предложения их застывших лиц было просто невозможно. Это те, кого он убил?

– Подай мне весло, – попросил Ранкир, протягивая единственную свободную руку из зловонной топи. – Вытащи меня отсюда. Она упала.

Наваждение убийцы понемногу рассеивалось. Или наоборот…

– Кто? – небрежно поинтересовался Ачек.

Мертвая Рука вернулся к созерцанию столицы, залитой багрово-черной смертью, вечной ночью и белесым трупным туманом.

– Девчонка, которая повсюду таскается с тобой.

По-Тоно обернулся и увидел Тормуну, лежащую на полу галереи. Он тут же бросился к ней и начал тормошить сектантку, пытаясь привести ее в чувство. Наконец она открыла глаза.

– Ой, как-то не получилось, – пробормотала девочка, не поднимая головы с колен Ачека.

– Не получилось? – переспросил взволнованный По-Тоно. – Что с тобой произошло?

– Ну, я дышать перестала, когда решила экономить силы на вдохах и выдохах, – смущенно ответила Тормуна. – А потом в глазах потемнело, и я подумала, что получилось. А нет, не получилось. Сейчас передохну и еще разик попробую…

– Не смей, идиотка, – прошипел Ачек.

Она удивленно посмотрела на него. Мариец был действительно зол. Ана видела его таким всего один раз, когда старик Мертвый Взор возложил на него обязанность вести последователей Нгахнаре в великой жатве, показав плотную пелену лжи, окутавшую всю его жизнь, и лишив его права выбирать судьбу. Тогда новый лидер сектантов еще не осознал правду смерти, единственно истинной вещи в жизни, и злился на старика, на багрово-черного владыку, на самого себя. Но сейчас его гнев был направлен на Тормуну Ану.

– Я обещал заботиться о тебе, – устало прошептал По-Тоно, пригладив спутанные волосы сектантки облаченной в перчатку омертвевшей рукой.

Она улыбнулась, став серьезней и старше, как всегда, когда на нее накатывает печаль – одно из последних ее настоящих чувств. От реальности Тормуна пряталась в непроницаемый панцирь безумия, выбираясь из него крайне редко. Но рядом с ней Ачек больше всего ценил именно такие моменты, когда она была собой. Мертвая Рука истово верил в правду жизни, открытую владыкой Нгахнаре, но Ана была для него последней отрадой в бесконечном багрово-черном водовороте смертей.

– Старикашка меня не обманул, – ответила Тормуна и прикрыла глаза.

Окончательно очнувшись от очередного кошмара, переплетенного с не менее ужасной реальностью, Ранкир безмолвно наблюдал за нелепой сценой, в которой глупая сектантка чуть не убила себя, решив избавиться от обременяющего дыхания, а лидер секты смертепоклонников обеспокоенно бросился к ней, постарался привести в чувство и теперь сидел, заботливо положив ее голову себе на колени. Абсурд.

«А так ли сильно он изменился?»

– Посмотри на это, – убийца обвел рукой жуткий вид города, открывающийся с галереи королевского дворца, и повернулся к Тиурану. – Сильно ли он изменился? Конечно. Мой старый друг Ачек По-Тоно ни за что бы так не поступил.

«А теперь посмотри на это, – подражая Миту, рыжий бард указал рукой на марийца, заботливо гладящего Тормуну по голове. – Разве чудовище способно с такой нежностью относиться к другому человеку? Ты только глянь, как они мило перешептываются…»

– Она тоже сектантка, – возразил Ранкир. – И к тому же при нашей первой встрече эта сумасшедшая пыталась убить меня. А потом я неоднократно видел, с каким весельем и легкостью она потрошила людей. Она сама чудовище, не говоря уж про того, кто способен относиться к ней с нежностью.

«Ничего ты не понимаешь».

– Не понимаю, согласен. Если и существует такой момент, когда уместно употребить старую поговорку: «Не время для любви», – то это именно он. Все, достаточно…

Прихрамывая, убийца подошел к Ачеку и Тормуне. Он бы с радостью прервал череду ненужных смертей двумя точными ударами кинжала, но лидер сектантов был ему нужен для поиска верхушки Синдиката. Договор все еще в силе.

– Я выполнил свои обязательства, – Ранкир обратился к По-Тоно с нескрываемой неприязнью. – Великая жатва закончена, Донкар ваш. Твоя очередь.

– Великая жатва владыки Нгахнаре не закончится никогда, – возразил Ачек. – Но кое в чем ты прав, мы действительно добились некоторого успеха в нашем следовании единственно истинному в жизни.

– Хватит пичкать меня своей истиной и прочим сектантским бредом, – прорычал убийца. – У нас был договор. Я участвую в жатве, а ты находишь для меня босса Синдиката. Но ты подсунул мне пару его подручных и решил, что я буду вечно прислуживать тебе?

– Ты даже имени этого босса не знаешь и описать нормально не можешь, – пожал плечами Ачек. – Его искали всей Тайной канцелярией долгие годы, а ты хочешь, чтобы я нашел его за пару недель по твоей туманной наводке, полагаясь на полуграмотных сектантов? Тебе придется запастись терпением.

Негромко хрюкнув, Тормуна перевернулась на бок, из-за чего ее голова скатилась с колен марийца и с глухим ударом упала на пол галереи.

– Помолчите уже, – сквозь сон простонала сектантка. – Мешаете же Мелкой… Принцесса На-Резка, иди ко мне под бочок, пока эти мальчишки тебя не украли и не заставили выйти за них замуж… Глупые мальчишки…

Спустя мгновение в темноте королевского дворца раздалось размеренное сопение. Ачек поднялся на ноги и подтолкнул Ранкира к выходу, шепнув: «Не разбуди». Она спала слишком мало для нормального человека, поэтому периодически отключалась в самое неподходящее время в каком-нибудь очень опасном месте. Но в заваленном трупами стражников и чиновников дворце было хотя бы спокойно и тихо.

– Значит, ты не можешь мне помочь? – спросил Ранкир, когда Ачек завел его в один из бесчисленных коридоров резиденции короля.

– Могу, но понадобится время.

– Получается, в Донкаре главаря Синдиката нет, – задумчиво протянул убийца. – И где он может быть?

– У меня есть некоторые догадки, – ответил По-Тоно, ведя за собой Мита по винтовой лестнице наверх. – Но тебе я их не скажу. Бросишься ведь очертя голову, а потом еще и тебя придется искать.

Скрипнула тяжелая дверь, и неожиданно для Ранкира они оказались на крыше дворца. Внезапный порыв ветра пошатнул убийцу, подловив его на неловком хромом шаге, но все обошлось.

Мелкий дождь наконец-то закончился, и накидка из туч разошлась по швам, оголяя ночное небо. В высокой черноте замерли бледные звезды, и их безразличный свет лениво омывал очертания столицы Алокрии, не позволяя ей погрузиться в абсолютный мрак. Люди, которые всю свою жизнь прожили в этом городе, но не видели ничего, кроме стен домов, грязных мостовых и душных рыночных площадей, даже представить не могли, какой великий и прекрасный мир их окружал. Благородные илийские леса, величественные Силофские горы, скалистые берега и обнимающее их прекрасное море, плодородные марийские степи и даже увядающая природа Евы – всего этого не увидеть со дна жизни, названного городской улицей.

Девственный ночной пейзаж портило только омерзительное сияние на юго-востоке, разрывающее темноту своим грязно-золотистым светом. Оно появилось примерно две недели назад, но ни Ранкир, ни Ачек не придавали ему особого значения, будучи одержимыми собственными целями. Первый методично уничтожал все живое в Донкаре согласно заключенному договору и лихорадочно ждал, когда Мертвая Рука подскажет местонахождение босса Синдиката. А второй думал только об истине, которую открыл ему владыка, великой жатве и немного о Тормуне Ане. Все-таки он обещал старику Взору о ней заботиться. На далекое загадочное сияние просто не хватало времени. Хотя благодаря недавно развернутой шпионской сети смертепоклонников, созданной для поиска глав Синдиката, до Ачека стали доходить тревожные известия со всей страны…

– Я хотел поговорить с тобой насчет твоего сообщения от владыки, – заявил По-Тоно. – «Южный ветер веет пустой смертью».

– Нам не о чем разговаривать, больше я ничего не знаю, – отрезал Ранкир, направляясь к выходу с крыши. – Если ты не собираешься каким-то чудом высмотреть отсюда мою цель, то я пошел.

– Куда ты идешь?

В ответ убийца лишь промолчал. Он уже шагнул на винтовую лестницу и, прихрамывая, начал подниматься по ней куда-то вверх, даже не задумавшись о том, что его может поджидать выше крыши.

«Может, вернемся назад?».

– А смысл? – Ранкир поморщился от предложения Тиурана. – От этого маньяка нет никакой пользы. Хватит, пусть играется со своими сектантами, а меня оставит в покое.

«Но мы же друзья, ты забыл?»

– Я дружил с Ачеком По-Тоно, а не с лидером безмозглых смертепоклонников, которые убивают всех на своем пути, вопя что-то про истину, и кромсают трупы, сооружая алтари для своего владыки.

«А чем ты лучше? Скольких людей ты лишил жизни из-за своего эгоистичного желания быть с Тирой? Сколько судеб было сломано из-за твоих ошибок и одержимости? Тебе напомнить, из-за чего разгорелась гражданская война в Алокрии?»

– Она и так шла. А меня использовали вслепую. Я – жертва.

«Ты идиот».

Поднявшись на последнюю ступеньку, Ранкир вышел на небо, нечаянно растоптав несколько попавших под ноги звезд. Где-то внизу он видел стоящего на крыше Ачека и себя, замершего на пороге башенки с винтовой лестницей.

– Я не виноват.

«Ты слеп, если не видишь своей вины».

– Да чего ты добиваешься?! – взорвался Мит. – Что тебе от меня надо?! Мне плохо, Тиуран, мне плохо! Тира мертва, ты это понимаешь?

Рыжий бард кивнул и принялся аккуратно собирать пыль растоптанных звезд, чтобы слепить их заново. Поморщившись от боли в бедре, Ранкир устало сел на небо.

– Он уничтожил мой мир, понимаешь? – пробормотал убийца. – Тот человек в дорогой одежде и с арбалетом на коленях. Из-за него мертва Тира.

«И из-за тебя».

– Да, – согласился Мит. – И из-за меня. Но я могу отомстить. Должен.

«Ты прекрасно понимаешь, что не найдешь босса Синдиката без помощи Ачека».

– Ты прекрасно понимаешь, что не найдешь его без моей помощи, – сам того не зная, повторил слова мертвого товарища Ачек.

Ранкир так и не заступил за порог башенки с лестницей. С трудом переставляя внезапно разболевшуюся ногу, он нехотя подошел к Мертвой Руке, неловко хватаясь за ускользающую нить реальности.

– И о чем ты хотел поговорить? – спросил убийца.

Ачек удовлетворенно кивнул и улыбнулся, не обратив внимания на недовольную физиономию школьного друга.

– Пока мои люди бегали за фантомом босса Синдиката, которого кое-кто не удосужился даже толком описать, им удалось разузнать немало интересных подробностей о ситуации в стране, – начал рассказывать По-Тоно, задумчиво прогуливаясь по скользкой крыше. – Ты в курсе, что гражданская война закончилась?

– Нет.

– Значит, ты не знаешь и о том, каким образом она закончилась?

Скрестив руки на груди, Ранкир исподлобья следил за лидером сектантов и молчал.

– Ладно, – протянул Ачек. – Тогда перейдем ближе к делу. Сошедшиеся в битве армии короля Бахирона и республики смело загадочным южным ветром, который предположительно исходил от золотого сияния где-то на побережье Евы. Выжила приблизительно двухсотая часть. За прошедшие две недели вспышки света повторялись, и от них во все стороны веяли ветра, убивающие людей или превращающие их в монстров…

– Не понимаю… – пробормотал убийца. – Не понимаю, почему меня должно это беспокоить? И вообще, почему те, кто должен искать для меня босса Синдиката, занимаются какой-то ерундой?

– Это куда важнее, – возразил По-Тоно.

– Не для меня. Слова вашего владыки я передал, о большем мы с ним не договаривались, и мне это не интересно.

Лидер сектантов посмотрел на него и почему-то вспомнил то чувство присутствия смерти воплощенной, когда Ранкир обращался в мистический черный дым. Дар Нгахнаре не должен пропасть из-за эгоистичного желания отомстить за смерть возлюбленной, ведь с его помощью последователи багрово-черного владыки смогут добиться невероятных высот в следовании единственно истинному в жизни и пожать богатый урожай.

– А придется заинтересоваться, – резко ответил Ачек. – Ты – неотъемлемая часть великого замысла Нгахнаре. К тому же наш договор все еще в силе. Твоя сила в обмен на информацию о Синдикате.

Хмыкнув, Ранкир посмотрел на юго-восток, где откуда-то с побережья Евы лился мягкий пульсирующий свет, неестественно озаряя ночное небо.

– Ну, и что там с ветром? – со вздохом спросил убийца.

– «Южный ветер веет пустой смертью», – продекламировал По-Тоно. – Я считаю, что Нгахнаре этим недоволен.

– Ага. И что дальше?

– Мы отправимся на юг Евы и уничтожим купол, чем бы он ни был. Ничто не должно искажать единственно истинное в жизни. Урожай, который пожинает южный ветер, владыке не достается, хотя и принадлежит ему по праву смерти воплощенной.

– Погоди, ты сказал: купол? – переспросил Ранкир.

– Сначала ты не даешь мне все рассказать, а потом появляются вопросы? – язвительно заметил лидер сектантов. – Да, купол. Это свечение исходит от какого-то огромного купола. Впрочем, больше мы ничего о нем не знаем.

– Допустим, – убийца задумчиво почесал подбородок. – А почему Нгахнаре сразу не сказал, что и как вы должны сделать, если он такой прозорливый?

– Тебе лучше знать, – пожал плечами Ачек. – Ты ведь с ним разговаривал.

Действительно, разговор с владыкой для обычного смертного мог закончиться лишь сумасшествием или гибелью последнего, но Ранкир оказался на грани жизни и смерти, потеряв важнейшие составляющие собственного существования. Поэтому он смог услышать Нгахнаре и вернуться в реальный мир, обретя новую цель и средство для ее достижения. С помощью дара смерти воплощенной он отомстит Синдикату за разрушенное счастье и смерть Тиры. Правда, за него пришлось заплатить слишком большую цену, и рассудок убийцы все же пошатнулся, окунувшись в багрово-черное безумие…

«Помнишь, что он говорил про хрупкость человеческого разума?», – опрос Тиурана вырвал Ранкира из плена воспоминаний, которые грозились снова отправить его в безвременное путешествие по полям воспаленной фантазии и поврежденного здравомыслия.

– Что?

«Нгахнаре сказал, что его внешность и речь зависят от того, как ты их воспринимаешь. Твой разум как бы защищал тебя от неизвестности, непознаваемой простому человеку. Наверное, он передавал достаточно точные инструкции, но ты смог понять его слова только в таком зашифрованном виде, иначе сошел бы с ума».

– Скорее всего, – согласился Ранкир.

Ачек терпеливо ждал, пока убийца выслушает пустоту перед собой. Лидер сектантов давно уже понял, что его друг сошел с ума. Да и кто смог бы сохранить здравый рассудок после всего того, что произошло с Митом за этот год? Пока Ранкир соглашался и спорил с ночной темнотой, задумчиво хмыкая и задавая уточняющие вопросы, По-Тоно смотрел на распростертый город и пытался представить картину будущего. Не получалось.

– Эй, – окрикнул его Ранкир. – Так что же мы будем делать? Если судить по тому, что ты мне рассказал о куполе и исходящем от него южном ветре, то просто прийти к нему и засыпать его земелькой – не вариант.

– Попробуй для разнообразия думать головой, – Ачек ухмыльнулся. – Кажется, у нас есть один общий знакомый, который кое-что смыслит во всяческих искажениях, изменениях и прочей ерунде на грани понимания.

– Аменир? – удивился убийца. – Он всего лишь ученик реаманта, а от этих фокусников нет никакого толка. Да и не хотелось бы втягивать его ни в твои маниакальные игры со смертью, ни в мою месть.

– Ты прав, на практике реаманты способны только на жалкие трюки, но в теории они знают о реальности намного больше нас, – возразил лидер сектантов. – Если кто и может нам рассказать о природе купола, то только Аменир и его учителя. Они, наверное, сразу взялись за изучение сияния и уже знают достаточно, чтобы помочь нам избавиться от этого оскорбления владыке.

Вздохнув, Ранкир устало махнул рукой.

– Поступай как знаешь. Только не забывай о нашем договоре.

– А это нам по пути, – усмехнулся По-Тоно. – К нашему старому другу мы направимся в Новый Крусток, где разместился Комитет и, соответственно, Академия. Учитывая события последнего года, именно в южной провинции собралась вся оставшаяся элита Алокрии. В Еве сейчас пахнет деньгами и властью, думаю, твой злодей обосновался где-то там.

Черный дым на мгновение взвился в воздух, чтобы затем упасть на крышу, расплескаться толстым узором танцующих на ветру завихрений и с трудом собраться в фигуру убийцы, тело которого мелко дрожало и было готово раствориться в воздухе от кипящей внутри него ярости.

– Так чего же мы ждем? – спросил Ранкир, прикладывая все усилия, чтобы не рухнуть в бездну кровавого исступления.

Дикий оскал острых покрытых слюной зубов блестел в ночи, выделяясь на фоне черной дымки, в которую периодически обращалась кожа убийцы, оголяя мышцы и кости. В глазах Мита плясал черный огонь, способный испугать даже лидера секты смертепоклонников. В священном трепете Ачек попятился назад от нахлынувшего чувства присутствия Нгахнаре. Его тело ласкал сладкий ужас, выманивая из глубин сознания бурлящую кровавым водопадом эйфорию, и он громко засмеялся. Каким же чуждым, неправильным, кошмарным был этот смех, разносившийся по опустевшему городу, больше походившему на труп, в котором как черви копошились сектанты. Ветер издевательски подхватил эхо, и дьявольский хохот еще долго вторил самому себе, раздирая души смертепоклонников страхом, любовью, отвращением и слепой преданностью к багрово-черному владыке. Воплощение смерти возвещало о втором начале великой жатвы, о пришествии истины в обновленный, очищенный, лучший мир.

Продажные чиновники, тупые солдаты, лживые священники, жадные торгаши, беспринципные сутенеры, наркоманы с провонявшими дурманом мозгами, преступники из Синдиката и простые обыватели-паразиты – все они мучительно долго убивали Донкар, тянули из него жилы, издевались над ним, отравляли его своим присутствием. И в то же время, они поддерживали в столице жизнь, но только лишь для того, чтобы как можно дольше пытать ее и бесконечно наслаждаться агонией города, истекающего слезами из пустых глазниц, кровью из незаживающих ран и гноем из лопнувших язв. Но теперь Донкар свободен от страданий, он мертв, его укрыла вечная ночь и мягкий бледный туман разложения.

– Верно, нечего тянуть. Пошли, подберем Тормуну в галерее и отправимся в Новый Крусток, – согласился Ачек и, направляясь к винтовой лестнице, принялся дальше рассуждать вслух: – Всех последователей Нгахнаре надо пока направить куда-нибудь на границу с Евой, нам ни к чему лишнее внимание…

– У вас еще остались донкарские пленники, – напомнил Ранкир, ковыляя за Мертвой Рукой. – Отпустишь их?

– Точно, пленники. Надо с ними что-то делать, – По-Тоно остановился и достал из-за пазухи мелкую монетку. – Впрочем, не мне решать их судьбу. Орел – смерть, решка – жизнь.

Высвободив омертвевшую руку из плена плотной ткани перчатки, Ачек подбросил монету в воздух. Мягкий металлический звон разрезал темный ночной воздух и оборвался в ладони лидера сектантов. Он разжал кулак, демонстрируя ленивым звездам вычеканенный венок из переплетенных лилий, роз и гвоздик – символов трех провинций Алокрии.

– Смерть. Как обычно.

– Кретин, – пробормотал Ранкир. – Ты доверил жизни людей чистой случайности.

– Не случайности. Так решил владыка Нгахнаре, – беспомощно развел руками Ачек, скрываясь за очередным витком винтовой лестницы. – Сейчас мы по-быстрому закончим жатву в Донкаре и отправимся к Амениру.

«Прямо встреча выпускников!», – захохотал Тиуран Доп, обрадованный, что наконец снова увидит всех своих друзей в сборе. Ведь в последний раз они виделись достаточно давно. На его поминках…

Глава 3

Увядающая природа Евы никогда ранее не была так жива. В Новый Крусток хлынул поток беженцев со всей Алокрии, они пытались скрыться от загадочных ветров и искали защиту в последнем оплоте власти в стране. Из Градома поступали противоречивые и обрывочные сведения о состоянии Марии, но было понятно, что республика сейчас не в состоянии бороться с куполом. Первые прибывшие в Еву беженцы немного оживили полузабытую провинцию и даже как-то развеяли затхлый воздух. Обычные люди со своими семьями старались найти спокойный уголок в жестоком мире, который по какой-то причине вдруг решил исковеркать их жизни и окружающую реальность. Но вскоре в Новый Крусток потянулись всевозможные маргиналы, преступники, бездельники и торгаши. Город стал похож на раздутую тушу человеческого общества, в которой уже копошились опарыши.

Городская стража и Тайная канцелярия едва справлялась с постоянными беспорядками на улицах столицы южной алокрийской провинции, прохладные ночи стали опасны, по утрам часто находили покрытые росой тела ограбленных и изнасилованных горожан, а тяжелый и сырой воздух сменился урбанистическим смрадом огромного загона для людей. Ева преобразилась не в лучшую сторону, но зато теперь она очень органично вписывалась в общую картину измазанной в грязи и крови Алокрии, страны, которая была измотана противостоянием Илии и Марии, растоптана гражданской войной, изуродована сияющим куполом и погребена под пылью, принесенной ветрами перемен.

На очередном заседании Комитета царили ставшие привычными пессимизм, нервозность и ощущение безысходности. Из-за катастрофы состав совета был расширен, теперь в него дополнительно входил посыльный Бахирона Наторд, как единственный очевидец событий последнего сражения гражданской войны и первых порывов южного ветра, а также Этикоэл Тон и его ученик Аменир Кар, которых пригласили комиты, признав, что реамантия может ответить на кое-какие вопросы о природе купола и его ветров. Хотя все и продолжали считать реамантов бесполезными фокусниками, благодаря теоретическому знанию своей науки те могли хотя бы попробовать объяснить, что вообще произошло.

– Вы видите, до чего довела ваша авантюра с гражданской войной? – прорычал Мирей Сил, ткнув пальцем в сторону Шеклоза и Касироя. – Только не надо мне говорить, что здесь нет никакой связи!

– Я знаю не больше вашего, – замотал головой комит финансов, поперхнувшись местным кислым вином. – И как мы уже выяснили, здесь никто почти ничего не знает.

