Читать книгу Пётр I. Пророчество - Антонина Пермикина - Страница 2

Преддверье близости финала почти дошло до идеала… Семь тысяч сто восьмидесятый от сотворенья мира год. Назвал астролог-звездочет открыто, смело заявляя, что в день тридцатый месяц май… Царь Алексей запоминай: «Родится от второго брака Близнец по знаку зодиака. Дотоле у планеты Марс звезды такой не видел прежде… Твоей исполниться надежде – Петром сыночка нареки, Перед рассветом вопреки тяжелым схваткам роженицы. На третьи сутки из темницы вконец измученной утробы, благополучно выйти чтобы младенцу в три вершка, широк. Одиннадцать вершков росток.

Великий воин-победитель, смут, беспорядков укротитель. Не будет в трудолюбии равных ему в делах и мыслях славных…»

Вхож к царю духовник-приятель-поэт, драматург, богослов, издатель. Первый ученый. Вирши. Складно. Лучший из лучших – невероятно. Кто ясновидец, тот и вещает. Тщетно. Внимания не обращают. Доступ свободный, пора убедиться: Должен младенец вот-вот появиться… Где космогония, нет отрицания. Полоцкий. Жезл. Синевы созерцание…

В уме зеркальном Симеона – ребенок, скипетр, корона. Не рехнулся ль оккультист от видения? Все ли взлеты просчитал и падения? Благословенны небеса – сбылись пророчеств чудеса. Стеченьем обстоятельств голых. В любовных играх разнополых, Где исключалось неизбежность, Внести весомую погрешность.

Потуги, циклы – все как положено. Вымыто, вымучено и обезвожено. «Уа», – прорвало. Мудрено дело. «Уа», – захныкал. Повеселело. Еще бы, мальчик! Вздох облегченья. Предначертанье. Предназначенье. В стопор. Постскриптум. Совпало: четверг. Скептик сомнению даты подверг. Дату ухода. Дату рождения. Подлинность, праведность происхождения. Попусту, попросту без доказательства:

«Ваше Величество! Ваше сиятельство!» До выяснения. Хватит собачиться. В списках умерших Петруша не значится. Поиски, происки. Загодя. Заживо. Поизболелось, да вовремя зажило. Или не зажило? В саване скручено. Русь изначальная в доску замучена. Где саранчою погрызены листики. Черным нашествием эдакой, мистики.

Триста под игом. Данью откупится. Ждите – появится. Ждите – заступится.

Волоком стащится. Крючья впиявятся. Ждали – заступится. Ждали – появится.

То-то же. Нечего. В страхе продержано. Самоистерзанно. Самоотверженно. И до зареза. И без ножа, если разини спят сторожа. Раньше, потом или до срока – зуб да за зуб. Око за око. Все ли равно, как отзовётся, если доймут, если коснется. Светлая Русь. Саван длиннющий. Твой истукан – идол могучий.

Босяки, каторжане, колодники Наскрести с фунта лиха охотники. Иерархия низов. Треснет лесенка. Спета будет на Руси ваша песенка. Из огня да в полымя окунаешься испокон веков, когда дурью маешься. От плешивости одних до кудлатости, все промоины скобля аж до святости. Хоть плашмя, хоть поперек не уторкаешь. В баньке паришь докрасна, спину шоркаешь.

Завернешься в простыню как отдышишься.

Даст кукушечка добро – Не ослышишься. У пичужки есть чутьё на короткое житьё. Знай кукуй себе кукуй. Не сбивайся, не психуй. С того света проводник как прилежный ученик. От простого в сложное, распознает ложное. Хватанёт разок- другой и отступится. Что затратят на него, все окупится. Не внакладе, хорошо. Не убыточно. Жили, нежили как есть – не зажиточно. За подклетью на сносях приживалкою. Раскатала зря губень длинной скалкою. Расшибусь, а докажу в пол лобякою, что себя не посрамлю, что не якаю. Не на привязи цепной не в ошейнике подаваться не впервой мне в отшельники. Ополчились – не в чести, поминай как звать. Отторгаю, недосуг, не желаю знать. Не отнекаться. Зарок. Перекрестками дорог. Разверну на плечико. Грубость схожа с лаской. Да по «НЕ» кнутом пройдусь. Полосатя краской. Даже «дакать» научусь. Только нет, не достучусь. К пропастине подтолкну. За юбчонку подоткну. Перепрячу наудачу. Все как есть переиначу. Крутобедрая кухарка в жир передничком. Подмахнула, раздалась: «Вас с наследничком!»

