Читать книгу Винтики эпохи. Невыдуманные истории - Антонина Шнайдер-Стремякова - Страница 3

И Маргарита решилась… Собрала узелки и с тремя детьми отправилась в путь – не знала, что неприятель во всю разгуливал уже по русской земле. Линию фронта перешли, будто и не было войны. Сели в тени отдохнуть, и вдруг – два военных.

– Пух! Пух! Куда идёшь?

Только и сумела понять, что не немцы они, – не знала, что в «голове» немецкой армии шли итальянцы и румыны. В штабе Маргариту выслушали, дали ей мешок с продуктами и послали к коменданту бывшей колонии «Нью-Йорк». В бараке за колючей оградой ей с детьми выделили двухъярусную кровать. Внизу с грудничком размещалась Маргарита, наверху – Амалия с Лилей.

Кормили в столовой – два раза на дню. Всё б ничего, да Маргарита угодила в больницу. Без мамы 9-летняя Маля подхватила малярию. От холода тряслась она наверху, а 6-летняя Лиля, калачиком ножки, раскачивалась внизу. Сидит, бывало, турчанкой, и, как маятник, туда-сюда… Собачкой выла – сестру и себя жалела. Чужие тёти поили их, кормили и укрывали – любили, значит. И она их любила, в кишках от любви аж ныло… Маргариту выписали через месяц, и вскоре Маля с Ли-лей начали оживать.

Зиму 1941-го (такой лютой зимы старожилы давно не помнили) перебивались попрошайничеством. Новорожденная всё кричала – молочка, видать, не хватало. Однажды Маргарита проснулась – комочек молчит. Притронулась, а он холодный, и горько подумала, что рулетка сработала в пользу старшеньких…

На похоронах плакали больше для приличия.

Девчонки целыми днями могли теперь христарадничать… Поверх коротких пальто завязывали тёмные шали и в свисавший конец складывали подаяния. Забегали домой, выгружались, чуть-чуть отогревались и опять убегали. С наступлением тепла много съестного находили также в степи: щавель, цветочки клевера, «заячью капусту», «калачики»…

Люди закопошились в земле… Засадила огород и Маргарита. Время казалось мирным – без взрывов и ужасов бомбёжек. Маргариту взяли уборщицей в комендатуру – в топливе и питании, как раньше, они теперь уже не бедствовали. А когда её перевели на консервную фабрику, зажили почти что богато.

В первые дни войны призвали в армию мужчин, и, когда в январе 1943-го началось наступление Советской Армии, женщины и дети российских немцев оказались меж двух мясорубок. Беспощадный барабан войны требовал выбора, а решиться было, ой, как непросто: своими они считали и тех и других. Оккупация означала однозначное пособничество и шанса на выживание не оставляла. Ржа войны разъедала и разъединяла, однако душам глубоко было наплевать, чья это ржа – русская или немецкая. До хрипоты доказывая самим себе очевидную нелепость: «Мы, что ли, в войне виноваты?», женщины беспомощно разводили руками и прикусывали языки.

Вскоре пронёсся слух, что немецкое командование решило перебросить на запад всех жителей оккупированной территории. Дети не понимали – матери рассудили, что так будет лучше.

В морозное утро Маргарита отправилась, как обычно, на работу. Непривычно пустынные улицы настораживали. Оказалось, ночью по секретному предписанию срочно двинулся с места обоз с российскими немцами – про её избушку, стоявшую на отшибе, никто не вспомнил. С плачем бросилась она в полицию: что делать? У кого ей с детьми просить защиты?

Такой бешеной скачки меж голых деревьев по горным кручам они ещё не знали. От страха вывалиться из саней дети сидели молча. Как разжались вцепившиеся в сани пальцы и ослепила снежная пыль, не поняли, только – кувырк! – и сани полетели под обрыв. Отделались, слава Богу, ушибами и ссадинами, больше всех пострадала сама Маргарита.