– Ложь! – бывший адмирал вскочил на ноги, опрокинув стул, и уставился на главу Тайной канцелярии пристальным взглядом. – Этот хитрец никогда не раскроет свои карты полностью. Его рук дело, иначе и быть не может.

Но Шеклоз Мим молчал, как будто не замечая обвинений, ругани и шума вокруг, и только задумчиво постукивал пальцами по исцарапанной столешнице. Атмосфера в приемном зале дворца наместника Евы царила абсолютно нерабочая. Узлы цивилизованного общества и бывшего миропорядка расплетались один за другим, а поиски решения проблем заводили в тупики, каким бы образом ни пробовали рассуждать комиты последние три недели. В конце концов, все привело к окончательному разладу в Комитете.

– А в чем смысл? Зачем мастеру Шеклозу уничтожать страну? – вступился за шпиона Маной Сар.

Главе Академии союз с Тайной канцелярией был пока на руку. Конечно, скоро он избавится от всяких условностей, расширив границы фармагии до невероятных масштабов, но на данный момент прикрытие и защита ему все еще необходимы. Маной уже в одном шаге от успеха, и так глупо загубить дело всей своей жизни фармагик не мог.

– А зачем он хотел развязать гражданскую войну? – возразил разгоряченный Мирей. – Мы не знаем, что у этого безумца на уме!

– Это было в интересах Комитета и будущего Алокрии, – встрял Касирой Лот. – Страну надо было перекроить на новый лад, и мы неплохо с этим справлялись.

Скорее всего, комит финансов пытался оправдать самого себя, а не Шеклоза. Подобный поступок вполне в его духе. Или в его крови уже бродила местная кислятина, которую жители Нового Крустока с завидным упорством называли вином.

– Вы столкнули Илию и Марию, из-за ваших амбиций погибли тысячи невинных людей!

– Позвольте заметить, тогда вы согласились с такой ценой лучшего будущего, – напомнил Маной Сар. – И вообще, мы опять возвращаемся к нашей старой дискуссии.

– Я тоже виноват, не отрицаю, – комит колоний поднял стул и тяжело плюхнулся на него. – Но уничтожение Алокрии – это не какая-то там тема для споров, а факт преступления, за которое вам придется ответить.

– А кто нас судить будет? – язвительно поинтересовался Касирой. – Король Бахирон Мур, который, наверное, уже сгинул где-нибудь в лесах Евы, гоняясь за монстрами, порожденными ветрами купола? Или собрание республики? Марии сейчас не до этого, она вся потонула в своих внутренних проблемах и хаосе, учиненном недавней катастрофой.

– Я вас обвиняю, а судить будет Ером По-Геори, – заявил Мирей. – Высшие чиновники Илии либо убиты в Донкаре, либо пропали без вести. Мария не признает власти алокрийской короны. Поэтому как законный наместник провинции Ева, назначенный лично королем, в сложившейся ситуации он должен принять на себя ряд обязанностей правителя страны.

– Он? – одновременно спросили Лот и Сар.

– Я? – удивился Ером вслед за ними.

Трусливый мариец уже представил, как его убивают из-за внезапно свалившейся власти, угрожающей Комитету, но услышав хохот комитов, облегченно выдохнул. Касирой и Маной восприняли это не более как глупую шутку. Действительно, никчемный мариец, притом еще и наместник безвольной Евы, во главе государства – смех, да и только.

– А почему бы и нет, – буркнул По-Геори, поняв, что его сейчас серьезно оскорбили. Опять.

– Я навскидку могу назвать причин шесть, – утирая слезы, простонал комит финансов. – Но боюсь, что вы и так все прекрасно понимаете. В конце концов, мы собрались здесь, чтобы решать насущные проблемы, а не втаптывать вашу честь в грязь еще больше.

Наместник Евы опасливо вжался в пропитанное холодным потом кресло, но в его голове прочно укоренилась мысль, что он – один из последних законных представителей высшей власти в Алокрии. Правда, что с этим делать, Ером По-Геори пока еще не понял.

– Так или иначе, вы ответите за свои преступления, – стиснув зубы, произнес Мирей Сил. – Если придется, я лично покараю вас.

– И себя не забудьте, – снова напомнил Маной. – Впрочем, кажется, мы опять отвлеклись…

В зале заседаний Комитета повисло напряженное молчание. То, что они практически ничего не знали о куполе и методах борьбы с ним, они поняли еще три недели назад, когда в столицу Евы прибыл Наторд с посланием от короля Бахирона и собственным рассказом очевидца ужасных событий того дня. С тех пор мало что изменилось, если не считать существенно ухудшившиеся отношения между комитами.

– А вы заметили, что ветры купола как-то обошли стороной Новый Крусток? – внезапно спросил Аменир Кар. – То есть в Марии они бушуют, а в этом городе их нет, хотя он расположен как раз между куполом и республикой.

Все присутствующие повернули головы в сторону юного реаманта, и даже Ером выбрался из истертого его ерзаниями кресла. Молчание стало еще напряженнее.

– А, то есть других проблем у нас нет? – язвительным тоном спросил Маной Сар. – Все остальное нормально, надо только выяснить, почему Новый Крусток не задет ветрами, так?

– Я подумал, это может пригодиться… – начал оправдываться Аменир.

– От вас, реамантов, требовалось только одно, – грубо перебил его глава Академии. – Вы должны были просто сказать: что это за купол, откуда он взялся и как от него избавиться. Но и здесь вы оказались бесполезны.

– Мы работаем над этим, – прохрипел Этикоэл. – А если тебе не хватает умишка понять, с какой сложной материей нам приходится иметь дело, то это твои проблемы.

В последнее время здоровье пожилого реаманта значительно ухудшилось. Он передвигался, опираясь на плечо верного ученика, и больше не мог использовать свой куб. Старика донимал раздирающий легкие кашель, иногда его рвало кровью. На обычную старость это не было похоже, Этикоэл серьезно болел, но упорно отказывался обращаться к фармагикам, настаивая на том, что его время подошло, а это не лечится. К тому же в человеческом муравейнике, в который превратился Новый Крусток, лекарям и без того было чем заняться.

– Когда мы разберемся с куполом, я ликвидирую ваш жалкий факультет, – пообещал Маной Сар. – Академии не нужны лжеученые, которые даже в своей сфере не могут разобраться.

– Мы не разберемся с куполом, – Этикоэл закашлялся и, вытерев кровавые слюни с растрепанной бороденки, договорил. – Ты прав, молокосос, это наша сфера. Но мы разобрались в ней и пришли к выводу, что бороться с куполом бессмысленно. Мы обречены.

Фармагик побледнел, и слова застряли у него в горле. В глазах остальных присутствующих читалось какое-то безразличное согласие, в зале повис туман апатии, чувствовалось печальное облегчение смертников на эшафоте. Наконец хоть кто-то озвучил мысль, терзающую всех на протяжении трех недель. Шеклоз хмыкнул, но так и не прервал свое молчание.

– Извините, – смущенно пробормотал Наторд, привлекая внимание. – А может, есть варианты убежать подальше от купола или спрятаться от его ветров?

Этикоэл Тон хотел было ответить, но его скрутил очередной приступ кашля.

– Энергия, из которой состоит купол, распространяется по пространственным нитям мироздания, взаимодействуя с переплетенными с ними остальными фрагментами реальности, что и было по умолчанию принято за ветер, – ответил за учителя Аменир, придерживая тяжело дышащего старика. – Говоря простым языком, вспышки купола будут усиливаться, потоки его энергии проникать все дальше и сильнее изменять ткань мироздания. Это не простой ветер, и когда он адаптируется к нашей реальности, то начнет очень быстро расползаться по всему миру, оставляя после себя… Впрочем, ты сам видел, что после него остается.

Наторд судорожно сглотнул и спрятал задрожавшие руки под стол. Из-за пережитого доверенный гонец короля четвертую неделю жил практически без сна. Ожившие ночные кошмары преследовали его, подкрадывались к нему в темноте, и стоило ему прикрыть глаза, как он с воплем ужаса вскакивал с кровати, сдирал с себя прилипшую от пота простыню и бродил по комнате всю оставшуюся ночь. Он терял сознание от изнеможения, но даже тогда его измученному рассудку не было покоя, события того дня доставали его и в кромешной тьме обморока. Почти каждый день Наторд запирался в отведенной ему комнате, забивался в самый дальний угол и подсчитывал недели, дни, часы, которые он еще сможет прожить, не перерезав себе горло.

– Мы обречены, – шепотом повторил он слова Этикоэла.

Видимо, дальше тянуть незачем. Достав из-за пояса кинжал, Наторд крепко взялся за рукоятку обеими руками и вертикально поставил оружие на стол перед собой. Устало вздохнув, посыльный короля резко подался вперед, подставляя подбородок хищному острию. Лезвие кинжала с хрустом проскочило челюсть, впилось в мозг и, наконец, целиком скрылось в голове юноши. Дернувшись в последний раз, гонец так и остался сидеть с искривленным ртом и широко раскрытыми глазами, перед которыми даже после его смерти стояли картины того дня, когда южный ветер слизал почти сорок тысяч человек, превратив их в бесформенные трупы, гротескных чудовищ и кровожадных безумцев, убивающих себя и всех вокруг.

Шеклоз опять задумчиво хмыкнул и прикрыл глаза, наслаждаясь моментом тишины. Присутствующие словно в гипнотическом трансе смотрели на Наторда, который вроде бы просто прилег на стол, опустив голову на сцепленные окровавленные руки, и замер, задумавшись о чем-то очень важном. Когда пришло осознание того, что он больше не встанет, всех невольно посетила заманчивая идея последовать его примеру. Смерть показалась такой естественной и настоящей, как будто мир только за нее и держался, чтобы не рухнуть в бездну невероятных вещей и явлений, привнесенных ветрами купола.

Надрывный кашель Этикоэла вырвал всех из состояния сумеречного помрачения сознания, но лишь затем, чтобы они снова очутились в шаткой реальности, которая в своем сумасшедшем танце порхала по лезвию ножа.

– Это немного отвлекает, – заметил Касирой, сделав добрый глоток кислого вина. – Долго он еще собирается кашлять?

Приступ пожилого реаманта все никак не заканчивался. Его лицо покраснело, на лысине выступил пот, на жиденькой встопорщенной бороденке висела тягучая слюна розового цвета, а дыхание с хрипом вырывалось из разинутого рта. Этикоэлу становилось хуже.

– Простите, я отведу мастера Тона к нам, – сказал Аменир, помогая учителю подняться. – Я сразу же вернусь, как только учителю станет лучше.

Не открывая глаз, Шеклоз кивнул.

– Не напрягайся. Толку от тебя никакого, – пробормотал вслед уходящим Маной Сар. – Впрочем, как и от нас…

Оставив заполненный безысходностью зал позади, реаманты прошли по коридорам дворца наместника и оказались на улице, тускло освещенной полуденным солнцем, которое казалось коричневым из-за плотного облака пыли. На улице Этикоэлу полегчало, хотя Новый Крусток не мог похвастать здоровой атмосферой. Особенно сейчас, когда город заполонили беженцы, среди которых встречались представители всех человеческих пород, причем отнюдь не благородных.

– Все-таки не понимаю. Почему ветры купола обходят это место стороной? – спросил Аменир своего учителя.

– Не забивай голову пустяками, балбес, – проворчал Тон, оттирая отхарканную кровь с бороды. – Не твоего ума материи. Продолжай тренироваться и когда-нибудь поймешь. Может быть.

– А смысл? Все равно ведь скоро умрем. Если у вас, конечно, нет какой-нибудь идеи.

В ответ старик только хрипло вздохнул.

– Неужели даже мы не можем противостоять куполу? – не отставал Аменир. – По своей природе его энергия схожа со способностями реамантов. Я еще глуп, но вы-то можете что-нибудь придумать!

– Реамантам это не под силу, – отмахнулся Этикоэл. – Смирись. Надеюсь, хоть на это у тебя хватит мозгов. И продолжай тренироваться.

Кар понял, что учитель больше ничего не скажет и будет только злиться на своего болтливого ученика, поэтому остаток пути они прошли в молчании. Проводив старого реаманта в его кабинет, Амениру пришлось попотеть, откапывая кровать в куче мусора, книг и свитков. Перед уходом он встал на пороге и внимательно посмотрел на лежащего старика, который старался дышать как можно аккуратнее, чтобы не спровоцировать новый приступ кашля.

– Мы ведь хотели создать лучший мир своими собственными руками, мастер Этикоэл, – произнес Кар дрожащим голосом. – Вы утверждали, что у вас есть способ сделать это!

– Он и сейчас есть, – просипел в ответ пожилой реамант. – Только дурачье и слабаки вроде тебя отказываются от своих планов, столкнувшись с проблемой.

– Значит, я все же могу что-то сделать? – загорелся Аменир и бросился к кровати учителя. – Расскажите мне, как создать лучший мир? Умоляю!

– Нет, – Тон с кряхтением перевернулся на другой бок, отворачиваясь от назойливого ученика. – Сам додумайся, у тебя еще есть время. Не забывай о чистоте фантазии…

– Но почему вы не хотите раскрыть мне свой способ? – недоумевал Кар, сгорающий от любопытства и обиды.

– Чистая фантазия! Мы уже обсуждали это, идиот! Память отшибло, что ли? Мозги твои знанием не обременены, так что вроде должны были впитывать мои слова как губка. Иначе как губкой их и не назовешь, только и годятся, чтобы тереть мои мозолистые пятки! – из-за слишком длинной для его состояния тирады Этикоэл закашлялся, но, отдышавшись, продолжил более спокойно. – Мой метод прост, он лежит в основе всех величайших актов творения. Но ты должен додуматься до него сам, ведь только тогда тебе удастся понять его, принять и воплотить в жизнь. Помнишь ту поговорку, главный принцип реамантии?

– Человек может сделать все, что способен представить, – пробормотал Аменир.

– Вот именно. А с чужих слов ты никогда по-настоящему не представишь лучший мир и способ его созидания. Думай сам, время еще есть, – старик не глядя махнул рукой на выход. – А теперь проваливай, я устал.

Юный реаманта в растерянности покинул кабинет учителя и направился к дворцу наместника Евы. Хоть Кар молод и глуп, да и в реамантии разбирался намного хуже Этикоэла Тона, но он должен сделать все, что в его силах, чтобы помочь Комитету спасти страну.

Может быть, именно это его путь к лучшему миру?

***

Устав от вновь разразившихся споров и ругани, Шеклоз объявил перерыв и вышел из дворца. Спертый воздух залов и коридоров сменился затхлостью сада, а в голове по-прежнему суматошно вертелись мысли. Комитет ни на шаг не продвинулся в решении проблемы, от напряженных размышлений почему-то гудело все тело, и голос разума тонул в бесконечном шуме бессмысленной болтовни.

Грандиозные планы Мима, его мечты возвести воистину сильное государство, жертвы, которые он принес для перерождения любимой страны – все кануло в бездну. Он так долго готовился к путешествию в лучшее будущее, а его утопию столь нелепо и грубо растоптала неизвестная сила. Неужели Алокрия никогда не окажется в том чудесном мире, который так старательно готовил для нее Шеклоз?

Притаптывая пожухлую траву, глава Тайной канцелярии неспешно брел среди опечаленных и забытых деревьев увядающего сада и пытался привести мысли в порядок. Все-таки он еще жив, а значит, можно попробовать все исправить и закончить начатое. Но как избавиться от купола таинственной энергии, которая не имеет никакого отношения к реальности?

Сделав очередной шаг, Шеклоз внезапно обнаружил, что стоит на темной улице. Под ногами вяло колыхались живые камни мостовой, лишенные дверей здания тесно притерлись друг к другу, а в их черных окнах мелькали отражения стенающих призраков, которые плыли вдоль домов сплошным бестелесным потоком. Свернуть некуда – идти можно только вперед или назад, но конца этой дороги не было видно, с обеих сторон царил непроглядный мрак.

– Путь Умирающего, да? – спросил у пустоты Мим. – Решил все-таки добить меня?

– Я уже и забыл вкус ваших смертей. Пристрастился к обыкновенным людям, знаешь ли. Они хорошо убивают себе подобных, мне даже не приходится особо напрягаться.

Из-за спины Шеклоза вышел мужчина в мантии, цвет которой представлял собой бесконечную борьбу засохшей крови и полуночной темноты. За глухим капюшоном не видно лица, но было очевидно, что владыка с любопытством разглядывал шпиона.

– А ты постарел, Шеклзамхе, – заметил Нгахнаре.

Глава Тайной канцелярии поморщился, услышав имя, которое не произносилось вслух уже тысячелетия.

– Зато жив, – огрызнулся Мим. – Чего не скажешь об остальных представителях второго поколения.

– Брось, у нас же была сделка, мой друг Шеклзамхе…

– Не называй меня так, я уже давно Шеклоз Мим, – перебил его шпион. – Кстати, что у тебя за дурацкий вид и манера речи?

– Видимо, досталось от восприятия последнего человека, который беседовал со мной. Не все законы этого участка ирреального подчиняются мне, – Нгахнаре смиренно развел руками. – Придется говорить по-алокрийски, как бы мне ни хотелось еще разок оживить наше родное наречие в этих мрачных застенках.

– Для меня алокрийский стал родным, – небрежно возразил комит и прогулочным шагом направился к мраку в одном из концов улицы.

Самопровозглашенное воплощение смерти обладало поистине огромной силой, но он отказался от настоящего мира, создав свой собственный. Люди, которых настигла преждевременная гибель, вынуждены выходить за грань и идти по живым камням мостовой вдоль бесконечной вереницы домов и черных стекол, отдавая владыке остатки непрожитой жизни.

– Ты меня выдернул из реальности только для того, чтобы побеседовать о былом? – поинтересовался Шеклоз. – Прости, но я сейчас сильно занят. Поговори со своим предыдущим собеседником.

– Увы, он снова обрел смысл существования, – вздохнул Нгахнаре. – Он даже после первой нашей беседы повредился рассудком, а второй уже и не переживет.

– Измельчали люди, – согласился шпион. – Не осталось у них ни сил, ни воли, ни желания жить.

– О, да. Столько боли и отчаяния я не чувствовал в них никогда ранее. Кстати, по недавним воспоминаниям одного из страдальцев я и нашел тебя.

Левая сторона улицы послушно изогнулась, повинуясь мановению руки владыки, который затем вырвал из плывущего рядом с ним окна бледный призрак Наторда. Посыльный короля по-прежнему смотрел в пустоту перед собой и жутко ухмылялся из-за искривленной ударом кинжала челюсти.

– Не впечатлило, – заметил Нгахнаре, взглянув на равнодушную мину Шеклоза.

Каменная кладка здания с шумом встала на место, увлекая за собой черное оконное стекло и торчащий из него фантом гонца, который с тяжким протяжным вздохом влился в призрачную толпу отражений.

– Давай перейдем уже к делу, – предложил Мим. – Понимаю, на пути Умирающего время идет иначе, но мне твое общество приносит мало удовольствия, и у меня нет ни малейшего желания задерживаться здесь сверх необходимости.

– Хорошо, – согласился владыка. – Ты почувствовал смерти, которые принес южный ветер?

– Нет.

– И я знал, что не почувствую их, – ледяным тоном произнес Нгахнаре. – Он принес пустые смерти, которые не достались мне. Поэтому тогда я направил своих последователей противостоять этой ошибке природы.

– Сектанты? Они же просто люди, – отмахнулся Шеклоз. – Комитет три недели бился над решением проблемы, но мы не смогли даже оценить масштаб катастрофы, не говоря уже про то, что она вообще из себя представляет.

– А что предлагают реаманты?

Глава Тайной канцелярии презрительно скривился. Маной почему-то посчитал, что раз купол изменяет все вокруг своими ветрами, то факультет никчемных фокусников сможет помочь разобраться в нем. Фармагик, конечно, комит Академии и ему лучше знать, что из себя представляют ее члены, но приглашать реамантов на заседание Комитета – это было похоже на несмешную шутку.

– Они не смогли нам помочь, – сдержанно ответил Шеклоз. – Предложили смириться с неизбежным.

– А ты?

– А я думаю. Не хочется, чтобы Алокрию целиком поглотило это безумие.

– Весь мир под угрозой, а ты думаешь об этой стране, – лицо Нгахнаре все еще было скрыто капюшоном, но он определенно улыбнулся. – Удивляюсь я тебе, как сильно ты ее полюбил все-таки. Неужели Донкар, возведенный на руинах нашего родного города, тебе не навевает неприятных воспоминаний?

– Я помню, как он был тобой уничтожен, если ты об этом, – Мим спокойно улыбнулся в ответ. – Но с тех пор я научился жить в новом мире.

– И ты же сбросил его в кровавый водоворот гражданской войны, – напомнил багрово-черный владыка. – Кстати, мои последователи именно с твоей подачи придали Донкару еще большее сходство с его разрушенным предшественником. Эх, ностальгия…

– Если твоя нынешняя манера речи зависит от восприятия предыдущего собеседника, то это однозначно был какой-нибудь молодой отморозок, – заметил шпион.

– Как-нибудь познакомитесь, – Нгахнаре театрально ткнул пальцем в небо из неровной кирпичной кладки. – Я это предвидел.

Некоторое время они шли молча, но Шеклоз неожиданно понял, что изнывающему от одиночества воплощению смерти просто хочется подольше побыть в компании здравомыслящего существа. Даже наслаждение от омовения в жизненной силе потока мертвецов может приесться, особенно, когда занимаешься этим на протяжении тысяч лет. Глава Тайной канцелярии остановился. Здания, проплывающие мимо, с некоторым запозданием замерли вдоль улицы, издав скрежет камнями кладки, встающими на положенные им места.

– Ты выдернул меня из реальности, чтобы поинтересоваться успехами реамантов и поболтать о прошедших эпохах? – спросил Шеклоз. – Если это все, то я предпочел бы вернуться обратно.

– Подожди, Шеклзамхе, не спеши, – владыка поднял руки в умиротворяющем жесте. – Я знаю, как вы можете избавиться от купола.

– Если знаешь, почему сам не сделаешь? – поинтересовался шпион, скрыв раздражение от своего имени, прозвучавшего вслух.

– Я же отказался от реальности.

– Тогда отдай приказ своим последователям.

– Во-первых, нет возможности, а во-вторых, они нужны, чтобы дать Комитету больше времени. К тому же мне понадобится именно твоя помощь.

Не сдержавшись, Шеклоз захохотал. Не каждый день воплощение смерти просит о помощи. Особенно если учесть тот факт, что тысячи лет назад Нгахнаре почти убил его, но будущий комит Тайной канцелярии вовремя додумался заключить с ним договор и выдал всех представителей второго поколения древнего народа, к которому принадлежал и сам.

– Прошу прощения, – извинился шпион, вернув самообладание. – Тебе нужна моя помощь?