Обрати признак. Ступу мял пестик. Сгинь ночной призрак! На груди крестик.

Через раз – спазмы. У царя радость. Произвёл дело. Произвол – гадость. Упокой даже. Успокой нервы. Что ещё скажешь? Все слова – стервы. Измотать, бросить. В переплёт пошлый Попадёшь с ними за размен прошлый. Ты ещё клейма понаставь. Гробик Маркируй штабель. Да целуй в лобик. За звездой звёзды разошлись. Чудно, говорить страшно, А смолчать трудно. Упаси Боже, дотянуть. Поздно, А не то кара, что падёт грозно. Упаси Боже. Упаси клянчить, заняла ложе – не забудь нянчить. Не на нас сглазом. Отразись в луже. Чтобы рос ладным, пеленай туже…

Семейной радостью окрест разносит звонкий благовест. Знать, первенца от молодухи приняли бабки-повитухи. Спит в колыбельке. Сопит сыночек. Царевич- солнышко. Ангелочек! К соску кормилицы. Разбухли дойки. Чай найдем, маленький, не на помойке. По подбородочку. Под самой саночкой. Он причащается молочной мамочкой. Тафтою красною. Кругом сукно. Простенок ватою. Слюда. Окно. Резную мебель в сафьян. Кумач. Покрой обивкою. Переиначь. Распоряжение. Тепло. Не дует. Ружьишко с сабелькой. Дитя балует.

Крутенек Петенька. Ай да малец! Души не чает в нем родной отец. Уж глаз да глаз за ним. Подвижен. Смеленький. И локон черненький. И ликом беленький. В карете детской с позолотой катают пони крепыша.

И дядьки-карлики с охотой сопровождают малыша. Над ним тряслись и умилялись. Родительской любви наказ вобрал в себя послушно гений, зачатый ими в добрый час. Петруше нет и четырех – прибрал отца родного Бог. Теперь Нарышкины пропали, вдова-красавица в опале.

Когда ж боярышней была, ей слали сахарны коврижки, в особой милости царя считались добрые людишки. С двенадцати неполных лет у дальней тетушки без бед жила и героиня наша благоразумная Наташа. Дочь не по крови, а по сердцу. Коль чувствовать себя везде, как ласточке в родном гнезде, ей доводилось до взросленья. Без скукоты и сожаления. Не в горнице затворница. Застенчивость не к месту. Зря сводники и сводницы вы хаяли невесту. Вот-вот судьбы превратности развеют неприятности.

И колымаги дверцы хлоп, услужливо отвел холоп. Царь на крыльцо. Весь дом в коврах. И разговор не о делах. К Матвееву по старой дружбе развлечься запросто на ужин в погожий благостный денек заехал важный гостенёк. Меда, ендовы. С начинкой печево. Всегда не впроголодь. Сердиться нечего. Ковши до верха. Нектар тягучий. Бараньи ножки в заливке жгучей, тут в канители размякши праздной и стол ломится от снеди разной. Расплылось тело. Бальзам – елей. Потоком нега со всех щелей. Старался утешитель царский. Полковник некогда рейтарский, любитель книжек деловых Матвеев был в передовых. Просвет слюдянец. Бой. Полдень. Куранты. Печатный станок Клише. Фолианты. Он и читатель, и аналитик, и дальновидный притом политик.

В посольском приказе, начальствуя, пишет истории древних царей. Переводы. Учений свободные музы. Знаком с иноземками и потому одна из таких приглянулась ему. От вольностей и послушанья, кукуя, Она удалилась, ничем не рискуя. И незачем ей из себя изживать всё то, чем гордилась шотландская знать. В Авдотью из Гамильтон. Дуня – шотландка. Теперь в православье. Была лютеранка.