Длинный обоз из российских немцев, что опережал армию на целый месяц, догнали они в Бережанах, и с того времени жили на колёсах. Только освоятся – поступала команда двигаться дальше. Летом 43-го занесло их в Ивано-Франковскую область. Десять относительно спокойных месяцев провели они в богатой до войны колонии Ландестрой. Маргарита работала поварихой при комендантском пункте.

В полях вызревали хлеба, в садах поспевала черешня. Осенью купались в изобилии фруктов, комендант даже решил устроить праздник урожая. На высоком столбу в центре площади был закреплён венчик из живых колосьев, внутри которого заманчиво болтались червячки домашней колбаски, но до них никто так и не дотянулся. Время казалось счастливым, сытым и мирным. Маля скакала верхом на лошади и по-детски была счастлива.

На знание немецкого языка по решению Вермахта «фольксдойче» (Umsiedler) должны были сдать тест, после чего получали немецкое гражданство. Весной 1944-го по всем фронтам началось наступление русской армии, и всем «фольксдойче» было приказано двигаться на запад.

Маргарита с детьми боялась повторения голодных переходов и потому всю неделю стряпала и готовила сухари, в последнюю ночь зажарила даже гуся. Упакованные продукты стояли у порога. Боясь, что о них снова забудут, решила уточнить время отправления и зашла с детьми к старушке, что жила в другой половине дома. Едва вошли, как Карпаты озвучились пулемётными очередями. От криков и огненных всполохов они застыли у порога.

Дверь рванули, и двое рабочих кухни, что по обыкновению из кучи вещей убитых евреев требовали не столько одежду, сколько посуду, вошли с ручными пулемётами наперевес. Сама Маргарита боялась что-то брать – верила, что в вещах живёт скорбная душа прежнего хозяина и добра они не принесут, но работникам брать разрешала. «Гости», которые аттестовали себя «лесными братьями», признали Маргариту и убивать никого не стали. Женщины стояли и беспомощно наблюдали, как выносили узлы и чемоданы. Семилетний внук хозяйки, сидевший на полу, заполз под кровать, прилип к стене пластинкой и оттуда незаметно выдвинул приготовленный к отъезду чемодан.

Верхняя улица полыхала в огне – нижняя, где жила Маргарита, казалась вымершей. На рассвете, когда приутихла пальба, эхом по Карпатам разнёсся плач колоколов. Напуганные после бессонной ночи, люди робко выползали из садов и горных расщелин. И хотя в живых никого не оставляли, убитых оказалось не так уж много. Спасся в подожжённом доме даже шеф полиции с женой – обнявшись, супруги скатились по полыхающей стене, так как «лесные братья» убрали лестницу.

Лицом к лицу столкнувшись с кровью, смертью и звериной сущностью войны, беспомощная Маргарита решила, что верный способ выжить – плотно запечатать губы. Она участвовала в похоронах, но из головы не выходил ночной налёт «лесных братьев», что своей борьбой за «самостийну Украйну» вносили лишь сумятицу и панику.

После разбойного налёта и ночного пожара все «фольк-сдойче» получали статус беженцев – Flüchtlinge. К обеду прибыли подводы, и людей увезли в Калуш к железнодорожному вокзалу.

Начиналась Польша.

В пункте расселения рулетка сыграла на удачу: нашлась сестра Маргариты – Эмилия. Её судьбой и судьбой пятерых её сыновей тоже двигала война. Эмилия упросила коменданта подселить к ней Маргариту, и в красивом курортном здании, что называлось «Поляна», им выделили отдельную комнату.

Война снова казалась прошлым – далёким и тревожным. Июль 1944-го щедро одаривал черникой, голубикой, земляникой и грибами.

И вдруг забомбёжило. Первую, бесконечно гремевшую и сверкавшую ночь они отсидели в окопах. Но страх притерпелся, и в последующие ночи Маля выглядывала из окопа, гадая, где рванёт. Радуясь точности своего глазомера: «Я же говорила!» – она подпрыгивала и хлопала в ладоши. После подзатыльника: «Du bist hall-n Narr! (Непутёвая ты! Дурочка!)» Маргарита пригибала дочери голову.