– Верно, – согласился владыка, ничуть не изменив интонацию. – Ты – ключевое звено моего плана. В выигрыше окажутся все: я буду снова пожинать положенные мне прерванные жизни, ты получишь свою долю, а твоя любимая страна избавится от угрозы полного уничтожения. Тогда же Комитет обретет славу спасителя Алокрии и получит на этом фоне власть, чего ты так старательно добивался. Да, об этом я тоже знаю.

– Выбирать не приходится, – вздохнул Шеклоз. – Излагай.

Живые камни мостовой задрожали и выскочили из своих гнезд, складываясь в подобие скамьи. Глава Тайной канцелярии аккуратно присел на нее и тут же поморщился от прикосновения могильного холода.

– Природа купола, судя по всему, берет свое начало в ирреальном, – начал рассказывать Нгахнаре. – Ведь иначе смерти от его ветров не были бы такими пустыми, как будто существование людей просто стиралось, а остатки их жизней исчезали вместе с ними. Монстры же, порожденные энергией купола, так вообще не умирают, словно этот аспект реального мира их никак не касается.

– Это мы уже выяснили, – шпион устало перебил его. – Переходи ближе к той части, где начинается твой план.

– Купол ирреален, значит, мы уничтожим его тем же, – неожиданно коротко ответил владыка.

Среди тишины, нарушаемой лишь изредка постанывающими камнями темной улицы, Шеклоз сидел на странной скамье и терпеливо ждал дальнейших пояснений. Их так и не последовало.

– Чем, «тем же»? – наконец спросил он.

– Взаимодействием с ирреальным, конечно же, − Нгахнаре торжественно развел руки в стороны, взмахнув багрово-черными крыльями рукавов мантии. – Душами мертвых людей.

Путь Умирающего вновь наполнился тишиной. Призрачные тени в отражениях черных окон домов размеренно брели дальше, не нарушая сгущающееся безмолвие, и даже мостовая пыталась сдерживать свои вздохи.

– Все еще ничего не понятно, – напомнил о своем существовании комит. – И как ты собрался отсюда дотянуться до реальности? Сам ведь отказался от нее.

– Я? Нет, у меня, конечно, это не получится, – очнулся владыка. – Я имел в виду смертных, способных на общение с ирреальным.

– Реаманты, что ли? – поморщился Шеклоз. – Я же говорил, хоть они немного и помогли нам в понимании природы купола, но сами же признали, что ничего не могут с ним поделать.

– Зациклился ты на них, – улыбка Нгахнаре сверкнула сквозь безумную ткань глухого капюшона. – Я говорил об одном племени дикарей, которое я приметил очень давно.

– Чем они тебя так заинтересовали?

– Своими смертями, конечно же, – сумасшедшая борьба багрового и черного цветов на мантии замедлилась, отражая задумчивое состояние своего носителя. – От них до меня доходили лишь жалкие обрывки жизни, как будто они все еще были связаны с реальностью. Мне не до конца известно как, но шаманы племени Наджуза способны взаимодействовать с душами мертвых и тем самым держат при себе десятки поколений своих предков, чтобы пользоваться вековым опытом, знаниями и оказывать должный почет согласно их культу. Я так думаю.

Нгахнаре снова замолчал, заставляя главу Тайной канцелярии нервно постукивать по холодной поверхности каменной скамьи, которую так любезно предоставила живая мостовая.

– Иными словами, эти дикари каким-то образом управляют душами умерших, – заключил Мим и устало вздохнул. – Я понимаю, что тебе одиноко и хочется поговорить подольше, но не заставляй вытягивать из тебя каждое слово. Переходи к плану, пожалуйста.

– Ты принадлежишь реальности, в которой живешь, но в то же время по праву происхождения обладаешь живучестью тысяч людей, что позволит тебе выдержать и перенаправить на купол огромный поток душ, призванный шаманом племени Наджуза, – скороговоркой ответил Нгахнаре.

Шеклоз встал со скамьи, тут же вернувшейся на положенное место в кладке дороги, и неторопливо пошел по пути Умирающего навстречу мраку.

– У меня появилось много вопросов, – спустя некоторое время заявил он и, резко остановившись, развернулся к воплощению смерти. – Это вообще сработает?

Взметнув багровые искры на фоне черного пламени, полы мантии колыхнулись, обозначая, что владыка пожал плечами.

– Ирреальное столкнется с ирреальным. Что-то точно должно произойти.

– Пока оставлю критику в сторону, – поморщился Шеклоз. – А как быть с тем, что находится внутри купола? Весьма вероятно, что там есть некое ядро, источник его силы. Должно же у него быть какое-то основание.

– Наверное, ты сможешь выдержать только один поток душ, – подумал вслух Нгахнаре. – Если не удастся избавиться от ядра одновременно с куполом, то пусть остальным займутся реаманты. Ты вроде упомянул, что в теории они неплохо разбираются, вот и пусть придумают, как избавиться от этой обузы всем смертям. Справятся?

– Возможно, – протянул комит, сомнения которого росли с огромной скоростью. – Говоришь, что я, наверное, смогу выдержать только один поток? Наверное? То есть меня может разметать на мелкие кусочки мощным приливом ирреального, которое я должен направить на купол?

– Я бы не исключал такой исход…

– Допустим. Заметь – я пока еще не критикую твой план, – сказал Мим, пытаясь сохранять спокойный тон. – А с чего дикари будут помогать нам? Если общение с душами действительно часть их культа, то они могут не пойти на такое кощунство. Мы ведь не знаем, что с ними произойдет.

– Об этом не волнуйся, шаманы Наджуза чутко ощущают мир и всевозможные волнения в нем. Уверен, они давно заметили изменения, только еще не поняли, что именно произошло. Если им все доступно объяснить, то дикари сами предложат помощь.

– Если удастся дожить до беседы, – заметил Шеклоз. – Далеко не все аборигены Дикарских островов настроены дружелюбно. Все-таки алокрийцы их порабощали, убивали и обирали у них земли. Для обиды повод есть.

Глава Тайной канцелярии стоял напротив Нгахнаре и подбирал очередной вопрос, которых в его голове вертелось огромное множество. Чем дальше, тем более нереальным казалось осуществление задумки воплощения смерти. Впрочем, с нереальной проблемой ведь и надо бороться нереальными способами. Как ни парадоксально, в этом абсурде все же была доля логики.

– И как быть с опасностями, поджидающими вне купола? – шпион вспомнил о гротескных чудовищах, в которых обращали людей загадочные ветра. – Бахирон Мур и двести оборванцев из остатков республиканской и королевской армий вряд ли смогут долго сдерживать бродячие толпы уродов и кровожадных безумцев. Конечно, за три недели к Новому Крустоку не подошел ни один монстр, но что, если это предел выигранного королем времени?

– Мои последователи помогут сдержать их, – небрежно махнул рукой владыка. – Если додумаются.

Сокрушенно покачав головой, Шеклоз побрел по темной улице. Глядя на бледные лица в отражении черных и пустых как глазницы окон, он невольно представил, как эхо его жизни будет медленно плыть по мрачному коридору пути Умирающего. Некогда ему посчастливилось избежать этой участи, и с тех пор все свое существование он посвятил тому, чтобы никогда больше не оказаться здесь. Но сейчас Мим был гостем, а не загнанной в посмертную ловушку жертвой.

– Позволь подвести небольшой итог, – задумчиво произнес глава Тайной канцелярии. – Комитету надо найти шамана из какого-то дикарского племени и постараться уговорить его принять участие в ликвидации угрозы всему миру, о которой они догадываются, но, по сути, ничего не знают. При этом дикари могут быть настроены агрессивно, потому что, повторюсь, они ничего не знают. И не факт, что они согласятся пойти на действо, которое может противоречить их культу. Пока все верно?

– Да.

– Дальше, – размеренно продолжил Шеклоз. – Пока Бахирон со своим авангардом и твои слуги прикрывают нас от нападок чудовищ и безумцев, мы должны все вместе подобраться к куполу, и там уже шаман начнет призывать поток душ мертвецов на меня, а я в свою очередь буду направлять их против энергии купола. При этом мы не знаем, сможет ли король и сектанты сдерживать врагов достаточно долго, удастся ли нам подобраться к куполу так, чтобы нас не сдуло его ветрами, получится ли у шамана призвать души, которые, кстати, могут убить меня, и, в конце концов, мы не уверены, что нам вообще удастся прорваться к ядру, с которым прямо на месте в ужасных условиях будут разбираться реаманты, давно заявившие, что они не способны ничего сделать с куполом. Все верно?

– Да.

– И в целом ключевой момент твоего плана звучит так: «Мы надуем купол, он лопнет, а там придумаем что-нибудь».

– Приблизительно.

Глава Тайной канцелярии издал протяжный стон.

– Если ты сказал все, что хотел, то позволишь немного критики в адрес твоего плана? – Мим дождался согласного кивка Нгахнаре и, откашлявшись, продолжил, стараясь сдерживать эмоции. – Буду краток. Это невероятно глупо. Трудоемкое осуществление, сомнительные изначальные данные, абсурдные предположения, огромный риск для жизни, нелепые надежды, туманные перспективы и минимальный шанс на успех! И все это под плотным покровом неизвестности.

– Но ведь может сработать, – небрежно возразил владыка.

– Ну… может.

Дорога упрямо толкала задумавшегося комита вперед, видимо, спутав его с мертвецом. Впрочем, очень скоро это может стать горькой действительностью. И угораздило же прожить несколько эпох, чтобы так нелепо сгинуть, участвуя в идиотском плане по спасению мира… Какая глупость.

– Мне придется рассказать Комитету, кто я на самом деле, – пробормотал Шеклоз.

– Лучше повремени с этим до поры, – порекомендовал Нгахнаре. – Не раскрывай своей главной роли, не стоит пугать смертных раньше времени. Прикончат тебя еще ненароком.

– Это они могут, – согласился шпион, вспомнив Мирея Сила, который и без всяких откровений жаждал убить его.

В расщелинах между камнями мостовой начали попадаться пожухлые травинки увядающего сада у дворца наместника Евы. Нарастающий гул уведомил Мима, что сейчас он окажется в реальном мире. Даже как-то жалко возвращаться в уродливый настоящий мир из преисполненного вечным покоем пути Умирающего.

– Я еще не согласился, – заметил Шеклоз, ловя взглядом расплывающийся багрово-черный силуэт.

– У тебя все равно нет выбора, – голос Нгахнаре доносился откуда-то из глубины удаляющегося мрака. – Хочешь сохранить свою любимую Алокрию – изволь быть готовым пожертвовать не только чужими жизнями, но и своей.

– Ты смог предсказать появление купола, – комиту пришлось напрягать голосовые связки, чтобы перекричать нарастающий шум столкновения с реальностью. – Скажи, нас ждет успех или поражение?

– Знаешь главную черту пророчеств? – засмеялся владыка. – Они не обязаны сбываться, Шеклзамхе.

Глава Тайной канцелярии собрался как следует выругаться, но поперхнулся, вдохнув затхлый воздух Нового Крустока. Его снова окружал привычный увядающий сад с деревьями, печально опустившими ветви, потертыми скамейками и примятой мертвой травой. Прикрываясь облаком пыли, где-то вверху висело тусклое солнце и безжалостно нагоняло духоту и прогревало смрад городских улиц, чтобы сделать жизнь в Еве еще более отвратительной.

Шеклоз Мим сверкнул хищным оскалом своей улыбки. Как бы то ни было, это его страна, и он не позволит какой-то ошибке природы разрушить мечту о лучшем будущем для Алокрии.

Распахнув двери зала заседания Комитета, шпион решительно подошел к исцарапанному столу в центре и поочередно вгляделся в лица всех присутствующих. Мертвый Наторд, которого, кажется, никто не замечал, сидел на своем месте, опираясь на рукоятку вонзенного в голову кинжала. Слегка опьяневший Касирой Лот лениво перекатывал пустую бутылку вина по столу, прислушиваясь к одному ему понятной мелодии раздражающего шума. Маной Сар мысленно повторял бесконечные эксперименты в своих лабораториях, выверяя и совершенствуя формулы. Мирей Сил нервно стучал пальцами по столешнице и мечтал о будущем, когда сможет выдвинуть обвинения в адрес изменников и лично казнить их. Вспотевший Ером По-Геори почти слился с креслом, погрузившись в транс обреченности, но страх и обязательства перед алокрийской короной упрямо возвращали его в кошмарную реальность. Вернувшийся с факультета реамантии Аменир о чем-то размышлял, но Мим слишком плохо знал юношу, чтобы судить о его мыслях и настроении.

«Надо к нему повнимательнее присмотреться, – подумал шпион. – Этикоэл Тон слишком стар, и если план Нгахнаре сработает хотя бы наполовину, то разбираться с предполагаемым ядром придется именно этому юноше. Может, реаманты не так бесполезны, как принято считать?..»

Все присутствующие в зале повернули головы в сторону главы Тайной канцелярии, ожидая его слова. Малейший проблеск надежды вдохновит их на борьбу, но сомнения, которые обязательно возникнут из-за нелепости решения, предложенного багрово-черным владыкой, могут окончательно их раздавить. Но Нгахнаре прав – выбора нет.

– У меня появился план, – объявил Шеклоз Мим. – И он вам не понравится.

Глава 4

Путь до Нового Крустока занял неделю, несмотря на то, что «Отважная куртизанка» отошла от него совсем недалеко. Южное море как будто взбунтовалось против маленького корабля, отгоняя его от берегов Евы сильными восточными ветрами и течением. И если подобные капризы природы морякам доводилось встречать достаточно часто, то загустевшая вода стала для них полной неожиданностью. Команде Кристофа Тридия пришлось сильно постараться настроить должным образом систему прямых и косых парусов, чтобы выбраться из коварной морской ловушки, оставляя за собой неровную борозду на водной глади.

По прибытии в город, капитан «Отважной куртизанки» тут же передал отчет Мирею Силу, настаивая на немедленном прочтении. Комит колоний скривился, но поддался на уговоры наглого фасилийца. Будучи большую часть своей жизни неграмотным моряком, Мирею пришлось учиться читать, когда он уже стал адмиралом алокрийского флота, но чтение до сих пор вызывало у него ряд трудностей и душевные страдания человека, привыкшего держать в руке штурвал и саблю, а не бумагу и перо. Напряженно разбирая каракули Кристофа, у которого алокрийский не был родным языком, он прочитал все от начала и до конца.

– Этого следовало ожидать, – задумчиво пробормотал тогда Мирей и, повернувшись к Тридию, приказал. – «Отважной куртизанке» не выходить из порта до особого распоряжения.

Несколько дней Кристоф находился в подавленном состоянии, заливая в себя кислое вино, пока оно не пойдет рвотной пеной изо рта, и пытаясь найти утешение в пропитанной потом кровати знакомой проститутки. Он подумал, что Мирей Сил, прочитав подробный отчет, усомнился в здравом рассудке или честности капитана и решил задержать его до дальнейших разбирательств. В конце концов, погибло несколько матросов. Отчаявшийся фасилиец был готов поставить крест на своей службе, и каждое утро он приходил к морю, прощаясь с бескрайней водяной пустыней. Но вскоре выяснилось, что не только «Отважная куртизанка» застряла в порту на неопределенное время. Корабли прибывали, вставали на якоря и больше не отправлялись в плавания, а все объяснения со стороны комита колоний ограничивались одной фразой: «Мы не знаем, чего ждать от моря».

Прошли почти две недели мучительного ожидания, и вот Кристоф Тридий наконец получил распоряжение явиться к Мирею Силу. Увядающего от безделья капитана от радости вырвало кислятиной, и, вытерев с подбородка кусочки скудной закуски, он немедленно отправился во дворец наместника Евы. Очень скоро он сможет вновь оказаться на палубе «Отважной куртизанки», которая будет ловить путеводные ветры парусами и придавливать волны своей изящной деревянной грудью.

Кристоф вошел в кабинет Мирея, но не сразу нашел комита среди кривых башен исписанных листов. Бумажная работа давалась Силу невероятно трудно, а мечты о возвращении в море окончательно добивали его и без того ничтожную работоспособность.

– Сегодня днем было заседание Комитета, – объявил Мирей, кивнув в ответ на приветствие Тридия. – Я услышал много бреда. И сразу вспомнил твой отчет.

– Это, наверное, плохо? – неуверенно спросил Кристоф.

– Уже и сам не знаю, – комит с хрустом потянулся и выбрался из бумажного завала. – Ты ведь слышал все то, что рассказывают о куполе и загадочных ветрах?

– Конечно. По городу ходят слухи, и беженцы рассказывают всякие ужасы.

– Веришь им?

Мирей внимательно смотрел на капитана «Отважной куртизанки». Вопрос застал Кристофа врасплох. Действительно, верит ли? Он ведь даже не задумывался, где правда перерастает в ложь, а реальные события – в игру воображения. Ему просто хотелось в море.

– После того, что видел сам… – протянул Тридий, почувствовав, что сейчас скажет нечто важное. – Пожалуй, верю.

– Хорошо, – комит колоний похлопал его по плечу. – Тогда для тебя есть задание от Комитета.

– Для меня? От Комитета? – изумленно переспросил Кристоф.

Несмотря на талант к навигации и годы безукоризненной службы на алокрийском флоте, фасилийцу доверили командование всего одним небольшим патрульным корабликом. А вот если бы он был родом из Илии, то уже руководил бы военной эскадрой или исследовательской экспедицией. Впрочем, для счастья ему хватало и «Отважной куртизанки» с командой отморозков и отбросов общества.

– Да, для тебя. Для выполнения этой миссии необходим быстрый и маневренный корабль, – объяснил Мирей. – Патрульные суда идеально подходят.

– Но почему я, а не какой-нибудь другой капитан?

– Все просто, – комит вернулся к своему столу и принялся копаться в бумагах. – Ты уже сталкивался с последствиями ветров купола, а значит более подготовлен к… не знаю, к чему бы то ни было. К тому же много кто не вернулся из патруля. Вероятно, их настигла судьба той кагоки из твоего отчета. Ну и наконец – ты опытный мореплаватель и ответственный капитан на службе алокрийского флота.

– Спасибо за похвалу, для меня большая честь…

– Это не похвала, а простое наблюдение, – перебил его Сил, вынув из бумажной кипы заполненный бланк, разрешающий «Отважной куртизанке» выйти в море. – Тем более я уже отправил два корабля на это задание, а тебя, честно говоря, посылаю просто на всякий случай. Так что собирай команду и можешь приступать.

«Все же фасилиец остается для них чужаком, – огорчился Кристоф. – Даже если я посвятил свою жизнь флоту Алокрии, а сама страна находится на грани уничтожения».

– Вы еще не рассказали о задании Комитета, – напомнил капитан, выбросив обиду из головы.

Мирей вздохнул и присел на жалобно скрипнувший стул.

– Верно. Но я и сам мало что понял из плана Шеклоза, – поморщившись, произнес комит колоний. – Но, кажется, этот жулик рассчитывает на успех своей затеи. В любом случае выбора у нас все равно нет.

– Что за план?

– Даже не берусь объяснять, – Сил обреченно махнул рукой. – И тебя не хочется втягивать в этот бред. Просто выслушай о своей роли в нем и в точности сделай то, что от тебя требуется, идет?

– Конечно.

Следующие полчаса они обсуждали странную миссию, возложенную на Тридия и двух других капитанов, уже отправившихся выполнять ее. Суть задания проста – надо доплыть до архипелага Дикарских островов, найти нужный клочок земли, разыскать племя Наджуза и привезти их шамана в Новый Крусток. Будучи исполнительным подчиненным, Кристоф последовал совету Мирея и даже не пытался вникать в детали дальнейшего плана Комитета. Доставить шамана? Будет сделано. А смысл и цель данного действа не должны его касаться.

Однако выглядело все достаточно загадочно. Шеклоз без колебаний указал на конкретный остров и даже сказал, какое имя носило дикарское племя, хотя местная колониальная администрация не устанавливала с ними контактов. Конечно, глава Тайной канцелярии знал больше других, но не до такой же степени…

Тот остров был небольших размеров и даже не имел собственного имени. На нем была расположена небольшая алокрийская колония с типичным для малозначительных поселений названием – Бухта Света. Неудобный ландшафт, в котором скалистая гора плавно переходила в буйную растительность джунглей, никак не способствовал развитию земледелия. Золото и серебро на острове тоже не обнаружилось, а алокрийская корона к тому времени уже запретила вывоз дикарей для продажи в рабство. Иными словами, Бухта Света стала обычным укрытием от штормов, складом и перевалочным пунктом, который из-за редкого использования даже не всегда присутствовал на картах. Да и лежал он слишком далеко на юге архипелага, где фактически начинался рифовый пояс, через который предстояло пройти, чтобы оказаться с нужной стороны острова. Именно для этого от кораблей и требовалась маневренность. Однако кроме этой проблемы, остро стоял вопрос языкового барьера. Аборигены из племени Наджуза наверняка имели свой собственный дикарский диалект, который, скорее всего, не был известен никому. Правда, Шеклоз Мим сказал, что проблем с этим возникнуть не должно, так как из-за каких-то своих особых способностей, дикари сами предложат помощь или вроде того. Впрочем, иметь при себе хотя бы неказистого переводчика однозначно лучше, чем просто отправиться в джунгли и надеяться на бессловесное взаимопонимание с их полуголыми обитателями, которые, по слухам, не брезгуют человечиной.

Мирей Сил предложил выписать специальный указ, по которому Кристоф Тридий мог набрать в команду любых моряков, даже представителей элиты алокрийского флота, и они не имели бы права отказать ему. Но капитан ответил, что у «Отважной куртизанки» есть постоянная команда, которая привыкла и к кораблю, и к капитану. К тому же новый экипаж запросто мог прирезать фасилийца сразу, как только берег Евы скроется из виду. Чужаков в Алокрии не любят, тем более, если они начинают руководить «хозяевами» страны.

В целом задание Комитета хоть и было странным, но особых трудностей вызвать не должно. Да и Тридия на него посылают «просто на всякий случай», так что ему, вероятно, даже не придется проходить рифовый пояс. Одним словом, капитану Кристофу и команде «Куртизанки» предстояла приятная морская прогулка.

– Все понял? – выдохнул Мирей, когда закончил инструктаж.

– Во всяком случае, то, что должен сделать я, – уклончиво ответил Кристоф.

– Большего и не требуется, – комит вручил ему все необходимые бумаги и напутственно похлопал капитана по плечу. – Приступай к выполнению, но будь осторожен. Мы не знаем, чего ждать от моря после ветров купола.

– А я немного знаю, – пробормотал фасилиец, вспомнив страх, испытанный на кагоке кажирских контрабандистов.

– Тем лучше для тебя. Все, иди, время не ждет. Вернешься – адмиралом станешь, – Сил усмехнулся, взглянув на Тридия. – Ну, или хотя бы наконец выберешься из патрулей и будешь командовать нормальным кораблем.

– Было бы еще куда возвращаться…

Услышав замечание капитана, Мирей заметно помрачнел.

– Мне понятны твои опасения, – произнес комит колоний. – Бахирон с наспех сколоченным авангардом пока еще кое-как сдерживает порождений купола. Да и Шеклоз наверняка что-нибудь придумал, но, как обычно, ничего не сказал. Скользкая тварь… Впрочем, сейчас нам остается только положиться на него. А когда все закончится, он отправится под суд и ответит за все.