Не ревнитель старины ущемлять не стал жены. Гардероб ноский, интерьер броский. Или всё можно? Возразить сложно. Хороши оба. Высшая проба. Парсуны в рамочки. Вполне прилично. И в духе времени. Не как обычно. Миниатюрный дом-дворец на итальянский образец. Ценит целесообразность. К новым веяньям пристрастность. Ввернет ученое словцо и превосходство налицо. Склад ума и обхожденье. В похвалу, не в осужденье. К царю в приятели. Так удостоиться, хотя и велено не беспокоиться. Холеным пальчикам по перстеньку, а все внимание лишь гостеньку. По собеседнику всяк догадается кто одиночеством душевным мается. Царю «Тишайшему» – овдовевшему, грузноватому, разомлевшему и не предвиделось, а, уж привиделось. Судьба заносчива. Судьба обиделась. Судьба запальчива, судьба прыгучая…Вдруг не представится другого случая?

Не искушай ее, а то истомится. Пора бы кажется и познакомиться! «Ты, верно, думный дворянин в роскошном доме не один. Тут с бахромою скатерть тканая. Хозяйка где и дочь названная?» Вошли с поклоном. Лебяжья стать. Ту, что моложе, и не узнать. Похорошела. Цвет – мак, уста на загляденье. Ой, неспроста, разбудоражила на откровение. Его подвинуло прикосновение. От этой близости на расстоянии застыл, как вкопанный, как изваяние. А уж как лучше разглядел, чуть от смотрин не обалдел, привстав с малинового кресла – Да вот же царская невеста! Смущенье первое проходит. С Натальи он глаза не сводит. И сам решил уж для себя, что ждали здесь его любя. Он виноградный пил нектар. Немолод, но, ещё не стар. Всея Руси – не от сохи, чтоб набиваться в женихи к воспитаннице? Ну и ну!

Я ль сватовство не потяну? Ты, Артамон Матвеев, в ноги не кинься прямо у дороги, а в образной молись, молись, чтоб наши планы удались… Из шестисот девиц прекрасных остановился взгляд на той – на небогатой и незнатной, на деве чистой золотой. В Наталье этой все же было, что бесконечно сердцу мило… Чем не подруга и жена? Нежна, красива и умна.

Всем остальным печаль-кручина. «Отбраковать» нашлась причина. Глаза мозоль монастырю. Платок с кольцом не подарю. Платок как символ лишь одной – кто станет лучшею женой. За Патриархом – благословенье.

В Собор Успенья в сопровожденье. Степенным шагом, а не шажком не семенящим. Идут пешком. Бога избранник у алтаря. С законным браком поздравь царя. Он по задумке нарядней всех. Имел признанье. Имел успех. На алый бархат примостились в жемчужных бусинах орлы. На верхней шубе-ферезее овал зубчатых позументов. Собольи душки в безрукавке. Ферязь с разводами-цветами. Шелка в завязках и шнурах, все перевитые кистями, камзола белого атлас, алмазный ожерелье-ворот на нем надеты. И сейчас ликует в ожиданье город. Венчанье после литургии. Скоромный праздничный обед. В столовой-гриднице воспет: плес астраханской рыбы южной, с визигой толстою севрюжной. Икринок черных крупнозерных Полно в икорницах ведерных. На берегах густых кисельных хрустящих огурцов похмельных, ломти барашков поперченных да яблок сморщенно моченых… Там пирогов грибных, брусничных. И караваев тьма пшеничных. В тарелях косточек лебяжьих. С поставцах в мисах штей говяжьих, наваристых густых капустных. Из печи русской. Вкусных. Вкусных. Цукатов, смоквы, имбиря хватало в житницах царя. От разносольного обжорства подсохшей корочке не чёрство. И пареная репа слаще – кормили б ею только чаще. Купцы пушниною трясут. Из сундучков кульки несут. С восточных рынков вожделенный Металл и камень драгоценный. Оклад в обновке. Литья и ковки блестят в огранке ручной чеканки.