Далее была Здунска-Воля. Здесь 12-летняя Маля сдружилась со взрослой польской девочкой. Они учили друг друга языкам, но из тех уроков запомнилось лишь «Цок кцэш, пани (Чего ты хочешь, пани?)».

Сыновья категоричной тёти Эмилии общались исключительно на немецком диалекте. Маля хотела, чтобы они говорили на русском с такой же лёгкостью, как она, потому корявое произношение братьев подвергалось её безжалостному осмеянию в игре «казаки-разбойники» – говорить на немецком во время игры запрещала.

Мирная энергетика Здунска-Воли благотворно влияла на сестёр-мамаш, и им захотелось окрестить детей, однако без крёстного отца проводить обряд крещения католический священник отказывался. Тётя Эмилия остановила первого встречного немецкого солдата и убедила его стать крёстным.

Райски мирные дни закончились неожиданно – началась ускоренная переброска на запад. Ночевали в брошенных домах. Однажды на рассвете лагерь разбудило тревожное известие по радио: «Советские танки прорвали линию фронта. Они будут с минуты на минуту». Слова Сталина: «В живых до Одерa никого не оставлять» были всем хорошо знакомы, и женщины, забыв о чемоданах и сумочках с документами, хватали детей и в панике бежали к вокзалу. Лица взрослых дышали тревогой, что передавалась детям.

Когда из репродуктора донеслось: «Из Бреста прибывает последний поезд с ранеными», на перроне началось что-то, близкое к безумию. Малю, Лилю и троих малышей тёти Эмилии втащили в окна, Маргарита впихнулась в дверь. Поезд тронулся, а тётя Эмилия и два её старших сына всё ещё оставались на перроне. Она бежала за вагоном и в истерике кричала: «Отдайте моих детей! Отдайте детей!»

Мольбы, стоны и крики несчастной были, казалось, услышаны: состав остановился. Но причиной тому была не тётя, а как улей переполненный и смертью дышавший поезд. Люди цеплялись за всё, что попадалось под руки: поручни тамбура, раму окна – то, что представляло угрозу для жизни; о том, что в пути легко сорваться, не думали. В спешке и под угрозой расстрела людей оттаскивали от поезда – на крыши вагонов никто не обращал уже внимания.

Поезд несколько раз останавливался. За три остановки внутрь удалось втиснуть не только сыновей, но и самоё тётю Эмилию. Так в вагонах-»сотах» доехали до Доберлюк-Кирхгайн. Там встречали поезд с цветами и едой, затем доставили пассажиров в здание театра, что запечатлелся в памяти детей залом невиданной красоты.

В поисках рабочих рук приезжали бюргеры. Спросом пользовались бездетные. Брать на содержание женщин с двумя детьми никто не хотел, и Маргариту с Эмилией определили на городское обеспечение; в администрации им выдали карточки и детское пособие.

Жизнь налаживалась. Старшие пошли в школу, младшие – в детский сад, женщины – на работу. Рулетка снова крутила сытую жизнь – целых десять месяцев. И вот, казалось, наступил самый счастливый день – 8-е Мая, День Победы. Дети бесновались, прыгали, кричали: «Ура-а! Домой поедем! Арбузов и халвы наедимся!» – взрослые шушукались…

Зиму 1945-го 13-летняя Маля прослужила в нянечках. Ей нравились добрые хозяева, спокойный ребёнок и новые непонятные предметы, из которых в особенный восторг привела её хлеборезка. «Придумали! – смеялась она. – Хлеб не только резать – его и ломать можно! Главное, чтоб он был!» Питалась она вместе с хозяевами. Когда ребёнок спал, подбирала нитки под цвет детских колготок и штопала их. За хорошую работу прилежной девочке вдели в ушки золотые серёжки – впервые в жизни.