– Когда все закончится, Алокрия станет фасилийской провинцией, – небрежно возразил капитан, хотя и сам не ожидал от себя подобных слов. – Страна уже сейчас не способна сдержать Кассия, если он вздумает закончить начатое, а уж к концу кризиса ни Бахирон, ни республиканская Мария, ни Комитет не смогут сопротивляться Фасилии.

Откровенно говоря, к Алокрии Кристоф каких-либо теплых чувств не питал, как и к своей родине, которую столь легко и непринужденно предал, подавшись на службу в алокрийский флот. Этот человек руководствовался только любовью к морю, а остальное – всего лишь условности. Однако когда по стране поползли слухи о вторжении Кассия, капитан «Отважной куртизанки» начал всерьез опасаться возможных перемен, способных навсегда лишить его соленых просторов водяных пустынь.

– Серьезное заявление, – Мирей Сил больно сжал плечо Кристофа. – Не вздумай говорить об этом в людных местах. Паники в Алокрии достаточно, нам и так тяжело поддерживать порядок.

– Вы планируете молчать о проблеме, пока она сама по себе не исчезнет? – с ехидными нотками в голосе поинтересовался капитан.

«Я дурак, – тут же мелькнула мысль в голове Тридия. – Совсем страх потерял, хожу ведь по краю… А ведь как-то не похоже на меня».

– Это забота Комитета, – раздраженно ответил Мирей. – А ты что-то больно разговорчивым стал.

– Просто я хочу знать, что все еще есть место, куда я могу вернуться, – растерянно пробормотал Кристоф, ощутив прилив несвойственной ему грусти.

«Это определенно не похоже на меня, – убедился капитан «Отважной куртизанки». – Наверное, во мне еще бродит местная кислятина». Он собрался извиниться перед Силом за фривольность, но неожиданно обнаружил, что комит колоний смотрел на него с легкой улыбкой. Фасилиец и не подозревал, что почти дословно озвучил главный принцип жизни Мирея. Он ведь так же любил море за свободу, что оно дарит простому человеку, но в то же время честно исполнял долг перед страной, защищая ее берега, чтобы в мире оставалось спокойное место, где можно было бы бросить якорь своей жизни, подумать, немного отдохнуть и затем отправиться в новое плавание.

– Не переживай, – комит подтолкнул Кристофа к выходу из кабинета. – Шеклоз сказал, что к Кассию поехала королева Джоанна, она что-нибудь придумает.

– Он тринадцать лет копил ненависть и обиду поражения. Думаете, Кассий послушает дочь, от которой, кстати, давно отказался? – возразил капитан, перешагивая через порог.

– Выполняй свой долг и не сомневайся в нашей королеве! – Мирей захлопнул дверь и тяжело вздохнул. – Бедная Джоанна… Да защитит ее Свет.

***

Беременная женщина с невозмутимым видом проехала сквозь главные врата крепости Силоф. В ее сопровождении было всего несколько человек, но она держалась с необычайной гордостью и решимостью. Фасилийские солдаты не останавливали ее, их уже предупредили, что прибудет сама алокрийская королева, желающая поговорить с Кассием. Они зачарованно смотрели на Джоанну, в которой нашел свое воплощение образ благородного материнства, и видели в ней не жену заклятого врага, оскорбившего Фасилию в войне тринадцатилетней давности, а дочь своего великого правителя.

Некогда четырнадцатилетней девочке пришлось стать разменной монетой, пощечиной собственному отцу, олицетворением позорного поражения. Бахирон взял ее себе в жены как какую-то простушку – без заключения положенного в таких случаях династического брака. Джоанна перестала быть фасилийской принцессой, дочерью Кассия, самой собой. Она думала, что стала никем.

Алокрийская королева взглянула на золотой кулон, на котором был грубо вычеканен профиль Бахирона Мура. Он много раз предлагал заменить его на что-то более изящное, но Джоанна всегда отказывалась и любовно хранила именно это изображение мужа. Ведь таким он был и в жизни – властный, непреклонный и сильный правитель для подданных, но для нее царственный супруг оставался мягким и податливым как золото в руках мастера, знающего все тайные стороны драгоценного металла.

Джоанна улыбнулась, вспомнив свои старые переживания. Нет, она не стала никем – выйдя замуж за Бахирона, она стала алокрийской королевой и женой достойного мужчины. Вот только Кассий ее так и не простил за столько лет, хоть его любимая дочь не была ни в чем виновата. Фасилийский король отказался от нее и возненавидел собственное дитя, внушив себе, что она – символ позорного поражения, воплощение унижения и причина бесчестия.

Шли года, Джоанна превратилась в прелестную девушку и понемногу привыкла к жизни в Алокрии. Бахирон очень бережно обращался с ней, как человек чести он чувствовал огромную ответственность перед ней и потому всячески пытался оградить ее от тоски по дому и родным, расставание с которыми прошло столь болезненно для девочки. Со временем она начала видеть в нем друга, а потом и мужа. Увы, как только пепел старых переживаний был развеян по ветру, судьба тут же подослало новую беду, растоптавшую росток молодого счастья…

Первенец был мертворожденным. В Алокрии это было не редкостью, но за здоровьем королевской семьи следили лучшие фармагики Академии. Однако они едва смогли спасти Джоанну, пожертвовав малышом, который все равно был слишком слаб и не смог бы прожить больше нескольких дней. Через два года королева снова родила. Ребенок появился на свет бездыханным из-за удушившей его пуповины. Раздавленная горем королева была готова наложить на себя руки, но благодаря любви и заботе Бахирона она смогла оправиться. После второй неудачной попытки рождения наследника престола Мур должен был развестись с ней, как того требовала старинная традиция, но король впервые в жизни переступил через вековые правила предков и сохранил свой брак. Джоанна осознала жертву мужа, чтившего древние законы больше собственной жизни, но, как оказалось, не больше жизни любимой женщины. Она поклялась стать истинной королевой, верной женой и мудрым советником своему супругу, какие бы препятствия ни чинила завистливая судьба.

Гражданская война топила Алокрию в крови, Комитет застрял в Еве, будучи не в силах примирить Илию и Марию, а Кассий не спускал глаз с агонизирующей жертвы. В такие тяжелые времена Джоанна вынашивала третьего ребенка. Личный фармагик королевской семьи, седой старичок по имени Намир Воб, который до прихода Маноя Сара был главой факультета фармагии в Академии, тщательно исследовал плод манипуляциями с зельями и заверил, что родится здоровый мальчик, а жизни его матери ничего не угрожало. Счастью королевы не было предела. Она станет не просто матерью, а матерью наследника алокрийского престола. Наконец-то Джоанна выполнит свое обещание, данное Бахирону, который сильно страдал под тяжестью прозвища «Последний». Хоть король и старался скрыть свою боль от супруги, она все чувствовала.

Повозка качнулась, останавливаясь во внутреннем дворе крепости, и королева, охнув, схватилась за живот. Чтобы добраться до Силофа ей и ее небольшой свите пришлось объезжать марийские земли, а ухабистые дороги и поздний срок беременности не позволяли ехать быстро. Путешествие выдалось не из легких, от лагеря Бахирона до полуразрушенной крепости в горном ущелье Джоанне пришлось ехать целых три недели. Роды могли начаться со дня на день.

– С вами все хорошо, моя королева? – поинтересовался седой Намир. – У меня есть лекарство, оно поможет вашему телу расслабиться.

– Не надо, – она улыбнулась в ответ на заботу фармагика. – Просто от тряски стало немного не по себе.

– В вашем положении подобные странствия очень вредны, – проворчала пожилая повитуха. – Никакая страна не стоит вашего здоровья.

– Я ничем не лучше других. Солдаты рискуют своими жизнями на полях боя, а короли и королевы – во дворцах.

– Одно дело – обычный риск, и совсем другое – чистое самоубийство, – возразил Намир. – Моя королева, вы же знаете, что ваш отец так просто вас не отпустит.

В дрожащем голосе фармагика чувствовалось отчаяние человека, который говорил правильные вещи, но его или не слышали, или не желали услышать.

– Я что-нибудь придумаю, – Джоанна снова нежно улыбнулась своим слугам. – Алокрия не будет захвачена Кассием. Только не сейчас, когда она почти переродилась и готова вступить в светлое будущее. Нам с Бахироном пришлось вынести немало страданий, и многие трудности поджидают нас впереди, но наш сын примет от своего отца корону свободной и великой страны.

– Коль послушать народ, то и страны-то никакой по их словам уже не осталось, – проворчала в ответ повитуха.

– Молчи, старая! – прикрикнул Воб, от негодования встопорщив седую бороду. – Меньше к глупым сплетням прислушиваться надо, и жизнь сразу лучше станет.

Конечно, Джоанна не верила слухам, которые с юга догоняли ее небольшое посольство. Никто не мог отчетливо что-либо сказать об итогах решающего сражения, люди говорили о странных и загадочных вещах. Но королева получила два письма от Бахирона, и ни к кому больше не прислушивалась. Но и с посланиями от Мура все было не так однозначно. Не обращая внимания на возмущения Джоанны, гонцы молчаливо удалялись, ссылаясь на срочные дела, а в письмах мужа она не находила каких-либо подробностей, он просто писал, что все хорошо и волноваться не о чем. Бахирон упомянул о беспорядках в стране, с которыми ему придется разбираться некоторое время, поэтому лучше ей некоторое время побыть где-нибудь в северо-восточной Илии, подальше от Донкара и Евы. Королева знала, что Мур о многом умалчивал, чтобы беременная жена не волновалась, но она была уверенна в своем царственном супруге и верила, что он справится со своей задачей, какой бы она ни была. А вот сама Джоанна могла и провалиться в переговорах с отцом. Кассий даже способен убить ее, не выслушав ни единого слова. Впрочем, сейчас она окружена фасилийскими солдатами и до сих пор жива, а значит, он готов принять ее.

К повозке приблизился фасилиец, который показался Джоанне смутно знакомым. Он помог сойти беременной королеве на промерзлую землю Силофских гор и с легкой формальной улыбкой произнес на чистом алокрийском:

– Мы с нетерпением ждали вас, госпожа Джоанна. Начали уже волноваться, не случилось ли чего в пути. Слава Свету, с вами все в порядке.

– Семион, ты ли это?

Королева узнала голос возмужавшего друга детства. Они вместе росли во дворце, потому что Лурий был сыном какого-то важного чиновника при дворе Кассия, и много времени проводили в одной шумной компании детей высшего света Фасилии. В последний раз она видела его совсем мальчишкой, по которому даже скучала, уехав в Алокрию. Вот только того сорванца теперь не разглядеть за маской невозмутимого лица с холодной улыбкой и сверкающим взглядом.

– Семион Лурий к вашим услугам, госпожа, – фасилийский шпион почтительно поклонился. – Позвольте проводить вас к Кассию. Он в главной башни цитадели.

Встреча оказалась совсем не такой, какой ее представляла Джоанна. По лицу короля Фасилии суматошно бегали тени противоречащих друг другу эмоций. Кажется, Кассий одновременно видел перед собой любимую четырнадцатилетнюю дочку, с которой некогда был вынужден расстаться навсегда, и взрослую королеву Алокрии, жену своего заклятого врага. Ему давно доложили, что его дочь скоро прибудет в Силоф, но, увидев ее, он неожиданно для самого себя растерялся – стоит ему радоваться или злиться, запутался в чувствах, прошлом и настоящем. В свою очередь Джоанна, глядя на отца, не смогла справиться с нахлынувшими воспоминаниями безоблачного детства и на ее глазах выступили слезы. Неловкая встреча выходила из-под контроля и могла вылиться во что угодно.

«Неужели это все план Джоанны? – подозрительно подумал Семион, наблюдая эту странную картину со стороны. – Она решила, что Кассий растрогается и согласится на все ее условия? Интересно. Пожалуй, пока мне не стоит вмешиваться…»

– Здравствуй, отец, – прошептала Джоанна, неуверенно произнося полузабытые слова фасилийского языка.

– Так ты еще помнишь родную речь? – спросил Кассий после неестественно долгой паузы.

– И до сих пор ношу твое имя. Даже в Алокрии меня зовут Джоанной Кассией.

Король закашлялся. Его каменное сердце дрогнуло, мысли путались в голове, а память предательски подменивала лицо беременной алокрийской королевы на миленькую мордашку его любимой дочки. И как так получилось, что он вдруг возненавидел ее, разве такое вообще возможно? Столько лет считал ее олицетворением своего позора, но ведь это именно его позор, и Джоанна ни в чем не виновата. Тринадцать лет Кассий ненавидел себя, но срывал бессильную злобу на родной дочери, отказался от родства с ней, проклял ее, внушил себе, что она – символ его унизительного поражения. Какой же глупец…

– Дочь моя, – фасилийский монарх поперхнулся. – Королева Джоанна, вы, наверное, хотите отдохнуть, проделав столь долгий путь в своем-то положении.

– Простите, отец, но наши переговоры не терпят отлагательств. Если позволите, я хотела бы присесть.

Внезапно наваждение, сжимающее сердце приятными воспоминаниями, развеялось, и Кассий опять увидел перед собой жену Бахирона. Он чуть было не позволил одурачить себя. Скорее всего, подлый Мур специально подослал Джоанну, а сам трусливо спрятался за спину беременной жены.

– Конечно, – нахмурился Кассий.

Он махнул стражнику рукой, и тот принес королеве высокий грубый стул, какими был завален весь Силоф. Все-таки некогда в крепости был расположен крупный гарнизон, поэтому мебели в ней было предостаточно. Однако, она столь громоздка и неудобна, что местные жители, которые вынесли из оплота почти все, оставили их пылиться и гнить в опустевших залах.

– Нам не нужна война с Фасилией, – сходу заявила Джоанна. – Алокрия сейчас переживает тяжелые времена, мы не сможем противостоять вашим армиям, это правда…

– Тогда сдавайтесь, – грубо перебил ее Кассий. – Если вы выдадите мне Бахирона Мура, Илида По-Сода и Комитет, то я согласен уладить остальные вопросы подчинения мирным путем. С тобой.

– Мы не можем пойти на такие условия. Илид По-Сода мертв, а мой супруг и комиты изо всех сил стараются навести в стране порядок. Если вы помешаете им, то со всем хаосом придется разбираться фасилийской армии. И я уверена, что одновременно с этим возникнут новые проблемы, связанные с вашей интервенцией. Вам не победить.

Нет, это определенно больше не четырнадцатилетняя фасилийская принцесса. Акцент чужестранки, формальная речь, прекрасная женственность будущей матери, величественная осанка. Перед Кассием сидела королева Алокрии, которая давно уже смирилась с отречением отца от нее и клеймом позора Фасилии на собственной судьбе. Но она нашла в себе силы начать новую жизнь, отпустив прошлое со всеми его печалями и радостями. А он бы смог сделать так же?..

– Что ты имеешь в виду, Джоанна? – Кассий вскочил на ноги, разозлившись на себя за внезапно появившееся ощущение собственной слабости. – Думаешь, я не справлюсь с вашей полумертвой страной?

– Смысл сказанного мной не в том, справитесь вы или нет, – сдержанно ответила королева. – А в том, зачем вам это?

Разъяренный монарх знал ответ на этот вопрос, он сделал его смыслом жизни, целью своего правления – месть. Возмездие за оскорбление, способ смыть многолетний позор, избавиться от унижения и ненависти к самому себе. Но Кассий взглянул в лицо дочери и не смог повторить вслух то, о чем мучительно думал и мечтал тринадцать лет. Почему?

– Фасилия – большая и богатая страна, – продолжила Джоанна. – У вас нет абсолютно никакой нужды захватывать новые территории или подчинять соседние королевства. Фасилия может загубить себя, если будет дальше расширять свои границы, усложнять систему управления, наращивать военную мощь. Когда-нибудь все это нагромождение рухнет и похоронит под собой то, что так старательно возводилось поколениями фасилийских правителей. Ваши подданные и так могут жить счастливо, и вы, отец, можете помочь им в этом. И помочь нам. Прошло много лет, старые обиды покрылись пылью, а мы все так же враждуем и отказываемся признавать друг друга. От лица короля Алокрии Бахирона Мура я заявляю, что мы готовы сделать первый шаг к мирному сосуществованию и добрососедским отношениям. Нам незачем воевать.

– Но честь…

Слова застряли в горле Кассия. Честь ли сподвигла его пойти войной на юго-западных соседей или же собственные желания и ничтожная обида? Впрочем, для него здесь практически не было противоречия. Ведь поступать по чести для фасилийского монарха – это означает поступать так, как он считал правильным. Но можно ли было руководствоваться подобной честью, когда речь заходила о столь многих человеческих жизнях?

«Дрянная девчонка! – скрипнув зубами, подумал Кассий. – Какая глупость – правитель усомнился в собственной доблести и правоте! Или же она в чем-то права? Предложила мир, как будто ничего не было! Ни многолетнего позора, ни мук унижения, ни ужасного оскорбления – Бахирон забрал у меня любимую дочь и уважение к самому себе! А вдруг этого действительно не было? Был ли позор, если в войне вполне естественно наличие победителя и проигравшего? Исчезла ли из моей жизни дочь, если она сейчас стоит передо мной? Неужели все дело во мне, и я – обычный коронованный дурак? Или же Джоанна просто смогла заморочить мне голову?!»

Король зарычал и в гневе пнул тяжелый стул, который развалился от удара на массивные бруски, кое-как скрепленные между собой. Треск и грохот прокатились по холодным коридорам Силофа. Глядя на оседающую пыль, Кассий неподвижно стоял и ждал, когда последнее эхо окончит свой полет, растворившись в пустых залах горной крепости.

– Мне надо подумать, – наконец произнес фасилийский монарх, не глядя на дочь. – Для тебя и твоей свиты подготовлены покои. Там тепло и относительно чисто. О моем решении тебе сообщат.

Джоанна согласно кивнула, поднялась и неуклюже поклонилась, придерживая свой живот, которому уже было тесно даже в самом широком платье – мальчик родится богатырем. Приняв помощь от пожилого фармагика и служанки, подбежавших к ней, когда стражники отворили двери зала, она пошла в отведенные ее посольству комнаты, куда их проводил фасилийский солдат. Королева понимала, что решения о войне и мире быстро не принимаются, но странные переговоры и так дали больше, чем она ожидала. Впрочем, Джоанна была готова умереть от руки одержимого местью отца, а на деле ей довелось провести короткую, но важную беседу с правителем, на долю которого выпало тринадцатилетнее противостояние с демонами, которых он сам для себя выдумал. Она даже пожалела отца, вспомнив, как противоречивые чувства, текущие обязательства, реальные и фальшивые воспоминания боролись в его голове, мучили пожилого несчастного мужчину, потерявшего родную дочь, и вызывали гнев у монарха, потерпевшего сокрушительное поражение в давней войне, начатой им самим. Все это было отчетливо видно на лице растерянного Кассия и в его беспокойных глазах.

– Как все прошло, госпожа Джоанна? – поинтересовался Намир Воб, когда они оказались в подготовленных королеве покоях.

Она устало улыбнулась.

– Я еще жива.

– Что будете делать дальше?

– Ждать, – Джоанна тяжело присела на край скрипучей кровати. – Позови служанок, у меня уже нет сил раздеться самой. И пусть найдут горячей воды, мне надо смыть дорожную пыль…

– Конечно, моя королева, – Намир поклонился. – Немедленно передам им вашу волю. А потом займусь подготовкой зелий к процедурам, если вы не против.

Она вздрогнула, вспомнив омерзительное ощущение перекатывающихся под кожей крохотных капель яда, которые закаляли ее организм и способствовали развитию здорового ребенка. Чудеса фармагии позволяли даже сделать молоко будущей матери в несколько раз питательнее и полезнее.

– Ради нашего с Бахироном сына можно и потерпеть, – вздохнула Джоанна, нежно поглаживая живот.

Пожилой фармагик поклонился еще раз и отправился выполнять поручения королевы, которая с тихим стоном растянулась на жесткой постели и уставилась на массивные балки низкого потолка, улыбаясь своим мыслям. Она думала о муже, о ребенке, о встрече с отцом, о переговорах, которые уже нельзя было назвать неудачными. Возможно, путь в лучший мир на самом деле не так далек и труден, как казалось…

А Кассий до сих пор стоял над поломанным стулом и пытался схватить за хвост ускользающее решение его внутренней дилеммы, которую он и сформулировать-то толком не мог.

– Мой король, могу я чем-нибудь помочь вам? – вопрос Семиона Лурия вырвал короля из прострации.

– Пожалуй, можешь, – Кассий повернулся к шпиону и внимательно посмотрел на него. – Ты помнишь Джоанну, когда она еще девчонкой бегала по моему дворцу?

– Конечно.

– Тогда скажи, она сильно изменилась с тех пор? – спросил король с оттенком болезненной для него мольбы в голосе.

«Как-то сильно Кассия подкосила встреча с дочерью, – обеспокоенно подумал Семион. – Я не узнаю его. Фасилия опирается на железную волю этого человека, а сейчас он находится на грани срыва. Свет Милостивый, в его жизнь только-только вернулась дочь, а страна уже трещит по швам. Женщины…»

– Половину жизни она была фасилийской принцессой, половину – алокрийской королевой. Не берусь судить о ней как о человеке из-за столь длительной разлуки, но Бахирон стал ей определенно более близким человеком, чем вы, мой король, – осторожно ответил шпион.

– Ты прав.

Вспышки гнева не последовало, хотя Лурий прямо указал на очередное превосходство Мура. Кассий окончательно запутался в себе, и, кажется, ничто не могло ему помочь. Но к игре подключилась третья сила, которой были чужды любые человеческие чувства.

Из тени коридора выскользнула худощавая фигура Спектра, который все это время скрывался от глаз королевы. Ей ни к чему знать о предательстве Карпалока Шола, иначе все его планы могли пойти крахом. Бывшему комиту алокрийской Церкви Света пришлось пожертвовать слишком многим, чтобы вновь обрести надежду на возрождение могущественной религиозной организации, которая встанет во главе новой фасилийской провинции. Ведь именно в этом заключался его договор с Кассием – умиротворение народа верой и коронация Владыки Света взамен на абсолютную власть восстановленной Церкви в Алокрии. Они нуждались друг в друге, ведь только религия могла закрепить за Фасилией новые земли без сильного распыления военных сил, которые могут понадобиться в ранее завоеванных регионах огромного государства, если те вдруг почувствуют ослабшую хватку монарха и решат вернуть себе независимость.

– Мой король, мне кажется, что вы сильно рискуете, прислушиваясь к словам Джоанны, – произнес Карпалок на ломаном фасилийском языке. – Одно ее существование мешает вам осуществить давнюю мечту…

– Не мели чушь, старик, – отмахнулся Кассий. – Женщина не может править Алокрией, она мне ничем не угрожает.