От сластей слюнки потекли. Под дудку пляшут ай-люли, народ на пир валом валит. Царя с царицею хвалит. Гуляли славно много дней. На площадях от яств ломились столы. Все славно веселились. Того не свалишь как быка, кого не развезло пока. Хоть бочку крепкого вливай, Он лишь орет: «Давай, давай!» Иные лыка уж не вяжут, Что и в повозку не впихнуть. Без слез не охнуть, Не вздохнуть. Напоминала им спьяна зима медведя-шатуна. В тулупий кутаясь лоскут, она хозяйничала тут. Зазвиньгал холодок ухмылкой. Куда податься за развилкой? Морозец жахнул на округу, Спустив с цепи шальную вьюгу на огороженность дворов, вдоль стен спустясь в глубокий ров. Пестрят подгорные усадьбы. Расселись чинно вдругорядь. Контраст размыт, не разобрать в белесой вычурности быта. Все что с таким трудом нажито. Курчавя сизые дымки. Коптя в жилищах потолки. Слюнявит рыжую бородку. И волос копен лопухи с поместным жалованьем стольник. С присыпкой сенною трухи – хрясь с квасом запрокинул жбан. И чешет пузо – барабан: «Довольно!» Кончилась попойка. Проверку выдержали стойко. Вверх дном перевернулась чаша. Была чужая. Стала наша. Народу – льготы. Наталье – ложе. Во всем согласье. Во всем. И все же… Царь слег внезапно. Скоропостижно. Подкралось горе тайком, неслышно. Церковной пастве по панихиде: «Да приде царствие твое. Да приде!»

Многоголосье. Курится ладан. Душа на небе. Иль где-то рядом. Живым живое. Ну, как придется. Царю замена, небось, найдется. На времечко закроют брешь. Других теперь набраться где ж? Вся хилость. Вылезет наружу попозже. Что намного хуже. Сын Федор старший дееспособен. Хоть слаб и робок, зато удобен. Ему нашепчут, да Богу в уши. Науськать надо на мать Петруши. Податлив Федор, когда такого не переслушать от Языкова. Хоть не оратор. A каков! Фальсификатор Языков! С его злословия она на задний план оттеснена. Внутри хоромин уединенье. В расчет не бралось иное мненье. Поверил Фёдор шептунам. Поверив им, поверит нам.

Кипы книг цирюльных жгут. Да реформы новой ждут. Обычай в пепел. Кострище донор. По ветру пустит боярский гонор. Благотворительные посещения. Чтит академию и просвещение. По богадельням. На сирых благость. Поездил Федор, ему не в тягость.

До воплей бились об заклад раскольники на преньях, налои с площади таща, ругаясь дерзко скрежеща, шли в Грановитую палату тогда с поклоном слабоватым. С Евангелией инок Сергий. С иконой «Страшного суда» Монах Савватий проповедник, a с ним Никита Пустосвят листы тетрадей шелестят из Соловецкого острога, в которых писано про Бога. За толкованье древней книги взялись неистово расстриги. Пустив словесные затраты все на церковные догматы. Ища различья, a не сходство, изображают превосходство. Ответом загнанные в угол. Взъерошились растрепы пугал. От пунктов книжных заблуждений дошли до пика возбуждений!

Неугомонны забияки. От споров переходят к драке. Так осмелели, так занеслись. Еще б немного и подрались. За эти дерзкие замахи намоют староверам ряхи. Схизма последствия. Облава, с непримиримыми расправа – всего-то шестерых смутьянов переловив, кого куда сошлют. Без дальнего суда. Под Ярославль в монастыри. Ну a Никиту – на штыри. Нечистый дух еретика ударил оземь не слегка. Фигляр пустил эффектно пену, припадком набивая цену белки-глазенки закатил. Себя в святошу превратил. Великомученика. Так ли? Никитки доводы иссякли. «Одумайся, – взывает дьяк, – раскайся в ереси». Обмяк Никита. Гул. Секира. Плаха. Палач. Дощатая рубаха. Дан грамматическим вихлянием. Толчок к физическим страданьям.

Чтобы выманить из логова. Недостаточно и многого. Если в скит идут гонители. Потеснитесь, небожители.

Проповедники фанатики. На иконы жадно пялятся. Осеняются двуперстием. Веществом горючим палятся.

Глушь. Скиты. Самобичеванье. Самосожженье. На аккорд тупым невежеством приперт крик, подобравшийся вплотную. «Знаменьем крестным одесную!» Воздели руки. Песнопенье. Провал и полное забвенье. Пообуглились, как дровенки, стар и млад трещат полешками. Эти стойкие раскольнички были крепкими орешками. Земляная околесица. Перемнется. Перебесится. Голосишь не наголосишься. Просишь, просишь, не допросишься. Всякой живности прибежище. Тут и быть тебе, да где ж еще?