– Но вы ведь заметили ее беременность, – вкрадчиво возразил Спектр. – У нее может родиться сын, который станет законным наследником алокрийской короны.

– К чему ты клонишь, мразь? – фасилийский монарх был готов выплеснуть накопившийся гнев и растерянность на тщедушного священника-дельца. – Предлагаешь мне сражаться с бабой и младенцем, который еще не родился?!

– Прошу прощения, милостивый король, – встрял Семион, спасая Шола от неминуемой гибели. – Я думаю, что он имел в виду некоторые династические споры, которые могут возникнуть, если вы захватите Алокрию и оставите в живых Джоанну и ее ребенка.

– А Бахирон уже не считается, что ли? – нахмурился король.

– Вы всерьез решили простить его? – удивился шпион.

Кассий фыркнул и пнул обломки стула. Вот так запросто забыть тринадцать лет мучений, вычеркнуть из памяти позорное поражение – разве это возможно? Но почему-то фасилийский монарх понял, что злиться он должен только на себя. Ни Бахирон, защищавший свои земли, ни тем более Джоанна, несправедливо заклейменная символом унижения, не виноваты в его страданиях. Но прозрел ли он или же окончательно ослеп? Как же легко было идти на войну, и сколь тяжелым оказалось осознание того, что мир – лучший выбор…

В Алокрии действительно царил хаос. Да, сейчас ее очень просто захватить, но удержать в руках власть при таком масштабе беспорядков практически невозможно. То есть даже с прагматической точки зрения сейчас отличное время для вторжения, но худшее для завоевания. Ведь о состоянии страны толком ничего не известно. Смутные слухи, нелепые сплетни, вести о залитой кровью столице Илии и почти уничтоженной непонятно чем Марии. Фасилийские шпионы куда-то запропастились, Кассий лишился своих глаз и ушей в Алокрии, а доходившие до Силофских гор новости противоречили друг другу и изобиловали глупыми россказнями в духе болтовни неграмотных крестьян.

Король Фасилии был человеком чести, о которой у него было собственное представление. Он всегда руководствовался ей, принимая важнейшие решения, потому что такова главная добродетель правителя: сделано с честью – сделано правильно. И впервые в жизни Кассий не мог понять, как должен поступить. Он взывал к чести, долгу и собственной воле, отчего-то притихшим в его душе, но не мог добиться от них единого внятного ответа.

– Мне надо подумать, – пробормотал изможденный король, морщась от ужасной головной боли. – Ничего не предпринимать.

Спектр неловко поклонился и вышел из зала. Его планы рушились на глазах, а он снова не в силах что-либо изменить. Видение власти и богатства становилось все более иллюзорным, превращалось в несбыточную мечту. Но ведь все были счастливы, если бы к его словам прислушался хоть один из королей! Правители бы купались в народной любви и слепом поклонении, обновленная Церковь обрела бы реальную власть и богатство, которым уж точно нашла бы правильное применение, люди обрели бы душевное равновесие и мир в стране. И почему человеческая природа постоянно ломает идеальную картину будущего?

«Все начинается по новой, – раздраженно подумал Карпалок. – Сначала Бахирон отказывается от абсолютной власти и титула Владыки Света, не решаясь выступить против Илида По-Сода, старого друга и бывшего соратника. А теперь и Кассий идет по его стопам, поддавшись внезапно нахлынувшей отцовской любви! Это нелепо, он ненавидел Джоанну столько лет, а тут увидел воочию, да еще и обрюхаченную своим злейшим врагом, и сразу же превратился в безвольную тряпку. Из чего вообще делают этих королей? Ничтожества…»

Шагая по коридору из насквозь промерзших камней крепости, Спектр неожиданно услышал звонкие девичьи голоса, доносящиеся из-за поворота. «Откуда в Силофе взялись девушки?», – Карпалок спрятался в темной нише и прислушался к их разговору.

– Королева со дня на день должна родить.

– Ужас. Рожать в этой крысиной норе, вдалеке от нормальных человеческих условий и любящего мужа. Вот ведь наказание…

«Говорят по-алокрийски. Это служанки королевы», – догадался Шол. Старик решил подождать, пока они пройдут мимо. Такая встреча ему ни к чему, его и узнать могли, ведь он часто был при дворе и в покоях короля Бахирона. В конце концов, хоть его планы и рушились, сдаваться он пока еще не собирался. Послышался мелодичный перезвон, и внезапно по коридору прокатился резкий звук разбивающегося стекла. Девушки испуганно вскрикнули.

– Проклятые фасилийцы, чтоб им провалиться! – выругался старческий голос. – Могли бы и факелы зажечь, тут же люди ходят! В этом каменном гробу и так холодно, что у меня остатки зубов готовы вывалиться, так они еще решили для полного сходства с могилой кромешный мрак развести, что ли?

– С вами все в порядке, мастер Намир? – поинтересовалась служанка.

«Королева взяла с собой Намира Воба, – понял Спектр. – Ну да, в ее положении вполне логично иметь при себе опытного фармагика. Помню, он и меня лечил. Правда, давно это было, Намир тогда еще главой факультета фармагии в Академии был».

– Ничего, просто споткнулся. Что б этих фасилийцев… – проворчал старик. – Реактив разбил из-за этой темноты.

– Давайте я помогу собрать осколки, – вызвалась вторая служанка.

– Нет! Это смертельный яд, не подходи, – предостерег фармагик. – Я сам справлюсь.

– А вы не отравитесь? – боязливо спросила девушка.

– Ерунда, – Намир принялся вырисовывать руками немыслимые узоры, и капли яда поднялись в воздух. – Мне такая мелочь уже нипочем. В малых дозах яды закаляют и оздоровляют организм, а в больших убивают. Я всю жизнь с ними работал, мой иммунитет уже никакая отрава не пробьет. Кроме стряпни моей жены.

«В малых дозах оздоровляют, а в больших – убивают…», – мысленно повторил Спектр.

Служанки захихикали и поспешно пошли по коридору, обдав стоящего в тени Карпалока ароматом розового эфирного масла, которое они обычно добавляли в воду для омовений королевы. Когда звук их шагов стал почти неслышим, старик выбрался из своего укрытия и подошел к фармагику, бормочущему проклятия в адрес фасилийцев.

– Мастер Намир Воб, рад нашей встрече.

От неожиданности королевский лекарь чуть не выронил только что запечатанный сосуд с собранным реактивом.

– Спектр Света, вы? – изумился фармагик. – Здесь? Но как же ваше паломничество, о котором все говорили?

– Это паломничество в лучший мир, – смиренно улыбнулся Карпалок. – И оно привело меня сюда, к королю Кассию.

– Я не понимаю, вы…

– Долгая история, мой старый друг. Лучше расскажи, как поживают твои родственники? Я слышал, в Донкаре произошла ужасная трагедия.

Не до конца понимая, что вообще сейчас происходило в темном коридоре горной крепости, Намир растерянно ответил:

– С ними, вроде, все в порядке. Они успели покинуть столицу, пока он еще не был окончательно захвачен смертепоклонникам, и уехали в Новый Крусток под защиту Комитета. А почему вы…

– А сын? – перебил его Карпалок. – Насколько я помню, он служил в королевской армии.

– И сейчас служит, – подтвердил фармагик. – Давно уже в командиры выбился.

– О как. Скорее всего, неплохой доход у семьи получается.

Седая борода Намира дернулась из-за нервной дрожи, вызванной тоном, с которым говорил Спектр. В речи священника не было и следа от прежних поучений, цитат из религиозных текстов и возвышенных метафор. С таким тоном мог разговаривать лишь опытный делец.

– К чему вы клоните? – с нескрываемым подозрением спросил Воб.

– Все-таки какие же странные слухи ходят о том сражении на границе Илии и Марии, – задумчиво произнес Карпалок, словно не заметил прямого вопроса. – Говорят, выжили буквально сотни из десятков тысяч. Наверное, переживаете за сына?

– К чему вы клоните, Спектр? – осипшим голосом повторил фармагик, прекрасно осознававший, что его сына может не быть в числе выживших.

– Конечно, переживаете, понимаю, – Шол сочувственно покачал головой. – Его смерть стала бы настоящей трагедией для семьи. Да и ты уже далеко не молод, даже я считаю тебя стариком. Как думаешь, сколько еще сможешь прожить на своих зельях?

Побледневший Намир молча стоял, а сосуд с ядом плясал в его дрожащих руках. Бывший глава алокрийской Церкви аккуратно вынул склянку из костлявых ладоней фармагика, чтобы тот ненароком не разбил ее. Воб даже не заметил исчезновения реактива, он смотрел на Спектра и с беспокойством ждал кульминации странной беседы.

– Что же будут делать твои родственники, когда источники их финансового благополучия внезапно исчезнут? – спросил Карпалок, разглядывая мутную жидкость, которая в опытных руках могла и исцелить, и убить. – Некоторое время им еще удастся протянуть на отложенных сбережениях, но что потом? Дом в Донкаре теперь потерян навсегда, все оставленные в столице ценности уже покоятся в мешках мародеров. Кто возьмет замуж твоих двух взрослых внучек, если у них из приданного есть только имя некогда известного дедушки? Алокрия разваливается на части, никто и не вспомнит семью королевского фармагика и офицера королевской армии. Чтобы выжить, твоей пожилой жене придется бродить по портовому району Нового Крустока и за бесценок продавать внучек и невестку грубым морякам, истосковавшимся по нежным девичьим телам. И никто им не поможет.

Спектр осторожно вложил сосуд с ядом дрожащие руки Намира.

– Никто им не поможет, – Шол ухмыльнулся. – Кроме меня.

– Чего вы добиваетесь? – опустив голову, спросил фармагик.

– Чего я добиваюсь – это не имеет значения. Гораздо важнее то, что сейчас мои руки связаны. Видишь ли, мое будущее, и соответственно будущее твоей семьи, зависит от завоевания Алокрии Кассием. А он застрял в Силофе и после встречи с дочерью мучается неподобающими настоящему правителю сомнениями.

– Что я могу сделать для моей семьи… для вас?

– Просто избавь Кассия от причины сомнений, – Карпалок указал на мутную жидкость, плещущуюся в склянке. – «В малых дозах яды закаляют и оздоровляют организм, а в больших убивают», – твои ведь слова? Никого не удивит, если после столь тяжелого путешествия королева вдруг умрет по вполне естественны причинам. Ведь всем известно, что она едва выжила при прошлых беременностях.

Намир судорожно сглотнул.

– Я вас понял.

– Я тоже, – раздался из темноты голос Семиона.

Схватившись за сердце, Спектр попятился назад, пока не наткнулся спиной на холодные камни стены коридора, но, несмотря на это, его бросило в жар. Фармагик же поднял глаза на фасилийского шпиона, но так и не шелохнулся. Кажется, его сковал паралич обреченности, ведь картина будущего, которую нарисовал ему Карпалок, была слишком похожа на эту уродливую реальность. А теперь их поймали с поличным, и застрявшей в Новом Крустоке семье Намира уже никто не сможет помочь. В проходе крепости, где свободно могли разойтись пятеро человек, стало слишком тесно для троих.

– Вы меня напугали, – наконец подал голос Шол, поправляя церковное одеяние. – Господин Лурий, прежде чем вы расскажете королю о том, как изобличили нас, я настоятельно прошу вас подумать о нашем шаге. Вы же понимаете, что так будет лучше для всех?

– Понимаю. И не собираюсь вам мешать, – глаза Семиона сверкнули в полумраке коридора. – Кассий же отчетливо повелел – ничего не предпринимать. Я не осмелюсь нарушить его приказ.

Карпалок и Намир переглянулись.

– Значит, мы пошли? – неуверенно уточнил Спектр.

– Да, идите.

Тихо перешептываясь и постоянно оглядываясь на невозмутимого шпиона, оба старика медленно направились в сторону покоев королевы Джоанны. Но Лурий просто стоял и смотрел им вслед. Однако когда заговорщики скрылись за поворотом, он беззвучной тенью заскользил по незамысловатому лабиринту крепости и вскоре нагнал фармагика и священника, ничем не обнаружив своего присутствия.

– Не могу поверить, что цепной пес Кассия так подло его предал, – бормотал себе под нос Спектр, озираясь по сторонам.

– Возможно, у него свои причины не мешать вашему замыслу, – дрожащим голосом ответил Намир. – Скажите, мастер Карпалок, вы точно сможете обеспечить мою семью всем необходимым?

– Свои причины… – задумчиво произнес Шол, проигнорировав вопрос своего спутника. – Он мог слышать мои слова о размякшем Кассии и принять их к сведению. Семион заинтересован в сильной королевской власти, потому что честно служит каким-то своим идеалам… Или он вспомнил, что после завоевания Алокрии в ней согласно нашему договору будет установлена абсолютная власть Церкви, подчиняющейся только Владыке Света, который на деле ничего решать не будет. И когда я возглавлю страну, он сможет потребовать от меня все, что только пожелает. Да, это разумное объяснение.

– Вполне разумное, – согласился седой фармагик. – И вы ведь не забудете о моей семье, когда получите власть?

– Конечно нет, мой друг, – заверил его Спектр, продолжая думать о своем. – Перестань говорить так, будто уже прощаешься с жизнью.

– Чует мое сердце, долго я не проживу…

– Подлатай его своей отравой. Только оставь немного для беременной королевы.

В ответ Намир только горестно вздохнул. Он готов совершить страшное преступление, но не сможет жить с осознанием содеянного. Как только Джоанна покинет этот мир, он отправится вслед за ней и будет вечно умолять о прощении. Ведь только так он мог спасти свою семью, которую ожидает горькая участь нищеты, проституции, падения на самое дно общества. Пожилой фармагик не позволит жене, невестке и внучкам влачить столь жалкое существование в ожидании смерти, которая наконец освободит их от мучений жизни в помойке человечества. В конце концов, с какой стороны ни посмотри – Алокрия уничтожена, а король и королева больше не способны помочь своими жалкими потугами разваливающейся стране. Так если Джоанна может ценой своей жизни спасти несколько других, то разве будет кто-либо оспаривать правильность осуществления столь благородного обмена?..

«Конечно будет, – Намир опять тяжело вздохнул. – Я буду. Мне очень жаль, моя королева, но я должен пойти на этот гнусный поступок. Отказываюсь от страны, отказываюсь называться лекарем, отказываюсь от человеческой доброты и сострадания к беременной женщине, но только ради семьи. Простите меня…»

Покой королевы охранял всего один фасилийский солдат, поставленный, видимо, больше для соблюдения формальности. Парнишка изо всех сил боролся со сном, и только холод, просачивающийся сквозь стены горной крепости, заставлял его шевелиться, чтобы хоть немного разогнать по телу застывшую кровь. Когда молодого фасилийца обволок сиреневый прозрачный дымок, он подумал, что пришла пора в очередной раз пройтись взад-вперед по коридору, прогоняя сонное наваждение, но, попробовав сделать шаг, его качнуло назад, и он медленно сполз по стене на пол. Этой ночью он увидит родные фасилийские просторы, небольшую деревеньку, низенький дом, где его ждала заботливая мать и ворчливый отец, который на самом деле гордился сыном, а где-то на окраине жила красивая и работящая девушка, чьей руки он обязательно попросит, когда вернется из похода с добычей и жалованием. Зачаровывающее видение, рожденное усталостью, приятными воспоминаниями и зельем фармагика.

Массивная дверь отворилась на удивление тихо, и оба престарелых заговорщика скользнули внутрь небольшой комнаты, не потревожив сна королевы. Внутри оказалось очень тепло, угли еще тлели в маленьком камине, а в воздухе витал аромат розовой воды. Даже по-солдатски грубая мебель и мрачные стены не отгоняли пугливое умиротворение, нашедшее в компании Джоанны последнее убежище в этом безумном краю.

Карпалок кивнул в сторону спящей королевы. Тяжело дыша, Намир трясущимися руками пытался откупорить пузырек с жидкостью, которой еще пару часов назад пытался устранить малейший риск во время родов госпожи, а теперь вознамерился убить ее. Спектр выхватил пузырек из потных ладоней фармагика и с негромким скрипом вынул пробку. Взгляд бывшего комита алокрийской церкви отчетливо дал понять, что пути назад больше нет, и если старый лекарь решит отступить, то заплатит за свою слабость страшную цену. Вспомнив доброту Джоанны и собственные идеалы, которым следовал всю жизнь, Намир смахнул крохотные слезы с подслеповатых глаз и решительно воздел руки к низкому потолку. Повинуясь воле фармагика, яд заструился в воздухе под мощными балками, изредка нарушая свой белесый узор небольшими всплесками, повторяющими надрывные удары сердца мучащегося от предательства старика.

– Ради семьи, – прошептал Намир.

Жидкость собралась в огромную каплю, а потом резко расплылась и зависла над спящей королевой, превратившись в тонкую смертоносную пленку, повторяющую силуэт беременной женщины. Фармагик всхлипнул, глотая слезы, и медленно опустил руки. Мастерство пожилого лекаря было велико – яд прошел сквозь плотное одеяло, ночную рубашку и кожу Джоанны, не оставив ни единого следа.

– Простите меня. Это только ради семьи, – уже громче повторил Намир, не боясь разбудить ее, ведь он знал, что теперь ей уже ничто не поможет.

Продолжая лежать с закрытыми глазами, королева слегка поморщилась, инстинктивно положила руки на живот и приоткрыла рот, как бы собираясь кашлянуть, но так и не смогла вдохнуть. В следующее мгновение лицо Джоанны разгладилось, и она застыла, продолжая обнимать малыша, дремавшего в ее чреве. Седой фармагик искусно взял на себя тяжкий грех, который должен спасти его семью, – он проводил свою госпожу к гостеприимной смерти прямо во сне, безболезненно и быстро.

– Пообещайте, что позаботитесь о моей семье, – еле слышно произнес Намир.

Довольный Спектр хотел было ответить, но его опередил Семион, неожиданно появившийся из тени за спиной фармагика:

– К сожалению, мастер Карпалок не сможет выполнить вашу просьбу.

Раздался короткий хруст выскакивающих со своих мест шейных позвонков, и Намир Воб тяжело упал на каменные плиты пола, неестественно запрокинув голову. Спектр замер на месте, будучи не в силах оторвать взгляд от уставившихся на него глаз седого лекаря, в которых даже сквозь пелену смерти читались душевная боль и отчаяние – он слышал слова шпиона и понял, что его семья обречена, а гибель Джоанны была напрасной.

– Зачем… – только и успел сказать Карпалок, прежде чем почувствовал, что падает в провал беспамятства.

Когда сознание вернулось к нему, первым делом он ощутил ледяное прикосновение каменного пола крепости, а затем ужасная головная боль напомнила ему, за что следует ненавидеть жизнь.

– Не так уж и сильно я тебя ударил, – голос Семиона раздавался как будто из-под воды. – А ты чуть не умер раньше времени.

Спектр приподнялся и попытался сфокусировать взгляд, но кроме расплывающихся во мраке силуэтов ничего не увидел.

– Где я? – спросил старик, собирая в голове осколки памяти, разбитой ударом шпиона.

– В темнице, – спокойно ответил Лурий. – Где и положено быть отравителю.

Сориентировавшись на хитрый блеск глаз в темноте, Карпалок смог разглядеть стоящего неподалеку фасилийца. Вскоре проступили очертания толстой решетки, стала видна грубая каменная кладка и влажный потолок, с которого равномерно капала какая-то вонючая жидкость. Он действительно в тюрьме.

– Почему ты это сделал? – поморщившись от боли, Спектр выплюнул застрявший в горле вопрос, когда мозаика воспоминаний наконец сложилась.

– Не хочу объяснять.

– Тогда зачем ждал, пока я очнусь?

– Объявить волю короля, – Семион откашлялся. – Король Фасилии Кассий Третий признал тебя виновным в сговоре с фармагиком Намиром Вобом с целью отравить алокрийскую королеву Джоанну Кассию, что вы и совершили под покровом ночи. К сожалению, я не успел ее спасти, но услышал ваш разговор и, нейтрализовав прямую угрозу в лице опытного фармагика, схватил тебя с поличным.

– Ты легко мог ее спасти, но не стал этого делать! – выкрикнул Карпалок и от резкой боли схватился за голову. – Почему?

– Я же сказал, что не хочу ничего тебе объяснять.

– Не боишься, что я обо всем расскажу королю?

Лурий подошел так близко, как только позволяла заржавевшая решетка. Взглянув в его глаза, спина Спектра покрылась мелкими каплями ледяного пота, а сердце старика начало биться через раз, отказываясь гнать кровь к застывшим конечностям. Он внезапно осознал, что больше никогда не выберется из этой клетки.

– Священнослужитель, который всю жизнь гонялся за деньгами и властью. Религиозный лидер, уничтоживший алокрийскую Церковь Света под своим началом. Предатель родины. Отравитель, убивший беременную женщину, – спокойно перечислил Семион. – Неужели ты думаешь, что тебе хоть кто-то поверит?

– Тогда убей меня сразу.

– Нет, – ответил шпион и направился к выходу из подземелья. – Король был в ярости, когда узнал о произошедшем, но все же приказал держать тебя здесь, пока не решит, что делать дальше.

– Неужели Кассий отказался от завоевания Алокрии?

Семион устало вздохнул, но все же вернулся к решетке:

– Любопытный, да? Король еще думает. Но каким бы ни было его решение, тебя ожидает либо смерть, либо что похуже. Впрочем, не буду гадать, мне никогда не постичь его гений…

Что-то изменилось в голосе шпиона, но Спектр, к своему удивлению, понял что именно. Рискуя потерять сознание от головной боли, старик закатился скрипучим смехом, как будто он позабыл о том, что угодил в смертельную ловушку.

– Все же я слишком сильно тебя ударил, – задумчиво произнес Лурий, глядя на бьющегося в истерике на полу камеры старика.

– Неужели ты допустил смерть Джоанны, потому что завидовал ей? – выдавил из себя Карпалок. – Побоялся, что дочка завладеет вниманием папочки, и он забудет про тебя? Почувствовал конкурентку?

Маска невозмутимости треснула и развалилась на части, явив миру покрасневшее от ярости лицо Семиона, который побелевшими от напряжения пальцами впился в решетку, раздирая ржавчиной кожу.

– Даже не представляю, что ты имеешь в виду, – сквозь сжатые зубы прошипел шпион. – Мной движет лишь верность моему королю.

– Так это так теперь у вас в Фасилии называется? – сквозь смех простонал Спектр. – Ну и как, Кассий отвечает взаимностью на твои нежные чувства?

– Как ты смеешь, мразь?! – закричал Лурий, не замечая, как из его рта брызнула слюна и потекла по подбородку. – Да что ты понимаешь, церковная крыса?! Я всю жизнь посвятил Кассию, служил ему, а тут пришла она! Ты видел его нерешительность, видел, как он мямлил? Появление Джоанны превратило его в тряпку, испортило моего короля! Я не видел своего короля рядом с этой алокрийской подстилкой! Он должен любить не невесть откуда взявшуюся дочь, а того, кто был с ним все эти годы, служил верой и правдой!

Лурий зарычал, а затем резко развернулся и скрылся в темноте коридора, оставив истерично смеющегося Карпалока Шола в отчаянном одиночестве посреди темной просторной камеры с ледяным полом, заплесневелыми стенами, влажным потолком и затхлым воздухом.

Глава 5

С увеличением притока беженцев со всей Алокрии жилые кварталы Нового Крустока каким-то удивительным образом превратились в огромную свалку для отбросов общества. Столица Евы и раньше была далеко не самым приятным и благоустроенным городом страны, но теперь умиротворяющая затхлость и спокойное ожидание смерти от старости сменились паническим страхом быть ограбленным, изнасилованным и убитым. В кишащих людьми трущобах царили наркомания, проституция, бандитизм и насилие. Человеком больше, человеком меньше – никто и не заметит. Чем, кстати, активно пользовались фармагики Академии, которым вечно не хватало материала для экспериментов.

Маной Сар вошел во вкус и прекращать свои научные изыскания не собирался. Нащупав правильное направление в своих опытах, глава Академии ликвидировал разбросанные по городу мелкие лаборатории и создал единый крупный исследовательский центр в просторном подвальном помещении одного из особняков в центре Нового Крустока. Фармагики принялись за работу, презрев все человеческое во имя науки.

Новая лаборатории напоминала кошмарный анатомический музей, в котором полумрак подвала отнюдь не скрывал ужасы оборотной стороны медицины, а подчеркивал их. Изувеченные тела несчастных подопытных покоились на широких столах со специально вырезанными каналами для отвода крови, которая стекалась в больше ведра, где и оставалась, покрываясь багровой пленкой и испуская тошнотворный запах, прилипающий сладковатым осадком с металлическим привкусом к зубам и засоряющий легкие. Подгнивающие конечности лежали на полках рядом со склянками, в которых хранились разнообразные внутренние органы, подвергшиеся многократному воздействию всевозможных реактивов и ядов, из-за чего потеряли всякое сходство с тем, что должно находиться внутри каждого человека. Передвижение по лаборатории было сопряжено с риском поскользнуться на вязких лужах непонятной химической слизи и зловонных телесных выделений. В дальнем углу на крючьях висели распоротые трупы, естественно, не изуверства ради, а только лишь в научных целях. Даже после смерти они продолжали дергаться и изредка постанывали, если у них не было вскрыто горло, а их тела источали ценную для фармагиков густую мутную жидкость, которая крупными каплями падала в тару под распятыми мертвецами, сохраняющими некоторые признаки жизни.

Среди ужасающих экспонатов постоянно сновали лаборанты в мантиях, зеленый цвет которых с трудом угадывался за слоями запекшийся крови, грязи и пота. Они брали пробы, ставили опыты, манипулируя потоками и парами ядов, что-то записывали и брели к своей следующей цели в полном молчании. Чуть больше года назад большинство из них были простыми абитуриентами, которым все-таки удалось поступить на факультет фармагии. Тогда каждый преследовал свои цели: кто-то шел за славой и деньгами, которые сулила карьера лекаря, кому-то была интересна наука сама по себе, иные же действительно хотели помогать людям, лечить их, спасать жизни. Никто из них и подумать не мог, что все обернется именно так – мрачная лаборатория, в которой воздух пропитан зловонием застоявшейся крови, мочи, каловых масс и едким ядом, а они будут бродить по ней и, утратив всякие чувства, надежду и веру в фармагию, описывать страдания и ужасные смерти людей безразличными научными терминами.

Но какими бы важными ни были прочие элементы исследований Маноя Сара, основное внимание все же уделялось пока еще живым подопытным, которые сидели взаперти в небольших клетках. Здесь были беженцы, нищие из Нового Крустока, оборванцы, преступники, выкупленные за копейки из переполненных тюрем, и даже весьма зажиточные горожане и купцы, которые решили поразвлечься с дешевыми проститутками в трущобах, но очнулись в подвале, заполненном препарированными трупами и такими же бедолагами, как они сами. Впрочем, подопытные находились под столь мощным наркотиком, что не испытывали страха. Однако боль они чувствовали прекрасно, так как это было важно для опытов фармагиков.

– Образцы средней комплекции больше не нужны, – заявил Маной, разглядывая пускающих слюни людей. – Отправь их на крючья, у нас кончаются реактивы.

Кальмин Бол кивнул и сделал короткую пометку на листе бумаги, одной строчкой решив судьбу нескольких людей. За удачно проведенный эксперимент юный фармагик удостоился чести возглавить новую лабораторию, хотя, скорее всего, Сар назначил белобрысого парня на столь высокую должность лишь потому, что он был одним из немногих, кого глава Академии запомнил – его феноменальная память почему-то не распространялась на имена и лица.

– Детей не хватает, – продолжил Маной. – От семи до двенадцати лет. Также подойдут девочки-подростки. Еще понадобятся тучные люди…

Перечисляя необходимые характеристики для новых подопытных, он подошел к следующей клетке, наступая прямо в расползшуюся под ней огромную лужу крови с зеленоватыми разводами. Внутри бесновались уродливые существа, которые имели с человеком весьма отдаленное сходство. Здесь были собраны результаты неудачных экспериментов – люди, окончательно свихнувшиеся от боли, психотропных препаратов и токсичных зелий. До сих пор живы они были лишь потому, что питались плотью уже умерших братьев по несчастью. Маной не спешил прерывать их страдания – не в его правилах разбрасываться материалом для работы.

Кальмин Бол посмотрел на обрывки зеленых мантий, которые были видны на некоторых безумцах, и содрогнулся. Не все фармагики были согласны с ценой, которую Сар готов был заплатить за научный прорыв, понятный лишь ему одному. Однако выступив против методов главы Академии, они обрекли себя на судьбу ценных подопытных образцов – им присуща высокая устойчивость к ядам и болезням, поэтому опыт их заражения был очень важен для Маноя. Закаленные длительной работой с токсинами тела боролись с формулой, противоречащей всему человеческому, что есть в мире, но это только продлевало мучения фармагиков, угодивших в опалу. Обезумев от боли и дурмана, с осыпающимися конечностями как у прокаженных, подгнивающей кожей и мышцами, изуродованные собственной наукой люди метались по клетке и, натыкаясь на полуразложившиеся трупы и других несчастных, терзали друг друга, пожирали свою и чужую плоть, бились в бесконечной агонии.

– Надо снизить их иммунитет, – произнес Маной после того, как тщательно осмотрел подопытных. – Их тела сопротивляются токсину и для фармагиков это нормально. Но подобное периодически наблюдается и у обычных людей. Попробуй вводить им сильные лекарства против лихорадки, например. Они обычно подрывают иммунную систему организма. Сначала посмотрим, как они отреагируют, потом внесем правки в формулу.

Кальмин Бол сделал новую пометку и аккуратно обвел ее как нечто очень важное. Нельзя сказать, что белобрысому юноше доставляло удовольствие изуверство, чинимое над горожанами и бывшими коллегами, но становиться сумасшедшим трупоедом ему абсолютно не хотелось. Пожалуй, успехи лаборатории под его руководством обусловлены только неимоверным желанием остаться в живых. Немного не этого он ожидал, поступая в Академию на факультет фармагии…

Размазывая полами зеленой мантии отвратительную жижу под ногами, Маной подошел к последней клетке, стоящей отдельно от других. В ней был заперт настоящий шедевр фармагии, которым Сар неимоверно гордился как собственным венцом творения.

– Как он? – спросил глава Академии, прильнув к решетке.

– Никаких изменений не замечено, – доложил Кальмин, проверяя записи за последние два дня. – Не дышит, не двигается, не разлагается, на внешние раздражители не реагирует, сердце не бьется… в общем, все как и было. Отсутствуют признаки как жизни, так и смерти.

В клетке стоял полуголый мужчина с бледной кожей, под которой расползалась паутина зеленоватых вен. Он замер словно изваяние и смотрел в пространство перед собой подернутыми дымкой глазами, какие обычно бывают у слепцов. На его теле виднелись многочисленные порезы, оставшиеся после проведенных над ним опытов, но они абсолютно не затягивались, как, впрочем, и не кровоточили. Руководствуясь какими-то старыми исследованиями и полузабытыми опытами, Маной назвал это существо фармагулом, хотя успешно повторить эксперимент пока так и не удалось.

– Отлично. Но почему, почему он так одинок? Что я упустил? – пробормотал Маной и, не отрывая глаз от своего творения, грозно обратился к Кальмину. – Может, это вы плохо работаете? Лень, глупость, саботаж?

– Уверяю вас, мы стараемся изо всех сил и абсолютно точно следуем вашим инструкциям, – ответил побледневший Бол, машинально копаясь в своих записях. – Вы же сами даете нам готовую формулу, которую бесконечно совершенствуете, а мы просто экспериментируем с ними…

– Ладно, ладно, не переживай так, – Сар повернулся к подчиненному и спокойно улыбнулся. – Поработаем над устранением иммунитета, усовершенствуем катализатор, проверим реакции на токсин у людей различных комплекций, и все будет хорошо.

– Мы работаем не покладая рук, – продолжал оправдываться Кальмин, лихорадочно перебирая в руках бумажки. – Делаем все, что можем, лишь бы достичь необходимого результата…

– Успокойся, – поморщился глава Академии. – Или тебе помочь? У меня с собой есть мощный релаксант.

– Не надо, – юноша замер, боясь выдать свое беспокойство малейшим лишним движением. – Со мной все в порядке.

– Хорошо, – Маной улыбнулся. – Близится момент триумфа фармагии, мне понадобятся здоровые и бодрые помощники. Так что не забывай отдыхать и приводить себя в порядок, а то твои синяки под глазами и испачканная мантия подрывают престиж нашей организации. Понял?

Он говорил так, словно не находился сейчас в кошмарном подвале, забитом живыми, полуживыми и мертвыми людьми, словно это не он изобрел чудовищную формулу, уродующую и убивающую несчастных подопытных, словно в Алокрии, остывающей после разрушительной гражданской войны, не бушевала таинственная сила, источаемая куполом… Престиж Академии? И это в такой-то момент, когда само существование мира находилось под угрозой?

– Понял, – коротко ответил Кальмин.

Ведь лучше не спорить с Маноем, иначе можно присоединиться к обществу трупоедов, одетых в изодранные зеленые мантии.

– Вот и замечательно, – Сар хлопнул в ладоши. – А не провести ли нам какой-нибудь опыт?

– На полдень были запланированы пробы формулы тридцать шестого образца, – покопавшись в бумагах, ответил молодой начальник лаборатории. – Но если хотите, мы перенесем их на вечер, а сейчас могли бы проверить рефлексы подопытных, на которых была испытана формула тридцать четвертного образца.

– Нет, с этим справитесь и без меня, – отмахнулся Маной. – Как насчет небольшого опыта с фармагулом?

Кальмин слегка опешил. Глава Академии решился провести очередной эксперимент над своим драгоценным детищем? Хотя, наверное, он знает, что делает.

– Конечно, – юный фармагик тут же принялся что-то писать в своих бумажках. – Как прикажите подготовить рабочее место? Реактивы, инструменты, стол, крючья?

– Ничего не надо, у меня все с собой. Проведем опыт прямо здесь, – Сар оглядел лабораторию, ища что-то глазами. – А Дальнир здесь?

Пожилой фармагик по имени Дальнир Куп уже очень давно работал в Академии, где преподавал основы лечебной фармагии и слыл человеком, способным исцелить почти любое заболевание. Его ценный опыт много раз позволял сохранить жизнь подопытным. Точнее только подобие жизни, но Куп все же старался как-то облегчить мучения людей, волей судьбы оказавшихся в зловонном подвале лаборатории.

– Я здесь, мастер Маной, – Дальнир встал из-за стола, заваленного колбами с реактивами, трубками дистилляционного аппарата и прочим оборудованием.

– Будь добр, подойди сюда, – Маной со спокойной улыбкой поманил рукой прославленного лекаря. – Мне нужен ассистент с твоим опытом и знаниями.

– Хорошо…

Вздохнув, Куп приблизился к клетке с фармагулом. Он старался не смотреть на кошмарный результат спора с природой. Ему были чужды подобные издевательства над людьми, но все его попытки помочь им лишь продлевали их страдания. Дальнир тяготился своей ролью в жестокой игре с чужими жизнями, бесконечные эксперименты опротивели ему, и даже сама фармагия стала вызывать у него отвращение, как только она начала калечить и убивать, а не лечить и спасать.

Маной отворил клетку и жестом пригласил Дальнира пройти внутрь:

– Нужно зафиксировать показатели и поведение фармагула, когда я опробую на нем новый раздражитель.

– Конечно, – проворчал пожилой фармагик, подойдя к застывшему изваянию, которое некогда было человеком. – Но вы и сами могли бы проследить за его реакцией.

Клетка закрылась, и замочный механизм со скрежетом запер Дальнира внутри.

– Сам и прослежу, – ответил Маной, продолжая улыбаться с леденящим душу спокойствием.

– Как это понимать?

Куп попытался отворить решетку, но она не поддавалась. Глава Академии достал из-под мантии небольшой клочок бумаги, который показался пожилому фармагику смутно знакомым.

– Начало пропущу, – откашлявшись, сказал Сар. – «Я больше не могу проводить эти ужасные опыты. Я не выдержу. Я чувствую боль и страдания людей, которые ранее были лишены свободы, а теперь – жизни. Мне не справиться с таким грузом ответственности за многочисленные человеческие смерти. Еще немного, и от чувства вины я сойду с ума…»

Дальнир оставил попытки вырваться из клетки и просто молча стоял, понуро опустив голову. А что говорить, если почти все, о чем он думал, уже прочитано?

– Я все понимаю. Но раз решил покончить с собой, то следовало сразу исполнить задуманное. А тут – какие-то записки, размышления и, что весьма неприятно, обвинения. Сейчас… – Маной пробежался по ровным строчкам предсмертного письма. – «Во всеми виноват глава Академии Маной Сар. Лаборатория в Новом Крустоке работает под его непосредственным началом и покровительством, все преступления против человечества совершаются по его приказу. Похищения людей, жуткие эксперименты, массовые отравления в качестве опытов, изуверства и жестокие убийства – это все его рук дело. Остальные фармагики Академии поддерживают его, несогласные уже мертвы или обезумели от токсинов и пыток»… Так. «Как только это письмо будет передано официальным властям, и они начнут действовать, я самостоятельно лишу себя жизни, избавив этот мир от такого омерзительного преступника, каким я стал». Дальше идут просьбы наказать виновных, завещание семье, наставление фармагикам, которые еще не сошли с истинного пути… В общем, все.

Закончив читать, Сар порвал листок и бросил его на пол. Обрывки бумаги тут же пропитались отравленной кровью.

– Это письмо, – пробормотал Дальнир, не поднимая головы. – Я просил дочь доставить его. Она…

– Она уже в этой лаборатории, – опередил его Маной. – Частично.

Противный холодок пробежал по спине Кальмина, заставив юного фармагика судорожно дернуться и снова начать перебирать бумажки в руках. А пожилой лекарь продолжал стоять в клетке без единого движения, лишь одинокая слеза, пробежав по морщинистому лицу, сорвалась с его подбородка и упала на пол, моментально растворившись в грязи, слизи и крови, смешанными в густую жижу.

– Что вы сделаете со мной?

– Ты хотел покончить с собой. Пожалуй, я помогу тебе, – Сар достал из-под мантии две небольшие пробирки. – А ты поможешь нам в нашем опыте с фармагулом. И все будут довольны, верно?

– Какая же вы все-таки сволочь, мастер Маной, – произнес Дальнир. – Насколько же подлым, ничтожным и безнравственным мерзавцем надо быть, чтобы так измываться над благой наукой, созданной для спасения жизней, а не их уродования?

Проигнорировав во многом риторический вопрос лекаря, глава Академии откупорил первую пробирку и, повернувшись к Кальмину, с нескрываемой гордыней произнес:

– То, что ты сейчас увидишь, это результат работы настоящего гения от фармагии.

Повинуясь точным движениям рук Маноя, жидкость нежного розового цвета начала испаряться, покидая свой стеклянный плен. Бол внимательно следил за происходящим, пытаясь запомнить все в мельчайших деталях. Ведь если верить словам Сара, сейчас должно произойти нечто невероятное. Впрочем, вскоре он пожелает все забыть как страшный сон.

Фармагул сорвался с места и впечатал Дальнира в стенку клетки, погнув несколько толстых металлических прутьев. Изо рта пожилого лекаря вместе с брызгами крови вырвался воздух, навсегда покинувший разорванные сломанными ребрами легкие. Одним невероятно быстрым ударом бледное существо выбило челюсть фармагика, сорвав кожу с половины лица. Фармагул избивал старика с нечеловеческой силой и скоростью под аккомпанемент звуков рвущейся одежды, хруста ломающихся костей и хлюпанья лопнувших органов. Его ярость возрастала с каждым мгновением, изрешеченное зеленоватыми венами лицо исказилось в жуткую гримасу, а невидящие глаза бешено вращались. Издав леденящий душу рев, он несколько раз ударил мертвого Дальнира в район ключицы, пока она не раздробилась под плотью, обретшей фиолетовый оттенок с красными вкраплениями. Порожденное наукой чудовище вонзило свои пальцы прямо в это пятно, обдав стоящего у клетки Маноя брызгами крови. Повторно зарычав, фармагул одним рывком протиснул свою руку внутрь тела старого лекаря и резким движением оторвал от него правую половину. Внутренности с омерзительными шлепками начали падать на пол, в воздухе разлился терпкий запах свежей крови и мочи, который удивительным образом контрастировал с застоявшимся смрадом подвальной лаборатории.

Отбросив в сторону изуродованное тело Дальнира, фармагул кинулся на своего создателя, но врезался в решетку. Маной отошел на шаг назад, но ничего не предпринял, лишь смотрел на беснующееся чудовище и самодовольно улыбался. А в это время его творение билось о металлические прутья, которые с жалобным скрипом гнулись и норовили выскочить из гнезд. В попытках выбраться наружу безумная тварь принялась грызть железо, но вскоре искрошенные зубы осыпались на пол. С диким ревом фармагул наносил сокрушительные удары по клетке, и тут его подвело не чувствующее боли тело – под бледной кожей лопались мышцы и дробились кости. Сломав руки, он начал биться головой, но вскоре череп треснул, и по искаженному яростью лицу потекла мутная жижа болотного цвета, а глаз вылетел из своего гнезда и повис на нерве, смешно болтаясь от непрекращающихся ударов. И все же старания фармагула оставались тщетными. Какой бы силой, скоростью и реакцией ни обладал их хозяин, плоть не способна одолеть металл.

Лаборанты, побросав все свои дела, неуверенно отступали к выходу из подвала, но Сар так и не сдвинулся с места. Неторопливо откупорив вторую пробирку, он точным движением руки высвободил полупрозрачную грязно-белую жидкость, которая тут же растворилась в воздухе. В следующее мгновение фармагул выпрямился и замер, от его ярости не осталось и следа. Точнее следы у него были по всему телу – раздробленные кости в конечностях, лопнувшие мышцы, пучками торчащие через разошедшуюся кожу, раздробленный череп со сползшей набок половиной лица и болтающимся на нерве глазом. Но он определенно вышел из кровавого исступления и теперь неподвижно стоял перед довольным Маноем и опешившим Кальмином, словно ничего особенного не произошло.

– Ну как? – торжественно раскинув руки в стороны, Сар обратился к толпе перепуганных фармагиков. – Впечатляет?

В ответ послышались невнятные возгласы восхищения и неуверенные аплодисменты. Люди были подавлены, ужасающее зрелище окончательно убедило их, что фармагия свернула куда-то не в ту сторону. На лицах лаборантов отчетливо был виден страх перед Маноем и даже отвращение, но слова возражения застревали в горле из-за противного комка, который образовался от терпкого запаха крови разорванного пополам Дальнира. Впрочем, самому Сару было абсолютно безразлично чужое мнение – ему-то известно, что он гений.

– Тогда возвращайтесь к работе, – повелел глава Академии. – Как только доведем формулу до ума, надо будет здесь немного прибраться. А то как-то… грязновато.

Бумаги с шелестом выскользнули из рук Кальмина, и он, очнувшись, принялся торопливо поднимать их с пола, пока его записи не были окончательно испачканы кровью со всевозможными примесями. Неожиданно Маной помог ему, подняв несколько листов, на которых уже расползались багровые и зеленовато-черные пятна. Очевидно, у него было хорошее настроение.

– Как тебе мой успех? – спросил Сар, протягивая белобрысому фармагику бумаги. – Ты, кажется, ничего не сказал.

– Извините. Просто я был поражен увиденным. И, честного говоря, почти ничего не понял, – искренне ответил Кальмин.

– Неудивительно, – самодовольно улыбнулся глава Академии. – Я могу объяснить, если хочешь. Все равно давно пора сделать перерыв, а то мозг уже начинает подгнивать от этой вони…

Маной направился к выходу из подвала, и Кальмин поспешил за ним, опасливо оглядываясь на неподвижного фармагула, который сейчас напоминал полуразобранный анатомический манекен.

Свежий воздух и свет ударили Болу в голову и вызвали сильное головокружение, заставив юношу с тихим стоном сползти по стене на пол, слегка похлопывая себя по щекам, чтобы не потерять сознание. Как только звон в ушах стих, а мельтешащая перед глазами темнота растворилась, Кальмин осторожно встал на ноги и неловко побрел к Маною, который уже скинул забрызганную кровью мантию, расположился в зале и налил себе бокал вина.

– Все дело в поведении, – после небольшого глотка заявил Сар, даже не посмотрев на шатающегося юношу. – Отдавать прямые приказы не обязательно, надо просто контролировать поведение.

– Именно таким образом вы управляли фармагулом? – спросил Кальмин, присаживаясь на ящик с реагентами.

Купленный на деньги Академии особняк в центре Нового Крустока фактически превратился в огромный склад для лаборатории, расположенной в просторном подвале и бывшем винном погребе. Случайный гость мог бы подумать, что хозяева только что переехали и еще не успели распаковать все свои вещи, но никогда бы не догадался, что у него под ногами группа фармагиков успешно спорила с самой природой.

– Все верно, – Маной сделал очередной глоток и задумчиво посмотрел на потолок. – Попробую объяснить тебе это попроще. Гениальность должна быть понятна рядовому ученому, да?

– Согласен.

– Тогда слушай, – свободной рукой глава Академии достал две пустые пробирки и продемонстрировал их Кальмину. – Здесь было два простеньких зелья, которые очень податливы для фармагии и распространяются в воздухе с невероятной скоростью. Они выполняют всего одну функцию – активируют нужные модели поведения, заложенные самой природой и модифицированные моей формулой. Иными словами, они пробуждают отдельные чувства, эмоции и побуждения у фармагулов, воздействуя на все то человеческое, что в них еще осталось.

– Но фармагулы же не реагируют на внешние раздражители, – возразил Бол. – Мы же перепробовали почти все, чтобы добиться хоть какой-то реакции.