Царя здоровье ослабевало – Цинга заела И жить так мало. Сестра печется. Уход несложен, Ей доложили: он безнадежен.

Ударил вестник. Прощальный грохот. Перемежаясь из Плача в хохот. Заговоренный нес неустанно: «Петра на царство, не Иоанна». Не Иоанна? Как патетично. Чуть-чуть с надрывом. Чуть-чуть комично. Подслеповатость. Косноязычность. О, Боже правый! Ну что за личность! Дефекты связок, взгляд глупца. Весь в Милославских, не в отца. Будь престолонаследники соперники, скаредники, Стяжатели от Бога и добряки немного. Помазанники главные имели б шансы равные. С поправкой на критерии о будущем империи. И в строгом соответствии их постигали бедствия за всякие художества, которых в жизни множество… Так разобрала Софью злость: «Нарышкин клан, Что в горле кость».

Застряла и мешает, дышать не разрешает. Наталья Софью раздражает. Наталье Софья угрожает. Кто с мачехой стравил стрельцов, В итоге не найти концов. Хотя виновница поступка – девица Софья, властолюбка. Дочь Милославских, однозначно. На мать Петруши смотрит мрачно. Дошло до распрей в царском доме. Все всполошились в доме. Кроме той, что возьмется втихаря тут верховодить за царя. Соблюдены формальности. Миф выгоден реальности, Преподнеся как данность божественную странность. В глубинах подсознания величие как мания. К породности в нагрузку. Не даст царевне спуску. Вот ей уже за двадцать пять. Она про все желает знать. Кого замаслят калачи. Кого и сбросят с каланчи. Кто, встав с утра не стой ноги, понес на правеж батоги. Когда с минуты на минуту произойдет в России смута. Вращался циферблат на Спасской, луч солнца в неподвижной стрелке и звезды в серебре и злате на голубой блестят тарелке. В центральной килевидной арке Часы над древним четвериком. Славянский шрифт в аршин на башне громадной. С ней заводит шашни.

Сестра, напастей желав ехидно, всем насолила б, хоть не солидно. Терпимость – жмурки. Глаза застила, ждала всенощно и пропустила. Сестрице крайность не чужда, когда возникла в ней нужда. Других бессовестно гнобя, затем, чтоб восхвалить себя. Превыше всякого вранья Поставит собственное «Я». И не сочтет за оскорбленье принять все тяготы правленья. Ей в летаргию легче впасть, чем титул потерять и власть. Должна смотреть с опаской в оба, столь энергичная особа в сношениях дворца и люда в набат не грянули покуда. Дозорных вышек флюгера сигналят ей: пора, пора. Простой расчет, как ловкий трюк. Политиканство чистых рук. Агенты Софьины шныряют. Она ж, довольная собой, бунтовщиков приободряет и провоцирует разбой.

Нет ни согласья, ни единства. Погромом вызваны бесчинства. Кого на копья и в тиски да изрубили на куски. Печати красной домогались… Ишь, как над властью надругались.

Втянувши с быстротою сильной Москву в воронку бури пыльной Небесной кары обрамленье. Вихрь. Вечер. Светопреставленье. Резни инициаторы-глашатаи, ораторы столп. Площадь. Суматоха как пляска скомороха.

Чем неотступнее запросы Стрелецких требований гул, Тем обличительней доносы на тех, кто Софье присягнул. Сестрицы-регентши активность перерастает в агрессивность. Разнообразя смену масок, она не пожалела красок. Кто призван публику смущать, не может краски не сгущать. Искусно Софьюшка-царевна толпу до бунта возбуждала. Ей чтобы подлость провернуть, придется здорово рискнуть. Обозлены и полупьяны из некой вольницы буяны им не заткнуть подачкой рот – Переворот. Переворот никто не против, только за! Разбой. Шумиха и буза.