– Вы занимались ерундой, – отмахнулся Маной. – Незачем пробовать все подряд, достаточно просто знать, как и что надо делать.

«Он действительно гений. Жаль только, что его талант нашел свое выражение не в лечении людей, а в этом… – подумал юноша, почесав светлую клочковатую щетину. – Кстати, надо побриться».

– Я могу пробудить в них ярость и желание убивать или вернуть в состояние полного покоя, – продолжил рассказывать главный фармагик страны. – Пока они способны лишь на примитивные чувства и инстинкты, но я над этим работаю. Определенным прорывом стало то, что я нашел способ управлять передвижением фармагулов в пространстве, ориентируя их по сторонам света через вращение земли.

– Через вращение земли? – переспросил Кальмин. – Но ведь еще не доказано…

– Плоская земля, да? Бред. Поменьше слушай полоумных стариков из Церкви Света, – перебил его Сар. – Вращение земли, все верно. Мы уже привыкли к этому и потому не ощущаем, как она вращается вокруг своей оси. Но у фармагулов абсолютно иное восприятие мира, которое можно значительно обострять в отдельных аспектах. Понимаешь?

– То есть, если в вашей формуле заданы установки движения против вращения, по нему или вправо-влево от него, то они будут идти в нужном направлении, попутно огибая препятствия, взбираясь, например, по лестницам или открывая двери, потому что у них еще остались человеческие знания о мире, доступ к которым так же открывается через воздействие определенных составов, распыляемых в воздухе… – Кальмин замолчал, представляя масштаб проведенных исследований. – Невероятно.

Действительно, если бы он услышал нечто подобное от какого-нибудь фармагика раньше, то посчитал бы его либо безнадежным мечтателем, либо сумасшедшим. Но, судя по всему, Маной был уверен, что эта мечта вполне реальна. Более того, он уже практически воплотил ее в жизнь.

– Из твоих уст это прозвучало как-то нелепо, – поморщился Сар. – Но суть ты уловил. Я продумал абсолютно все. Зелья, контролирующие поведения фармагулов, в газообразном состоянии распространяются в воздухе очень быстро. Скорость распространения поистине феноменальна – из центра Алокрии они достигнут ее окраин примерно за половину часа, если не будет сильного ветра и дождя. Впрочем, успех гарантирован при любых погодных условиях, просто потребуется немного больше времени. Впечатляет, правда?

– Да, это гениально, – признал Кальмин. – Однако у нас есть всего один фармагул, и тот сейчас немного… сломался.

– Это вопрос времени, – Маной в очередной раз пригубил вино и самодовольно улыбнулся. – А ты продолжаешь меня недооценивать. Нехорошо.

– Извините, но я не могу не напомнить, что почти за месяц работы нам лишь единожды удалось добиться положительного результата.

– Формула практически готова, – отмахнулся глава Академии. – Эксперименты, правки – управимся за два-три дня.

– А потом?

– Помнишь вспышки эпидемии, которые мы устраивали во всех уголках страны по договору с Шеклозом Мимом, чтобы народ отчаялся, искал помощи у Комитета и Академии, у будущего нового правительства росло бы влияние и так далее, и так далее… Помнишь?

– Да. И что?

– А то, что болезней было две, – усмехнулся Сар. – Одна убивала и сеяла панику, как мы и договаривались с Шеклозом. А вторая, имеющая те же симптомы, проходила для людей абсолютно безвредно и без видимых последствий.

– Вы хотите сказать, что это была подготовка для эффективного внедрения формулы, превращающей людей в фармагулов? – ужаснулся своей догадке Кальмин. – Получается, по Алокрии сейчас ходят десятки тысяч носителей болезни, которая проявит себя, как только вы распространите некий катализатор…

Маной кивнул.

– Но ведь… – мозаика событий последнего времени понемногу складывалась в голове юного фармагика. – Выходит, наша лаборатория работала вслепую. Мы проводили заведомо неудачные эксперименты по созданию фармагулов, чтобы вы получили какие-то одному вам понятные данные. Столько людей…

– Абсолютно верно, – согласился глава Академии. – Пришлось пойти на такую хитрость, чтобы никто не попытался саботировать мое исследование, как это неоднократно случалось в твоей лаборатории с малозначительными опытами. Однако вы сделал много полезного для нашего общего дела. А однажды кто-то даже приволок перенесшего необходимую болезнь бедолагу, из которого и получился мой первый фармагул. Он, конечно, вышел весьма несовершенным, но зато я понял, что именно нужно доработать, и смог успешно провести эксперимент с управлением его поведением.

Кальмин взглянул на бумаги с отчетами и, тяжело вздохнув, отложил их в сторону. Все это было напрасно. Он вновь почувствовал тяжесть несбыточных надежд и обманутых им идеалов, попытался вспомнить, сколько людей было обречено на верную смерть, в то время как лаборанты все подробно записывали и гадали, где именно совершили ошибку, пока готовили к экзекуции следующую жертву. Откровение Маноя, который сегодня пребывал в благодушном состоянии и болтал без умолку, дало множество ответов, но кое-что еще оставалось за гранью понимания юного фармагика.

– Я давно хотел спросить, но все как-то не решался, – произнес он слегка дрогнувшим голосом, глядя прямо в глаза собеседнику. – Зачем вы это делаете?

– Как зачем? – изумился Маной. – Ты разве не мечтаешь о лучшем мире, где людям не страшны болезни, усталость, боль и старость? Разве не хочешь, чтобы все навсегда забыли о горе, разочаровании, зависти и злобе, оставили в прошлом самые низменные человеческие качества? Посмотри вокруг – повсюду хаос, разрушение, порок. Это мир такой? Нет, во всем виноваты люди, населяющие его! И я могу это исправить!

Увлеченный собственной речью, он вскочил на ноги и взмахнул руками, выплеснув из бокала остатки вина. На его лице сверкала самодовольная улыбка гения, наслаждающегося своим триумфом. Глядя на него, Кальмин понял, что благие побуждения вывели Маноя на ложный путь достижения счастливого будущего. Или, быть может, это единственно верный путь?..

– Академия расцвела при мне, – продолжил Маной. – Я смогу править страной и даже всем миром, в котором останутся только идеальные люди. Глупцы вроде Бахирона, Илида, Шеклоза и остальных комитов думают лишь о политике, власти, деньгах, сеют раздоры, превращают государство в кромешный ад. Поганые политиканы забыли, что страна – это не территория с определенными границами, не название, не строчки в каких-то бумагах, порожденных вздувшимся бюрократическим аппаратом. Страна – это люди. Все зависит только от людей. И сейчас они убивают друг друга, грабят, насилуют, испытывают ужасные страдания тела и души. Но скоро все изменится.

– Но фармагулы – не люди, – решился возразить Бол. – Это лишь безвольные монстры в человеческом обличии. Править ими – все равно что играть в куклы. В конце концов, они могут и нас убить в порыве ярости.

– Беспокоишься о своей жизни? Это похвально. А то лекари в рвении помочь всем вокруг часто забывают о собственном здоровье, – задумчиво произнес глава Академии, разочарованно разглядывая опустевший бокал. – Не переживай. Я разработал специальный состав, который при введении в организме заставит тело выделять особый феромон. Учуять его могут только фармагулы и, возможно, некоторые животные. Соответственно, на этого человека они нападать не станут.

– А что делать с огромным кукольным театром, в который превратится Алокрия после активации формулы? Зачем вам страна, заполненная безмозглыми фармагулами?

– Что-то ты слишком сильно разволновался, – заметил Маной. – Успокойся. Это ведь временно. Сейчас мне нужны солдаты, чтобы захватить власть. Безмозглые фармагулы, как ты выразился, идеально подходят на эту роль. Конечно же, я понимаю их ущербность. И поэтому, когда я избавлюсь от навязчивого Комитета, убью бродящего по лесам Евы Бахирона Мура, наведу порядок в Марии и очищу Илию от преступников Синдиката и смертепоклонников, то сразу же направлюсь в нашу донкарскую лабораторию, где смогу доработать формулу. Фармагулы обретут разум и условную свободу воли, но при этом сохранят все преимущества своих новых тел – долголетие, иммунитет к болезням, высочайший болевой порог, неутомимость. К тому же я помогу им избавиться от таких вредных чувств и эмоций, как злоба, зависть, безразличие, страх, нетерпимость, скорбь, тревога, отчаяние, неуверенность, похоть и так далее. Это идеальное общество. Глазом моргнуть не успеешь, как поймешь, что оказался в лучшем мире, о каком можно было только мечтать.

Голова Кальмина гудела от роящихся в ней мыслей. Только он начал было думать, что понял, каким на самом деле человеком был Маной Сар, как тут же узнавал что-то новое, напрочь переворачивающее представление о нем. Его гениальность не вызывала сомнений, но кто скрывался за необъятным талантом – властолюбивый психопат или альтруист, готовый пойти на великие жертвы ради великого блага?

«Да какая разница…», – подумал юный фармагик, посмотрев на пробившийся сквозь задернутые шторы лучик света, который выхватывал из полумрака особняка летающую в воздухе пыль. Ведь если почаще выходить из подвальной лаборатории, обращать свой взгляд на что-то кроме фармагии и вспоминать о том, что происходило в Алокрии, то в конечном итоге все теряет всякий смысл…

– Вы говорили, что у мастера Шеклоза есть план насчет уничтожения купола, – произнес Кальмин. – А вы собираетесь избавиться от Комитета. Разве это не обречет страну на верную гибель?

– Ерунда, – небрежно отмахнулся Маной. – Идиотский план Мима ни на что не годится, но пусть комиты займутся хоть чем-нибудь, лишь бы мне не мешали. А сам купол – не проблема.

– Не проблема? – изумился юноша. – Почему?

– Потому. Тебе пора возвращаться к работе. А мне надо идти во дворец наместника, – глава Академии посмотрел на свою мантию и сокрушенно покачал головой. – Эх, запачкал. Кажется, на втором этаже лежали запасные…

– Постойте! – вскрикнул Кальмин, срываясь с места. – Умоляю, объясните ваши слова насчет купола!

– Ты сегодня действительно слишком взволнован. С тобой все в порядке? – подозрительно спросил Маной.

– В порядке? В каком порядке? – опешил юный фармагик. – От купола веет какими-то дрянными ветрами, которые коверкают саму реальность, а людей либо убивают на месте, либо превращают в каких-то невообразимых чудовищ! Все ли со мной в порядке? Нет! Наступает конец времен, а вы утверждаете, что это не проблема!

– Ты начинаешь меня злить. Возьми себя в руки.

– Но как…

– Если бы рядовые члены Академии уделяли больше времени теории, то мне бы не пришлось объяснять простейшие вещи, – с растущим раздражением произнес Маной. – Я почему-то успевал и фармагию изучать, и алхимические формулы зубрить, и огромные трактаты по реамантии читать. А еще я работал в лаборатории у Патикана Феда, занимался лечебной практикой и преподавал. И все это в твоем возрасте.

– Простите мне мою глупость, – Кальмин понуро опустил голову. – Не всем суждено родиться таким гением, как вы.

Его слова вернули Сару благодушный настрой. Конечно, мнение подчиненных мало что для него значило, но когда они признают свою глупость в сравнении с его талантом и умом – это всегда так приятно…

– Ладно, слушай, – Маной улыбнулся. – Как я уже сказал, в свое время мне довелось освоить теорию реамантии. Не скажу, что знаю все, но известно мне многое. И открыл я для себя одну замечательную вещь – реальность всегда стремится к своему нормальному состоянию. Это саморегуляция, защитный механизм от воздействия ирреального. Понял?

– Не совсем, – признался Бол. – При чем тут купол?

Глава Академии вздохнул и, кажется, пробормотал какое-то весьма уместное ругательство, но все же пояснил:

– Купол – явление ирреальное в нашем мире. Реальность пошатнулась от его внезапного появления, но прошло уже достаточно времени, и защитный механизм, скорее всего, начал работать. Надо просто немного подождать, и реальность сама избавится от купола. Вот и все.

– Но почему сами реаманты до сих пор не рассказали об этом? – изумился Кальмин. – Неужели они не знают теории собственной науки?

– Что ты прямо как маленький, а? – скривился Сар. – Они все прекрасно знают. Просто подумай – их пригласили в Комитет, на них обратили внимание, высочайшие чины страны прислушиваются к мнению реамантов. Они уверенно приобретают власть. Им выгодно растягивать борьбу с куполом и выпячивать свою роль в ней. Как ты считаешь, откажутся ли они самостоятельно от лавров великих деятелей и спасителей Алокрии, просто сказав: «Ничего страшного, скоро само все закончится»? Конечно нет. Реаманты ни за что не расскажут о саморегуляции реальности, потому что не хотят терять свое новоприобретенное высокое положение в обществе. Теперь понял?

Вздох облегчения вырвался из груди белобрысого фармагика. Можно жить дальше. Возможно, даже удастся увидеть лучший мир, созданный Маноем Саром. Мир без боли, усталости, болезней, страхов и злобы – всего того, что за какой-то год низвергло Алокрию в пучину хаоса и кровавого сумасшествия. Похоже, самая большая насмешка над природой – это люди, а не фармагулы. Задумка главы Академии не так безумна, как казалось с самого начала. Мир действительно станет только лучше, если в нем не останется людей.

– Понял, – кивнул Бол. – Выходит, ничего страшного на самом деле не происходит?

– Естественно, – подтвердил Сар. – Пусть комиты пока возятся с куполом, лишь бы нам не мешали… А теперь принеси мне чистую мантию и возвращайся к работе.

***

– Мастер Этикоэл, я тут немного подумал, – произнес Аменир Кар, вдыхая свежий утренний воздух, который пока еще не заполнился вездесущей пылью Евы. – Купол ведь состоит из завихрений ирреальной энергии, а значит, механизм саморегуляции реальности должен сопротивляться ему. По идее, скоро все должно кончиться само собой…

Погода в Новом Крустоке стояла на удивление приятная, поэтому Этикоэл Тон решил прогуляться по городу. Аменир шел рядом с учителем и осторожно поддерживал его. Старик с трудом передвигался самостоятельно, и, глядя на него, даже не верилось, что пару месяцев назад он без единого намека на усталость бегал по лесам Евы, заставляя практиковаться в реамантии страдающего от отдышки Кара.

– Ты действительно подумал очень немного, – проворчал Этикоэл. – Головой хоть думал? Похоже, что задницей, потому что догадка дерьмовая. Или это у тебя мозги соответствующего качества?

Если лысый реамант ругал всех и все, то обычно это означало, что в тот момент он чувствовал себя хорошо. Наверное, сегодня он чувствовал себя просто превосходно.

– А что не так? Это же вполне логично.

– Ты идиот – вот что не так, – раздраженно ответил старик. – Я тебе все объясняю и объясняю, а знания все равно растворяются в твоей тупости, как в кислоте какой-то. К своим словам хотя бы прислушайся. Купол состоит из завихрений ирреальной энергии, все верно. И что с того? Это чистая энергия, и с реальностью она практически никак не взаимодействует. Так ответь мне, придурок, с чего вдруг должен срабатывать защитный механизм?

– Но ведь искажение реальности неоднократно подтверждалось, – возразил Аменир. – Чем это не взаимодействие?

– И вот на твое обучение я потратил последний год своей жизни… – Этикоэл сокрушенно покачал головой. – Неужели мне придется снова втолковывать тебе элементарные вещи, до которых даже такой слабоумный, как ты, может додуматься самостоятельно? Или я тебя сейчас переоценил?

– Да уж извольте объяснить, – буркнул Кар.

Всему есть свои пределы. Несмотря на то, что молодой реамант уже привык к тяжелому характеру своего учителя, иногда Тон чересчур увлекался оскорблениями и насмешками над окружающими, к которым у него были, пожалуй, слишком завышенные требования.

– Тогда слушай внимательно, тупица. Повторять не буду, – вздохнул реамант, вытирая рукавом пот с лысины. – Энергия ирреального. Она есть везде. Мы отличаемся от простых людей тем, что можем ее найти и использовать для изменения действительности в определенных аспектах. Защитный механизм реальности реагирует на подобные волнения в ткани мироздания, но если их не происходит, то обычное наличие ирреального в нашем мире будет игнорироваться. Энергия, образующая купол, просто существует в реальности, но никак не взаимодействует с ней. Понял?

– Да. Но как же…

– А теперь переходим к искажениям, – перебил ученика Этикоэл. – Их порождает не сам купол, а ветры, которые поднимаются в моменты его повышенной активности, что характеризуется вспышками грязно-золотистого света, вибрациями в воздухе и прочими аномалиями. И вот как раз на воздействие ветров наша реальность реагирует как положено – срабатывает механизм саморегуляции.

Замолчав, Тон глубоко и хрипло задышал. Ненасытная старость жадно забирала себе остатки его жизни. Тело увядало, жуткий кашель раздирал горло и легкие день и ночь, Этикоэл едва переставлял ноги, однако здравый рассудок и острый ум не покинули его. Впрочем, порой, выслушивая нескончаемый поток желчи в язвительных речах пожилого реаманта, окружающим его людям хотелось, чтобы старческий маразм поскорее лишил его возможности излагать свои мысли.

– А ветры всегда искажают реальность по-разному, – продолжил за своего учителя Аменир. – Тогда все понятно. Защитный механизм либо не успевает срабатывать, либо новоприобретенный иммунитет оказывается бесполезным, так как ветры уже воздействуют на иные нити мироздания…

– Ты это с кем сейчас разговариваешь? – прохрипел Тон. – Мне, что ли, вздумал очевидные вещи объяснять? Думай молча! Мне и так хорошо известно насколько ты туп, не стоит лишний раз подтверждать это словами. Считаешь, что очень глубокую мысль сейчас озвучил, гениальную догадку? Ошибаешься, кретин безмозглый. Но я могу поздравить тебя с успешным составлением логической цепочки, с которой справился бы и четырехлетний ребенок. Этого у тебя не отнять, да…

Старый реамант еще долго ругался на ученика, однако продолжал держаться за его плечо и, шаркая ногами, брести по улице. Этикоэл давно не выбирался на свежий воздух, все его прогулки заключались лишь в походах на заседания Комитета и обратной дороге в академический городок, который заметно опустел после переезда фармагиков. Одним словом он доживал свой век в унынии, немощности и ожидании смерти от старости или мистического ветра, который по иронии судьбы сотрет его из реальности, изучаемой им на протяжении десятилетий. Лишь одно утешение осталось в безрадостной жизни старика – компания Аменира, которого Тон хоть и ругал по малейшему поводу, но любил как сына.

Этикоэла скрутил очередной приступ надрывного кашля, и, орошая мостовую слюной, перемешанной с отхаркиваемой кровью, он был вынужден прервать свою гневную тираду, в которой уже не осталось и следа от истинной причины его негодования.

– Как думаете, план мастера Шеклоза может сработать? – спросил Аменир, пользуясь возникшей паузой, пока учитель переводил дыхание.

– Как можно судить о нем, если мы и плана-то не знаем? – усмехнулся Тон.

– Но комит же неоднократно все объяснял. Как это мы не знаем его план? – недоумевал юный реамант.

– Логические нестыковки, огромная смысловая дыра и неясная роль самого Шеклоза, – задумчиво перечислил старик. – Этого достаточно для понимания того, что наш уважаемый комит раскрыл нам свой план отнюдь не целиком. У него есть какой-то секрет, который он старательно скрывает. Наверное, именно этот секрет и лежит в основе задумки Мима, какой бы она ни была.

Этикоэл обошелся без оскорблений и ругани. Это означало, что он и сам глубоко озабочен странными недомолвками главы Тайной канцелярии, но еще не знал, чем именно они обусловлены.

– Так значит, у нас есть шанс избавиться от купола?

– Ты меня чем вообще слушал? А я еще и удивляюсь, почему это ты ничего не помнишь из моих наставлений, – проворчал Тон, и былая задумчивость уступила место более привычному для него раздражению. – Он собирается уничтожить купол – пусть попытается. Хочешь мое мнение? У него ничего не получится, даже если ему будут помогать все дикари архипелага. Нас уже вообще ничто не спасет, а этот полоумный хитрец, возомнивший, что знает больше реамантов, которые посвятили свою жизнь изучению всего реального и ирреального, лишь оттягивает неизбежное и продлевает агонию мира. Мы все умрем ужасной смертью.

«Похоже на правду», – Аменир печально вздохнул и посмотрел на бредущего рядом сгорбленного учителя. Этикоэл так и не рассказал, как найти путь в счастливое будущее. Быть может, старик и сам не знал, но хотел как-то подтолкнуть ученика к дальнейшим поискам. Ведь такие реаманты с врожденным талантом, как Кар и Тон, поколениями стремились к осуществлению великой мечты – создать лучший мир. Однако ничего не получилось, и вряд ли уже получится когда-либо.

Привычный городской смрад Нового Крустока пока еще не полностью вытеснил ночную свежесть с пыльных улиц столицы Евы. Реаманты вышли из центрального района столицы южной провинции и оказались в центре человеческого муравейника, в который превратились улицы после наплыва беженцев. Аменир скривился от ударившего в нос запаха пота и подгнивающих отбросов.

– Неженка, – усмехнулся Этикоэл, посмотрев на ученика. – И ты еще в фармагики собирался податься? А ведь у них в лабораториях запашок позабористее стоит. Меня наизнанку выворачивало во время одного нашего совместного проекта в Академии. В итоге спасли много жизней, да… Жалко, что при Маное Саре подобная практика закончилась.

– Теперь вся Академия – сплошной факультет фармагии, – заметил Кар.

– Ну и хорошо, – пожал плечами старик. – Если это идет на пользу людям, то пусть фармагики делают что хотят. Может, хоть так они справятся с этой поганой эпидемией. Понятно, что от купола никуда не деться, но умирать-то веселее все-таки здоровым.

– Да уж… – протянул Аменир, пошатываясь от толчков снующих туда-сюда беженцев.

Много людей – много проблем. В Новом Крустоке ограбления и убийства ни для кого уже не события, а проституция и наркомания стали неотъемлемой частью жизни, особенно если человек проживал на окраинах города. По большей части беженцы представляли собой жуткий сброд, голодранцев и вчерашних бандитов, которые подались на разбойничий промысел в годы гражданской войны из-за голода, отчаяния и страха, а сейчас массово оседали в столице Евы по тем же причинам. Упомянутая Этикоэлом болезнь стала проявляться у горожан чаще. Скорее всего, виноват все тот же наплыв беженцев. Сейчас они сбились в огромную человеческую массу, растекающуюся по Новому Крустоку, поэтому неудивительно, что эпидемия начала распространяться с огромной скоростью. Удивительно другое – если человек выживал, то после мучительного, но быстрого выздоровления, болезнь проходила, не оставив и следа. Хотя вполне вероятно, что она еще проявит себя каким-либо образом несколько позже.