За драпировкой трона весь диктаторский апломб и спесь. Там эгоизм ее бездушный. С оттенка лика золотушным, забеленным до синевы. Непривлекательным. Увы! И, видимо, сознательно. Дефект замазан тщательно. Суфлершин профиль и анфас за ширмой прятался не раз. Манипуляции нередки. Иван и Петр марионетки Хованский допускал промашки – стрельцам разнузданным поблажки. Счел верной службой государям весь учиненный беспредел. Дабы никто потом не смел их, обзывать бунтовщиками, хоть после драки кулаками махать абсурдно в темноте. Злодеи биты да не те.

Впустую сестринское злобство и своеволие напрасно. С тем, кто умен и скор в решеньях, шутить становится опасно. Не приведет уже на царство ее природное коварство. Брюзжит юродивый напевно: «Не быть тебе в чести, царевна!» Брюзжит, аж заикается. Спешит, аж спотыкается. Хихикнув, съежится в комок. И рот закроет на замок. Не взаперти. На паперти. Вериги. Обносился. Осклабился, прищурился, исчез, запропастился. За ради онемения юродивым видения. Еще чего за ради? И спереди и сзади юродивым виднее, кто из людей умнее, кто нищ, кто обеспечен. Кто гением отмечен.

Не будет пусто, Чье место свято, С кандидатурой другого брата Кого на царство? Принять мытарства. Посовещались. Потарахтели. И присягнули, кому хотели. Растет достойнейшая смена. В лице Петруши- феномена. Ему в подмётки не годны все Милославские страны!

Отмечен гением брат Петр. Опасен в будущем для Софьи. Сестрицею отправлен он подальше от Москвы – Авось, Преображенское село погубит царское чело в разгуле низменных страстей. Падут тела его гостей. Не знала Софьюшка заранее, Что обернется расстояние восьмидесяти верст длиной к ней наихудшей стороной. На произвол оставлен чадо без опекунского догляда. Груб, крайне дерзок и несдержан, Когда спокоен и рассержен. От дельных отстранён занятий. Нет рядом с ним учителей. Ватагой бойких сорванцов укомплектован штат бойцов. Режим потешных битв щадящий Есть для Петра неподходящий. Его любимые игрушки: Знамена, карабины, пушки. Он амуницию свою И пуговки надраивал, Немецкий кунштовый костюм. Небрежность не устраивал. С собою трудно совладать. Не паинька, a живчик. Во всем участье принимал первейшее счастливчик. Увечья, ссадины, нытье – взашей. Из слабонервных да в крепышей. Иные выдавят слезу. У этих ни в одном глазу! Выносливее станут рослых и образованнее взрослых.

Забыто в правилах игры угодничество, похвалы. Простецкое общение. Смахнет за упущение. Придерживаться нация должна субординации. Иначе, право статься, все могут побрататься. Шустры, подвижны братики потешные солдатики. Штурмуют мини-городки. Окопы, крепосцы возводят. В том удовольствие находят. Расчет на первый и второй, дисциплинируя муштрой.

Сплотил вокруг себя друзей простолюдинов и князей. И приобщаются они с усердьем к шутовской войне, морским маневрам, сухопутным, застольям бурным, многолюдным. И вскоре Софья догадалась, она жестоко ошибалась. Еще бы! С самых ранних лет Уже готов хозяин жданный военных и мирских побед.

Шлифуя голос командира и глаз прицельный бомбордира, Крепчая духом час за часом, так управлять умел баркасом как поморяне-рыбаки веслом мозоля кулаки. Наглядный виден результат – Разносторонне развит брат. Его задорит не хвальба. Смешит ружейная пальба. Першит в гортани. Нос щекочет и резвость голову морочит. Да так заводится юнец, что начинает, наконец, пугать недюжинное рвенье. Все ж лопнет Софьино терпенье. Ей родственные узы – постылее обузы. Становится несносной хандра улыбки постной.

До одного правители все в Троицкой обители засели, как нарочно. В Москве народу тошно. Стрельцы в Кремле. Нападки. Тревога. Беспорядки. Под монастырь. Сбор. Силища. Ответное судилище. Отряды по дорогам. Расставлены пикеты. На стенах часовые. Посты сторожевые. Всех под себя подмяла. Но ей все было мало. Ополченческую рать. Станет в Лавре поджидать. Крикнули бирючи. И дворяней тучи. Посадились на коней. Да отправилися к ней. Чтоб пополнить недобор. Дать Хованскому отпор. У царевичей и Софьи появился конкурент. И царевна для расправы тут же выбрала момент.