Этикоэл еще не собирался возвращаться в академический городок, расположенный в относительно тихом центральном районе южной столицы, поэтому реаманты продолжили свою прогулку, превращающуюся в борьбу с бурным людским потоком. Они вышли на просторную улицу, на которой шанс быть задавленным немного снижался. А так, если бы Аменир не помогал передвигаться своему учителю, то старика бы обязательно растоптали шныряющие повсюду бездельники, не желающие работать, но ругающие власти за то, что они им не помогают.

В конце улицы реаманты заметили необычное оживление.

– Новый труп нашли? – предположил Кар.

– Вряд ли, – Этикоэл сплюнул отхарканную кровь. – Эти скоты просто спихнули бы мертвяка с дороги в канаву и пошли бы дальше.

– Тогда что? Очередной баламут подстрекает народ на беспорядки, чтобы нажиться на мародерстве?

Подобное уже случалось. К счастью, Тайная канцелярия Шеклоза Мима отреагировала быстро и жестоко – агенты, заручившись поддержкой городской стражи, прошлись по улицам, где были замечены смутьяны, и убили всех, кто не успел скрыться. Возможно, тогда погибли и мирные жители, оказавшиеся не в том месте и не в то время, но после ночного рейда в Новом Крустоке определенно дышалось немного легче. Правда, недолго.

– Да нет, – отмахнулся старый реамант. – Теперь ручные собачки Шеклоза вынюхивают подстрекателей задолго до их публичных выступлений и перегрызают им глотки своими маленькими зубками. Здесь что-то другое. Пошли отсюда.

– Надо посмотреть, – возразил Аменир. – Вдруг что-то важное.

– Важное? Здесь? – раздался скрипучий смех Этикоэла, постепенно сменяющийся надрывным кашлем. – Смерти моей хочешь, засранец? Не шути так больше, я же могу свои легкие по кускам выплюнуть. Ладно, давай посмотрим…

Осторожно протискиваясь через толпу зевак, они наконец увидели человека, стоящего на перевернутом ящике перед внимающими ему людьми. Он был облачен в одежду достаточно странного вида, напоминающую своим глубоким багровым цветом мантии реамантов, но в остальном больше похожую на перешитую штору.

– Мне, Глашатаю, выпала честь донести до вас, несчастные, волю самой Судьбы. Склонитесь пред ее величием, узрите надвигающуюся неизбежность! Это ее длань распростерлась над нами, приказывая покаяться и признать рок! Она повелевает вам принять свою участь! Нет границ предопределенному самой Судьбой!

Судя по всему, он здесь распинался недолго и, кажется, по делу так ничего еще и не сказал. Обычный городской сумасшедший, возомнивший себя избранником неких высших сил. А может быть, и простой мошенник, пожелавший нажиться на отчаянии людей. Оба этих типажа и раньше достаточно часто встречались в крупных городах, а уж сейчас их должно было стать еще больше. Правильно подметил Этикоэл, что умирать веселее здоровым. А богатым – еще и приятно. Закатить пир в честь конца света – разве кто-нибудь сможет устоять от соблазна столь роскошно встретить смерть?

Вздохнув, Аменир развернулся и повел учителя обратно, но что-то заставило его остановиться. Он прислушался к словам человека, назвавшего себя Глашатаем, и понял, что именно тот подразумевал под судьбой.

– И на нас повеют ветры, ниспосланные всемогущей Судьбой! – возопил оратор. – Склонитесь перед куполом – орудием нашей всезнающей госпожи! Несчастные, примите ее волю, смиритесь со своей участью! Мы все умрем, таково ее величайшее повеление! Так повинуйтесь же Судьбе, возрадуйтесь священному свету купола, расправьте свои крылья на ветрах нашей госпожи!

По толпе пробежал шепот, в котором с пугающей частотой встречались нотки согласия с Глашатаем. Пострадавший от гражданской войны, появления купола и вынужденной миграции народ действительно отчаялся и не видел никаких перспектив в жизни. Стоило лишь на мгновение задуматься о происходящем в стране, так сразу возникало чувство обреченности и явственно ощущалось приближение неизбежной смерти. Напуганные и потерянные люди все более громко выражали свое одобрение словам фанатика, они тянулись к нему со всех сторон и молили поведать о способе покориться Судьбе, чтобы удостоиться ее милости.

– Мы – мерзкие паразиты, свернувшие с истинного пути, уготованного нашей всезнающей госпожой! – раскинув руки по сторонам, орал Глашатай. – Судьба решила исправить наши ошибки, нам нужно лишь покориться ее воле! Ничтожества! Великий Пророк открыл мне тайну, рассказал, как добиться прощения госпожи! Соберемся же вместе, братья мои, и отправимся к куполу, чтобы принять уготованное Судьбой! Только оборвав жалкую земную жизнь, повинуясь ее неоспоримой воле, вы докажите свою покорность! Так примите же свою участь с должным смирением! Не заставляйте Судьбу ждать, мои жалкие братья, покайтесь в своем грехе отказа от повиновения нашей госпоже, прикоснитесь к ней, воплощенной в куполе, что источает священный свет и благословляющие этот мир ветры! Вперед же, повинуйтесь Судьбе, ничтожные твари, ступайте к куполу!

Ликующая толпа бросилась к западным воротам Нового Крустока, едва не растоптав затерявшихся в людском потоке реамантов. Неужели все они влачили столь жалкое существование, что решились пойти на чистое самоубийство, довольствуясь лишь нелепыми речами какого-то сумасшедшего? Выходит, чтобы сорваться им не хватало всего нескольких слов. Какова же глубина того омута отчаяния, потерь и боли, в который окунулись эти люди…

Когда основная человеческая масса схлынула, на улице осталось лишь несколько растерянных горожан, которые сперва непонимающе смотрели вслед удаляющейся шумной толпе, а затем уныло разбрелись по домам и подворотням. Они оказались слишком слабы, не смогли принять свою судьбу и смиренно умереть, способствуя приближению торжества роковой неизбежности.

Бесконечные толчки и поднявшаяся в воздух пыль вызвали у Этикоэла очередной приступ кашля. Он согнулся пополам, давясь воздухом, который втискивался в его легкие только для того, чтобы с чудовищной силой вырваться наружу, раздирая трахеи и бронхи. Аменир не придерживал учителя, чтобы тот не упал на мостовую, но больше ничем помочь не мог. Юноше оставалось лишь стоять и ждать, наблюдая, как Тон отхаркивал остатки жизни.

– Пошли отсюда, – прохрипел старик, сплевывая густую кровь.

Некоторое время реаманты шли молча. Этикоэл не мог разговаривать, он прерывисто дышал, осторожно наполняя поганым дневным воздухом измученные легкие. От приятной прогулки не осталось и следа.

– Но это же какая-то глупость, – неожиданно произнес Аменир, который не мог выбросить из головы странного Глашатая и его проповедь. – Он же нес сущий бред.

– Бред или нет – пусть каждый решает сам, – пробормотал Этикоэл. – Но в его словах определенно что-то есть, скажу я тебе. Он по-своему прав, и этого не отнять. Кем бы ни были Глашатай и его Пророк, они смогли показать людям выход.

– Лучше бы вы просто выругались, – вздохнул юный реамант. – Я не согласен. Самоубийство – не выход, и никогда им не будет.

– Если у самого кишка тонка, то за других-то не решай, ладно? Те люди давно уже мертвы, раз решили умереть, вот только застряли в своих оболочках и заблудились в коридорах жизни. У них нет будущего, они это понимают и влачат свое жалкое существование в этой помойке под названием Новый Крусток. Глашатай просто помог им очнуться и напомнил, что пора бы кончать с этим дерьмом.

– Вы говорите ужасные вещи, мастер Этикоэл, – поморщился Кар. – Неужели вы тоже согласны отправиться к куполу и «принять судьбу»?

Старик негромко рассмеялся, рискуя вызвать новый приступ удушающего кашля.

– Я что, совсем умалишенный, по-твоему? – проворчал пожилой реамант. – Переться в такую даль? Нет, не хочу. Я лучше тут подохну, в теплой кровати. Тем более, ждать не так уж и долго осталось, мое время на исходе.

– Время на исходе…

– Хватит повторять мои слова с таким видом, будто что-то невероятно умное сейчас сказал, кретин! – вспылил Тон. – Угораздило же меня под конец жизни обзавестись таким собеседником-остолопом. Чего ни скажи – либо переспрашиваешь, либо задаешь тупые вопросы, либо повторяешь за мной. Я, конечно, знал о твоей тупости, но оказывается ты глуховатый, да еще и собственный язык толком не знаешь, раз так смакуешь фразы!

Как бы парадоксально это ни было, Аменир обрадовался потоку оскорблений в свой адрес. Значит, со стариком все в порядке.

– Я просто подумал, – произнес молодой реамант, воспользовавшись паузой в раздраженном бормотании Этикоэла. – Мы работаем с нитями мироздания. Вы даже можете сжимать пространство, как тогда, когда достали книгу через весь кабинет. Но может ли реамантия воздействовать на время? Это ведь тоже часть нашей реальности.

– И как ты себе это представляешь? – старик закатил глаза. – Ты безнадежен. Вот сколько раз тебе говорить – думай, прежде чем задавать идиотские вопросы.

– Я опять сказал какую-то глупость?

– Естественно. Ты ничего другого и не говоришь.

– Ну что опять-то? – приуныв, спросил Аменир.

– Заметь – ты даже сейчас задаешь тупой вопрос вместо того, чтобы подумать головой, – вздохнул Тон. – Ладно, я снова помогу тебе понять элементарные вещи, да простит меня реамантия. Хвала Свету, скоро я помру и мне больше не придется возиться со всякими дебилами…

Они вышли в центральный район Нового Крустока, минуя стражников, которые, по своему обыкновению, к полудню уже упились местной кислятиной. Иначе чем дешевым пойлом жители Евы жажду не утоляли. Возможно, это помогало им хоть как-то скрасить жизнь в царившем вокруг коричневом пыльном однообразии, увядающей природе и витающей в воздухе тоске, которая никогда не покидала южную провинцию.

– Время – слишком сложный и динамичный параметр реальности, – объяснял Этикоэл, шаркая ногами по мостовой полупустой улицы центрального района. – В каком-то смысле реамантия работает с ним постоянно, но в то же время – никогда. Время сливается с пространством, повинуясь неизвестным законам природы, и даже малейшее воздействие на предмет материального мира влечет за собой изменение течения времени. Проблему их взаимосвязи способен разгадать только истинный гений.

– Однако должна же существовать, так сказать, изначальная нить времени в ткани мироздания, – предположил Аменир. – Некая основа, изменив которую можно будет оказаться в прошлом или даже в будущем.

– Хорошая догадка. Ты уже неплохо разбираешься в концепции ткани мироздания, – внезапно похвалил ученика старик. – Кстати, хоть ты и высказал ее лишь в общих чертах, но это известная теория, над которой размышляли многие поколения реамантов.

– К какому же выводу они пришли?

– А вот если бы ты не спросил, то я бы, наверное, замолк на полуслове, да? – съязвил Этикоэл. – Только я подумал, что ты начал соображать, как снова слышу неуместный вопрос. «К какому выводу они пришли? Я же тупой, я не способен сделать вывод из объяснений наставника, мне нужно, чтобы он все сам подробно рассказал, избавив меня от тягот размышлений, ведь я совсем не хочу думать, да и не могу уже – для этого нужен мозг, а он у меня занят придумыванием дебильных вопросов».

– Но вы не закончили свои пояснения, – заметил Кар, привычно проигнорировав оскорбления учителя. – Мне пока еще не из чего делать выводы.

– Как будто это что-то меняет, – проворчал старый реамант. – Ладно, слушай. Повторять не буду, каким бы отсталым ты ни был. Что касается будущего – ни перенестись в него, ни как-либо воздействовать на него невозможно. Будущего просто не существует, это нечто, чего в нашей реальность не было и нет, но, возможно, будет. Принцип реамантии – человек может сделать все, что способен представить. Будущее представить нельзя, слишком уж скользкая это штука. И где ты окажешься, если вздумаешь забросить себя в место, которого не существует, и время, которое не наступило?

– Где-то в ирреальном.

– В лучшем случае. Уж насколько непостижимо ирреальное, но то, где можно очутиться в результате экспериментов с будущим – это нечто за гранью человеческого понимания. Что-то вроде несуществования. Даже не знаю, как иначе назвать…

Этикоэл задумался и замолчал, но Аменир не осмеливался задать очередной вопрос, вспомнив раздражение учителя, хотя исчерпывающего объяснения он еще не получил.

– Что касается прошлого, – произнес старик, и Кар с облегчением выдохнул. – Здесь все немного запутаннее. Даже если предположить, что некоему реаманту удастся обрести такую силу, что он сможет исказить время, чтобы оказаться в прошлом, то он все равно столкнется с одной из двух проблем, сводящих его попытку на нет. Первая – это, как обычно, саморегуляция реальности. Ведь окажется, что в настоящем появятся два человека, которые вроде бы один человек, а при этом еще и будет потревожен один из важнейших параметров всего сущего. На столь грубое нарушение ткани мироздания следует ожидать не менее грубой реакции. В лучшем случае противоестественная копия будет насильно возвращена в свое время, иначе же – просто стерта.

Вцепившись в плечо ученика, реамант внезапно согнулся пополам и закашлялся, орошая мостовую каплями крови. Видимо, прогулка не пошла ему на пользу. Ужасная вещь – старость. Движение убивает истощенный организм, но и покой высасывает жизнь из пожилого тела. Что ни делай, все равно умрешь.

– Я уже все понял. Вам не стоит так много говорить, мастер Этикоэл, – обеспокоенно произнес Аменир.

– Раз уж начал… Надо же тебя, недоумка, учить, – проворчал старик. – Вторая проблема возникнет, если ты попытаешься оказаться в прошлом, сливаясь со своей же сущностью. Таким образом, защитный механизм реальности не сработает, но окажется, что ты все равно ничего не будешь помнить о будущем, ведь оно еще не наступило. Возможно, у тебя будут ощущения, что некогда ты уже находился в подобной ситуации или видел нечто подобное, но не более того. Путешественник во времени просто понятия не имеет, что он сейчас в прошлом, потому что будущего вроде и не существовало никогда, как и его самого в нем. Иными словами все идет своим чередом, а некто, вздумавший играться со временем, навсегда остается в плену бесконечно повторяющихся событий и даже подозревать не будет о своих бесчисленных попытках изменить будущее.

– Получается, изменение времени вне возможностей реамантии, – заключил Кар.

Этикоэл издал протяжный стон и посмотрел на своего ученика таким уничижительным взглядом, что заставил его содрогнуться.

– Клянусь, если бы у меня остались силы, то я вывернул бы тебя наизнанку и вручную вправил мозги на место, – произнес реамант, раздраженно приглаживая встопорщенную жиденькую бородку. – Глядя на тебя, я искренне радуюсь, что скоро этот мир канет в небытие. Вот когда я сказал, что это вне возможностей реамантии? Обрести невероятную силу – очень сложно и многое зависит от врожденного таланта, но это возможно. Не умереть в борьбе с воспротивившейся реальностью – задача почти неразрешимая, но если обнаружить в защитном механизме ткани мироздания лазейки, досконально изучив его, то и это возможно. Но в итоге все окажется бессмысленным, ведь когда преодолевший все препятствия реамант окажется в прошлом, будущее перестанет быть для него частью реальности… Да чтоб тебя, я уже объяснял все это! Невозможно же бесконечно упрощать и без того очевидные вещи, и если ты до сих пор ничего не понял, то лучше убей себя, не мучай старика своей тупостью!

– Именно это я и имел в виду, говоря о времени и возможностях реамантии, – возразил Аменир.

– Тогда тебе следует научиться правильно выражать свои…

Жуткий спазм вновь согнул старика пополам, чтобы тот в очередной раз извергнул из легких воздух Нового Крустока, которым, кажется, не способна дышать ни одна живая тварь. Полуденное солнце любовно подогревало парящую пыль и мусор, источающий тошнотворный запах. В подобной среде даже у здоровых людей начинало першить горло, а легкие болезненно скомкивались.

– Пожалуйста, дышите спокойнее, мастер Этикоэл, вам не стоит волноваться, – приговаривал Кар, практически неся на себе учителя. – Мы почти пришли.

За последнее время приступы кашля участились. Как бы реамант ни настаивал на старости, это совсем не было похоже на обычное затухание организма. Возможно, таким образом на нем сказывались десятилетия напряженной работы с самой невозможной и в то же время обыденной частью бытия – реальностью.

Аменир затащил обессилевшего Этикоэла в его кабинет на втором этаже выделенного реамантам домика. Уложив учителя в постель, он некоторое время стоял над ним, ожидая какой-нибудь просьбы или позволения удалиться, но Тон лежал, отвернувшись от него, и тишину в заваленной свитками и книгами комнатушке нарушало только его хриплое прерывистое дыхание. Вздохнув, юноша спустился на первый этаж. Пусто. Все те немногие реаманты, которые в начале гражданской войны согласились переехать с Академией из Донкара в Новый Крусток, теперь разбежались кто куда. Неизвестно, как сложилась их нынешняя жизнь. Может быть, они смогли устроиться на какую-нибудь работу, где оказались востребованными их ничтожные навыки реамантии, или уже разлагаются в сточной канаве из-за того, что в неудачном месте сверкнули монетой.

Присев на скрипучий стул, Аменир глубоко вдохнул и закрыл глаза. В своем нынешнем состоянии Этикоэл Тон слишком слаб, а значит, долг реамантов перед Комитетом и Алокрией лег на плечи Кара. Скорее всего, внутри купола находилось некое ядро, разобраться с которым надо будет за очень ограниченное время после того, как удастся прорвать пелену ирреальной энергии. «Учитель считает, что Шеклоз что-то скрывает и недоговаривает какие-то важные детали своего плана. Но если это поможет спасти мир от хаотичного искажения, то комиту можно простить любую тайну», – подумал Аменир, пытаясь расслабить каждую мышцу своего тела.

Ему необходимо стать сильнее. Только так он сможет помочь в уничтожении купола, который своими кошмарными ветрами уродовал реальность. Чтобы создать лучший мир, надо спасти мир настоящий. Стать сильнее…

Привычное покалывание в руке дало Амениру понять, что куб появился, повинуясь воле реаманта, и повис над ладонью. Послышалось тихое шуршание вращающихся секций, юноша ощутил легкое гудение воздуха, и мгновение спустя сквозь закрытые веки пробился мягкий золотистый свет. Можно открывать глаза, но смысла в этом уже не было.

Медленно вращаясь в пустоте, Кар первым делом решил для себя, где будет верх, а где – низ. Во время своего первого посещения ирреального он едва смог вернуться обратно из-за охватившей его паники – разум пытался найти для себя какую-то опору, нечто определенное в месте, где существует лишь неопределенность. Чтобы не сойти с ума, Аменир просто представлял недостающие аспекты реального мира и пытался ориентироваться на них. Обычно это помогало, но сегодня ирреальное было настроено весьма враждебно. Однако реамант твердо решил не отступать, пока не почувствует прирост знаний о ткани мироздания. Чарующая пустота, давила на его тело, и это ощущение воспринималось так, словно нечто пыталось вытолкнуть его из однородной черной массы, где он был всего лишь чужеродным объектом.

Своевременно определенные верх и низ вращались вокруг Аменира слишком быстро, сбивая его с толку. Они расплылись по плоскости между «над» и «под», сливаясь воедино внутри тела юноши, которое теперь было везде и нигде одновременно. Дальнейшее сопротивление бесполезно, оставалось лишь полностью расслабиться и положиться на непостоянную нереальность. Центр притяжения, где бы он ни находился в этой бесконечно меняющейся пародии на пространство, сместился в очередной раз, заставив Кара отлететь куда-то вбок, хотя разум подсказывал реаманту, что перемещается он совершенно в другую сторону. Но если задуматься хотя бы на секунду, то складывалось впечатление, будто тяжесть юноши устремилась внутрь него самого, а все чувства наоборот подсказывали, что тело готово порваться на части от силы, которая тянула его сразу во все стороны. Конфликт воспринимаемого, видимого и действительности достиг своего апогея, и Аменир покорно ждал дальнейшего развития событий, балансируя на грани безумия. Завеса тайн мироздания приоткрылась.

Самосознание утратило свое былое значение. Что представляет собой обычный человек, оказавшийся в водовороте непознаваемого? Кар заставил себя думать, что видит свои отражения, хотя никаких зеркал, водной глади или каких-либо полированных поверхностей здесь не было и быть не могло. Это все он, только разный и соединенный в какую-то ужасную химеру. Неужели человек действительно так уродлив из-за своей сложности? У каждого всего один конкретный характер? О, нет – в людях живет бесконечно много сущностей, по живому сшитых в кошмарное лоскутное одеяло человечества.

«Это об одном человеке идет речь?», – услышал свою мысль Аменир. Она донеслась до него из-за невесть откуда взявшегося угла смутно знакомого дома. Кажется, он здесь жил. Воплощенное воспоминание? Слишком много вопросов. Оборачиваться не было смысла, реамант смотрел сразу во все стороны. Впрочем, возможных направлений в ирреальном намного больше, чем в нормальном мире. Но это не помешало ему увидеть в одном из отражений себя. Только в одном. Все остальные чем-то от него отличались, хотя они тоже были Аменирами. Старше и младше, с разным ростом, цветом волос, оттенком кожи. В общем ряду стояли даже Амениры, которые были женщинами, древними старухами и девочками. «Это все я?», – послышалось откуда-то сверху. Или снизу. Может, изнутри? Но изнутри чего?..

Орда с единым разумом, тысячи неделимых себя, распавшихся на мелкие осколки «я» – они все одновременно думали, и мысли нескончаемым потоком наполняли голову, готовую треснуть от сводящего с ума шума. Кар расслабился еще сильнее, позволяя раздробленному эху самосознания течь сквозь себя. Свои чужие мысли вскоре стихли, унеся с собой отражения Аменира в пучину предполагаемого. Наконец наступила тишина. Слабая человеческая природа больше не пыталась убить нарушителя границы действительности, а ирреальное смирилось с затерявшейся в его бескрайних просторах крупицей чего-то настоящего. Аменир посмотрел, как он сам вдыхает придуманный воздух. Вкус отвратительный и на ощупь неприятный, но это подтверждало, что здравый рассудок пока еще не покинул реаманта. Наверное.

«Можно начинать», – на этот раз мысль родилась внутри, а не пришла извне. Даже настоящий Аменир, на которого сейчас смотрел Аменир, не смог бы подумать настолько реально. Впрочем, несмотря на то, что где-то здесь был подвох, юноша сосредоточился на своей задаче.

Ощутить ткань мироздания невероятно сложно. Здесь вообще всему подойдет слово «невероятно», но это еще не представляло собой повода для отказа от секретов реальности, обнаружить которые можно лишь выйдя за ее пределы. Реаманты назвали составные части всего сущего нитями, но это не более чем просто термин в научном аппарате. На деле же фрагменты мироздания представляют собой нечто такое, что человеку крайне сложно ощутить и понять даже поверхностно, а на абсолютное знание можно и не надеяться.