Молодят ли, воскрешают. Да капелью орошают. По шатру изгибы струй. Дремлет батька Тараруй. На шею скользкою улиткой вползал рубец багровой ниткой. Зловеще, князюшко, знаменье: Сон. Голова. Усекновенье. И под матерчатым навесом С прижатым к поясу эфесом Лежал, ворочался, стонал, когда о Софье вспоминал. Ее отъявленный ревнитель. Стрелецкий батюшка ценитель Рябой бесформенной колоды. Был предан ей все эти годы. Он назначенец. Статус – пешка. Вчера – орел. Сегодня – решка. Порядком надоел властям, ведь подстрекал стрельцов к страстям. Заманен царской грамоткой в Воздвиженское ласкою. Стараньем злопыхателей и кознью Милославского. Найдут на каждого управу. Ведут на старика облаву. Застать врасплох и под конвой. Хованский князь теперь изгой. С экипированным отрядом боярин Лыков рыщет рядом. Заданье Софьи маскируя, Повсюду ищет Тараруя. В лощине переждать верней. Вояки спешились с коней. Заслали хлопца пробивного порасспросить кого-нибудь куда держать им дальше путь. На это встречный-поперечный не каждый выложит нутро. А ты спроси его хитро. Кто балагурить дюж, не заблудится уж. Расположение даря, разговорит и немтыря… С обсмыканных колёс комки. Телеги громыхает тылье. Зазор подогнанной доски Ей не внушает изобилье. Оглобля гладкою дугой трясётся в упряжи тугой. Летает комарьё с мошкой над не прочесанной башкой. Репей на чёлке у каурой, бредущей с мордою понурой. Прядёт ушами. Хруст коряги кобыла чувствует в овраге.

«Пр-р-р, стой!» – ей встал наперерез С чудной усмешкой встречный путник. Через сушняк кустов пролез с котомкою наперевес. Подкашлянув, шмыгнул харчком вчерашней закуси с лучком. Кобылка выгнулась. Под хвост шлея. Ей так понравилось. Она, не я! Не заподозрила такой подвох. Ей так понравилось, А я бы сдох. Лишь скосоротилась. Вдыхай чужак. Навозец свеженький. Совсем свежак. И не разнуздано. Не показушное. Моё почтение. – Её, радушное. – Ты не разбойничек? – Да вроде нет. Со всем печеньицем: «Здорово, дед». Прыг с перекладины. Спустил вожжу. Гнус. Небо серилось. Видать, к дожжу. Расчирикался, раскалякался. То ли хвастался. То ли плакался. Мужик-лапотник. Лыко дранное. Одежоночка домотканая. Не подвела ещё порука крестная. Щепоть наложена под слово честное. Лошадка выгнулась, мужик под стать. Все тропки знаемы. Ему ль не знать! Разведчику крестьянин местный Путь указал к шатру известный: «Густая рощица, гумна, за ними – леса зелена дубрава. Троицкой иди дорогой, вон до той избушки, Увидишь гору, да гляди, в болото ты не забреди, хоть не великонько оно, увязнуть можешь всё равно по самые, касатик, ушки. Трясина там под ряскою. Иди в обход, с опаскою».

Затарабанило. Не туча, сито. Листва зелёная дождём умыта. Дорогой Троицкой. Прибита пыль. Намок иссушенный жарой ковыль. Ещё не сумерки и не закат. Равнина плоская, а холм покат. Когда разветрилось, когда пригрело, взялись наезднички тотчас за дело. Разведчик вынюхал, к своим в лощину. Чего ж не вынюхать на дармовщину? За лесом-ельничком дорога крюком. Всё отрыгается вчерашним луком. А там-то скоренько. Там недалече. И все подробности уже при встрече. Немедленно со всей толпой из рощицы погонятся. Служивые с Хованскими не станут церемониться. Нет, князю вовсе не приснилось, что впал он в Софьину немилость. Мстиславским в кляузе-письмишке раскольник главный руган слишком. Изобличитель расстарался, Чтоб суд над вором состоялся. Бумага стерпит все наветы и рассекретит все секреты. Остался в Софьином фаворе другой, Хованскому на горе, тот вовсе не дурак набитый Ярыжка Федька Шакловитый.